Это была чисто народная молва: не было простого человека — извозчика, почтальона, посыльного, разносчика, который при одном упоминании о смерти Скобелева неизменно не повторял бы стереотипной фразы: “умер сейчас после обеда”, и на вопрос, что это значит, таинственно пояснял: “отравили, конечно, разве мало было у него врагов и завистников”. Замечательно, что и в интеллигентных кругах держалось такое же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком... Этим же сообщникам Бисмарка приписывалась, пропажа плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного тотчас после смерти М. Д. из его имения.
Как бы то ни было, но народный голос оправдывался в том по крайней мере смысле, что врагов у Скобелева было действительно много. Между ними были люди, сильные своими связями и влиянием в тогдашнем столичном обществе. Злословие и интриги широко там распространялись и едва не преградили Скобелеву путь к славе. Талант его все преодолел и разбил, но сам Михаил Дмитриевич не был равнодушен к клеветам, коловшим его самолюбие; он сильно волновался ими, что, вероятно, влияло и на его здоровье, подрывая его раньше времени. Не все враги Скобелева могут быть названы даже теперь, но их имена ничтожны, имя же Скобелева вечно, и нам кажется не лишним приподнять хотя бы отчасти завесу тех скрытых, закулисных действий — мелких и обычных в житейских смысле, но с которыми, тем не менее, приходилось считаться его крупной личности.
Неприязнь к Скобелеву зарождалась издавна, и многое может быть объяснено, если мы проследим жизнь Михаила Дмитриевича с начала его боевой карьеры. Она началась в Средней Азии, где Скобелев, с некоторыми перерывами, провел 8 лет, прибыв ротмистром в 1869 г. и покинув край в начале 1877 г. генералом, украшенным Георгием двух степеней.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

На одном из бульваров нам встретился сарт, несший на руках небольшую девочку лет 8-9. Девочка была очень худа, с большими, грустными черными главами, одетая в одну длинную рубашку из английской кисеи. Миловидное личико ребенка было немного испорчено следами бывшей коканки (род проказы, сильно распространенной между туземцами).
Поравнявшись с нами, сарт посадил девочку прямо на пыльную дорогу и, что-то крича нам, сталь торопливо стягивать с нее рубашку и так как это ему не удавалось, то он наградил ее таким ударом кулака по голове, что бедная жертва в обморочном состоянии упала.
Чрез переводчика мы узнали, что сарт только что отобрал эту девочку за долги от какой-то вдовы и предлагал нам купить ее на время нашего пребывания в городе за пять тилей, т. е. за 20 рублей.
Наш джигит намочил голову девочке, она очнулась и начала плакать. Если кто на нас, желая ее утешить, подходил к ней, то она с криком ужаса убегала, бросаясь на шею к своему мучителю, через которого мы подарили ей несколько  брелоков от часов, и она, утешившись, тут же стала привешивать их к своим волосам. Дали несколько рублей и сарту, приказав нести ее домой, и старались внушить ему, что он может быть ее убийцей, продавая такую еще совершенно не сформировавшуюся девочку и что и Аллах карает убийц; но через переводчика получили ответ, что если она по воле Аллаха умрет, то ему изъян будет, но что если выживет, то ему большой барыш будет!
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Кокандское ханство Российская империя

Киргизка — больше хозяин верблюда, больше хозяин кибитки, чем сам киргиз. Киргизка, а не киргиз будет разбивать кибитку по приходе кочевников на облюбленное или горное пастбище; киргизка будет навьючивать и развьючивать верблюда, киргизка погоняет его, поит и кормит, точно так же, как поит и кормит, обмывает и обшивает самого киргиза и его киргизят, начиная от его белой войлочной шапки до его бараньего тулупа и «сарапая», и кожанных «чомбар».
Может быть, от этой постоянной грубой работы среди суровых условий природы, от этой всегдашней мужественной борьбы с нуждами и тягостями жизни, киргизская девушка, киргизская женщина с детства вырастают такими рослыми, сильными, смелыми и выносливыми, так похожи на мущин выражением своего лица и складом своих костей, так самостоятельны и тверды характером.
У редких цивилизованных народов женщина пользуется таким огромным значением и уважением, какими пользуются среди киргизов их жены и матери. Они никогда не закрывают своего лица, как это делают всегда праздные и бесправные сартянки и таджички, и пользуются наравне с мущинами правом свободно смотреть на других и показывать другим самих себя. В общественных и семейных делах им принадлежит решающий и во всяком случае очень важный голос, и нельзя не удивляться, как могла образоваться такая поразительная разница в способностях, вкусах и положении, по-видимому, одной и той же азиатской и мусульманской женщины, какая является теперь между изнеженными, ни к чему не пригодными затворницами каких-нибудь турецких гаремов и этими мужественными и деятельными хозяйками киргизского кочевья.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя Кокандское ханство

За три версты до Гульчи встретил нас верхом толстый и важный Мухамед-бек, сын знаменитой в этих местах киргизской ханши, или по здешнему «датхи», которую кара-киргизы Алая считают своего рода вождем всего их кочевого племени.
«Датха» эта была почти независимою владетельницею во времена кокандских ханов, и хотя муж ее получил свое звание бека от Худояр-хана, но эта ханская инвеститура была скорее условием приличия, чем действительным правом хана, так как алайские киргизы высоко чтили родовитую «белую кость» своих беков и беспрекословно шли за ними, куда они их вели, даже без освящения их прав ханскою властью. Все кокандское ханство уже покорилось русскому воинству, все кокандские города и крепости давно были взяты, когда смелая «датха» с своими удалыми сыновьями подняла свои горные кочевья против русской армии. Она отчаянно билась с Скобелевым на недоступных кручах Малого Алая, и недалеко от Гульчи произошла решительная битва при Ягни-кургане, в которой были окончательно сокрушены шайки киргизской воительницы. Сыновья «датхи» бежали в Кашгар, и она покорилась необоримой силе. Русские отнеслись к храброй киргизке с подобающим уважением, не тронули ее богатств и позволила вернуться в Россию всем ее сыновьям. Только старший сын ее, Абдула-бек, наследник родовых прав своего отца, не захотел вернуться и умер в изгнании. Теперь сыновья «датхи» волостными правителями в разных соседних местностях, и «датха» продолжает оказывать на кочевников прежнее влияние.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

«Возвращаясь из большой мечети, эмир проходил через общий двор и увидал полковника Стоддарта, который, не сходя с лошади, приветствовал его по военному. Эмир посмотрел на него пристально несколько секунд, и пошел далее, не сказав ни слова. Прийдя во дворец, эмир послал одного из  своих макрамов (камергер) спросить у полковника, почему он не сошел с лошади. Стоддарт отвечал, что таков обычай в Англии, и что потому он решился поступить также и здесь. Несколько минут спустя другой посланец объявил, что Эмир доволен объяснением Стоддарта и приглашает его тотчас же во дворец. Тогда ввели его в коридор, сообщавшийся с двором, на котором Эмир принимает прошения; двор этот называется Арезанах. Здесь, явился к нему мокрам, и спросил, желает ли он, что бы его рабские моления были переданы Эмиру. Полковник, оскорбившийся сими выражениями, отвечал, что он не раб, молится только Богу, и скажет Эмиру сам, что надобно. Погодя немного, явился церемониймейстер, чтобы ввести его. Между Узбеками этикет требует, чтобы всякий представляющийся, при входе в приемную залу, стоял между двух прислужников, которые держат его под мышки. Этот обряд хотели соблюсти и с Стоддартом, который, не зная местных обычаев, вообразил себе, что с ним хотят употребить Константинопольскую методу, то есть, с быстротой привлечь его к подножию трона и силою распростереть у ног Эмира. Не желая подвергнуться такому унижению, он сильным движением освободился от своих спутников. Подоспевший церемониймейстер стал опасаться, не скрывается ли под этим выражением непокорности какого либо злого намерения против Эмира, и счел обязанностью посмотреть, нет ли у полковника скрытого оружия. Неуместная ревность его была награждена полновесною пощечиною, от которой он растянулся у ног полковника, и Стоддарт вошел в покой Эмира один.
Эта пощечина, впрочем, очень сомнительна. Абдул Салеут-Хан, наиб Эмира, бывший при этом происшествии, говорит, что полковник обнажил шпагу, но молчит о пощечине, данной церемониймейстеру. Нельзя впрочем не согласиться, что, приняв это последнее объяснение, трудно понять зачем искали скрытого оружия у человека явно вооруженного?
Вследствие этого столь неудачно начавшегося свидания, Стоддарт был схвачен прислугою Эмира, брошен в тюрьму, подвергнулся всем родам мучений физических и нравственных. Потом его перевели в дом мир-шуба (начальника полиции) и здесь-то, под ножом палача, он должен был принять исламизм. Жид, привезший ему депеши, был тоже, после ласкового приема, схвачен и заключен; его также заставили публично принять исламизм, после чего тотчас же обезглавили, вероятно для того, чтобы отнять у него возможность снова отречься от веры.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Великобритания

Можно сказать без преувеличения, что от начала до конца всей кокандской истории тянется одна сплошная летопись постоянных заговоров, обманов, коварств, мятежей, грабежей и хладнокровного резания людей десятками, сотнями, тысячами, как будто ханы, их хакимы и беки были не правители, а кровожадные мясники, злосчастные же подданные их — стадо животных, назначенных на убой. Даже ошибкою не встречается в этой скорбной летописи хотя бы одного поступка великодушия и любви, проявления хотя бы слабого сознания бездушными правителями своих нравственных обязанностей относительно страны и народа, врученных им игрою судьбы, не говоря уже об отношениях к врагам.
«Калля-Минора», то есть башня из мертвых голов, с такою потрясающею правдою нарисованная нашим знаменитым художником Верещагиным в его замечательном собрании туркестанских бытовых картин, составляла неизбежное украшение всякого кокандского города, покорявшегося хану или его бекам даже после самого мимолетного восстания, а уж особенно после удачной войны с какими-нибудь соседями, киргизами или бухарцами, головы которых насыпались в таких случаях на базарах, гузарах и в притворах мечетей, как груды арбузов в урожайный год на наших малороссийских бахчах.
Е. П. Ковалевский, путешествовавший по Туркестану всего в 1849 году, своими глазами видел в городе Ташкенте пирамиды кокандских голов, человека, умиравшего на коле посреди площади, а за городом — несколько пирамид отвратительно гниющих киргизских голов. Да, несомненно, что и Верещагин, посетивший Туркестан лет на 25 позднее, рисовал и свои пирамиды голов, и головы, торчащие на кольях, и головы, разбросанные в мечетях, как жертвы к подножию святынь, — тоже с натуры.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

"Каждый приезжающий в Самарканд русский считает долгом посетить еврейский квартал, в виду той приязни, какая установилась между освобожденными евреями и их освободителями, русскими. Этот уголок Самарканда производит на русского трогательное впечатление тем, что его встречают здесь с живейшим чувством радости. Обстановка жизни самаркандских евреев не на столько грязна, как это можно было бы предполагать по сравнению с нашими западными евреями. Здесь, напротив, евреи живут даже чище, сравнительно с мусульманским населением". - так описывает еврейскую общину Самарканда в 1870 г. генерал-майор  Лев Феофилович Костенко.
Я посетил еврейского старшину, который, вместе с тем, и главное духовное лицо, «калентар», что отвечает известному в Европейской России слову «раввин». Затем я отправился осматривать еврейскую синагогу, которая здесь именуется «кинеса». В одном дворе расположены две синагоги, отличающиеся простотою постройки и чистотою, в какой они содержатся. Тут же и школа для мальчиков.
Еврейское население отличается весьма красивым типом. Еврейки ходят в своем квартале с открытым лицом; они закрываются волосяною сеткою только в том случае, когда вступают в мусульманскую часть города.
Особенность костюма здешних еврейских женщин составляют серьги, вдетые не в уши, а в нос. Еврея еще издали можно узнать по длинным черным пейсам, которые с висков, локонами, спадают до плеч. Остальные волосы на голове они сбривают. Евреи носят тюбетейку и островерхую шапку, но чалма им строго воспрещена Кораном.
Позднее, русский этнограф, художник, фотограф и путешественник, стоявший у истоков Этнографического музея в Санкт-Петербурге Самуил Мартынович Дудин совершил три экспедиции в Туркестан и Бухарский эмират для сбора коллекций и фотографирования «типов разноплеменного населения этой области». В  1900–1902 годах Дудин выполнил большую работу по фотографированию Бахары и Самарканда, в том числе ему удалось осуществить съёмку представителей еврейских общин городов.
Результаты его работы предоставлены ниже в виде небольшого фотообзора.
Для удобства восприятия черно-белые снимки были улучшены и оцвечены с помощью искусственного интеллекта.

Метки к статье: 20 век Центральная Азия Российская империя

Посреди дороги, как раз перед станцией, мы с удивлением увидели памятник, сложенный из кирпича. На вделанной в него красной доске я прочел короткую надпись: «Бессрочно-отпускной стрелок 3-го туркестанского баталиона, Степан Яковлев Яковлев, убит 6-го августа 1875 года шайкою кокандцев, защищая станцию Мурза-Рабат. Памятник достойному воину воздвигнут пожертвованиями проезжающих, в 1877 году». На станции нам рассказали уже подробнее патриотический подвиг этого безвестного героя.
Степан Яковлев был старостою на станции Мурза-Рабат. Кокан тогда еще не был присоединен к России, и пограничные рубежи нашей Сыр-Дарьинской области постоянно подвергались его набегам. Мурза-Рабат был последнею станциею на нашей границе, 5-го августа соседние киргизы прискакали на станцию с страшною вестью, что сильный отряд кокандцев ворвался за нашу границу и двигается на Мурза-Рабат, грабя, разоряя и убивая всех. Ямщики-киргизы, не долго думая, заседлали почтовых лошадей и удрали подальше, в степь, за своими собратьями-киргизами. Но напрасно они уговаривали Яковлева уехать с ними. Старого служивого не уломали ничем. С бранью и гневом кричал он на них:
— Что ж вы, собачьи дети, когда жалованье получать, так вы тут, а как добро казенное защищать, — так вас и след простыл? Я присягу солдатскую приносил за царя, за веру до последней капли крови стоять и доверенное мне царское добро охранять всеми мерами. Как же я теперь с вами, с разбойниками, уйти могу, когда у меня казна почтовая на руках, и книги приходные, опять же повозки, сбруя, и кони казенные?.. Какой же я после того отчет в них начальству могу дать? Ведь меня за это начальники не похвалят...
Увещания ветерана не удержали, конечно, перетрусивших киргизов, и они, потужив о глупом москове, которого все любили, рассыпались, кто куда успел. Старый стрелок, оставшись один, завалил повозками ворота двора, загородил чем мог двери и окна глиняного домишка, розыскал бывшие на станции три ружья и, зарядив их как должно, уставил в щели окон с разных сторон станции, решившись защищаться хотя бы и в одиночку.
На другое утро толпа кокандцев охватила запертую кругом станцию. На крики отворить никто не отворяет. Смельчаки бросились ломать ворота, но сейчас же попадали мертвые, поражаемые меткими пулями старого стрелка. С какой стороны они пробовали заходить они, везде их встречали те же пули. Уже несколько убитых и раненых валялись кругом. Вообразив, что на станции заперлись хорошо вооруженные русские солдаты, и боясь новых жертв, кокандцы решили, наконец, отступить. Они набрали в лощине сухого камыша, обвалили им станцию и зажгли ее, надеясь хоть огнем выжить оттуда неустрашимых защитников, так отчаянно бившихся против целой их шайки. 
Степану Яковлеву деться было некуда. Заряды свои он уже все расстрелял и решился лучше пасть в открытом бою, как подобает честному воину, чем задохнуться в дыму.
Он выбежал с ружьем в руках в самую гущу врагов и стал крушить их направо и налево... Через минуту он лежал мертвый, изрубленный в куски саблями кокандцев, но все-таки окруженный новыми, убитыми врагами...
Эта гомерическая битва одного русского воина с целым отрядом азиатов, эта непоколебимая верность своему долгу и присяге — заслуживает увековечения на страницах истории рядом с самыми славными подвигами русского патриотизма. 
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя