Что касается его наружности, было бы несправедливо упрекать его за нее. Помнится, жители Парижа, собираясь вокруг молодого Павла, восклицали: "Боже! как он некрасив!" — и у него хватало благоразумия, чтобы смеяться над этим (с того времени он сильно переменился, или, вернее, теперь он без стеснения показывает себя таким, каким, возможно, был уже давно. Несчастный солдат, доведенный до отчаяния мучениями, которые он терпел, когда его наказывали палками (по приказу Павла за небольшое упущение по службе), воскликнул: "А! проклятая плешивая голова! а! проклятая плешивая голова!" Раздосадованный самодержец приказал, чтобы его забили кнутом, и издал распоряжение, которым он запрещает, под угрозой той же самой кары, пользоваться прилагательным "плешивый", говоря о голове, и прилагательным "курносый", когда речь идет о носе. Он, очевидно, прочел, как один святой пророк заставил медведей сожрать сорок два ребенка за то, что они таким образом оскорбили его; а голова Павла, без сомнения, не уступает голове Елисея.). Он не стал красивее с тех пор, как постарел, облысел, а лицо его избороздили морщины. Странность носимого им платья и грубость его манер еще увеличивают его безобразие. За исключением калмыков и киргизов, Павел — самый уродливый человек в своей империи. Недовольный своей наружностью, он признал неуместным чеканить ее на новых монетах (на новых монетах вы не увидите его изображения; здесь только его вензель со следующими словами Священного Писания, которые здесь не имеют ровно никакого смысла: "Не нам, не нам, но имени Твоему". Очевидно, это какой-то девиз мартинизма и обскурантизма, защитником которых является Павел. Кажется даже, что он хочет слить эти секты с мальтийским орденом, гроссмейстером которого, к удивлению Европы, он только что себя провозгласил — в тот самый момент, когда заключил союз с турками. О друзья мои, удержитесь от смеха! Но увы! Quidquid deliiant Reges, plectuntur Achivi ).
Вот некоторые штрихи, которые довершат портрет Павла, составленный из его собственных действий; они докажут, что в бытность великим князем он уже обещал стать таким, каким его видишь теперь.
Возле Павловского дворца была терраса, откуда он мог видеть всех часовых, для забавы расставленных им повсюду, где имелись места для караульных будок. На этой закрытой террасе он проводил часть дня; в подзорную трубу он наблюдал все, что происходило вокруг. Нередко он посылал лакея к тому или иному часовому с приказаниями застегнуть или растегнуть пуговицу, удлинить или укоротить ружейный ремень, прохаживаться вокруг будки крупным или мелким шагом. Иногда он сам шел за четверть лье, чтобы передать эти важные распоряжения, бил солдата или совал ему в карман
рубль в зависимости от того, насколько бывал им доволен.
Некогда Павловское было открытой деревней; Павел завел здесь постовых, которые записывали всех входящих и уходящих. Каждый обязан был сообщать, куда отбывал, откуда прибывал и чего желал. По вечерам проверяли каждый дом — нет ли там иностранцев. Арестовывали всякого, у кого была круглая шляпа или кто гулял с собакой. Павловское, излюбленное место загородных прогулок вследствие его красивого местоположения, в скором времени опустело: все избирали окольные пути, чтобы не проходить по городу, и при виде Павла убегали как можно дальше, что удваивало его досаду и подозрения. Зачастую он приказывал догонять и расспрашивать тех, кто пытался таким образом от него улизнуть.
Однажды он арестовал всех офицеров своего батальона за то, что они плохо отсалютовали эспантонами, проходя перед ним на учениях, и каждый день на протяжении целой недели заставлял их дефилировать перед собой, отсылая их после этой церемонии обратно на гауптвахту — до тех пор, пока они не выучились делать приветствие по его фантазии.
Как-то раз во время упражнений его кирасирского полка лошадь сбросила одного офицера. Павел в ярости подскакал к нему: "Подымайся, несчастный!" — "Не могу, государь: я сломал ногу". Павел плюнул на него и с проклятиями уехал.
В другой раз, когда он в неурочный час, украдкой проходил перед одной из своих гауптвахт, офицер, не зная его в лицо, не отдал своим солдатам приказания выйти. Он немедленно вернулся, дал офицеру пощечину, приказал отобрать у него оружие и посадить под арест.
Случилось ему ехать из Царского Села в Гатчину; дорога шла болотом, на котором рос лес. Вдруг, вспомнив что-то, Павел приказал кучеру сию секунду возвращаться. Кучер: "Минутой позже, государь! дорога здесь слишком узкая". Павел: "Как, негодяй! ты не хочешь повернуть тотчас же?" Кучер вместо ответа поспешил доешь до места, где можно было повернуть. Между тем Павел кинулся к дверцам кареты, подозвал берейтора, приказал ему наказать и арестовать мятежного кучера. Берейтор уверил его, что сейчас они как раз собираются развернуться. Павел с пеной у рта от бешенства бросился на берейтора: "Ты прощелыга, как и тот, — кричал он, — пусть он опрокидывает, пусть ломает мне шею, но он должен повиноваться и поворачивать тотчас же, как я ему приказываю". Во время этого припадка кучер изловчился и повернул экипаж, но Павел велел его выпороть тут же, на месте.
Во время одной прогулки его лошадь споткнулась. Он приказал Маркову, своему конюшему, больше не кормить ее. На восьмой день Марков сделал ему доклад, что она издохла, и Павел сказал: "Хорошо!" После его восшествия на престол одна из его лошадей снова споткнулась под ним на улице Петербурга. Он тотчас же спрыгнул, приказал берейторам держать что-то вроде совета, и лошадь была приговорена к получению пятидесяти ударов дубиной. Павел велел отсчитать их в присутствии народа и сам считал, приговаривая: "Это зато, что она провинилась перед императором".
Еще в бытность великим князем Павел был столь щепетильным блюстителем формальности в упражнениях, что, заметив однажды весною, как лук Купидона напрягал и поднимал узкие штаны некоторых солдат, он всем им приказал расположить его на одной и той же ляжке, как они носили ружье на одном и том же плече. Читатель может принять это за непристойную шутку. Но один из присутствовавших на учениях офицеров уверял меня в этом, и всякий, кто хоть немного знал Павла, поверит этому с такой же легкостью, как и я.
Полный текст
Метки к статье: 18 век Российская империя Паве
В 1703 году произошло крестьянское восстание в Кунгурском уезде, которое стало одним из наиболее крупных, ярких и ранних проявлений нараставшего протеста народных масс Урала против усиления эксплуатации. Осуществление правительственной политики создания крупных металлургических предприятий тяжким бременем легло на жителей уральских и западносибирских уездов.
