У Ат Чапара было 7 Русских невольников, из коих один жил в Иль Гельди, 3 в Хиве и 3 по другим местам. Живущий в Иль Гельди назывался Давыдом, его схватили еще 14 летним мальчиком около Троицкой крепости на Оренбургской линии, и продали в Хиву. — Он уже 16 лет в неволе. — Был продан и перепродан несколько раз и давно принял нравы и обычаи Хивинцов, но не переменял закона своего. Его скрывали от нас, но как то случилось Петровичу нечаянно с ним повстречаться. Давыд просил его доложить мне, чтобы я постарался вывезти его из Хивы. Я искал случая с ним видеться; но редко сие мне удавалось, несмотря на то приказал ему узнавать через приезжающих с арбами из Хивы Русских, что там делается, что говорят обо мне. — Давыд мог это знать, потому что ему хорошо были знакомы четверо женатых Русских, которых Хан очень любил, и держал всегда при себе. Он узнал тоже самое о собиравшемся на мой щет совете. — Персидские невольники коих человек 10 было в Иль Гельди, тоже подтвердили, и также старались оказывать мне всякого рода услуги.

Я желал сам поговорить с Давыдом и приказал ему придти к себе ночью. — Ему под опасанием смерти запрещено было с нами видеться, однакож он пришел в полночь, и подтвердил те же самые вести на мой щет, которые уже знал от Туркменов. Он также дал мне многие сведения на щет положения Русских невольников в Хиве. — Я отпустил его наградив червонцом.

Их ловят большею частию Киргизцы на  Оренбургской линии и продают в Хиву. Число Русских невольников в Бухарии находящихся, говорят столь же велико как и в Хиве. — Проводя целый день в трудной работе к коей ни Туркмены ни Хивинцы неспособны; они получают на содержание в месяц по два пуда муки и больше ничего, разве иногда бросят им изношенный кафтан. Они продают излишество получаемого хлеба и копят деньги присоединяя приобретаемые воровством. — Когда же соберут сумму превышающую за них заплаченную 20 или 30 тиллами (1 тилла равен 4 р. (серебр.) ( что обыкновенно удается им после двадцати лет неволи), то откупаются у своих хозяев; однакож получивши свободу должны остаться навсегда в Хиве, — по второму подозрению о побеге лишают их жизни. За 25 летнего Русского платят по 60 и по 80 тилла, за Персиянина меньше. — Сих последних считается до 30,000 в Хиве, Русских же до 3000. — Персиян привозят очень часто по 5, по 10, а иногда и по 30 человек. Туркмены ловят их в Астрабаде и по дороге к Хиве бросают усталых, которые погибают в степи, привезши их в Хиву хозяин садится на площадь и окружает себя невольниками, покупщики являются и торгуют их как лошадей. Иногда сами же Туркмены крадут их обратно из Хивы и привозят в Персию получая от родителей за них плату. — В мою бытность в Хиве привозили несколько партий сих невольников, и продавали развозя их по деревням. Ат Чапара купил шестнадцати летнего мальчика сына богатого Астрабадского купца довольно дорого в надежде перепродать его с барышем обратно, сестру его 14 летнюю девицу возили несколько дней по всем базарам, прося за нее 80 тилла и хорошего сукна на кафтан. Персидских невольников заставляют переменять закон. Русских же не принуждают к сему. Меня Давыд уверял что они имеют даже особую комнату, куда ставят образа, и по ночам ходят молиться. Три праздника в году, хозяева им позволяют гулять, они тогда сбираются и напиваются водкой, которую сами гонят из какой то ягоды. — Праздники сии обыкновенно кончаются каким-нибудь убийством.

Хозяева имеют права убивать невольников своих, но редко сие делают, чтобы не лишаться работника; а выкалывают им один глаз, или отрезывают ухо, при мне Ат Чапар хотел отрезать Давыду ухо за то, что он ездивши в Хиву, поссорился с Персидским невольником, и ударил его ножом. Он бил его плетью сперьва по лицу, потом выхватя нож, приказал его повалить дабы исполнить свое намерение; но его удержал от сего прикащик его Узбек Магмед Ага. Я не заступался за него опасаясь чтобы от моего содействия ему бы не было хуже, и ушел, — в туже ночь пришел ко мне Давыд и сказал, «видел ли ты Ваше Высокородие, как меня били, хотел собака ухо отрезать, да вчера еще сын его завалил мне плетей с 500 с ними собаками надобно всегда едак поступать, посмелее, а то они и на шею сядут, вить даром что меня били, а они меня боятся, — посмотрел бы ты когда я напьюсь, так все бегут от меня.»
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Хивинское ханство Российская империя

Мирза Хан, к которому Пономарев послал письмо, был уже в Ауле, он навестил меня у Девлет Али Хана, и хотел со мной ехать на Корвет; но после раздумал, говоря что дождется прибытия прочих трех званых особ. — Хан просил меня показать ему как наши солдаты ружьями играют. «Мы слыхали от стариков, говорил народ, что Русские так выучены, что когда один топнет ногой, то и 300 человек разом топнут, и желали бы сие видеть.» — Я сделал маленькое ученье с пальбою, которому они чрезвычайно удивлялись.
Кибитки Туркменов сделаны на подобие Татарских в Грузии, жерди или чубухи обводятся камышевым плетнем, и покрываются войлоками. — Женщины их не скрываются; черты лица их приятны и довольно нежны, одежда их состоит из цветных шировар, длинной красной рубашки и головного убора, подобного Русским кокошникам, только вдвое или втрое выше. Кокошники убраны, по состоянию мужа, золотом или серебром, волоса на лбу видны, разчесаны очень опрятно на две стороны и заплетены сзади в длинную косу.<…>
Власть Ханов у Туркменов не есть наследственная; — они жалованы Персиянами и народ иногда повинуется им из уважения к их уму или поведению. — Рабов — единоземцов они не имеют, а земли их обработываются невольниками, купленными, или захваченными в плен. — Власть Ах Сахкалов (белобрадых) или старшин, избранных народом, кажется, значительнее Ханской, и сохраняется в роде ежели родственники умершего старшины своим добрым поведением заслужили общую доверенность.<…>
 Туркмены не имеют той строгости и правоты в праве, которыми столько отличаются Кавказские народы от протчих; — нищий сей народ не имеет понятия о гостеприимстве; он алчен к деньгам, и из безделицы готов сделать всякого рода низости. Повиновения они не знают; естли же сыщется между ими кто по умнее и отважнее, (каков был Султан Хан) то они слушаются его, не заботясь о его праве. — И по сему всякой Русской может легко над ними одержать верх. — Можно даже безопасно быть одному среди их без оружия, кричать на них, бранить, я думаю, даже и бить за дело. Об общей пользе и стыде они понятия не имеют; — всякой, желая что нибудь получить, называет себя старшиной; сосед же его не признает сего звания, и в свою очередь называет себя Ахсахкалом.
Туркмены говорят Турецким языком, сходным в Казанским. — Грамотных у них кроме Муллов никого нет. — Закона они Магометанского исповедания Омара, соблюдают с точностию время молитв и все обряды; но о догматах закона своего не имеют ясного понятия.
Они роста высокого и широкоплечи, волосы на бороде короткие, оклад лица, большею частию калмыковатой, одежда Персидская. Женщины расчесывают свои волосы со тщанием, сплетая их косой со множеством серебреных гремушек. Когда я нечаянно входил в Аул, то находил их одетых очень просто, при выходе же сидящих у своих кибиток в полном наряде.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

В Нахчимахе мы очутились совершенно неожиданно; жители бедной деревушки узнали о нашем приближении чрез звук горнов; они едва имели время вывести семейства, унести самое дорогое имущество, и покинули часть скота и все остальное.
Через полчаса было замечено движение, на дорожке, проложенной через левый гребень: в кучке штыков кого-то вели будто насильно; все полегали увидеть одного из пяти героев, недавно отретировавшихся; толпа спускалась медленно, остановилась на половине горы , солдаты посадили на ружья человека посреди находившегося, понесли далее... Пленного Чеченца можно подгонять только прикладом: кому ж такая почесть? Наконец явился пленный козак, схваченный за месяц перед этим. Тяжкие кандалы обременяли обтертые ноги несчастного; на теле ничего более не было, кроме лохмотьев черкески и панталон. Хозяин, при поспешном бегстве, едва успел увести его и с большими угрозами запрятал в близ лежащее скрытое место; он выполз и против ожидания очутился свободен между соотечественниками и товарищами. Во все время плена страдалец лежал в углу сакли, ежедневно получая в пищу кусок тыквы; изредко только три бравые (как выражался он с улыбкой) девки, украдкой ему давали головку кукурузы. Девки, что за выражение! Девы — скажите лучше — роскошные девы Кавказа, как цветок благовонные, как серна легкие, как чинар стройные; в сердце их загорался чистейший пламень любви к несчастному пленнику, начинавшему таять от блеска черных глаз. Это десятый том Пленника в стольких-то строфах , стольких-то стихах, за каждый стих столько-то: это романтизм на деле, проданный за воображаемый капитал ассигнаций невинных, белых, с черной оттенком цены. Тс! — успокойтесь! — поэзия хороша лишь на бумаге; никто влюбляться не станет с колодкой на шее, кроме сумасшедшего от любви у Обухова Моста. Полунагая Чеченка, прикрытая лохмотьями, с тряпкой на голове вместо покрывала, с босыми ногами и черствыми руками, есть не что иное как неопрятное создание, раздавленное домашней работой; сие творение руководствовалось только животным состраданием, когда бросало головку кукурузы пленному линейцу, лицо коего было вывеской неподвижной глупости.
Кукуруза составляет почти единственную пищу небогатых жителей, что было видно из покинутого имущества, которое разграбили к вечеру; бродивший скот был перестрелян и кипел в солдатском котле или жарился на шишлыке Татарина; кукурузу еще недозревшую (несмотря на сентябрь) истребили; внутренность саклей обшарили, перевернули вверх дном и две или три поспешно начиненные ярко запылали, как будто для оживления картины и без того живописной.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

Имеретия и соседняя с ней Мингрелия, была подвластна России. Обитатели ее — настоящие атлеты; они трудолюбивы, честны, одарены умственными, способностями, как все кавказские горцы, самостоятельны и отважны. Кинжал в руке сванета то же самое, что линейка в руке школьного учителя, и дикий горец не задумается употребить его в дело при малейшей ссоре или обиде. Мудрено ли, что у такого народа каждое убийство влекло за собой кровавое возмездие, и что семейство, не отмстившее смертью за смерть, считалось у них опозоренным. 
Так, лет тридцать тому назад, подобное кровомщение велось между двумя родственными домами князей Дадишкилиани.
Жили они в домах, укрепленных на подобие средневековых замков, среди народа, находившегося в совершенно диком состоянии, не имевшего понятия, за исключением набегов и разбоев, о других занятиях, кроме земледелия. Приятное же препровождение времени составляли охоты, джигитовки да некоторые игры, где выказанная ловкость или сила ценились превыше всех нравственных достоинств, и которые нередко оканчивались ссорой и поранением. Из этого не следует, однако, заключать, чтобы по природе они были злы и жестоки: напротив того, нрава они мягкого и чувствительны к ласковому обращению с ними. Но кровомщение исполнялось у них, как закон, и князья Дадишкилиани после каждого убийства, совершавшегося в одном из семейств их, отплачивали тем же. Обиженная сторона вооружалась, осаждала жилище врагов своих и не отступала, пока сила или хитрость не решала победы, т. е. пока им не удавалось убить одного из членов враждебного дома.
В одном из названных двух семейств два старшие брата — Александр и Константин Дадишкилиани, были воспитаны в России и считались в лейб-гвардии казачьем полку; но служба с них не спрашивалась: они проживали в горах своих и спускались с них только в редких случаях, — большей частью, когда того требовало начальство.
Раза два, для прекращения распрей между враждующими домами, сванетскими Monteci и Capuletti, были посылаемы к ним небольшие команды русских войск, но мера эта не принесла ожидаемой пользы; нападения повторялись, и тогда князь Гагарин решился вызвать к себе князей Александра и Константина.
Получив приказание генерал-губернатора, оба брата тотчас же собрались в путь налегке, не взяв с собою ни вещей, ни денег, ибо рассчитывали скоро вернуться домой, и прискакали в Кутаиси, где узнали совершенно неожиданно, что они арестуются, и что возвращение в Сванетию им запрещается. Их, однако, оставили на свободе, но потребовали, чтоб они вызвали с гор младших братьев своих — Тенгиза, Ислама и Циоха, на что они не согласились, говоря, что братья их — дикари, что двое из них очень молоды, что они никогда никуда не выезжали и ни за что не согласятся спуститься с гор, тем более, если узнают об их арестовании.
Несколько дней спустя, по распоряжению князя Барятинского, бывшего тогда наместником, князь Александр был отослан в Тифлис, а оттуда в Сибирь, на Амур. Граф Муравьев взял его к себе в адъютанты и, в продолжение нескольких лет служения его при нем, был им очень доволен и повышал в чинах.
<…>
Судьба князя Константина разыгралась иначе. Его приказано было задержать в Кутаиси, куда, на несчастье его, был прислан для наблюдения за ним и помещен в одной с ним квартире полковник Б-ей, человек весьма болезненный и желчный. В беседах с князем он не только не щадил его самолюбия, но старался умалять и унижать сан его и значение в подвластном ему народе и, вместе с тем, положение его в обществе русских, не воображая, вероятно, как глубоко уязвлял этим и без надобности раздражал порученного ему гордого князя. Подобным обращением полковник Б-ей довел его до исступления, так что, чувствуя уже сильнейшую ненависть к нему, князь Константин отправился однажды предупредить князя Гагарина, что он не в силах долее переносить такие оскорбления. Не застав его дома, он выяснил положение свое супруге его, прося ее передать князю все сказанное им, и прибавил: «Не забывайте, что во мне течет кровь горца, и что, если пытка моя продлится еще несколько дней, я не отвечаю, чем это кончится».
Мы хорошо знали князя Константина и легко могли представить себе, что происходило в его душе, какое озлобление он должен был получить против ментора своего. Красивый собой, огромного роста, полный силы и энергии, князь Дадишкилиани нимало, однако, не походил на юного Телемаха и, хотя ему было не более 35-ти лет, он был мужем и отцом восьмерых детей. Носил он всегда черкеску без галунов, что доказывало высокое происхождение, на кудрявых волосах папанаку и на ногах чувяки. придававшие походке его какую-то особую мягкость и элегантность, а на поясе кинжал. неизбежную принадлежность всех горцев.
Не раз, я думаю, в пылу горячности, при выслушивании оскорбительных речей полковника Б-ее, рука его бессознательно опускалась на рукоять кинжала, а в голове пролетала мысль о возможности одним взмахом этого оружия освободиться от своего притеснителя.
Покойный муж мой знал по опыту, что этот самый, как казалось, необузданный человек, в минуты сильнейшего раздражения, при изъявлении дружеского участия или от уговоров, выраженных ласково, тотчас же смирялся, как дитя, а на глазах его навертывались слезы благодарности за доброе отношение к нему. Таков был злополучный убийца трех своих невинных жертв. 
Между тем, прошла неделя, другая и третья, и князь Гагарин в ожидании скорого и окончательного решения судьбы князя Константина не принимал никаких мер для облегчения его тяжкого положения. Но как всякому, так и этому делу настал конец: получено было распоряжение о ссылке князя Дадишкилиани на жительство в Эривань, что следовало немедленно сообщить ему. Приближенные генерал-губернатора, знавшие, в каком озлобленном настроении находился тогда горский князь, и предчувствуя что-то недоброе, советовали князю Гагарину не объявлять ему о приговоре самолично, а поручить это кому-нибудь другому, но князь не послушал предложенного ему совета.
Это происходило в воскресенье. Князь Константин был у обедни, и за ним послали в церковь.
Не догадываясь, зачем его требуют, он отвечал, что обедня скоро кончится, и тогда он придет.
Князь Гагарин, весьма добрый и мягкий человек, но в эту минуту, вероятно, взволнованный тяжелой обязанностью сообщить близкому знакомому своему неприятную весть, остался недоволен ответом князя Константина и, когда тот пришел, принял его сухо, объявив ему довольно сурово, без всяких предосторожностей, что он ссылается в Эривань.
— Ссылаюсь!... За какое же преступление наказывают меня? — спросил князь Дадишкилиани. — Я, кажется, не изменник, — прибавил он.
Не знаю, что отвечал ему на это генерал-губернатор, но последняя фраза его была следующая: «Перекладная готова, жандармы тоже — садитесь и поезжайте».
— Позвольте мне, князь, съездить в Сванетию, проститься с женой, детьми и взять денег; я здесь без всего.
— Этого дозволить я не могу.
— Во второй раз прошу вас об этом, князь; я тотчас же возвращусь.
— Нельзя, не могу.
— Прошу вас о том в третий раз.
— Нет, нет... уезжайте.
Тут князь Константин, взбешенный отказом, не помня уже себя, в тупом отчаянии, с глазами, налитыми кровью, выхватил кинжал и вонзил его князю Гагарину в живот.
Несчастный князь, смертельно раненый, не упал, он имел даже довольно силы, чтобы, зажав рану рукой, повернуться и сделать несколько шагов из кабинета к дверям спальной; но князь Дадишкилиани, видя, что жертва его еще на ногах, хотел нанести ему вторичный удар. В эту минуту Ильин, стоявший позади, схватил его за плечи.
Почувствовав, что его держат, обезумевший убийца рванулся и, одним размахом кинжала сняв противнику своему часть черепа, выбежал в другую комнату; здесь бросился на него переводчик, но и этого он положил на месте. Очнувшись немного, когда он находился уже на чистом воздухе, князь Дадишкилиани, видя, что его преследуют, вбежал в первый попавшийся дом и заперся там в одной комнате; но вскоре, раненый через окно, из которого сам сделал, в защиту свою, несколько выстрелов, — он был взят призванной командой солдат, связан и отведен на гауптвахту. Недели через две, осужденный полевым судом, он был расстрелян.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

Но не только убийство так строго преследуется, также повреждения и ранения какого-либо важного органа подвергаются наказанию. При этом точно исследуется необходимость раненого органа, и в зависимости от этого определяется размер штрафа. Так, например, черкес, который в споре с другим черкесом повредил тому правую руку так, что тот не смог больше ею владеть, подвергся наказанию в пятьдесят быков, которые должны были пойти тому раненому, так как он не был больше в состоянии прокормить себя. Удар саблей в грудь или в лицо оценивается в зависимости от степени опасности в шесть — десять быков. Повреждение пальца левой руки наказывается выплатой штрафа в размере стоимости двух быков. Если же ранена женщина, то штраф значительно снижается.
Наряду с трусостью и убийством одним из самых больших преступлений считается нарушение супружеской верности. Несмотря на то, что при большой свободе женщин у черкесов легче бывает нарушить супружескую верность, случаи эти встречаются, однако, редко. Чистота нравов и большое уважение, царящее в семейной жизни, защищают в большинстве случаев от подобных проступков. Нарушитель супружеской верности находится полностью в руках обманутого мужа, так что муж имеет полное право убить его, если он застигает его на месте преступления. Обычно муж настигает преступника и ведет с ним переговоры, так что это дело не поступает на рассмотрение народного собрания. Если же он убивает нарушителя супружеской верности, то он тем не менее подвергается кровной мести, однако цена крови при этом значительно ниже; по крайней мере, у западных черкесов за это полагается штраф в размере стоимости сорока — шестидесяти быков. Нарушительница же супружеской верности находится целиком во власти мужа, и он может делать с ней, что хочет. Если он ее убивает, то не находится никого, кто отомстил бы за ее пролитую кровь. Однако по Тэбу де Мариньи за нее также мстят ее ближайшие родственники: или отец, или старший брат. Иногда муж отрезает преступной жене нос или уши, выбривает ей волосы на голове, обрезает рукава ее одежды и в таком виде отправляет ее обратно к родителям. Однако этот стыд должен быть отомщен кровью несмотря на то, что нарушительница супружеской верности подчас бывает убита или продана своими родителями. Поэтому это происходит, как правильно говорит де Мариньи, чрезвычайно редко. В большинстве случаев муж сам наказывает свою жену в кругу семьи и берет на себя вину за то, что он мало оказывал ей внимания. Как правило, нарушитель супружеской верности выплачивает штраф в размере стоимости двадцати пяти быков. Такую же сумму должен заплатить мужчина, соблазнивший девушку. Даже простое возвращение преступной жены в дом ее родителей с требованием выплаты калыма или даже без этого рассматривается как позор, и нередко вызывает большую и длительную вражду, о чем свидетельствует интересный пример, приведенный Беллом из жизни северных черкесов. 
Угон людей отдельными племенами теперь больше не встречается, и только редко бывают угнаны рабы. Похищение девушки не разрешается, даже если какая-нибудь из них сама была на это согласна. По решению собрания полагается ее возвращение и, кроме того, штраф стоимостью от десяти до пятнадцати быков.
Воровство относится к обычным преступлениям и наказывается только тогда, когда вор застигнут на месте преступления. Однако как у лакедемонийцев, молодой человек приобретает добрую славу, если он много украл. Как свидетельствует Мариньи, девушка презирает юношу, который не увел ни одной коровы. Однако воровство не разрешается ни в семье, ни внутри клана; и тот, кто позволил себе это, наказывается самым жестоким образом. Вор должен возместить хозяину стоимость украденной вещи в девятикратном размере. При каждой следующей попытке воровства наказание увеличивается и, будучи пойманным в третий раз, вор должен заплатить штраф в размере двухсот быков, или же его убивают. Поэтому внутри клана царит полное доверие, и здесь совершенно неизвестен обычай запирать дом. Однако смелые молодые люди охотно проскальзывают на территорию другого клана и пытаются овладеть там одной или несколькими головами скота. Если им это удается, и их не накрывают на месте преступления, то они спешат вернуться в свою семью и в свой клан, где их встречают с триумфом.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

Во время двухмесячной стоянки в Урмии я не оставался без дела по службе. Каждый день я должен был присутствовать в утреннем заседании беглер-бейского «дивана», когда разбирались дела, или одних христиан (армян, халдеев), или христиан с мусульманами. В заседаниях дивана соблюдалось величайшее приличие, Ханов собиралось человек 40, чопорно одетых, в богатых халатах. Ни шума, ни стука. Ежели кто-либо опаздывал явиться в диван, то по ковру в шерстяных чулках пробирался к своему месту неслышными шагами и уже не вставал до окончания заседания. Возвышать голос мог только тот, кому очередь выразить свое мнение. Мое место было подле беглер-бея у поднятой оконной рамы, а переводчик Качатур-бей стоял перед нами. Так как дела обыкновенно велись на местном татарском языке, то Качатур мне был полезен тем еще, что присутствующие не могли ничего от меня скрывать, говоря между собою по-арабски, как это раза два случалось, когда Качатур не мог быть со мною по случаю болезни», Суд производился, ежели, по ошибке, не всегда справедливо, то, уже, конечно, всегда скоро: для наказания виновного, ежели он  мусульманин, являлись четыре фарраша; двое из них горизонтально за концы держали длинный шест, а двое других туго привязывали по середине этого шеста подошвенную сторону голых ног своей жертвы, и длинными палками в палец толщиной принимались бить по голым подошвам виновного, сколько душе беглер-бея было угодно. В администрации еще более было патриархальности, чем в правосудии. Однажды, при собрании статистических сведений, я спросил, сколько в Урмии жителей? Вопрос этот, видимо, озадачил присутствующих; они, с усмешкой, вопросительно между собой переглянулись, потолковали, потолковали и дали такой ответ: «А кто его знает, сколько! Народа много ходит, много ездит по улицам и туда, и сюда; а сколько его, сосчитать нельзя». Не менее замечательно в здешней окраине Персии отсутствие самых элементарных знаний. Напр., о географии, как о науке, не имеют понятия. Случилось, что в присутствии Махмет-Вали-хана, брат беглер-бея, генерал, разложив карту Адербиджана, указывал мне некоторые местности и между прочим назвал Урмию. Машет внимательно слушал и смотрел. Когда мы с ним вышли от генерала, он мне задал вопрос в таком смысле: «Что это за большая бумага, над которой вы говорили, водя по ней пальцами, при чем называли имя нашего города, тогда как на ней, на этой бумаге, ничего не было видно?» Из моих ответов Махмст ничего не понял; с тем я его от себя и отпустил, так как должен был заняться другим делом. Вскоре после того в городе пошел слух, что генерал «держит Урмию в ящике того стола, на котором пишет». Стали являться желающие видеть такое чудо. Приходили по нескольку человек ханов и мирз; раз пришел и сам чопорный беглер-бей Неджеф. Генерал всегда снисходительно развертывал перед ними карту и указывал, где Урмия. При этом происходила всегда одна и та же сцена: гости вперяли глаза в одну указанную точку, упорно, долго смотрели, как бы ожидая чего-то, и расходились молча, в недоумении.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя Персия

У Лезгинцев нет ни Бегов (Bechks) ни Князей. Называясь подданными России, они платят не большую подать золотом пли серебром, но управляются собственными своими законами. Каждая деревня избирает из самых почтенных людей одного или нескольких, смотря по числу жителей оной. Его именуют Кемхки (Kemchki) и ему поручают все подробности управления и судопроизводства. Суды сии избираются ежегодно в собрании, которое называется джамат(djamate); но ежели они умеют понравиться народу, или своим поведением, или чаще происками, то не только остаются в этой должности во всю жизнь свою, но даже передают ее детям. Богатства, многочисленное семейство, связи, престарелые лета и особенно храбрость доставляют большое влияние в сих собраниях.

Всякой день Кемхки и несколько стариков из самых почтенных людей собираются у мечети, судят распри жителей, читают бумаги, полученные от Русских и проч. Определения их записываются песцом, которого называют дирибиа (diribia) и который прилагает к оным свою печать. В небольших деревнях эту должность обыкновенно занимает мулла. Если представится дело важное, то его отлагают до пятницы и рассматривают в общем собрании всех жителей. Небольшие деревни часто передают распри свои на суждение джаматов самых больших и богатых деревень и подвергаются их решению: этою честию особенно пользуются Чори (Tschory).

Если суждение идет о деле, касающемся до всех обществ, то все Кемхки и все самые значительные люди собираются в месте, которое называется Ашкдом (Achkdom) и лежит между Мушкаски и Чердахки (Mouchkachky и Tscherdachky). Тут рассматриваются дела, касающиеся до войны, мира и финансов. Иногда собираются они для решения случающихся между ними споров и ссорь между деревнями.»

«Преступник, обвиненный в грабительстве или убийстве, должен предстать пред джаматом своей деревни, который осуждает или оправдывает его, смотря по доказательствам, собранным против него, или в его пользу. Наказания суть смертная казнь, или пеня, соразмерная преступлению. Если Лезгинец, обвиненный в убийстве, не является в джамат, а спасается бегством, то его судят заочно; приговаривают к смерти, дом его срывают, и сады разоряют.

Мщение почитается у них долгом и кровь платою за кровь. Посему человек, который бы убил другого в отмщении за смерть своего родственника или друга (конака, Conac) был бы оправдан. Общество наказывает только за такое убийство, которого побудительною причиною не была месть.

С первого взгляда покажется, что таковая безнаказанность должна ужасным образом умножить смертоубийства, но они здесь по крайней мере также редки, как и в наших просвещенных странах. Страх сделать своими неприятелями всех друзей и родственников покойного, уверенность в том, что рано или поздно будешь убит коварным образом, также сильно обуздывают страсти, как и строгость наших законов.

Прелюбодеяние также весьма строго наказывается. Если муж застанет жену на деле, то имеет право убить ее и любовника; но ежели принесет жалобу джамату, то уличенную в прелюбодеянии женщину закидают до смерти камнями, а любовника застрелят из ружья.

Полный текст

Метки к статье: 19 в Кавказ Российская империя

Вскоре после этого в лагере пошли рассказы о славной смерти Александра Александровича Бестужева (Марлинский). Он был, до события 14-го декабря, штабс-капитаном и Верховным уголовным судом 1826 года причислен к первому разряду подлежащих смертной казни отсечением головы, замененной ссылкою в каторжные работы. Я застал его в 1835 году, как уже упомянул, рядовым черноморского линейного № 3-го батальона, прикомандированным к нашему тенгинскому пехотному полку. В этот же год за экспедицию 1834 года он произведен в унтер-офицеры, затем получал ежегодно награды, поистине им заслуженные. Я не раз был свидетелем его примерной храбрости в стрелковой цепи. За 1835 год дали ему чин прапорщика с назначением в черноморский линейный № 10-го батальон; за 1836 год получил он орден св. Анны 4-й степени с надписью «за храбрость». В настоящем же 1837 году, состоя при корпусном командире бароне Розене, участвовал под его начальством в экспедиции в Цебельду, во время которой, 7-го июня, при десанте отряда в ущелье Адлер, при мысе Константиновском, он находился в стрелках авангардной цепи. По рассказам участвовавших в этом деле, цепь Бестужева, одушевленная его примером, занеслась слишком далеко в лес и, будучи окружена внезапно появившеюся толпою горцев, легла на месте. Подошедший секурс отбросил неприятеля, собрал наших убитых и раненых, но между ними не оказалось Бестужева. Это обстоятельство породило много нелепых о нем слухов и толков. На четвертый день после десанта, в набеге нашем на ближайший аул, при одном убитом мулле нашли пистолет Бестужева, о котором лазутчики рассказывали, что горцы, уважая его храбрость и необыкновенную ловкость при защите себя шашкою, взяли его тяжело раненого в аул, где он от большой потери крови на другой день умер.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя