ПЕТРУСЕВИЧ Н.

ТУРКМЕНЫ МЕЖДУ СТАРЫМ РУСЛОМ АМУ-ДАРЬИ (УЗБОЕМ) И СЕВЕРНЫМИ ОКРАИНАМИ ПЕРСИИ

I.

Введение. — Распределение туркменского населения в Закаспийском крае.— Туркмены на левом берегу Аму-Дарьи и на границах Хивинского оазиса. — Туркмены, живущие по восточному берегу Каспийского моря. — Иомуды отделения кара-чука. — Гокланы. — Характеристика страны, расположенной между Копепет-дагом и северной ветвью Эльбурзского хребта.

Последние приобретения наше на Востоке, дошедши до Аму-Дарьи и Красноводска, приблизило нас к таким местам, о которых до этого времени не имелось почти никаких определенных понятий. Знали, что на юге от Аму-Дарьи лежит пустыня, на которой хозяйничают туркмены разных племен, но об этих племенах и их группировке достоверных сведений не существовало. Только о юго-восточном прибрежье Каспийского моря имелись достаточно подробные данные в сочинении барона Боде «Очерки Туркменской земли и юго-восточного прибрежья Каспийского моря».

Барон Боде путешествовал по описанным им землям два раза, в 1837 г. и 1848 г., когда никто и не предвидел, что мы станем на правом берегу р. Атрека. Туркмены от нас были далеки, но теперь мы пришли уже в непосредственные с ними сношения: одни из них сделались русскоподданными, а остальные, не сегодня-завтра, также, вероятно, сделаются ими, и потому теперь вполне уместно познакомиться с этим народом и с распределением его по обширной пустыне, лежащей на юг от Аму-Дарьи.

Заметим сперва, что все пространство между р. Аму-Дарьей, старым руслом этой реки, Каспийским морем и горными отраслями хребтов Эльбурзского и Копепетдага, лежащих на северных пределах Персии, представляет низменность, понижающуюся слегка на 3., к Каспийскому морю. Средина этого пространства совершенно необитаема оседлым населением, вследствие полного безводия; необитаема и вся северная его окраина, обозначенная старым руслом р. Аму-Дарьи. Тут иногда проходят караваны и пробегают разбойничьи шайки туркмен разных племен, да у колодцев, попадающихся весьма редко, иногда, по весне, пасутся стада верблюдов и овец, принадлежащих тем же туркменам. Но, по берегу Каспийского моря, по северным покатостям хребта Кепепет-дага, по реке Мургабе, теряющейся в степи на одной параллели с хребтом Копепет-дагом и по левому берегу р. Аму-Дарьи от афганской границы, у города Ходжа-Сала, до города Чарджуя и по южным границам Хивинского ханства сгруппировалось население туркмен всех почти племен, причисляемых к этому народу.

На границах хивинского оазиса расположились иомуды отделения байрам-шалы, которых насчитывается от 15 до 20 тыс. кибиток. Тут же, севернее иомудов, между этими последними и поселениями узбекскими Хивинского ханства, живут туркмены чоудоры. В Хивинском же ханстве встречается и часть туркмен гокланов, главная масса которых кочует на сев. Персии, между реками Гургеном и Атреком. В Хиве гокланов едва ли более 2.000 семей, тогда как у персидских границ их насчитывают до 4 тыс. кибиток.

О туркменах хивинского оазиса нет повода распространяться, так как в настоящее время их значение для нас не велико. Потерпев погром в 1873 году, во время покорения Хивы, они присмирели, если не окончательно, то на долгое время. Кроме того, о туркменах хивинского оазиса собраны в Туркестанкоом крае сведения, настолько подробные, что об них навряд ли можно сообщить что-либо новое. Другое дело туркмены занимающие земли близ окраин Персии.

Но прежде, чем перейти к ним, нелишне сообщить некоторые сведения о племенах туркмен, занимающих левый берег Аму-Дарьи, от бухарского города Чарджуя до города Ходжа-Сала, принадлежащего уже к афганским владениям. Верст на двадцать выше Чарджуя, по Аму-Дарье, живет туркменское племя сакар, числом до 3.000 кибиток или семей. От них верст на 25, вверх по реке, расположились два рода саяты и эски (вместе кибиток до двухсот), принадлежащие к племени туркмен чоудор, а за этими родами начинаются сплошные поселения туркмен эрьсари, тянущиеся вдоль реки до афганской границы и переходящие даже в афганскую территорию. Племя эрьсари разделяется на четыре главных отделения: кара, улу-тапа, куняш и бекаул. Первые три отделения живут на левом берегу Аму-Дарьи, в следующих  местах: первое (кара) у уроч. Ходжа-Кундуз, второе (улу-тапа) у урочищ Халач и Пельварт и третье (куняш) у уроч. Зеньги-Баба и Астана-Баба; отделение же бекаул расположилось на правом берегу реки, у урочища Бурдалык, и против уроч. Ходжа-Кундуз. Как сакары, саяты и эски, так и эрьсари дают только зикят со скота и по 1 кокану с танапа земли, т. е. около 53 копеек с десятины (танап равен 2 2/3 десятины, а кокан — 20 копейкам); сакары же, саяты и эски отдают 1/5 часть урожая там, где земли орошаются прямо из водопроводных канав, и там, где для поливки нужно устраивать водоливные колеса (по местному «чигири»). Кроме того, эрьсари обязаны выставлять определенное число всадников, в случае каких-нибудь военных действий. Численность эрьсари определяется так: отделение бекаул в 2 тыс. киток, отделение кара в 20 тыс. кибиток, отделение улутапа в 20 тыс. и отделение куняш в 15 тыс. кибиток,— итого до 60 тыс. кибиток; но число это, добытое по расспросам, слишком велико, сравнительно с другими туркменскими племенами, признаваемыми за более сильными самими же туркменами; во всяком случае, можно считать численность племени эрьсари в 30.000 кибиток. Как эрьсари, так сакары, саяты и эски до нас почти никакого отношения не имеют и отделены на 800 верст от южной границы наших туркестанских владений землями Бухарского ханства. Иногда они обращаются к начальству Туркестанского округа с просьбами о заступничестве в случае разных притеснений, но, тем не менее, в постоянных сношениях с нами они не состоят и наших границ нисколько не тревожат, и если в просьбах их и принимается участие, то только для поддержания нашего влияния в Средней Азии.

По берегу Каспийского моря, близ Красноводсва, на островах Челекен и Огурчинске и на Мангышлакском полуострове живут шихцы (шижляры) и огурджалинцы и туркмены разных племен. Общая их числительность  простирается до 2.000 семей. Они состоят в русском подданстве, и потому в подробное рассмотрение их устройства и образа жизни зьдес входить не к чему, так как эти сведения находятся в V томе  «Известий Кавказского Отделения императорского Русского Географического Общества»  (см. 3-ий и 4-ый выпуски).

Южнее, у самого Каспийского моря, на северной стороне реки Гургена, между этою рекою и рекою Атреком и севернее этой последней реки расположились иомуды отделения кара-чука. Все племя туркмен-иомудов разделяется на два главные отделения: байрам-шалы и кара-чука. Первые целиком живут по окраинам хивинского оазиса, а вторые избрали себе места по устьям рек Атрека и Гургена. Каждое из двух главных отделений племени иомудов распадается еще на более мелкие подразделения, которыя, в свою очередь, разделяются на колена (трибы или кланы), а эти последние на роды.

Отделение юмудов кара-чука делится на два колена, также очень большие: шариф-джафарбай и ав-атабай (чони), занявшие побережье Каспийского моря. Независимо от разделения по происхождению, все туркмены, по роду своей жизни, делятся на оседлых, занимающихся земледелием и носящих название чомур, и кочевых, переходящих с места на место со стадами верблюдов и овец и называющихся чорва. Деление на кочевых и оседлых, обусловленное необходимостью для каждой семьи иметь хлеб и прочие жизненные припасы, в конце концов, привело в разделению занятий между членами семьи, так как занятия хлебопашеством и скотоводством в степях требуют каждое совершенно особого образа жизни. Тем не менее, между чорвой и чомурами существует непрерывная связь и часто принадлежащие к чорве делаются чомурами, а чомуры обращаются в чорву. Все зависит от обстоятельств: потеря скота или верблюдов или, наоборот, приобретение их изменяют и образ жизни и занятий туркмен. Вследствие этого, члены одного и того же колена и даже родные братья принадлежат: одни к чорве, другие в чомурам.

Кочевое хозяйство вообще, а в степях в особенности, требует частой перемены места, а иначе скот худеет и болеет; вследствие этого, кочевники джафарбаев и атабаев летом переходят на север от Атрека и занимают: первые — местности, соседственные с Каспийским морем, южнее Балханского залива (почти на средине расстояния между этим заливом и устьем Атрека), а вторые—земли, прилежащие к течению реки Сумбара, которая есть главный приток Атрека. На зиму все иомуды отделения кара-чука перекочевывают на персидскую территорию, где группируются между оконечностями рек Гургена, Атрека и Черной речки, причём джафарбаевцы занимают самое побережье Каспийского моря, а атабаевцы смежные местности. Зимний период, выражающийся у Атрека дождями и изредка снегом и холодами, редко доходящими до 6° и 7° Р. (по Ремюру), продолжается четыре месяца, начиная с ноября, и с первыми числами марта начинается опять откочевывания в степи чорвы, тогда как чомуры остаются на прежних местах. Таким образом, кочевые иомуды (чорва) отделения кара-чука проводят в русских пределах, севернее Атрека, ежегодно восемь или около того месяцев и в Персии, в районе Астрабадской провинции остальное время года. Из оседлого населения иомудов (чохуры) атабаевцы все помещаются между реками Гургеном и Атреком и по левую сторону Гургена, а джафарбаевцы в значительной своей части, несколькими большими аулами, живут и на правом — северном — берегу Атрека, т. е. в наших пределах и признают себя в русском подданстве; атабаевцы же, напротив, считают себя подвластными Персии. Жизнь близ моря туркмен вызвала у них те-же стремления к морским плаваниям, как н у других народов. На море, как и на суше, туркмены одинаковы: как вдали от моря, в степях, они вовсе не представляются смиренными пастухами, любящими мир и спокойствие, а, напротив, грозою соседей и хищниками, отправляющимися для грабежа в набеги за 400—500 верст по степям, лишенным воды и жилья, так  и на море туркмены до последних времен занимались грабежом. Они и теперь от времени до времени производят мелкие грабежи по прибрежьям Астрабадского залива, но только в самом скромном, — если можно так выразиться, — размере. Еще очень не далеко то время, когда по Каспийскому морю ходили туркменские лодки, захватывая в плен как наших астраханских и уральских рыболовов, и не далее как десять лет тому назад были освобождены из плена два матроса наши, захваченные жителями аулов, лежащих при устье Атрека, и тут же содержавшиеся в плену. Но постепенное занятие нами всего восточного берега Каспийского моря, от р. Эмбы до устья Атрека, и устройство морской станции на острове Ашур-Адэ связало туркмен и по рукам, и по ногам, и они уже на разбои не выходят, а занимаются только близ берегов рыболовством, продавая добытое ими рыбопромышленникам, или артелям острова Ашур-Адэ и в Красноводске. Теперь только иногда прибрежные туркмены, пользуясь темнотой ночи, пробираются в Астрабадский залив на своих кулазах (лодках) и с северной его оконечности захватывают персиян, едущих и идущих по большой дороге, пролегающей параллельно морскому берегу, верстах в шести от него. Но такие грабежи делаются партиями в три и четыре человека не более, так как польза от взятых в плен персиян не велика, за невозможностью их продать куда-либо.

Иомуды джафарбаевцы и атабаевцы делятся, как уже сказано, на трибы или кланы (колена), а эти последние на роды. Все эти подразделения носят каждое особое название. По сведениям, собранным в Закаспийском отделе, джафарбаевцы и атабаевцы делятся на следующие роды:

Чони (ак-атабай) на:

Ав-атабай, ак-даз, а.-эймир, а.-бадрак, а.-икдыр, а.-каджав и ак-кан-юкшаз.

Шариф (джафарбай) на:

Шариф-нурали и шариф-ярали.

Эти последние делятся:

Нурали на: кельте, каринджик, кёш (казанлыкор), коюнлыкор, панг и деведжи.

Ярали делятся на: овнух, овнух-тумадж, кизылчуккан и аррык-саккали.

Боде описывает разделение всех иомудов так: «Иомуды ведут свой род от Ямуда, отца четырех сыновей: Шерефа, Чуни, Байрам-Шали и Кучук-Татар; потомки этих четырех братьев подразделяются на следующие племена:

1)      Племя Шерефа на: джафар-бай, эльчи, каркуй, балке, боче и деведжи.

2)       Племя Чуни на: ог, ятабай, ельме, конгирме, даз, бадрик, каны-ехмаз, имир, машрык, идир и кучек.

3)      Плема Байрам-Шали на: салах, окуз, кушак, керемеи, урхуз-кучи.

4)      Племя Кучук-Татар на: кяке, гейведи, данкрин, керрик, мягреме, куруме, кизил и аккарин.»

Эти подразделения расходятся с теми, которые значатся в сведениях Закаспийского отдела. Но последним, очевидно, нужно отдать преимущество потому, что теперь джафарбаи в значительной части признают себя русскоподданными и, следовательно, в Закаспийском отделе имелась возможность познакомиться основательно с иомудами и их подразделениями, тогда как. Боде мог ограничиться только расспросами через вторые или третьи руки, не зная сам туркменского языка. Кроме того, у Боде два главных подразделения кара-чува и байрам-шалы смешаны, также как и самое распределение этих подразделений (первых — у берегов Каспийского моря, а вторых — в хивинском оазисе); наконец, названия сообщаются у Боде весьма неправильно, и это, не говоря уже о несомненных опечатках, надобно отнести в ошибкам при самом записывании через переводчиков из персиян, произносящих туркменские слова на свой лад.

Числительность джафарбаев и атабаев, по расспросным сведениям, собранным в Закаспийском отделе, определяется: для джафарбаев в 8.000 кибиток, из коих 4.500 кибиток принадлежат в чорве или кочевым, 3.500 кибиток — к чомурам или оседлым, а для атабаев в 7.000 кибиток, из коих 4.500 также чорвы и 2.500 кибиток чомуры. Таким образом, общая числительносить всего отделения иомудов-кара-чука доходит до 15.000 кибиток и из них 9.000 кибиток находятся еждогодно в течение почти 8-ми месяцев на летовках и до 1.000 кибиток живут оседло, постоянно в аулах, на северной стороне Атрека, а остальные только 5.000 кибиток, не переходя никогда Атрека, остаются в районе персидской территории. Других цифровых данных, которые бы могли с большей точностью определить числительность джафарбаев и атабаев, нет. Распросы, произведенные во время поездки по северу Персии и сведения, имеющиеся в нашем астрабадском консульстве, приводят только к тому же, что джафарбаи больше числом, чем атабаи.

Восточнее иомудов, между реками Атреком и Гургеном, расположились туркмены-гокланы, признающие над собою власть Персии и платящие ежегодно подать правителю Куджнурдской провинции в определенном количестве 6.000 туманов (Один туман в Персии равен нашим трем рублям но, с введением в последнее время нашего курса, туман равен четырем кредитным рублям).

Гокланы делятся на следующие отделения и роды:

1)      Гаи, живущие в селении Карри-кала и в ущелье Дару. Они разделяются на роды: бакаджа, мулла-мамед, дару-мамед, ташек-м., ялагы м., сувар-м., араб-м., ташак-м., карнас-м., абшак-м и чайдар-мамед; эркекли шейха-такенджи, кеик-т., саранлы-т., чихлык-такенджн; джан-курбанли, дели, карабалхан-араб, кир, караляр, хаджи-бай, пашай, чутур, сыгыр-сики и мирза-бай.

2)     Баяндыр живут у прохода Пиш-и-Кемер. Они разделяются на роды: курум, шейтан, чуррив, калайчи, курик и ясаглык.

3)      Кырьк живут в урочищах Меджевар-Тука и Нуз. Они разделяются на: гёкче, кара-кузи, софиан, тамыр, караджа, кава-сакаллу, даане и каризлы.

4)      Ай-дервиш живут в урочище Кара-Шейх. Они делятся на роды: учи, аджан, каиджик, теген, хурте, чив и сари.

5)      Чикыр-бек-дели живут у горы Наль-кух в Дахана. Они разделяются на роды: чавыр, карауль, куль-кара, ковсе, панк, аман-ходжа, араб, байналь, боран и карышмаль.

6)      Янгак-сагри живут у развалин Гумбези-Каус, в деревне Сангер, принадлежащей хаджиляр (род племени иомудов). Они разделены на роды: ак-шур, карашур, дизагре, онгут, кушчи, хар и геркяз.

По преданиям гокланов, они ведут себя от двух братьев: Додурга и Али-дагли; от первого пошли роды баяндыр, кырык и янгав-сагри, а от второго — гаи, ай-дервиш и чавыр-бев-дели.

Общая числительность гокланов, по сведениям, собранным консулом в Астрабаде, г. Бавулиным, доходит до 4 тыс. кибиток, хотя правитель Буджнурдской провинции считает их всего только 1.800 кибиток. Интерес его уменьшить число кибиток, потому что тегеранское правительство, получив сведение о большей цифре кибиток у гокланов, прикажет буджнурдскому ильхани собирать и подати с них не в 6.000 туманов, как это до сих пор было, а значительно больше; между тем ильхани (титул правителя Буджнурда) собирает с них не 6.000 туманов, установленных росписью тегеранскою и поступающих на увеличение доходов Астрабадской провинции по содержанию в этой провинции войск, а вчетверо больше, и, конечно, увеличение с гокланов податей по росписи уменьшит доход самого ильхани, так как едва ли гокланы согласятся вносить еще что-либо, кроме 24.000 туманов, с них взыскиваемых. Поэтому понятно вполне, что цифра населения гокланов, показанная правителем Буджнурда, не может заслуживать доверие так сак она даже меньше той, которая показана Боде в его мемуарах, писанных тридцать почти лет тому назад, а с тех пор гокланское население должно было увеличиться хоть немного, так как ни истребительных войн, ни эпидемий между гокланами за это время не существовало.

Гокланы занимают волнистую местность между предгорьями хребтов Эльбурзского и Копепетдага, и едва ли это не самый прелестный уголок на всем севере Персии: тут обилие земель, годных для культуры, обилие воды, и пастбищ и лесу. Барон Боде самыми яркими красками описывает гокланския кочевья. В одном месте он говорит: «Из всех туркменских племен природа всех благосклоннее к гокланам; земля у подошвы гор несравненно удобнее для земледелия, чем в долинах, н гораздо плодороднее. Реки, текущие с гор, и частые дожди, привлекаемые этими же горами и покрывающими их густыми лесами, доставляют воду в изобилии». В другом жесте он восхваляет местность по Гургену такими словами: «Кто, подобно мне, провел много лет в средней Персии, состоящей из бесплодных гор и бесплодных долин, для того северный склон Эльбурзских гор, увенчанный роскошными лесами, испещренный прелестными долинами, орошенный многочисленными реками, украшенный великолепною растительностью, имеет особую прелесть. В частых и продолжительных путешествиях моих на Востоке и на Западе никогда не видал я страны, которая равнялась бы красотою с Джурджавом; здесь миловидность английских ландшафтов соединена с величественными картинами Кавказа». Эти яркие краски нисколько не преувеличены. Положение пригургенских земель между горами, прикрывающими их от северных и северо-восточных холодных течений, и близость моря обусловливают такую роскошную растительность.

Чтобы лучше объяснить благоприятность положения гокланских земель, займемся топографическим описанием всей соседней местности. От Красноводска, и Балханского залива по прямой линии на Ю.-В. протянулся, верст на 400, длинный горный хребет, прорванный в двух местах. Часть хребта между первым прорывом и Балханским заливом, в который когда-то текла р. Аму-Дарья, носит название Больших Балханов; вторая часть хребта, находящаяся между прорывами, называется Малыми Балханами, а от второго прорыва и далее к югу, до половины всей длины горной системы, хребет назван Кюрен-дагом; наконец, вся остальная южная половина хребта известна под именем Копепет-дага или Даман-и-кух. Таким образом, цепь гор, простирающаяся от Красноводска до Балханскего залива в Ю.-В., имеет в первой своей половине до уроч. Кизил-Арвата два прорыва и три названия, а во второй своей части составляет непрерывную стену с одним названием по всему протяжению стен. С северной стороны этой горной системы расстилается необозримая пустыня, доходящая до Усть-Урта и ограниченная: с С. старым руслом Аму-Дарьи (Узбоем), с В. течением Аму-Дарьи и с Ю., с одной стороны, последними отрогами Гинду-куша и Паропамизского хребта, а с другой, от южного края Каспийского моря, Эльбурзским. Хребтом. Одна ветвь этого хребта у Астрабада принимает северо-восточное направление и сходится с оконечностью хребта Копепет-дага у крайних северных пределов Персии, близ провинции Дерегеза.

Между хребтом Копепет-дагом и северною ветвью Эльбурзсвего хребта и Каспийским морем образуется горный треугольник, вершину которого составляет узел соединения хребтов Копепет-дага и Эльбурзскаго, бока — оба эти хребта, а основание — восточный берег Каспийского моря от Балханского залива до устьев рр. Атрека и Гургена. Южная сторона этого треугольника (ветвь Эльбурзскего хребта) значительно выше северной и вообще вся местность в треугольнике постепенно понижается от вершины к основанию, т. е. от узла соединения хребтов к Каспийскому морю. С южной стороны треугольника вытекает Атрек, который, прорвавшись сквозь Эльбурзский хребет, входит в самый треугольник, принимая в себя все речки, вытекающие с разных сторон треугольника. Атрек, после прорыва сквозь Эльбурзский хребет, отходит от этого хребта на довольно значительное расстояние к северу, и вот в этом пространстве, между рекою Атреком и Эльбурзским хребтом, берут начало два истока Гургена, соединяющиеся потом вместе; Гурген впадает в Каспийское море, верст на 20 к югу от Атрека. Верст на 100, не доходя до Каспийского моря, в Атрек впадает с севера Сумбар, самый значительный приток, и черта течения Сурмбара как бы служит гранью для гор. За Сумбаром, по направлению к Каспийскому морю, местность еще немного волниста, но чем дальше на запад, тем волны уменьшаются и, наконец, переходят в совершенную равнину, по которой только кое-где подымаются незначительные одинокие возвышенности, уподобляющиеся скорее курганам, не имеющим между собою никакой свази. Таким образом, весь описанный треугольник представляет сначала гористую местность, значительно возвышенную на В., в вершине треугольника, и мало по малу понижающуюся в 3., а затем, от слияния Сумбара с Атреком до Каспийского моря, совершенную плоскость. Все отрасли хребта Копепет-дага, ограничивающие треугольник с севера, идут почти по параллелям с В. на 3., прикрывая каждую речную долину от северных и северо-восточных воздушных течений. Хребет же Копепет-даг, не смотря на свою относительно слабую высоту, служит преградою тем же ветрам на всем пространстве, лежащем за ним к югу.

Вот те местные условия, которые делают все пространство в треугольнике между хребтами Эльбурзским и Конепет-дагом одним из самых благорастворенных уголков земли. Здесь бывают дожди и снег в горах, тогда как рядом в пустыне, лежащей севернее хребта Копепет-дага, и дождь и снег составляют редкое явление, а вследствие этого, вся местность по обе стороны Атрека, в особенности на его левой стороне, между этой рекой и р. Гургеном, представляет все данные для самого широкого земледелия. В этих местностях растут: рис, хлопок, грецкий орех, персики, лимонные и апельсиновые деревья, сахарный тростник. Наконец, тут же видны остатки значительных городов, как-то: Джордкана, Гумбед-и-Кауса, Мешхед-и-Месриана и других. В особенности замечателен последний, лежащий уже на равнине, на сев. от Атрека, верстах от него в сорока. Развалины города занимают значительное пространство. Есть еще постройки, почти совершенно сохранившиеся, как, напр., несколько минаретов. К этому городу, стоявшему вдали от рек, вода была проведена канавою из р. Сумбара; следы этой канавы ясны почти на всем её протяжении. Местность по Гургену (Гургану), известная в  древности под именем Гирвании, славилась в те времена своими красотами и плодородием. У Боде читаем: «Не должно забывать, что мы теперь находимся в стране Веркана, седьмой райской обители, о которой с услаждением упоминают зендские летописи, и я не удивляюсь, что в позднейшие века Диодор, в описании Александрова похода в Персию, говорит: проходя через Гирканию (Веркана, Джурджан, Гурган), Александр очутился посреди жилищ, известных под именем счастливых деревень (Дех-и-стан). Они вполне заслуживают этого названия, потому что ни в какой стране мира не найдете вы таких прекрасных плодов (Diodorus Siculus lib. XVII). Далее историк описывает изобилие винограда, хлеба, и смоков и меда в здешнем краю».

Из этого описания видно, что яркие краски, которыми Боде изобразил прелести местности между реками Гургеном и Атреком, где теперь живут гокланы, вовсе не преувеличены. Но Боде ехал из Астрабада, где растительность еще шире, еще грандиознее, а если ехать с севера, с бесплодных степей у старого русла р. Аму-Дарьи, то очарование будет еще сильнее. Тем не менее, все пространство на сев. от Атрека и на вост. от Сумбара, до самых перевалов через хребет Копепет-даг, не занято поселениями и представляет гористую пустыню, на которой во многих местах видны развалины селений. Тут только встречаются две населенные деревни: Карри-кала и Нухур; все остальные уничтожены текинцами, страшными врагами всего, что не их и что не принадлежит к их племени.

II.

Текинцы.—Оазисы Ахал и Мерв. — Страна, расположенная по р. Геррвруду. — Ахал-текинцы и их страна.— Утверждение ахал-теканцев в Мерве. — Сарыки. — Салыры.

Текинцы — это одно из туркменских племен, значительное, по численности, в сравнении с другими туркменскими племенами. По месту жительства, текинцы разделяются на текинцев Ахала и на текинцев Мерва. Ахалом называется удобная для земледелия узкая полоса земли, тянущаяся по северной стороне хребта Копепет-дага, от его начала у Кизыл-Арвата до окончания, близ персидской провинции Дерегеза. С северной стороны этой удобной к культуре полосы залегают пески, доходящие до Узбоя. Ограниченный с Ю.-З. горами, Копепет-дага и со всех остальных сторон песчаною пустыней, Ахал имеет большое сходство с оазисами средней Африки. Положение Мерва совершенно иное. Ахал лежит у подножия гор, а Мерв на оконечности реки Мург-аба (“куриная вода”), вытекающей с северных склонов Паропамизского хребта. Кругом Мерва также степи, отделяющия его со всех сторон от всякого жилого места; только по самой р. Мург-абе тянутся жилища туркмен, доходящие до отрогов. Паропамизского хребта; но и эти поселения часто прерываются на несколько десятков верст. Расстояние между крайним восточным поселением Ахала (селением Гяуарсом) и Мервом, т. е. между двумя оазисами, занятыми текинцами, слишком 200 верст. На этом промежутке нет никакого населения, хотя по средине этого пространства протекает р. Герри-руд, известная у туркмен под названием Теджен-дарьи или Сарахс-дарьи. Река Герри-руд берет начало с южного склона Паропамизского хребта и, прошедши под хребтом в прямом направлении с В. на 3. до 400 верст, поворачивает под прямым углом на С. У начала поворота река прорывается сквозь отроги Паропамизского и Эльбурзского хребтов и затем выбегает в степи, между Мервом и Ахалом, где и теряется в разливах, пропадая совершенно непроизводительно. Сорок лет тому назад текинцы Мерва жили на р. Герри-руде, у уроч. Ораз-кала, верстах в 80-ти от оконечности Ахала, но персияне уничтожили это поселение, производившее постоянно хищнические набеги на персидскую территорию, и с тех пор между Мервом и Ахалом нет никакого населения. Иногда только из Мерва пригоняют к Герри-руду стада овец и верблюдов для пастьбы; но персияне следят за этим и, получив об этом сведения, бросаются туда и угоняют стада, так что текинцы, редко выходят к Герри-руду со стадами.

В степях Средней Азии, также как и в африканских и австралийских пустынях, вода — альфа и омега всего. Без воды нет существования, и потому в степях, тянущихся на север от Ахала и Мерва, не видно ни зверя, ни птицы. Там, где есть только колодцы, появляются и маленькие птички, спускающиеся в колодезь, чтобы напиться воды. Колодцы иногда очень глубоки; тем не менее, птицы влетают в них, и этот факт, неизвестный в других местностях, изобилующих проточною водою, здесь в степях наблюдается у всякого колодца.

Ахал получает воду из множества горных речек и ручьев, текущих с северной покатости хребта Копепет-дага. У юго-восточного своего конца хребет Копет-даг значительно выше, чем на С.-З., близ Кизыл-Арвата; кроме того, на Ю.-В. он сближается с более высокою цепью гор Эльбурзского хребта, достигающею в узле Хезар-Месджиде слишком 10.000 футов высоты над уровнем моря. Поэтому ручьи, текущие с северной стороны хребта Копепет-дага более обильны водою у юго-восточного его конца, чем у северо-западного, и вследствие этого и население текинцев более густо на юго-восточном конце оазиса, чем на северо-западном. Кызыл-Арват составляет крайнее северо-западное поселение Ахала и от него деревни или, как принято их называть, крепости текинцев идут сначала в одну линию, а потом в две и более линий, до поселения Эшхабада, лежащего уже близ восточного конца оазиса и почти у окончания хребта Копепет-дага. Восточнее Эшхабада есть только две деревни: Аннау и Гяуарс. Последняя составляет крайнее юго-восточное поселение Ахала. Таким образом, весь оазис тянется от Кизыл-Арвата до Гяуарса почти на 250 верст. Ширина его не более 20 или 30 верст по окраинам, а близ средины доходит до 60 верст. Здесь находится селение Гок-тепе, составляющее центр всего Ахала, потому что тут живут все наиболее влиятельные личности и отсюда направляются всякие, более серьезные набеги. Тут же, конечно, происходят совещания и обо всех вопросах, относящихся или до всего оазиса, или до большей его части. Всех деревень в Ахале насчитывают до пятидесяти, но точного названия всех этих деревень привести невозможно, потому что сами текинцы, с которыми приходилось изредка встречаться путешественникам, неохотно рассказывают о своей земле и вообще стараются избегать подобных разговоров. Тем более трудно определить относительное положение деревень, и поэтому у путешественников встречается значительное разноречие в названиях деревень и еще большее в размещении их на картах, так как такое размещение приходится делать по счету фарсахов или агачей (мера для определения длины дорог и расстояний), величина которых не определена и у текинцев иная, чем у курдов — их соседей, а у курдов иная, чем у персиян. Если путешественник начинает считать персидскими фарсахами, то он непременно ошибется; точно также он неминуемо ошибется, если захочет перевести местные агачи или фарсахи на персидские, потому что часто расстояние в фарсахах выражает не только абсолютную длину дороги, но и самую затруднительность пути. Если путь между двумя пунктами проходит по трудным горным дорогам, то число фарсахов будет больше, хотя действительное расстояние может быть равно расстоянию между другими двумя пунктами, лежащими на местности ровной или немного волнистой.

С северного склона хребта Копепет-дага, у юго-восточной оконечности его, вытекают ручьи: Гёз-баши, Котур, Фирузе, Каргы-су и Гярмау. Верховьями ручьев Фирузе и Гярмау пользуются курды Кучана, персидской провинции; низовья-же их эксплуатируются текинцами, равным образом и воды ручьев Гёз-баши, Котура и Каргы-су.

По этим ручьям расположены следующие текинские деревни: у выхода р. Гёз-баши из гор лежит селение Багыр, в 200 дворов, принадлежащих к роду гёкче. За этим селением речка Гёз-баши, весьма многоводная, делится на пять канав. Одна  канава или ветвь идет к деревне Харри-кала, в 700 дворов, из родов ясман, салик, мириш и чалтек. На оконечности канавы, ниже селения Харри-кала, расположена деревня Мирава, в 150 дворов, рода ясман. За деревнею Миравою канава иссякает, так как она разбирается вся на орошение полей. Другая ветвь идет к селу Дешт-и-Кипчак (или просто Кипчак), в 600 дворов, рода конгур. Третья канава питает деревню Гёкче и её поля. Деревня Гёкче населена 700 семьями рода гёкче. Четвертая канава служит деревне Гёши, насчитывающей до 1.000 семей и, наконец, пятая канава направляется к селению Эшхабаду, в котором считают до 2.000 семей. Эшхабад, если не самое большое, то одно из наиболее значительных поселений в Ахале. Жители его размещены в восьми отдельных деревнях или крепостях, весьма близких одна к другой. Таким образом, одна только речка Гёз-баши, вытекающая из юго-восточной оконечности хребта Копепет-дага, имеющей местное название Гюлюль-даг, служит для шести деревень Ахала, с населением в 5.850 дворов.

Речка Котур, вытекающая западнее реви Гёз-баши, идет к двум деревням Бизмеин (в каждой по 1.000 дворов), населенным: одна родом карадаш-аяк, а другая ак-даш-аяк.

Речка Фирузе, по выходе из теснины, отделяющей верхнюю часть её долины от нижней, направляется в деревням Бав-араб, в 100 дворов, и Изган, в 600 дворов.

Западнее этих деревень, на речке Каргы-су, берущей начало в горах между рр. Фирузе н Гярмау, лежат четыре деревни: Курджу, в 700 дворов, рода кара-конгур; Шор-кала, в 150 дворов, рода гёкче; Емишан, в 100 дворов, рода аман-шах, и Кяляджар, в 80 дворов, рода гёкче. Речка Каргы-су, по выходе из гор, проходит сначала мимо развалин бывшей персидской деревни Хуршэн, а потом уже направляется к названным четырем селениям. На запад от этих деревень, на р. Гярнау, лежит деревня Янги-кала, населенная 700 семейств, из родов сычмез, какшаль и букри, разделенных на пять отдельных деревень.

На С.-З. от Янги-кала, по подножию хребта Копепет-дага, расположены деревеньки: Келяте, в 40 дворов, рода кара-юрмэ; Караган, в 60 дворов, рода каджук (?); Барзан, в 50 дворов, рода какшаль, и Дурун, в 40 дворов, рода ак-даш-аяк. Деревеньки лежат не на одной речке, а на нескольких небольших ручьях, маловодностью которых обусловливается и незначительность самых селений.

Далее на 3., к С. от хребта Копепет-дага, и на равнине к С., по оконечностям речек, на которых расположились перечисленные деревни, лежит много текинских сел, но никаких подробностей о них невозможно было получить путем расспросов. Рассказывают только, что около деревни Гок-тепе, лежащей верстах в 60-ти от Эшхабада на С.-З., сгруппировано не менее 8.000 семей.

Восточнее Эшхабада есть еще два поселения текинцев: Аннау, в 200 дворов, и Гяуарс, в 600 дворов, лежащие: первое на оконечности ручья Кельте-чинар, выходящего между оконечностью хребта Копепет-дага и началом хребта Зар-и-кух, который служит как-бы продолжением Копепет-дага, и второе — на ручье, бегущем с северного склона хребта Зар-и-кух.

Таким образом, в двадцати двух перечисленных деревнях насчитывается до 11.000 семейств, а с населением, сгруппированным около Гок-тепе, 19.000 семейств, а так как в перечень деревень, здесь помещенный, не вошла почти половина всех текинских крепостей, то едва ли не близко к действительности будет определение общей числительности населения в ахал-текинском оазисе в 30.000 семейств. Некоторые считают его более значительным, и именно в 40 тыс. кибиток; тогда как другие, напротив, уменьшают эту цифру до 15 тыс. семейств; но на основании приведенных данных, — которые хотя и расспросные, но представляют хоть сколько-нибудь достоверные цифры, — можно положить, что в Ахале не менее 30 тыс. семейств или кибиток.

Из сделанного общего описания местности, на которой живут текинцы Ахала, видно, что все деревни их расположены на ручьях, у северного подножия хребта Копепет-дага, перед громадною песчаною пустынею, расстилающейся далеко на север, Сухость воздуха в Средней Азии вообще, а в песчаной пустыне, заключенной между Каспийским морем и Аму-Дарьею в особенности, так велика, что одно испарение уничтожает весьма значительные горные ручьи. Кроме того, усыхание или обмеление ручьев происходит и от фильтрации. В горах Персии фильтрация так велика, как нигде, вследствие того, что горы обнажены от лесов и всякой растительности, и породы, разрушаясь, заваливают долины на значительную толщину обломками, представляющими собою такую рыхлую среду, которая именно способна пропускать сквозь себя воду. Вследствие этого, все родники и ручьи, не особенно обильные водою, через самое короткое время после своего истока исчезают под поверхностью земли, а это явление еще более увеличивает сухость воздуха, лишая его влажности, которая бы могла поступать в атмосферу, если бы ручьи продолжали свое течение на большем протяжении. Этих двух естественных причин совершенно достаточно для объяснения, почему ахал-текинский оазис представляет только узкую полосу, немного расширяющуюся у Гок-тепе и выклинивающуюся у обоих концов: Кизыл-Арвата и Гяуарса. Ручьи, бегущие с северного склона Копепет-дага, от испарения и фильтрации быстро иссякают, и там, где они оканчиваются, всею местностью завладели пески.

Несомненно, что прежде, когда горы Копепет-дага  были одеты лесом и Аму-Дарья протекала по своему старому руслу в Каспийское море, ручьи, если не все, то более обильные из них, должны были доходить до Аму-Дарьи, или до р. Герри-руда, которая впадала в Аму-Дарью севернее Ахала; но, с истреблением лесов, увеличилась сухость воздуха и уменьшилось количество воды в ручьях и в Герри-руде. Последняя река не стала доходить до Узбоя, а ручьи, бегущие с Копепет-дага, остановились в степях, которые тотчас были заняты песками; но все-таки, если бы ручьи не разбнрались на орошение, то общее протяжение их увеличилось бы, а граница оазиса отодвинулась бы дальше к северу. Бездождие в Среднеазиатских пустынях дозволяет растительной жизни процветать только там, где есть орошение. Поэтому, с образованием поселений в Ахале, начавших заниматься земледелием, основанным исключительно на орошении, сила ручьев еще более уменьшилась и северная граница оазиса, по мере усиления земледелия, а, след., и расхода воды на орошение, стала подаваться более - более к югу, т. е. в подножию хребта Копепет-дага, и, наконец, заняла то самое положение, в котором она находится теперь.

По рассказам буджнурдского и кучанского правителей, текинцы заняли Ахал 163 года тому назад, во времена шаха Тахмаспа, и с тех пор до начала настоящего столетия они ограничивались пределами оазиса. Но увеличение населения и невозможность расширить пределы оазиса, так как это зависело от количества воды, получаемой с гор, заставили текинцев отыскивать себе но вые земли, годные под поселение. Было очевидно, что, с увеличением населения на оазисе, должно было увеличиться земледелие, а, следовательно, и орошение. Это повлекло бы за собою уменьшение воды, вследствие фильтрации и испарения; таким образом, северные и южные границы оазиса сблизились бы еще более. Одним словом, ограниченное количество воды в ручьях, текущих с Копепет-дага, при громадном её испарении и израсходовании на и орошение, само собою устанавливало тот предел населённости Ахала, далее которого идти нельзя было; нужно полагать, что до этого предела население Ахала дошло в средине тридцатых годов настоящего столетия. По крайней мере, в это время значительное число текинцев поселилось, под предводительством Ораз-хана, на оконечности р. Герри-руда, верстах в восьмидесяти прямо на В. от селения Гяуарса, нынешнего крайнего восточного поселения в Ахал-теке. Ораз-хан, перебравшись к Герри-руду, устроил на правом его берегу укр. Теджен или Ораз-кала, вследствие чего и вся река Герри-руд, от укр. Сарахса до своего окончания, стала называться Теджен-дарьей.

 Текинцы всегда были хищниками и грабителями. Покуда они жили в Ахале, грабежи их обрушивались на  север Персии, в местах окраин нынешних персидских провинций Дерегеза, Кучана и Буджнурда; но, с поселением в Теджене, они получили возможность распространить район своих набегов на северо-восточные провинции Персии. Выведенный из терпения грабежами текинцев, правитель Хорасана, Асифуд-доуле-Алла-Яр-хан, в средине сороковых годов этого столетия напал на текинцев, поселившихся в Теджене, и уничтожил все их поселение. Текинцы опять собрались в Ахале, но недостаток воды и земли сделался невыносимым, и тогда тот же Ораз-хан с другими выборными от текинцев явились в правителю Хорасана, Асифуд-доуле, с просьбою дозволить им поселиться в Старом Сарахсе, на правом берегу р. Геррн-руда, н занять окрстность вокруг него. В то время пространство около Старого Сарахса, по обе стороны реки, было свободно от населения, потому что туркмены-салыры, которые жили там, в 1833 году были за свои грабежи разгромлены Аббас-мирзою, сыном Фетх-Али-шаха, после того как он усмирил восставшего владетеля Кучана. Салыры заплатили 35.000 туманов контрибуции и выдали заложников, потеряв, кроме того, множество пленных, убитых и раненных во время осады и взятия Сарахса. Они убежали к урочищу Юлетану, на р. Мург-абе, а по Герри-руду у Сарахса все сделалось пусто. Асифуд-доуле, взяв с текинцев задолжников, дозволил им занять местность вокруг Старого Сарахса. Текинцы сначала жили мирно с персиянами и обратились для грабежей к северу, в Бухару и Хиву, и к кочевьям сарыков и салыров, своих давнишних врагов. В Хиве был ханом тогда знаменитый Магомед-Эмин или, по сокращенному произношению хивинцев, Медэмий-хан. Он поднялся на текинцев, разгромил их и посадил в Старом Сарахсе своего наместника с 500 человек войска. После его возвращения в Хиву, текинцы недолго оставались покойными. Они восстали, уничтожили наместника хивинского хана и весь его отряд и опять принялись за прежние грабежи. Медэмий-хан в 1855 г. вновь собрал войско и двинулся к Сарахсу. Здесь было несколько стычек, окончившихся совершенным поражением и бегством хивинского войска; сам Медэмий-хан с окружавшими его был захвачен на высоком кургане, лежащем у правого берега р. Герри-руда, с которого он наблюдал за ходом сражения. Его и всех бывших на кургане текинцы зарезали и голову хана отправили к Фетх-Али-шаху в Тегеран, тело же было доставлено в Хиву.

С тех пор текинцы в Сарахсе сделались еще смелее н стали грабить не только бухарцев, хивинцев и сарыков, живших в Мерве, но и все провинции Хорасана, где в то время вспыхнуло восстание Салара, сына Асифуд-доуле, сделавшегося по смерти отца  правителем Хорасана и вздумавшего отложиться от Персии.

Салар, впрочем, недолго властвовал. В 1846 году главный город Хорасана, Мешхед, был взят персидскими войсками, а Салар казнен. Правителем Хорасана был поставлен Фермун-Ферма-Феридун-мирза, решившийся усмирить туркмен, не только текинцев, но и сарыков, занявших Мерв после того, кав Шах-Мурад, эмир бухарский, разорив Мерв в 1787 г., угнал в Бухару все его население вместе с начальником Мерва Байрам-Али-ханом. Сарыки также постоянно нападали на Хорасан, на его восточные окраины. Поэтому, задавшись мыслью наказать туркмен, правитель Хорасана Феридун-мирза хотел сразу покончить и с текинцами в Старом Сарахсе, и с сарыками в Мерве. Поход окончился счастливо, персияне дошли до Мерва, смирив текинцев, и сарыков и взяв от тех и других заложниками по 150 семей. Возвратившись назад, Феридун-мирза помер; вместо него правителем Хорасана назначен был Султан-Мурад-мирза-Хыссамус-Сальтанэ. Поход Феридун-мирзы текинцы вскоре забыли и принялись опять за прежние грабежи.

Взбешенный неистовствами текинцев, Хыссамус-Сальтанэ решился их уничтожить. Хыссамус-Сальтанэ, кажется в 1856 г., с армией пришел в Старый Сарахс и разнес все поселения там текинцев, которые бежали в Мерв,  на Мургаб. Но там жили сарыки и между ними завязалась война. Текинцы хотели выгнать сарыков. Так как последние были в меньшинстве, то они обратились с просьбою о помощи в Хыссамус-Сальтанэ, в то время только что вернувшемуся из-под Герата, которой он осадил и взял в 1857 году. Желая пособить сарыкам, он собрал значительные силы: 18 фоуджей (батальонов) пехоты и от 7 до 8-ми тысяч кавалерии. С этими силами Хыссамус-Сальтанэ двннулся осенью в Мерв. Сначала текинцы старались не допустить персидскую армию соединиться с сарыками, но после многих стычек они были принуждены уступить, и когда персияне соединились с сарыками, то текинщы признали себя побежденными и явились с повинною. Хыссамус-Сальтанэ, соблазнённый их раскаянием и, главное, подарками, которые текинцы сделали ему и его приближенным, удалился из Мерва после трехмесячного в нем пребывания, не взяв даже заложников. И вот с этой минуты завязалась борьба между текинцами Мерва и сарыками за обладание Мервом и низовьями р. Мург-аба. Побеждены были сарыки, ушедшие вверх по течению р. Мургаба, к урочищам Юлетану и Пандж-дех, вытеснив, в свою очередь, из первого из этих урочищ салыров, которые перебрались, с разрешения персидского правительства, к развалинам города Зур-абада, лежащим на левом берегу р. Герри-руда, в 120-ти верстах южнее Сарахса. С тех пор текинцы в Мерве сделались полными хозяевами всех земель на оконечности реки. Выше Мерва, верст на 25, они построили плотину и из-за неё вывели каналы, которыми орошают все пространство, необходимое для их земледельческих работ. Набеги их и грабительства сделались еще более смелыми и ужасными для северо-восточных провинций Хорасана и северных окраин Афганистана. Они даже иногда спускаются в Каинский округ верст на 600 на юг от Мешхеда, или почти на 1.000 верст от своих жилищ. Все это заставило персидское правительство еще раз двинуться на Мерв, с целью разорить его окончательно. Предварительно в 1860 г. было устроено укрепление на левом берегу р. Герри-руда против Старого Сарахса, названное Новым Саи рахсом, и в 1861 году двинулось, через Сарахс, в Мерву персидское войско, в составе 12.000 человек пехоты и около 10.000 кавалерии, с 33-мя орудиями. Персияне  были уверены в победе и, не смотря на то, что текинцы соглашались отдать 1.000 семей заложников и выставить 1.000 конных на службу и, кроме того, выплатить по одному мискалю (золотнику) золота (около 4 руб. 50 коп.) со двора, главнокомандующий Хамзе-мирза-Хышметуд-доуле со своим начальником штаба, Мирза-Мамед-Катамуд-доуле-Аштиани, отказались от этих предложений, положив окончательно уничтожить текинцев. Последним оставалось только защищаться; после многих стычек, кончившихся в пользу текинцев, персияне начали обратное движение из Мерва. В первый же день они были разбиты окончательно текинцами. Все, что могло убежать, бросилось бежать; но много было убитых, а пехота и вся артиллерия досталась в руки текинцев. Пленных набралось столько, что текинцы не знали, куда их девать, и хотя в Хиве и Бухаре был готовый рынок для сбыта пленных, но их изобилие понизило цены так, что один человек продавался за 25 крон (по номинальной цене 7 р. 50 коп., а по теперешнему курсу 10 рублей). После этого погрома, персияне окончательно оставили мысль действовать против текинцев Мерва и ограничились только охранением своих провинций от их набегов. Текинцы же после такого успеха сделались совсем независимыми. До поражения хивинцев и персиян они признавали себя и хивинскими и персидскими подданными, смотря потому, откуда шла гроза, но погром двух армий доставил им полную независимость. С этих пор грабежи их сделались еще более жестокими и выразились страшным разорением всего северо-восточного Хорасана и угоном в плен, восемь лет тому назад, 2.000 семей салыров, живших у Зур-абада. Они напали на них врасплох, захватили все стада и многие семьи и предложили остальным следовать за ними и получить захваченное обратно, в противном случае, последние лишались всего. Салыры согласились на предложение и последовали в Мерв, где текинцы расселили их между всеми своими родами незначительными группами в 10—20 семей.

Таким образом, недостаток земель, годных для орошения или, вернее, недостаток воды в Ахале, заставив часть населения последнего выселиться оттуда, привел в тому, что текинцы через тридцать лет сделались владетелями земель, находящихся на оконечности р. Мургаба, после оттеснения мало по малу всех своих соперников н уничтожения двух армий, вышедших для их наказания.

Численность текинцев в Мерве, по расспросным сведениям, весьма почтенна, а именно она доходит до 50.000 кибиток или до 250.000 лиц обоего пола. Цифра эта добыта на основании следующих данных, заслуживающих большого вероятия. Для орошения своих земель, текинцы устроили на р. Мург-абе или, как ее называют туркмены, Марв-дарье, плотину и, подняв, таким образом, всю воду на значительную высоту, пустили ее в 24 канала. Текинцы расположились поровну на обеих сторонах реки и поровну же вывели из-за плотины каналы, так что и вода реки делится на две равные половины для обоих берегов. Ежегодно каналы и в особенности плотина требуют исправления н очистки. Каждый канал исправляется только теми, кому он принадлежит или, выражаясь точнее, для поливки чьих земель он служит; но плотина обязательно исправляется всеми. На исправление плотины высылается от каждых 24-х семей один рабочий; вообще выходит на работы к плотине слишком 2.000 рабочих (1.000 от сидящих на правой стороне реки родов отделения тохтамыш и 1.000 от сидящих по левой стороне родов отделения отамыш). По этому расчету в мервском оазисе население составляет 24 х 2.000=48.000 семей. Как произошло такое быстрое приращение населения у текинцев Мерва, которых в тридцатых годах, когда они жили на Теджене, насчитывалось всего до 10.000 семей точно объяснить нельзя; но можно предположить, что это произошло во-первых, от простого приращения населения в течение около 50-ти лет; во-вторых, от присоединения новых переселенцев из Ахала, где от прироста постоянно образовывался избыток населения; в-третьих, от постоянных захватов пленных и обращения их и их детей в жителей оазиса; в-четвертых, от присоединения, восемь лет тому назад, 2.000 семей саларов. Наконец, можно сомневаться в достоверности цифры в 10.000 душ, которою определялось тридцать лет тому назад число текинцев, живших на Теджене, и, которая, могла быть больше. Но, так или иначе, а за число 48.000 кибиток или семей говорят расспросные сведения и данные, основанные на количестве рабочих, ежегодно высылаемых на плотину.

Из сделанного описания видно, что текинцы Ахала и Мерва есть одно и тоже туркменское племя, занявшее два оазиса по неотразимой силе местных условий. Текинцы, как и все прочие туркмены, делятся на отделения, колена и роды. Во-первых, все племя разделяется на два большие отделения: тохтамыш и отамыш.

Первое из них, т. е. тохтамыш делится еще на два больших колена: бек и векиль, а эти последние, в свою очередь, на роды.

Колено бек имеет четыре рода: гёкче, аман-шах, хар и конгур, которые имеют еще следующие подразделения:

Гёкче: яры-гёкче, кара-гёкче, таймас и мёджек.

Аман-шах: кауку, зеренг и агыр-баш.

Хар: собственно - хар и якуб.

Конгург: кара-конгур и ак-конгур.

Колено векиль разделяется на два главные рода: ак-векиль и кара-векиль, которые имеют следующияе подразделения:

Ак-векиль: чашжын, кара-юсуп, язы, канджик, кара-юрмэ и харун.

Кара-векиль: арык, караджа, халиль, кара, букри н какшаль.

Отделение отамыш разделяется на два колена: сычмез и бахши, которые делятся, в свою очередь, на следующие роды:

Сычмез на: учьрук, пэрренг, кара-ахмед, топуз, эбэ и мириш.

Бахши на: ванэш, зеякир, гёк, султан-азиз и борхоз.

Эти деления общие как для Ахала, так и для Мерва, потому что на обоих оазисах живут части одних и тех-же родов и даже родные братья.

В прежнее время Мерв был цветущею колонией со значительным в её центре городом, основание которого приписывают Александру Македонскому. В последствии Мерв находился под владычеством персиян; но, после увода в Бухару всего населения Мерва в конце прошлого столетия, оазис оставался незанятым до начала нынешнего столетия, когда туда перебрались туркмены сарыки, принужденные уступить, его текинцам.

Положение Мерва на оконечности полноводной реки, в климате, дозволяющем весьма широкую культуру, и в особенности среди степей, тянущихся кругом него на сотни верст, делает его особенно приятным для всякого путешественника, изнуренного переходами по песчаным пустыням в течение многих дней, Вот, как описывает красоты Мерва англичанин Борнс, проведший в путешествиях по Средней Азии 1830, 1831 и 1832 годы и бывший на мервском оазисе: «Посреди бесплодных земель туркмен, между Бухарой и Персией, лежит, когда-то плодоносная, страна Мерва, главный город которой, как уверяют, построен Александром. Столица эта лучше известна европейцам по знаменитой надгробной надписи одного из её государей, часто упоминаемой в нравовоспительных сочинениях и состоящей в следующем: ты был свидетелем величия Алп-Арслана, вознесенного даже до небес; сходи в Мерв и посмотри на него, погребённого в прахе. История этого места покрыта мраком; но оно и доселе называется Мерв-шах-и-джаган. т. е. Мерв царь всего мира. Туземцы и по сию пору указывают на развалены Мерв и Макана, как на город, построенный греками. Впрочем, им лучше известны деяния султана Санджара, который царствовал около восьмисот лет тому назад и гробница которого доныне существует. Мерв долгое время находился в зависимости от Персидской империи; близ него Исмаил-Сефи, шах Персии, разбил основателя узбеков, Шейбан-хана, в 1570 году по Р. X. Под владычеством персиян Мерв сделался страною цветущею и богатою, ибо воды его реки, до того времени терявшиеся в пустынях начали скоплять благоразумным устройством плотин и разводить посредством каналов по всему краю. Следствием этого было плодородие почвы и благоденствие жителей. «От одного маунда пожни сто» — сделалось у них поговоркой, свидетельствовавшею о плодородии земли и благосостоянии народа. В одной персидской поэме есть место, в котором сказано: правоверные, собирайтесь радостно читать свои послеполуденные молитвы в сухом и благодатном климате Мерва. Здесь поля, засеянные пшеницею, представляют удивительное явление, именно то, что три жатвы собирается с одного посева, так же как  упомянуто при описании округов Андхо и Меймана. Таково было счастливое состояние Мерва под правлением знаменитого государя его Байрм-хана, побеждённого в 1787 году Шар-Мурадом Бухарским. Этот последний разорил все укрепления и каналы и силой увел большую часть жителей в свою столицу, где они и поныне живут отдельной общиной. Позднее остатки его жителей выселена в Персию и эта цветущая страна, представлявшая столь прекрасную противоположность с остальною Туркменией, теперь разделяет ее бесплодие, между тем как туркменские орды похитили место, в котором когда-то жило оседлое народонаселение. С развалин мервского замка путешественник и теперь может видеть остатки прежней населенности на расстоянии тридцати миль в окружности, где всюду стоят опустошенные села и распадающиеся стены. Там теперь обрабатываются поля только по берегам Мургаба, где туркмены возделывают прекрасную пшеницу, джугару и превосходные дыни».

То, что видел Борнс, почти не изменилось, хотя теперь уже в Мерве заведены сады и говорят, что там есть не менее тысячи хозяев, занимающихся садоводством. Во всяком случае, мервский оазис нельзя считать таким благословенным уголком, как о нем трактует Борнс. Положение его между песчаными пустынями в средине громадного азиатского материка делает его климат летом невыносимым. Малейший ветер поднимает целые массы мелкого песка и пыли, которые наполняют воздух и делают его каким-то желтоватым, непрозрачным. Даже ежедневная вибрация воздуха, весьма сильная там, вследствие значительной неравномерности температуры дня и ночи, увлекает кверху столько мельчайшей пыли, что предметы делаются неясными на весьма близком расстоянии. Даже для туркмен, целые поколения которых вырастали в степи, Мерв не представлял и не представляет, по-видимому, особой привлекательности, так как они постоянно искали случаев поселиться на 180 верст южнее, у Сарахса, на берегу р. Герри-руда, близ предгорий Эльбурзского и Паропамизского хребтов.

В настоящее время в Мерве для текинцев начинается тяжелая жизнь, не потому, чтобы не доставало земли или воды, а потому, что скотоводство их начинает уменьшаться. Причиною этому какая-то внутренняя болезнь у овец, сгубившая уже все стада и появившиеся в последние годы мухи, уничтожающие верблюдов. Известно, что верблюд весьма нежное животное; морозов, напр., сильных он совершенно не переносит и зимою верблюды покрыты попонами. Точно также верблюды не выносят и мух; верблюд бежит от них покуда в силах, а затем падает и издыхает. Еще несколько лет тому назад у мервских текинцев были большие стада овец и много хозяев имело по сотне верблюдов, а теперь овец почти нет, а люди, владеющие сотнею верблюдов, все на перечете. Между тем земля в Мерве весьма плодородна и текинцы никогда в обыкновенные годы не покупают хлеба, а довольствуются своим. Неурожаи, тем не менее, бывают вследствие недостатка воды в реке в те годы, когда дождей или снегов в Паропамизском хребте, откуда берет начало р. Мург-аб, не бывает вовсе или бывает очень мало. Большой неурожай, повлекший за собою и голод в Мерве, был восемь лет тому назад, когда один текинский батман пшеницы, равный 6 ½ батманам хорасанским (около 47 фунтов), стоил 20 теньге или 14 кранов (около 4-х руб. 20 коп.). Затем, два года тому назад в Мерве также не было урожая и батман пшеницы продавался за 8 теньге или 5 ½ кранов (около 1 р. 65 к.). Наконец, в прошлом году изобилие воды в Мургабе чуть не повлекло за собою неурожай: плотину на реке снесло и каналы оросительные могли остаться без воды, если бы река устремилась куда-нибудь в сторону, оставив выходы каналов на суше. Цена на пшеницу поднялась было уже до 5 теньге или 3 ½ кранов (около 1 р. 20 к.) за батман; но потом опять упала, так как удалось устроить орошение, и к осени цены вошли в обыкновенную норму — по 1 ½ теньге или по одному крану (около 40 коп.) за батман текинский, в 47 фунтов.

В Ахале, также как и в Мерве, бывают неурожаи и даже положительный голод вследствие весеннего бездождия и бесснежных зим; за ними следует всегда обмеление ручьев и речек, питающих оазис. Но население здесь более оседлое, чем в Мерве, вследствие полуторастолетней давности житья на одном и том же месте. Все деревни или крепости Ахала в садах, которые тянутся большими и широкими полосами на значительное расстояние. Тем не менее, ограниченное количество воды, вместе с неумением правильно ее расходовать, делают необходимым для ахал-текинцев выселение оттуда в другие местности, еще незаселённые. Раз такое выселение, в значительном числе семей, уже состоялось и теперь скоро, вероятно, должно последовать и второе выселение, если только естественное приращение населения в Ахале, за последние 50 лет, не было уравновешено болезнями, голодом или неприятельскими нашествиями.

На Ю.-В. от Мерва, вверх по течению р. Мург-аба, кочуют туркмены-сарыки; они занимают две местности на этой реке. Первая местность — Пандж-дех (“пять деревень”) — у подножий отрогов Паропамизского хребта, дающих начало значительной речке Кара-тепе, которая соединяется с Мург-абом в окрестностях урочища Пандж-дех, а вторая — Юлетан, верст на 100 ниже по течению реки. Сарыки удалились сюда из Мерва после того, как туда пришли текинцы; но в 1880 году, когда там путешествовал Борнс, и двадцать лет позднее они еще владели Мервом. Теперь они в Юлетане заняли места, населённые до них салырами, а в уроч. Пандж-дех овладели землями, принадлежавшими афганским кочевым племенам: джемшиди и теймури. Сарыки заставили их удалиться, и теперь между р. Герри-рудом и притоком Мург-аба, речкою Кара-тепе, по северному склону Паропамизского хребта, нет никаких поселений, подвластных афганскому эмиру. Такие поселения, принадлежащие джемшидам, начинаются только на южном склоне Паропамизского хребта, хотя пастухи джемшидские со стадами овец переходят летом на северный склон гор, в верховья р. Кара-тепе, где и пасут свои стада рядом со стадами сарыков, приходящих сюда также для пастьбы из урочища Пандж-дех.

Сарыки делятся на пять главных отделений: херзеги, харасанлы, аляша, сухты и байрачь. Каждое из этих отделений делится на следующие колена или роды.

Херзеги на: союналы, кулджа, хаджалы, кизел, беден и канлы-баш.

Харасанлы на: казанджи и маматай.

Аляша на: устелет и анныш.

Сухты на: дагди-кулы и эрдеп.

Байрачь на: джаны-бек, эрки, гурама и сыддых.

Все эти колена живут и в Юлетане и с уроч. Пандж-дех. Общая численность всех сарыков определяется в 12.000 семей, одна половина которых живет в Юлетане, а другая в ур. Пандж-дех. Эту численность своего племени признают за достоверную сами сарыки, основывая свои выводы на следующих данных: сарыки занимаются земледелием также, как и все остальные туркменские племена, на тех же самых основаниях и с теми же самыми приемами по возделывавию земли и её орошению, На реке Мург-абе, у Юлетана, и в урочище Пандж-дех сделаны плотины, поднятая которыми вода направляется в большие каналы. В Юлетане и в ур. Павдж-дех таких каналов по восемнадцати. Из больших каналов вода разводится в малые, носящие название пейкалов оттого, что каждый такой канал (пейкал) служит для двенадцати семей, берущих из него для орошения по отдельной струе. Иногда одна струя служит для двух семейств, но в большинстве случаев каждой струей пользуется одна семья, так что можно считать в каждом малом канале или пейкале по 12-ти семей. Из больших каналов выходят 28 или 30 малых каналов или пейкалов; стало быть, из каждого большого канала получают воду 336 или 360 семей, а так как и в Юлетаие и в ур. Панджи-дех по 18-ти больших каналов, то, значит, и в том и в другом месте живет от 6.048-ми до 6.480-ти семей сарыков, а вообще от 12-ти до 13-ти тысяч семей.

Сарыки, живущие в Юлетане, поддерживают мирные сношения с текинцами Мерва поневоле, так как, живя невдалеке от них, в расстоянии не более 50-ти или 60-ти верст, они могли бы быть подавлены численным превосходством текинцев Мерва. Несмотря на это, между обоими племенами существует искони вражда, и в случае какого-либо несчастия с текинцами, сарыки Юлетана не выдержат, чтобы не принять участия в нанесении им посильного вреда. Сарыки же на ур. Пандж-дех состоят в открытой вражде с текинцами, и хотя столкновений большими скопищами между обоими племенами не бывает, но мелкие грабежи и хищничества никогда обеими сторонами не прекращаются.

Сарыки, тем не менее, живут, благодаря развитию у них скотоводства, богато. Их овцы принадлежат к особой породе, отличающейся от других среднеазиатских пород овец своею величиною. Овцы сарыков, по виденным в Хорасане экземплярам, едва ли не больше наших киргизских, калмыцких и волоцких. Кроме овец, у них немало верблюдов; весь этот скот пасется на северных склонах Паропамизского хребта по р. Каратепе. Но в позапрошлом (1877) году сарыки из ур. Пандж-дех потеряли 105.000 овец во время набега, учинённого  на их земли персиянами в наказание за грабеж, сделанный весною того года сарыками в округе Турбет-и-Шейх-и-Джам, из которого они угнали не менее 30.000 овец и много пленных. Несмотря на такую потерю, у сарыков остались все-таки обширные стада, и так как их стада пасутся в привольных местах, то через несколько лет потеря будет пополнена.

Последнее из племен туркменских, обитающих близ и северных границ Персии; это — салыры, потерявшие свою свободу и независимость восемь лет тому назад. В тридцатых годах нынешнего столетия они жили на Герри-руде, в Старом Сарахсе; но за отчаянные грабежи, которые они производили в Хорасане, их жилье уничтожил Аббас-мирза в 1833 году. Они бежали на Мург-аб, а оттуда, двадцать лет тому назад, с дозволения персидских властей, перебрались к Зур-абаду, где прожили спокойно 12 лет. Почему то им не понравилось житье у Зур-абада, и они, опять-таки с разрешения персидских властей, перекочевали со стадами к своему прежнему жилищу в Старом Сарахсе. Не успели они прожить здесь двух-трех месяцев, как в одну ночь налетело на них большое скопище текинцев Мерва, которые угнали весь их скот; за ними последовали и его хозяева — салыры. Персидский гарнизон в укреплении Новом Сарахсе не успел опомниться, как все дело было сделано текинцами. Оставалось пуститься в преследование; но на такой подвиг персияне не думали решиться, и потому текинцы преспокойно могли удалиться, не будучи вовсе тревожимы. Салыры считают теперь свою численность в 6.000 семей, полагая, что в каждом из трех родов: кипчагы, дазарду-хода и караман-ялавачь, на которые разделяется племя, до 2.000 семей. Но такой счет преувеличен. После погрома, нанесённого им в Сарахсе Аббас-мирзой, когда много их было уничтожено и забрано в плен, салыры уже не могли оправиться и теперь их в Мерве едва ли есть более 3.000 семей.

III.

Общественный быт туркмен.— Характер их. — Страсть к хищничеству и грабежам. – Условия, способствующие развитию этой страсти. – Жестокость нравов

 Туркмены всех племен, какое бы мы ни взяли, живут совершенно одинаково. Никой власти между ними не существует. Каждый туркмен совершенно независим. Единственно, что они уважают — это силу и адат, т. е. обычай; но сами они, подчиняясь обычаю, действуют исключительно в своих, а не в общих интересах. Поэтому все племена туркменские враги между собой: йомуды враги текинцев, текинцы враги сарыкам, салырам и гокланам, и даже часто между близко-родственными отделениями одного и того же племени нет согласия, как, напр., между джафарбаевцами и атабаевцами, живущими рядом близ берегов Каспийского моря. Самый адат — обычай — выработал правила только для отношений родителей к детям, далее, для браков, похорон, празднеств по разным случаям, отправления в набег, дележа добычи и т. п., т. е. так, где больше участвует личный или семейный интерес; но для общего нет ничего установленного, кроме только правил об исправлении оросительных каналов и пользования водой, да и тут все ограничивается тем, что, кто присылает рабочих на проведение новой или очистку существующей уже канавы, тот и пользуется равным с остальными количеством воды. Подобное состояние есть следствие полукочевой жизни туркмен и простора степей, дозволяющих бросать одно место и направляться в другое, когда на первом делается стеснительно жить, вследствие увеличения населения или установления правил, которые почему бы то ни было не нравились другим, служа ограничением той безграничной свободы, лучшим выражением которой служит хвастливая поговорка самих туркмен, что «настоящие туркмены не нуждаются ни в тени дерев, ни в сени власти».

Но, так или иначе, а жизнь большими обществами, хотя и разрозненными, указала на необходимость блюсти общественные интересы хотя бы в таких делах, как пользование водой и землёй, ею орошаемой, и вот они избирают из своей среды аксакалов и ханов, называемых у хивинских и соседних с Персией туркмен кятхуда; но ханы эти в действительности никакой властью не пользуются. Они не могут заставить кого бы то ни было исполнить не только какое-либо распоряжение, вызванное необходимостью, но и общественное постановление, если бы таковое состоялось. Некоторые, впрочем, из ханов пользуются значительным влиянием, по случаю которого они могут устроить ту или другую сделку, или то или другое предприятие; но влияние не власть, и человек, пользуясь самым громадным влиянием, всё-таки может не быть в состоянии принудить самого незначительного члена общества к исполнению какой-либо меры.

Туркмены все сунниты, но мулл между ними очень мало, и вообще они духовным лицам, появляющимся между ними со стороны, или из своей-же среды, не придают большого значения; но если мулла оказался умным, умеющим говорить и находчивым человеком, то иногда делается весьма влиятельным, приобретая титул ишана, как бы избранника Божия, или излюбленного Богом человека, которому все удается. Но опять-таки не всякое дело требует участия ишана и нужно много такта с его стороны, чтобы знать, где употреблять свое влияние и где воздерживаться от вмешательства, так как принятие участия во всяких делах без разбора может повести к потере всякого уважения со стороны народа, хотя патриархальные туркмены верят слепо и, раз уверовав во что-либо, отстают от своих верований с трудом. При набегах и хищничествах туркмены собираются около одного и двух предводителей, сердарей, известных своею опытностью и знанием дорог. Обыкновенно сами сердари объявляют, что они собираются в набег и приглашают желающих присоединиться к ним. Но бывает и так, что свободные от занятий люди задумывают идти в набег и выбирают себе руководителем известного сердаря. Во время набега сердаря слушают и ему же при дележе добычи назначают лишнюю часть, но с окончанием набега всякое значение сердарей пропадает, если только они не принадлежат к числу избранных в старшины или ханы. Таким образом, туркмены, не имея ни наследственных ханов или правителей, ни сословий, напоминают те первобытные племена, у которых еще не развилось общественное устройство, близкое к нашему. Если бы не религия мусульманская, к которой они, впрочем, весьма равнодушны, то едва ли у них и браки не были бы временными. Вообще они напоминают народы живущие без всяких уставов, писанных или обычных, народы, у которых все временное: и брак, и право владения землею, и выбор предводителя.

Но сила вещей заставляет их мало-помалу отрешаться от таких порядков. Они уже имеют прочную семью, и в тех селениях, где началось садоводство, появились постоянные глиняные постройки и поземельная собственность, хотя далее этого право владения на земли не распространяется, так что полей никто не может назвать своими. Наконец, у них уже появляются правители, аксакалы, ханы, кятхуды, хотя покуда маловластные; но несомненно, что власть их будет усиливаться, так как персидское, хивинское, бухарское и афганское правительства, имея сношения с туркменами, заставили их избрать для этого доверенных, представителей, которые мало-помалу сделались имеющими значение и передали это значение своим сыновьям, так что образовались уже как бы наследственные ханы. Недостаток власти у таких представителей между туркменами мало-помалу исчезнет при помощи влияний тех же иноземных правительств, которые тогда только будут спокойны, когда для них явится уверенность, что заключенные с представителями туркмен условия будут исполнены. Для этого они дадут надлежащие средства туркменским ханам в виде постоянной вооруженной силы, или средств на её содержание, которая могла бы служить для обуздания непокорных. Переговоры об этом начинались со стороны иомудов прикаспийских: ханы их требовали от персидских властей средств на содержание при себе феррашей (постоянной полицейской силы), которых бы они могли употреблять на введение порядков, требуемых обстоятельствами, так как иначе они не в состоянии заставить кого бы то ни было исполнять свои распоряжения, основанные на условиях, заключенных с персидскими властями, или на требованиях последних. Требования о средствах на феррашей не были исполнены, и все осталось в прежнем положении. Такое устройство туркменских племен, ушедших уже далеко от племенной общины, в которой вся община не что иное, как большая семья, и не имеющих кроме семьи и движимой собственности еще никаких форм, выработанных народами, составляющими большие и мелкие государства во всех странах света, может служить подтверждением справедливости теории о постепенном развитии человечества, доказывающей, что все наследственные права, а именно: на землю, на политическую власть, на предводительство и даже уважение к старости (управление через старейшин) появились впоследствии, когда первоначальное состояние какого-нибудь народа, в виде племенной общины, было уже сильно поколеблено прогрессивным политическим развитием, и что различным наследственным правам предшествовали такие же временные права на земли, на предводительство, на брак, на представительство, до появления которых народ представлял племенную общину, где все было общее. Действительно, у туркмен уже есть личная собственность, семья в том виде, как она устроена у мусульман, и зачатки на поземельное право относительно садов, ими самими разведенных; но у них нет ни сословий, ни наследственных правителей; даже старики (аксакалы) не имеют у них каких-либо преимуществ перед остальными членами племен. Значение у туркмен приобретается удалью в хищничествах, выносливостью, знанием дорог в степи, находчивостью, а не возрастом, но и такое значение не влечет за собою никакой власти, не только с наследственными правами, но даже и личной.

Боде описывает туркмен так: «Начиная описывать характер туркмен, я сознаю с сожалением, что не могу привести ни одного достоинства, которое могло бы заставить забыть дурные качества их. Говорят, что туркмены храбры, но я убежден, что это потому, что их противники — трусы; они не любят показываться там, где есть опасность; война, которую они ведут, не походит на открытую войну, — это нападения внезапные и быстрые, как молния, и если встречается сопротивление, то туркмены возвращаются скорее, чем появились. Они подстерегают свою добычу в закрытых местах и прыгают на нее, как хищные звери, и те, которые попадают под их удары, обыкновенно бывают невооружёнными. Видя ружье, туркмены не нападают и скрываются в ту же минуту и вообще при нападениях туркмены предпочитают саблю и копье. Главная страсть их грабеж; для них нет ничего святого; где нельзя ваять силою, они употребят тысячу хитростей, лишь бы обладать предметом, возбудивший их корыстолюбие. Редко можно увидеть туркмена великодушного; к тому же они плохо и грязно одеты и пища их весьма грязная и жирная. Кроме того, они тщеславны, но вся их суетность заключается в стремлении обладать хорошей лошадью и оружием, предметами, без которых им обойтись невозможно. Наконец, ко всему этому можно прибавить, что страсть к мщению у туркмен равносильна страсти к грабежу и вызывается всегда почти корыстным побуждением. Тайная, а часто и явная причина войн их всегда — грабёж». Такая характеристика слишком пристрастна. Опасности никто не станет себя подвергать понапрасну, а тем более такие племена, которые ведут войну из-за грабежа. Между туркменами встречаются личности, весьма порядочные, но они всегда будут на стороне своих, а не чужих, хотя интерес, может быть, и заставит их служить противникам их племени. Они постараются в таких случаях удовлетворить обе стороны, но это не есть особое какое-либо явление, неизвестное у других народов. Туркмены трезвы и не развратны; женщины у них не отличаются распущенностью нравов, как у их соседей: персиян, хивинцев и бухарцев.

Что-же касается до страсти к грабежу, то она присуща всем первобытным народам и у туркмен она развилась более, чех у других, по местным условиях. Если не все народы, ведущие кочевой образ жизни, то большая их часть — грабители или хищники, ведущие войны со всеми соседями. Все время, свободное от занятий скотоводством или земледелием, — которое незначительно, — у таких народов посвящается грабежам. Это последнее занятие для туркмен наиболее привлекательно. Все условия сложились так, чтобы сделать из них грабителей по преимуществу. Кочевые или полуоседлые народы, живущие близ лесов или в горах, изобилующих дичью, могут заниматься охотою, которая заглушает иногда даже страсть в набегам; но у туркмен охотится негде. Вся низменность между Аму-Дарьей и Аральским морем, с одной стороны, и Каспийским морем, с дутой, по окраинам которой расположены все племена туркмен, представляет пустыню в полном смысле этого слова. Беспредельные пески, перегоняемые ветром то туда, то сюда, и покрытые местами саксаулом и гребенщиком, занимают большую часть пустыни, расстилающуюся на 600 в. от В. к 3. и на 200 и 600 верст в разных местах от С. к Ю. Где песков нет, там местность представляет совершенную равнину, как бы выглаженную искусственно и твердую, как камень. Подкова лошади не оставляет на ней следа, и растительности на таких равнинах, состоящих из чистой глины и окруженных песчаными буграми, совершено нет. Воды также нет нигде, кроме как в колодцах, да и колодцев, напр., по линии от Хивы в Мерв, на расстоянии 400 верст, нет вовсе. Иногда, после зимних дождей, в глубоких ямах, обросших густо саксаулом, встречается вода, сохраняющаяся довольно долго; но таких резервуаров, создаваемых самою природою, во всей пустыне несколько, наперечет. Растительность, состоя из кустарников саксаула и гребенщика и из колючих грубых травянистых растений, годна только для верблюдов, диких ослов и сайгаков. Весною, в марте и апреле, пески, набравшиеся влажности от небольших осенних, зимних и весенних дождей и туманов, зеленеют, но в мае уже все голо и мелкая травка, быстро высохнув, обламывается ветрами и, перекатываясь все дальше и дальше по пескам, перетирается в пыль. Только на оконечностях старого русла Аму-Дарьи, от Каспийского моря до колодцев Игды и от хивинского оазиса до озер Сары-камыш, есть влажность, скопившаяся в виде маленьких озер в глубоких впадинах Узбоя (старего русла Аму-Дарьи); средина же русла, между озерами Сары-камш и колодцами Игды, лишена совершенно воды. Такой характер пустыни лишил ее всякой фауны, — даже волков на ней нет, и туркмены пасут стада овец и верблюдов, пригоняемых колодцам, свободно на степи весною, не опасаясь расхищения их волками. Даже ослы и сайгаки водятся только у берегов Каспийского моря, да близ тех мест старого русла, где сохраняется постоянно влажность. Понятно, что охотнику в туркменской пустыне дела нет, и вот одна из страстей, присущая почти всем народам, как оседлым, так и кочевым, у туркмен не может найти себе исхода.

Таким образом, местные обстоятельства сложились так, что для туркмен осталось одно поприще быть хищниками и грабителями, и надобно отдать им справедливость — они довели грабеж до высшей степени развития: громадные безводные и бесплодные пространства, по которым им приходится переходить без дорог, надеясь только на собственный глаз и соображение, развили у них удивительную способность отыскивать надлежащее направление и держаться его неуклонно, несмотря ни на что. В пустыне на песках следов не остается. Малейший ветер заметает их,  найти дорогу в песках для не туркмена представляется невозможным. Те, кому приходилось разъезжать по степи с туркменами, знают хорошо эту их способность. Бывали удивительные примеры их сообразительности в отыскивание колодцев, на которых они были. Кроме того, жизнь о бок со степями, где в колодцах вода соленая и полное отсутствие всякой жизни, развила в туркменах воздержанность в пище и любовь в лошадям. Без лошади в степях можно пропасть. Только лошадь дает возможность проходить быстро значительные пространства, отделяющие колодцы один от другого. Можно заменять лошадь верблюдом, но верблюд никогда не пройдет в один день такого расстояния, как лошадь, и, кроме того, сделав усиленный переход, он на другой день такого же перехода сделать не в состоянии, тогда как лошадь в состоянии несколько дней сряду проходить 70—80 верст, а в случае нужды и сто. Поэтому исключительное внимание туркмен обращено на воспитание лошадей и все туркменские племена славятся своими лошадьми; но чуть ли не лучшие лошади у текинцев. Лошади воспитываются так, чтобы приучить их в перенесению лишений во время поездок в степях и, главное, чего нет у нас, лошади у туркмен несут на себе, кроме всадника, еще значительную тяжесть в хурджинах (сумках) за седлом: тут везется и ячмень или джугара для лошади, и провиант для всадника, а. если поездка дальняя, — дней на восемь, — то тяжесть выйдет очень не маленькая. Тем не менее, лошади от этого усиленного веса во время переходов, по-видимому, не страдают. Таким образом, и туркмены и их лошади приспособлены к степным разъездам и нисколько не боятся долгих переходов по песчаным пустыням. Часто приходится по сто с лишком верст делать без воды, и это не вредит лошадям, по крайней мере, лошади с запалом у туркмен встречаются редко. Но если нужно ехать очень скоро и далеко, то туркмены выезжают о дву-конь, то есть каждый всадник имеет по две лошади, одну под седоком, а другую в поводу, и меняет их на каждом переезде, так что весь путь делается без остановок. Впрочем, такие поездки о дву-конь случаются весьма редко, а обыкновенно все набеги совершаются на одной лошади.

В Средней Азии вообще земледельческие работы отнимают не так много времени, как у нас, и, кроме того, там нет таких продолжительных зим; холода наступают в декабре и продолжаются месяца полтора, много — два. Вследствие этого, у туркмен остается пропасть свободного времени, которого им нечем наполнить. Таким образом, и пустынность степей, и климатические условия привели к тому, что туркмены сделались грабителями в самом широком смысле этого слова, и грабителями смелыми, привыкшими встречаться с опасностью лицом к лицу. Впрочем, это последнее качество могло развиться у туркмен вследствие того, что соседями их были такие народы, как персияне, хивинцы и бухарцы, не отличающиеся воинственностью и, при встрече с туркменами в равных силах, показывавшие тыл. Но так или иначе, теперь туркменам нельзя отказать в смелости, хотя эта смелость вора, а не открытая, явная храбрость человека, сознающего опасность и хладнокровно идущего на нее.

В набегах своих туркмены не разбирают никого и ничего, лишь бы только была добыча. Недаром же у них есть поговорка, что «на лошади туркмен не знает ни отца, ни матери»; жизнь человеческая для туркмена не значит ничего, и он зарежет человека без малейшего раздумья. Сколько раз они перерезали пленников, потому что последние им мешали, или их нельзя было ваять с собою! Человека режут также мало колеблясь, как и барана. Впрочем, в Средней Азии вообще жизнь человека ценится ни во что, и, просматривая историю всех азиатских переворотов, мы видим при каждом случае целый ряд истреблений не только каких-нибудь селений, но громадных городов и даже населений целых стран. Даже в наши дни китайские неурядицы и покорение Кашгара китайцами представляют рельефные примеры такой жестокости. В Персии не удивит никого, что туркменам, попавшимся в плен во время неудачного набега, режут, головы отрезают и выставляют для потехи. В 1861 г., после неудачного похода в Мерв, окончившегося разгромом персидской армии, туркмены стали особенно смелы. Собрался значительный аламан (скопище для набега) и отправился на хищничество в деревни, соседние с гор. Мешхедом. Здесь аламан был застукан, многие перебиты, а остальные захвачены в плен. Этих последних было до ста человек. От шаха последовало распоряжение доставить пленников в Тегеран, и вот их, в цепях на руках и ногах, прикованных по несколько человек в одному железному пруту, погнали пеших в Тегеран, отстоящий за тысячу верст от Мешхеда. Шах, желая успокоить население столицы, недовольное постыдным поведением значительной армии, уничтоженной в Мерве, приказал всех пленных казнить перед городскими воротами; министры придумали, для большего наслаждения публики, привязать пленников к городской стене и начать их расстреливать с расстояния в 300 шагов. Понятно, что сарбазы (регулярная пехота), никогда не обучавшиеся стрельбе и вооруженные кремневыми ружьями, не в состоянии были попадать в живую мишень, поставленную так далеко перед ними, и удовольствие расстреливания могло продолжаться до вечера, подвергнув самым адским нравственным мукам несчастных туркмен. Все посланники, узнав о таком варварском распоряжении, немедленно сделали представление об отмене такой казни. Но было уже поздно, казнь состоялась, — только сарбазов подвели ближе; несмотря на это, все-таки расстреливание продолжалось до вечера. Некоторые пули попадали не в пленников, а в веревки, которыми они были привязаны. Тогда развязавшиеся подходили и садились перед сарбазами, в надежде скорее расстаться с жизнью вблизи сарбазов, чем у стены, так как на пощаду им надежды не было. В 1875 г. правителем Хорасана назначен был родной брат нынешнего шаха. Хорасанские власти задумали ознаменовать его прибытие в город Мешхед, столицу Хорасана, жертвоприношением из пленных туркмен. Для этого приготовили 20 человек, а когда новый правитель прибыл, то пленников подняли поочередно на штыки и в его присутствии и в виду всех властей и множества людей, собравшихся для приветствования брата шаха. Какова должна была быть нравственная мука пленников, можно представить из того, что последний из них, когда дошла его очередь быть подняты на штыки, попробовал предложить за себя выкуп 2.000 туманов; но его предложение не было принято. Надежды его рушились и ему пришлось идти, чтобы быть заколотым. Но он не дошел: смерть застигла его раньше, и пред новым правителем и всем собравшиеся синклитом он упал мертвый.

Таковы нравы на Востоке, и туркмены не мягче своих соседей; напротив, они жесточе, потому что у персиян есть хоть какая-нибудь цивилизация, приведшая их к изнеженности, а у туркмен нет ничего. Это еще как бы первобытный народ, а потому и взгляды на все у них сохранились такие, какие были во времена Чингиз-хана и Тамерлана. На острове Ашур-ада, где помещается наша морская станция, жил постоянно в прежнее время старшина или хан, выбранный из прибрежных аулов туркмен-джафарбаев, которые признавали и признают над собою власть русских. У хана этого, помещавшегося на острове, в кибитке, были двое сыновей, один десяти, а другой шести лет. Старший из них был скромный и, по-видимому, кроткого , нрава и не пользовался особенною любовью отца, а младший, по имени Сардарь, свирепый, как дьяволенок, был его любимцем. Он находил великое удовольствие в причинении страданий всему живому и приходил в неистовство, когда ему что-либо не удавалось. Однажды он захотел уничтожить курицу. Курица от преследования мальчика забилась под сарай, откуда мальчуган не мог ее достать; бросившись на землю, он в бессильном бешенстве принялся колотить по земле руками и ногами, крича: „дайте курицу, дайте курицу". Отец, вышедши из кибитки и видя своего любимца в таком исступлении, приказал исполнить его желание. Поймали первую попавшуюся курицу и отдали мальчику, который, свернув ей шею, оторвал голову и, бросив разорванную птицу на землю, немедленно успокоился; отец, присутствовавший при этой сцене, погладил его по голове, прибавляя: «ай, хороший мальчик! ай, хороший мальчик!" Этот же маленький шестилетний дикарь предлагал отцу украсть золоченные рамы с картин у одного из жителей Ашур-адэ, воображая, что они золотые, а отец радовался, видя, что в мальчугане развиваются сами собою все хищнические склонности. В 1867 году губернатор астрабадскии, Мулькара, захватив одного из влиятельных лиц туркменов-атабаев, какого-то Шаваль-хана, ни в чем неповинного, расстрелял его. Зимой атабаевцы напали на деревню Сурхан-келя, лежащую всего в 20-ти верстах на север от Астрабада, на самой границе Астрабадской провинции, за которою начинаются уже туркменские кочевья. Несмотря на оказанное им сопротивление, туркмены взяли деревню, разграбили ее, перерезав многих жителей и набрав пленных, в число коих попал и сын Абдус-Семет-хана, владельца деревни. Когда туркмены вернулись к себе, то жена Шаваль-хана, расстрелянного астрабадским губернатором, явилась к предводительствовавшему туркмену Султан-Мамед-хану-Афгану и потребовала, чтобы молодого сына владетеля деревни Сурхан-келя отдали в её распоряжение, так как он ей принадлежит. На вопрос Султан-Мамед-хана о причине такого требования и на чем основывает она свои права на пленника, женщина отвечала: «он персиянин, моего мужа расстреляли персияне и я хочу отомстить за его смерть». Султан-Мамед-хан ответил: «женщина, ты права, и возьми персиянина». Жена Шаваль-хана взяла пленника и, вырезав собственноручно ему живому сердце из груди, бросила труп на съедение собакам. Находившийся в походе против Хивы переводчиком, Ибрагимов, в своих заметках о хивинских туркменах («Военный Сборник», т. LХХVIII отд. 1), сообщает, что если кто-либо из туркмен увезет дочь сеида (так называются потомки пророка Магомета, рассеянные на всем Востоке) и вступит с нею в связь, то похищенную отбирают общими силами и предают позорной казни. Так, напр., привязав ее за косы к хвосту лошади, пускают ее в табун или раскаленным железом прожигают половые части несчастной, или же, связав руки и ноги, бросают в реку, и т. п. Но лучше всего обрисовывается обоюдная жестокость туркмен и персиян из следующего рассказа Боде. Начальник Фендересского округа, Астрабадской провинции, Мирза-Наги-хан влюбился в туркменскую девушку коджакского рода. Сначала отец и все близкие родные не соглашались на этот брак; но чего не сделают деньги! Получив богатые подарки, отец замолк и согласился на увоз дочери, которая сама отвечала благосклонностью Мирза-Наги-хану. Род коджаров, узнав об увозе одной девушки из их среды, счел себя жестоко оскорбленным и сначала грозил отомстить оскорбителю, но потом, не имея средств к этому, успокоился, выжидая только удобного случая. Прошел год; Мирза-Наги-хан, полагая, что гнев племени уже утих, позволил, согласно обычаю, молодой своей жене отправиться к родителям. Она поехала к ним в родной своей одежде, в сопровождении многочисленной свиты. Но едва только они подъехали к шатрам своего племени, как её туркмены схватили, повели наверх ближнего кургана и в глазах родных истерзали в куски. Мирза-Наги-хан был приведен этим в неистовство и поклялся отомстить туркменам, но также принужден был выжидать, и очень долго, потому что весь род коджаров, опасаясь его мщения, откочевал в Хиву. Прошло несколько лет, а откочевавшие не возвращались. Тогда Мирза-Наги-хан написал к ним письмо, с приглашением занять прежнее место; в письме он признавал себя виноватым в том, что не уважил их обычаев и говорил, что теперь они могут возвратиться спокойно, восстановив свою честь казнью девушки, которую он увез. Коджары поверили и возвратились; но не успели они еще разбить хорошенько своих шатров, как Мирза-Наги-хан налетел на них, разнес все их кочевье и, захватив шестьдесят женщин, привез к себе, где немедленно предал их всех казни.

В народе, где за оскорбление чести мстят убийством ни в чем не повинной женщины, прибегая для этого к самым варварским способам, где матери семейства оказываются кровожадными мстительницами, где, наконец, шестилетние мальчики не только без содрогания, но с наслаждением отбирают у животных жизнь и в такие ранние годы помышляют о краже золота, в таком народе хищничество и грабеж не могут не играть первой роли, и для него, как бы предмет добычи ни был мал, не остановятся ни перед чем, хотя бы перед убийством, потому что жизнь человека ценится меньше, чем жизнь барана.

IV.

Грабежи и нападения, производимые туркменами в прежние времена. — Сокращение этих грабежей со времени утверждения русских на южном побережье Каспийского моря и на правом берегу Аму-Дарьи. — Умиротворение иомудов и гоклавов. — Необходимость усмирения текинцев и сарыков, как в интересах России, так и самой Персии

Прежде, когда от устьев р. Эмбы на юг, по берегу Каспийского хоря, не было русских поселений, туркмены были полными хозяевами степи, нападая на все и на всех. Караваны почти не ходили и если иногда раз в год и проникали от Оренбурга в Хиву, или обратно, то с соблюдением большой предосторожности. Туркмены грабили и своих и чужих. Сарыки нападали на салыров, и на текинцев, и на бухарские, хорезмские и персидские земли. Текинцы делали тоже самое, грабя, вдобавок, еще к иомудов и гокланов; гокланы и иомуды тоже не оставались в долгу. Одним словом, все грабили всех, и единственным правом признавалась сила. Больше всех доставалось от туркменских грабежей Персия, её северным и северо-восточным провинциям, составляющим громадную область, известную под названием Хорасана. Сюда обрушивались и иомуды, и гокланы, и текинцы Ахала, и текинцы Мерва, и салыры, и сарыки. Весь север Хорасана и вся его восточная часть до границ с Гератом разорен окончательно, и теперь но этой местности встречаются только развалины бывшиж деревень. В одном тольво округе, Пясс-и-кух-и-харабэ, лежащем по левому берегу р. Герри-руда, насчитывалось до 460-ти деревень, от которых теперь не осталось и двадцати, и к названию этого округа «Пясс-и-кух» прибавилось слово «харабэ» (разоренный), так что теперь эту часть Хорасана никто иначе не называет как „Пясс-и-кух-и-харабэ", т. е. округом загорных развалин. Почти тоже встречается и на севере провинций: Келята, Дерегеза, Кучана и Буджнурда; поселения держатся только там, где они, приютившись между скал, прикрыты недоступностью местности. Во всех же других местах поселения уничтожены, а весь северный берег Атрека, в В. от Буджнурда, лишен всякого жилья, потому что там хозяйничали иомуды и гокланы, а в особенности текинцы. На хивинских и бухарских владениях набеги туркмен не так отражаются, потому что ханы этих государств владычествуют над кочующими по окраинам их земель туркменами, которые, в свою очередь, защищают ханства от набегов текинцев. Но все-таки ежегодно текинцы приходят для грабежей и в Хиву, и в Бухару, а сарыки — в Бухару; так, напр., в 1876 г. был ограблен город Питнак в Хиве, а в 1877 г. текинцы уничтожили караван на уроч. Балыклы, в 70-ти верстах от города Куня-Ургенча, и в том же году делали нападение на селение Исмамуд (в 15-ти верстах от развалин Измукшир); в 1876-же году текинцы нападали на укр. Кабаклы. а ранее того за год уничтожили все кочевья туркмен эрьсари, расположенные в 120-ти верстах от города Чарджуя, на колодцах Рапатак. Самое плавание по реке Аму-Дарье, между укр. Кабаклы и городом Питнаком, на протяжении 300 верст, подвержено опасности, потому что туркмены выжидают, когда каюки (лодки) подходят к левому берегу, которые и захватывают. Афганским владениям также достается не мало, но тут уже арена сарыков. Они проникают в самую глубь Афганистана, уводя оттуда пленных; округу же Маймэнэ достается больше всех; впрочем, набег, произведенный в 1877 г. на этот город сарыками весьма большим скопищем, окончился неудачно. Большая половина партии не возвратилась, будучи истреблена войсками эмира. Но зато весною 1877 г. сарыки разграбили в Хорасане, в 150-ти верстах от города Мешхеда, округ Турбет-и-шейх-и-джам, угнав до 30.000 овец и много пленных.

Приведенные здесь примеры за последнее время могут служить только жалким образчиком того, что было прежде, когда туркмены действовали с большею свободою. Теперь стало спокойнее, легче, в особенности же в Хорасане. Это облегчение есть следствие упрочения нашего господства на берегу Каспийского моря, до устья Атрека, и по правому берегу р. Аму-Дарьи. С занятием Красноводска, положение туркменских племен, соседственных с Персией, совершенно изменилось. Прежде все туркмены были свободны и потому одинаково занимались грабежами не уступая почти одни другим первенства; но с занятием Красноводска и Чикишляра, прикаспийские иомуды, сжатые с севера и запада русскими, с востока ахал-текинцами, а с юга персиянами, вынуждены были отказаться от прежней жизни. Довольно того, что онн уже не могут нападать на наши пределы, а на текивцев и гокланов им нападать не приходится: на последних потому, что они защищены персиянами, которым совершенно подчинились, а на первых — по своему против них бессилию. Было уже говорено, что джафарбаи, в значительной части, признают себя русскими подданными, а атабаи — персидскими. Первые грабили прежде и теперь не задумываются грабить персиян, а к русским, после занятия Красноводска, на грабежи не ходят; вторые же, напротив, у персиян производят только мелкие грабежи, без чего уже туркмены обойтись не могут, а на русских готовы нападать и сами большими скопищами и принимать участие в нападениях других. Кроие того, на Каспийском море грабежи туркмен совершенно прекратились, тогда, как прежде весь юго-восточный берег трепетал от туркмен иомудов, забиравших и суда торговые, и пленных в прибрежных селениях Астрабадской и Мазандеранской провинций. Одним словом, теперь иомудам пришлось исключительно заняться земледелием и скотоводством, а от грабежей мало-помалу отставать. Они еще продолжают от времени до времени опустошать северные селения Астрабадской провинции, вследствие безалаберности персидских властей и трусости военачальников персидской армии, но и здесь неминуемы другие порядки, введение которых воспоследует с прочным утверждением нашим по северной стороне Атрека.

Гокланы еще раньше иомудов вынуждены были смириться и даже сблизиться с персами; занимая земли между ахал-текинцами и иомудами, гораздо более их сильными, они не могли не подчиниться персиянам. Если бы, они враждовали и с последними, то им бы предстояло быть уничтоженными, и вот безысходность положения заставила их смириться и исполнять все требования персиян, в лице правителя Буджнурда, взыскивающего с них ежегодно подать в размере, как говорят, 24.000 туманов (72.000 рублей), вместо, положенных по росписи о податях в Персии, 6.000 туманов.

В прежнее же время гокланы жестоко грабили соседние с ними Астрабадскую, Шахрудскую и Буджнурскую провинции. В особенности отличалось в грабежах население Карри-кала. Оно отделено от прочих гокланских кочевьев верст на сто и настолько же отстоит от текинских кочевьев. Поэтому жители; Карри-кала, предоставленные самим себе, свели дружбу с текинцами, которые иначе их быстро бы стерли с лица земли. Все набеги текинцев происходили с помощью карри-калинцев, дававших проводников и, наконец, лет 19 тому назад карри-калинцы, совместно с текинцами, бросились на большое село Абр, лежащее в 30-ти верстах от города Шахруда. Нападение было сделано ночью и так как на селение Абр никогда не было набегов, то жители не опасались ничего и не предприняли предосторожности. Село было разграблено, многие убиты и 40 человек уведено в плен. Нападавшие были в числе 700 человек, из коих 400 человек текинцев и 300 человек гокланов из Карри-кала. Такие неистовства карри-калинских гокланов вынудили правителя Буджнурда, Джафар-Кули-хана, наказать карри-калинцев, но он был отражен соединенными силами жителей Карри-кала и текинцев, пришедших к первым на помощь. На следующий 1869-й год новый правитель Буджнурда, родной брат прежнего, Гейдар-Кулн-хан-Сагамуд-доуде двинулся к Карри-кала с орудиями, кавалерией, регулярной пехотой и пешими дружинами из Кучанской и Буджнурдской провинций. Выстрелы из орудий не произвели на осажденных никакого впечатления; пришлось штурмовать крепость. Несколько штурмов было отбито; сначала отступили кучанские войска, составленные из курдов племени заферанлю, а потом и буджнурдские, состоящие из племени шадыллю. Все уже потеряли надежду на возможность взять Карри-кала. В это время одна буджнурдская женщина, находившаяся в Карри-кала, как пленница, взойдя на стену, обратилась с воззванием к осаждавшим. Она объявила их презренными трусами, забывающими, что в Карри-кала томятся в плену их же жены, братья н дети, и предала их ненависти всего племени курдского, если они отступят от Карри-кала. Речь пленницы была так сильна и настолько потрясающая, что даже начальник отряда Сагамуд-доуле заплакал. Все остальные были тронуты не меньше и решились еще раз попытать счастья. Одна из башен стояла отдельно впереди и сильно мешала штурму; на нее-то и бросилась буджнурдская кавалерия. Нападение было так неожиданно и быстро, что сидевшие в башне не успели сделать и выстрела, как башня была окружена и все защитники её перерезаны. Увидя успех на одной стороне, кучанцы также подвинулись вперед и потом бросились на штурм с двух сторон, одновременно. Карри-кала была взята, но ожесточение осажденных было до того сильно, что даже женщины не хотели быть взятыми в плен и искали смерти. Многие из них просили своих мужей убить их, лишь бы не достаться победителям. Рассказывавший все это, правитель округа Семельган-ага-Бевляр говорил, что он сам видел несколько случаев, как мужья и братья убивали жен и сестер, и только прибытие новых сил, со стороны осаждавших прекратило подобные случаи.

Взятие Карри-када было последним эпизодом в борьбе гокланов. После этого они уже не думали о самостоятельности, так как их малочисленность, в ближнем соседстве с персидскими поселениями, всегда давала возможность персам наказать гокланов, если бы они задумали отложиться, или начать капитальные грабежи. Поэтому относительно гокланов персияне спокойны. Они всегда в силах их усмирить и заставить себе повиноваться; но это еще не значит, что гокланы сделались уже совсем скромными. Нет, между ними и кругом них не безопасно, но все-таки это не более, как мелкое воровство и хищничество, к которым персияне относятся совершенно хладнокровно, так как такое хищничество процветает чуть ли не повсеместно в Персии.

За усмирением гокланов и иомудов, поле для набегов по северным провинциям Персии и Афганистана и по всей туркменской степи на север от Персии осталось за текинцами Ахала и Мерва и за сарыками. Теперь они действительные хозяева всей степи, и там не может пройти ни один караван без значительного вооруженного конвоя, вследствие чего караванное сообщение между Хивою и Красноводском а также между Хивой, Бухарой и Персией не существует. Изредка, раз в год, а то и в два, прокрадется караван, соблюдая всевозможные предосторожности и строгую тайну о времени выхода с места. Поэтому то восточный берег Каспийского моря оставался безлюдным и никакой торговли по всему его протяжению не производилось. Занятие Красноводска не могло привлечь туда караванов из Хивы, потому что им нужно было проходить 600 верст под ежеминутной опасностью удара от текинцев. Сарыки на хивинсво-красноводский путь не выходят, потому что это им уже очень далеко и они предпочитают грабить окраины Хорасана, Афганистана и Бухары. Но в степях, к северу от Персии, текинцы не могут находить себе даже посредственной добычи. Точно также около Хивинского ханства им небольшая пожива: по его окраинам кочуют сплошной массой иомуды, не уступающие текинцам в смелости и готовые отразить силу силой.

Таким образом, единствевной ареной для действия текинцев остались соседние с ними северные провинции Хорасана, где они могут находить добычу всегда и в каком угодно количестве, и надобно отдать им справедливость: они довели население этой провинции до отчаяния, не говоря уже о том, что множество местностей совершенно обезлюдело, а караваны богомольцев, отправляющиеся в Мешхед из Шахруда, не могут, на протяжении 150-ти в., проходить без конвоя из пехоты с орудием. Текинцы Ахала проникают даже на южную дорогу из Шахруда к Мешхеду, за 300 верст от своих кочевьев, и на этой дороге, идущей через округ Бияр-Джумент, множество деревень разрушено текинцами, а жители их ушли в другие места. Текинцы Мерва, со своей стороны, нападают также, как и сарыки, на весь северо-восток Хорасана и громят провинцию Келят, окрестности Мешхеда и весь округ, лежащий южнее этого города. Они доходят иногда до провинции Каин, лежащей в 1.000 верстах от Мерва на юг, оставляя везде следы своего прохода в разрушенных деревнях и обезлюдении посещенных ими местностей.

Само персидское правительство не в состоянии защищать своих земель от текинцев и сарыков по границе, тянущейся на 1.000 верст, и предоставляет провинциям Кучану, Буджнурду и Дерегезу самим защищать себя, а в Мешхеде держит четыре фоуджа пехоты (4.000 человек, по положению, и не белее 2.000 в действительности) со значительным количеством никуда негодных орудий. А так как персияне, по своей трусости, неспособны вести наступательную войну против текинцев, то вследствие этого текинцы выигрывают, потому что, нападая на персиян в их землях, они, при малейшей удаче, остаются в выигрыше, не подвергая опасности ни своих семей, ни своего имущества. Иногда, впрочем, персияне, после уже какого-нибудь отчаянного грабежа туркмен, решаются сами сделать на них набег для их наказания; но в большинстве случаев такие набеги, даже с болевшими силами, неудачны. Лучшим доказательством бессилия персиян, трусости их войск и полной неспособности военачальников служит погром, понесенный персиянами в Мерве в 1861 г., когда вся армия их была уничтожена текинцами и половина солдат попала в плен со всеми орудиями.

Такие же примеры можно привести из действий персидских войск против туркмен джафарбаев в Астрабадской провинции. В 1867 г. астрабадский губернатор, Шах-заде-Мулькара, собрался наказать джафарбаев и, чуть было не погиб со своим войском у старой крепости Ак-кала, всего в 20-ти верстах от Астрабада. Туркмены шли уже на штурм крепости, имея впереди себя Ходжу-Султан Мамед-хана-Афгана, объявившего, что он неуязвим для пули, и бросившего при начале штурма горсть песку в сторону неприятеля, показывая этим символически, что они рассыпятся, как песок. Мулькара, видя, что если Афган останется невредим, то ему со всею армией несдобровать, приказал лучшему стрелку, ходившему на тигровую охоту, убить Афгана. Само собою, разумеется, что Афган был убит, и джафарбаевцы обратились вспять; но перед этим они взяли у персиян пушку, изрубив на ней много жителей Астрабада, пришедших на защиту своего губернатора, и эту пушку губернатору пришлось у джафарбаев выкупить. В этом сражении был ранен шашкой по голове сын губернатора. Позднее, в 1876 году, другой астрабадский губернатор Сабахтиар-хан был разбит на голову незначительной партией джафарбаевцев, также верстах в 20-ти от Астрабада. Он сам и вся его кавалерия бежали стремглав. Многие завязли в болотах речки Кара-су, не попав на мост, а Сабахтиар-хан был даже ранен. Наконец, в прошлом 1878 году заступивший, по смену Сабахтиар-хана, место губернатора в Астрабаде, Джансуз-мирза, стоял весь год в укр. Ак-кала, не показывая никуда носу, хотя у него было до 2.000 пехоты с орудиями и пропасть кавалерии. Одним словом, примеров торжества туркмен над персидскими войсками в больших массах и в мелких частях множество. Поэтому нисколько не удивительно, что весь север Персии делается все менее и менее населенным, и если так продолжится долее, то все северные провинции Хорасана обратятся в развалины, как это уже и сделалось с некоторыми частями этой области.

Изменить такие порядки, по укрощении текинцев, подобно тому, как укрощены иомуды в Хиве и по берегу Каспийского м., может только присоединение к России всего пространства от старого русла Аму-Дарьи до персидской территории. Уже с занятием Красноводска и покорением Хивы, туркмены немного стихли, в особенности после хивинского похода, отнявшего у них главный мотив к грабежам — добычу пленных. С покорением Хивы и с наложением на Бухару условия освобождения рабов, рынки, где продавались пленные, закрылись. А рынки в Хиве и Бухаре были единственными, куда могли сбываться пленные персияне. Невозможность продажи рабов уменьшила и количество грабежей текинцев, а в особенности иомудов. Теперь они, захватив пленных, держат их у себя, в ожидании, покуда родственники не внесут них выкупа, и так как в большинстве попадается народ бедный, то выкуп получается самый ничтожный, или же его и вовсе не бывает, хотя туркмены для получения выкупа подвергают пленных мучениям, в роде поливания ног горячей водой или накладывания на живот горящих угольев; из цепей же и колодок пленники почти не освобождаются. Таким образом, утверждение русских на Аму-Дарье и в Красноводску повело в сокращению грабежей вообще, так как, во-первых, пропал один из главных предметов грабежа — захват пленных для продажи в рабство, и, во-вторых, иомудам хивинским и прикаспийским уже закрыт доступ к грабежам. Они еще могут практиковаться над персиянами или над другими племенами туркмен, но и тут с каждым годом, с расширением нашего влияния в степи, возможность грабежа уменьшается.

Но текинцам все-таки остался еще прежний простор. Персияне, как мы видели, не в состоянии не только смирить их, но даже защитить собственные пределы от набегов текинских и сарыкских. Население окраин находится в самом несчастном положении. Предоставленное самому себе, оно или должно входить в сделку с текинцами, как это имеет место в долине Кельте-чинар, в Дерегезской провинции, или опасаться за каждую минуту своей жизни. В селениях, наиболее близким к текинцам, только и надежды, что на русских, которые, по глубоко уваривавшемуся в народе убеждению, придут рано или поздно и усмирят текинцев, как уже усмирили Хиву, Бухару, Кокан н иомудов; тогда только мирному населению возможно будет жить, не опасаясь за каждый час. Какова теперь эта жизнь можно видеть из нижеследующего.

Все деревни в Персии обнесены глиняной стеной, в виде правильного четырёхугольника. Стена никогда не бывает менее 2-х сажень высоты, при толщине от 2-х до 3-х аршин, а у основания и значительно больше. Внутри стены помещаются дома, а вне её сады и пахотные поля. В стене обыкновенно двое ворот, а в маленьких поселках ворота одни. Лишь в городах больших ворот бывает по несколько. На ночь ворота запираются и отворяются только с рассветом. Без этой предосторожности едва ли бы осталось одно селение в северо-восточной Персии не уничтоженным туркменами, делающими свои нападения преимущественно по ночам. Пятнадцать лет тому назад текинцы, бросившись ночью на селение Аннау и взяв его, угнали всех жителей со всем имуществом в плен, а сами заняли их места. Персиянам пришлось, для выручки пленных, собирать значительные силы. Пленные были возвращены и поселены в семи—восьми деревеньках, в 10 — 20 дворов каждая, в долине Кельте-чинар, в 15-ти верстах от прежнего их жилища. Теперь деревеньки эти прикрылись искусственной стеной, возведенной поперёк выхода из ущелья, а не то им бы несдобровать.

В 1871 г. в Персии был страшный голод, истребивший, по собранным английскими агентами сведениям, одну пятую часть жителей страны. Простой народ не находил никакого продукта, который бы мог заменить хлеб. Тут нет лесов, перемолотая кора которых могла бы заменить муку, нет и рек и озер, откуда бы могла добываться рыба. Население умирало десятками, матери бросали детей на улицах, на дорогах, где попало, и никто их не подбирал, потому что ни у кого не было средств для собственного пропитания. Воцарилась полнейшая апатия, — народ стал безучастен ко всему. Для него уже нестрашны были туркмены и жизнь у них в плену, в рабстве. Все проходы, оберегавшиеся до того весьма строго, оставались свободными, и туркмены этим воспользовались. Они направились в провинцию Келят, которая, по своей природной укрепленности представляла для них недоступную твердыню. Провинция была обращена в пустыню, все население разбежалось, а многие были перерезаны или уведены в плен. Селение Кара-Тыккян, в котором насчитывалось до 500 семей, перестало существовать, и хотя после погрома Хивы все пленные вернулись, но теперь в селении насчитывается только около 100 семей. После голода и туркменских нашествий 1871 г., Келят еще не оправился и некоторые селения до сих пор лежат в развалинах.

В 1878 году текинцы Мерва громадным скопищем подходили под самый город Мешхед, в котором насчитывается до 70.000 жителей, и разорили лежащее от него в 7-ми верстах село Турук, в котором считается более 500 семей. Об уничтожении всего округа Пясс-и-кух-и-харабэ было уже рассказано. В провинции Дерегезе не проходит ни одной недели, чтобы туркмены не показались в том или другом месте и не угнали в плен нескольких .человек. В октябре месяце прошлого года они, верстах в 15-ти от села Мамуд-абад, административного центра провинции Дерегеза, напали на чарвадаров, отобрали у них лошадей, убив двух из них и забрав остальных в плен. В том же месяце они в провинции Кучане, в Гийфанском округе, появлялись несколько раз, угоняя стада овец и забирая в плен пастухов и дровосеков. Селение Ноуа, в Кучанской провинции, было ими почти уничтожено три года тому назад. Скопище текинцев, в 1.500 человек, ночью подошло к селению. Оставив половину людей за горой с лошадьми, остальная половина спряталась и спустилась вниз в селение, которое лежит в глубокой котловине, обставленной неприступными отвесными скалами. Текинцы подошли с доступной стороны так тихо, что никого не потревожили, и захватили жителей врасплох. Начался грабеж и резня. Кто мог, спасся бегством, но значительная часть погибла, а более ста человек уведено в плен. Теперь в селе с небольшим сто семей, а было вчетверо больше. Множество поселений в долине р. Кушханэ было уничтожено лет 6 тому назад текинцами, под предводительством Абул-Гассан-хана, сына правителя Кучана. Селение Кизыл-Кан также постоянно было ареною нападений текинцев. Поселок Бада-Изман, состоявший из 10-ти дворов, был уничтожен окончательно несколько лет тому назад. Текинцы, оставив лошадей вдали, подобрались под стены поселка и залегли под воротами. Утром ворота не ожидавшими ничего жителями были отворены, и текинцы ворвались и распорядились с поселком по-своему: все мужское население они вырезали, а женщин и детей уведи с собою. Поселок перестал существовать, но три года тому назад правитель Кучана нашел необходимым вновь поставить здесь поселение, и теперь тут живут 6 семей. Когда мы к ним в прошлом году подъезжали, то жители заперлись в стенах поселка и тогда только вышли, когда удостоверились, что подъехавшие не туркмены. И они тоже спрашивали когда русские дадут им вздохнуть свободно, уничтожив текинцев. Селение Паин-Изман, лежащее в 5-ти верстах от поселка Бада-Изман, выдерживало несколько нападений текинцев, которые думали даже брать его штурмом, также ночью. Для этого они приносят с собой длинные шесты с зарубками, сделанными одинаково на всех шестах, в местах зарубов привязываются поперечины и таким образом получается лестница, состоящая из трех или четырех шестов с привязанными к ним поперечинами, следовательно, настолько широкая, что по ней сразу могут подняться три-четыре человека. Нападение туркмен не удалось, потому что жители Измана очень осторожны и, услышав шорох и шёпот за стеною, догадались о готовящемся нападении и сделали несколько выстрелов. Текинцы, видя себя обнаруженными, не решились брать деревню открытой силой и удалились, угнав весь скот и оставив на месте, как трофеи, свои штурмовые лестницы.

Подобных примеров сотни, но и приведенных здесь достаточно для доказательства, что все население северо-восточной Персии находится между жизнью и смертью, в страхе за каждый час. Появление на горизонте нескольких всадников заставляет всех спасаться в стены селения и принимать меры в защите. Подъезжая к селению Ноуа, вынесшему нападение текинцев три года тому назад, мы были приняты за партию туркмен. Пастухи побросали стада овец и мы проезжали мимо стад, не видя людей; они подошли к нам только тогда, когда рассмотрели на нас европейские костюмы. Близ самого селения, за скалами, мы встретили все мужское население, вышедшее на защиту своих домов и семей. Все были вооружены, кто чем попало, и надобно было видеть радость их, когда они убедились, что мы не туркмены. Когда мы въехали в село, то женщины выходили на встречу и вместе со своими мужьями просили отдохнуть у них и принять посильное угощение. Те же вопросы, когда будут уничтожены текинцы, задавались со всех сторон; из разговоров с ними видно было, что все они убеждены, что только для русских возможно усмирение текинцев.

От своих властей жители персидских провинций не ожидают облегчения участи, не говоря уже о неспособности и трусости их, еще и потому, что личный интерес правителей всех северных провинций Хорасана состоит в поддержании настоящего порядка вещей. Теперь все население провинпий Астрабадской, Буджнурдской, Кучанской, Дерегезской и Келятской избавлено от службы в регулярных войсках и выставляет лишь милицию, не выходящую из пределов провинции. Астрабадская провинция, кроме того, еще избавлена от взноса податей, и на содержание всего чиновничества и войск регулярных, находящихся в этой провинции для её защиты от туркмен, астрабадскому губернатору высылаются суммы из Тегерана и из других провинций Персии. Провинции же: Буджнурдская, Кучанская, Дерегезская и Келятская оплачивают подати своим губернаторам, которые обязаны содержать известное число всадников. Но они этого не делают, и потому подати с провинции остаются в карманах губернаторов, выдающих деньги только тем, которых невозможно оставить без удовлетворения. Жители, обязанные защищать свои жилища и имущество сами, сидят по домам, занимаясь полевыми и другимм работами, а владельцы деревень не делают ровно ничего. Между тем жители всех остальных провинций Персии уплачивают подати и отбывают военную службу, причем их не оставляют в домах, а размещают по границам Персин в такие места, как Келят, Сарахс, Каин, Керман и т. п. А так как льготное состояние северных провинций обусловлено исключительным их положением, то, конечно, губернаторам, начальникам округов и владельцам деревень выгоднее, чтобы такое положение продолжалось. Поэтому, если туркмены долго не появляются в провинции, то приятели их приглашают пожаловать, указывая места, где можно ожидать наибольшей наживы. В Астрабадской провинции приглашения практикуются всего больше, потому что там владельцы деревень, находясь во главе милиции, от деревень получают жалованье, и если бы туркмены успокоились, то тегеранское правительство сейчас бы переменило порядки, и все эти мелкие чиновники лишились бы содержания, или же должны бы были служить далеко от своих домов. Поэтому в Астрабадской провинции большая часть мелких владельцев деревень, носящих титул серкерде, в дружбе с туркменами, которые грабят их же деревни. Таков, напр., Абдус-Семет-хан, владелец деревни Сурхан-кале. Его брат, племянник, дядя и родной сын погибли в стычках с туркменами, или у них в плену, но он друг и приятель туркмен, разрушавших несколько раз его деревню Сурхан-кале, и он не затруднится пригласить их посетить Астрабадскую провинцию, если бы сами туркмены почему-либо долго оставляли ее в покое.

Таким образом, и безурядица в управлении, и подлость правителей, от высшего до низшего, и трусость, присущая персиянам, ведут к тому, что текинцам еще долго будет открыта полная свобода грабить Персию, если только страх перед русскими не заставит их признать над собою персидское владычество и гарантировать свое повиновение персидским властям какими-нибудь прочными обеспечениями. Со времени занятия Хивы, текинцы уже предчувствуют, что их песня оканчивается. Они уже тогда стали подумывать, как-бы заручиться заступничеством Персии, признав себя как бы их подданными; но особенно сильно этот страх проявился у текинцев Мерва и Ахала с 1876 года, когда красноводский отряд двинулся к Куня-Ургенчу. Они вполне были уверены, что отряд, на возвратном пути, не минует их, и потому тогда же отправили до 40 человек в Мешхед, а оттуда в Тегеран, для переговоров о принятии от них покорностн. Отряд вернулся, не тронув текинцев, и они бросили всякие переговоры. В 1877 г. отряд был у Кизил-Арвата, и текинцы опять заволновались и принялись за переговоры; но возвращение отряда вновь прекратило переговоры. Наконец, в 1878 г. одновременное движение красноводского и туркестанских отрядов грозило окончательным уничтожением текинцев Ахала и Мерва. Мервские текинцы сильно перетрусили и завели ещё раз деятельные сношения с мешхедскими властями о присоединении их к Персии. Они обязывались возвратить 6 пушек из числа взятых в 1861 г., выставить 1.000 человек с жалованьем в 60 руб. (20 туманов) каждому от персидского правительства и, в виде залога своей покорности, поселить 1.000 семей у Старого Сарахса, на правом берегу р. Герри-руда. Но и этим переговорам не суждено было закончиться с успехом для персиян, очень желавших прибрать к рукам текинцев Мерва. Как только известно стало, что русские отряды возвращаются, текинцы отказались от каких бы то ни было совещаний, и посланный в Сарахс хорасанскими властями сертиб Насрулла-хан-Джами, для ведения переговоров с туркменами, возвратился ни с чем, просидев в Сарахсе понапрасну 5 месяцев и издержав на подарки влиятельным лицам из туркмен 500 туманов (1.500 р.).

Для нас неудобно допускать персиян к протекторату над туркменами, потому что персияне не в состоянии их обуздать и власть над туркменами со стороны Персии будет фиктивна. А между тем, прикрываясь протекторатом, текинцы станут производить еще большие грабежи в степях к северу от своих кочевьев, т. е. там, где живут наши киргизы и туркмены и где проходят караваны из Хивы в Оренбург и Красноводск. В 1876 и 1877 гг. было несколько случаев ограблений текинцами мангышлакских киргиз и красноводских туркмен. Они угнали несколько стад овец и захватили в плен жителей, а раньше они уничтожили целое кочевье туркмен, в 25-ти верстах от Красноводска, на колодцах Бурнак. О караванах нечего и говорить. В 1875 г. они у колодцев Кум-Себшен, как раз посредине пути от Хивы в Красноводск, уничтожили караван снаряженный г. Глуховским, а в 1877 г. разграбили на уроч. Балыклы, в 70-ти верстах от Куня-Ургенча й верстах в 40 от крайних кочевьев иомудов, другой караван, шедший с Атрека в Хиву. Некоторые караваны, вследствие таких грабежей, идут из Хивы на Красноводск кружным путем, выгибая путь дугою к северу, а иногда приходилось для встречи караванов высылать прикрытие от красноводского отряда и из Хивы до колодцев Кум-Себшен. В том же 1877 году были перехвачены наши нарочные, везшие почту из Петро-Александровска в Красноводск. Если текинцы помирятся с персиянами и дадут им заложников, то тогда они поневоле будут принуждены оставить персидскую территорию в покое, — иначе персияне не затруднятся покончить с их заложниками. Следовательно, единственною ареною для грабительских похождений текинцев тогда останется степь по обе стороны старого русла р. Аму-Дарьи, и если теперь уже по этой степи редко кому удается проскользнуть счастливо, то тогда, когда с персиянами у текинцев начнутся дружественные отношения, ни один человек, ни пеший, ни конный, на пространстве между Красноводском и Хивой, не избежит печальной участи встретиться с текинцами. Тогда кочевья наших киргиз на Мангышлаке будут жестоко страдать от постоянных набегов текинцев, и нам ежегодно придется наряжать экспедиции для наказания хищников, т. е. быть с ними в постоянной войне. Невыгодность такого к ним отношения очевидна. Нужно вспомнить только Кавказ: 60 лет войны с горцами привели, наконец, к окончательному покорению их, после громаднейших потерь и деньгами, и жизнью людей. А ведь и горцев Кавказа  можно было покорить раньше.

Барон Торнау, в предисловии к сочинению бар. Боде, так часто уже цитированному, между прочим, говорит: «Путешествие барона Боде по туркменской земле представляет частный исключительный интерес для русской публики. Правобережье Каспийского моря важно для нас не столько в настоящем, сколько в будущем. Каспийское море составляет исключительную принадлежность России и Персии; владения наши отстоят в двухдневном и четырехдневном расстоянии от описываемых бароном Боде стран, а в местах этих открытых для торговой деятельности путь, на котором доселе мы не встречаем иностранного соревнования; прибрежье Каспийского моря и за ним на восток страны центральной Азии, богатые дарами природы, но нуждающиеся в произведениях мануфактурной промышленности, представляют торговые рынки, на которых торговая деятельность может развиться до огромных размеров»

Слова эти писаны двадцать три года тому назад. Тогда мы были в двух и четырехдневном расстояниях от описываемых бароном Боде стран. Теперь же эти страны заняты нами и мы подвинулись на восток даже далее. Двадцать три года тому назад мы стояли на Сыр-Дарье, а теперь подвинулись к Аму-Дарье. В то время для нас открывалась только возможность устроить торговые рынки со Средней Азии, а теперь мы там хозяева, и не будь грабежей текинцев, мы были бы полными хозяевами этих степей. Теперь караваны должны избирать кружные пути, а если бы текинцы были усмирены, то вся торговля избрала бы тот путь, который оказался бы наилучшим по краткости и дешевизне. Прорыв Аму-Дарьи, поколебав мнения о геологическом поднятии с Ю.-З. на С.-В., заставившем будто бы эту реку повернуть в Аральское море, указал на возможность обводнения туркменских степей и, может быть, устройства судоходства из Каспийского моря, причем товары из средины России могли бы быть доставляемы непрерывным водным путем до верховьев Аму-Дарьи, т. е. на четыре тысячи верст. Но все усилия к устройству степей и их умиротворению будут напрасны, если не прекратятся грабежи текинцев, а этого можно достигнуть их полным покорением. Без этого обводнение степей из Аму-Дарьи послужит только в пользу текинцев. Они и теперь посещают их только наездами, потому что не находят нигде воды, но тогда текинцы на многих местах устроят постоянные кочевья, и уже тогда, действительно, в степях не будет хода ни пешему, ни конному.

Могут сказать, зачем нам хлопотать о степях, усмирять текинцев и обводнять степи безлюдные и бесплодные, покрытые песком. Но степи безлюдны потому, что нет воды, а с водою характер их изменится. Недостаток населения теперь не может быть причиной признания их негодности и в будущем. Народонаселение России увеличивается весьма быстро, а вместе с тем пропорционально уменьшаются те свободные земли, которые служили для скотоводства и табунов лошадей. Не так далеко уже то время, когда для этой отрасли хозяйства в Европейской России не останется места; на Кавказе уже таких свободных пространств осталось очень мало, а между тем десять лет тому назад на Северном Кавказе могли пастись и паслись многочисленные стада овец и табуны лошадей. Овцеводство еще не уменьшилось, но от большинства табунов лошадей остались одни воспоминания. Только на севере Ставропольской губернии, да в северо-восточной части Донской и в северо-западной части Кубанской областей остались значительные пространства, на которых по-прежнему ходят и табуны лошадей, и стада овец. Но увеличение народонаселения, самое большое через 25 лет, вытеснит их и оттуда. Тогда для нас, если бы мы не имели среднеазиатских степей, наступило бы горькое время получения всего скота и шерсти из Австралии и Америки. Поэтому среднеазиатские степи имеют весьма серьезное для нас значение, как арена скотоводческого хозяйства, в самом широком смысле. Обводнение степей колодцами и проведением по ним воды из рек Сыра и Аму есть дело техники, а невозможного для неё, в нынешнем даже её развитии, почти нет. Но если на среднеазиатских степях не будет спокойствия, то никакие предположения к эксплуатации их невозможны. Невозможно не только торговое движение через них, но немыслимы даже исследования этих степей, потому что всякий исследователь рискует быть убитым или увлеченным в плен текинцами.

Неотразимое стечение обстоятельств и условий нашей жизни вынуждает нас двигаться на восток. Начало этого движения относится к временам Иоанна Грозного. Покорением Казани был положен первый ему шаг, и вот с тех пор, в течение трехсот лет, мы постоянно движемся все далее и далее на восток. Большая часть среднеазиатских степей осталась сзади наших передовых постов и теперь мы доходим до крайних пределов этого движения. С умиротворением степей в Средней Азии действительно прекратятся, наконец, военные действия, ведущие к громадным тратам средств и людей. Тогда настанет период действительного мира для России и наступит возможность заняться устройством громадной территории, лежащей между верховьями рек Аму и Сыра с одной стороны, и Каспийским морем — с другой. Тогда, наконец, все торговые предприятия могут развертываться свободнее и указать такие пути и такие новые комбинации, о которых теперь нет возможности  и предполагать, в особенности, если, с поворотом Аму-Дарьи в прежнее её русло к Каспийскому морю, устроится непрерывный водный путь от Балтийского моря до подножий Гинду-куша.

Н. Петрусевич.

1 июня 1879 года.

Текст воспроизведен по изданию: Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн.XI, вып.1. Тифлис, 1880

Текст воспроизведен по изданию: Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн.XI, вып.1. Тифлис, 1880