ЗИМНЯЯ ПОЕЗДКА ИЗ ТАШКЕНТА НА УСТЬ-УРТ 1881-1882 гг.

В конце 70-х годов поднят был вопрос о возможности колесного сообщение между дельтою Аму-Дарьи и Каспийским морем, через плоскую возвышенность Усть-Урт. До того времени перешейк между Каспийским и Аральским морями был совершенно не исследован, даже никем не пройден. Такое малое внимание к кратчайшему пути из Европейской России в средне-азиятские ханства происходило отчасти от мнения, что залив Мертвый-Бултук мелководен и для плавания пароходов невозможен. Что-же касается до непроходимости и неудобства для движение самого перешейка Усть-Урт, то об нем никто не говорил, так как там никто не был. Производились поездки несколько севернее, от Эмбенского укрепление до Аральского моря, был пройден западный берег этого моря и в 1873 году наш отряд прошел от форта Александровского, на полуострове Мангишлаке, до города Кунграда, несколько южнее самого Усть-Урта. Таким образом, перешеек, обойденный и с севера и с юга, оставался неизвестным.

Содержащий рыбные промыслы на Аральском море, уральский купец Ванюшин вздумал попробовать отправить транспорт с рыбой прямым путем на Каспийское море через Усть-Урт. Кратчайшая дорога прямо на запад оказалась непригодною вследствие невозможности устроить пристань на Аральском море, где уступ Чинка упирается в берег отвесными скалами, почему он отправил рыбу с ватаги сначала в Кунград, а оттуда к Мертвому-Бултуку наперерез Усть-Урта. Транспорт благополучно добрался до Каспийского моря. Здесь рыбу перегрузили и доставили на парусных косовых лодках в Астрахань. Таким образом, перешеек Усть-Урт был пройден, и даже не верблюдами, а русскими телегами, запряженными лошадьми.

Когда до Ташкента дошли сведение об успешном проходе транспорта через неисследованный до сей поры перешеек, исправляющий должность начальника края генерал-лейтенант Колпаковский обратил внимание на значение открытого пути и, пожелав достоверно узнать степень удобства его для движения, поручил мне осмотреть его и сделать съемку.

Поездка эта была очень интересна. Мне предстояло пройти по совершенно неизвестной дороге — от Кунграда до Каспийского моря, о которой ходили самые разнообразные толки и мнения; кроме того, я мог посетить попутно Бухарское и Хивинское ханства и проехать по Аму-Дарье.

Настоящая статья составляет описание моей поездки по мало известным до сей поры местностям в самое суровое время года: конец ноября, весь декабрь и начало января пришлось мне провести на Усть-Урте.

I.

Пути из Ташкента в Петроалександровск. — Катта-Курган. — Зиаэдин. — Бухарские соддаты. — Кермине. — От Кермине до Бухары. — Бухара. — Визит Куш-Беги. — Местные представления. — От Бухары до Аму-Дарьи. — Песчаная степь. — Крепость Усты. — Зиндан. — Идьджик.

От Ташкента в Петроалександровск есть несколько дорог: через Казалинск, через Перовск, через Джизак и Тамды и, наконец, через Бухару. Последняя, без сомнения, самая удобная. Преимущества её заключаются в том, что часть её пролегает по местам населенным, — так что можно избегнуть переезда громадными, песчаными степями, отделяющими Аму-дарьинский отдел от центра Туркестана, а другую часть, около 400 верст, можно удобно проехать водою, спустившись от бухарской крепости Усты (Некоторые навывают эту крепость Устык) вниз по Аму до самого Петроалександровска. Песчаные степи так затруднительны для сообщений, что Аму-Дарьинский отдел представляется совершенно отдельным уголком, как-бы отрезанным от остальных частей округа, и куда попасть гораздо труднее, чем в Европейскую Россию. Не много лиц в Туркестане могут похвалиться, что были на Аму-Дарье, да и самую поездку туда считают некоторым подвигом. Происходит это отчасти от того, что до последнего времени был общепринят самый длинный и кружный путь, через Казалинск. Говорят, что он удобнее, но едва ли удобства эти настолько велики, чтобы ради их стоило прогуляться лишних 850 верст. Я этим путем не ездил, но слышал, что там приходится также тащиться на верблюдах по глубоким пескам, и сидеть подчас без воды. Если это так, то уже и понять нельзя, в чем его преимущества. Вероятнее всего, что о других дорогах не имели никаких сведений и только в последнее время, когда некоторые, польстившись громадною разницею в расстояниях, решились испробовать их, дороги через Джизак и северную Бухару начали все более и более эксплуатироваться.

Проезд через центральную часть Бухарского ханства не всегда возможен, так как приходится ехать по иностранному государству, где трудно пробраться инкогнито: путешественников встречают и провожают, почему начальство неохотно его разрешает. Но проезд по северной части Бухары, через урочище Карак-Ата, или русскими владениями, через Тамды, легко возможен, и я опишу эту дорогу, когда буду рассказывать о моем возвращении в Ташкент. В передний путь я получил разрешение проехать через город Бухару и по Аму-Дарье.

16-го сентября 1881 года выехал я из Ташкента и на другой же день прибыл в Самарканд, где был задержан более двух недель. Здесь присоединился ко мне поручик артиллерии С. Д. Гескет, которому было разрешено ехать со мною в качестве помощника и для замены меня в случае болезни.

Еще не оценив вполне всей трудности предстоящего нам дела, мы снарядились очень неудовлетворительно и, как видно будет дальше, мне пришлось много прибавлять к этому первоначальному снаряжению в Петроалександровске. Неопытные в путешествиях по степям, мы не имели понятие о том, до какой мелочности должно доходить снаряжение: нужно все, буквально все забирать с собою, а если что забыто, то исправить упущение совершенно невозможно. Это такое же положение, как на лодке среди моря. Мы даже не купили лошадей. Впрочем, в этом случае поступили из рассчета, предполагая приобрести их в Бухаре, где они лучше и дешевле. До Катта-Кургана мы ехали на почтовых, а оттуда наняли лошадей до города Бухары по рублю в сутки за верховую и по три рубля за перевозку вещей на арбе. Такой наем очень удобен в Катта-Кургане, потому что желающих наняться всегда много. Платья теплого с нами почти не было. Я еще озаботился запастись тулупом и валенками, а С. Д. Гескет просто ехал в ватном пальто. Туркестанцы избалованы климатом: пробыв здесь несколько дней, забудешь о жестоких русских морозах. В самые суровые зимы здесь не бывает больше 13 — 15° холода, да и то два-три дня такие выдадутся. Счастье наше, что нам не пришлось ехать степью, а то мы порядочно бы помучились для начала. Впрочем, пришлось-таки позябнуть.

Катта-Курган — наш пограничный город с Бухарой. От него идет большая дорога в столицу ханства, по долине р. Зеравшана, через город Зиаэдин и Кермине. Он разделяется на две отдельные части — сартовский и русский город, между которыми, на холме, находится крепость. Эта, далеко не грозная, твердыня состоит из глинобитной стены с выступами по углам для фланковой обороны. Внутри крепости построено несколько казарм. Со стен красивый вид на сартовский город. Хотя русский городок в настоящее время уже довольно разросся, имеет несколько улиц и лавок, но постройки далеко не привлекательны и скрашиваются только рядами деревьев, посаженных вдоль улиц. Несколько домов, принадлежащих местному начальству, имеют приличный вид снаружи и удобны внутри, а об остальных лучше умолчать.

В Катга-Кургане стоит линейный батальон и есть общество. Кроме того, близость Самарканда и хороший почтовый тракт допускают возможность доставлять себе развлечение поездками в столицу Зеравшанского округа. Жаль только, что здешний климат неблагоприятен: тут очень развиты лихорадки, происходящие вероятно от сырости долины Зеравшана.

Наняв лошадей для себя, для людей и под вещи, мы выехали 5-го октября из предельного поселение русских владений в Туркестане и, проехав 15 верст, вступили на иноземную почву. Впрочем, никаких признаков переезда границы тут не имеется. Нет ни таможен, ни шлагбаумов, ни пограничной стражи; переехали мостик через ручей, впадающий в Зеравшан, и дело сделано, — вы заграницей. В жителях тоже нет ни малейшей разницы: те же чалмы м ермолки, те же халаты и тот же сартовский язык.

Мы сделали в этот день только 45 верст, так как выехали поздно из Катта-Кургана и только вечером, когда уже стемнело, достигли Зиаэдина, местопребывание бека. Извещенный заранее о вашем приезде, он встретил нас на дворе своего дома, в богатой чалме и парадном халате. У ворот был выстроен почетный караул из 10-ти или 12-ти бухарских солдат.

Поставленные в две шеренги, бухарские воины держали ружья на караул по нашему, хотя и не совсем правильно, и смотрели довольно бодро, только в глаза бросалось совершенное отсутствие ранжировки: маленькие и большие люди стояли, как нарочно, через одного, что для привычного к нашему фронту глаза казалось очень странным. Люди были одеты в синие куртки, вроде мундиров, и широкие, красные шаровары, на голове имели фески, подобные турецким, а у левого бедра тесаки. Вообще, солдаты имели вид только что набранных рекрут, попавших в первый раз в строй.

Мне не случалось видеть значительных масс бухарских войск и их военных эволюций, но то, что я видел, не особенно высоко поставило их в моем мнении. От других мне приходилось слышать, что бухарская пехота и разделена, по европейски, на батальоны, имеет достаточное число офицеров и даже военные хоры духовой музыки, но движение частей не отличаются стройностью и люди обучены очень слабо. Артиллерия вооружена орудиями разных систем и видов и имеет разнообразную запряжку: в одной и той же батарее некоторые орудие и ящики запряжены в шесть лошадей, а другие в четыре. Кавалерия вся иррегулярная и почти вовсе не обучена, хотя все люди отличные наездники. Таким образом, можно вывести заключение, что боевых достоинств бухарская армия не имеет и едва ли способна к энергическому и продолжительному сопротивлению в поле.

Предложив нам дастархан и разменявшись обычными вопросами о здоровье, начиная с самых высоких лиц, с чего неизбежно начинается всякий разговор с местными властями государств Средней Азии, бек оставил нас в комнате, отведенной для ночлега.

Дастархан, или угощение, составляет обязательную принадлежность каждого приема у местных жителей Средней Азии. Он состоит из различных лакомств, как то: пряников, орехов, кишмишу, изюму, миндалю, простых конфект, сушеных и свежих фруктов, медовых и хлебных лепешек и проч. Все это раскладывается на большие, оловянные блюда и выставляется на большом столе, а за неимением его — прямо на ковре, посреди отведенной для гостей комнаты. Кроме того, приносят небольшие головы сахару и леденцы в деревянных коробках, подают чай, всегда пареный и очень плохой, пилау, иногда шашлык и пельмени. Разнообразие в угощении никогда не бывает; принимает ли значительное лицо в Бухаре или какой-нибудь деревенский аксакал — подается то же самое. Разница только в количестве и отчасти в качестве выставляемых лакомств и подаваемых яств.

Отказаться от дастархана — значит нанести глубокое оскорбление хозяину. По-настоящему не следует даже ничего оставлять. Этим правилом вежливости часто пользуется прислуга гостей: обирает со стола все до чиста и продает по дешевой цене в другом месте. Опять эти продукты идут в дастархан, опять продаются и т. д. до последних пределов возможности. Говорят, что беки, встречающие приезжающих в бухарские владение русских дастарханами, представляют счет израсходованным на сей предмет суммам и получают их в возврат из казны. Угощая гостей лакомствами, купленными по дешевой цене у прислуги предшествовавших гостей, и представляя счеты по стоимости новых, любезные хозяева не остаются в накладе. При продолжительном пребывании в Бухаре, эти однообразные дастарханы и угощение так надоедают, что, например, на пилау просто смотреть противно.

Зиаэдин совершенно такой же сартовский город, как и туркестанские местные поселения. Узкие, кривые улицы проходят между глиняными стенами, в которых местами сделаны ворота и калитки. Иногда, особенно на углах улиц, попадаются маленькие базарчики из трех-четырех лавчонок. Укреплений здесь нет.

На следующее утро бек проводил нас в путь, и мы, сделав около 25-ти верст, приехали в город Кермине, в котором имеет местопребывание сын бухарского эмира, именуемый Тюра-Джан. Так как я не имел никаких поручений в Бухару, то и не должен был ему представляться, а остановился в доме бека, где был приготовлен изобильный дастархан.

Кермине считается самым большим городом в Бухарском ханстве после столицы, но хотя население его значительно, видом он нисколько не лучше других восточных городов. День нашего приезда был базарный, почему около крепостной стены толпилась огромная масса народа в самых разнообразных, разноцветных костюмах. Товары и продукты были разложены прямо на земле и торговцы сидели около них правильными рядами. Вообще же толпа обывателей, шатающихся по базару, приходит вовсе не с целью покупать, а просто потолкаться и поболтать, потому что средне-азиатцу очень трудно просидеть весь день дома, — он все время проводит на улице.

Дом, в котором мы остановились, довольно хорошо и удобно построен. Со стороны улицы видно только глухую стену с воротами, а внутри — обширный двор: посредине пруд, обсаженный деревьями, а кругом — жилые помещения. Из каждой комнаты выходит на двор несколько дверей, окон же нет вовсе. Одна из построек — с широкой частью, крытой террасой, с деревянными, крашеными столбами, в виде колонн. Мебели в комнатах нет, пол устлан коврами, а в стенах сделаны углубление с полками. Для сиденья служат подушки и толстые одеяла. Только в Кермине, Зиаэдине и Бухаре дастархан был поставлен на столе, а в первых двух городах около стола стояли даже три или четыре стула. В прочих местах угощенье подавалось на ковре.

Вечером любезный хозяин устроил для нас тамашу и танцы бачей или мальчиков, одетых женщинами, так как женщины никогда не показываются. О тамаше и других бухарских увеселениях я расскажу дальше, когда буду описывать пребывание в гор. Бухаре, где мне довелось видеть эти зрелища в более обширном и совершенном виде.

В 16-ти верстах от Кермине дорога пересекается полосой земли в 24 версты ширины, называемой «голодною степью». Почва совершенно бесплодная, покрытая гребенщиком, воды нет вовсе, население тоже. Хотя это совершенная пустыня, но грунт дороги твердый м проезд не представляет никаких затруднений.

По ту сторону «голодной степи», до самого города Бухары, на протяжении почти 50-ти верст, страна обработана и густо населена. Дорога очень часто проходит по кишлакам, а подъезжая к столице поселения — тянутся непрерывною линией. Следует заметить, что хотя дорога от Катта-Кургана до Бухары считается неудобною для экипажей и по ней ездят только верхом или на арбах, но она вполне годна для какого угодно экипажа. Только поправив в некоторых местах мостики через арыки, можно очень спокойно ехать по ней в коляске.

Сделав большой, утомительный переезд, мы приехали в Бухару поздно вечером и долго ждали, пока отворят ворота, хотя нас ожидали и приготовили помещение в доме русского посольства. В это время в Бухаре находился состоявший тогда чиновником по дипломатической части при туркестанском генерал-губернаторе статский советник Ибрагимов, который принял нас весьма радушно и угощал по-европейски во все время нашего пребывание там, что было для меня весьма приятно, так как пилау успел уже надоесть донельзя.

Не смотря на то, что Бухара находится недалеко от русских пределов, ведет с Россией значительную торговлю и служит местопребыванием многих русских и вообще иностранцев, там нет ни одной гостиницы или ресторана и невозможно ничего достать по части европейской кухни. Водки, вин и вообще крепких напитков также нет. Здесь не только стесняют, но даже вовсе запрещают их продажу — как предметы, не дозволенные религией. Прежде даже нельзя было достать табаку и папирос и только в последнее время они начали появляться, да и то весьма плохого качества. Мне случилось видеть даже сигары. Очень не любят также присутствие в городе европейских женщин и даже просят их уезжать, на том основании, что, гуляя по улицам с открытыми лицами, они производят соблазн. Туземных женщин на улицах почти не видно, а если и встречаются, то плотно закутанные в голубые плащи с длинными, сшитыми вместе за спиной рукавами, так что совершенно нельзя разобрать форм. Этот неуклюжий мешок составляет неизбежное одеяние сартовских и бухарских женщин на улице. Он надевается на голову, а из под него спускается на лицо, а иногда почти до пояса, чадра.

Бухара построена на ровной местности и широко раскинулась. Только дворец эмира стоит на холме, посреди города, и окружен высокою, зубчатою стеной, изображая как бы цитадель относительно крепостной стены, окружающей центральную часть. В городе есть несколько больших мечетей и медресе красивой постройки, но внутренность их лишена каких бы то ни было украшений, так как они воспрещены законом. Вообще внутренность магометанских храмов очень однообразна, мрачна и печальна. Между прочим, у одной из мечетей построена громадной высоты круглая башня, назначаемая для сзывания народа на молитву. С этой башни сбрасывают приговоренных к смерти преступников. В царствование настоящего эмира, как мне говорили, был только один случай подобной казни: эмир, велел сбросить с башни служителя, изобличённого в лжесвидетельстве. Замечателен также в Бухаре базар или, по-нашему, гостиный двор. Это обширная, крытая, глиняная постройка, имеющая несколько улиц и проходов. В своде сделаны отверстие для прохода света, а на перекрестках и местами по улицах повешены фонари. С обеих сторон тянутся ряды лавок, хотя не блестящей внешности, но заваленные товарами. Вид базара напоминает большой пассаж, только, конечно, не такой изящной наружности, как европейские пассажи. Базар очень оживлен: тут с утра до вечера толчется большинство мужского население столицы. Торгуют также на площади перед воротами дворца, как у нас на толкучем рынке; здесь можно видеть целый день сплошную массу ничего не делающего и глазеющего по сторонам народа.

Окраины города, наоборот, очень пустынны. Можно проехать несколько улиц и никого не встретить; иногда разве попадется старый бухарец верхом на ишаке (осле), да у некоторых ворот торчат маленькие дети, очень невзрачно одетые и всегда грязные. Я объехал окраины и нахожу в них много сходства с кишлаками; трудно даже определить, где оканчивается город и начинаются подгородные селения. По всей вероятности под городом подразумевается только центральный квартал, окруженный стеною. Но не следует предполагать, судя по многолюдности центра, а главное базара, что народонаселение живет здесь скученно: большинство горожан приходят с окраин, проводят весь день на базаре и к вечеру возвращаются домой. Оба пола ведут совершенно противоположную жизнь: женщины никогда или очень редко выходят из дома, а мужчины никогда не сидят дома.

Через два или три дня по прибытии, я поехал, сопровождаемый небольшим конвоем из казаков, представиться живущему во дворце Куш-беги, который принял меня весьма вежливо. В комнате, где было подано угощенье, стоял стол и три деревянных кресла с твердыми сиденьями, так что мы сидели и разговаривали по-европейски. Для еды были даже поданы тарелки, ножи и вилки — единственный случай, когда я видел в Бухаре эти необходимые и обыденные у нас принадлежности стола.

После нескольких обыденных фраз о здоровье и о цели путешествия, мы встали и откланялись почтенному министру. Разговоры со значительными лицами средне-азиатских государств бывают всегда очень трудны и натянуты, так как производятся через переводчика, которым следует пользоваться с большой осторожностью, если он не доверенное лицо. Переводчик часто путает фразы, прибавляет свое и говорит совсем не то, что вы сказали, так что если пуститься в многословный и интересный разговор, то рискуешь попасть в большой просак: узнаешь не то, что желаешь узнать, и передашь не то, что хочешь передать. Служащие здесь переводчиками джигиты часто сочиняют такие штуки из корыстолюбивых или других каких либо видов.

Мы пробыли в Бухаре девять дней и провели время не скучно, благодаря любезности И. И. Ибрагимова. Днем читали, гуляли и катались по городу, а по вечерам нас развлекали томашами и сценическими представлениями.

Пляски бачей, сопровождаемые музыкой, составляют главное, почти единственное увеселение туземцев Средней Азии. Инструментами оркестра являются бубны, разогреваемые на жаровнях, и металлические тарелки, по которым колотят пальцами, издающие весьма не гармонические звуки. Под эту шумную и не совсем мелодичную музыку вертятся, скачут, кривляются и машут руками переодетые в женский костюм мальчики с длинными, привязанными волосами. Мне нередко доводилось видеть эти пляски в Ташкенте и Самарканде, но чего я никогда не слышал, это — пение бачи. У одного из представлявших «артистов» довольно большой и приятный голос; он поэтому не пляшет, а только поет, и его пение, как я слышал, очень нравится эмиру. Сначала оно кажется лишенным всякого смысла и гармонии, но если несколько привыкнуть и вслушаться, то можно разобрать мотив, не лишенный приятности. Мелодичнее всех любимая песня эмира о значении дружбы и необходимости иметь в жизни друга. Вообще содержание песен очень нравственное; восхваляются разные добродетели, а иногда даже религиозное. Аккомпанирует певцу особенный инструмент, формою похожий отчасти на гитару, а отчасти на скрипку. На нем натянута одна струна и играют смычком. Звуки выходят резкие и заунывные. Музыкант, игравший при нас, имеет довольно развитый музыкальный слух: он очень верно подбирал на своем инструменте разные русские мотивы, которые ему напевали, и выходило очень недурно.

Особенно оригинальны были виденные нами комедии. Главным лицом в них является любимый комический актер эмира Джурабай.

Он исполняет должность режиссера и начальника трупы, в которой, впрочем, кроме его, нет ни одного порядочного актера. Во всех представляемых сценах Джурабай играет главную, почти единственную роль, другие же назначаются только для реплики или изображают животных и даже неодушевленные предметы, как, например, седалища, мельницы, повозки и т. п. Содержание сцен большею частью заключается в осмеянии разных личностей или местных обычаев. Сущность представляемого легко понять по выразительной пантомиме, сопровождающей разговор. Между прочим, мы видели изображение охоты на сайг, школы, еврейских похорон, судебного разбирательства, похождение нищего, мельника и проч. Каждая сцена продолжается около получаса и даже дольше. Всего удивительнее то, что в числе изображаемых лиц являются в комическом виде магометанские духовные лица, над которыми, насколько я мог понять и узнать через переводчика, Джурабай довольно едко насмехается. При известной набожности мусульман, трудно было предполагать, что у них дозволяются подобные вольности.

Зрители следят за ходом действие с большим интересом; по их оживленным лицам и громкому смеху сейчас видно, что зрелище им очень нравится. Вообще я заметил, что туземное население Средней Азии питает большое расположение к разным зрелищам и представлениям. Обыкновенно медленные, вялые и сонные, они при этом оживляются до такой степени, что иногда вмешиваются в действие и дают реплики находящемуся на сцене актеру. Насколько она почитают сценический талант — можно видеть из того, что Джурабай пользуется большим почетом и известен всем жителям столицы, которые кланяются ему при встрече и вообще относятся к нему с большим уважением.

Возвращаясь к представлениям, следует еще упомянуть о сценической обстановке и о костюмах. Обстановки при спектаклях вовсе не существует; представление происходит посреди комнаты, на ковре, без всяких декораций или подобие сцены, а костюмировка совершенно первобытная. Впрочем, так как сюжеты взяты из вседневной жизни, то и костюмов особенных не требуется. Например, для изображение нищего актер раздевается до нага, повязывает вокруг бедр кусок холста и берет в руки посох, — нищий готов. Для изображение сайг актеры также раздеваются, обертывают туловище бараньей шкурой шерстью наружу, а ко лбу прикрепляют рога, — являются сайги. Станет комедиант посреди комнаты, растопырит руки и ноги, — значит ветреная мельница. Таким образом обстановка основана на сильном воображении зрителей. Не смотря на всю первобытность описываемых мною представлений, они не скучны, особенно если понимать местный язык, потому что Джурабай действительно искусно копирует различные личности. Недостаток его заключается в том, что иногда он уж слишком утрирует и паясничает. Впрочем, это необходимо, чтобы заслужить одобрение малоразвитых зрителей.

Во время пребывание в Бухаре, я несколько раз присутствовал при представлениях. Конечно, они могут представить интерес только в смысле изучение местных нравов, а затем очень надоедают, но приходится на них присутствовать, чтобы не обидеть хозяев, угощающих этими занимательными зрелищами приезжего гостя, и может быть воображающих, что они доставляют ему огромное удовольствие.

После девятидневного пребывание в столице Бухарского ханства, мы отправились дальше, на город Каракуль и крепость Усты, находящуюся на берегу р. Аму-Дарьи.

От Бухары до Каракуля, на протяжении 50-ти верст, дорога опять идет все время кишлаками, как и до столицы. Поля засеяны и множество арыков прорезают их по всем направлениям. Везде заметна деятельность и оживление; но за Каракулем населенность постепенно уменьшается, а в 16-ти верстах от этого города начинаются глубокие пески, которыми приходится проезжать до самой Аму-Дарьи, на протяжении около 35-ти верст. Ничего нет печальнее и неприятнее путешествие этими песками. Они наносные и приносятся северо-восточным ветром из киргизских степей. С каждым годом пески подвигаются дальше и дальше, хотя медленно, но настойчиво, и придет когда-нибудь (хотя и очень не скоро) время, когда долина Зеравшана и Бухара, средоточие ханства, будут засыпаны. Песчаная степь представляет большие холмы или барханы, покрытые редким кустарником саксаула и других растений. На поверхности барханов отчетливо видны слои песка, наносимого ветром. Съемка и изучение пути в здешних песках едва ли может принести какую либо пользу, потому что дорога меняется несколько раз в году. Если бы пришлось войскам проходить через эти степи, то необходимы хорошие проводники и исследование местности непосредственно перед движением. Пользоваться описаниями и планами, снятыми в прежнее время, весьма опасно.

Дорога или, вернее, тропинка, возможна только для вьючного движения идет все время косогорами, переходя с одного бархана на другой, с большими извилинами. Иногда она совсем пропадает, так что даже проводники, хорошо знакомые с местностью, принуждены прибегать к розыскам. Случается также, что караваны верблюдов, следующие от берегов Аму-Дарьи к Бухаре или в других направлениях, сами прокладывают себе новые тропинки, почему легко сбиться с дороги и выехать совсем не к тому месту, куда нужно.

Одно из больших неудобств песчаных степей — это полное отсутствие воды на поверхности земли. Лица, опытные в подобных путешествиях, знают, что под слоем песка находятся часто породы не пропускающие влагу, так что стоит вырыть колодец в 1 — 2 аршина глубины, чтобы добыть воду, но подобные места не всегда встречаются: можно рыть много и безуспешно, — здесь необходима опытность и, отчасти, удача. Люди же, не знающие свойств песчаных степей, если не запасутся в достаточном количестве водой, особенно в жаркое, летнее время, много натерпятся бед. Путешествие летом здесь ужасно тяжело: песок увеличивает жар и животные едва передвигают ноги по трудной дороге под палящими лучами солнца. Если же поднимется ветер, то песчаная пыль осыпает несчастных путников, попадая в глаза, в нос, в рот и в уши.

К счастью, мы путешествовали не летом, имели запас воды и легко прошли песчаную степь, т. е. относительно легко, потому что движение по глубокому песку, косогорами, крутыми подъемами и спусками было настолько медленно и трудно, что, выехав из Каракуля рано утром, только поздно вечером выбрались из песков, до такой степени утомленные, что отказались от намерение доехать до Усты и остановились на ночлег в первом попавшемся кишлаке, в четырех верстах от этой крепости; вещи же наши прибыли только на следующий день.

Каракуль — город совершенно подобный местным населенным пунктам Туркестана и не представляет ничего интересного для путешественника, но крепость Усты очень оригинальна. Небольшая скала неправильной формы, с почти отвесными скатами, одиноко возвышается на самом берегу Аму-Дарьи. Верх скалы увенчан каменною, зубчатою стеною с единственными воротами, к которым нужно подниматься по крутой лестнице, высеченной в самом отлогом, южном скате скалы. Вверху видно несколько строений, возвышающихся над стеной, а внизу, у подножия, несколько навесов для животных и построек, служащих караван-сараем для проходящих караванов.

Крепость Усты несколько похожа на средневековый рыцарский замок. Она совершенно неприступна для кочевых туркмен, рыскавших прежде большими шайками по берегам Аму-Дарьи. Даже в настоящее время и с помощью артиллерии, нелегко овладеть этим орлиным гнездом. Небольшой гарнизон, хорошо защищенный от навесного огня и достаточно снабженный боевыми и продовольственными запасами, может долго продержаться, если не употребить в дело мин, потому что взобраться по отвесным скатам скалы совершенно невозможно. Тем не менее, крепость эта имеет очень мало значение в военном отношении, потому что ее можно блокировать весьма небольшим отрядом, а гарнизон, запертый в своем неприступном гнезде, лишен возможности обороняться активно. Кажется, эта крепость теперь упразднена, потому что на укреплениях не видно никакого вооружения, она плохо поддерживаются и гарнизона нет. Причина, по всей вероятности, в том, что набеги туркмен в последнее время почти прекратились, а если и показываются шайки, то очень малочисленные и способные только на мелкое воровство, но не на разбой в больших размерах.

В Усты я видел в первый раз зиндан или бухарскую тюрьму. В земле вырыта яма, глубиною сажен в пять; верхнее отверстие узкое, в роде колодезного, а внизу яма уширена. В эту пещеру сажают преступника и заваливают камнем верхнее отверстие почти наглухо, так что свет и воздух проникают туда только через узкую щель. Заключенному не дают ровно ничего — ни седалища, ни подстилки для спанья, а пищу и питье спускают раз в день на веревке. В этом то клоаке, наполненном всякими отвратительными гадами и насекомыми, преступник просиживает иногда несколько лет. Мне рассказывали, что некоторые сидели в зиндане до 20-ти лет, и я лично знаю одного бухарца, бывавшего в Туркестане и говорящего по-русски, который высидел в зиндане семь лет.

Право сажать в зиндан имеет не один эмир, а каждый бек, во владениях которого устроено это милое помещение, и я слышал, что беки пользуются им не только как беспристрастные судьи, но и с корыстолюбивыми целями, сажая туда людей сомнительной виновности и требуя за освобождение более или менее значительное вознаграждение. При деспотическом правлении и плохо организованном контроле, подобные случаи конечно возможны, но они не вполне безопасны для бека-афериста: если эти проделки дойдут до сведения эмира, то сам бек рискует занять подобную же квартиру, что неоднократно и случалось.

Осмотрев крепость, мы полюбовались прелестным видом, открывающимся во все стороны на огромное пространство. С обеих сторон Аму-Дарьи расстилается совершенно ровная степь, по которой протекает широкая, извилистая река. На правом берегу, местами, виднеются усаженные деревьями кишлаки и обработанные поля; левый же совсем пустынный и представляет обширную песчаную равнину, простирающуюся до самого Ахал-Текинского оазиса. Затем был подан завтрак у бека, по-видимому, доброго и радушного старика. Его область, составляющая прибрежную полосу Аму-Дарьи, не богата населением и он довольно беден, сравнительно с другими беками. До неизменного дастархана мы, конечно, не прикоснулись, но выпили по нескольку чашек чаю с хлебными лепешками. Бек был так любезен, что предложил своего сына, чтобы проводить нас до селение Ильджик где останавливаются каюки, и помочь в найме лодки для переезда в Петроалександровск.

От Усты до Ильджика береговая полоса довольно населена и кишлаки встречаются часто; самый же Ильджик небольшое поселение и непонятно, почему именно оно выбрано местом стоянки каюков. Отсюда нет дорог внутрь страны, а только к югу на Усты и по берегу к северу на урочище Ак-Рабат. Даже движение на Мерв выгоднее от Усты, так как там удобная переправа через АмуДарью. Устройство места нагрузки у Ильджика может быть оправдано разве только тем, что здесь река довольно глубока у берега и каюки могут нагружаться непосредственно, без необходимости устраивать пристань. Если бы место нагрузки находилось около Усты, то нужно бы было сделать пристань, на что не является охотников, так как торговое движение по Аму-Дарье весьма незначительно.

II.

Описание каюка. — Стоимость провоза. — Устройство на каюке. — Плавание по АмуДарье. — Берега .— Высота воды. — Мели. — Ночлеги. — Урочище Кабаклы. — Воинственный бек. — Прибытие в Петроалександровск.

Каюки — единственные суда, плавающие по Аму-Дарье. Они служат для провоза товаров почти исключительно вниз по реке, из Бухарского ханства в Аму-Дарьинский отдел. Обратное же движение производится обыкновенно порожнем, потому что приходится тянуть суда бичевою, что чрезвычайно трудно: река у берегов мелка и часто встречаются мели, препятствующие движению тяжело нагруженных, глубоко сидящих в воде судов.

Каюк представляет неглубокую, плоскодонную барку, с низкими бортами, с остроконечным носом и кормою. Борта обшиты фашинами и скреплены четырьмя или пятью поперечными брусьями, разделяющими каюк на два крайние, треугольные отделение и три или четыре средние. Крайние отделение очень не велики; в носовом сделаны четыре уключины для весел и сложен каменный очаг для варки пищи. В средних отделениях укладываются товары, упакованные в капы или мешки из грубой материи. Вес каждого капа зависит от товара, который в нем находится: так, например, вес капа с табаком 9—10 пудов. Каюк очень тяжело нагружается, так что когда он нагружен, то на поверхности воды видна только фашинная обшивка бортов, нос и корма. При этом он сидит от трех до четырех футов. Капы кладутся рядами, один на другом, вдоль и поперек попеременно, и только крайние отделение каюка оставляются свободными. В носовом помещаются четыре гребца, причем каждый действует одним веслом, а в кормовом лоцман, управляющий каюком посредством длинного шеста. Нет ни мачт, ни парусов, ни руля. Нет также никакого подобие каюты или какого-нибудь крытого помещения.

Применяя каюк к военным целям, можно сказать приблизительно, что на нем можно поместить полуроту боевого состава или 25 — 30 кавалеристов. Впрочем, каюки бывают различной величины, и я беру вместимость среднего.

Провоз на каюке стоит очень дорого. Часть этих судов принадлежит бухарскому эмиру, но большинство частным лицам, так что плата за провоз назначается по взаимному соглашению, причем каючники имеют склонность сильно запрашивать и следует много и упорно с ними торговаться. За целый каюк от Чарджуя, главной их станции, до Петроалександровска, приблизительно до 500 верст, платится около 280 рублей. Цена эта определяется весом товара, который может быть нагружен на судно, при известной стоимости провоза одного пуда. Нечего и говорить, что эта плата очень велика и объясняется только малым числом каюков, плавающих по реке. Впрочем, плата бывает в высшей степени разнообразна; она зависит от числа свободных каюков, от времени года, от обстановки и значение лица, которое нужно везти. С одних берут очень дешево, с других дерут немилосердно и большинство европейцев следует причислить к последней категории. Во всяком случае, прежде чем отправиться в путь, нужно хорошенько сторговаться, точно условиться в цене и взять письменное подтверждение заключенного найма, иначе можно легко попасться и заплатить втридорога. Одною из главных причин дороговизны провоза является необходимость каючникам возвращаться назад порожнём, так что они берут плату как бы за двойной путь.

Не смотря на такую, кажущуюся с первого взгляда, дороговизну путешествие по Аму-Дарье, можно проехать на каюке гораздо дешевле, только с условием не иметь при себе слишком много вещей и отказавшись от некоторых удобств. Если нанять целый каюк, то можно раскинуть на нем палатку или даже устроить нечто вроде каюты и гулять свободно по судну во время плаванья. В атом случае каючник подчиняется воле нанявшего его путешественника, едет днем и ночью, останавливается, когда и где угодно нанимателю и т. под. При дешевой же перевозке приходится проводить все время под открытым небом и состоять в распоряжении хозяина каюка.

Дешевый способ заключается в том, что путешественники едут вместе с товарами, заменяя собою и вещами несколько капов одного с ними веса. Таким образом, они уплачивают только стоимость провоза товара, который заменили. Для людей устраивают помещение между тюками, вещи складывают на тюки и даже отводят места для лошадей, если они есть у проезжающих. Конечно, в этом случае не может быть и речи об устройстве каюты или палатки и вообще помещение далеко не отличается удобством, но за то и цена гораздо умереннее.

Не имея средств нанять целый каюк, я прибегнул к последнему способу. Нас было четверо людей, четыре лошади, четыре вьючных ящика, седла, железные кровати и несколько других мелких вещей. Осмотрев все и определив, сколько капов мы заменяем, при известной стоимости каждого капа в 18 теньг (теньга - серебряная бухарская монета, ходила в то время по курсу 28 копеек, каючник сговорился довезти нас с лошадьми и вещами за 50 руб. Это было очень не дорого, но мне пришлось таки порядочно поторговаться — он запросил сто. За эти же деньги хозяин каюка обязался кормить нас всю дорогу, два раза в день, пилау, а лошадей джугарой. Что же касается до продолжительности пути, то каючник не сказал ничего определённого, объявив только, что надеется приехать в Петроалександровск дней через семь или восемь. Это мне показалось ужасно долго, тем более, что я слышал, как некоторые совершали этот переезд в три, четыре дня. Однако же впоследствии я убедился, что быстрота езды находится в зависимости от времени года и месяца. Мы ехали в самое невыгодные время: в октябре очень мало воды в Аму-Дарье, река сильно мелеет и, кроме того, пришлось новолуние, когда ночи очень темны. Конечно, при подобной обстановке ехать ночью было совсем невозможно и приходилось каждый вечер останавливаться на ночлеги, тем более, что каюк был сильно нагружен, глубоко сидел в воде, а рабочих на веслах было всего пять человек. Они гребли почти бессменно весь день и до того уставали, что трудно было и требовать от них еще ночной работы. Таким образом, мы делали средним числом около 50-ти верст в сутки.

Переговоры о найме были окончены в день нашего прибытие в Ильджик и на следующее утро мы могли начать путешествие водою.

Место нагрузки находится в полуверсте от селения и действительно довольно удобно: берег настолько высок, что каюки стояли вплотную и товары нагружались с помощью досок. На берегу оказалось много народа и большое количество капов. Мы должны были ехать в большом обществе. Каючники редко плавают по Аму-Дарье в одиночку; большею частью едет вместе от четырех до шести каюков и даже больше, особенно во время мелководья. Лодки часто садятся на мель и приходится помогать друг другу. Впрочем, насколько я мог заметить, и хозяева, и работники довольно эгоистичны: если с товарищем случится несчастье, они едут дальше и еще смеются над ним, оставляя его выпутываться из беды как знает. По крайней мере, сколько раз мы ни садились на мель, никто нам никогда не помогал, и мы принуждены были поправлять дело одними собственными силами. Другая причина привычки путешествовать в компании заключается в боязни встретиться с шайкой туркмен, рыскающих по левому берегу Аму-Дарьи. В прежнее время они даже переплывали реку и грабили на правом берегу. После Ахалтекинской экспедиции набеги и разбои туркмен прекратились и мне кажется, что эта опасность теперь больше воображаемая. Если туркмены и появляются, то в слишком незначительных силах, чтобы рискнуть на открытое нападение. Я узнал о прекращении разбоев от довольно компетентного в этом отношении лица — кабаклинского бека. Что до меня касается, то я нисколько не ожидал нападение и проехал этот столь опасный некогда путь вчетвером почти без оружия, так как у нас было всего два револьвера Смита и Вессона с один револьвер-бульдог. Винтовок-же мы вовсе не имели.

Помещение для меня и С. Д. Гескета было устроено по самой середине каюка, между капами с табаком. Оно имело вид четырехугольника и было настолько просторно, что мы могли очень удобно сидеть или лежать. Между нами поставили вьючный ящик в виде стола, а на подстилку подостлали несколько кошем и одеял. Денщики расположились на капах около вещей. Две лошади были поставлены головами к борту, а хвостами друг к другу, около носового отделения, а две —  кормового. Стояли они довольно удобно, но весьма трудно было сводить их на ночь на берег, потому что мы не имели ни мостков, ни досок, и им приходилось прыгать. Оставлять же лошадей ночевать на каюке тоже оказалось неудобным: они били копытами далеко не прочное дно, так что уже на третий день пути оказалась течь. Впрочем, степные лошади скоро приноравливаются ко всякой обстановке. Наши добрые кони прекрасно перенесли путешествие водою и не доставили нам ни малейшего беспокойства. Поместившись, таким образом, довольно сносно, мы проводили целые дни в чтении или рассматривали карту и определяли урочища, мимо которых проезжали. Погода нам очень благоприятствовала: во все время переезда дождя не было ни раза.

Хотя Аму-Дарья от самого Ильджика почти до Петроалександровска, на протяжении около 300 верст, сохраняет одно главное направление на северо-запад, но делает много мелких изгибов, почему путь водою гораздо длиннее, чем по берегу. Местами приходится настолько заворачивать, что едешь как будто в обратную сторону. Фарватер не так изменчив, как в Сыр-Дарье, но всё-таки представляет много изгибов. Редко он проходит посередине реки; иногда приближается к правому, но большею частью к левому берегу и местами довольно узок. Течение быстрое, особенно во время половодья, но в то время, когда мы ехали, оно было не особенно быстро и приходилось все время работать веслами.

Берега, особенно левый, совершенно отлоги. На правом берегу иногда виднеются небольшие холмы, образующие скалистые, местами почти отвесные обрывы в реку. Иногда значительные массы земли, постоянно подмываемые, обрушиваются с большим шумом в воду, почему контур берегов изменяется. Группы прибрежных холмов известны под названием разных урочищ, но селений, исключая Кабаклы, нет ни на правом, ни на левом берегу; на правом иногда встречаются только развалины кишлаков, а иногда и укреплений. Как видно, некогда здесь было население, но теперь это совершенная пустыня. В некотором расстоянии от берегов начинаются песчаные степи, которые тянутся, с одной стороны, до самого Аму-Дарьинского отдела, а с другой — до Хивинского оазиса.

Растительности на берегах почти нет никакой. Иногда попадаются небольшие, редкие кусты, которые составляют плохой материал для топлива, разве для костров. Но эта растительность встречается редко; большая часть берегов совсем обнажена.

Аму-Дарья река многоводная, но количество воды сильно изменяется под влиянием времен года. Весною и летом, вследствие таяния снегов в горах, где берет начало река и её притоки, вода бывает очень высока и случаются значительные разливы, но в конце осени прибыль воды уменьшается и образуются мели, так что плаванье затруднительно для глубоко сидящих судов. Даже каюки принуждены много лавировать и быстрота течение часто увлекает их на мель. Так как каюк судно плоскодонное, то столкнуть его с мели можно легко и скоро, но все-таки эти случаи задерживают плаванье и не допускают возможности продолжать путь ночью, даже и при лунном свете. Во время нашего переезда мы ежедневно садились на мель по нескольку раз и сходили с неё с помощью шестов. Только один раз пришлось рабочим сойти в воду, чтобы столкнуть лодку.

От конца декабря до половины февраля, в нижнем течении и в дельте река замерзает, так что плаванье на это время прекращается. Лед бывает настолько толст и крепок, что не только люди и животные могут переходить спокойно, но он выдерживает и навьюченные повозки. Конечно, продолжительность замерзание и толщина льда находятся в прямой зависимости от степени суровости зимы.

Мною взята зима 1881—1882-го годов, которая сопровождалась большими холодами во всем Туркестане.

Все сказанное о свойствах Аму-Дарьи заставляет прийти к заключению, что хотя река эта более удобна для плавания, чем Сыр-Дарья, но все-таки представляет много невыгод. Она не может быть эксплуатируема в течение целого года и хотя судоходна почти до верховьев, но необходимо основательное знакомство с фарватером и вообще с её свойствами. Быстрота течения очень затрудняет движение вверх тяжело нагруженных не паровых судов и барок, а тянуть их бичевою весьма затруднительно вследствие мелей, образующихся у берегов. В некоторых местах по этим отмелям очень опасно ходить, хотя это и незаметно по наружному их виду. Они не могут вынести тяжести человека, который погружается в них постепенно до самого пояса и даже может быть совершенно поглощен. Не зная свойств аму-дарьинских отмелей и обманутый внешним видом, я раз пошел по отмели и скоро мои ноги стали погружаться все глубже и глубже; я не мог, наконец, их передвинуть и чувствовал, что меня тянет вниз. Если бы мне не была подана скорая помощь, то эта экскурсия могла бы кончиться очень печально. Что же касается до остановки судов у берегов, то в этом отношении затруднений быть не может, потому что они почти везде плоские и низменные. Только в некоторых местах, по правому берегу, встречаются обрывы, да и то настолько невысокие, что не мешают причаливать. Плавание наше начиналось с восходом солнца и оканчивалось на закате. Мы обыкновенно приставали к правому, бухарскому берегу, хотя бы, ко времени остановки, каюк и находился у левого. Это происходило не вследствие случайности: лодочники все-таки были не вполне спокойны относительно туркмен и предпочитали находиться под защитою реки. Впрочем, если бы разбойники явились в значительном числе и решились произвести нападение, то едва ли бы река задержала их. Они отличные наездники и перейти вплавь Аму-Дарью для них ничего не стоит, особенно во время мелководья. Первые дни и мы были не вполне спокойны, так что я сделал распоряжение, чтобы люди наши дежурили ночью поочередно. По мере движение к северу, к русским владениям и Хивинскому ханству, опасность, а равно и наша бдительность постепенно уменьшались. От урочища Ичке-Яр, где русская граница упирается в Аму-Дарью, опасность совершенно исчезает.

Первый ночлег мы провели на берегу, но он нам очень не понравился, и мы предпочли на будущее время нашу каюту без крыши между капами с табаком. Тем не менее, ночлеги были не особенно приятны. Днем, не смотря на позднее время года было настолько жарко, что мы сидели в расстегнутых сюртуках, иногда даже солнце пекло, а ночью было так холодно, что приходилось надевать тулуп. Сырость стояла над водою в виде густого тумана; на заре же был настоящий мороз. Топлива по берегам встречалось немного, да и то очень плохого качества. Попадался и крупный саксаул, только весьма редко. Во время плавание по Аму-Дарье необходимо запасаться топливом в тех местах, где его можно найти. Мы часто причаливали к берегу среди дня для этой цели. Опытные лодочники знали, что без такой предосторожности они рисковали мерзнуть всю ночь.

Только один раз каюк остановился на ночлег у левого берега, близ урочища Кабаклы. Тенистый лес на берегу соблазнил нас: мы приказали раскрыть наши железные кровати под деревьями, завесились от ветра кошмами и отлично выспались. Этот отдых был особенно приятен после нескольких ночей, проведенных на капах с табаком, неровных и твердых как камень. Вечером к нам явился посланный из Кабаклы, который привез дынь и хлебных лепешек и просил пожаловать на следующее утро в гости к беку.

Укрепление и поселение Кабаклы находятся в одной трети расстояния от Ильджика до русской границы, близ урочища Ичке-Яр. Это единственное населенное место до города Питняка, самого южного пункта Хивинского оазиса. Отсюда идут вьючные пути через песчаные степи на Мерв. Пути эти почти не исследованы и очень редко эксплуатируются. Я слышал, что они очень плохи, потому что на них редко можно найти воду и топливо. Впрочем, за достоверность слышанного не ручаюсь; туркмены ходят по ним и в прежнее время часто производили нападение на Кабаклы с целью грабежа. Теперь открытые нападение прекратились, но воровство продолжается. Нам рассказывали, что накануне нашего приезда шайка туркмен увела несколько верблюдов и стадо баранов. Кажется, однако, их успели отбить

Укрепление и местопребывание бека находится в четырех верстах от берега, и мы отправились туда на следующее утро верхами. Почти вся дорога проходит довольно крупным и густым лесом. За версту от Кабаклы лес кончается и начинаются поля, местами обработанные. Самая крепость построена на ровной местности и представляет совершенное подобие других бухарских крепостей; кроме высокой зубчатой стены, нет никаких укреплений. Постройки находятся внутри крепооти, но есть также и снаружи.

Бек принял нас в очень бедной сакле. Ковров, подушек и одеял было весьма немного, а дастархан самый умеренный. Зато сам хозяин явился замечательным типом. Это высокий, толстый и, по-видимому, очень сильный старик, лет 70-ти, с седою, почти белою бородою, до самого пояса. Черты лица его крупные, выражение больших глаз с нависшими бровями свирепое, а приемы и движение очень резкие. Говоря правду, он представляет настоящий тип атамана разбойников, какими их всегда изображают; так и кажется, что видишь перед собою какого-нибудь хищного феодала средних веков. Этот мощный богатырь рассказывал нам, что он всю жизнь свою провел в Кабаклы среди бранных тревог и военных экспедиций. В то время, когда он был молод, туркмены появлялись часто большими шайками и грабили по обоим берегам Аму-Дарьи, так что он не помнит, в скольких сражениях и стычках ему приходилось принимать участие. Он слышал о походе русских в Ахал-текинский оазис и полагает, что теперь грабежи совсем прекратятся. Хотя тревоги и случаются, но разбойники ограничиваются воровством. По-видимому, умиротворение края не особенно нравится воинственному беку, отчасти потому, что он привык вести боевую жизнь, а отчасти, может быть, и потому, что он пользовался материальными выгодами, получая хорошую военную добычу. Туркменские лошади, отличающиеся силою и выносливостью, составляли, вероятно, главный предмет добычи и он выгодно сбывал их. Посидев и побеседовав со старым воином около получаса, мы возвратились на берег и скоро отправились дальше.

Наше плавание продолжалось благополучно в том же порядке, как и в первые дни. По дороге попадались иногда развалины поселений, но людей совсем не встречалось. На шестой день мы достигли урочища Уч-Учак. Здесь довольно высокие холмы подходят к самому берегу Аму-Дарьи. На крайнем холме находятся три вершинки, расположенные в виде треугольника; от этих вершин место получило название.

На седьмой день на левом берегу начала показываться растительность, — мы достигли Хивинского оазиса. Скоро показался город Питняк. Самый город находится в некотором расстоянии от берега; по окрестностям его рассеяны сакли, юрты и деревья среди обработанных полей.

На следующий вечер, довольно поздно, когда уже стемнело, мы причалили к правому берегу и лодочники объявили, что путешествие кончено. Однако, сколько мы ни смотрели, ничего не было видно, кроме пустыни. Оказалось, что Петроалександровск находится в восьми верстах от берега. Мы не знали, как туда добраться. Еще накануне я приказал высадить наших коней на берег и отправил их сухим путем в город, потому что течь в каюке очень усилилась и оставлять на нем лошадей было опасно. Таким образом, мы остались без средств переезда.

Мне до такой степени надоели ночлеги под открытым небом, на твердых капах, что, не смотря на предложение лодочников переночевать на каюке, я решил хоть пешком идти в город, где у меня был знакомый, командир 13-го линейного батальона, полковник Краббе. Отправляя накануне лошадей, я послал ему письмо, с просьбою найти нам приют. Вполне рассчитывая на его любезность, я не мог допустить мысли еще целую ночь мёрзнуть на реке, когда меня ожидала теплая и удобная комната.

Наконец, один из каючников сжалился над нашим положением, пошел в знакомый ему кишлак, находящийся недалеко от берега, и нанял маленькую арбу, на которую положили самые нужные для ночлега вещи, уселись кое-как сами и отправились шагом в путь. После очень неприятного переезда в темноте и по плохой дороге, мы добрались до Петроалександровска. Полковник Краббе встретил нас в высшей степени любезно и указал нанятую им для нас очень удобную квартиру.

III.

Петроалександровск. — Укрепления. — Город. — Лагерь. — Окрестности. — Климат. — Общество в Петровлександровске и характер жизни. — Снаряжение в экспедицию. — Конвой. — Юламейки. — Продовольствие. — Теплая одежда. — Отъезд из Петроалександровска. — Каюта. — Плавание до Нукуса.

Петроалександровск, называемый до сей поры укреплением, хотя и может уже быть причислен к числу городов, представляет главный населенный пункт Аму-Дарьинского отдела. Здесь сосредоточено административное управление краем и расположены почти все войска, находящиеся в отделе. Кроме Петроалександровска, пунктами административного управление на Аму-Дарье являются только Нукус и Чимбай. Остальные поселение по правому берегу реки, принадлежащему России, и в дельте населены туземцами — киргизами, каракалпаками и хивинцами, которые почти все живут оседло. Кочевого населения немного, а если некоторые жители и перекочевывают, то весьма редко.

Петроалександровск разделяется на две главные части: укрепление и возникшая около него слобода или город. Кроме того, к нему можно причислить находящийся в восьми верстах от укрепления постоянный лагерь, где квартирует в течение целого года казачий полк, и Шурахане, центр местного населения. Укрепление состоит из высокой глинобитной стены, имеющей форму большого четырехугольного редута, с небольшим рвом впереди. Посреди каждого фаса находятся ворота. На двух противоположных углах сделаны круглые выступы для пушечной фланковой обороны фасов. Передовых пристроек нет никаких и даже ворота ничем не прикрыты. Подобное укрепление может иметь значение только против кочующих племен или для отражения нечаянного нападения, но оно совершенно неспособно выдержать осаду не только европейских войск, но даже и азиатских, если только у них есть пушки, потому что пробить брешь в стене весьма легко. В случае открытие военных действий в этой стране, будет совершенно необходимо усилить крепость наружными пристройками, особенно для прикрытия ворот. Внутри укрепление находится дом начальника отдела, несколько других зданий, очень маленькие, невзрачные на вид, церковь и казармы, в которых помещается часть расположенных в Петроалександровске войск. Некоторые из этих казарм представляют длинную землянку, продольные стены которой образуются двускатной крышей, покрытой слоем поросшей травой земли, а поперечные — глиняные. Спускаться в казарму нужно по ступенькам, а снаружи она имеет вид длинного, большого переносного шатра (tente-abri) — летом зелёного, а зимою серого цвета. Нечего и говорить, что эти землянки весьма неудобны для постоянного жительства, особенно зимою, как относительно помещения, так и гигиенических требований. В них мало воздуха и постоянная сырость. В настоящее время они постепенно заменяются хорошими надземными казарменными постройками, но работы еще не совсем кончены и часть людей помещается в походных землянках. Внутри крепости посажено много пирамидальных тополей правильными рядами, а перед домом начальника отдела вырыт небольшой пруд, так что образуется нечто вроде парка с дорожками. Наконец, тут же находятся крепостные хозяйственные заведения, гауптвахта и штаб 13-го линейного батальона.

Городок, возникающий вне укрепления, строится в некотором расстоянии от стен, оставляя небольшую эспланаду, а перед воротами обширные площади. Одна из этих площадей, на которую выходят лавки и купеческие дома, имеет форму совершенно правильного четырехугольника. Лавки хорошо снабжены товарами и в них можно достать не только предметы необходимости, но даже роскоши, по ценам, сравнительно, дешевле туркестанских. Причина этому заключается в том, что товары, как в Ташкент, так и в Петроалександровск отправляются из одного пункта, из Оренбурга, караванным порядком на верблюдах, причем путь до Аму-Дарьи прямо, через Казалинск, гораздо короче, чем путь через Тургай до Ташкента, и, следовательно, стоимость провоза меньше. Если товары и бывают здесь подчас очень дороги, то это происходит вследствие недостатка конкуренции: при малом населении Аму-Дарьинского отдела, спрос невелик, почему и лиц, желающих заниматься здесь торговлею, очень мало. Одна из главных причин дороговизны получаемых из России товаров, не только в Аму-Дарьинском отделе, но и во всем Туркестане, заключается в необеспеченности сбыта; много привезенных предметов очень долго лежат и представляют мертвый капитал. Для того, чтобы окупить залежавшиеся предметы и не торговать в убыток, купцы поневоле должны набавлять цену на те, которые удается продать.

Что касается до красоты построек в Петроалександровске, то, кроме нескольких домов, отличающихся благообразным видом и удобством внутри, большинство представляет маленькие, невзрачные глиняные домишки, Вернее хижины, с земляными крышами и микроскопическими окнами. Даже офицеры и другие лица интеллигентного общества, не имеющие своих собственных домов, принуждены жить в этих жалких лачужках с маленькими, полутемными каморками вместо комнат и без всяких удобств. Теплый климат помогает переносить эту печальную обстановку, но все-таки, если зима суровая, приходится порядочно терпеть от холода и особенно от сырости. Дрова же в Петроалександровске очень дороги, вследствие совершенного недостатка лесов. В одном из казарменных зданий устроено офицерское собрание, хотя достаточное по размерам для петроалександровского общества, но с весьма бедною обстановкой. В доме собрания отведены особые комнаты для проезжающих, так как в настоящее время они не имеют никакого приюта, и человек, не имеющий здесь знакомых, бывает поставлен в трудное положение по прибытии, так как не знает, где ему преклонить голову. Приезжающие получают право жить в доме собрания трое суток, в течение которых могут приискать себе квартиру, что, впрочем, не всегда бывает легко, особенно если нужно меблировать помещение. Вообще мебель иметь здесь очень трудно и следует ограничиваться предметами самой насущной необходимости.

Квартиру с садом совсем нельзя иметь, потому что садов в городе нет вовсе. В 16-ти верстах, около бывшего загородного дома хивинского хана, есть большой сад Шарапхане с посаженными правильными рядами деревьями в виде алей, но в настоящее время сад. этот в полном запустении.

Улицы в Петроалександровске широкие, но только в некоторых местах обсажены рядами пирамидальных тополей, как в Туркестане. В городе есть ряд лавок, небольшой базар для покупки съестных припасов и различных предметов необходимости для простонародья, но большинство нижних чинов и других жителей ходят в Шурахане, где бывает, в определенные дни, большой, весьма оживленный, базар местного населения. Шурахане находится в четырех верстах от Петроалександровска и составляет туземный город; здесь был дворец хивинского хана. Особенно замечательного в этом поселении нет ничего: такие же узкие, кривые улицы, базарные лавочки и сакли, как и в других туземных городах. В базарные дни сюда стекается население окрестных кишлаков и толчется целый день на площади густою толпой.

В восьми верстах от Петроалександровска находится лагерь. Он расположен тылом к одному из рукавов Аму-Дарьи. В лагере построены хорошие, прочные бараки, а так как казачий полк стоит здесь всю зиму, то вблизи возникла слободка, в которой живут офицеры с семействами и несколько частных лиц. Таким образом, лагерь является как бы отдельным городком, очень оживленным в летнее время. Хотя место для лагеря выбрано удачно в смысле помещение и хозяйственных условий, но представляет две большие невыгоды. С одной стороны, переносные пески, приближающиеся к Петроалександровску, находятся в настоящее время уже недалеко от лагеря. Летом там жить неудобно, потому что при сильном ветре поднимается песок, оказывающий вредное влияние на зрение людей. С другой, река, протекающая весьма близко за лагерем, подвержена разливам и грозит разрушением лагерным постройкам. Скоро придет время, когда жизнь в лагере сделается совершенно невозможною и его придется перенести в другое место.

Сама территория Аму-Дарьинского отдела, кроме песчаных степей и пустыни, представляет дельту Аму-Дарьи и узкую полосу по правому её берегу. Эта полоса местами обработана и довольно густо населена. Главная масса население группируется между Петроалександровском и Нукусом, а отчасти в дельте около города Чимбая. Окрестности Петроалександровска состоят из обработанных, изрезанных арыками полей, по которым разбросаны туземные строения. Здесь жители не группируются в тесных кишлаках с узкими улицами, как в Туркестане, а живут, так сказать, отдельными дворами, в расстоянии 100 — 300 шагов один от другого. Каждый двор представляет высокую, глинобитную стену, в виде четырехугольника, с одними воротами. Таким образом, разграничить между собою различные селения очень трудно. Кажется, что едешь все по одному, а между тем уже проехал два или три. Только в тех местах, где базары, сакли расположены теснее; это то место, собственно говоря, и составляет город, название которого внесено на карту. Весьма вероятно, что обычай окружать место своего жительства высокою стеною, замечаемый у всех оседлых жителей Хивинского оазиса, произошел от опасения частых грабежей и разбойничества, весьма распространенных в здешнем краю в прежние времена. Даже и в настоящее время они случаются, хотя очень редко и в незначительных размерах, вследствие чего местная администрация вынуждена держать казачий пост на одной из промежуточных станций между Петроалекеандровском и Нукусом.

Климат здешний, довольно благоприятный для произрастаний, не отличается особенными качествами для человека. Лето очень жаркое, знойное и сухое; днем жара бывает просто нестерпима и нельзя найти места, куда бы от неё укрыться, потому что, вследствие недостатка деревьев, тени очень мало. Кроме того, множество больно кусающихся комаров. преследуют и не дают покоя.

Зимою в Петроалександровске морозы бывают редко, снега мало, а если он и выпадет, то держится короткое время. Санный путь в городе стоит два-три дня, да и то не каждую зиму. За то, если нет морозов, то бывает постоянная сырость, часто сырой, пронизывающий насквозь ветер, который хуже мороза действует на человека; иногда же свирепствуют сильные бураны. Самым приятным временем здесь следует признать весну и осень, когда ветры стихают, сырость уменьшается, а летние жары еще не наступили.

Вследствие описанных климатических условий на Аму-Дарье сильно свирепствует лихорадка, в высшей степени упорная. Кто раз захворал ею, тому трудно от неё отделаться. В летние месяцы, под влиянием сильных жаров и песчаной пыли, здесь развиваются также глазные болезни.

Петроалександровск — как бы отрезанный уголок земли, оазис в громадной пустыне. Он отделен от европейской России и от Туркестана обширными степями, весьма неудобными для сообщения. Не смотря на то, что Аму-Дарьинский отдел присоединен еще в 1873 году и там содержатся значительные военные силы, до сих пор еще не устроился почтовый тракт, хотя расстояние до Казалинска не очень большое, всего 495 верст. Причина этому заключается в трудности и дороговизне содержание тракта в песчаной, безводной степи, тем более, что некоторую часть её невозможно проехать на лошадях и необходимы верблюды. Кроме того, и выгод особенных содержание тракта доставить не может: при незначительности русского население отдела, движение будет только самое ограниченное. Таким образом, и от Казалинска, и от Ташкента трудно добраться до Петроалександровска, — путешествие выходит очень продолжительное и неудобное. Более всего эксплуатируется путь через Казалинск, на котором существуют, как говорят, некоторые приспособление для проезжающих; можно найти на остановках воду, топливо и приют от непогоды, а главное — по этому пути возможно проехать хоть на верблюдах, но в экипаже. В последнее время начали также ездить через Перовск. Этот путь несколько короче Казалинскаго, тоже «приблизительно» колесный. Что же касается до южных путей, от Джизака, до сей поры мало посещавшихся, то на них не всегда можно найти даже предметы первой необходимости, а крытых помещений для остановок почти нигде нет. В настоящее время даже почта, отправляемая в Петроалександровск через Казалинск, приходит всего раз в неделю и очень неаккуратно, так что_; например, газеты и журналы получаются несколькими днями позже, чем в Ташкенте, не смотря на то, что Ташкент вдвое дальше от Кавалинска, чем Петроалександровск.

Громадный переворот произойдет в положении Аму-Дарьинского отдела, если удастся соединить его прямым путем через Усть-Урт с Каспийским морем. Тогда этот, в настоящее время совершенно изолированный, уголок земли будет в прекрасном сравнительно положении относительно сообщений: от Царицина до Кунграда, даже медленным движением, можно будет достигнуть в восемь дней, следовательно, от Петербурга — в 12. Нечего и говорить о том, какое благоприятное влияние на развитие края окажет подобная быстрота и удобство сообщения.

Вследствие своего замкнутого положения, общество Петроалександровское живет, так сказать, внутреннею жизнью и живет согласно. Здесь стоят два пехотных батальона, казачий полк и батарея, кроме того сосредоточивается административное управление краем и живут несколько лиц из купечества, так что общество не маленькое.

До сего времени я ехал налегке и еще не знал обстоятельно, каким образом организуется моя поездка в степь Усть-Урта. В Петроалександровске же, на месте, при известных свойствах края и предстоящего пути необходимо было решить все подробности и, так сказать, снарядиться в экспедицию. Прежде всего, следовало решить вопрос относительно конвоя. В Ташкенте предполагалось, что я возьму с собою 20 или по крайней мере 15 казаков. Но так как я убедился, что опасности никакой нет, то и решил ограничиться таким числом людей, какое необходимо для производства работ, т. е. шестью человеками; да и эти шесть человек взял не казаков, а пехотинцев. Казакам неудобно тащить цепь при измерении, — их стесняют лошади, которые, кроме того, невыгодны еще и в том отношении, что требуют большого количества перевозочных средств, потому что необходимо тащить за собою фураж на все время поездки. Предстояло пройти страну почти неизвестную, где и летом то Бог весть можно ли было иметь подножный корм, а уж зимою наверное ничего нельзя было найти. Гораздо проще и легче было нанять двух верблюдов для перевозки четырех человек, чем забирать их с собою гораздо больше под фуражом. В числе взятых мною шести солдат были два татарина, хорошо знавшие местный язык; таким образом, я мог обойтись без переводчиков из туземцев, которые, кроме того, что бывают часто очень бестолковы, но и не всегда благонадежны.

Небольшое число взятых для съемочных работ людей дало возможность взять с собою самое ограниченное число помещений для ночлегов. Невозможно было ночевать под открытым небом на морозе и без защиты от буранов, которые, как мне говорили, бывают весьма часты и сильны на Усть-Урте. Палатки представляют слишком слабое закрытие и годны только в теплое время года: следовало взять или юрты, или юламейки. Юрта гораздо просторнее и удобнее юламейки, но требует значительных перевозочных средств. Она перевозится на одном, а иногда на двух верблюдах, и нужно продолжительное время для расстановки её. Юламейка меньше, не так удобна, но за то легко и быстро расставляется. Эта степная, переносная хижина состоит из двух частей: нижней — цилиндрической и верхней — конусообразной. Для расстановки юламейки прежде всего ставится решетчатый, круглый переплет, три-четыре шага в диаметре и до двух аршин высоты; для входа оставляется промежуток. Решетка обертывается кругом большим куском кошмы. Затем, к переплету основание привешивается верх, состоящий из палок, соединенных вместе на одном  конце и прикрепляемых к решетке веерообразно кругом, так что получается коническая крыша, тоже обертываемая кошмою, выкроенною специально для этой цели, так что одна пола запахивается на другую. Наконец верхний, острый конец загибается — и юламейка готова. Казалось бы, что в подобном помещении днем должно быть темно, потому что окон нет, а для того, чтобы войти, нужно приподнять полу нижней кошмы и пролезть, нагнувшись, но на самом деле кошмы никогда не прилегают плотно, щелей и дыр всегда достаточно, так что света вполне довольно. При таком незамысловатом устройстве, постановка юламейки не требует никаких сложных приемов и может быть произведена очень быстро — в 10 — 15 минут. Для перевозки двух юламеек вполне достаточно одного верблюда. Я взял всего три юламейки: одну для нас, другую побольше — для шести нижних чинов, двух денщиков, и третью, маленькую, запасную. Мне посоветовали еще лучше приспособить эти незатейливые жилища для зимнего похода устройством в них железных печей. Я заказал две маленькие печки из листового железа на железных же ножках. В верхней же стенке печи находилось отверстие, в которое вставлялась труба с одним коленом. Печь ставилась в юламейке таким образом, чтобы горизонтальное колено трубы выходило наружу в щель между верхнею и нижнею кошмами или в нарочно вырезанное для него круглое отверстие. Печки были сделаны довольно красиво, но, к сожалению, не прочно и не вполне выполнили свое назначение.

Относительно продовольствие мы не очень хлопотали в Патроалександровске, потому что нам предстояло по дороге проехать еще два населенных пункта: Нукус и Кунград. Людям нашим был выдан провиант в виде сухарей и крупы на два месяца и, кроме того, они получили по 20 коп. суточных денег для довольствия горячею пищей, чего, замечу мимоходом, при тех условиях, в которых они находились во время похода, при малом их числе, было слишком недостаточно.

Патронов я приказал брать с собою немного, потому что был уверен, что никакой опасности не предстоит. Действительно, во время всей экспедиции не пришлось даже ни раза вынимать винтовки из чехлов.

Всего беднее мы были снабжены аптекарскими материалом, которые состояли всего из нескольких порошков хины, пачки готовых горчичников и лекарства от зубной боли. Ни врача, ни фельдшера с нами вовсе не было. Впрочем, мы были настолько счастливы, что обошлись без лечения. Замечательно, что во все время путешествия, не смотря на суровое время года и тягость похода, никто из нас ни раза не был болен, так что я привез все медикаменты обратно в совершенной целости.

Последний отдел нашего снаряжения составляла теплая одежда. Мы запаслись полушубками, валенками и высокими бараньими шапками, какие носят местные жители Хивинского ханства и туркмены. Не малую пользу принесли также взятые нами, так называемые туркменские бурки, сделанные из одного куска плотной кошмы темного цвета. От ветра они защищают только в том случае, если он дует в спину; если же ветер встречный, то полы бурки постоянно распахиваются и она доставляет больше возни, чем защиты. Впоследствии мы очень сожалели, что не сделали себе деревянных стремян, весьма практичных для зимнего похода; металлическое стремя сильно охлаждается и нога в нем скоро начинает мерзнуть. Люди наши получили тулупы и особенные, так называемые, жандармские сапоги. Эти сапоги сделаны из желтой кожи и подложены кошмой. Но если они хороши для домашнего употребления, для часовых во время больших холодов и т. п., то для продолжительного похода не годятся, скоро рвутся, разлезаются и приходят в совершенную негодность.

Имея в виду производить измерение как можно точнее, я, кроме цепи, имел при себе металлический одометр, а сверх того взял с собою из Петроалександровска маленькую, двухколесную тележку, в роде одноколки, без верха. К одному из колес тележки был приспособлен одометр довольно простого устройства. Но он оказался непрактичным, неверно измерял расстояние и мы скоро перестали употреблять его в дело. Однако же взятая тележка, запряженная верблюдом, оказалась весьма полезною для перевозки разных вещей и могла служить для заболевающих, которых, к счастью, не было.

Все эти приготовление потребовали некоторого времени, и только через 12 дней по прибытии в Петроалександровск мы были вполне готовы отправиться в путь.

До Нукуса можно проехать сухим путем по берегу Аму-Дарьи или водою. Хотя в это время было очень мало воды в реке, плаванье было медленное и затруднительное, но все-таки не медленнее сухопутного похода с верблюдами. На этот раз мы наняли целый маленький каюк и поместились на нем с людьми и вещами; четырех же наших лошадей я отправил сухим путем. Для того, чтобы доставить себе хоть несколько более удобств в пути и предохранится от ночных холодов, которые делались уже весьма чувствительными, мы устроили посреди каюка маленькую каюту из стоек с перекладинами, обернутых кошмою. Каюта эта была так мала, что в ней можно было лежать только двум человекам или сидеть согнувшись, но все-таки она представляла некоторое закрытие, особенно для ночлегов. Высоких кают на каюках устраивать нельзя, особенно плавая в низовьях Аму-Дарьи. Ветер большею частью дует с Аральского моря, следовательно встречный, и, не смотря на быстрое течение, каюк подвигается на веслах очень медленно; высокая же постройка на нем еще более замедляет движение и увеличивает и без того не легкий труд гребцов.

Каюк ожидал нас в рукаве Аму-Дарьи, за лагерем. Позавтракав у командира казачьего волка, полковника Ковалевскаго, мы забрались в нашу лодку. Любезный хозяин с супругой проводили нас до берега, присутствовали при отплытии и пожелали счастливого пути. Действительно, дорога предстояла дальняя, неизвестная, и нельзя сказать, чтобы время было благоприятное, — холода все усиливались и мы часто подумывали о том, что нас ожидает на возвышенностях Усть-Урта, где, без сомнения, зима должна была быть много суровее, чем на берегах Аму-Дарьи.

Переезд был-бы довольно удобен, если бы на второй день плавание не появились у нас очень неприятные враги — мыши. Не знаю, каким образом они завелись на каюке, но только всю дорогу не давали нам покоя, бегали по стойкам, по перекладинам, по кошме нашей каюты и даже, наконец, по одеялам, которыми мы покрывались. Ловить их между сложенными в кучи вещами было очень трудно, да и не стоило: их, как кажется, была на каюке целая армия. Мы старались закутываться с головой, чтобы избежать этой опасности. Иногда мой спутник начинал войну с мышами, но она всегда оканчивалась неудачно, — неприятелю легко удавалось ускользнуть от преследования в какую-нибудь дырку или щель. Таким образом, не смотря на наши надежды сделать переезд удобно и с комфортом, мы все-таки терпели некоторые неудобства.

Река от Петроалександровска до Нукуса разделяется иногда на несколько рукавов. Весьма вероятно, что большинство этих рукавов и протоков образуется вследствие мелководья, а когда воды много, то она покрываетт все сплошь. Если это так, то нужно быть очень осторожным во время плаванья при половодье, потому что те места, где острова покрываются водою, все-таки очень мелки, и судно, сидящее более двух-трех футов, легко может попасть на мель. Не смотря на то, что наш маленький, мало нагруженный каюк сидел не более двух футов, мы все-таки несколько раз садились на мель, потому что фарватер очень извилист.

Берега все время низкие, с большими отмелями и с реки не видно: населены ли они или нет. По-видимому, они пустынны и обитаемости незаметно, между тем как по обоим берегам много поселений, в чем я убедился, проезжая сухим путем. Населенность страны незаметна с реки потому, что все поселение находятся в некотором от неё расстоянии, чтобы не подвергаться наводнениям от разливов. Поэтому устройство здесь пристаней будет нелегко.

Во время пути не случилось ничего замечательного. Остановка на ночлеги, скорость плавания—все было совершенно такое же, как и в первую поездку. На пятый день, перед вечером, мы приехали в Нукусу. Укрепление находится всего в одной версте от реки. Так как было еще светло, то мы отправились туда пешком и скоро благополучно достигли цели.

IV.

Нукус. — Ходжейли. — От Ходжейли до Кунграда. — Каракалпаки. — Кунград. — Занятие кунградского бека. — Проводник Дусан. — Наем верблюдов. — Окончательное снаряжение. — Перед выступлением.

Укрепление в Нукусе совершенно такие же, как и в Петроалександровске, только меньшого размера. Такой же четырехугольный глинобитный редут с выступами и маленьким рвом, а внутри — казармы; только ров несколько шире и глубже, чем в столице Аму-Дарьинского отдела. Здесь, также как и там, возникла слободка, но несколько дальше от укрепления, очень маленькая и исключительно русская, инородцев совсем нет и даже по близости, по-видимому, мало аулов.

К удивлению, мы нашли в Нукусе то, чего не оказалось в Петроалександровске, а именно две весьма порядочные комнаты, назначенные для приезжающих.

Если есть в мире место печальное, долгое пребывание в котором является как бы тяжелою ссылкой, то это Нукус. Другого подобного мне не встречалось, хотя я и видел много трущоб, особенно в средней Азии. Заброшенный в печальной степи, совсем в стороне от проезжих дорог, на берегу пустынной реки, на совершенно ровной, однообразной местности, окруженный мелким, похожим на кустарник лесом, почти лишенный сообщение с цивилизованным миром, потому что даже почта присылается сюда с джигитами очень редко и неправильно, — Нукус по истине может назваться местом ссылки для каждого мало-мальски цивилизованного человека, даже для солдата. Тут даже не содержится постоянных войск, а присылают из Петроалександровска одну роту и одну сотню казаков, которые сменяются каждые три месяца. Да и то офицеры отмаливаются от Нукуса, как от тягчайшего испытания. Даже климат здешний, изобилующий лихорадками, не гостеприимен. Зимою ветры, сырость, а летом жара, духота и невообразимое количество комаров, от которых спастись положительно нет никакой возможности.

Одно только есть развлечение в Нукусе — охота. Птиц и разных животных тут изобилие. Особенно много зайцев и кабанов. Иногда можно и на тигра поохотиться. В дельте Аму-Дарьи до сих пор водится изрядное количество этих зверей и встреча с тигром в здешней местности вовсе не такая редкость, как в Туркестане, где они почти совсем вывелись.

В Нукусе мы окончательно запаслись предметами, которых в хивинских владениях уже нельзя достать, с тем, чтобы в Кунграде осталось купить только мясо, хлеб и фураж. На следующий день, переправившись через Аму-Дарью на каюке, двигающемся здесь в виде парома, мы приехали в Ходжейли.

Ходжейли, подобно всем хивинским городам, представляет небольшой центр с базаром и раскинутые, отдельные постройки, причем каждое семейство живет внутри обрабатываемого им участка земли, в саклях с высокими, иногда зубчатыми стенами в виде квадрата. Местность обработана, изрезана арыками и усеяна группами деревьев. Вообще вид веселый и оживленный.

Бек, хотя и уведомленный о нашем приезде, имел неделикатность уехать куда-то на базар, чем я был крайне недоволен, потому что в его отсутствие нельзя было нанять арбы для перевозки вещей в Кунград, где я предполагал нанять верблюдов до Каспийского моря н обратно, так как это был последний населенный пункт на границе Усть-Урта. Отсутствие бека вынудило нас остаться целый день совершенно даром в Ходжейли.

На другое утро бек явился с извинениями и объявил, что арбы, о которых я говорил накануне, готовы. Взыскивать с него было нечего и оставалось только ехать дальше.

Хивинская арба не похожа на сартовскую. Это маленькая, тяжелая, неуклюжая двухколесная повозка в виде низкого, продолговатого ящика с огромными, массивными колесами. На подъем она очень тяжела, а груза в ней помещается мало, так что мне пришлось нанять восемь арб, чтобы разместить нашу небольшую поклажу и людей, да и то арбакеши (погонщики) жаловались, что тяжело, и половина солдат всю дорогу шла пешком.

От Ходжейли в Кунград ведут три дороги: восточная, по самому берегу протока Аму-Дарьи — речки Ак-Джар; самая близкая, около 110 верст, но она часто заливается и пригодна только зимою, когда проток замерзает; средняя, в 130 — 140 верст, употребляется, когда вода в Ак-Джаре низкая, как, например, осенью; в половодье она тоже заливается из многочисленных, пересекающих ее арыков, и, наконец, западная, кружная. Мы поехали по средней дороге и пробыли в пути четыре дня. Арбы подвигались медленно, и хотя дело было осенью, но все-таки на пути встречались разливы. В одном месте мы едва не застряли, и если бы не встреченный случайно киргиз, указавший объезд, пришлось-бы, чего доброго, повернуть назад.

Местность по пути все время ровная, иногда лесистая. Изредка встречаются аулы каракалпаков, народа полуоседлого, полукочевого. Они приходят на какое-нибудь приглянувшееся им место, ставят свои старые, дырявые юрты, обносят их чиями (Тростниковые плетенки устанавливаются в виде забора) и живут здесь два, три, иногда даже четыре года, обрабатывая землю, занимаясь хлебопашеством и скотоводством, а затем укладывают свои пожитки вместе с жилищами на верблюдов и переходят на новое место. Земли много, — зачем трудиться удобрением старой, когда можно перейти на свежую? В этом же роде живут и кочевые киргизы, имеющие свои зимовки, где есть топливо, и летовки, где хороши корма, с тою только разницей, что киргизы, занимаясь исключительно скотоводством, обязательно переходят каждую весну и каждую осень, а каракалпаки живут на одном месте гораздо дольше.

Мы останавливались на ночлегах во встречных аулах по указаниям старшего арбакеша, данного нам ходжелийским беком в виде проводника. Нужно сознаться, что хотя нас и гостеприимно принимали, но старались содрать за всякую малость сколь возможно больше, так что остановка в грязной, дымной юрте обходилась так же дорого, как в гостинице цивилизованной страны; между тем ночлеги были далеко не так удобны, как в гостинице. Едва успеешь войти в юрту и расположиться в ней, приказав развести по середине костер, — как мало по малу она начинает наполняться посетителями, немедленно садящимися, по восточному обычаю, на корточки. Передние, поумнее, вступают в разговор: кто мы, откуда, куда едем и т. под., а задние смотрят на нас вылупив глаза. Мы начинаем пить чай или закусывать, — они смотрят нам прямо в рот. Предложение уйти ни к чему не ведут: они как будто не понимают, чего от них хотят, или подвинутся, потеснятся к выходу, человека два выюркнут вон, а остальные опять присядут. Приходится обращаться к более крутым мерам, иначе говоря — без церемонии гнать их вон. Но вот проходит пять-десять минут, нырнет  в юрту один, немного погодя другой, третий — и скоро опять юрта полна.

Вообще у полудиких азиатов назойливость и бесцеремонность доходят до значительных пределов. Они неразговорчивы, это верно, но молчаливо любопытны.

Когда мы на четвертый день пути подъехали, наконец, к Кунграду, нас проводили прямо в дом бека, который встретил нас с достарханом очень любезно и просил остановиться у него. Здесь кстати заметить, что между приемами в Бухарском и в Хивинском ханствах существует значительная разница. Бухарцы, считая свое отечество все-таки до известной степени, независимым государством, принимают русских как гостей, заискивают, стараются угостить и обыкновенно, по восточному обычаю, подносят подарки, на которые следует отвечать таковыми же. Много было разговоров об уничтожении этой системы задаривания, не совсем удобной по многим причинам, но, не смотря ни на что, она держится до сей поры. Хивинцы же, считая себя почти подвластными России, находят, что к подобным маневрам прибегать уже не стоит. Достархан, большею частью весьма скудный, еще существует, а о подарках и об отдаривании и помина нет.

Гостеприимное предложение бека относительно остановки было конечно принято, так как в Кунграде гостиниц не имеется, и приходилось или остановиться у него, или поставить юрты, — квартиры по времени года не совсем удобные. В городе необходимо было пробыть дня четыре или пять, чтобы сделать закупки, нанять верблюдов и найти проводника, — задачи в данном случае не легкие. Однако же помещение в сакле бека оказалось неудобным, и я кончил тем, что велел расставить на дворе юламейку, в которой и поселился.

Кунград расположен на обоих берегах Ак-Джара, причем главная часть его находится на правом берегу. Через реку перекинут деревянный мост. Город не разбросан, как другие хивинские города, а скорее напоминает сартовское поселение с глиняными заборами, саклями и узкими, кривыми улицами. Есть также много юрт.

Базар значительный, как говорят — более 300 лавок, в которых туземное население, как оседлое, так и кочующее, может найти все необходимое. Кочевники, когда встречается надобность возобновить одежду или приобрести нужные в домашнем обиходе вещи, приезжают сюда издалека, так как другого базара вплоть до Казалинска и Кизляра не имеется. На базаре можно найти ткани (преимущественно привозимые из России ситцы), киргизскую обувь, сартовскую посуду, железные вещи, конские принадлежности и наконец предметы продовольствия, особенно лакомства, сушеные фрукты, орехи, леденцы и проч. Фуража, преимущественно джугары, тоже много. Цены вообще не дорогие.

Некогда Кунград был укреплен, но теперь только с южной стороны видны развалины высокой зубчатой стены, окружавшей город. Впрочем, он настолько удален от туркменских поселений, что хищники эти редко до него добирались. Скорее он должен был опасаться набегов киргиз одаевцев, кочующих на Усть-Урте, но теперь и этот беспокойный народ окончательно замирен. В Кунграде нет даже обычной в восточных городах глинобитной цитадели. Некогда таковою служил нынешний дом и большой двор бека, окруженный довольно высокою стеною.

Садов в городе совсем нет, да и в окрестностях их очень мало.

Народонаселение в Кунграде довольно разноплеменное: живут хивинцы, киргизы различных родов, татары, бухарцы, каракалпаки; русских совсем нет, даже трудно найти обывателя, понимающего по-русски. Хотя тут не пролегает главный караванный путь от Петроалександровска и Хивы на Казалинск, но есть сообщение по западному берегу Аральского моря прямо на Оренбург. Дорога эта мало известна и движение по ней самое незначительное. Ходят также небольшие караваны из северной части Хивинского Ханства в Казалинск. Если когда-нибудь навигация по Аму-Дарье разовьется и по пути от Кунграда на Каспийское море будет происходить торговое движение, то нет сомненья, что Кунград, расположенный на судоходном протоке Аму-Дарьи, получит большое значение, как место перегрузки товаров. Тогда и благосостояние его увеличится. Теперь же это небольшой город, имеющий лишь местное торговое значение, как базар и меновой двор кочевников.

Находясь далеко от Хивы, столицы ханства, Кунградское бекство мало подчинено хану. Бек, хотя и назначаемый ханом, пользуется почти полною независимостью. Все его подчинение ограничивается уплатою податей и налогов; больше от него ничего не требуется и он полный хозяин в своем бекстве. Даже и подати уплачиваются Бог-весть как, ибо у хана нет средств держать в покорности своего отдаленного вассала. Бек собирает налоги с население по-своему усмотрению и творит полновластный суд и расправу. Каждый день, с утра, сидит он у ворот своего дома, и сюда приходят к нему обыватели разбирать споры, тяжбы и судиться. Здесь-же и кончается дело: ответчик платит больше, истец меньше, вообще оба платят и тем все кончается. Судопроизводство это составляет важный источник доходов бека, и он очень горюет, когда получки мало и приходится сидеть даром. При таком примитивном способе судопроизводства выходит, что для правителя гораздо лучше, если его подданные вздорят и бесчинствуют, — благонравным народом управлять невыгодно. Для непокорных и строптивых существует зиндан, устроенный наподобие описанных мною выше, — наказание довольно внушительное. Впрочем, бек, который управлял Кунградом во время нашего приезда, был человек добрый, народ не слишком его ненавидел и платил деньги покорно, почему он весьма редко имел случай прибегать к помощи зиндана. Жизнь он вел, насколько можно было видеть, довольно однообразную и совершенно в восточном вкусе: с утра сидел поджав ноги у ворот дома и курил кальян, а вечером отправлялся во внутренние покои, иначе говоря в саклю, садился на подушки таким-же порядком и опять курил кальян, мурлыкая себе под нос бесконечную песню. По окончании сего второго акта своей деятельности, отправлялся спать. Таким образом проводил он время постоянно, изо дня в день, целыми годами, без всякого изменение раз принятых правил. Если встречалась необходимость исполнить что-либо необыкновенное, выходившее из ряда обыденной деятельности, то он поручал дело кому-нибудь из приближенных и успокаивался на лаврах, зная, что зиндан обеспечивает его от исполнения, не согласного с его желаниями.

 По прибытии в Кунград я тотчас приступил к выполнению двух главных задач: найти проводника и нанять верблюдов. Проводником мог служить только киргиз по имени Дусан, который ходил на Каспийское море, к бухте Яман-Айракты, с транспортом рыбы Ванюшина. К счастью моему он оказался в городе, и я тотчас заключил с ним условие провести меня по той же дороге. Хотя он взял немного дорого, но, относительно, добросовестно.

Надо заметить, что это был единственный человек, знавший дорогу: условие, пользуясь которым цивилизованный проводник не преминул бы запросить за свои услуги баснословную цену, а кроме того рекогносцировка предпринималась в самую суровую пору года, когда поездка в пустыню Усть-Урта, вследствие сильных морозов и особенно свирепствующих там буранов, была не совсем удобна и безопасна. Вообще славный малый был этот Дусан: в физическом отношении небольшого роста, плотный, широкоплечий, очень смуглый, вообще киргиз в полном смысле слова и притом лихой наездник, в нравственном — смирный, ласковый, услужливый. Во всю дорогу он никогда не жаловался на трудности, ничего не было для него невозможного и никогда я не видел гримасы на его добродушном, улыбающемся лице. Стараясь изо всех сил, он оказывал нам много важных услуг, даже не относящихся к его специальным обязанностям. Следует сознаться, что я ему во многом обязан удачным выполнением данного мне поручения.

Оставалось добыть верблюдов. Хотя в Кунграде есть достаточно этих кораблей пустыни, но решительно никто не хотел ехать с нами: время для верблюда было неподходящее, холодное, по снегу он плохо ходит, а главное — неизвестность пути. Близко ли? Далеко ли? Конечно, я нанимал не в конец, а на время, считая приблизительно продолжительность поездки в два месяца. Хотя в Кунграде знали о существовании Каспийского моря, но далеко ли оно и можно ли до него дойти — были вопросы почти никому неизвестные. Транспорт Ванюшина ходил давно, — успели забыть.

Киргиз верблюдовожатый скоро и легко нанимается везти по известному ему пути; он знает, чего ему ожидать, и может ли вер блюд, составляющий часто его единственное достояние и средство в существованию, вынести путешествие. Хозяин любит его, бережет, балует. В дороге он даже спит около животного. Как же рискнуть потерять его? Поэтому трудно уломать киргиза ехать по неизвестной ему дороге. В Туркестане, например, легче нанять верблюдов в Оренбург, за 2000 верст, чем в какое-нибудь место края, находящееся хотя и гораздо ближе, но неизвестное хозяину верблюдов.

Наконец, с помощью Дусана, удалось мне уломать одного киргиза наняться с пятнадцатью верблюдами на два месяца, но он при этом взял за провоз такую плату, которая почти равнялась стоимости самих верблюдов. Конечно, в таком случае, выгоднее было бы прямо купить их и по возвращении продать хотя по дешевой цене, но, во первых, при ограниченном числе животных в Кунграде трудно было найти продажных, — на покупку потребовалось бы время, которым я дорожил, — а во вторых, я, без сомнения, заплатил бы за них по крайней мере вдвое дороже, чем следовало, и купил бы дрянь. Плохие верблюды, конечно, не могли вынести подобного путешествия, а лишившись их нам оставалось только погибнуть в громадной пустыне, потому что помощи получить мы не могли никоим образом. В данном же случае, раз верблюды составляли собственность нанявшегося, не было сомнения, что он будет с полным вниманием ухаживать за ними и употребит все свое уменье и опытность, чтобы сохранить их в целости.

Итак, две основные задачи были решены удовлетворительно. Оставалось только закупить продовольствие. Мяса можно было взять много: наступили морозы и оно не могло испортиться. Хлебом же мы запаслись недостаточно, как то оказалось впоследствии. Не могу при этом не упомянуть, что в Кунграде приготовляются очень вкусные сартовские лепешки. Таких лепешек я не встречал ни в Туркестане, ни в Бухаре, и бек справедливо гордился ими, угощая нас. Фуража взяли столько, сколько дозволяли наши довольно скудные подсевшие средства.

Из Кунграда виден первый уступ Усть-Урта, так называемый Чинк, невысокий (200—300 фут), но обрывистый и скалистый. Он извивается темною полосою, в виде ленты, направляясь с юга на север с западной стороны города. Местами подходит верст на 20, местами удаляется верст на 60 и как бы прерывается. На нем заметны холмики, как бы маленькие вершинки. Далее, на север, он упирается в Аральское море, так что весь западный берег этого моря представляется отвесною скалою и нет ни одного пункта, где бы можно было устроить мало-мальски удобную пристань. Это совершенно пустынный и крайне негостеприимный берег. Недалеко от него проходит караванный путь на Оренбург, о котором я упоминал выше.

Часто поглядывали мы на темную, извивающуюся ленту Чинка и подумывали: что-то ожидает нас там? На картах местность между Каспийским и Аральским морями показывается совершенно белою и только изрезана чёрненькими полосками, изображающими дороги, да несколькими кружками — колодцы. Мы отлично знали, что эти полоски и кружки часто наносятся наудачу, по расспросам, а иногда даже и вовсе так себе, почему к существованию нарисованных дорог и колодцев относились крайне недоверчиво. Да, наконец, и вели они не совсем туда, куда нам нужно было попасть. Над Чинком все время висели грозные, черные тучи и вид его был мало ободряющий.

Солдаты наши не очень-то задумывались и беспокоились. Они ходили весь день по базару, закупая себе, что нужно в дорогу, а по вечерам пели песни. Беззаботно шли они туда, куда тащила их служба. Вести, дескать, дело начальства. Особенно один из них, Симонов, малый веселый, смелый, находчивый, представлял настоящий тип туркестанского солдата, весело, настойчиво, с беззаветной отвагой идущего вперед — и непременно вперед. А что будет там дальше? Да что — будет то, что Бог даст!

V.

Выступление из Кунграда. — Начало съемки. — Айбугирский залив. Подъем Адчул. — Мавары. — Киргизское кладбище. — Безводные переходы. — Наступление холодов. — Колодец Атабай и Ясыбай. — Сумбе. — Оазис Саксаула.— Аманджул. — Иссен-казак. — Бураны.— Гора Дхагылган. — Последний ночлег.

25-го ноября выступили мы из Кунграда в числе 13-ти человек, пяти лошадей и 15-ти верблюдов. Большая толпа любопытных провожала нас до выезда из города, а некоторые даже дальше, за развалины стены, откуда я решил начать работу. Мне очень хотелось произвести полуинструментальную съемку, для чего взята была с собою небольшая мензула. Я занялся выбором и измерением базы, а потом двинулся вперед. Но с первого же дня оказалось, что мое предположение неисполнимо: хотя мороз был не большой, но сильный юго-восточный ветер не давал возможности не только визировать с мензулы, но даже установить ее как следует. В толстых кожаных, подбитых мехом, перчатках, которыми я обзавелся, работать было неудобно, а без перчаток руки коченели. Наконец, съемка эта требовала постоянного слезания с лошади и влезания на нее, что также представляло не малые затруднение при тяжелом костюме, в который я нарядился, и особенно в валенках, не дозволявших вдевать свободно ногу в стремя. Людям было тоже нелегко: одни тащили цепь, другие должны были нести мензулу, устанавливать ее и даже держать во время стоянок, пока я работал. Таким образом, работа их выходила почти бессменной и трудно было рассчитывать, чтобы они могли ее выдержать на громадном расстоянии, которое нам предстояло пройти. Наконец, дело шло крайне медленно и для того, чтобы снять таким способом всю дорогу, потребовалось бы месяца три-четыре, а может быть и больше; взятых же нами с собою запасов далеко не могло хватить на такое продолжительное время. Тем не менее, в первый день я продолжал начатое дело до тех пор, пока не промерз и не устал до крайности. Люди также сильно озябли и утомились. Пришлось остановиться. Оказалось, что мы прошли всего пять верст! Вследствие такого печального результата, я вынужден был отказаться от мензулы и решил продолжать работу бусолью, делая засечки и нанося местность не сходя с коня. Однако же измерение цепью я не отменил. Люди работали на три смены и этот полезный моцион не только не утомлял их, но даже был приятен. Они находили, что гораздо лучше тащить цепь, чем сидеть на морозе, да еще при сильном ветре, на верблюде. Даже те, которые не работали, почти всю дорогу шли пешком.

Езда на верблюде, не говоря уже о неблагоприятных условиях, в которых находились мы, сама по себе ужасно тяжела. Верблюд на ходу сильно качается, так что нужно и всаднику все время качаться в такт животному. От этой постоянной качки начинает ломить поясница, и боль в первые дни бывает так сильна, что просто, как говорится, хоть волком вой. Только после долгих переездов всадник привыкает и страдание мало помалу уменьшаются. В пустыне также как на море: на морском корабле всегда страдают в начале от морской болезни, на корабле пустыни — от боли в поясницы. Я испытал и то и другое, почему смело могу сказать — одно стоит другого. Но раз привычка приобретена, тогда все равно: можно совершенно спокойно ехать на верблюде тысячи верст. Туземцы служат прямым доказательством: они сидят между горбами своего зверя как дома, в спокойной качалке. Даже спят на нем. Мало того, они ухитряются ездить на верблюде рысью. Удивляться только нужно, как они могут усидеть на нем, потому что верблюд на рыси трясет и подбрасывает немилосердно, гораздо сильнее самой тряской лошади. Проехать, таким образом, значительное пространство просто подвиг.

Кишлак Айран, в котором холод и усталость вынудили нас остановиться, находится почти на берегу высохшего Айбугирского залива. До него дорога пролегает по местности населенной, обработанной, изрезанной арыками. Часто встречаются кишлаки с глиняными постройками, обсаженные деревьями, а кроме того попадаются и отдельные строения. Здесь народонаселение вполне оседлое, занимающееся хлебопашеством и разведением фруктов, конечно, отчасти, и скотоводством. За Айраном есть еще несколько отдельных саклей, а потом начинается Айбугирский залив. До сего времени можно встретить карты, на которых Айбугирский залив Аральского моря показан покрытым водою, между тем как он давно уже высох. Западный берег его составляет ступень Усть-Урта, о которой я упоминал выше, а восточный, отлогий, тянется изгибами с юга на север и подходит местами верст на шесть-восемь к Кунграду. На юг залив доходил до широты Ходжейли. Дно залива, по которому проходит теперь в разных направлениях много тропинок и даже арбяных дорог, неровное, покрытое кочками, с самою жалкою растительностью. Местами растёт высокий камыш, настолько густой, что сквозь него трудно продраться. Попадаются также топкие, болотистые места, почему раннею весною и позднею осенью сообщение бывает затруднительно, особенно на том участке, по которому мы проходили. Несколько севернее болотистых мест меньше. На заливе видны местами значительные холмы, которые вероятно представляли острова, когда залив был покрыт водою.

В Айбугирском заливе водится очень много кабанов. Они бегают стадами в 10 — 20 и более голов и подпускают к себе очень близко. Мне случалось видеть здесь кабанов на расстоянии не более 50-ти шагов. Для охотника тут раздолье. Подобное изобилие кабанов не удивительно: киргизы их не бьют, русских тут нет, так что животные плодятся и размножаются на свободе. Если русские займут Кунград, то нет никакого сомнения, что количество кабанов в Айбугирском заливе быстро поуменьшится, как это уже случилось около Нукуса, где теперь гораздо меньше, чем в прежние времена, как летающей, так и бегающей дичи.

На следующий день, пройдя около 15-ти верст Айбугирским заливом по довольно скверной, кочковатой, местами болотистой дороге, мы подошли к подножию Чинка в таком месте, где подъем средней крутизны и очень удобен.

В некоторых, весьма немногих, местах отвесная скала, составляющая уступ, как бы прорывается и представляет короткое ущелье, постепенно суживающееся при подъеме. У таких мест обыкновенно видны вверху каменные развалины вроде могил, почему они и называются могилами или мазарами. Подобных могил рассыпано множество по всей поверхности Усть-Урта, преимущественно на холмах или вообще возвышенных местах, так что их очень далеко видно. Вблизи каждого колодца непременно есть такой мазар. Действительно ли здесь похоронен кто-нибудь или кучи камней сложены только в виде ориентировочного пункта — сказать не могу, только они существуют очень давно, потому что постройки совершенно развалились и видна лишь груда камней. По продолговатой форме некоторые из них напоминают могилы. Одно можно сказать, что если эти мазары поставлены как ориентировочные пункты, то нужно иметь киргизское чутье и привычку к степи, чтобы по ним ориентироваться. При крайнем однообразии местности, многочисленности мазаров и совершенно одинаковом их виде, человек, не знакомый в совершенстве со степью, неминуемо собьется и запутается еще хуже, чем если бы их вовсе не было, принимая один мазар за другой. Это я на себе испытал. У всех мазаров, находящихся близ колодцев, есть названия, от которого и колодезь получил свое. Название есть и у некоторых других мазаров, находящихся преимущественно на высоких, далеко видимых местах.

Подъем Адчул, по которому мы поднялись, совершенно неизвестен и на карты не нанесен. В этом месте уступ Усть-Урта составляет почти прямой угол. Направляясь от севера к югу, здесь он круто поворачивает на запад. На самом углу, на высоком холме, находится киргизское кладбище Даут.

Магометанские кладбища в Средней Азии не имеют того красивого, разнообразного вида, как христианские. На них нет ни деревьев, ни даже кустарника. Над могилами сделаны из глины однообразные, продолговатые, разной величины памятники, выкрашенные в разные цвета. Большею частью попадаются белые, серые и голубые. Иногда памятники имеют вид небольшой четырехугольной постройки с куполом, внутрь которой можно пролезть через небольшое отверстие. Внутри пусто — никакой могилы нет. Такие памятники называются почему-то «мулушками» и служат прекрасным местом для укрытие от непогоды. В степи, где иногда на сотни верст нет решительно ни одного закрытие и приходится иногда целыми неделями терпеть непогоду, дождь, бураны и тому подобные невзгоды, встретить мулушку весьма приятно. Здесь можно развести костер, просушиться, обогреться и отдохнуть во всех отношениях, чтобы потом с новою энергией пуститься в трудный путь. К сожалению, большая часть этих мулушек в настоящее время не удовлетворяет цели как приют. Видишь издали постройку, торопишься к ней полный надежды и — увы! следует разочарование: купол провалился и закрытия сверху нет.

Такие стоянки и ночлеги в мулушках можно делать только с большою осторожностью по двум причинам: во-первых, туземцы не любят, когда христиане останавливаются на их кладбищах, считая это святотатством, почему можно иметь неприятности, если они заметят бивак, а во-вторых, мулушки очень непрочны. Как раз в и то время, когда вы, обрадованные закрытию, расположитесь там со всевозможным удобством и комфортом, купол проваливается и не только наносит вам серьезные ушибы, но может и совсем раздавить. Особенно часто такие провалы случаются во время сильных дождей, размывающих глину.

Кладбище Даут — новое, судя по памятникам. Кочевники и теперь хоронят здесь своих умерших.

Пройдя по возвышенности еще верст пять, почти параллельно уступу, мы остановились на ночлег. Это был первый ночлег на Усть-Урте. Расчистив место, солдаты поставили юламейки. Топлива в окрестностях не было, кроме сырой, плохо горящей колючки, но с предыдущего ночлега был взят запас его, так как проводник предупредил нас, что мы не скоро найдем по дороге этот необходимый предмет при путешествии в зимнее время. Но так как у нас его было не много, то я приказал попробовать развести костер из колючки. Она никак не хотела загореться, и только шел невозможный дым. Однако же, в конце концов, загорелась и колючка, но так быстро сгорала, что для того только, чтобы приготовить чай, потребовалось огромное количество этого топлива.

Воды на ночлеге тоже не было. Впрочем, нас это не затрудняло: на Усть-Урте было уже немного снега, лежавшего полосами

Я сильно рассчитывал на снег. Одна из причин, почему я пустился на Усть-Урт зимою, заключалась именно в том, что, во всяком случае, мы не останемся без воды — этой первой потребности существования. Бог ведает, где найдется вода и какая вода. Возможно ли ее пить? Тащить же за собою воду в большом количестве не дозволяли мне средства. Я, впрочем, взял с собою из Петроалександровска, на всякий случай, два деревянных бочонка, так называемые бочата, с леcенками для навьючивание на верблюда, но с этими бочатами случилось следующее: зная, по заявлению Дусана, что на Усть-Урте не скоро дойдем до воды, мы еще внизу наполнили их до половины. В первый же день вода замерзла. Хорошо еще, что не совсем наполнили, а то бочата развалились бы. Как мы потом ни ухитрялись добыть из них воды, никаким образом не могли добиться успеха. Отогревали их, подвешивали над костром, вливали в них горячую воду, — ничего не помогало. Так эти бочата путешествовали с нами всю дорогу и вернулись в Петроалександровск.

Бросить их я не хотел, потому что добро казенное, — пришлось бы платить, а место на верблюдах для них было, люди почти всю дорогу шли пешком.

Расчёт на снег оказался верным, — мы прошли более 100 верст не встретив ни одного колодца. Без сомнения, транспорт Ванюшина, следуя по этой дороге, вез с собою большой запас воды, — иначе пройти он не мог. Наше движение, с помощью снега, не было стеснено необходимостью иметь ночлеги у колодцев, что неминуемо задерживало бы съемку. Я мог работать с утра до вечера и, когда начинало темнеть, останавливался где Бог приведет. Топливо на один, два ночлега всегда тащили с собою, а вода была под ногами. Очень занимательно было, как солдаты, придя к месту ночлега и расставив юламейки, вооружались ведрами, лопатами и отправлялись «поводу». Хотя в этой пустыне снег совершенно чистый, но они все-таки снимали верхний слой и брали из середины, — еще, дескать, чище. Тем не менее со снеговым водоснабжением была порядочная возня. Требовалось удовлетворить водою 13 человек и пять лошадей. Верблюдам снеговой воды не давали; сначала они так обходились, а потом их поили из попутных колодцев.

Операция добывание воды производилась следующим образом: в землю вбивались два кола, к ним вверху привязывалась перекладина, на которой подвешивались два или три наполненные снегом ведра. Под ведрами разводился костер. При превращении снега в воду объем его сильно уменьшался, так что из наполненного через край снегом ведра воды получалось очень немного — только на дне. В это время люди, с другими ведрами, все время подносили снег и дополняли висящие над огнем ведра до тех пор, пока они не наполнялись окончательно водою. Тогда их снимали, воду разливали для различных потребностей, опять подвешивали — и операция начиналась сызнова, Первая полученная вода употреблялась конечно для приготовление чая и супа, затем оставлялся запас для питья людям и наконец поили лошадей.

Суп из баранины с перловою или манною крупой был почти единственным нашим кушаньем во все время пребывание на Усть-Урте. Пробовали было жарить баранину, так как масла взяли с собой достаточно, но жаркое, приготовленное на костре, было всегда такое твердое и так пахло дымом, что мы скоро от него отказались. Иногда приготовляли макароны. Хотя стол был довольно однообразен, но я до сих пор вспоминаю с удовольствием, какое наслаждение доставлял этот жиденький, часто пахнувший дымом суп, после целого дня, проведенного на морозе, на коне, в работе. Самые изысканные блюда не могут сравниться с этим супом. Утром, перед выступлением, ели разогретые остатки вчерашнего супа и пили чай.

Первый наш ночлег вышел не дурен; все были довольны и веселы.

Потом мы целых четыре дня шли по совершенной пустыне, пока добрались до первого колодца. Местность на этом участке все время слабо холмистая, почти ровная. По сторонам виднелись иногда гребни высот с крутыми скатами, такие же, так сказать, оборванные уступы, как тот, на который мы поднялись. На самой дороге таких уступов не встречалось, но все-таки заметно было, что мы поднимаемся, потому что отлогие подъемы на встречные холмы были длиннее спусков. Грунт земли все время твердый, осадочного образования, местами усеянный мелкими камешками, вроде шоссе. Растительности, кроме колючки, никакой, так что мы оказались бы в очень печальном положении относительно топлива, если бы не встретили большую котловину — вероятно высохшее озеро, где нашли немного саксаула. Между тем морозы все усиливались при порывистом юго-восточном ветре, господствующем в этой части Усть-Урта. Ветер этот много мешал работать. Если бы он дул не в спину, а в лицо, то невозможно было бы производить съемку. И при настоящем ветре снимать было очень трудно: в перчатках невозможно было ни визировать, ни записывать углы и пройденные расстояния, ни делать отметки неровностей. Пришлось делать все голыми руками, согревая их насколько возможно в рукавах тулупа во время переездов. Особенно трудно было держать в руках неподвижно сильно захолодевшую металлическую бусоль. В конце концов, я непременно должен был отморозить себе пальцы, что действительно случилось, хотя и не в очень сильной степени.

Ориентировочных пунктов, кроме однообразных мазаров на холмах по сторонам дороги, решительно не было. Кругом совершенная пустыня, местами покрытая снегом. В некоторых местах черные полосы кустов колючки. Трудно было даже брать направление дороги, так как пункты визирование не обозначались никакими местными предметами; самая дорога была видна только иногда, да и то весьма не ясно. Кажется, со времени проезда транспорта Ванюшина, в течение трех лет, тут не ездила и не проходила ни одна живая душа. Вследствие этого наше шествие было организовано следующим образом: впереди ехал, разыскивая дорогу, проводник Дусан; за ним, в расстоянии около версты, по его следам, ехал С. Д. Гескет. Он останавливался на возвышенных местах и служил мне предметом визирование для определение направление дороги. Я ехал также в расстоянии версты от него, останавливаясь на тех именно местах, где он останавливался, и визируя вперед. Места остановок были очень хорошо видны по взрытому снегу. Когда моя работа на стоянке была окончена и я двигался вперед, то и он ехал дальше. Люди тащили цепь около меня и на каждой стоянке я записывал пройденное расстояние. Остальные люди и верблюды шли несколько в стороне от дороги или за нами, чтобы не мешать работе. При подобном порядке хотя движение и было несколько медленно, но за то как направление дороги, так и расстояние были определяемы с достаточною точностью, и съемка, как оказалось впоследствии, вышла довольно верная. Скорость движение была от 16-ти до 22-х верст в день. Вечером на ночлеге, поев супу и напившись чаю, я перечерчивал на общий лист пройденный участок в масштабе две версты в дюйме. Так шло изо-дня в день до самого окончание рекогносцировки.

Пройдя около 80-ти верст по Усть-Урту, мы, наконец, добрались до колодца Атабай и Ясыбай, где остановились на ночлег. Название колодец получил от какого то святого отшельника, который жил здесь и похоронен на холме близ колодца. Теперь видны только остатки его могилы.

Нечего и говорить, что тотчас по прибытии мы поторопились попробовать, какая вода в колодце. К величайшему разочарованию вода оказалась такая затхлая, вонючая и противная на вкус, что не только люди и лошади, но даже верблюды не могли её пить. Это открытие сильно нас огорчило. Что если и дальше будет так? Зачем же снимать дорогу, если на ней нет порядочной воды? Очевидно, подобная дорога никуда не годится, и мы трудимся даром. Впоследствии я по опыту убедился, что затхлость воды в колодце еще не есть признак его негодности. Происходит она от того, что колодезь вовсе не эксплуатируется иногда целые десятки лет. Если очистить его, вычерпав всю воду, затхлость пропадет и добывается очень хорошая вода. Поэтому нельзя относиться с полным доверием к негодности воды в степном колодце, только раз попробовав ее; сначала нужно узнать, давно ли он не был эксплуатирован. Вот если вода в колодце соленая, то горю трудно помочь: может быть при эксплуатации содержание соли несколько уменьшается, но все-таки она останется соленою и неприятною на вкус. Лошади ее пьют хорошо, но для людей она не годится, и пользоваться ею можно только в крайности.

Пришлось опять обратиться к добыванию воды из снега, и не только на колодце Атабай, но и на следующем, Табын-су, где вода оказалась тоже скверною.

Не завидно было наше положение и относительно топлива. Взятое из Кунграда уже вышло, а по дороге до сих пор, кроме колючки, почти ничего не встречалось. Старались разводить костры из колючки, но дело шло плохо. Для печек наших она вовсе не годилась. Вообще взятые нами печи не особенно хорошо служили. Одна сломалась в самом начале экспедиции. Неудобство их состояло прежде всего в том, что они согревали юламейку лишь на очень короткое время, на полчаса, много на час, а затем приходилось или вновь топить, что при ограниченном количестве топлива и неизвестности, где еще удастся добыть его, мы не могли делать, или сидеть в таком же холоду, как и до топки. Холод даже казался еще чувствительнее, потому что, при охлаждении печи, к нему был резкий переход от сильного тепла. Кроме того, кошма около высунутой наружу трубы обгорела, образовалась большая дыра и через нее ветер и холод беспрепятственно проникали в юламейку, и без того представлявшую слабое от них закрытие. Наконец, трудно было установить печь, соображаясь с направлением ветра, которое часто изменялось. При перемене ветра печь дымила до такой степени, что невозможно было оставаться в юламейке. Не смотря на все эти неудобства, печка все таки приносила нам пользу, доставляя возможность лучше согреться, чем у костра, тем более, что морозы все увеличивались и достигали днем до 12—15 градусов. Ночью же, и особенно под утро, было еще холоднее.

Усиление холодов вынудило меня нарядиться в такой костюм, какого еще никогда не приходилось носить: на мне был надет полушубок, на нем тулуп в рукава и поверх всего этого бурка, а на голове высокая хивинская баранья шапка. Особенное внимание я обратил на ноги. Вырезав из кошмы длинные полосы, в роде портянок, я обертывал ими ноги вплоть до колен и обвязывал бичевою, а затем надевал валенки. Весь наряд был так тяжел, что я едва мог двигаться. Добравшись утром до лошади и взобравшись на нее, ноги мои вгонялись в стремена, и я оставался верхом до прибытие на ночлег, т. е. до солнечного заката, потому что вытащить ноги из стремян не имел ни малейшей возможности. За то холода я не чувствовал, не смотря ни на какой мороз или буран. С. Д. Гескет был так же наряжен, как и я, и на холод не жаловался. Солдаты в своих тулупах и жандармских сапогах тоже весело переносили невзгоды. Ехать на верблюдах при таком сильном ветре было очень трудно, — они все время шли пешком и моцион согревал их. Больше всех страдали от холода наши несчастные верблюдовожатые. Они пустились в дорогу в своих оборванных халатах и не имели даже тулупов. Ночевали они вместе с верблюдами под открытым небом. Несмотря на все тепло, которое уделяли им их звери, скоро они не могли выносить ночного холода и я дал им верх запасной юламейки, из которого они устроили шалаш, где разводили костер. В юламейке нижних чинов тоже разводился костер, поддерживавшийся всю ночь, если только было топливо.

Почти 150 верст отошли мы от Кунграда и положение наше становилось очень затруднительным: ни воды, ни топлива. Вернуться назад было также невыгодно, ибо нам хорошо было известно, что топлива, этого нужнейшего для нас материала, на возвратном пути не было вовсе. Да, наконец, как вернуться, не исполнив поручения? Но, вот, достигли колодца Сумбе и сразу успокоились и повеселели. Колодец Сумбе находится среди холмистой местности. Почва здесь хотя и твердая, но покрыта слоем песку, на котором растёт много саксаула. Вода в колодце пресная и мягкая на вкус.

Саксаул представляет прекрасное топливо. Растёт он преимущественно на песчаной почве, почему в больших песках Кара-Кумах, Кызыл-Кумах и по берегам Аму-Дарьи можно много его встретить. Узловатые, волокнистые стволы его редко достигают значительной высоты; большею частью он представляется в виде кустов, но на Усть-Урте встречаются довольно высокие саксауловые деревья.

Очень много саксаула растёт на левом берегу среднего течение Сыр-Дарьи. Прежде его употребляли как топливо на паровых судах аральской флотилии и вырубали в большом количестве. До сих пор в попутных городах и на станциях почтовой дороги из Оренбурга в Ташкент, на том участке её, который проходит близ Сыр-Дарьи, отопление производится саксаулом, который привозят с левого берега реки.

Достоинства саксаула, как топлива, заключаются в тои, что он дает много тепла и отлично горит, в каком бы сыром виде ни находился. Мне случалось доставать саксаул из под снега, совершенно отсыревший, и, не смотря на это, он разгорался отлично. Представляет он только одно неудобство — очень быстро сгорает, так что для продолжительной топки нужно много материала. Аральская флотилия поглощала огромное количество саксаула и если бы она продолжала свое существование, то, без сомнения, запасы топлива левого берега Сыр-Дарьи истощились бы.

На Усть-Урте саксаул растёт участками, так сказать, оазисами, преимущественно там, где есть на поверхности земли слой песку. Колодезь Сумбе находится на южной окраине огромного саксаулового оазиса, имеющего до 200 квадратных верст, а может быть и более. Здесь его никто не трогает, кроме незначительного числа кочевых киргиз одаевцев, приходящих сюда на зимовки, почему он достигает больших размеров. Растет он быстро и оазисы его, разбросанные по всему Усть-Урту, представляют громадный запас топлива, особенно, если пользоваться им правильно, не истощая материала.

Придя к Сумбе, мы с удовольствием напились вкусной колодезной воды, потому что вода из снега, хотя и самого чистого, имеет особенный, не совсем приятный вкус. Может быть, это происходит от непривычки, определить не могу, но только она нам не совсем нравилась. Потом развели большие костры и обогрелись, как следует, в полном смысле слова. После нескольких дней, проведенных в работе на морозе, со слабым утешением согреться у дымного костра из колючки, вечер по приходе к Сумбе был для нас настоящим праздником. Можно было топить не жалея дров, — вокруг нас их было достаточно.

Здесь я решился сделать дневку. Необходимо было дать людям и животным отдых, поправить кое-что в снаряжении и перевьючить верблюдов, распределив правильнее груз.

Через день пустились дальше, ободренные первым успехом. Во всяком случае, мы теперь знали, что за нами остается приют, так сказать станция, где можно отдохнуть и обогреться.

Выйдя из оазиса саксаула, мы опять вступили в голую степь, еще более пустынную, чем та, по которой шли до сих пор. Холмы все уменьшались, местность делалась ровнее и были такие места, где горизонт сливался с небом, в виде правильного круга, как на поверхности океана. Эта громадная равнина была покрыта белым, блестящим снегом; больно было глядеть на него, — резало глаза. Иногда попадались большие солончаки. Тем не менее, мы все понемногу поднимались, пока не достигли колодца Аманджул. Колодезь этот среди совершенно пустынной местности, находится как раз на полдороге от Кунграда к бухте Яман-Айракты. Достигнув наибольшей высоты, отсюда начинается спуск к Каспийскому морю, сначала почти незаметный. Следовательно перешеек Усть-Урт представляет плоскую возвышенность, изрезанную в разных направлениями небольшими уступами и достигающую наибольшей высоты по самой середине.

До сих пор не встретилось еще ни одного колодца, исключая Сумбе, где-бы мы нашли вполне хорошую воду. Большею частью она была затхлая и крайне неприятная на вкус. Вид колодцев на Усть-Урте очень однообразный: небольшая впадина в роде котловины, в середине один или несколько колодцев, которые имеют от полутора до двух аршин в диаметре и обложены камнем. Глубина их различна: от 12-ти до 34-х аршин; высота столба воды — от одного до пяти аршин. Скорость прибыли воды я не исследовал, так как не имел для сего ни времени, ни средств, но собранные сведение указывали, что из одного колодца можно напоить сразу до 300 верблюдов. У некоторых колодцев есть пойла для животных, выдолбленные в больших камнях. В расстоянии от полуверсты до версты, на холме, видны развалины мазара. В котловине, где находится колодезь, большею частью нет совершенно никакой растительности. Если колодцы находятся в саксауловых оазисах, то всё-таки в котловине пусто — только на некотором расстоянии, на окружающих холмах, растёт саксаул и трава.

Итак, мы прошли всего 225 верст, следовательно, от Кунграда до бухты Яман-Айракты должно быть около 450 верст, — вовсе не так много, как нам говорили. Надо заметить, что киргизы и вообще туземцы очень плохо умеют определять расстояние по числу верст. Туземцы лучше знают определение расстояний бухарскою мерою — ташами. Таш равняется восьми верстам. Так как эта мера очень крупная, то ее подразделяют на полташа и четверть таша.

Между тем наступило 10-е декабря и морозы все усиливались.

Мы привыкли в ним и, наряженные в наши фантастические костюмы, работали спокойно, не страдая от холода. Привыкли мы также и к однообразию работы и жизни вообще. Скучать было некогда: целый день на кони проходил незаметно, а к вечеру так уставали, что, насытившись, торопились забраться в постели, где и продолжали беседовать, хотя беседы эти были не очень-то удобны, потому что приходилось закрываться с головой.

От Аманджула дорога имеет все тот же характер: такая же твердая глинистая почва, такая же пустырь кругом. Ни людей, ни животных, ни птиц — ничего. Страна крайне неприглядная. Только колодцы встречались чаще, иногда в 10-ти — 15-ти верстах один от другого. Но вот местность делается более пересеченной, по временам встречаются даже небольшие горки — и мы вступаем в новый оазис саксаула, где находится колодезь Иссен-Казак. Этот оазис меньше первого, но все-таки попадаются большие деревья с толстыми стволами. Опять обилие топлива, опять отдых и все веселы. Прошли две трети дороги — осталось около 110-ти верст.

Здесь мы встретили аул кочующих киргиз одаевцев, но какой аул! Три старые, дырявые юрты, люди в лохмотьях, бедность и грязь невыразимые, а кроме того и дикость непомерная. Жители совершенные дикари и говорить с ними, даже знающему язык, чрезвычайно трудно, потому что они боятся русских и избегают разговоров. Струсив нас, они уже было собрались переходить подальше, на другое место. К счастью их, мы пробыли только два дня и освободили их от стеснительного соседства.

Дневка на Иссен-Казаке была вызвана двумя обстоятельствами: во-первых, в тот день, когда мы туда пришли, поднялся сильный буран, который продолжался и весь следующий день, а во-вторых, нужно было запастись дровами, так как, по заявлению Дусана, до самого берега моря и на берегу совершенно нет топлива. Необходимо было взять запас, по крайней мере, дней на 10. Мы могли теперь запасаться больше, потому что количество продовольственных припасов и фуража значительно уменьшилось и на верблюдах было много места.

Буран во время путешествие был наш самый страшный враг. Особенно опасен буран на Усть-Урте. Местность совершенно открытая — ветру полное раздолье. Действительно, здесь постоянно ветер, иногда очень сильный и порывистый, большею частью юго или северо-восточный. Когда разыграется снежный буран, то ветер до такой степени силен, что срывает и уносит не только палатку, но даже юламейку, укрепленную железными приколами. Для того, чтобы обеспечить себя, мы накладывали на кошму, кругом юламеек, кули с провиантом и фуражом и старались ставить их как можно ближе одну к другой. Все-таки верх часто открывался и доставлял нам немало беспокойства. Мы были так счастливы, что во все время поездки особенно сильных буранов не было, а если и были, то как раз в то время, когда мы находились в оазисах саксаула, где растительность значительно уменьшала порывы ветра.

От колодца Иссен-Казакк местность хотя и открытая, но холмистая. Начинают встречаться горки по сторонам дороги и на самом пути. Горки эти не высоки, но с крутыми, обрывистыми скатами. Дорога обходит крутые возвышенности и на ней особенно крутых подъемов и спусков нет.

От колодца Турлугул начинается заметный спуск к морю уступами, совершенно в виде больших ступеней, и местность делается все более и более пересеченною. Начиная от Аманджула, по всей дороге растёт душистая трава джузан, составляющая прекрасный корм для животных, почему здесь много киргизских летовок, но так как мы ехали зимою, то, конечно, не встретили ни души.

Колодезь Тянке последний перед морем. Около него находится большое новое киргизское кладбище, весьма похожее на кладбище Даут у Айбугирского залива. Отсюда дорога сохраняет то же направление, как прежде, пока не упрется в гору Джагылган, находящуюся на самом берегу Каспийского моря, хотя его с дороги не видно. Дойдя до горы, дорога упирается в отвесные скалы, поворачивает почти под прямым углом на юго-запад и спускается к берегу по ущелью в начале узкому, а потом постепенно расширяющемуся. По дороге ущельем большие, глубокие промоины от потоков, низвергающихся с горы весною, при таянии снегов. Спуск местами крут и неудобен.

Когда мы достигли поворота дороги у горы Джагылган, поднялся сильный буран. Грозные, черные тучи заволокли небо, особенно с западной стороны — со стороны моря. Снег валил хлопьями; ветер был так порывист, что лошадь едва удерживалась на ногах, а пешие люди принуждены были припадать иногда к земле, чтобы их не снесло. Пройдя с большим трудом четыре версты по ущелью, я убедился, что дальше идти невозможно, хотя время еще было не позднее и до берега оставалось всего шесть верст. Решили остановиться, тем более что на берегу, на совершенно открытой местности, положение наше должно было еще ухудшиться. Выбрали укромное местечко среди отвесных скал, площадку, закрытую со всех сторон, и расставили юламейки.

Было 19-е декабря, следовательно, мы достигли моря, пройдя от Аму-Дарьи 445 верст в 26 дней. Много трудов и работы пришлось на нашу долю, но за то цель была достигнута. Все были веселы и довольны, точно добрались до какой-нибудь столицы или большого города, где все наши труды и лишения кончатся и где мы отдохнем на свободе среди изобилия и всевозможных удобств. Особенно солдаты интересовались увидеть, наконец, невиданную диковину — море. Весь вечер шли между ними самые оживленные разговоры, которые нас очень потешали. Делались разные предположение и догадки, но никто не догадался о том, что в действительности предстояло увидеть на следующий день.

VI.

Каспийское море. — Прибрежная местность. — Растительность — Топливо. — Вода. —  Бухта Яман-Айракты. — Отдых. — Сторож Ванюшина. — Состояние запасов. — Выступление в обратный путь.— Морозы. — Поворот по новой дороге. — Состояние лошадей. — Ирбасан. — Спуск Чибин. — Истощение запасов. — Прибытие в Кунград.

На следующее утро погода была прекрасная. Небо совершенно чистое, голубое, солнце ярко светило. Мороз спал до пяти градусов. Все поднялись рано, живо уложились и двинулись к цели путешествия.

Пройдя не более двух верст по ущелью, постепенно расширявшемуся, мы достигли холма, с которого открылся вид на Каспийское море, но вид этот, восхитительный летом, не представлял ничего интересного зимою: море было замерзши и покрыто сплошной, ровной пеленой блестящего снега. Замерзает море на четыре, иногда на пять месяцев.

Впереди, прямо против нас, возвышалась гора Яман-Айракты с крутыми, обрывистыми скатами; вправо — такая же гора Джагылган. Обе они опираются в море совершенно отвесными скалами, представляющими два выдающихся мыса, особенно от горы Яман-Айракты. Между этими мысами вдается в материк правильным овалом бухта. Крутой, обрывистый уступ, совершенно подобный Чинку, соединяет обе горы, обходя бухту дугою, около двух верст от берега, и образует обширную площадь, открытую только с северо-запада, с моря. Бухта тоже защищена горами от ветров, кроме северо-западного.

Самый берег очень пологий, но на расстоянии около 50-ти шагов он значительно поднимается в виде отлогого уступа, дальше которого волны никогда не заходят.

На самом берегу виднелись издалека две юрты. Здесь живет с семейством киргиз сторож, нанимаемый купцом Ванюшиным для охранения склада досок и больших чанов для рыбы, находящихся тут с 1879 года. С тех пор рыбные транспорты сюда не приходили. Других поселений, на расстоянии более 10-ти верст по берегу в обе стороны, нет. Дальше встречаются аулы киргиз одаевцев, которые летом часто посещают бухту, но зимою совсем не показываются. Сторож живет бедно; юрты старые и семейство его наряжено в порядочные лохмотья, хотя несколько лучше, чем кочевники, встреченные нами в дороге. Пришлось нам и здесь расставить юламейки, подобно тому, как в степи, так как другого помещение не было.

На площадке близ берега растёт трава, представляющая хороший корм лошадям, но другой растительности, а, следовательно, и топлива, нет совершенно. Семейство сторожа употребляет на топливо плохой кизяк, от которого распространяется сильное зловоние. Верстах в четырех от бухты растет камыш, который может быть употребляем в виде топлива, но нет перевозочных средств. Колесных дорог близ берега вовсе нет. В горных ущельях есть колючка. Недостаток топлива представляет одно из неудобств бухты Яман-Айракты.

Относительно воды условие тоже не очень выгодны. Весною пользуются водою из горных потоков, происходящих от таяния снегов. Горы с твердым, гранитным грунтом представляют много площадок, на которых скопляется снеговая вода, низвергающаяся в море в виде быстрых потоков, от которых образовались в скалах глубокие промоины. Кроме того, на самом берегу есть большая яма, имеющая правильную, четырехугольную форму с возвышенными краями. Яма эта, как видно, выкопана нарочно и служит резервуаром снеговой воды. Но все эти средства водоснабжение пригодны только весною: летом все высыхает и приходится прибегать к рытью колодцев. До воды здесь не глубоко, от одной до двух сажен, но большею частью она оказывается соленою. Иногда, впрочем, находят и пресную воду. Я нашел на берегу два колодца: в одном вода оказалась соленою, в другом — пресною, хотя и не очень хорошего качества. В окрестных горах есть родники с хорошей водой, но не ближе шести верст от бухты, причем доставка её горами очень затруднительна по недостатку дорог.

Свойства самой бухты нельзя было определить. В 40 шагах от берега я заметил большой кол, и сторож объяснил, что здесь останавливаются заезжающие сюда лодки для ловли рыбы, причем глубина несколько больше роста человека. Я определил ее в пять-шесть футов. Таким образом, если бы здесь пришлось устраивать пристань, то длина её, считая низменную, заливаемую морем полосу берега, должна быть около 100 шагов. Материала для постройки, кроме камня, на месте нет; он должен быть весь привезен.

Достигнув цели путешествия, мы решили отдохнуть два дня. Отдых был совершенно необходим как для людей, так и для животных. Положим, мы шли не скоро, делали средним числом 16, 18 верст в сутки, но почти без дневок и с утомительной работой, так как люди все время тащили цепь. Значительные морозы, доходившие до 18-ти — 20-ти градусов, также немало утомили нас. Теперь же отдых был тем более приятен, что наступила оттепель, и термометр поднялся до 2° выше нуля.

Оставаться на берегу более двух дней нельзя было вследствие плохого состояние продовольственных запасов и фуража. Верблюды выискивали себе какое то пропитание из под снега и даже жевали саксаул, но для лошадей этот корм не годился. Пришлось уменьшит дачу ячменя с 10-ти фунтов в день на восемь. Вопрос о мясе стоял несколько лучше: хотя у нас его не оставалось, но оказалось возможным купить.

На другой день по нашем приезде сторож явился с бараном и объявил, что «отец завещал ему подносить всем приезжающим в Яман-Айракты русским гостям в подарок барана». Едва-ли ему приходилось слишком разоряться для исполнения отцовского завещания, потому что, надо думать, мы были первыми его гостями. Нечего и говорить, что это был наивный способ получить от нас приличный силяу (на чай). Вообще киргизы любят иногда выманить деньги хитростью, но хитрости их отличаются большою наивностью. Тем не менее, пришлось отдаривать, и баран этот стоил нам гораздо дороже, чем если бы мы его купили. Все-таки он пришелся очень кстати. Но одного барана нам было мало. Я послал солдата переводчика с Дусаном поискать баранов по окрестностям и им удалось добыть еще двух, хотя за очень дорогую цену. Больше достать было невозможно.

Таким образом, мы обновили запас мяса, но все-таки он был крайне скуден и не мог хватить до Кунграда. Дусан предложил мне пройти ближе, свернув от колодца Аманджул к северу, на колодезь Ирбасан. По этой дороге мы должны были спуститься с Чинка в Айбугирский залив по спуску Чибин. Хотя этот путь оказался короче всего на 10 верст, но я с удовольствием принял предложение уже потому, что мог нанести на план новую, неизвестную мне дорогу и не ехать по старому, уже пройденному пути.

Была еще весьма важная причина, побудившая меня вернуться по другой дороге. Пройденный путь оказался весьма удобным для колесного движения как по свойствам грунта, так и по другим условиях. Он имел только один громадный недостаток: почти стоверстный безводный промежуток между подъемом Адчул и колодцем Атабай и Ясыбай. Исправить этот недостаток было невозможно или, по крайней мере, очень трудно, так как приходилось буравить землю и рыть артезианские колодцы. Хотелось попробовать, нельзя ли как-нибудь обойти этот неудобный участок дороги. Если бы это удалось и другая дорога, с такими же выгодными условиями, только более водная, была найдена, то вопрос о возможности колесного движение между Аму-Дарьей и Каспийским морем был бы решен удовлетворительно.

Два дня отдыха мы почти все время просидели дома. Если и ходили гулять, то только по берегу, на недальнее расстояние. Доходил я до горы Яман-Айракты и заметил, что крутой скат её упирается не прямо в море, а продолжается длинной, узкой, низменной косой, еще более охраняющей бухту от морского волнения. Ездить далеко было очень трудно: земля покрыта снегом, ни дороги, ни тропинки, на каждом шагу обрывы и провалы. Берег на далекое расстояние к северу крутой, скалистый, совершенно неудобный для устройства пристани, а к югу хотя бы и нашлось может быть удобное место, но залив Карасу настолько мелководен, что для плавание не только пароходов, но даже шхун не годится. Можно смело сказать, что бухта Яман-Айракты самое удобное, думать надо — единственное место для устройства пристани на всем северо-восточном берегу Каспийского моря, как по краткости расстояние от Аму-Дарьи, так и по свойствам самого моря, очень мелководного и наполненного чернями (Мели и очень мелководные места, тоже мелеющие при убытии воды) по всему берегу.

23-го декабря мы простились с Каспийским морем и двинулись в обратный путь. Теперь всем хотелось добраться поскорее до дома, но надо было вооружиться терпением: путь в 440 верст на верблюдах не малый и долго еще предстояло нам мерзнуть в пустыне Усть-Урта, пока достигнем Кунграда — предмета наших желаний и стремлений.

Я сильно беспокоился о продовольствии. На холоду нужно есть больше и, кроме того, постоянное движение возбуждает аппетит, удовлетворять который мы должны были с большою умеренностью. Возвращаясь до Аманджула по той же дороге, работать не приходилось, и я поверял только нанесенную на план местность, но солдаты все-таки не садились на верблюдов и шли всю дорогу пешком. Происходило это отчасти от того, что холода со дня нашего выступление все усиливались. 23-го декабря, в день выступления, мороз достиг восьми градусов, а в следующие дни все увеличивался до 20-ти. Ночью и особенно на заре было еще холоднее. В это время мы больше всего терпели от холода, потому что топлива оставалось мало, а обновить его можно было только подходя к колодцу Иссен-Казак. С 1-го января погода затуманилась, но вместе с тем и холод уменьшился.

В этой безлюдной, пустынной степи встретили мы праздник Рождества Христова и новый год. Грустно было проводить торжественные, веселые дни в такой печальной обстановке. Остановок и дневок мы не делали ни в первый день Рождества, ни первый день нового года: состояние запасов вынуждало дорожить каждым днем.

31-го декабря дошли мы до Аманджула и свернули влево, к северу от прежней дороги. Опять началась съемка: я вооружился бусолью, солдаты потащили цепь. Мы были даже рады работе, потому что очень скучно было тащиться по этой неприглядной пустыне без всякого занятия. Производя съемку, время проходило незаметнее. По заявлению Дусана, дороги тут не было; мы шли прямо целинною и должны были выйти на колодезь Торча-тюлей. Действительно, бусоль показывала, что мы шли по совершенно прямой линии с запада на восток не уклоняясь ни вправо, ни влево, целых 50 верст. По истине изумительна способность киргиз держать верно направление в степи, где нет решительно никаких ориентировочных предметов. Наш проводник, с каким-то особенным чутьем, вел нас совершенно по прямой линии. Тем не менее, и он, в конце концов, заблудился.

Когда мы прошли по новому направлению около 40 верст, перед нами зачернел лес. Это был тот самый громадный оазис саксаула, в котором находится колодезь Сумбе. В первый раз мы подошли к нему с южной стороны, теперь подходили с западной. Местность сделалась пересеченною и мы переваливались с холма на холм иногда по крутым скатам. Между тем уже начало темнеть, а обещанный Дусаном колодезь не показывался. Он подъехал ко мне, сознался, что заблудился, и просил остановиться. Положение выходило довольно скверное: конечно, в конце концов, он отыскал бы дорогу, но, на это могло потребоваться два, три дня, пожертвовать которыми было невозможно. Не оставалось ни хлеба, ни мяса; даже все баранье сало покончили. К счастью, в это время послышался вдали собачий лай. Оказалось, что мы набрели случайно на кочевку киргиз. Не говоря уже о том, что они могли указать нашему проводнику дорогу, я вздумал попробовать, нельзя ли достать у них барана. Попытка удалась — киргизы продали барана, хотя и за баснословную цену. Эта неожиданная случайность избавила нас от необходимости прибегать к конине.

Путь от Аманджула был крайне неудобен для езды верхом. Земля была покрыта снегом, под которым находился слой песку, несколько примерзший и отвердевший сверху. Там, где мы шли, слой песка тонкий, но несколько севернее он гораздо глубже; место это называется пески Найза. Во время движение лошадь, ступая по снегу, продавливала песок, так что все время спотыкалась то на передние, то на задние ноги, а иногда на две сразу, причем сидеть на ней было крайне беспокойно. Замечательно, что верблюды, которые гораздо тяжелее лошади, не проваливались. Вероятно происходило это от того, что у верблюда ступня широкая и плоская, а у лошади копыто небольшое и острое. Пеших людей подмерзший песок выдерживал.

Лошади наши истомились и некоторые были негодны для езды, так что С. Д. Гескету пришлось применить к делу двухколесную тележку, взятую для измерения дороги, о которой я упоминал выше. Не говоря уже о том, что таратайка эта была очень маленькая и в высшей степени тряская, ехать на ней было неприятно потому, что запряженный в нее верблюд, для которого ходить в упряжи было невиданное дело, шел очень неровно, сворачивая в стороны и угрожая каждую минуту перевернуть жалкий экипаж. По пути к морю эта тележка употреблялась под топливо, собираемое по дороге для ночлегов, так как у самых колодцев его почти нигде нельзя найти, и это назначение её было очень целесообразно, но для перевозки людей она никуда не годилась. Впрочем, все-таки лучше было ехать на этой печальной колеснице, чем верхом на верблюде. Мой спутник так сумел приспособиться к экипажу, что даже ухитрялся читать во время дороги. Таким образом, лошади шли под верхом только через два дня на третий и, не смотря на такую легкую службу, едва дотащились до Кунграда. Последние два дня вовсе не было фуража и они жевали только камыш, встреченный в Айбугирском заливе. Молодой камыш степные лошади еще кое-как едят, но старый, попадавшийся нам, никуда не годится как корм.

Киргиз, взятый из аула, вывел нас на дорогу и на следующий день дошли до колодца Ирбасан, находящегося среди саксаулового оазиса. В его окрестностях много киргизских зимовок, хотя вода в нем немного солоновата. Дорога в этом месте, проходя саксауловым лесом по буграм и кочкам, очень не хороша и не годилась для колесного движения. Следуя дальше мимо колодца Кара-кудук и засыпанного колодца Али-бек мы достигли наконец Чинка у спуска Чибин и увидели перед собою Айбугирский залив.

У спуска Чибин уступ Усть-Урта вдается внутрь в виде воронки. Вначале скат крутой и узкий, но на весьма небольшом расстоянии. Для колесного движения приходилось разработать и уширить дорогу не более как на 20 сажен. Далее спуск делается все шире и отложе. Длина его до подошвы около двух верст. По сторонам его окаймляют совершенно отвесные скалы Чинка. Для того, чтобы дойти до Кунграда от Чибина, нужно пройти 60 верст, перерезав Айбугирский залив наискось, по диагонали. Дорога здесь арбяная, лучше чем от спуска Адчул, более езжена и нет болот. Местами она пролегает по камышам, а местами, особенно в середине залива, буграми и кочками. В 35-ти верстах от Чибина встретили два небольших озера, скорее пруда, называемые Ир-али-хачь-хан. Вода в них пресная и они, как я узнал впоследствии, изобилуют рыбой. Сорта рыбы здесь простые, но съедобные и в таком количестве, что можно, войдя в воду, хватать рыбу руками и выбрасывать на берег. Около озера Ир-али-хачь-хан водятся преимущественно кабаны, о которых я упоминал выше.

Спустившись с Чибина и пройдя восемь верст низом, мы остановились на ночлег и покончили последние крохи наших запасов. У нас не оставалось ни мяса, ни сахару, ни табаку, одним словом ничего, кроме чая.

До Кунграда оставалось 50 верст.

На следующее утро выступили рано, надеясь в тот же день добраться до Кунграда, но это оказалось невозможным. По трудной дороге буграми и кочками усталые верблюды и лошади едва передвигали ноги. Поздно вечером поднялись мы на восточный берег залива и вынуждены были остановиться в восьми верстах от Кунграда.

Последний ночлег был и печальный, и веселый. Печальный — потому, что приходилось голодать уже вторые сутки, веселый — потому, что выбрались, наконец, из пустыни в населенный край.

На следующий день, 8-го января, около полудня, торжественно вступили в Кунград, сопровождаемые такою же толпою зрителей, как при выезде. Кунградцы глазели на нас, весело улыбаясь. Наш отъезд наделал много шума в городе. К успешному окончанию предприятие относились с крайним недоверием и теперь точно обрадовались, что мы возвратились целы и невредимы. Действительно, кроме одной заболевшей лошади, все вернулись, хотя и утомленные, но здоровые и веселые. Во все время никто из нас ни раза не хворал и взятые мною лекарства приехали в совершенной целости.

Прощаясь с Усть-Уртом, я должен заметить, что о нем до сего времени имели самые сбивчивые и неверные сведение не только в европейской России и в Туркестане, но даже по соседству, в Петроалександровске. Караван Ванюшина с рыбой прошел, не оставив за собою следов. Когда я собирался в путь, меня много смущали рассказами о непроходимых песках, о недостатке воды, топлива, о страшных буранах и т. д. Длина пути по расспросным сведениям доходила до 700 верст.

Все оказалось совершенно неверным. Правда, что отряд наш, прошедший через Усть-Урт в хивинскую экспедицию 1873 года, натерпелся много бед, но он шел не по нашей дороге, а от залива Киндерли, и захватил только небольшой участок нашего пути, от колодца Ирбасан до спуска Чибин. Участок этот действительно самый плохой: безводный переход в 45 верст и колодцы с солоноватой водой. Кроме того, отряд пустился без предварительной основательной рекогносцировки пути, что, без сомнения, должно было поставить его в трудное положение. Здешние дороги, вернее верблюжьи тропинки, едва намечены, посещаются очень редко и часто исчезают. Есть так же много тропинок, пробитых кочующими киргизами при переходах с места на место. Следуя по ним, можно много кружить и, в конце концов, остановиться среди степи, потому что тропинка вдруг пропадает. Наконец, вода в колодцах оказывается затхлою вследствие недостатка эксплуатации. Все это должно было отозваться весьма неблагоприятно на успешности движение отряда.

Пройдя, в свою очередь, через Усть-Урт в два пути, я нашел его вовсе не таким страшным и неприступным, как его описывали. Дорога всюду твердая и ровная, значительных неровностей, кроме подъема на Чинк и спуска с горы Джагылган, совсем нет. Песков тоже не встречается. Вода есть везде и колодцы обложены камнем, что доказывает, что путь этот был некогда эксплуатирован. Топлива саксаула имеются большие запасы в двух местах и, сверх того, он встречается в небольшом количестве по всей дороге, кроме участка от колодца Иссен-Казак до Каспийского моря. Корм для животных тоже есть, особенно ближе к морю. Страну эту даже нельзя назвать совершенно пустынною, потому что здесь всегда можно встретить аулы киргиз одаевцев. Зимою они кочуют на участке от Кунграда до Аманджула, где растёт много саксаула, а летом — от Аманджула до Каспийского моря, где много кормов. Чем ближе к морю, тем больше попадается аулов; особенно много их у колодцев Кара-баян и Тянке.

VII.

От Кунграда до Нукуса. — От Нукуса до Петроалександровска. — Отдых. — Выезд из Петроадександровска. — Качалка. — Выбор пути. — Бухарская граница. — Пески. — Урочище Хал-ата. — Карнизы. — Карак-ата. — Перемена дороги. — Тугас-Тюбе. — Последний переход. — Переправа черев Зеравшан. — Пейшамбе. — Возвращение в Ташкент.

Хотя мы и достигли благополучно Кунграда, но путешествие далеко не было кончено. Нужно было еще проехать 800 верст до Петроалександровска и 640 верст от Петроалександровска до Джизака, следовательно, около 1,000 верст степью — путь не близкий.

Так как Джаны-Дарья замерзла и лед был крепкий, то можно было идти на Нукус прямо, частью по самой реке, частью по берегам. Это самая близкая дорога, и мы легко достигли Нукуса на третий день пути.

Двигаться приходилось все время в камышах, толстых и очень высоких, выше роста человека. Рассказывают, что именно в этих камышах водится много тигров, но я не только не встречал их, но даже рева не слышал. Что в дельте Аму-Дарьи водятся тигры, — это верно, но далеко не в том количестве, как говорят. Особенно в последнее время, с увеличением оседлого или почти оседлого народонаселения, число тигров уменьшилось и встречать их случается очень редко.

Проток Джаны-Дарья хотя достаточно глубок для движение судов, но не широк и слой льда на нем настолько толст, что может выдержать какую угодно тяжесть. Замерзает он каждую зиму на более или менее продолжительное время. Поселений на берегах вовсе нет, что совершенно понятно, так как местность эта подвержена разливам. Только начиная от вершины дельты, где Аму-Дарья разделяется на рукава, недалеко от Ходжейли, появляются деревья и начинаются населенные места.

При движении выбранною нами дорогою не было надобности заходить в Ходжейли. Мы перешли Аму-Дарью по льду, тоже достаточно крепкому, и прибыли прямо в Нукус. Впрочем на Аму-Дарье лед далеко не так крепок, как на Джаны-Дарье, и если зима теплая, то переправа тяжело нагруженных арб не совсем безопасна; люди же и лошади всегда могут переходить спокойно.

От Нукуса до Петроалександровска расстояние измерено, 179 верст, и дорога все время идет берегом Аму-Дарьи, по населенной и обработанной стране, причем отделить один кишлак от другого трудно, так как они также разбросаны, как в окрестностях Петроалександровска и в Хивинском ханстве. В одном месте, между Ходжакулем и Бий-базаром, приходится перейти через небольшую каменистую гряду, упирающуюся в самый берег. Было предположение устроить между Нукусом и Петроалександровском почтовый тракт. Станции построили, но лошадей не содержат, потому что движение самое ничтожное, далеко не выкупающее их содержание.

Станции хорошо выстроены, большие и удобные. Подобно большинству построек на Аму-Дарье, они окружены высокою, глинобитною стеною, внутри которой большой двор с навесами для лошадей. В переднем фасе стены посередине ворота и с одной стороны комнаты для проезжающих, а с другой — помещение сторожа. На станциях можно достать кое-что закусить и даже получить самовар.

Самое большое поселение на дороге — местечко Бий-базар, раскинувшееся на несколько верст. Тут было некогда хивинское укрепление.

От него до Шейх-абас-али, последней станции перед Петроалександровском, 40 верст. Кстати здесь упомянуть и о том, какие мастера туркестанские солдаты ходить. Только что мы пришли в Шейх-абас, около 4-х часов пополудни, сделав переход в 40 верст, ко мне явились двое из наших солдат, Симонов и Осипов, с просьбою разрешить им сейчас же идти в Петроалександровск. Зная, что они вполне благонадежные люди, я согласился на их просьбу и дал им письмо к К. Я. Краббе, извещавшее о нашем возвращении. С ружьями на плечах, в плохих тулупах и сапогах почти без подошв, они пустились в путь, пришли в Петроалександровск в час ночи, пройдя еще 29 верст, и тотчас явились полковнику совершенными молодцами. Сделать переход в 79 верст конечно возможно, но с места, а пройдя перед тем, при самой тяжелой обстановке, 1,250 верст — штука не легкая.

20-го января приехали мы в Петроалександровск и были встречены в высшей степени любезно. Носились слухи, что мы погибли, и получилось распоряжение из Ташкента послать разыскивать нас. К счастью все кончилось благополучно, — мы вернулись целы и невредимы и, кроме того, попали в столицу Аму-Дарьинского отдела в самый разгар зимнего сезона.

Оставался я в Петроалександровске около трех недель: во-первых, нужно было отдохнуть, потому что уже чувствовалась усталость; впереди же предстоял опять не легкий путь, а во-вторых, хотелось подождать, пока погода потеплеет — очень уж мы иззяблись и промерзли. Обстановка дороги делалась теперь гораздо хуже, потому что я сдал казенные юламейки и приходилось ночевать в степи под открытым небом, что на морозе совсем не выгодно. Покупать новые юламейки или юрты не стоило, да и было нам не по карману. Приходилось опять нанимать верблюдов, опять запасаться фуражом и продовольствием. К счастью еще нанятый мною верблюдовожатый знал дорогу и можно было обойтись без найма проводника. Даже новых лошадей мы не могли купить. Один из моих коней выдержал поход лучше других и мог дойти до Джизака; другой, у которого был паралич задних ног, тоже поправился настолько, что мог иногда идти под седлом, но лошади С. Д. Гескета были в таком плачевном виде, что он порешил их бросить и ехать на верблюде, в качалке. Хотя оно и не красиво, но иначе поступить нельзя было.

Качалка представляет небольшой, продолговатый деревянный ящик, который привешивается к одному боку верблюда, а к другому противовес, равный весу ящика с сидящим в нем человеком. Если едут двое, то можно привешивать с обеих сторон верблюда по качалке. Длина ящика так незначительна, что вытянуть ног нельзя и приходится все время сидеть с согнутыми коленями. Самое название показывает, что при движении верблюда этот экипаж все время качается и на непривычных людей оказывает такое же влияние, как морская качка. Чтобы сесть в качалку или выйти из неё, верблюда заставляют согнуть колени и лечь; когда путешественник поместился и устроился, верблюда поднимают. Это самая неприятная минута и нужно крепко держаться, чтобы не вылететь. Это довольно первобытный и, смею сказать, очень неприятный способ путешествия.

После трехнедельного отдыха мы собрались с силами и бодро пустились в последнее путешествие.

Как я уже говорил раньше, из Петроалександровска в Ташкент можно проехать четырьмя путями: на Казалинск, на Перовск, на Джизак и через Бухару на Катта-Курган. Самая употребительная из этих дорог — на Казалинск, хотя она самая кружная, потому что, проехав 495 верст до Казалинска, приходится сделать еще около 1,000 верст на почтовых от Казалинска до Ташкента. Не смею сказать, чтобы она была удобна. Хотя можно проехать в тарантасе, конечно на верблюдах, но приходится ехать 300 верст глубокими песками и пользоваться очень плохой водой. Особенно затруднительно сообщение раннею весною, и я знаю некоторых, много потерпевших на этом пути. Дорога на Перовск несколько ближе; хотя на верблюдах приходится ехать около 600 верст, зато на почтовых только 580. Здесь тоже большие пески, Кизыл-кумы, и плохая вода. На Джизак ведут две дороги: одна севернее, проходящая вся в пределах России, через урочище Тамды; другая — южнее, проходящая от урочища Ичке-яр на Аму-Дарье до колодца Масчи по северной, совершенно пустынной части бухарских владений. У колодца Масчи, верстах в 180-ти от Джизака, обе дороги сходятся. Наконец четвертая, по которой мы поехали, — через город Бухару.

Мы выбрали южную дорогу на Джизак, по расстоянию самую короткую, в 640 верст, но до сего времени мало эксплуатированную и почти не посещаемую, хотя по ней счастливо прошел туркестанский отряд, принимавший участие в Ахал-текинской экспедиции, в 1880 году. Дорога эта, как я слышал, довольно удобна, только нужно пройти полосу песков, верст около 90 ширины, от Учь-Учака на Аму-Дарье до урочища Хал-ата. Говорили, что пески очень глубоки и трудно через них перебраться.

Первые 100 верст, до урочища Учь-учак, приходилось идти все время по берегу Аму-Дарьи. Здесь населенность гораздо меньше, чем к северу от Петроалександровска. Только на первом переходе встречаются оседлые жители, да и тут нужно перейти через полосу довольно глубоких песков. Злополучный Петроалександровск со всех сторон окружен надвигающимися на него песками, удержать которые средств еще не нашли, и весьма вероятно, что поселение это придется покинуть в недалеком будущем. Конечно, может быть найдут возможным задержать пески, — тогда город уцелеет. Далее по дороге до урочища Ичке-яр, пограничного пункта с Бухарой, встречаются только маленькие, бедные аулы, и то весьма редко; в бухарских же владениях совершенная пустыня. Не доезжая Ичке-яра, на урочище Мешекли, до которого можно доехать от Петроалександровска в экипаже, находятся развалины большой глиняной постройки. Вероятно, здесь был некогда караван-сарай, а может быть это здание имело и другое назначение.

Самая граница решительно ничем не обозначена. Небольшая каменистая гряда упирается в берег Аму под названием урочища Ичкеяр — вот и все. Вообще надо заметить, что граница между северной Бухарой и Россией ничем не определена и в полном смысле слова гадательная. Населения, кроме двух или трех пунктов, нет никакого, да и на этих-то пунктах, на большом караванном пути из Бухары в Казалинск, живут три-четыре семьи киргиз, не более. Кочевников тут тоже мало, а если и есть, то с бухарской стороны, с русской же близко проходят Кизыл-кумы. Одним словом, проведена на карте черта, названа границей — и дело кончено. До какой степени мало известны эти страны — можно заключить из того, что даже в Ташкенте мне случалось слышать, что может быть и хороша дорога из Джизака через Учь-учак на Петроалександровск, но как же по ней ездить, когда она проходит бухарскими владениями? Ведь не пропустят! В действительности же можно исполосовать всю северную часть ханства и не встретить ни души, хотя, кроме полосы песков у Аму-Дарьи, почва здесь хорошая и способная к обработке. Беда в том, что воды мало: кроме колодцев — ничего. Впрочем, я слышал, что к югу от небольшого хребта Кульжук-тау, направляющегося с востока на запад и близ которого проходит дорога, есть прекрасные пастбища; сюда пригоняют в известное время года на подножный корм скот, принадлежащий бухарскому эмиру. Перейдя границу, мы достигли Учь-учака. Дорога огибает склон горы близко от вершины, где находятся три холма, от которых самая гора получила название, и спускается к озеру Сардаба-куль. Вода в озере очень чистая и прозрачная. На берегу, близ дороги, находятся развалины караван-сарая. Озеро Сардаба-куль производит чрезвычайно приятное впечатление, особенно на путников, прошедших перед тем 100 верст глубокими, безводными песками. На берегу много высокого камыша и есть также другая растительность, так что топливо имеется. Впрочем, почти от самого озера начинаются пески, а следовательно и саксаул.

Пески глубокие и дорога извивается между большими барханами, покрытыми редким саксаулом, но я не могу согласиться, чтобы они были уж так страшны и непроходимы. По моему мнению, пески между Каракулем и Усты гораздо труднее для проезда. Здесь дорога не изменяется постоянно, как там; это моя; но заключить из того, что по всей дороге повешены на кустах саксаула, в виде указателей, черепа и остовы верблюдов, павших при следовании нашего отряда во время хивинской экспедиции, в 1873 году. При переходе этих совершенно неведомых песков пало действительно громадное количество верблюдов, и их кости, валяющиеся по всей дороге, производят неприятное впечатление. Воды на расстоянии 60-ти верст от Сардаба-куля нет ни капли, да и пройдя эти 60-ти верст доходят до колодца Адам-Крылган, находящегося верстах в двух в сторону от дороги и найти который очень трудно людям, не знающим в совершенстве здешнюю местность, а таких людей очень мало, потому что путь почти не эксплуатируется. Говорят, что на этом большом переходе есть еще колодезь Алты-Кудук, верстах в восьми к северу, найденный нашими войсками в 1873 году, но я там не был, почему ничего достоверного о нем сказать не могу.

В 40 верстах от Адам-Крылгана находится родник Хал-ата и кончаются пески. Участок песков самый трудный на всем пути и может действительно представить много затруднений при проезде, но нельзя сказать, что он непроходим. Тарантас, запряженный верблюдами, здесь пройдет. Что же касается до воды, то 60 верст еще не составляют неодолимого препятствия, лишь бы колодезь Адам-Крылган был хорошо известен. Его весьма легко не найти и тогда придется пройти без воды уже не 60, а 100 вёрст.

Урочище Хал-ата представляет небольшой холм, на котором находится старое киргизское кладбище с развалившимся могилами. У подножия холма родник и несколько деревьев. Хотя топлива в окрестностях совсем нет, но эти деревья сохраняются как святыня. Туземцы ни за что их не тронут. Действительно, грешно трогать их: они как-то успокаивают глаз и доставляют отдых душе печального путника по этим громадным пустыням. Здесь в 1873 году было устроено русское укрепление, названное именем Св. Георгия. От самого укрепление не осталось следов, торчат только кое-где стены небольших глиняных построек, но крыш нет вовсе, так что проезжающим негде укрыться от дождя и непогоды. Кругом пустынная и голая степь. Вообще место печальное и негостеприимное.

Пройдя 11 верст от Хал-ата, мы достигли урочища Джингильды, находящегося у западной оконечности хребта Кульжук-тау. Здесь опять старое киргизское кладбище на холме и родник, но растительности нет. В роднике, образующем ручей, прекрасная, чистая, прозрачная вода.

От Джингилды дорога разделяется: одна обходит горы с северной стороны, другая — с южной. Северная хотя верст на 10 короче, но невыгодна тем, что на ней почти нет воды. По южной же встречаются колодцы с хорошей водой. Топлива нет нигде. Мы сначала пустились было по северной, но потом перешли на южную, по тропинке, переваливающей через хребет. Горы хотя невысокие, но скалистые и мало доступные. Впрочем, через них есть несколько тропинок, проходящих ущельями. Приходится иногда идти карнизом, но не длинным и не узким, далеко легче тех, по которым мне случалось ездить в хребте Борохоро на китайской границе и в самаркандских горах.

Карнизом называется тропинка, идущая вдоль склона горы, шириною в один, много в два шага, большею частью неровная и каменистая. С одной стороны, крутая, иногда отвесная скала, с другой — такой же обрыв, часто в пропасть. Разъехаться на карнизе двум встречным очень трудно, иногда невозможно: приходится одному лазить через другого с опасностью жизни. Поэтому при въезде на карниз и во время следование по нему киргизы громко кричат: этим они предваряют встречных, чтобы ожидали при въезде. Впрочем, встречи случаются редко — езда малая. Для езды по карнизам нужна привычка и новичку иногда плохо приходится, потому что делается головокружение, особенно если посмотреть вниз. Этого отнюдь не следует делать. Не нужно также спешиваться при въезде на карниз; ошибочно предполагать, что пешему пройти легче. Степная лошадь, если ей дать свободу и не затягивать повод, пройдет гораздо лучше человека. Раз человек привыкнет к карнизам, они не производят на него никакого впечатления. Не только мужчины, но и женщины-киргизки ездят совершенно спокойно по карнизам не более одного шага ширины, да еще верхом на быке и с люлькой в руках. Однажды мой проводник в горах Борохоро, погнавшись за барсуком, пустил лошадь по карнизу, шага в два ширины, вскачь — и ничего. Впрочем, на такие штуки пускаются только киргизы джигиты, для которых, когда они верхом, как говорится, море по колено.

Погода во время пути нам довольно благоприятствовала. Только очень скучно было тащиться целый день с верблюдами, которые шли три-четыре версты в час.

Подходя к урочищу Карак-ата, по дороге встречалось много солончаков и порядочно натерпелись мы, перебираясь чрез них. Путешествовать по замерзшим, покрытым тонким слоем снега солончакам  — то же самое, что идти по голому льду. Верхом едешь — ноги лошади разъезжаются, едва усидеть можно; пешком идешь — собственные ноги разъезжаются. Даже верблюды, со своими широкими, плоскими ступнями, не могли проходить спокойно по солончакам: то одна нога отъедет, то другая.

Наконец проехали полдороги, и подошли к урочищу Карак-ата, находящемуся на большом караванном пути из Бухары в Казалинск. Хребет Кульжук-тау кончился, кругом опять ровная степь. Одинокий холм, далеко видимый, на нем киргизское кладбище, несколько деревьев и родник — вот Карак-ата. Здесь живут два или три киргизские семейства. Они отчасти сторожат кладбище, отчасти содержат постоялый двор и можно отдохнуть в сакле, хотя очень не замысловатой, а все-таки под кровлей. У них можно достать лепешек, кишмишу, муки и джугары для лошадей; даже пилау иногда подадут, если только есть баранина, что далеко не всегда случается, особенно летом, когда мясо скоро портится. Цены, конечно, за все невероятные: мне случалось платить здесь четыре рубля за пуд сквернейшей, совсем серой муки, цена которой много-много рубль, и 11 руб. за батман джугары, стоящей в Бухаре не более трех рублей. Одним словом, за все вчетверо. Да и то хорошо! Без этой помощи путнику в степи, если не хватит запасов, погибать приходится, — спасенья нет.

Достигнув Карак-ата, мы начали рассуждать — что нам делать? Запасов у нас было мало, денег — тоже очень немного. Продолжая путь на Джизак, нужно было пройти еще более 300 верст, а с нашими плохими верблюдами сделать скоро такой конец, трудно было рассчитывать. Ближайшим пунктом по птичьему полету был Катта-Курган, но это по птичьему полету, а если идти по дороге, то нельзя было достигнуть Катта-Кургана иначе, как пройдя в окрестностях гор. Бухары, что составляло большой крюк. Следовательно — тоже невыгодно. В таком затруднительном положении мы остановились на самом простом решении: ближайшим городом по птичьему полету был Катта-Курган, то и нужно идти к нему по птичьему полету, иначе говоря — целинною, без дороги. Пускаться в неизвестную степь более чем на 150 верст без дороги — дело не совсем удобное, но мы успокаивались, во-первых, уверением жителей Карак-ата, что песков нет и пройти можно, а во-вторых — надеждою достигнуть скоро реки Зеравшана, а следовательно населенной местности. Впрочем, иначе поступить было нельзя и поневоле нужно было чем-нибудь рисковать.

Выступив из Карак-ата, мы двинулись сначала прямо на юг, по большой дороге на Бухару, и остановились на ночлег в кишлаке Агатма. Здесь тоже станция караванного пути; можно переночевать в сакле и купить предметы первой необходимости. Агатма представляет уже населенный пункт, а не одинокое, заброшенное в степи кладбище, как Карак-ата.

От Агатмы нужно было свернуть влево, почему мы, распросив хорошенько направление, двинулись целинною на В. Ю. В. После трудного перехода около 40 верст, когда мы предполагали уже остановиться на ночлег в степи без топлива и воды, так как снега не было, неожиданно увидели перед собою пять мазаров, с куполами хорошей, прочной постройки, в некотором расстоянии один от другого. Кладбища тут никакого не было. Надо предполагать, что эти мазары не могилы, а выстроены как ночлежный пункт для путешественников, тем более, что около них оказались колодцы с хорошей водой. Вероятно, мы вышли на дорогу из Бухары в Нурату, — городок, лежащий в северо-восточном углу Бухарского ханства, у подножия пограничных гор Кара-тау. Топлива, однако же, мы здесь не нашли. Нам пришлось только пересечь дорогу в Нурату, сохраняя прежнее направление.

На следующий вечер, после столь же утомительного перехода, как накануне, дошли мы до высохшей речки, за которою виднелся кишлак. Речка эта берет начало в горах, течет с севера на юг и впадает в Зеравшан с правой стороны. Вода здесь бывает не всегда, а только в известные периоды, и затем в остальное время года она представляет болото, через которое мы с трудом перебрались. Как речка, так и кишлак Тугас-Тюбе, в который мы приехали, вовсе не нанесены на карту, хотя поселение это довольно большое. Жители, по-видимому, редко видели иностранцев, а может быть и вовсе не видели, потому что рассматривали нас с большим любопытством. Аксакал, тоже вероятно мало знакомый с цивилизацией в смысле любезности, был хорошо просвещен в другом отношении: он старался содрать с нас за все как можно дороже, и нахальное вымогательство его даже рассердило нас. Этот ночлег был крайне неприятный. Положим, в других местах тоже немилосердно драли за все, но все-таки, даже в степи Усть-Урта, до известной степени любезно, а тут и того не было.

С радостью выступили мы на следующее утро далее, направляясь к югу по течению речки, и, подойдя к Зеравшану, вступили, наконец, в район кишлаков, следующих один за другим почти непрерывною цепью по правому берегу реки. На ночлег остановились в кишлаке Калакан-ата, где жители оказались гораздо цивилизованнее и любезнее, чем в Тугас-Тюбе. Это был последний ночлег. До переправы вброд через Зеравшан у Пейшамбе оставалось, по показаниям жителей, всего три таша или 24 версты. За переправой тотчас начинаются сады Катта-Кургана, а за ними и самый город.

Нетерпение наше было так велико, что мы не имели сил тащиться на следующий день с верблюдами по три версты в час и решили, оставив пожитки под наблюдением денщиков, ехать вдвоем вперед. С. Д. Гескет нанял лошадь в кишлаке. Ошибиться в дороге было невозможно: она все время проходила кишлаками, по берегу Зеравшана, и никаких поворотов не было. В этом месте небольшой кряж хребта Ак-тау подходит близко к реке.

Мы уже долго ехали, а никакой переправы в виду не было. По расчёту времени казалось, что проехали гораздо больше 24-х верст, и наконец, начали обращаться с расспросами к встречавшимся туземцам. Расспросы производились с большим трудом, потому что мы очень плохо понимали, а тем более говорили, по сартовски. С. Д. Гескет, сделавший гораздо больше меня успехов в сартовском языке, служил толмачом, но не мог многого добиться. Однако же нам все-таки указывали вперед — значит, мы ехали верно. В одном месте, переезжая небольшую, упирающуюся в реку возвышенность, увидели столб с надписью: «Граница Российской империи».

Итак, мы опять в Российской империи, а Пейшамбе, показываемого на карте на самой границе, все нет. Оказалось, что от Калакан-ата до Пейшамбе не три таша, а более шести. Вот что значит полагаться на показание туземцев относительно расстояний!

Подъезжая к реке у переправы, мы увидели высокую стену, вероятно остатки бухарского укрепления. Здесь Зеравшан разделяется на три рукава и на одном из островков (правом) находится город или, вернее, большой кишлак Пейшамбе.

Когда мы подъехали к реке, встретилось новое затруднение: проводника нет, а переправляться через быструю реку, не зная брода, не совсем то удобно. Нам по опыту было известно, как затруднительна переправа через Зеравшан у Самарканда, особенно во время половодья. Но делать было нечего — пустились наудачу и счастливо перешли реку.

Пейшамбе совершенно подобен другим сартовским городам: те же глиняные стены, те же сакли, тот же базар с лавчонками. Одно, что меня здесь поразило, это невозможная, невылазная грязь. Лошади уходили в нее выше, чем по колени, и едва передвигали ноги. Пешему невозможно даже перейти через улицу: он должен пробираться кое-как по стенкам, а если хочет попасть на середину улицы, то должен садиться верхом.

Легко переехав остальные два рукава реки, более узкие и мелкие, чем первый, мы въехали в сады Катта-Кургана и, весело припустив усталых коней рысью, торжественно вступили, наконец, в город. Верблюды наши пришли в тот же день поздно ночью.

Офицеры 8-го линейного батальона встретили нас очень любезно, но, не смотря на их приглашение погостить и отдохнуть, мы пробыли с ними только один день и двинулись на перекладной дальше.

Вначале странно казалось нам ехать так быстро. Бывало, сидишь на кони целый день, с восхода до заката солнечного, и проедешь 20, много 30 верст в сутки, а тут сидишь очень удобно в повозке и проезжаешь вдруг в то же время целых 200 верст!

Утром 3-го марта 1882 года въехали мы в Ташкент и могли решительно, окончательно сказать: мы дома. Поездка продолжалась пять месяцев и 17 дней, в течение которых мы сделали 3,500 верст по самым пустынным, малоизвестным степям среднеазиатской России.

Владимир Александров.

Текст воспроизведен по изданию: Александров В. Зимняя поездка из Ташкента в Усть-Урт 1881-1882 гг. / Военный сборник. 1887, №11