Мобильная версия сайта |  RSS |  ENG
ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
 
   

 

» ПИЧУГИН П. - ВТОРЖЕНИЕ КОКАНЦЕВ В АЛАТАВСКИЙ ОКРУГ В 1860 ГОДУ
Станицы лежат в полутора версте одна от другой; ближе к Больше-Алматинской станице расположено укрепление обыкновенной полевой профили. В станицах жило 3500 душ обоего пола водворенных казаков, несколько сот сартов, несколько мещан торговцев, офицерские и чиновничьи семейства. На валах стояли в большой станице 7 орудий, в малой 2, в укреплении 3 орудия. Окружность ограды каждой станицы была не менее двух верст! Для защиты этой бесконечной ограды оставались две роты слабого состава, не превышавшие 200 человек; 246 человек водворенных казаков, отличавшихся, может быть, патриотизмом, но оправдывавших пословицу «охота смертная, да участь горькая» 300 человек, набранных из отставных солдат, мещан, торговцев и разных охочих людей. Между сартами, смирными по наружности, тлел заговор. На ночь к ним приставляли караулы; разъезды наши объезжали вокруг станиц. Отдельные мелкие бродячие шайки киргизов показались на всех дорогах. На покос были схвачены два казака, мальчик и семнадцатилетняя красивая казачка Черепанова, служившая по разным домам горничной. Сметливая девушка назвалась сестрой окружного начальника, была отправлена, в виде дорогого подарка, в гарем коканского хана перешла от него к какому-то влиятельному сарту; сарт этот перевез ее в Кашгар, где она находится и теперь. Несколько казаков погибли по-одиночке, на своих полях, возле алматинских станиц Кескелена, Софийской, Надеждинской. Какой-то, захваченный нами киргиз уверял, что отложившийся бий, прапорщик Суранчи, приближается к Верному с партией в 1,000 человек.
Между жителями носился слух, впоследствии оказавшийся справедливым, что жены офицеров и чиновников уже заранее разобраны сартскими начальниками. Из отряда вестей не приходило.
Полный текст
» ИГНАТЬЕВ Н. - МИССИЯ В ХИВУ И БУХАРУ В 1858 ГОДУ
27 Октября рано утром эмир прислал подарки не только мне и всем моим спутникам, но даже всем нижним чинам; никто не был забыт. Вместе с тем он пригласил меня на торжественную прощальную аудиенцию. Когда я к нему подошел, он тотчас предложил мне сесть, довольно долго со мною беседовал и объявил официально об отправлении в Россию со мною Тохсабы Недмеджина Ходжи с подарками, выразив желание, чтобы между Россиею и Бухарою поддерживались постоянно частые сношения. На прощание он изъявил сожаление, 136 что я так настойчиво желал вернуться к зиме в Россию, тогда как он первоначально надеялся, что мы проживем около года в г. Бухаре. Я воспользовался хорошим расположением духа эмира, чтобы представить ему не только всех членов посольства офицеров конвоя, но и нижних чинов.
При выходе из внутреннего двора и прохождении нашем мимо других помещений дворцовых, случилось небольшое, но интересное замешательство: красавица жена эмира, отбитая Наср-Уллою у владетеля Шахри-Сябза, после кровопролитной войны, увлеченная женским любопытством посмотреть на невиданных ею Европейцев, высунулась было из какой то двери, выходившей на внутренний двор; невольно я остановился, увидя в нескольких шагах от себя ошеломляющее женское лицо, которое испуганно, хотя и с очаровательною улыбкою, на нас посмотрело и тотчас исчезло под прикрытием гаремной прислуги, энергично заслонившей ее от нескромных взоров европейцев.
Эмир хотел было, чтобы я выехал непременно на слоне из Бухары, корнак которого заставил его, когда я вышел, преклонить предо мною колена передних ног и попустить оглушительный привет хоботом, что, впоследствии, походом, повторялось всякий раз, как я обгонял слона, во время движения каравана, и что долго еще наводило панический страх на многих из наших лошадей, так что свита моя разлеталась в разные стороны, как только раздавался трубный привет слона. Но я нашел движение на слоне и, в особенности, посадку на него крайне неудобные в военной форме, с каскою на голове, и потому отклонил предложение эмира, обещав ему испробовать когда-нибудь, по выходе из города, этот способ передвижения, что и исполнил впоследствии.
Полный текст
» НЕБОЛЬСИН П. И. - РАЗСКАЗ ТРОИЦКОГО 2-Й ГИЛЬДИИ КУПЦА, АБДУЛ-ВАЛИ АБДУЛ-ВАГАПОВА АБУ-БАКИРОВА, О ПУТЕШЕСТВИЯ ЕГО С ТОВАРАМИ ИЗ ТРОИЦКА В ЧУГУЧАК, И О ПРОЧЕМ
Зная хорошо обычаи Киргизов и обязанности, в которые поставила меня встреча с ними, я пригласил в свою кибитку Санасаба-Батыря со всеми его аксакалами («аксакал» значит по-русски «белая борода»: так называются у Киргизов почетные старики, у нас именуемые Старшинами). Я зарезал для них семь жирных баранов, наготовил из них несколько блюд бишбармаку и шашлыку, отлично угостил новых своих, очень для меня неприятных, знакомцев и, в заключение всего, подарил Санасабу-Батырю хорошую шубу и, из разного товара, «бер-тугыз». Одним словом, удовольствовал бия враждебных нам Киргизов всем и довел его до того, что он сам, в замен моего угощения, подарил мне хорошую лошадь.
Здесь я должен сделать маленькое отступление, чтоб объяснить значение слова «бер-тугыз».
«Бер-тугыз» по-русски, буквально, значит «одна-девять»; подарить кому-нибудь бер-тугыз значит подарить разного товара на девять предметов составляющих необходимость одежды, например: материи на три халата (на каждый идет по два куска одинаковой материи), на два бишмента, на одну шапку, на один малахай, сукна на чапан (верхний халат) и юфти на пару сапогов. Разумеется, бер-тугыз, смотря по ценности товаров, бывает более-или-менее значителен.
— Кто ты таков, добрый приятель? спросил меня Санасаб-Батыр.
— Свободный купец великой России! отвечал я, подделываясь под известную манеру выражения Киргизов; и потом продолжал: я надеюсь, что, уважая силу и славу России и нашего Великого Государя, вы не причините мне, его подданному, никакой обиды, или вреда.
— Киргизский народ никогда и никаких обид своему гостю не делает! надменно отвечал важный Киргиз.
Проведя несколько времени в незанимательной беседе с полудикарями, я невредимо отправился в дальнейший путь. Санасаб-Батыр, чтобы показать мне знаки своего расположения, велел своим подвластным провожать меня в пути, в течение пяти дней.
Полный текст
» НАЗАРОВ Ф. - ЗАПИСКИ О НЕКОТОРЫХ НАРОДАХ И ЗЕМЛЯХ СРЕДНЕЙ ЧАСТИ АЗИИ
В сем городе (месте) явились ко мне еще двое руских, бежавших из рабства, прося взять их с собою. Первой из них, Андреям Иванов, дворовый человек князя Лобанова, едучи в Оренбург, схвачен был киргизами, увезен в Хивинское владение и продан за 40 червонных, а оттуда отведен был в подарок Бухарскому владетелю, от коего бежал, услышав о прибытии российского посольства в Ташкент; другой же, крепостной человек генерала Бурликовского, Максим Головаченков, будучи в малолетстве, около 25-ти лет тому назад, с отцом своим в Кременчуге, отправился с ним к крымским татарам, где, пася стадо, был захвачен двумя армянами и двумя татарами и увезен в Персию, откуда предан в Бухарию, и хотя по прошествии 8-ми лет и успел было убежать на границу России, но опять перехвачен киргизами и возвращен в Бухарию, из коей вместе с Ивановым бежал в Ташкент.
Желая спасти единоверцев, я неотступно просил главнокомандующего отпустить (отдать) мне руских сих, и хотя по их законам и должны они были навсегда оставаться в рабстве, но, приняв в уважение сделанный мною ему подарок, он мне отдал их.
Семиполатинский караван, променяв товары, просил меня об исходатайствовании ему позволения отправиться в Россию, в чем я и успел, и он на тысячи пятистах верблюдах выступил в сопровождении состоявшего при нем отряда. Часть оного пошла по тракту на Петропавловскую и часть на Семиполатинскую крепости; я же оставался в ожидании изготовления приведенного мною каравана.
В сие время главнокомандующего потребовали в Кокант для совещания. В отбытие его ташкенцы сделали заговор возвести прежнего своего владетеля Рустамбека, который при взятии Ташкента коканцами бежал в Киргиз-Кайсацкую степь; Рустамбек сей пришел в Ташкент скрытно с семиполатинским караваном и пробрался в Бухарию для испрошения вспомогательного войска. Ташкенцы ожидали минуты его возвращения, чтобы истребить коканские войска и свергнуть с себя <ненавистное> иго. Бухарцы вооружались. Ташкенцы старались обменивать коканскую монету, которая, полагали они, не будет иметь курса; все товары вздорожали; мы были в опасности. Но коканцы узнали о заговоре. Главнокомандующий поспешно возвратился, вслед за ним присланы были подкрепления. Он отыскал виновных (розыскал виновников), и в продолжение 10-ти дней я видел безпрестанно казнь сих нещастных: их вешали за горло, а одного из них, < которого полагали главным зачинщиком бунта,> поперек тела. Сей более 6-ти часов был жив и наконец, затекши кровью, в ужасных мучениях испустил дух. Ташкенцы приведены сим были в величайший страх. Рустамбек захвачен на границах, привезен в Ташкент, посажен в подземный ров и приговорен к смерти. Так как законы магометанские повелевают оказывать иностранцам гостеприимство и всякое уважение, то жены и родственники Рустамбека приходили ко мне, умоляя со слезами испросить у главнокомандующего ему пощаду. В подарок главнокомандующему они вручили мне во 100 рублей иноходца (во 100 рублей погребец, в 500 рублей иноходца) и обученного кречета (белого ястреба), стоящего там 40 червонных. Соболезнуя об участи нещастного Рустамбека и желая выручить притом захваченный товар российского купца Ушакова, с коим Рустамбек прибыл в Ташкент, я с сими подарками явился к главнокомандующему, который, по убеждению моему, основываясь на помянутом законе магометан, согласился наконец, приняв подарки, освободить Рустамбека от казни, объявив, чтобы он в течение 6-ти часов заплатил 300 червонных пени и выехал через три дни из пределов; российские же товары велел немедленно возвратить. Его выпустили из рва под присмотром 3-х человек, а как родственники боялись снабдить его деньгами, дабы не сочли их участниками в заговоре, то он выпросил помянутую сумму заимообразно из каравана.
Полный текст
» ЗАХАРЬИН И. В. - ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ В 1842 ГОДУ (По рассказам и запискам очевидца).
30-го декабря, полковник Данилевский испросил у хана прощальную аудиенцию. Во время приема хан пригласил посла, может быть, только из вежливости пожить еще в Хиве и дождаться наступления весны; но Данилевский поблагодарил за любезность и отклонил предлагаемую ему честь. Хан, прощаясь, неожиданно объявил Данилевскому, что назначил сопровождать его своего посланца, сановника Магомед-Эмина, назначенного выразить государю “беспредельную благодарность за подарки и милостивое расположение”.
На другой день, 31-го декабря 1842 года, посольство выступило в путь. На проводы явился и Сергей-ага... Он привез с собою в гостинец, на дорогу своим уезжавшим землякам, бурдюк вина и целую корзину русских пирогов. Данилевский звал его с собою в Оренбург, ручаясь за полное прощение, но он не согласился:
— Мне там надо в богадельню идти, — отвечал со вздохом Сергей-ага, — а здесь я богатый человек и один из первых.
На самом выезде из города посольству был изготовлен ужасный сюрприз, очевидно, умышленно, с целью устрашения и предупреждения: по дороге сидели, посаженные на колья, несколько персиян... С руками, привязанными параллельно к ногам, в страшных муках кончали свою жизнь эти несчастные люди, оглашая воздух громкими жалостными криками: “Су! су!! су!!...” (воды).
Сопровождавшие посольство хивинцы сообщили, что вина этих несчастных людей состояла в том, что, будучи захвачены разбойниками туркменами (йомудами) и проданы в Хиву, в рабство, они сговорились и убежали. Хивинцы на другой же день их нагнали, и вот, в поучение прочим персам невольникам и в виде назидания уходящим русским, жестокосердый хан приказал посадить на кол всех этих несчастных, в самый день выступления нашего посольства, по пути его следования...
Участь русских пленных в Хиве была вообще такова: их тотчас же по доставке в ханство всячески склоняли и приневоливали принять мусульманство и в случае успеха женили на туркменках и персиянках. С девушками поступали гораздо проще: красивые из них пополняли гаремы хивинских вельмож и богатых купцов, а некрасивые — поступали туда же, в качестве рабынь и прислужниц. Если замечали у пленника намерение бежать, то делали ему, немного повыше пятки, разрез, насыпали туда мелко рубленого конского волоса и долго искусственным образом растравляли рану, чтобы пленнику нельзя было скоро ходить. Если же кто-нибудь из пленных убегал из Хивы и его ловили, то сажали, на  страх другим, на кол, и несчастный умирал в жесточайших мучениях, длившихся иногда двое и трое суток; спастись от казни, в случае поимки, был лишь один исход — принять ислам и жениться, что некоторые и делали...
В Оренбург посольство возвратилось на масленой неделе, во второй половине февраля. С дороги еще Данилевский послал в Оренбург нарочного киргиза, из числа бывших при нем, с предупреждением, что он возвращается не один, а в сопровождении хивинского посла; поэтому, когда наши вступили в Оренбург, Магомед-Эмин был встречен с особым почетом и торжественностью, до чего азиаты вообще большие охотники. Тотчас же был послан в Петербург курьер с испрошением распоряжения, как поступить с хивинским послом. Ответ от гр. Нессельроде был получен, однако, не слишком-то скоро: предлагалось отправить Магомед-Эмина в Петербург, со всевозможными, впрочем, удобствами и торжественностью.
22-го апреля (1843 г.) хивинский посол, со свитою в пять человек, был отправлен из Оренбурга в Петербург, куда он и прибыл 13-го мая. Но его прием (в Царском Селе), сделанные ему роскошные подарки и оказанная любезность не входят уже в программу настоящей статьи... Мы лишь сочли не безынтересным проследить те добрые отношения к Хиве, которые русское правительство того времени всячески старалось начать, установить и поддержать, поступаясь иногда собственными интересами. Но малейшая снисходительность со стороны России была, к сожалению, принимаема хивинцами за слабость... В последующие же затем годы (в 1844 и 1845 г.г.) хивинское правительство не постеснилось нарушить только что заключенный им договор: оно стало явно покровительствовать известному мятежнику, русскому киргизу Кениссаре (которого безуспешно преследовали наши отряды по степи) и разбойнику Кутеборову, скрывавшимся в пограничных хивинских владениях. По-прежнему начался грабеж русских купеческих караванов; степь также стала для русских опасна в пути... Дело дошло до того, что в 1852 году В. А. Перовский, находившийся в то время в Петербурге, в звании уже генерал-губернатора, вынужден был предложить хивинцам куш в 200 червонцев за выкуп семейства подвластного нам султана Ирму-хамеда Касимова, управлявшего чеумекеевцами. Наконец, в 1858 году, хивинские правители прямо объявили полковнику Н. П. Игнатьеву (ныне генерал-адъютант и граф), что они содержания акта, заключенного ими в 1842 году с полковником Данилевским, “не помнят” и даже “не нашли его” в своих канцеляриях...
В заключение мне остается сказать несколько слов о судьбе полковника Данилевского. Произведенный за свою “миссию” в Хиву в генерал-майоры, он перешел на службу в Петербург и там нашел себе трагическую кончину. Будучи замечательно красивым и имея от роду всего 35 лет, он страстно влюбился в одну славянскую владетельную княжну и пользовался взаимностью; но на этот брак не согласились ее родители и решили увезти ее на родину. В осенние сумерки, на первой же почтовой станции от Петербурга к Москве, едва только заложили лошадей в карету, в которой ехало семейство княжны и она сама, как к лошадям спереди подошел высокого роста молодой генерал и выстрелил себе в рот... Лошади поднялись было на дыбы, затем рванулись вперед и карета проехала по трупу уже скончавшегося Данилевского.
Полный текст
» ДАЛЬ В. И. - ПИСЬМА К ДРУЗЬЯМ ИЗ ПОХОДА В ХИВУ
Написав это, я отправился в столицу нашу, в укрепление, сам не зная, за чем и к кому, так прогуляться. Вдруг входит Ханыков, мерзлый, отчаянный; он воротился с неудачной охоты, и говорит: «идите скорее в лагерь, вас ищут: гонцы прибыли с Ак-Булака (со второго укрепления) с известием, что там дерутся с Хивинцами».. Вот рассказ посланных: 13-го Декабря отправлены были отселе 130 человек пехоты и сотня казаков в Ак-Булак, чтобы привести оттоле всех больных, до сотни. Команда эта, ничего не чая, остановилась для последнего ночлега 18 Дек. верст за 10 не доходя укрепления, и ночью вдруг Хивинцы с криком и визгом напали, кинувшись наперед всего на лошадей. Лошади были стреножены, но до 30 треног лопнуло и кони шарахнулись без удержу; 40 верблюдов поскакали за ними вслед. Между тем отрядец справился, собрал остальных лошадей и верблюдов, окружил себя завалом из телег и вьюков и благополучно выдержал 1 1/2 дневную осаду 2-х до 3-х тысяч Туркмен, Каракалпаков и Хивинцев. Казаки и солдаты отстреливались славно, кидались несколько раз из засады своей на неприятеля, который наконец принужден был удалиться. С нашей стороны убиты: три солдата и два казака; ранено 11. У Хивинцев потеря не известна, потому что они утаскивали убитых и раненых с собою; но сами посланные, бывшие вожаками при отряде, видели 8 человек, свалившихся с лошадей. Трое убиты были так близко, что тела их Хивинцы не успели выхватить и покинули. На одном из посланных была завоеванная сабля, которых взято 8. Прибыв за тем благополучно в укрепление, молодцы наши услышали здесь, что тот же Хивинский отряд осаждал его три дня, но не могши нанести ему никакого вреда и потеряв несколько человек от гранат и картечи, прошел мимо, вероятно для разведок; — и на этом то розыске встретил конвой, посланный для больных. Вся слава разбойников и трусов состоит в том, что они зверски замучили и разрезали по частям одного Кайсака, посланного, охотой, с увещевательными грамотами к Хивинскому народу, к Каракалпакам и проч., дабы, по возможности, предупредить напрасное кровопролитие. Прибывшие сюда гонцы нашли остатки тела его на дороге, верст не более как в 5 — 6 от самого укрепления. Это озлобило вообще всех Кайсаков до того, что они называют Хивинцев кяфырами, не мусульманами и клянутся в мести. Тем вернее будут они нам служить, тем менее можно ожидать побегов, хотя, правду сказать, и теперь из отряду нашего бежало Кайсаков 3 или 4 человека, и только из числа высланных за нами Бай-Мохамедом, при 350 верблюдах, прибывших вовсе отдельно и по себе, бежало 12 человек Кайсаков. И так, первая победа над неприятелем одержана, а главное — Хивинцы вышли из гнезда своего и должны теперь драться. Пора спать: до завтраго. Двое Кайсаков прибывших с этою вестию вызвались для опасной посылки, а других охотников не было. Это теже самые, которые были отсюду посланы вожаками с командой, ушедшей в Ак-Булак за больными. Один из них человек бывалый, видел войну между Кайсаками, видел войну Хивинцев с Персианами, с Бохарцами, — но эдакой войны, говорит, как бой 200 человек, этой горсти, за тюками и телегами, не видал. Он не может надивиться хладнокровию солдат наших, которые почти двои сутки отстреливались, пели при этом песни, как именно Кайсаки замечают в рассказе своем, даже курили трубки. У Хивинцев было два трубача, огромные, саженные трубы с широким раструбом; трубачи эти сзывали правоверное воинство на бой; все около них собирались, но, как трубачам нельзя было подъезжать близко в завалам нашим, потому что-де стреляли оттуда, то и наездники вместе с трубачами давали тыл. Причина весьма удовлетворительная: у трубача, как у всякого другого молодца того же калибра, лоб не за каменной стеной. Очень хвалят поручика Ерофеева, командира роты, за хладнокровие и распорядительность его. Он тем более заслуживает похвалы, что в первый раз попал в огонь и войны не видал. Солдат было с ним, как я узнал теперь вернее, 170 челов., а казаков сотня, из коих 40 верхами, а лошади из под остальных были заложены в сани и телеги, под больных. Все это прекрасно. Остаются только неодолимые хлопоты с больными, этою вечною мукою всех военных отрядов: за ними сто раз более хлопот, чем за убитыми. У нас, в 4-й колонне, их уже до 90 человек.
Полный текст
» МИНАЕВ Д. И. - РАССКАЗ ПЛЕННИКА (из записок о хивинской экспедиции 1839 г.)

Шестидесятилетнего старика, но еще бодрого и с крутыми плечами, обступил наш кружок; все желали узнать его повесть, и он начал следующий рассказ: “Вскоре после французского погрома, когда на Лембурге сидел губернатором князь Григорий Семенович Волконский, тогда про здешний край по всей Руси шла круговая молва, что на Урале золотое дно и пшеничная привольная жизнь. Лукавые сказки сманили меня поискать талану, и я из своей губернии пробрался на Яик. В одной станице, близь Орской крепости, я пошел с казаком хозяином в долю сеять пшеницу. Вишь, хотел в раз разбогатеть, а Господь судил по-своему. В те года яровые поля находились за Уралом, в глухой степи. Пашня и сев прошли благополучно, и к осени уродился хлеб диковинный — сплошной, непрорезный. На жнитво нас высыпало 15 человек. К ночи все умаились и после ужина заснули мертвым сном, сном роковым. Перед зарей на наше сонное гнездо налетела киргизская орда и прежде, чем мы образумились, нас связали по рукам, по ногам и, перекинувши чрез спины наших же коней, пустились верст на сорок без отдыха.
Тяжела была пытка, да видно душа сама не выйдет, когда Бог не вынет.
Там дали коням вздохнуть, да пощипать травки и опять в дорогу, но уже не мешками поперек хребта, а по человечески — верхами, только лишь со связанными руками. На пути большую половину нашей артели перепродали киргизским барышникам, а я с четырьмя казаками был прямо поставлен на хивинский базар. Нас раскупили в разные руки, я пошел за 10 баранов к одному богатому караванщику Усману. Работа у него была каторжная и не стояла ни днем, ни ночью.
Два года я мучился у мучителя, покуда спина не замозолила под нагайкой. Днем я то копал грядки, то воду таскал на поливку, то в реке купал и мыл баранов. Ночью же, под караулом старого хивинца всегда с заряженной винтовкой и с плетью, стерег бахчи и верблюдов, глодал вместе с собаками конские мослы и носил на себе отрепье от хозяйского халата.
Долго окаянные принимались пытать меня на обмен веры. Бывало посадят на оркане в воду по самые уши, да и держат до лихорадки, а убивать не хотели, чтоб не потерять работника. Однако, Владычица сохранила мою душу от погибели, а совесть от муки; я устоял и хозяин смягчился.
Через пять лет, увидавши мои услуги и претерпения, он снял с меня кандалы и подарил халат без левой полы и об одном рукаве. “Носи, говорит, Иван, да не жалуйся, что твой хозяин скупой человек. Это, дескать, тебе за сбережение баранов! носи, Иван, халат, не жалей, а когда будет в дырах, то на заплатки дам целую полу.
Полный текст

» БЛАРАМБЕРГ И. Ф. - ВОСПОМИНАНИЯ
В пятницу (джума), т. е. в мусульманское воскресенье, мы обычно отправлялись в мечеть Шах-Абдул-Азим, место паломничества, в 5 — 6 верстах восточнее Тегерана. Здесь мы всегда встречали много женщин, которые совершали свой «зиарет», т. е. паломничество, верхом или на носилках (тах-тараван), которые несли два мула. Богатых персиянок сопровождали верхом и пешком евнухи или мужская свита. Другие, победнее, ехали одни, как обычно тщательно закутанные и с белой хлопчатобумажной сеткой, закрывающей лицо. Однако женщины везде одинаковы, и часто бывало, что, когда поблизости не было ее соотечественников, встреченная нами женщина, если она была красива и молода, стыдливо поднимала покрывало, чтобы приветствовать нас пылким взглядом своих черных, как уголь, глаз, и иногда тихо шептала: «Салам сахеб» («Приветствую вас, господин»).
Во время наших прогулок мы бывали и в садах покойного Фатх-Али-шаха. Все эти сады обнесены высокими стенами. За всегда запертой входной дверью, примерно в трех шагах от нее, находится вторая стена, высотой 7 и длиной 10 футов, которая, если даже открыта внешняя дверь, защищает внутреннюю часть сада от взоров любопытных, так как там в это время могут гулять или сидеть без покрывал женщины.
Ревнивые жители Востока принимают всевозможные меры предосторожности, охраняя своих женщин, но их все же часто обманывают. В одном из таких королевских садов имеется Аби-Сер, или Серд-Аб, т. е. подземный павильон, в который спускаешься по пологому коридору без ступенек. Внизу оказываешься вдруг в просторном помещении с боковыми комнатами, купола которых с оконцами из цветного стекла находятся на уровне поверхности сада. Тут же обставлено с восточной роскошью; стены украшены арабесками ярких тонов, везде бассейны с кристально-чистой водой и фонтаны.
Здесь в прохладных полутемных покоях шах проводил со своими одалисками жаркие летние дни и мог даже купаться. Старый сладострастник приказал устроить здесь приспособление, которое ласкало бы его взор. Из одной верхней комнаты этих подземных покоев (бала хане) прямо в бассейн вела узкая покатая плоскость, т. е. лестница без ступеней, из белого мрамора. Если шах желал искупаться, он садился в прохладную воду бассейна, и по его знаку к нему съезжали по этой плоскости его одалиски, единственным украшением которых была, конечно, естественная нагота. Во время этого спуска обрюзгший развратник мог наслаждаться прелестями своих наложниц. Можно только догадываться, какие здесь совершались оргии, о которых мы, европейцы, не имеем никакого представления.
Полный текст


Главная страница | Обратная связь | ⏳Вперед в прошлое⏳
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.