Мобильная версия сайта |  RSS |  ENG
ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
 
   

 

» ВЕСТИ ОТ РУССКИХ ИЗ БУХАРЫ
Бухара, 18 Января 1821 года. Благодарение Промыслу! мы достигли счастливо Бухарии, счастливо во всех отношениях. Во весь поход не беспокоили нас ни морозы, ни снег, ни дожди, ни нападения неприятелей (В 1803 году Российское посольство, в Бухарию отправленное также с Оренбургской линии, оскорблено было на походе Киргизцами, ограблено и принуждено возвратиться, претерпев многие бедствия. В сем происшествии оно лишилось между прочими своего Доктора, который близ года изнемогал в плену у Киргизов), нижу нужды, ежели исключить все те неизъяснимые трудности пути, какие мы равнодушно переносили, и которые привычка сделала для нас возможными.
18 Декабря подошли мы к столичному городу Бухаре. За два дни до вступления в оный, ехали Бухарскими селениями по садам, орошаемым каналами, при многочисленном стечении народа. На границу выслано было для встречи нашей человек 500 Бухарской конницы и 20 навьюченных верблюдов с печеным хлебом, дынями, гранатами, фисташками, виноградом для нас и кормом для лошадей наших; всего было в таком изобилии, что мы и все сподвижники наши насытились гостинцами приветливых Бухарцев. Множество Русских пленников, похищенных на линии и проданных сюда Киргизами, влекущих здесь иго рабства, встречали нас с неописанным восторгом; а природных жителей отовсюду стекалось столько, что при всей деятельности полиции, мы едва могли пройти в порядке. Прибытие наше представлялось народным праздником.
Часу в 3-м по полудни прибыли мы к замку, отстоящему от города версты на три. Здесь встретил нашего Посланника Куш-Беги, т. е. Визирь; поздравил его с прибытием и приветствовал от имени своего Государя. На третий день назначен въезд в Бухару. Войска шли парадом: впереди пехота с барабанным боем, потом кавалерия: пушек не льзя было провезти по кривым и узким улицам, почему артиллерия под своим прикрытием осталась перед городом. Барабаны почитаются здесь чудом, и если бы привести сюда Оренбургскую военную музыку, то для побеждения Бухарцев не нужно бы употреблять другого оружия: от удивления они бы онемели, а от тесноты передушили бы друг друга.
Полный текст
» МУРАВЬЕВ Н. Н. - ПУТЕШЕСТВИЕ В ТУРКМЕНИЮ И ХИВУ
Кочевье сих Туркменов находится между двумя вышеупомянутыми буграми на берегу моря; оно называется Гассан Кули и в оном живет сам старшина Киат Ага, бывший в 1813 году посланником у Генерала от Инфантерии Ртищева. Стада Туркменов пасутся около серебренного бугра; не взирая на отдаленность пастбищ, они избрали сие место для кочевья своего по удобству для Киржимов, на коих основана вся их промышленность; водой же довольствуются из реки Гюрген чай , впадающей у серебреного бугра в море; она течет в расстоянии полсуток езды от их селения. От Гюрген чая до Астрабада один день езды; на сем расстоянии находится еще одна речька Кодже Нефес. — Девлет Али говорил мне о многих развалинах больших городов, лежащих в Туркмении, между прочим об одном при серебряном бугре, коего построение Туркмены приписывают Искендеру или Александру Македонскому. Султан Хан или Джадукяр о котором Петрович нам часто говорил, находился уже в Хиве, куда он бежал от Персиян по прекращении войны в 1813 году. По ответам Девлет Али мне казалось, что Туркмены не имеют общего верховного владетеля; но что они разделены на поколения, из коих каждое имеет своего старшину.
Девлет Али не мог назвать мне более 5 таковых старшин, а говорил, что их в Туркмении много. — Он уверял меня, что Хивинцы были всегда в большой дружбе и в частых сношениях с ними, — и что от них до Хивы конному человеку 15 дней езды. Более сведений мы не могли от него отобрать. — Он чрезвычайно беспокоился, видя себя среди чужих, и желал скорее выйти на берег, обещаясь прислать Киат Агу; сие понудило нас бросить якорь против того места, где по словам его, находилось кочевье. Малая глубина заставила нас остановиться так далеко от берега, что нельзя было видеть твердой земли.
Полный текст
» СИМОНОВА Л. Х. - РАССКАЗЫ ОЧЕВИДЦЕВ О ЗАВОЕВАНИИ РУССКИМИ САМАРКАНДА И О СЕМИДНЕВНОМ СИДЕНИИ
Конечно, весь Самарканд взволновался, узнав, что русские двигаются из Джизака к нам. У нас были два русских солдата, убежавших к нам, чтобы избавиться от тяжкого наказания, к которому они были приговорены, не знаю за какие преступления. Этих двух солдат я хорошо помню. Оба приняли магометанство и обещали обучать нас военному делу. Один из них высокий, худой. Его назвали Усманом. Другой невысокого роста, широкоплечий, очень сильный сохранил свою русскую фамилию Богданов. Их обоих назначили полковниками: Богданова командиром артиллерии (он был артиллеристом), а Усмана командующим пехотой. Они учили нас стрелять, маршировать, приучали к дисциплине и порядку. И Богданов, и Усман говорили, что русских немного, что они усталые и голодные, и что бояться нечего.
Самаркандский бек колебался, защищать ли город или нет: он ждал распоряжения от бухарского эмира, а муллы напротив в мечетях, на базарах и на площадях горячо взывали к защите родного города и знаменитых мечетей, разгорячили народ, требовали войны. В медресе Тилла-Кали собрали совет из выборных участковых представителей, чтобы обсудить меры к защите города. Сделали это самовольно, не спросясь бека. Наш отец был на этом совете и рассказал дома, что там произошли страшные беспорядки. Бек рассердился, когда узнал, что вопрос решается без него, и послал на собрание своих приближенных и отряд сарбасов (местных солдат). Приближенные бека спорили и ссорились с муллами, дошло до драки, вмешались сарбасы, стали стрелять в народ. Горожане убили представителей со стороны бека и нескольких сарбасов. Произошла общая свалка. Более всех пострадали муллы. Солдаты не только многих убили и ранили, но и разграбили их имущество, а в самом медрессе досталось и живущим там ученикам, их выгнали из келлий и завладели их жалким скарбом.
Несмотря на такое противодействие со стороны бека, сарты волновались и готовились к войне. Их ожесточила присылка сарбасов на совет в Тилла-Кали, и они не обращались больше к беку. Решено было не подпускать русских к самому городу и для этого занять Чупанаты, песчаный холм у самой реки Зеравшана, не имеющей вследствие своей быстрины и летних разливов ни переправ, ни мостов. (Так как река эта не глубока, то сарты переправляются верхом в брод или на арбах). Местность эта находится верстах в восьми от города.
Полный текст
» ПОЛТОРАЦКИЙ В. А. - ВОСПОМИНАНИЯ
Гребенкин схватил ближайших людей и бросился с ними прямо в лоб, на стену. Под губительным залпом со стены, вырвавшим из этой горсти храбрых людей Козловского и около 20 нижних чинов, охотники быстро добежали до гласиса крепости и вскочили в глубокий ров, из которого ни вперед, ни назад не было никакого хода. Здесь-то Гребенкин и много других поражены были ударами каменьев, во множестве посыпавшихся со стены на их головы. Увидев безвыходное положение передовой части своей штурмующей колонны, начальник отряда, распоряжаясь о поддержке ее, сам был ранен в живот ружейной пулей, пробившей кожу, но не внутренности желудка. Пока ему делали перевязку, в суматохе одна за другою пошли вперед на выручку своих три роты 9-го батальона, но в несколько минут потеряв ранеными своего батальонного и двух ротных командиров, не выдержали несоразмерно сильного огня неприятельского и с громадною убылью, в беспорядке и, бросив всех убитых и раненых, ринулись назад к батарее. Напрасно Раевский в пылу неудавшейся атаки пытался красноречием увлечь солдат за собою вперед: оглянувшись назад, он не увидел их грозных штыков и сам в эту минуту был ранен. Соболев, подстреленный в ногу, Меллер-Закомельский с громадной шишкой на лбу, Гребенкин с разбитою камнем головою и все прочие, за исключением Козловского, непостижимо счастливо успели достигнуть батареи, по пятам преследуемые неприятелем, в припадке торжества высыпавшим за ними из крепости. Два удачных выстрела картечью из наших орудий охладили пыл врагов, поспешивших укрыться за спасительную стену свою и временно положили предел этой кровавой тамаше.
Абрамов, страдая физически от раны, а еще более нравственно от тяжелой неудачи, стоившей многих жизней человеческих, лежал на ковре у бруствера, не в духе и расстроенный. Кругом него расположились и все члены штаба его, с Троцким во главе, изредка перекидываясь лаконическими фразами. Провизии с собой никакой у нас не было, да и вряд ли кто хотел бы есть или пить. Отведя в сторону Троцкого, я просил его уговорить Абрамова отсрочить штурм до завтрашнего утра, но он решительно отклонился от вмешательства в это дело, напомнив, что я отправлен в отряд, как опытный и боевой кавказский офицер. Хотя рассуждение Вит. Ник, отчасти ласкало мое самолюбие, однако ставило и меня в очень щекотливое положение. Резко высказывать свое мнение я не считал себя в праве и не смел, и как ни старался я косвенно выставить, на сколько рискованна попытка атаки при наступлении ночи, общество, вполне разделявшее мое мнение, не смело открыто подать голоса, сам же генерал делал вид, что не слышит и не понимает меня, а когда я снова обращался к нему, он нетерпеливо повторял одну и ту же фразу:
— Ведь вы не знаете, какой перед нами неприятель. Он буквально гроша медного не стоит!
А в это время этот презренный неприятель праздновал и торжествовал победу. С самой минуты отбитого штурма, вдоль барбетов, по наружному фасу, толпами скакали всадники, по всей линии трубили победные сигналы, везде раздавались громкие песни, не заунывные, а радостные. Очевидно, весь гарнизон Китаба ликовал неудержимо...
Полный текст
» БОРНС АЛЕКСАНДР - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ
Я не стану говорить о синдском дворе, потому что описание его можно найти в путешествии г. Поттинджера и в книге, изданной моим братом (Narrative of a visit to the Court of Sinde. By James Burnes, Surgeon. Edin. 1831). Замечу только, что блеск его, как кажется, помрачился: эмир и бывшие при нем члены его семейства, хотя и имели на себе драгоценные украшения, однако же ни дворец, ни дарбар его ни сколько не обратили на себя нашего внимания; грязная зала не имела ковров и была наполнена засаленными солдатами; шум и пыль были нестерпимы. Сам эмир несколько раз старался восстановить в ней молчание; но без успеха, так что за шумом нельзя было расслышать части разговора. Мы, однако ж, скоро узнали, что вся эта толпа была собрана с тем намерением, чтоб дать нам понятие о войсках Синда. Само собою разумеется, что для этой цели не забыли наполнить народом все аллеи и выход: до такой степени, что мы не иначе могли выбраться из форта, как при усиленных стараниях сопровождавших нас сановников. После этого свидания я отправил подарки, назначенные его высочеству; они состояли из различных предметов европейской производимости: из ружья, пары пистолетов, золотых карманных и столовых часов, двух телескопов, английских шалей, двух нарядных шандалов граненого хрусталя с транспарантами и, наконец, персидских книг, роскошно отлитографированных в Бомбее, всемерной карты и карты Индустана на персидском языке. Главный эмир предварительно этому два раза присылал ко мне с просьбою не иначе передать ему все эти предметы, как в его собственные руки, и обладатель сокровищ, ценимых в пятнадцать миллионов фунтов стерлингов, пристрастною рукою раздавал своим родственникам вещи, ценность которых не превышала нескольких сотен фунтов. Чтоб дать еще лучшее понятие о низости этого человека, стоит только сказать, что он втайне присылал своего визиря просить меня обменять шандалы и столовые часы, не сообразовавшиеся с убранством синдийского дворца, на какие-нибудь иные вещи, находившиеся между подарками, назначенные другим владетелям. Я отвечал визирю, что эти подарки привезены мною с той целью, чтоб показать достоинство европейских произведений, и что у нас не в обычае отдавать кому-либо вещи, принадлежащие другим лицам. Отказ этот подал повод к другому посланию, что служит доказательством совершенного отсутствия деликатности в гайдрабадском кабинете, тем более, что точно тоже случилось и в 1809 г., когда британское посольство находилось при этом дворе. В заключение всего, вечером к нам прислано было от имени других членов семейства несколько дюжин подносов с плодами и вареньем, убранных вызолоченными листьями.
На другой день, рано утром, Мир Измаил Шах, один из визирей, вместе с нашим мехмандаром, проводили нас в дарбар; дорогою визир говорил мне, что я сделаю большое удовольствие эмиру, если соглашусь переменить часы. При втором свидании было гораздо более порядка: оно совершенно удовлетворило наши желания; эмир беспрекословно согласился на все предложения нашего правительства, как скоро я ему их передал. Последовавший за этим разговор был исполнен дружбы: его высочество подробно расспрашивал о моем брате и внимательно рассматривал наше платье, и много смялся при виде моей треугольной шляпы, украшенной перьями. При прощании он еще раз в точных выражениях повторил все свои вчерашние уверения, так что, при всей сомнительности его образа действий, я расстался с ним совершенно довольный всем, что между нами происходило, ибо он, как казалось, уже не имел более намерения препятствовать нашему путешествию в Лагор. Мир Нассир Хан, сын эмира, подарил мне прекрасную дамасскую саблю в красных бархатных ножнах, украшенных золотом; а отец его прислал кошелек с 1.500 рупий и просил извинить его, что за неимением такого готового клинка, какой он желал бы подарить мне; он вручает мне сумму равную его ценности. После всех встреченных нами неприятностей, мы не ожидали столь хорошего приема в Гайдрабаде. Утром, на другой день, мы выехали из города и стали лагерем на берегу Инда, не в далеком расстоянии от наших судов.
Полный текст
» Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово.
При моем рождении старшей моей сестре Екатерине было около пяти лет, и батюшке угодно было, чтоб она была моею крестною матерью.
Осенью 1770 года было сильное оспенное поветрие; оспы тогда не умели еще прививать и ждали, чтобы пришла натуральная. Потому в то время много мерло детей, и вообще в мое время было больше рябых, чем теперь. Бабушки в живых уже не было, и Лиза, которая была у нее, находилась уже дома; ей было лет пять, а мне всего полтора года. Батюшка старшую Елизавету в особенности любил; говорят, она была красоты неописанной. Обе мы заболели оспой в один день, и хотя у сестры болезнь была не так сильна, как у меня, но она не вынесла и скончалась. Батюшка был, говорят, неутешен и сильно плакал. Пришел в нашу детскую, стоит и смотрит на сестру; в то время приходит гробовщик снимать мерку для гробика. Батюшке было очень горько, что он лишился любимой дочери. Видя, что и я еле жива, говорит гробовщику: «Что тут еще ходить, сними мерку и с этой: пожалуй, и до утра не доживет». Итак, с обеих нас сняли мерки и приготовили гробики. Сестру схоронили тогда же, а я оправилась, живу с тех пор еще девяносто лет, и хотя все лицо мое было покрыто как корой, а остались на лице только две маленькие язвинки на лбу.
Чумы я совсем не помню: мне было тогда около четырех лет, и где в то время жили батюшка с матушкой, я совсем не знаю; думаю, что в Боброве, где чумы не было. Помнить себя стала я с тех пор, когда Пугачев навел страх на всю Россию. Как сквозь сон помнятся мне рассказы об этом злодее: в детской сидят наши мамушки и толкуют о нем; придешь в девичью — речь о Пугачеве; приведут нас к матушке в гостиную — опять разговор про его злодейства, так что и ночью-то, бывало, от страха и ужаса не спится: так вот и кажется, что сейчас скрипнет дверь, он войдет в детскую и нас всех передушит. Это было ужасное время!
Полный текст
» Письма Г. Галкина о плавании шлюпов Востока и Мирного в Тихом Океане
Лодки Зеландцев узки, и каждая составлена из нескольких деревьев; иногда две такие лодки связывают вместе посредством кольев, от чего они не могут быть опрокинуты волнением, хотя и не имеют отвода, (т. е. дерева толщиною около трех дюймов, привязанного паралельно к лодке посредством кольев, укрепленных в оной под прямыми углами), который как Зеландцы, так и другие дикие народы, употребляют при одной лодке. Корма и нос украшены грубою резьбою, представляющею человеческую или собачью голову с высунутым языком и глазами из раковин; лодок с парусами мы не видели. В одной, садясь один за другим, могут поместиться более 10 человек.
Зеландцы, видев неоднократно Европейцев, ничему не удивлялись на наших шлюпах, выключая некоторые редкости, которые они рассматривали с любопытством. Железные вещи, коих достоинство они знали из опыта, нравились им более всего. Зная, как они скупы, и как дорого ценят собственность, мы почли за нужное при начале нашего торга подражать им, и не показывать вещей значительных. Во время Кука они многому предпочитали бутылки и рубашки, а теперь за первые не хотели дать простой удочки. Гвозди привели их в восторг: каждый на перерыв предлагал за них то раковину, удочку, то базальтовый топор и проч. За большой гвоздь они давали вещь лучшую, и словом так хорошо знали всему цену, что заставили нас быть очень осторожными в нашем торге. Когда казалось, что у них нет уже ничего, мы показали ножи. От радости они начали прыгать, кричать и протягивать свои руки, чтоб им подарили, но несоглашение наше открыло их хитрость: один за другим стали вынимать из пазухи вещи из зеленого камня и раковин лучше отделанные. Наконец они отдали нам все, что имели. Начальник приехавших к нам Зеландцев отправился на Восток, где от Капитана получил в подарок топор. Радость его стала чрезмерна. Он всеми возможными знаками изъявлял, сколько для него оный полезен; целовался со всеми своим носом, и, казалось, к другим вещам был равнодушен.
Полный текст
» ИЗ ЗАПИСОК ПОКОЙНОГО ГРАФА ВАСИЛИЯ АЛЕКСЕЕВИЧА ПЕРОВСКОГО
Въ продолженіи всей компаніи 1812 года до Москвы, будучи квартирмейстерскимъ офицеромъ, находился я при казацкихъ полкахъ, составлявшихъ арьергардъ 2-й арміи. На кануне вступленія непріятеля въ столицу, отпросился я въ оную, дабы разъ еще побывать въ Москве и дома; 1-го сентября передъ вечеромъ въехалъ я верхомъ въ городъ съ двумя казаками, при мне находившимися. Не буду описывать то, что я чувствовалъ тогда; описать трудно и невозможно, а чувство это известно всемъ Русскимъ, бывшимъ тогда въ арміи или Москве. Переночевавъ дома, на другой день, 2-го сентября утромъ, ездилъ я по городу за некоторыми надобностями. Безпокойство приметно было по всемъ улицамъ, но многія лавки еще были открыты, и въ нихъ торговали по обыкновенію, что вселяло обманчивое спокойствіе во многихъ жителей, и было, вероятно, причиною ихъ гибели. Возвратившись домой, отправился я верхомъ изъ города чрезъ ближнюю заставу (Лефортовскую); часъ былъ, я думаю, пятый. Отъехавъ съ версту отъ города въ право, увидели мы конницу, и хотя отъ насъ еще довольно далеко, но можно было различить, что тутъ была и наша и непріятельская. Подъехавъ еще. ближе, велелъ я казакамъ подождать меня, а самъ поскакалъ къ стоящимъ вместе верхомъ офицерамъ. То былъ нашъ генералъ-маіоръ На.....евъ и французскій ген. Себастіани съ своими адьютантами: у одного изъ последнихъ спросилъ я о предмете разговора обоихъ генераловъ. "Они уговариваются о томъ, чтобы пропустили полки наши, отвечалъ онъ мне; наша бригада отрезана, но насъ пропустятъ, и на сегодняшній день заключено перемиріе". Въ то же время, по команде, раздалась Французская коннида, и нашъ драгунскій и казацкій полки пошли въ интервалы. Начинало смеркаться. Я поскакалъ на то место, где оставилъ двухъ казаковъ своихъ. Пріехавъ, искалъ и кликалъ ихъ, но, не находя, поехалъ весьма скоро обратно. Не прошло пяти минутъ, какъ я говорилъ съ адьютантомъ генерала П. Не смотря на сумерки, видны были еще мне войска наши, но французы протянули уже ночную цепь свою, и когда я подъехалъ къ ней, меня окликнули. Зная, что существуетъ перемиріе, не имелъ я причины скрывать, кто я, да къ тому же и обмануть было бы трудно не приготовившись. Итакъ я отвечалъ часовому: "Русской". Въ это время подъехалъ офищеръ, разставливавшій ночные посты; и сказалъ мне, что не можетъ пропустить меня безъ позволенія генерала. "Поедемъ къ нему", отвечалъ я. Онъ былъ недалеко и сиделъ еще верхомъ, раздавая приказанія окружавшимъ его офицерамъ. Дабы избавиться вопросовъ, сказалъ я ему, что я адьютантъ генерала П., и что немного отставши прошу я его дать приказаніе пропустить меня чрезъ аванпосты; онъ тотчасъ приказалъ о томъ, и я поехалъ, радуясь, что такъ скоро отделался. Но не отъехалъ еще ста шаговъ, какъ услышалъ за собою голосъ генерала, который кликалъ меня. Я воротился: "Здесь въ близости находится король Неаполитанскій, сказалъ онъ мне, вы говорите по французски, и онъ верно радъ будетъ поговорить съ вами. Сделайте одолженіе подождите немного, я уже послалъ адьютанта сказать ему объ васъ". Не имея ни малейшаго опасенія быть долго задержану, а еще более взятому въ пленъ, остался я безотговорочно. Генер. Себастьяни слезъ съ лошади, вошелъ въ маленькій деревянный домъ, подле коего мы стояли, и попросивъ меня войти съ нимъ, велелъ принять мою лошадь. Вошедши распрашивалъ про Бородинское сраженіе, про Москву и проч. Такимъ образомъ прошло съ полчаса. Наконецъ воротился посланный адьютантъ и донесъ, что король занятъ, и никакъ меня видеть не можетъ. Я тотчасъ всталъ, изъявляя генералу мое сожаленіе, что не могъ исполнить его желанія, и опять просилъ его приказать проводить меня и про пустить чрезъ передовые посты.
Полный текст


Главная страница | Обратная связь | ⏳Вперед в прошлое⏳
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.