ОПИСАНИЕ ЖИЗНИ Н. И. ЦИЛОВА ¹.

В 1817 г., 25-го Августа, произвели меня в офицеры и назначили в 19-ю артиллерийскую бригаду, в 37-ю легкую роту ². Обмундировали нас на казенный счет весьма экономически; эполеты были кованные медные, этишкеты на кивере и шарф нитяные, сукно, рубашки и чулки полу-офицерские, полу-солдатские, и каждому единовременно выдали по 200 р. ассигнациями, кроме прогонных денег.

Я поступил под 26-ти летнего полковника Б., героя 1812 года, кавалера ордена Св. Георгия 4-й ст. за храбрость, человек образованного, благоразумного и в полном смысле красавца. Он принял меня как сына, обласкал и поручил одному из старших офицеров устроить мое жительство в Георгиевске, где квартировала 37-я батарейная рота, к которой полковник Б. прикомандировал меня, чтоб иметь личный надзор за только что выпущенным из корпуса 17-ти летним оФицером; 37-я же легкая рота, в которую я был назначен высочайшим приказом, расположена была в г. Моздоке, в 115-ти верстах от г. Георгиевска. Образ жизни нашей в Георгиевске был следующий.

После служебных занятий мы все, наличные офицеры, обязаны были ежедневно являться к полковнику и оставаться в его квартире целый день: у него мы завтракали, обедали, пили чай и ужинали. Он все время находился с нами. Играли в шашки, в шах и мат и в прочие подобные игры, читали разные книги, а кто умел играть на гитаре — учил других; а иногда полковник заставлял нас танцовать; кто же не умел, тех учили другие. Словом, под надзором полковника мы находились в наилучшем учебном отеческом пансионе. Он нас экземеновал, заставлял рисовать, чертить и задавать друг другу математические задачи. Когда он оставался кем доволен, составлял для тех кавалькаду, в которой участвовал сам. Он выписывал из Москвы всем нам обмундировку, так что все офицеры были и хорошо и щегольски одеты. Стоимость же обмундировки он вычитал из жалованья каждого, и потому обмундировка обходилась нам очень дешево. Все следуемые нам деньги отдавал на руки, при чем давал каждому расходную книжку за своею скрепою и требовал по временам показывать ему расход наших денег, при чем, кого бранил, кого хвалил, судя по благоразумию расхода. Результатом такого отеческого наблюдения было, что у каждого из нас от жалованья до жалованья хотя немного, но деньги оставались. Получали [464] мы в год 270 р. жалованья ассигнациями, следовательно 90 рублей в-треть. Он научал нас бережливости. Правда, что стол нам ничего не стоил, так как полковник поил и кормил нас на свой счет. Водку перед обедом пить прапорщикам не дозволял; она дозволялась с производством в подпоручики. В старинные времена вообще водилось, что офицеры всегда столовали у командиров.

В Георгиевске, бывшем губернском городе, проживали губернатор и прочие губернские власти, люди семейные; многие имели дочерей хорошеньких. В эти семейства ходить нам без позволения полковника не дозволялось, и мы тогда только к ним ходили, когда сам полковник идти к кому-нибудь из них собирался и тогда приглашал и нас с собою. Если же кто из нас офицеров желал вечером идти к кому нибудь в гости, то обязан был испросить разрешения у полковника, который всегда подробно распросит; к кому, надолго ли? Иногда разрешит, смотря, какою репутациею в его мнении пользуется то семейство, к которому просишься идти в гости; а иногда скажет: оставайся лучше вместе с нами, там только-ты научишься играть в карты, пить или курить. Так-то мы и воспитывались в службе у благоразумнейшего и умнейшего начальника. Я и теперь благодарю Господа Бога, что Он без всяких протекторов назначил начало моей службы на Кавказе.

Никакие танцы в городе не назначались без согласия полковника Б. Артиллерийские офицеры наши были единственными танцорами. Г. Георгиевск, город очень грязный, и потому, если в котором семействе назначался танцовальный вечер, то мы отправлялись туда, сидя верхом на деньщиках, а полковник верхом, ибо не было никакой возможности экипажу выехать из грязи; дам же переносили на носилках Евреи за ничтожную цену. Не смотря на все неудобства жизни и на многие лишения, мы жили весело, патриархально и без нужды.

Молодой человек, красавец собою, полковник Б. имел, разумеется, поклонниц. Однажды одна из хорошеньких дам соглашалась идти танцовать с тем кавалером, который ловче танцовал, отказывая другим; но как танцоры все артиллеристы, то выходка ее полковнику не понравилась. На танцовальном вечере в собрании, полковник Б. тайно приказал нам не ангажировать привилигированую даму ни на один танец. Она смотрела, как танцуют другие, удивлялась, бледнела и волновалась, почему ее не ангажируют. Я, по рассеянности или по молодости, а может быть по увлечению к ней, выбрал ее в котильоне и сделал с ней один тур вальса. Это нарушение тайного распоряжения полковника не осталось без наказания [465]: на другой день утром я получил приказ, по бригаде отданный, в котором мне предписано было отправиться в г. Моздок и явиться к командиру 37-й легкой роты, т. е. к той, в которую я был назначен при выпуске из корпуса приказом по артиллерии.

Перед отъездом я сделал еще ошибку, и хотя грубую, но наивную, из боязни солгать. Вот в чем заключалась моя ошибка.

В Марте месяце 1818 г. приехал в Георгиевск главнокомандующий отдельным Кавказским корпусом А. П. Ермолов и остановился у полковника Б., которого он очень любил и который был ему хорошо известен еще по службе в гвардейской артиллерии, когда Алексей Петрович командовал ею. После обеда Алексей Петрович сказал полковнику Б.: "Ну, брат Александр (так всегда называл он нашего полковника), покажи-ка мне своих лошадей!". Я был дежурным по конюшне, и ко мне тотчас прибежал один из старых офицеров и передал приказание полковника: "сей же час напоить лошадей". Приказание тотчас было исполнено, хотя поить лошадей еще время не пришло. Не понимая, как неопытный, зачем было приказано напоить лошадей, я и не добивался причины. Чрез четверть часа вместе с полковником приехал на конюшню Алексей Петрович. Я, подошед к нему, отрапортовал. Он спросил мою фамилию, давно ли я произведен в офицеры и который мне год? Быстро и громко я отвечал ему. А. П., сказав мне "молодец", приказал выводить лошадей из конюшни. Когда лошадей вывели, А. П., обратясь к полковнику, сказал ему: "Александр! Лошадей напоили". Полковник ответил, что не поили. Тогда А. П. внезапно обратился ко мне и спросил меня: "поили ли лошадей?" Я и ответил, что поили. А. П. расхохотался и сказал полковнику: "Нет, брат Александр, меня на надуешь, я старый артиллерист! Ты хотел похвастать и показать лошадей в лучшем теле, хотя оне и так хороши". Уехав после смотра в город и пробыв там три дня, А. П. поехал осматривать войска, расположенные на Кавказской линии.

Собравши свои потрошенки, я на перекладных отправился к своей роте и, явясь к командиру роты, был также им обласкан. Он поместил меня на квартире с одним из старых офицеров, с которым скоро я подружился. Город Моздок, при реке Тереке, заселен Армянами; в мокрое время он грязен. Для молодых людей он может почитаться местом ссылки, ибо ни одной нет хорошенькой женщины, и мы для развлечения почасту ездили в близ лежащия станицы, где жили казаки с прелестными казачками. У жителей Червленной станицы был такой обычай, что если девушка-казачка, до свадьбы, не была любима никем, то это доказывало, что [466] она в жены не годится, и такая или долго, или вовсе не выходила замуж.

Во время жизни моей в Моздоке был следующий казус. Жена коменданта, молодая, красивая женщина, вдруг умирает. Командир роты с наличными офицерами были приглашены на похороны. Она была Лютеранского исповедания. Явился пастор, начал обряд отпевания, как вдруг покойница пошевелилась, пролежав в гробу три дня. Все присутствующие на похоронах изумились, подошли к гробу, и покойница открыла глаза. Тотчас вынули ее из гроба и положили в постель. Она постепенно выражала чувства жизни, наконец поднялась и, сев на кровати, дрожащим голосом спросила: "что со мной? дайте мне пить!". Гроб тотчас вынесли, и все присутствующие на отпевании разошлись. Чрез неделю она совершенно выздоровела. По обыкновению, мы иногда по вечерам ходили к коменданту, где она поила нас чаем. Это был только один дом, в котором мы проводили свободное время, прочее же время мы были или на службе, или у командира, у которого все офицеры столовали.

В начале Апреля 1818 г. приехал в Моздок наш бригадный командир 19-й артиллерийской бригады полковник Б. инспектировать нашу 37-ю легкую роту. Он встретил меня очень ласково и по окончании смотра, оставшись весьма доволен исправностию роты, обедал у командира роты со всеми наличными офицерами. Во время обеда, он обратился к командиру роты и спросил: доволен ли он моею службою? Когда командир мой отозвался обо мне с самой отличной стороны, тогда полковник Б., обратившись ко мне, сказал: "по тебе, Николай, в Георгиевске все дамы скучают, и я дал им слово привезти тебя обратно в Георгиевск. Собирайся в путь, и ты поедешь со мною". Сильно обрадовавшись, я от умиления заплакал.

В Мае месяце того же 1818 г. получено было предписание командира отдельного Кавказского корпуса А. П. Ермолова выступить 37-й батарейной роте в поход на реку Сунжу, впадающую в р. Терек. Полк. Б. опять прикомандировал меня к 37-й батарейной роте, и чрез неделю от получения предписания мы выступили в поход к месту назначения, куда уже собирались и прочие войска. Полк. Б. все время нас поил, кормил, но табаку чтобы покурить не давал, говоря: "на походе дорожка вместе, а табачок врозь". Когда бывало он выкурит трубку, мы ее тотчас возмем и докуриваем.

Прибыв к р. Тереку, мы остановились лагерем. День был очень жаркий. Я и некоторые оФицеры пошли купаться. Река Терек в этом месте мелка почти до колен. Войдя в воду, я пошел далее к средине реки, как вдруг попал в пучину и стал тонуть. [467]

Штабс-капитан С. бросился ко мне, еле, еле отыскал меня в воде и, схватив за волоса, вытащил меня без сознания. Часа два, на берегу, меня откачивали. С тех пор я усердно стал молиться и благодарить Господа, упоминая в молитве имя штабс-капитана С. и прося у Бога даровать ему всех благ.

Стоя в лагере, по нашу сторону Терека, весь отряд из 7000 человек пехоты, казаков и артиллерии ожидал прибытия А. П. Ермолова. Из всех частей были назначены ему ординарцы, а от 37-й батарейной роты на ординарцы был назначен я. Спустя дней пять, приехал А. П. Объехав войска, поздоровавшись с ним, он принимал ординарцов, и когда я подошел являться, А-й П-ч сказал мне: "старый знакомый!".

На другой день весь отряд переправился за реку Терек на неприятельскую сторону и двинулся вперед верст на двадцать в Чечню, на берег р. Сунжи, к избранному месту для построения крепости названной "Грозною". Обер-квартирмейстер отдельного Кавказского корпуса, подполковник Евстафий Иванович Верховский, человек почтенный, опытный, образованный и всеми уважаемый, находился при Алексее Петровиче, и ему поручено быдо выбрать место для построения крепости. А. П. сказал полк. Б., чтобы он назначил одного из артиллерийских офицеров в бессменные к нему ординарцы. Выбор пал на меня, и с тех пор я уже находился при штабе командира отдельного Кавказского корпуса. А. П. назначил меня помощником к подполковнику Верховскому.

Началось, в виду неприятелей - Чеченцов, построение крепости, близ Ханкальского ущелья. Ущелье это было непроходимое, а против крепости, в двухверстном расстоянии, возвышались небольшие горы, покрытые лесом, на которых были аулы так называемые "Качалыковские". Неприятель, со стороны Ханкальского ущелья, часто нас беспокоил во время построения крепости, и потому А. П. приказал вырубать лес, дабы виднее было открывать скопища неприятелей. Я был постоянно и денно и нощно на работах крепости. Солдаты работали весело, молодцами, и каждый день получали винные порции. Лагерь и ставка Алексее Петровича были в сто саженях от крепости, и солдаты, возвращаясь с работы, всегда проходили с песнями мимо ставки А. П. Как-то, два дня они не получали водки по мешкотности маркитанта, который привозил водку в отряд. Солдаты, не зная причины почему им не дают водки, на третий день, идя с работы мимо ставки главнокомандующего, запели известную песнь:

Говорят, умны они;
Но что слышу от любова: [468]
Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова! и т. д.

А. П. расхохотался и сказал: "экие мошенники! дать им по две порции разом", что и исполнилось, так как маркитант с водкою прибыл в тот же вечер с транспортом. Транспорт всегда сопровождался войском. Такой транспорт назывался "оказией", и при этой оказии доставлялись нам и провизия, и письма, и журналы, и высочайшие приказы.

Вставая со светом и отправляясь на работу вместе с солдатами, тяжело было мне, девятнадцатилетнему юноше; но ласковое обращение такого начальника как А. П. поддерживало во мне энергию, и я стал привыкать к такой трудной и вместе опасной жизни.

Во время построения Грозной крепости, на казацком сотнике Ф. лежала обязанность рекогносцировки; он каждый день, с отрядом казаков, делал разъезд и поутру приходил всякой день донести о том что видел и что узнал. Однажды, рано утром, находившаяся всегда в ставке А. П. собака, по кличке: "Ципушка", стоном разбудила А. П., и он заметил, что Ципушка щенится, и потому взял палку и стал выгонять ее из ставки. В это время разъезд возвращался с рекогносцировки, и А. П. заметил, что сотника Ф. при разъезде не было. Между тем сотник Ф. рано утром, в шестом часу, явился к А. П. с рапортом. А. П., видев лично, что сотника Ф. в разъезде не было, сказал ему: "знаешь, брат Ф., какой у тебя скверный денщик? Ты только что поедешь в разъезд, а он тотчас же ляжет на твою постель, да и спит! Я когда нибудь прикажу, в то время, как он ляжет на твою постель, вздуть его хорошенько нагайками, чтобы он не смел ложиться на постель барина, когда он в разъезде". По окончании же этого алегорического замечания, он отправил его под арест на неделю, сказав ему: "если я узнаю еще раз, что ты так исполняешь службу, то велю тебя живого закопать в землю".

В Октябре постройка крепости была окончена, и привезены были крепостные пушки для поставления их к амбразурам. А. П. приказал отряду удалых казаков, в числе 50-ти человек, одну из этих пушек отвезти в сумерках скрыто между казаками от крепости на 200 сажень, и отряду тому, окружив орудие, стоять до тех пор, покуда из крепости будет пущена ракета. Между тем, он приказал полк. Б. поставить на гласисе крепости шесть пушек заряженных картечью и навести их, имее целью то место, на котором было приказано отряду казаков остановиться. Никто из нас не знал причины такого распоряжения, которое блистательно окончилось. [469] Неприятель, на рассвете, завидя малый отряд казаков удаленных от крепости, с гиком бросился на этот отряд, который, обрубя постромки от лафета, тотчас с орудийными лошадьми бросился скакать к стоящему за крепостью баталиону пехоты Кабардинского полка, оставя орудие на месте. Чеченцы, в числе до 300 человек, не видя преследующих их, спешились и начали пушку тащить. В это время, шесть батарейных орудий пол. Б. произвели залпом картечный выстрел, от которого неприятель потерял до 200 человек убитыми и ранеными, оставя тяжёлую пушку и еле-еле успел убраться в горы, преследуемый баталионом пехоты и отрядом казаков. Пехота на себе привезла пушку в крепость, и тем употребленная хитрость оказала блистательный успех, а вместе и наказание чеченцам, беспокоившим нас своими наскоками и выстрелами при построении крепости и уже на крепость, действительно для них грозную, более не покушались.

25-го Октября 1818 года, А. П. Ермолов, оставя в крепости Грозной приличный гарнизон, повел отряд в числе пяти тысяч человек, под личным своим предводительством, в Дагестан, для усмирения взбунтовавшихся там Лезгин против их владетеля шамхала, всегда мирного и верного слуги Государю Императору и России, имевшего чин нашего ген.-лейтенанта и проживавшего в городе Тарках, стоящем на горе, близ берега Каспийского моря. По прибытии в Тарки, начался проливной дождь, который не переставал лить целую неделю, так что решительно препятствовал дальнейшему походу, и отряд испытал на деле пословицу: "Сиди у моря, да жди погоды". По грязной, гористой и незнакомой дороге тянулся к отряду транспорт с снарядами и провиантом. 9-го Ноября, верстах в 25-ти от Тарков, он решительно остановился, заметенный снегом, который выпал в тот день буквально на полтора аршина. В ночь на 10-е число, дано было знать об этом главнокомандующему чрез одного туземца. Очищением дорог, для удобного проезда артиллерии по горам, занимался я. По извещении об остановке транспорта, рано утром, А. П. призвав меня к себе и, дав мне в команду шесть сот человек жителей города, повелел: начиная от Тарков прочищать всю дорогу навстречу транспорта. Я, взяв с собою того самого в проводники, который привез неприятное известие об остановке транспорта, принялся с командою горцев, снабженных набранными в городе лопатами, около полудня за исполнение приказания и к пяти часам пополудни следующего дня явился к А. П-у с рапортом о благополучном прибытии транспорта. Ермолов, не дав мне окончить словесного донесения, обнял меня и, поцеловав, сказал: [470] "Ты, брат, отныне директор путей сообщения". И этим названием я постоянно пользовался от доблестного вождя.

12 Ноября, когда слегка подморозило, отряд выступил из Тарков верст за 50-т в глубь Дагестана. На рассвете, 14 числа, мы подошли к городу "Большому Джангутаю", где собралось огромное скопище взбунтовавшихся Лезгин. Отчаянная храбрость их доходила до исступления: каждый шаг земли был обагрен кровию сотен людей. А. П. поручил мне одну из батарей и лично указал место для открытия картечного огня. Усиленная пальба на отвозах вперед продолжалась почти два часа. Наконец неприятель, громимый артиллериею и поражаемый штыками, должен был оставить город и с бегством искать спасения в горах. Алексей Петрович, по окончании сражения, лежа на ковре, потребовал лист бумаги и, положа его на камень, собственноручно написал следующий приказ по отдельному Кавказскому корпусу:

___________________

Труды ваши, храбрые товарищи, усердие к службе, проложили нам путь в средину владений Акушинских, народа воинственного и сильнейшего в Дагестане. Страшными явились вы перед лицом неприятеля, и многие тысячи не противостали вам, бегством снискали спасение и благодарны за великодушную пощаду.

Вижу, храбрые товарищи, что не вам могут предлежать горы неприступные, пути непроходимые. Скажу волю Императора, и препятствия изчезают перед вами. Заслуги ваши смело свидетельствую пред Государем Императором, и кто достойный из вас не одарен его милостию! Генерал Ермолов.

___________________

Этим кончилась экспедиция 1818 г., и отряд возвратился на зимния квартиры, частию в крепость Грозную, а частию в станицы Гребенских казаков; легкая артиллерия в г. Моздок, а батарейная в г. Георгиевск, куда и я прибыл вместе с ротой.

В продолжение всей моей службы я не имел столь лестного для меня времени, пользуясь уважением товарищей и вниманием начальства. Я был совершенно счастлив. Возвратившись в Георгиевск, я был принят во всех семействах как сын родной. Меня так баловали, что я ни разу не вспомнил о том несчастии, которое преследовало меня в самых юношеских летах.

Настал 1819 год. Я жил в совершенном довольстве, веселился, танцовал до упаду, целовал ручки милых дам. Радость моя еще более увеличилась поселением во мне чувства незнакомого еще, чувства при получении награды от Царя. Бригадный командир Б. во время обеда при всех товарищах вручил мне следующий рескрипт на имя мое данный: "В воздаяние ревностной службы вашей и отличной храбрости, оказанной в сражении против Лезгин 1818 г. Ноября 14-го при городе Джангутае, где вы искусным действием порученной вам батареи [471] приуготовили успех войскам нашим, и неприятель повсюду пораженный лишен был средств наносить нам вред, всемилостивейше пожаловали мы вас указом, в 25 день Апреля 1819 г. капитулу данным, кавалером ордена св. Анны 4-й степени".

Умиление и светлое состояние моей души в это время выразилось благодарственными слезами и поздравлением искренно любимых меня товарищей. Я дрожал от радости!

После обеда, с разрешения полк. Б., я тотчас отправился к знакомым и не утерпел, чтоб не похвастать им моею наградою и рескриптом. А. П. Ермолов был очень скуп на награды, и в то время полученная награда была в большой цене; данная же мне награда, юноше 20 лет, поселила во мне какую-то благородную гордость и степенность.

В Июне месяце 1819 года, главнокомандующий, желая окончательно восстановить покорность в Дагестане, собрал под личным своим предводительством прошлогодний отряд, усиленный Куринским и 8-м Егерским полками, и по трудному пути, преодолевая все преграды, привел его к деревне Андреевской, в которой Русская нога с завоевательной силой до тех пор не бывала.

18-го Июня, близ этой деревни, заложена крепость Внезапная, с блокгаузами в два яруса; стены ее возведены были из сырого кирпича руками солдат, они же приготовляли и самый кирпич из глины с соломенною трухою или, как туземцы называют, с саманом. Я опять был назначен бессменным ординарцем к А. П., и мне же было поручено построение этой новой крепости, как и крепости Грозной, под главным распоряжением обер-квартирмейстера подполковника Верховского. Крепость Внезапная так же строилась с бою при беспрерывных набегах Акушинцев.

А. П. мало на кого надеялся; где только можно, он деятельно и зорко следил за точным исполнением службы не только офицеров, но и рядовых. В походах и сражениях был хладнокровен и в распоряжениях своих весьма осторожен. Эти свойства его и опытность такое внушали к нему доверие всех подчиненных, что кажного успокоивало не встретить неприятеля, воспользовавшегося оплошностию отряда идущего на бой. Он весьма часто напоминал всем окружающим его поговорку: "Осторожность есть мать премудрости", дополняя это сказание тем, что эту прекрасную поговорку он запомнил еще из прописи, с которой учился писать.

Судьба полковн. Шульца. В 1812 г. полковник Шульц был адъютантом у гр. Ланжерона; на двадцать восьмом году он был уже полковником и командиром 8-го Егерского полка, находившегося [472] в отряде, с которым А. П. в 1819 г. предпринял вторичную экспедицию в глубь Дагестанта. Шульц, молодой, образованный и красивый воин, всеми любимый и уважаемый, следовал с полком в нашем отряде. Не доходя до деревни Андреевской за 60-т верст, А. П. остановил отряд на дневку. В ночное время окружали наш отряд две цепи рядовых полка Шульца, одна ходячая, другая секретная, в которой лежали по два вместе стрелка в расстоянии пункт от пункта на 50 шагов. А. П., как начальник, хотя приветливый, но строгий и заботливый, ночью поехал осмотреть, исправно ли размещена цепь, но нашел, что некоторые солдаты в секретной цепи спали. Поутру, в день дневки, он позвал к себе полковника Шульца и сделал ему замечание. Разумеется, это замечание сильно подействовало на самолюбие Шульца. Он на другую ночь лично поехал осматривать секретную цепь, взяв с собою баталионного командира маиора Ганемана. едучи верхами перед цепью, они говорили между собою по-немецки; лежащий в секрете рядовой, малороссиянин, в темноте предполагая, что едут неприятели, сделал из ружья выстрел, которым ранил своего полкового командира в пах. По сделанному выстрелу, отряд встрепенулся, закричали к ружью, и в мгновение ока отряд двинулся к цепи по направлению к выстрелу. Маиор Ганеман тут же донес о случившемся, и раненого Шульца понесли в кибитку Алексее Петровича. По сделании ему перевязки, Шульц приказал позвать к себе того солдата, который сделал выстрел, и дал ему два рубля.

С рассветом после дневки предположено было продолжать поход, но за болезнию Шульца выступление было отложено. К вечеру Шульц был уже в бреду и на утро скончался. Из обозных досок кое-как сколотили гроб, обили его черным солдатским сукном и через день, в виду неприятелей, похоронили его на кургане с музыкой, воинскою почестью и со стрельбою из ружей и пушек. После погребения, тотчас ударили в барабаны генерал-марш, и отряд двинулся в поход к предназначенной цели. Так погиб прекрасный юноша-полковник, которому предстояло много радостного впереди. Но

Жизнь наша пир с приветной лаской.
Фортуна отворяет зал,
Амур располагает пляской,
Приходит смерть — и кончен бал!

Судьба Шульца этим еще не кончилась. Читатель узнает ее из дальнейшего описания. [473]

Во время построения крепости Внезапной, именно 18 Августа 1819 г., неприятель, в массе до 10 т. человек, сделал формальное на крепость нападение, но был отбит мужеством храбрых ее защитников и отступил с большим уроном. Самую сильную непокорность оказывали жители Качалыковских аулов. Главнокомандовавший, выступив против них из крепости Внезапной, настиг Горцев при селении Горячевском. Истребив Качалыковские жилища, А. П. вознамерился вторгнуться во владения коварного врага нашего Сурхая-хана и направил отряд свой в глубь Дагестана к селению Лаваши, пролагая себе путь, до того непроходимый, самым усиленным трудом и прорубкою дремучих лесов. Силою воли и благоразумия А. П-ча отряд достигнул Лавашам, где Горцы, сосредоточенные в больших силах и возмущаемые одним из предводителей Амулат-беком ³, решились защищаться до последней капли крови, под прикрытием возведеных ими огромных завалов.

18 Декабря отряд, под личным предводительством А. П., должен был стоять без всякого действия на одном месте до самого полудня, ибо в это время, в горах, был столь сильный и густой туман, что в двух, а много в трех, шагах нельзя было различать предметов; доказательством тому служит то, что авангард наш набрел неожиданно на один завал и завладел им без выстрела, потому что испуганный неприятель, приняв авангард за атакующих, убоялся превосходства сил и ретировался. К 2-м часам прояснилось, и неприятель, увидя Русских близко подошедших, открыл такой жестокий огонь, что А. П., не откладывая ни минуты, повел штурмовать завалы. Пук знаков отличия Георгиевского ордена, сжатых в руке А. П., был самою блистательною речью; войско наше дрогнуло вперед, штыки грозно склонились стальным гребнем, и сонм Горцев обратился вспять, как вихрем гонимое стадо. В селении Лаваши нашли множество убитых; живые все выбрались в горы.

На третий день после сражения, жители Лаваши и других аулов явились к А. П. с покорною головою, имее повешенными на шее свои шашки (на подобие прямых сабель с маленьким ефесом и в кожаных ножнах). Алексей Петрович приказал им непременно поймать Амулат-бека и представить его к нему; в противном случае не только не обещал им прощения, но грозил сжечь все их аулы. Так кончилась знаменитая экспедиция, продолжавшаяся до 12 Января 1820 г. В награду за построение крепости Внезапной, я получил [474] чин подпоручика, и вместе с чином получил разрешение пить перед обедом водку, которая, как выше сказано, прапорщикам не дозволялась.

В конце 1819 г. пред распущением отряда на зимние квартиры, А. П. отдал следующий приказ:

___________________

Еще наказуя противных, надлежало, воины, вознести знамена наши на вершины Кавказа и войти с победою в ханство Казакумыцкое. Сильный мужеством вашим, дал я вам сие приказание, и вы неприятеля, в числе превосходного, в местах и окопах твердых, упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали! Бежит коварный Сурхай-хан, и владения его вступили в подданство великого нашего Государя. Нет противящихся нам народов в Дагестане! О делах ваших, храбрые воины, донесу Императору; знает он и труды воинов, и опасности разделял с ними. Генерал Ермолов.

___________________

Распущенный отряд на зимние квартиры обратно следовал по тому же пути, по которому достиг до селения Лаваши. Проходя мимо кургана, в котором погребено было тело полковника Шульца, отряд остановился, чтобы отслужить панихиду по покойном. Когда мы взошли на высоту кургана, нас поразило, что могила Шульца разрыта, и гроб с прахом его украден. У Горцев было обыкновение пленных выдавать только тогда, когда их выкупят; а потому, они предполагали, что и за тело Щульца будет им предложен выкуп. Отслужив панихиду по покойном, мы тотчас же отправились в путь, не делая никаких розысканий, так как Горцы, после покорения Дагестана, обратились в мирные и на обратном пути отряда оказывали нам усердные свои услуги.

Теперь позвольте мне, благосклонные читатели, описать вам случай, характеризующий и Ермолова, и Амулат-бека, и возбуждающий сильное и невольное сочувствие к обоим действователям.

Когда Амулат-бек был пойман и приведен к ставке А. П-ча, тогда он приказал переводчику спросить Амулат-бека, как он дерзнул, после данной Тарковскому шамхалу присяги быть верным России, вновь возмутиться? Амулат спокойно и твердо ответил на вопрос переводчику. Измена его была положительно доказана свидетельством родственников его, тут присутствовавших, и главнокомандующий приказал пленника повесить. Когда сентенция была объявлена Амулат-беку чрез переводчика, то осужденный, в эту для всякого ужасную минуту, повидимому совершенно равнодушный к приговору, наклонившись, стал гладить собаку, принадлежащую А. П-у и восхищаться ею; и потом, за конвоем, отойдя смиренно от ставки А. П-а, пошел на смерть, как бы на пир, без малейшего признака беспокойства или волнения, возводя только глаза свои к небу. Это обстоятельство так поразило А. П-вича, что он тут же сказал: "Да сохранит меня Бог лишить жизни человека с таким [475] возвышенным духом". Амулат-бека арестовали, и впоследствии полковник Верховский выпросил у А. П. дозволение взять его на свое попечение и жил с ним два года как брат, как друг. Но минута неумолимого мщения приближалась быстро и грозно. Сопровождая постоянно полковника Верховского (командовавшего впоследствии отдельным отрядом в Дагестане), Амулат-бек однажды отстал от него и, сделав по нем выстрел сзади, убил своего благодетеля наповал и ускакал в лес в горы, по знакомому ему пути.

По возвращении А. П. в Тифлис, он, в конце Апреля 1820 г., получил донесение, что командир 44-го Егерского полка, расположенного в Гурии, полковник Пузыревский изменническим образом убит в горах неким Горцем Кайхере-Гуриял ⁴. По этому случаю А. П. написал приказ в 44-й Егерский полк, следующего содержания.

___________________

Вы лишились, храбрые товарищи, начальника, усердием к службе великому Государю отличного, попечением о вас примерного. Жалею вместе с вами, что погиб он от руки подлого изменника. Вместе с вами не забуду, как надлежит, отмщевать за гнусное убийство начальника. Я покажу вам место, где жил подлейший разбойник Кайхере-Гуриял, не оставьте камня на камне в сем убежище злодеев, ни одного живого не оставьте из гнусных его сообщников! Требую, храбрые товарищи дружественного поведения с жителями мирными, кроткими, верными подданными Императора. Приказываю наказывать без сожаления злобных изменников. Ермолов.

28-го Апреля 1820 года.

___________________

В тоже время 44 Егерский полк, в совокупности одного баталиона Херсонского гренадерского полка и одного баталиона 7-го Карабинерного, под начальством генерал-маиора Вельяминова, был послан в аул, где жил убийца. Мщение за убийство совершено: Кайхере-Гуриял и его сообщники истреблены, а аул за непокорность жителей сожжен.

Полковник Пузыревский был женихом прелестной девицы Изабеллы, которая, по смерти Пузыревского, была невестою полковника Верховского, который также, в свою очередь, перед свадьбою, изменническим же образом, как выше сказано, был убит Амулат-беком. Вот судьба Изабеллы!!

Окончилось боевое мое поприще.

Комментарии

1. С любезного дозволения Петра Ивановича Щукина извлечено из VI-го выпуска его "Сборника". П. Б.

2. В настоящее время название в артиллерии рот изменилось на название их батареями.

3. Читай роман Марлинского: "Амулат-бек"'.

4. Убийство это было сигналом к возмущению Имеретинской, Мингрельской и Гурийской провинций.

Текст воспроизведен по изданию: Описание жизни Н. И. Цилова // Русский архив, № 8. 1907