ЗИССЕРМАН А. Л.

ДЕСЯТЬ ЛЕТ НА КАВКАЗЕ

(Продолжение).

ГЛАВА X.

Возвращение в Тифлис и Тионеты. — Майсти. — Помещение этого общества. — Прием. — Брат Джокола. — Стрельба в цель. — Тут-гой. — Ночлег и пляски. — Отъезд из округа.

Обратный путь до Тифлиса мы совершили по военно-грузинской дороге. Здесь пробыл я несколько дней и уехал в Тионеты, где оставался до Июля.

В половине этого месяца я вновь посетил Шатиль, в котором собирался произвести постройку оборонительной стены, со стороны, открытой вторжению неприятеля. Встретив препятствия в исполнении этого поручения, по разным причинам, от меня не зависившим, я оставил Шатиль и уехал в Муцо — одну из передовых хевсурских деревень. В недальнем расстоянии от нее, перейдя чрез высокий хребет, Майстис-тави, лежит [356] непокорное кистинское общество Майсти, жители которого больше других тревожат нас своими набегами. Непреодолимое любопытство влекло меня туда, чтобы иметь возможность осмотреть окрестности направо от Аргуна и с Майстис-тави, необыкновенно высокой горы, видеть всю Чечню и составить себе общую идею о характере местности ущелья Аргуна до Чах-кири (нынешнего Воздвиженского).

В Муцо живет несколько семейств кистин, укрывшихся здесь от гонений кровоместников. Один из переселенцев, храбрый Лабуро, вызвался сходить в Майсти, узнать, что там делается, и, если удастся, поговорить с одним из тамошних удальцов на счет моего намерения. На третий день он возвратился с уверениями самого почетнейшего из майститцев, Джокола, что я могу придти к ним без всякого опасения, и положиться на священный закон гостеприимства. Недолго думая, я решился посетить это незнакомое общество, и 18-го Июля, в сопровождении четырех человек, отправился.

Перевалившись с большим трудом чрез хребет, мы достигли лесистого ущелья Гаришка, где должны были ночевать, не надеясь достигнуть засветло деревни. (Здесь видел я огромного, совершенно черного медведя, большую редкость на Кавказе, где медведи вообще серые). На другое утро [357] мы отправились далее, и на одной из высот, с которой открылся чудный вид на всю Чечню, представлявшую сплошную массу пересеченных, лесистых хребтов, меня встретил Джокола, поздравляя с благополучным приходом. Это был стройный горец, лет тридцати, с открытым, приятным лицем, с черными глазами, выражавшими безотчетную отвагу. Поблагодарив его за готовность познакомить меня с своими единоплеменниками, я последовал за ним в деревню По-гой, место его жительства.

Я не видал ничего мрачнее ущелья, в котором расположены три деревушки общества Майсти. Одна из них Цахил-гой, т. е. деревня креста, доказывала о бывшем здесь во время оно христианстве. Главная причина бедности этих людей — совершенное отсутствие удобных земель для хлебопашества и пастьбы скота. Все ущелье — ряд голых скал, делающих его совершенно неприступным. Лучи солнца проникают в него, в течении дня, неболее, как на два часа. Майститцы самые беспокойные соседи наши: хищничество — их ремесло, которым они питаются; все их достояние — оружие и дикая, буйная свобода. По-гой состоит из нескольких башен, разделенных на два этажа; в нижнем помещаются две-три овцы и, у кого есть, корова; в верхнем живет семейство. Несмотря на бедность, для меня зарезали барана, хоть я и [358] нерад был угощению: оно было причиной разведения огня, и такого дыма, что не было возможности дышать; и не мудрено: кроме дверей, из башни ему другого выхода не было. Гуляя густыми клубами под потолком, сложенным из шиферных плит, он окрасил их в совершенно черный цвет, и они блестели как бы покрытые лаком. Хозяин весь вечер рассказывал мне о притязаниях мюридов распространить между ними мусульманство, о том, как они недавно отстояли свою независимость, прогнав толпу чеченцев, окруживших их деревню по приказанию Шамиля, о разных набегах по верховьям Алазани, где он бывал всегда предводителем. После ужина, он развлекал меня игрой на балалайке, пел, плясал, одним словом — старался показать, что очень рад моему посещению. Он с радостью согласился с моим предложением, и мы исполнили обряд братства; я подарил ему три рубля серебром и пистолет, а он мне отличный кинжал. По утру человек пятнадцать собрались поздравить меня с приходом. Поблагодарив их всех, я обещал им дружбу и готовность быть при случае полезным.

Мною был предложен приз для цельной стрельбы. Все кинулись к ружьям. На расстоянии 200 шагов была поставлена небольшая, расколотая палка и в ней серебряный рубль, служивший целью и [359] призом. Долго продолжалось состязание; много было превосходных выстрелов; но рубль все еще оставался цел. В это время, один старик, стрелявший уже два раза, передал свое ружье сыну, мальчику лет десяти или одинадцати; сам зарядив винтовку, мальчик сделал выстрел, и рубль врылся в землю. Нужно было видеть торжество этого ребенка и радость его отца! Впрочем у горцев это вещь обыкновенная: в Шатине я видел несколько мальчишек, не более девяти лет, которые по несколько часов стреляли с крыш в цель и очень искусно попадали в едва заметную точку; они даже выбегали на тревогу.

Часу в одинадцатом, в сопровождении моего нового брата и еще нескольких кистин, отправились мы в следующую деревню, Тут-гой. Здесь я встретил то же радушие; нас пригласил к себе на ночлег родственник Джоколы, Тешка. Вечером собралось в маленькую башенку много гостей, смотревших с большим любопытством на меня, на мой щегольской черкеский наряд и на блестящее оружие. Несколько прехорошеньких девушек, одетых по чеченски, в длинные, красные и желтые сорочки, коротенькие ахалухи, подтянутые ременными поясами, по обычаю кистин импровизировали в честь мою песню, превознося мою храбрость, отвагу, ловкость в стрельбе, верховой езде и тому подобные, небывалые достоинства. После, [360] под звуки балалайки и другого инструмента, с струнами из конских волос, на котором играют как на виолончели, они, втроем, показали мне образец самой живой, грациозной пляски, главное достоинство которой заключалось в быстроте выделываемых на и в частом кружении, становясь на кончики больших пальцев; последнее, действительно, очень трудно. Когда я предложил им в подарок несколько мелких монет, они отвечали, что до тех пор не возьмут от меня подарка, пока и я не покажу им своего искусства. Никакие отговорки не помогли, и я должен был встать, выйдти на средину, снять шапку и поклониться всей компании. (Это общее обыкновение всех азиятцев пред пляской). Я только выговорил себе условие, что танцорки наградят, меня, каждая, поцалуем; предложение было встречено громкими одобрениями и девушки, краснея, согласились. Сделав несколько кругов лезгинки, как ее пляшут в Кахетии, я расцаловал, при содействии моего удалого брата Джоколы, всех девушек, подарил им денег и отправился на свое место. Со всех сторон послышалось марджи конаг, марджи конаг! (удалец, удалец!) а мои хевсуры наговорило мне тьму комплиментов, радуясь, что я поддержал славу их начальника...

В жизнь мою не забуду этого вечера! Бог знает откуда занесенный в такую даль, в страну [361] неизвестных дикарей, живущих разбоем, не признающих никакой власти, уважающих в человеке одно лишь достоинство — удалую отвагу, я веселился рискуя своей жизнью или свободой. А все молодость, все поэтическое воображение, жадное до сильных ощущений!... Когда все улеглись, и огонь едва дымился посреди закопченной башенки, обвешанной оружием, я лежал, отуманенный толпившимся в голове моей хаосом, и долго не мог заснуть. Мысли мои перелетали от России к Тифлису, от родного дома к башне в Тут-гой. Я несколько раз просыпался, вглядываясь в окружавшие меня предметы, забывал, где я, с кем, пока блеск какой нибудь винтовки на стене и оглушительный шум водопада не напоминали мне о кистинах; и я невольно осматривал, лежит ли в головах мой кинжал и пистолет….

На другой день я распрощался с гостеприимными майститцами и пустился в обратный путь. Они толпой провожали меня до вершины горы, с песнями и выстрелами, а Джокола, с одним товарищем, пошел со мною в Муцо, чтобы отдать визит.

В конце Июля уехал я из Хевсурии; кружил но всем ущельям Арагвы и Иоры, предугадывая, что в последний раз вижу эти места. И действительно, уволенный в Сентябре из округа, я отправился в Тифлис. [362]

Расставаясь навсегда с этим краем, в котором я столько испытал, в котором я почти начал свою тревожную службу на Кавказе, где я, приноравливаясь к обычаям и духу азиатцев, успел приобрести уважение этих полудикарей, я так грустил, как будто расставался с очаровательными местами, как будто покидал родных или истинных друзей...

Теперь, пока перейду к описанию других мест, в которые судьба забросила меня, постараюсь представить общий очерк обитателей Тушино-Ишаво — Хевсурского округа.

ГЛАВА XI.

Очерк Т.-И.-Хевсурского округа. — Хевсурия. — Обычаи и нравы этой страны.

Округ занимает пространство Главного Кавказского хребта, от границ Дидойского общества до истоков реки Ассы. Население его состоит: из тушин, живущих по ущельям Андийского-койсу и верховьям Алазани; из хевсур, населяющих ущелья Аргуна и Хевсурской-Арагвы; из писавцев, занимающих ущелья Пинавской-Арагвы и Иоры; наконец, из грузин, и частью поселившихся между ними выходцев из разных горных обществ, занимающих две плодородные долины, Тионетскую и Эрцойскую, лежащие у [363] подножия хребтов, отделяющихся от Главного, по направлению к Кахетии, орошаемые рекою Иорой и несколькими другими мелкими речками.

Вникая в быт этих четырех обществ, я более всего обратил внимания на хевсур, возбуждающих необыкновенное любопытство оригинальностью своих нравов и обычаев. Все в них, начиная от наружности и костюма, до семейной жизни и общественных законов, так резко разнится от других кавказских племен, представляет столько удивительно странного и разнообразного, что я почти все свободное время посвящал изучению этого народа. Мне это стоило большого труда: по дикости своей, хевсуры ни за что не соглашаются знакомить чужеземца с подробностями своего быта, и на все вопросы у них один ответ: «на что тебе?»

Хевсурия разделена на две части: на деревни, лежащие по ущелью Арагвы и в других боковых притоках, по сю сторону хребта, называемая большою, и на деревни по Аргуну, по ту сторону хребта, называемая пирикительскою, т. е. потусторонняя; кроме того, несколько деревень, лежащих у истока реки Ассы, на границе с галгаевцами, составляет особое общество Архоти.

Вообще хевсуры говорят древним грузинским наречием; но пирикительцы и архотцы [364] употребляют между собою большею частью кистинский (чеченский) язык.

Об местности Хевсурии, представляющей дикую и печальную картину, вы уже имеете некоторое понятие. Земель удобных для хлебопашества весьма мало. Смотря на маленькие клочки пашень, разбросанных между скал, не хочется верить, чтобы человек мог на такую высокую крутизну взобраться с сохой и парой бычков, для посева нескольких зерен ячменя. Чувствуешь невольный страх, когда видишь хевсурку, спускающуюся с высокой, отвесной скалы, с несколькими снопами на спине. Хевсурец, отправляясь пахать, гонит пару малорослых быков и несет на спине бурдюк с водою, чтобы в полдень напоить скотину.

Дрова добываются в верховьях ущелий, тоже с большим трудом, и перевозятся на катерах (мул) и ослах. Кроме того на вершинах гор есть растение, в роде тонких корней, именуемое дэка, употребляемое в топливо; но оно дает слабый огонь и сильно дымит.

Хевсурия изобилует множеством отличных пастьбищь и сенокосов.

В Арагве и Аргуне есть много форели и лососины; но хевсуры до них не охотники. Они также не употребляют в пищу зайцев, птиц и яиц. В Хевсурии водятся в большом количестве куницы и дикие козы, а изредка встречаются волки, [365] лисицы и дикие черные кошки. Туры живут на самых снежных вершинах хребта, с неразлучными своими товарищами, шуртхи (горные индейки). Удивительна прихоть природы; эти два совершенно различные животные, как бы созданы друг для друга. Шуртхи занимаются целое лето приготовлением в одном месте мху, а туры зимою, оставаясь почти неподвижными, питаются заготовленным мхом, кормя, в свою очередь, калом шуртхи, прячущихся от холода под туров.

Близь сел. Хахмат, в большой Хевсурии, есть источники железных минеральных вод.

О времени населения и происхождении хевсур у них существует странное предание. Первым родоначальником своим они признают некоего Гуданели. Он был крестьянином какого-то кахетинского помещика и, избегая наказания за неизвестное преступление, скрылся в пшавское селение Апшо. Здесь родился у него сын. Молодой Гуданели, любя охоту, в одно время отправился в горы, где убил незнакомое животное, такое жирное; что оно родило в старике Гуданели предположение о плодородности места, в котором обитало это животное; а чтобы вернее убедиться в этом, он отправил туда с сыном своим, для посева, горсть пшеницы в маленьком котелке и после собрал целую гуду (кожаная торба). От этого и место названо Гудани, а переселенцы гуданели. Здесь [366] родились у Гуданели еще два сына: Арабули и Чинчара, от которых произошли 320 домов Арабули и 210 домов Чинчарнули. Все они составляют до 25 деревень, и считают главой своего населения сел. Гудани, на берегу Арагвы, известное по большому капищу, гуданис-джвари, весьма ими уважаемому. В числе после переселившихся в Хевсурию считают еще: кистин, осетин, мтиульцев и даже евреев. Рассказывают, что однажды царица Тамара, посещая Хевсурию, привезла с собою одного жида, который, заболев, остался здесь, женился, и от него произошла целая деревня Бисо.

Однако я часто останавливался на мысли: не суть ли это потомки, крестоносцев, рассеявшихся по всему миру? Разве не могли несколько из них, отставшие от товарищей, или находившиеся с грузинскими царями в походах, или же рассеянные неудачным делом на востоке, зайдти в эти неприступные дебри, избрать их местом жительства, жениться на дочерях соседних, горцев и основать сильное, воинственное общество, защищаемое самою природою, увеличиваясь впоследствии беглецами из других мест? Поводом к этому предположению (конечно, мало основательному) послужило мне, однако, близкое сходство в одежде и вооружении хевсур, с рыцарями крестовых походов, вовсе непохожее на другие племена здешние. Шапки их квадратные, опушенные узеньким меховым [367] околышком, кругом обвязанные куском полосатой тряпки, концы которой висят на бок, завязанные в узел, в виде кокарды; верхнее платье с разрезными полами и сборками на рукавах; узенькие панталоны, вышитые тесьмою; на всем этом, даже на тулупах, во множестве нашиты кресты из желтой тесьмы. Вооружение их заключается в следующем: прямые палаши, все почти с надписями в роде таких: Genua, Souvenir, Vivat Stephan Batory, Vivat Hussar, Solingen, с изображением орлов, король, всадников в ментиках; шишаки, панцыри, налокотники, пики и железные щиты. В драке между собою они придерживаются правил дуэли; противники становятся на одно колено и начинают бой на саблях прикрываясь щитами. У женщин: браслеты, серьги, платья с уборками в несколько рядов, широкие внизу, с обручами в роде фижм, пояса шерстяные с двумя большими кистями, на голове повязка в виде тюрбана, шейные украшения, длинные чулки вместо шальвар. Все это, вместе взятое, и еще много других мелочей, невольно переносит воспоминание в средние века, во времена рыцарей, сражавшихся за веру.

Собственно же слово хевсури означает жителя ущелья: по грузински хеви значит ущелье, а частички ури или ели прибавляются при изменении существительного в прилагательное, как например: [368] житель сел. Гудани — гуданели или гуданури, т. е. гуданский; следовательно, хевсури — ущельный, что весьма понятно: все деревни Хевсурии расположены в ущельях.

Хевсурцев считается около 900 семейств, в 35 деревнях. По всем обычаям, образу жизни, понятиям о вере, они не имеют ничего общего с соседними народами. Запертые в своих ущельях, почти без сношений с более образованными жителями, они остаются в первобытном невежестве и оказывают явное отвращение ко всякому просвещению. Они удивительно гордятся своею народностью; произносят слово «хевсур» с полною уверенностью озадачит вас таким громким именем. Все остальные народы у них в презрении, особенно соседнее племя — Пшавцы, которых они, за добродушие и уступчивость, называют жирными дойными коровами. Другим народам тоже дают разные названия: грузин, живущих в жарком климате, зовут квитела (желтяк), русских, за зеленоватые мундиры — бакаки (лягушка); одни тушины, знаменитые храбрецы, пользуются некоторым уважением.

Мужчины большего частью высокого роста, смуглы, усы у них рыжеватые, глаза карие, бороду и голову бреют. Женщины лишены всякой грациозности; красивых почти нет; особенно некрасивы старухи. Встречаются иногда девушки, довольно [369] миловидные, с выразительными, черными глазами; но отвратительная неопрятность, запачканные лица, немытые иногда по месяцу и более, заставляют отворачиваться от них. Я несколько раз видел, как женщины вычищали руками сор из хлевов и после мыли руки и даже головы самой грязной водой.... Они уверяли, что это предохраняет от струпьев и коросты. Почти все они курят, как мужчины, из коротеньких трубочек, которые носят за головной повязкой; а в тридцать лет начинают и нюхать.

Первая и единственная забота хевсурца — оружие; об остальном он недумает. Кусок черствого, ячменного хлеба, кусок бараньего жиру, копченой оленины или тура — вот его пища. Последние свои средства он употребляет на украшение золотою насечкою ружья или серебром сабли. Пистолет употребляют редкие; за то, собираясь в дело, он весь закован в железо: на голове чачкани (шишак с сеткой, покрывающей шею), рубаха плетеная из железной проволоки: налокотники, рукавицы и наколенники из такой же проволоки; железный щит и у молодежи изредка лук. Кроме того, хевсуры носят на большом пальце правой руки по нескольку больших железных колец с зубцами, как у пилы, или просто заостренных, употребляя их для взвода тугих курков ружей и вытаскивания шомполов; но больше для драки между собою, [370] нанося этими кольцами раны в голову, ни чуть не уступающие кинжальным. При всем этом, они необыкновенно легко ходят по горам. На лошадях редко употребляют седла, только уздечки, которые украшают разными бляхами, солдатскими пуговицами и т. п. безделками. И нужно видеть скачки их на неоседланных конях, с страшное крутизны, по узеньким тропинкам! Когда я первый раз видел скачку на поминках, и смотрел, как хевсур, с повязанной платочком головой, отбросившись назад, несется на небольшой лошадке по крутому спуску, и как лошадка в иных местах по нескольку сажен скользит на задних ногах, покрывает кровью мелкий щебень, протирающий ей щиколки до костей, я был убежден, что разве труп достигнет низу. Но все остались целы, и один выиграл приз — барана!...

Хевсуры сами делают порох, впрочем, довольно плохой. Они употребляют для того уголь топкого дерева, растущего между соснами, род селитры, добываемой посредством кипячения и процеживания из земли, на которой зимуют овцы, серу, вывозимую из Тифлиса. Все они толкут в деревянных ступках, пока масса не сделается плотною; после перетирают ее на решетах, плетенных из конских волос.

В домашнем быту хевсур поразительная неопрятность. Нижний этаж, где помещаются [371] семейство и скот, имеет одни двери, чрез которые мужчинам неприлично входить. Они спускаются туда по лестнице в отверстие из верхнего этажа, составляющего род сарая или сенника, в котором стоит кровать хозяина дома, Хевсуры почти никогда не живут несколькими семействами вместе: женившись, каждый заводится особым домом, считая за стыд быть с женою при других. В сношениях с нею он до глубокой старости сохраняет род стыдливости: избегает разговора при посторонних, фамильярного обращения, и не употребляет никаких нежных выражений.

Женщины исправляют все домашние и большую часть полевых работ; мужчины только пашут и косят. Зимою же беспрерывно курят, проводят дни в рассказах о старине и геройстве своих предков, плетут обувь, играют на пандуре (род балалайки), надевая гробовым голосом дикие, почти бессмысленные песни.

ХЕВСУРСКАЯ ПЕСНЯ:

Орлы, дети ваши лучше всех детей; птицы должны завидовать вам!

Вы, поймали фазана, несете на показ к господам; они подарят вам пуговку, чтобы на шее был слышен звон. [372]

Отец твой имел барсов и львов-зверей;

А ты, сын его, захоти — приведешь оленей.

Ты нагонял, убивал, без всякого затруднения.

Ты наша большая надежда, башня, на извести строенная.

Ты стрела, в Осетии кованная, в городе хиной крашенная.

Ты кафтан бархатный, на девять пуговиц застегиваемый.

Источник живой воды, ты вытекаешь из золотой трубы!

Пляска не составляет у хевсур любимого развлечения. Мужчины иногда становятся в кружок и, ударяя в ладоши, поют однообразными, отрывистыми звуками, а один из них, под эту музыку, не пляшет, а как-то неловко, странно прыгает, выбрасывая вверх то одну, то другую ногу, поднимая то одну, то другую руку, без живости, без грации. Пляшущих женщин мне не случалось видеть.

Курение так обыкновенно, что не только женщины, как сказано выше, но даже мальчики десяти лет уже курят. Так в начале, меня поражало, что мальчик, входя в собрание хевсур, без всякой застенчивости звал по имени своего отца и требовал от него табаку; тот очень хладнокровно исполнял его просьбу, доставал из-за околышка [373] шапки листок табаку и отдавал его сыну; этот же, достав из-за пояса трубочку, набивал ее, закуривал и, подбоченясь, принимал позу взрослого человека.

Отец — глава семейства; дети находятся в полной зависимости от него и подчиняются ему беспрекословно, впрочем, только до совершеннолетия. Когда минет сыну двадцать лет, он женится по воле родителя и получает свою долю из отцовского имения. Тут начинается самостоятельная жизнь его, раздельно с отцом, который не оставляет у себя никакого имущества, разделяя все меду сыновьями по женитьбе их; а сам он, поочередно, проживает у каждого. Если из братьев умрет кто либо бездетный, то имение его должно быть разделено между остальными братьями.

Имение хевсур очень ограниченно: богачи имеют 14–15 коров, 4–5 быков, 2–3 лошади, одного катера; главное богатство в оружии, очень дорого ценимом, и в медной посуде; деньги весьма редки.

В этом народе понятие о гостеприимстве развито как нельзя больше. Когда приезжает к хевсуру гость, его встречают у дверей, берут у него лошадь, оружие, и приглашают в саклю. Хозяин заучеными фразами расспрашивает о здоровьи гостя, его семьи, скота, положении оружия и нет ли несчастий, побудивших его к приезду. В честь [374] гостя сзывают соседей и пируют на славу: хозяин подносит луди (ячменное пиво), преклоняя в знак почтения колени, при чем поет и играет на пайдуре. ІІопойка продолжается весьма долго, гости не смеют уйдти, хотя бы хозяин не отпускал их целую неделю.

При входе в дом чужого, все встают, а он отвечает:

— Садитесь, садитесь: вставайте пред врагами!

Если какой-нибудь преступник прибежит к хевсурам, попросит защиты и пожертвует одного барана в капище, то они считают священным долгом приютить беглеца и кормить его общим сбором. Сохрани Бог обидеть его: обидчик навлечет страшную месть всей Хевсурии.

Вообще, как все горцы, хевсуры страстные охотники. Зимою они вдвоем или втроем отправляются на ледяные вершины громадных скале за турами, оставаясь там иногда по трое суток. Рога убитых животных охотники всегда жертвуют в капище, прибивая их гвоздем к стене.

Летом они часто делают набеги на соседние кистинские деревни, всегда предводительствуемые деканозами (жрецы) и дрошами ¹ следуй в этих случаях пророчеству кадагов (прорицатель). У убитых неприятелей отрезывают кисти правых рук, которые прибивают на стенах своих домов. [375]

ГЛАВА XII.

Продолжение о хевсурах.

О вере хевсур трудно сказать что-нибудь определительное; трудно даже сказать, какую веру они исповедуют. Это смесь различных исповеданий: тут вы увидите оттенки христианства, магометанства, талмудизма и, более всего, язычества. Они уважают крест и св. Георгия-победоносца, бреют волосы на голове, не едят свиней, допускают многоженство, празднуют пятницы и субботы, почитают каких-то языческих богов: великого и малого, Пиркуши, Адшим-дэда (местная мать), ангелов дубрав и рощ, востока и запада и благоговеют пред дроши.

Деканозы заменяют священнослужителей и пользуются общим уважением. Капища, строенные всегда в местах, заросших большими деревьями, не имеют вида церквей; вход в них запрещен, а женщины не могут вступать даже за ограду.

В известные дни, толпы народа собираются к капищам для жертвоприношений. Деканозы [376] принимают приведенных баранов и быков, произносят над ними несколько таинственных слов и прорезывают ножем горло, под которое подставляют чашку для стока крови; затем они делают на лбу приносителей знаки креста кровью; а зарезанное животное тут же обращается в пищу.

При капище есть особая пристройка, где до праздника приготовляется большое количество луди, из материалов, доставляемых всем обществом. Приходящие пьют его до опьянения.

Праздники продолжаются целые сутки, иногда и более. Каждая семья садится в особый кружок, разводят огни, варят и жарят свои жертвы, поют, пьют; и большею частью сходбища эти кончаются драками, иной раз до того жестокими, что несколько человек умирают от сабельных ран, или остаются изувеченными на всю жизнь. Начинается страшное кровомщение, войны обществ с обществами, поджоги домов у убийц, вражда непримиримая. Женщины в подобных случаях достойны удивления: они бросаются между сражающихся, хватают руками острие оружия, прикрывают собою мужей и братьев, перевязывают раненых. Иные сами получают раны.

Предмет жертвы не одни животные; дарят также деньги и вещи. При капищах есть сакли в несколько отделений для хранения вещей, помещения деканозов и поклонников храма, т. е. людей, [377] посвящающих себя в деканозы, при открытии вакансии.

Между служителями капищь, есть, так называемые, кадаги — прорицатели. Они объявляют волю невидимого духа и предвидят состояние усопших; пред явлением разгневанного божества, кадаги беснуется, кричит и плачет. Его воззвания бывают в следующем роде: «Сокрушу вас, уничтожу, если не исполните моей воли!» Народ в благоговейном трепете окружает кадага и просит его научить, чем умилостивить разгневанное божество? Здесь, разумеется, он назначает жертвоприношения коров, деньги, восковые свечи, большую часть которых эти пророки берут себе.

Есть еще мкитхави (вопроситель). Если хевсурец одержим болезнью, то родственники больного приходят к мкитхави вопросить чрез него божество, отчего он болен и как вылечить? Мкитхави, посредством таинственных вопрошений, узнает, что больной страдает чрез такого-то духа, требующего, чтобы он съездил в его капище помолиться ему и принес бы такую-то жертву. Больного, иногда полумертвого, везут, не взирая на погоду и трудности пути; часто случается, что он выздоравливает; но если, сверх чаяния, болезнь не облегчается, то это припишут особенному гневу божества, или нечистосердечному раскаянию страждущего…. [378]

Катаги и мкитхави бывают и пожилые женщины. Они гораздо вреднее; своим ожесточенным фанатическим беснованием, вырыванием волос, царапанием лица и груди, они производят волнение в толпе. Одна деревня начинает обвинять другую в проступке, так сильно разгневавшем божество, и дело доходит опять до сабель.

Вообще капищные служители разделяются на деканозов, мэхате (образной), мэдроше (хоругвеносец), дастури (пивовар), мэзандури и хевш-бери (старец ущелья). Каждый имеет свой определенный круг занятия и долю в собираемых приношениях.

У хевсур есть великий пост; но его соблюдают одни старики, женщины едят масло и сыр. Рождественский, двухнедельный пост соблюдают так строго, что не едят ничего, кроме хлеба. Других постов нет.

Исчисление времени года, месяца и дня, они ведут посредством луны, солнца и знаков вещественных. По окончании пяти недель после Октября празднуют Пасху. Праздничные дни — пятница, суббота, воскресенье и понедельник; тогда они свободны от работ.

______________________________

Обратимся теперь к обрядам свадеб, похорон и судопроизводства.

Невеста обручается еще в люльке; но она [379] выходит замуж не ранее двадцати лет. Перед свадьбою, жених посылает к ней двух-трех баранов или корову; посланные приходят в дом невесты и берут ее к жениху, сопровождаемые родными и соседями; прожив здесь в сакле недели две, она возвращается назад, не видавшись с женихом, который скрывается от нее. Чрез несколько времени после этого бывает свадьба, в которой участвуют только близкие родственники. Благословляющий новобрачных деканоз, поставив их рядом, прокалывает иголкой концы платьев, произносит несколько слов, желает супругам благополучной жизни, и этим кончается обряд венчания.

Если после смерти мужа останется сын, то вдове стыдно выйдти замуж: она должна вечно оплакивать свое вдовство. Если муж не любит жены, или она окажется бесплодною, то он смело может отпустить ее и жениться на другой; но женщина не имеет этого права: если она оставит своего мужа, он получает от родных ее в удовлетворение восемьдесят рублей; в противном случае, она не может выйдти за другого.

Хевсуры дают своим детям, большею частью, имена животных: собачка, волченок, лисичка и т. п. Христианских имен, кроме Георгия, да изредка Ивана, нет. [380]

____________________________

Когда больной приближается уже к смерти, то его не оставляют в сакле, а выносят на двор. Мертвого облачают в новую одежду и военные доспехи, посредством которых он добивается святости и рая; но при предании земле все это снимается. Гробы делают из плит шиферного камня. Покойников хоронят только на четвертый день; тогда собирается вся деревня; женщины садятся в особый кружок, в первом ряду старшие, во втором молодые; главная плакальщица, держа в руках обвязанную белым платком палку, садится немного впереди; поодаль становятся мужчины, и из них мастера, плакать держит саблю покойника. Плакальщик начинает гробовым голосом разные заученые слова, в роде этих: «где ты, так отважно разивший этой саблей врагов? Зачем оставил ты эту чудную винтовку, никогда не дававшую промаха по врагу?» и т. п. За каждым из подобных воззваний, все присутствующие издают несколько тонов — совершенное подобие воя шакалов. Мужчины закрывают при этом лицо шапками. Таким же образом начинают после женщины, которые при том бьют себя в грудь, рвут волосы, а под конец завывания, постепенно делающегося громче, приходят в род исступления, и почти все, преимущественно родственницы, царапают себе до крови щеки заостренными камушками. Невдалеке от плачущих стоит [381] скамейка, облепленная кругом маленькими зажженными свечками; на ней несколько хлебов и чашка с растопленным маслом. Над всем этим деканоз, держа в руке свечку, по окончании церемонии плакания, произносит какие-то молитвы, в которых я, сколько не прислушивался, не мог добиться смысла: это просто набор разных слов о солнце, луне, божествах, произносимых без остановки, самым монотонным образом. Плачущие получают плату за свои слезы разными домашними мелочными припасами.

В день похорон, смотря по состоянию, родственники умершего приглашают всадников, которые обязаны скакать с определенного места по страшной крутизне вниз; и каждый из них получает назначенные призы: барана, чуху, шерстяные носки и г. п., или же производят в цель стрельбу, получая такие же награды.

Любопытно приветствие при изъявлении сожаления о покойниках. Оно выражается почти следующими словами:

Гость. Лучше бы было умереть мне, чем видеть тебя в таком несчастии!

Родственник умершего. Твоему врагу и злодею!

Гость. Великое несчастие тебе лишиться его: а мне суждено еще попирать землю.

Родственник умершего. Что хорошего окружает [382] нас? остались живые в несчастии и стыде, в смерти успокоились бы.

Гость. Но ваше несчастие не так велико, как кажется с первого разу: жены из вас госпожи, мужья — господа; у вас осталось много добра, вы главы войск, первенцы хевсур.

Родственник умершего. Мы недостойны таких почестей.

Гость. Не дай Бог это счастие тому, кто не желает его вам.

Родственник умершего. Да не пошлет Он никакого зла на вашу голову!

И это повторяется с каждым новоприходящим.

На третьей или на пятой неделе родственники усопшего призывают, в память его, соседей; угощают их баранами, пивом, и напиваются донельзя. Многие выпивают всю теплую кровь зарезанного барана.

____________________________

Хевсурский народ, издавна привыкший к свободе и своеволью, во всем носить отпечаток подобного образа жизни. Он не терпит подчиненности и приобретает правом сильного верх над слабым, в возникающих спорах за земли, за неправильно присвоенную вещь, за нанесенную обиду. Впрочем, хевсуры следуют освященным временем обычаям суда и расправы, ужасно запутанным и [383] весьма странным. Первое основание суда соблюдение мелочных обрядов.

Тяжущиеся выбирают двух судей, пче, преимущественно из старцев, имеющих в народе вес. Противники приходят к ним, говорят о предмете спора и просят назначить место и время, куда им придти. В назначенный день, являются судьи, свидетели, несколько любопытных, садятся в кружок и начинают суд. Первый выходит обиженный, становится на одно колено и клянется в истине своих слов, принося уверение в неизменном уважении и доверии к судьям; то же повторяет ответчик, и оба отходят в разные стороны. Судьи советуются, рассуждают, приводят примеры и, наконец, решают спор. В сомнительных случаях назначают одному присягу, которая бывает двух родов: с церемониею и без церемонии. Первая совершается в ограде капища, при двенадцати посторонних свидетелях, держащих правыми руками плечи присягающего; а он, имея в правой руке дроши, в левой серебряный ковш, повторяет за деканозом известные слова. Подобная присяга весьма уважаема; она назначается только в очень важных случаях, особенно при разрешении вопросов по кровомщению. Если присягающий не успеет согласить двенадцати свидетелей присутствовать, то присяга считается недействительною. Второй род [384] присяги, употребляемый в менее важных случаях, состоит в произнесении присягающим нескольких фраз, имеющих почти следующий смысл: «Я клянусь св. Георгиям, таким-то великим капищем и его дрошей, что слова мои истины; в противном случае, пусть они поразят меня, мой дом, семью, скот, и не даруют никогда победы над врагом.»

Если кто либо из спорящих не явится на суд, то противник выбирает себе двух посторонних человек, в виде поручителей, мзэвали; берет с них сколько ему приходится по иску, а они уже взыскивают в полтора раза; в случае отказа, угрожают упорствующему противнику убить его собаку, или повесить на его сакле дохлого кота. Это считается верхом бесчестья и доводит до страшной вражды.

Мера наказаний, определяемых судом, состоит всегда во взыскании с обвиненного положенной суммы, смотря по роду преступления. По совершенному неимению денег, плата заменяется количеством скота, имеющего раз навсегда определенную цену; кобыла — 20 р. сер., корова — 5 р., баран — 2 р., овца — 1 р. 40 коп., катер — 40 р.; так-что вещь ценится уже не на деньги, например: ружье стоит 20 коров, т. е. 100 руб., или, лошадь стоит 10 коров, 2 барана и 1 овцу, т. е. 55 р. 40 коп.; таким образом, за украденную вещь назначается [385] удовлетворение коровами, но платильщик может не отдавать собственно коровами или баранами, а другими вещами, как-то: оружием, медной посудой, кожами, зерновым хлебом, имеющими свои установленные цены, которые при расчете обращаются в коров, например: присуждено уплатить 25 коров; он дает кобылу — 4 коровы, катера — 8 коров, 37 1/2 стилей (около фунта) меди, по 2 абаза стиль — 3 коровы, саблю, оцененную в 35 р. — 7 коров, да настоящих три коровы, итак составится 25 коров.

При назначении взысканий, принимаются в соображение искони определенные цыфры. За побои, смотря по силе и орудию, которым они нанесены — от 6 до 20 коров, за увечье глаза — 30 коров, носа — 24 коровы, большого пальца — 5, указательного — 4, среднего — 3, четвертого — 2, мизинца — 1 корова. Если разбито или ранено лицо, то в длину оставшегося шрама кладут ячменные зерна, одно вдоль, другое поперек, и сколько выйдет зерен, столько виновный платит коров; за выбитый зуб — 1 корову. Кроме того, во всех подобных случаях, обидчик должен удовлетворять лекаря.

Убийство же сопровождается страшною местью. На убийцу восстает весь род убитого; виновный должен бежать и скрываться со всеми родственниками, иначе их ждет гибель. Дом его сейчас же сжигается. В течение трех лет, преступник [386] должен присылать родным убитого каждомесячно по одной корове, а на четвертый просить примирения; в таким случае, мир покупается 60 коровами и 15 баранами. Но это не делает еще безопасным убийцу: он, или другой из его фамилии, если не переселятся куда либо в даль должны рано или поздно умереть, и за это убийство не подвергаются уже никакому взысканию, потому что это месть: кровь за кровь!

Предметы споров бывают иногда до того странны, что мне приходилось, присутствуя при суде, или разбирая их, самому хохотать до слез. Один хевсурец претендовал на пшавца, что дед его, еще до прихода за Кавказ Русских, поймал однажды в Арагве большую лососину, которую по величине не мог отнести домой и оставил, привязанную за камень, в воде, с тем, чтобы на другой день приехать за нею на катере; но ночью она была украдена, как узнал претендатель, дедом пшавца. Вот он и требует с него следующего удовлетворения: лососина стоила одной овцы; овца эта с тех пор, в течении, положим, 60 лет, дала бы шерсти и сыру по крайней мере на десять коров, да от нее были бы овцы, от этих другие, по меньшей мере, Штук 150, да за столь долгие ожидания и для подарков судьям коров пять, итого 55 коров, или 275 рублей!! При прежнем порядке вещей, отделаться не было [387] возможности, и воизбежание мщения и вражды, после долгих суждений, просьб, угроз, пшавцу, ни за что, ни про что, приходилось все-таки отдать хоть несколько коров, чтобы отвязаться, а то не дадут ему нигде проходу. Другой пресерьёзно требовал с одного пшавца удовлетворения за кровь своего брата, грозя страшным кровомщением. На вопрос мой, убит ли его брат этим пшавцем в драке или нечаянно, он рассказал: однажды покойник, с двумя товарищами, отправился ночью в пшавское ущелье; они украли из мельницы два жерновых камня, с которыми пробирались домой; но на дороге на них напали хищные кистины, завязали перестрелку, и брат его убит. Жернова оказались принадлежащими этому пшавцу, и как они были причиною смерти его брата, то он и требует удовлетворения за кровь! Третий также требовал платы за кровь по следующему случаю: отец его, лет сорок тому назад, был в гостях у одного пшавца, где напился пьян, и при выходе из дому треснулся лбом об притолку низенькой двери; теперь же, при смерти, объявил, что умирает собственно от боли в голове, продолжавшейся со времени этого случая, и завещал своим детям отомстить за его кровь. Ему было лет за семьдесят!!

Так, проводя время в совершенной праздности, хевсуры изобретают подобные нелепые иски, с [388] целью получить хоть что-нибудь от пшавца, который, чтобы не отрываться от своих работ и избавится тяжбы, решается пожертвовать несколькими баранами.

Хевсуры считают каждого европейца лекарем, и сахар самым верным средством от всех болезней. В 1846 году, одна старуха неотвязно просила у меня лекарства для захромавшего быка; чтобы отделаться, я истолок кусок сахару, насыпал на бумажку и отдал с приличными наставлениями. Она была в полной уверенности, что чрез три дня мой пациент уже будет пахать....

Я думаю, что этих нескольких примеров достаточно, чтобы иметь понятие о степени образования хевсур.

ГЛАВА XIII.

Пшавия, ее обычаи и нравы.

У пшавов большая часть обычаев сходна с хевсурскими. Та же смесь язычества с христианством, те же капища, деканозы и жертвоприношения, те же споры, решаемые посредниками, и удовлетворения, считаемые количеством коров, то же кровомщение, сжигание домов и преследование родственников убийцы. Но, не говоря уже о наружности, костюме, вооружении, они резко отличаются [389] от хевсур образом семейной жизни, характером и некоторыми общественными понятиями.

Одежда пшавцев состоит из черной чухи с небольшими, откидными рукавами, зеленого или синего ахалуха, широких шальвар из черного или бурого сукна, собственного изделия, вкладываемых в рода, кожанных ногавиц; на ногах каляманы (поршни) из сыромятной кожи; на голове большею частью тушинские, круглые, войлочные шапочки; ружья в медвежьих чехлах; на поясе большие кинжалы и у боков персидские сабли, патронташи с медными патронами и рожки, вместо натрусок, висят крест-на-крест на ремнях, обыкновенно украшенных серебром. На большом пальце правой руки у них, подобно хевсурам, железные острые кольца.

Головы бреют, оставляя на маковке чуб, совершенно как Малороссияне; бороды тоже бреют, исключая траурного времени, после смерти близких родных. Женщины, одеваются почти как Грузинки: белое покрывало на голове, красные рубахи и шальвары, на плеча накидывают баранью шубу, редко сбрасываемую; обувь та же, что у мужчин. Между ними встречаются большею частью очень миловидные с темнорусыми волосами и выразительными карими глазами; но неопрятность развита в сильной степени.

У пшавов дома тоже в два яруса; в нижнем [390] держат скот, а наверху живет вся семья, вместе, без хевсурских, целомудренных затей. Случается, и пшавцы имеют по две жены, но очень редко; и тогда они их держат в разных деревнях.

Свадьбы обыкновенно сопровождаются происшествиями, имеющими иногда кровавые последствия. По их понятиям, молодой человек должен показать свое удальство, похитив себе жену, а не выпрашивая ее у родных. На этом основании, каждый юноша непременно имеет свою возлюбленную, с которою встречается тайно в течение целого года и более. После, собрав трех-четырех добрых приятелей, они сооружаются с ног до головы, приезжают ночью к дому невесты, похищают ее и бегут, скрываясь где нибудь в деревне чужого общества; иногда похитителей преследуют и завязывается перестрелка; впрочем, преследование обыкновенно начинается слишком поздно. Так молодые живут, скрываясь иногда целые месяцы, пока родные их не сделаются между собою. Случаются при подобных обстоятельствах весьма часто совершенно романические приключения: соперники похищают возлюбленных своих открытой силой, иногда даже после замужества и против ее воли; вспыхивает месть; один из соперников убит, другой, лишившись дома и всего имущества, сожженных кровоместниками, бежит [391] навсегда из родины в дальние общества, а предмет пламенной страсти бросается со скалы в быструю реку, или вешается на своем кушаке!

При языческих обрядах, пшавы соблюдают однако некоторые из правил Православия. При нескольких церквах, построенных уже в наше время, живут священники — Грузины, и их часто приглашают для исповеди умирающего, крещения новорожденного, иногда для венчания; при похоронах тоже бывают священники, но не всегда; в отдаленных местах мертвых погребают сами. Пшавия, состоящая из 800 семейств, разделена на двенадцать общин, носящих разные названия, и в каждой из них она имеет особые кладбища, на которых должно быть погребено тело всякого пшавца, где бы он не умер. Впрочем это общий обычай всех кавказских народов. При перевозке тел в жаркое время, иногда на расстояние 200–300 верст, они употребляют свой способ бальзамировки: внутренности зарывают на месте кончины, а труп посыпают солью, разрезывают по полам, укладывают в переметные сумки на лошадь и отвозят домой.

В каждой общине есть капище, и известный день для празднества, но главные: Лашарш-джва-ри ² и близь него Ташар-дедопали, которые [392] пользуются общим уважением не только пшавцев, но и всех окрестных жителей, даже кистин.

В 1847 году я присутствовал при пшавских празднествах, и вот описание обрядов, которыми они сопровождаются. На крутом скате горы стоит низенькое строение, сложенное из камня, осененное большими чинарами; пшавцы с семействами, хевсуры, несколько тушин, кистин, телавских армян с мелочными товарами, да несколько грузинских семейств из Кахетии и Карталинии, окружали капище, держа в руках баранов, в ожидании очереди, пока деканоз подойдет с ножем, произнесет несколько слов, в роде благословения, и зарежет жертву; голова и ноги ее относятся внутрь капища, в пользу деканоза; остальное же съедается молельщиком. Иногда жрец поднимает зарезанную жертву, машет ею вокруг себя, обрызгивая кровью народ и стены. По временам, набожные пришельцы подносят к жрецу детей, особенно больных, и он, пальцами левой руки, делает у них на лбу кровью знамения креста. Между тем, пока здесь совершаются эти обряды, [393] беспрестанно являются деканозы из других капищ, преднося благоговейно в руках дроши, преклоняются пред Лашарш-джвари и остаются там до конца праздника.

Нужно видеть глубокое почтение дикарей к этим дрошам: пред ними только они снимают шапки, наклоняются чуть не до земли и машут рукою по груди, будто крестясь! Некоторые деканозы, в качестве помощников главных жрецов, держат в руках серебряные сосуды разных форм: азарпеши, чаши, кувшины, кулы и другие, в роде ваз, молочников, иди садовых поливальниц с длинной шейкой, и подчуют молельщиков вином. На всех сосудах есть грузинские надписи, гласящие об именах пожертвователей и времени приношения.

Иной раз из набожной толпы вдруг выступает на средину какой нибудь пшавец, начинает кружиться, ходить быстрыми шагами вокруг народа, делать странные телодвижения и жесты и, подобно беснующемуся, громким голосом произносит едва внятные слова, представляя себя воодушевленным прорицателем. Он взывает к народу от имени св. Георгия, укоряет толпу в разных пороках: трусости, лени, неуважении к капищам и других, тяжких прегрешениях; в заключение, угрожает всей Пшавии страшным бедствием, если не принесут такой-то жертвы [394] Лашарш-джвари. Все начинают охать, стонать, кланяться; из толпы поднимается смешанный ропот, обвиняют друг друга в небывалых прегрешениях, и наконец складываются для принесения жертвы, поступающей, конечно, в бездонные карманы жрецов. Между этими прорицателями (када-ги) встречается много женщин.

В этом и заключаются все обряды служения. А народ, натянувшись вволю вина, поет пока не осипнет, пляшет до упаду, и потом отправляется на ту сторону Арагвы, к капищу царицы Тамары. Там снова повторяется почти то же, только в уменьшенном виде.

Одно мне нравится в этих сборищах: все возможные споры, дела, претензии, решаются там, по своим обычаям, чрез медиаторов. Решение их бывает окончательно, и обе стороны должны согласиться. В случае сомнения насчет справедливости жалобы, одной стороне назначают присягу; обвиняемый должен взять правую руку дроши, а в левую тши (серебряная чаша) и присягнуть, имея на своей стороне двенадцать аметентов разных обществ. Присяга никогда не может быть ложною: таково уважение их к этому обряду; исполнив его, он совершенно прав и получает должное удовлетворение.

Близь лашарш-джварского капища есть старый пень, поросший мхом. Заметив, каким [395] уважением он пользуется у пшавцев, я спросил о причине этого, и вот что рассказал мне один из хевис-деров:

— Давно, очень давно, стоял тут огромный дуб, в котором обитали духи, известные под названием мухис — ангелобези (ангелы дуба), бывшие всегдашними покровителями Пшавии. Дерево это считалось священным, и никто не смел к нему прикоснуться, под опасением страшной кары лашарис-джвари. Известный наездник, Зураб Эристав арагвский, в один из своих опустошительных набегов на Пшавию, до сих пора, не изгладившихся из памяти ее жителей, чтобы доказать ложность благоговения их к дубу, велел его срубить.

— Почему же лашарис-джвари не наказало дерзкого? спросил, я.

— Потому что, пока Зураб приказал срубить дерево, он прежде зарезал пред ним кота. А известно, что средство это, на которое из нас никто решиться на может, уничтожает всю силу капища. За то на том свете душа этого великого грешника должна перенести самые страшные мучения ада!...

Кроме самого пня есть несколько щепок его, тоже считающихся священными; они хранятся в самом капище, в которое, кроме жрецов, никто входить не смеет. Говорят, что там скрыто [396] много серебра и других драгоценностей; но едва ли сами деканозы знают место, где они лежат.

Я уже говорил, что в каждом обществе есть свое капище. Иные основаны в честь Божией Матери, иные в честь св. Георгия-победоносца, некоторые в честь каких-то языческих богов: Копалы и Пиркуми. Каждое капище имеет свое поверье. Кроме хевис-бери, при них полагается дастури, род сторожа или старосты. Обязанность эту исполняют поочередно из всего общества, сменяясь каждогодно. Признаюсь, странная обязанность дастури и строгость, с которою он ее исполняет, много раз меня удивляли. В продолжении целого года он не может не только войдти в деревню, но даже близко ее пройдти; не имеет никакого сношения с женским полом, хотя бы с самыми близкими родными; каждое воскресенье утром, несмотря ни на погоду, ни на время года, он должен пройдти по тропинке, собственно для него протоптанной, и выкупаться в речке. К капищу пристроена маленькая лачужка, в которой он живет. У него есть запас хлеба; особая капищная мельница, в которой он намелет сколько ему нужно муки, и сам печет себе хмияды, плоский круглый хлеб. Там есть у него и другие мучные припасы; из них он беспрестанно варит луди; без которых не может обойдтись ни один капищный праздник. [397] Расположенная по ущельям Иоры и Арагвы, Пшавия изобилует превосходными пастбищами. Хлебопахатных земель в ней гораздо более, чем в Хевсурии, потому что занятые ею горы не так скалисты, хотя и не уступают хевсурским в высоте. Труды земледельца почти одинаковы: он буквально «в поте лица» добывает свой хлеб. Запашка и покосы производятся большею частью на таких крутых покатостях, что для перевоза сжатого хлеба и сена летом употребляются сани, и в Пшавии, Хевсурии и Тушетии у жителей вовсе нет ароб.

Главный промысел их овцеводство. Многие пшавцы имеют по две, по три, а некоторые от шести до девяти тысяч баранов; она лежит между Иорой и Алазанью и никогда не покрывается снегом. На лето стада возвращаются в свои горы, исключая больших, угоняемых в Ахалцыхский уезд и даже турецкие владения. Рогатого скота, лошадей и катеров, в сравнении с другими горскими племенами, тоже очень достаточно.

Вообще о пшавцах должно сказать, что они весьма зажиточны, хотя наружность и образ жизни невольно заставляют предполагать в них нищих.

К числу общественного достояния следует причислить несколько виноградных садов в Кахетии. Эти сады принадлежность капищь, и добываемое [398] вино, под именем кулухи (повинности), перевозится обществом к дню капищного праздника для народного угощения. Праздники эти бывают большею частью летом, и тогда по дороге из Кахетии в Тионеты на каждом шагу встречаются караваны лошадей, навьюченных бурдюками с вином, сопровождаемые пьяными пшавцами, распевающими во все горло. Сколько я не прислушивался к песням их, я убеждался, что в них преобладает тон безнравственности…. Впрочем, есть песни и о геройских подвигах.

Музыка пшавцев заключается в такой же пандуре, как и у хевсур; но они более охотники до плясок и исполняют это гораздо ловчее и живее. Женщины собираются в особые кружки, одна посредине запевает, после весь хор повторяет ее слова и по окончании каждого стиха ускоряет такт, бьет в ладоши; а стоящая в средине делает разные движения, бросаясь то в одну, то в другую сторону, или кружится на месте с поднятыми горизонтально руками.

Резко кидаются в глаза переезды семейства из одного места в другое. Пшавка идет впереди и вяжет грубый, шерстяной чулок (этого занятия она никогда не покидает хоть пешком, хоть на лошади), на спине у ней гуда, из которой выглядывает голова ребенка; за нею лошадь, на которой в переметных сумах двое детей, презабавно [399] выглядывающих оттуда; за хвост этой лошади привязана другая, с такими же сумами, из которых торчат головы двух барашков; там третья, навьюченная всяким хламом; шествие замыкает всегда огромная собака. Или пшавка сама сидит на лошади, в сумах пара ребятишек, за спиной в гуде третий, четвертого, грудного, она держит в руках; сзади еще две-три навьюченные лошади, и такой караван тянется по едва проходимой горной тропинке!

Пшавцы соединяются иногда с хевсурами и тоже, под предводительством своих деканозов и дроши, делают набеги на соседних кистин. Нельзя у них отнять достоинств воинственного племени: есть и хорошие стрелки, и наездники, и очень храбрые, отважные люди; но они уступают в этом отношении своим соседями, как более занятые хозяйством, и дух удальства в них постепенно ослабевает.

К числу характеристических черт пшанцев следует еще прибавить необыкновенную страсть к тяжбам. Все двенадцать общин постоянно ведут между собою споры то за землю, то за убийство, то за невесту. Бесконечные ссоры делают их врагами; чтобы избежать встречи между собою, они объезжают деревни; сжигают друг у друга копны сена; иногда просто начинают открытую войну; никто не хочет уступать, хоть дело началось [400] из-за одной коровы. Наконец посредники решают спор, кое-как сведут тяжущихся, наступает мир, до первого случая....

Чтобы прекратить кровавую вражду двух значительных общин, я должен был, в ноябре 1847 г., переехать горы и присутствовать при присяге с церемониею, совершаемою как и у хевсур. Дело этим кончилось, обиженная сторона получила удовлетворение. Но я перенес столько трудов при переезде чрез хребет, по глубокому снегу, что даже сами пшавцы удивлялись, как у меня доставало сил подниматься пешком на вершину Чичос-тави и спускаться оттуда по оледенелой тропинке. Лошадей наших с большим трудом перевели в руках.

(Окончание в следующей книжке.)

Комментарии

1. Дроши — род хоругви или значка; это просто пика с привязанными к ней одним или двумя шелковыми платками и колокольчиком.

2. Название это, говорят, дано капищу в честь сына царицы Тамары, Георгия Лаша, удивительного красавца. Иные же рассказывают, что в древние времена какой-то монах, Лашинияни, сокращенно Лаша (губастый), на этом месте обращал язычников в христианство, в память его учрежден праздник. Не знаю, которое предание вернее, кажется первое.

Текст воспроизведен по изданию: Десять лет на Кавказе // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 113. № 452. 1855