Такие превращения во взглядах и наклонностях петербургских франтов, поступивших в ряды нашего воинства, мне не раз случалось встречать — и особенно относительно кахетинского вина и женского общества, так бедного своим составом в мое время. Сперва молодой барич, привыкший к тонким французским винам, морщится, пробуя по немногу благодатный напиток Кахетии, припахивающий бурдючной нефтью; пройдет месяца три-четыре и петербургский джентльмен, не хуже присяжного кавказца, с удовольствием тянет влагу, которой, по всем вероятиям, упился праведный Ной, сошед с Арарата. Потом столичный ловелас, сидя в какой-нибудь крепостце или штаб-квартире, иронически отзывается о присущем дамском обществе, и вот отправляется он в экспедицию, протаскается по горам и трущобам месяцев 10 или 12-ть, не зная ничего, кроме балагана или палатки, и не видя вблизи из женского рода никого кроме пушки и патронной сумы; натерпевшись холода и голода, зноя и утомления, возвращается он в штаб-квартиру, как в обетованную землю — и тут уже является любезным кавалером в дамском обществе и находит очень милыми полковых амазонок. Ахалцихская амазонка штаб-лекарша, оказалась, в некотором смысле, героиней.
Наш полковой штаб-лекарь Никифор Иванович Явленский был в своей сфере замечательной личностью. Зная хорошо свое дело и живя в г. Гори при полковом лазарете, он первый из русских докторов приобрел большое доверие у жителей горийского уезда (прежней Карталинии). Как человеку женатому и знающему туземный язык, ему вполне доверяли лечить свои семейства грузины, еще сохранившие тогда ревнивые азиатские обычаи и прятавшие своих красавиц от дурного офицерского или чиновничьего глаза. До нашего штаб-лекаря грузины довольствовались своим «акимом», т. е. лекарем, в роде наших деревенских знахарей, а как Никифор Иванович не любил треволнений походной жизни, то во время похода полка оставался почти всегда при лазарете в штаб-квартире, на что полковые командиры охотно соглашались, зная, что оставляемое значительное число больных и по оному хозяйство будут иметь должное попечение в их отсутствии. В июле 1834 года наш грузинский полк, куда я поступил по новому переформированию, назначен был в поход в Абхазию. Явленского положено было оставить в штаб-квартире, а место его в походе заменить другим. Зная, что моему приятелю, ахалцихскому штаб-лекарю, желательно было получить анненский крест, чтобы, по тогдашнему праву, быть дворянином, между тем, ахалцихский климат, в числе не многих на Кавказе мест, необыкновенно здоров, где медику и отличиться было не в чем, я и начал хлопотать, чтобы моего приятеля прикомандировали к полку на время похода. Полковой командир, зная его лично, охотно на то согласился (Поэтому случаю из Сурама я ездил в Ахалцих и пробыв там только один день, в первый раз видел А. Бестужева, не более получаса, зайдя к нему с одним общим знакомым; он жаловался на нездоровье, почему, как обыкновенно, и не мог быть в тот день у штаб-лекаря, хотя его ждала хозяйка. — Прим. автора.).
Но я, как медведь пустыннику, оказал моему приятелю дурную услугу. Чрез несколько времени он заболел в Бомборах гнилой горячкою и умер на моих руках. Как отряд наш должен был скоро выступить далее и свободное сообщение за нами прекратиться, то я поспешил отправить в Ахалцих к неутешной вдове вещи покойного с лошадью и денщиком его, написав при этом грустное письмо. Возвратившийся с вещами денщик первый привез печальное известие, и пораженная им вдова впала в глубокую печаль, доходившую до отчаяния: она рвала на себе волосы, била себя в грудь, все ахалцихское русское общество поражено было ей горестью и жалело о добром ее муже. Старик комендант, будучи сам семейным человеком, счел обязанностью вскоре навестить несчастную вдову и нашел ее в страшном припадке отчаяния — она рвала опять на себе волосы и кричала, что ей ничего не осталось, как утопиться, и хотела при этом выбежать из квартиры, — смущенный, оторопевший начальник крепости едва успел удержать ее и не знал, как успокоить; глубоко взволнованный, он передавал бывавшим у него печальную сцену свидания с штаб-лекаршей. Александра Бестужева давно уже не было в Ахалцихе; с производством в унтер-офицеры он уехал в отряд генерала Вельяминова, который должен был со стороны Анапы идти по берегу Черного моря навстречу нашего отряда и соединиться с ним, — но он дошел в два года до Геленджика, а мы до Адлера, или, вернее, до Гагры.
Чрез неделю после посещения комендантом отчаянно неутешной вдовы, подается ему рапорт; при чтении его старик комендант выразил необыкновенное изумление и обратился к бывшим у него по службе нескольким офицерам: «господа, я глазам своим не верю, так ли я прочел — прочтите, пожалуйста», — и передал им рапорт, в котором очень ясно испрашивалось у местного начальника гарнизона дозволение батальонному казначею, поручику N., жениться на вдове штаб-лекаря В. «Я не могу даже и дать просимого дозволения, сказал комендант, так как денщик прибыл с частным письмом, я же должен получить официальное уведомление о смерти штаб-лекаря, считающегося у меня в командировке». Уведомление не могло быть скоро получено; из полка донесено было о смерти штаб-лекаря в корпусный штаб, оттуда дано знать корпусному штаб-доктору и процедура затянулась.
Изумление коменданта показывало только, что он недавно прибыл из России. У нас же в какой-нибудь крепостце или штаб-квартире можно было подслушать на званном вечере такого рода разговор вновь прибывшего со старожилом: «кто танцующие в первой паре? Это жена штабс-капитана N. и поручик Z; если муж дамы скоро умрет по милости здешнего благодатного климата, то она выйдет замуж за своего кавалера, а если и его потом положит где-нибудь пуля, то она будет женою своего визави», — и слова рассказчика после оправдывались. Впрочем, я вспоминаю только некоторые черты характеристики тогдашнего быта, нисколько не думая делать их общими.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

Мой брат уже несколько месяцев руководил возведением редутов для укрепления границы на берегах Кубани. Он играл видную роль в этой экспедиции. Генерал Рондзевич, главнокомандующий, поручил ему произвести ложную атаку. Он должен был первым перейти Кубань и привлечь внимание и силы черкесов, тем временем как генерал, подоспев с другой стороны, должен был захватить неприятеля между двух огней. Отряд, вверенный Людовику, состоял из четырех стрелковых рот целого казачьего полка, шестисот лошадей и батареи горных гаубиц.
Брат переправился через Кубань в темную ночь. Совершив пятичасовой переход, он напал на аул эмира Ахмета, главного зачинщика всех нападений на владения казаков. В одну минуту все селение сделалось добычей пламени; только крики убиваемых женщин, да плач детей, испуганных пожаром, отвечали на громкое "ура" казаков. Все мужчины под начальством своего вождя совершали новый набег на казачьи селения, к своему несчастью как раз в том месте, где генерал Рондзевич предполагал вступить в Черкесию. Вместо нескольких казаков они наткнулись на целый корпус и понесли большие потери.
Брат, убедившись в отсутствии мужчин в ауле, захотел прекратить убийства женщин, советуя набрать по возможности большее количество пленниц. Казаки, опьяненные кровью, не слушались; ему пришлось преградить им дорогу при помощи более дисциплинированных саперных солдат. Около горевшего дома брат увидел молодую девушку замечательной красоты: на ее грудь было направлено три штыка; плетью, родом кнута, из ремней, толщиной в палец на короткой рукоятке, он разогнал убийц. Девушка, уже раненная, видя в брате спасителя, бросилась ему на шею, чтобы избавиться от верной смерти. Наконец брату удалось заставить себе повиноваться; он собрал свой отряд, подсчитал пленниц – сорок человек женщин и детей – и приказал отступать, оставив на месте шестьдесят трупов. Молодая девушка, преисполненная благодарности к спасителю своей жизни, с радостью подчинилась обычной судьбе пленниц в этой стране, где они становятся рабынями победителей. Аббаса поселилась в палатке своего господина и повелителя, не только не ропща на свою участь, но видимо радуясь ей, потому что страстно полюбила своего избавителя. За блестящее поведение брат получил чин майора при штабе.
Поход генерала Рондзевича увенчался полным успехом: было захвачено большое количество мужчин, женщин, детей, скота и хлеба. Благодаря такому наказанию, черкесы присмирели на несколько лет. Они стали просить мира, приняли все предложенные условия и получили разрешение выкупить или обменять забранных у них пленниц. Эмир Ахмет предложил в обмен за свою дочь несколько кобылиц; атаман уговорил генерал-губернатора принять выгодное предложение; герцог Ришелье, обладавший широкими полномочиями, подписал мир. Брата уведомили о желании Ахмета, он отвечал, что не станет делать препятствий, отказался от выкупа, но заявил, что не в его власти вернуть прекрасную пленницу в том виде, как она ему досталась, она носила под сердцем очевидный залог близости с ним. Отца предупредили о таком приключении, извиняясь превратностями войны, незнанием высокого происхождения пленницы и т. д. «Она беременна, – сказал эмир Ахмет, – тем лучше, я продам сразу корову и теленка!» Трогательная отцовская заботливость! После того состоялась требуемая передача. Бедная Аббаса пришла в сильное отчаяние, когда настал час разлуки с тем, кто спас ей жизнь, был ее первой любовью, и ей пришлось вернуться к отцу, нисколько не тронутому ее слезами: он только высчитывал, сколько получит взамен кобыл и мешков соли, по условиям оценки скрещения пород.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

Если у князя рождается сын, он отдает его узденю или черкесскому дворянину, который воспитывает этого ребенка на свои средства, обучает военному делу и дерзкому воровству, чем и закладывается с течением времени основа его судьбы и славы. В свою очередь обученный военному делу молодой человек, став взрослым мужчиной, отдаст своему бывшему воспитателю в качестве награды за заботу большую часть своей добычи, оставляя себе не больше десятой ее части.
Юные создания обоих полов могут свободно общаться во время их праздников и танцевать вместе.
Когда молодой человек женится, он выплачивает некий подарок, называемый «калым», и дарит своему тесло или панцирь, или кольчугу, или ружье.
Новобрачный не может видеть свою супругу, лицо которой скрыто под таинственной вуалью, и он навлек бы на себя позор во мнении народа, если бы его увидели наедине с нею.
У этого народа, как и в Спарте, разрешено любое воровство, если только вор не оставляет никаких следов. Один юный черкес предпочел умереть, лишь бы не позволить, чтобы его уличили в преступлении.
Этот воинственный народ мало восторгается величием городов, которые они рассматривают как тюрьмы: «Я не поменяю свою бедную хижину на самый богатый дворец, — сказал один кабардинский князь. — В этом дворце стены разукрашены, но сердца спрятаны. Его великие ограды содержат, как в тюрьме, мысли и чувства. Что касается меня, то я предпочитаю дух свободы, и я ни за что не поменял бы мою хижину на все величие и могущество ваших государств».
Будучи магометанами, эти люди все еще сохраняют обычай почитания некоей местности, называемой Татартуп, где видны развалины древней христианской церкви; эти развалины являются священным убежищем, и, несмотря на их обычное легкомыслие, они не осмеливаются почти никогда нарушать клятвы, данные именем Татартупа.
Пища этих горцев состоит обычно из нескольких кусков вареной баранины и вареной на воде крупы. Генерал Павел Потемкин утверждает, что он иногда вставал между двумя кабардинскими князьями, ссорившимися из-за куска вареной баранины так же серьезно, как Агамемнон и Ахилл, которых так поэтично облагородил гений Гомера.
Обычный напиток кабардинцев — это разновидность пива, изготовленного из проса; богатые пьют некрепленый медовый напиток.
На праздниках их молодежь танцует под звуки тамбурина и флейт с тремя отверстиями. Мужчины появляются на праздниках одетые по-военному, а женщины — одетые в самые красивые платья. Перед началом торжества молодые кабардинцы показывают свое военное искусство. Самый ловкий может себе в награду пригласить на танец любую девушку; неудачники лишены такой возможности.
Юные девушки учатся шить и вышивать, чтобы впоследствии украшать одежду или оружие своих мужей. Выйдя замуж, кабардинка сохраняет свою девичью прическу и не получает от родителей разрешения носить женскую прическу до тех пор, пока не родит мальчика.
Женщины воинственны не менее, чем их мужья, и воспламеняют, возжигают и поддерживают их отвагу. Генерал Апраксин видел их после одного поражения ругающими побежденных воинов, упрекающих их за утрату сразу всей их храбрости и права на любовь со стороны их семей.
Когда умирает муж, жена расцарапывает себе до крови лицо и грудь. По этим ранам можно судить о глубине ее обиды. Овдовевший мужчина должен бить себя по голове плетью; этот обычай сейчас уходит из их жизни.
Такие же обычаи существуют у чеченцев, аварцев, каракалпаков, андийцев, алагинов, гребенчуковцев, ингушей, осетин, зигоров и у большинства других народов Кавказа.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Кавказ Российская империя

В первых числах сентября г-н Потемкин вместе с генерал-майором Александром Николаевичем Самойловым, племянником князя Потемкина, и немалою свитою прибыл в Владикавказ, будучи извещен чрез г-на Бурнашева, что царь Ираклий собирался оставить свою столицу и на половине дороги встретить гостей, к нему едущих. По сему известию г-н Потемкин отправил меня в город Тифлис; письмо, мною царю доставленное, содержало просьбу, дабы он его избавил от лишних почестей. Я, получа десять Козаков для моего конвоя, пустился в путь и не замедлил достигнуть до пропастей кавказских, ужас не привыкшему к оным человеку наводящих. Тут встретятся в одном месте горы, на которые поднимаясь казалось конца не предвидится, потом едва вершины оных достигнешь, должно паки спущаться в стремнины несоразмерной глубины, в другом месте можно видеть дорогу, которую едва тропинкой назвать можно, проложенную по косогору или в полугоре, на которой висят каменья чрезмерной величины и грозящие, так сказать, ежеминутным падением. Ударение быстротекущего Терека о каменья один стук ушам делает, а снег с гор скатывающийся с ужасным треском другой ужас наводит. В добавок к сему проезд в сем ужасном месте от живущих тут разных горских народов, нельзя сказать, чтоб был безопасен, которые не будучи никому подвластны и имея один образ человеков, а впрочем совершенные дикари, полагающие почти долгом себе подобного ограбить и даже убить. Жилища их или скудные хижины, или в камнях выдолбленные ямы. Козачий конвой меня проводил только до деревни Ларсы, принадлежащей осетинскому князю Ахмету. Сия деревня лежит на мысу вышедшей высокой горы, на которую надобно вскарабкаться с трудом, чтоб, войдя на оную, увидеть несколько выдолбленных в камнях ям, составляющих все строение деревни Ларсы. Я имел от генерал-поручика Потемкина открытый лист, на котором написано было: «Объявитель сего, войск Ее Императорского Величества поручик Пишчевич, отправленный мною к его высочеству, царю Ираклию, которому всем в Кавказе обитающим князьям и узденям повелеваю чинить всевозможную в проезде помощь». Таковой высокопарный вид казался генерал-поручику Потемкину достаточным для моего проезда, и потому он на прогоны не дал мне ни копейки. На другой стороне сего листа написан был смысл сей бумаги на турецком языке. Я, оставя мой конвой у подошвы горы с одним козаком, пошел к князю Ахмету. Его сиятельство я нашел сидящим у огня, разложенного посреди его норы, ноги поджавши. На одной стороне лежало ружье, а на другой сабля, по жилищу разбросана там и сям солома и несколько ковров. Сам же он занимался обстругивая своим острым ножом как бритва маленькие палочки, которые видно нарочито для препровождения времени ему приготовлены были, и сии потом стружки бросал в огонь. Двое из его рабов, стоя за спиной, ожидали его приказаний, из которых один говорил немного по-русски. Надобно знать, что сей Ахмет за что-то был в неудовольствии на генерал-поручика Потемкина, и, прочитав грозное повеление, повелитель Кавказа с сердцем начал говорить тому из своих прислужников, который разумел по-русски, и при сем разговоре указывал на небо и свою саблю. Слуга, выслушав своего господина, начал мне объяснять его слова, из которых я понял следующее: «Скажи этому офицеру (то есть мне), что так как он вошел ко мне с видом доброго расположения, а не наглостью, с какою некоторые из между их делают, то ему в угодность я дам лошадь и проводника до деревни Степанц-Минде, за безопасность в дороге отвечаю я, для того, что мой будет проводник; впрочем, вот мой бог (указывая на небо), а это мой государь (указывая на саблю), я никаких Потемкиных знать не хочу; я князь и никого не боюсь». После сего я вышел из норы сиятельного владыки и, возвратясь к своим козакам, увидел скоро приведенную мне лошадь и пешего провожатого. Отправив Козаков обратно в Владикавказ, пустился далее на сей нового рода почте и увидел, что горского князя гордость в силах переменить русскую пословицу: «Пеший конному не товарищ». – Следуя я за моим провожатым, имел много кое о чем подумать; с одной стороны, предстояли ужасы природы моим глазам, с другой, мое положение посреди сих пропастей с одним человеком, которого не разумел, ведущим меня Бог ведает куда-либо я и наслышался, что чрез Кавказ дорога проложена, а мне везде предлежали тропинки; следственно я мог думать, что мой провожатый ведет меня куда-либо на гибель, а не по настоящей дороге; притом из-за всякого камня я мог быть убит, я после узнал, что присутствие человека их земли предохраняет всякого иноземца от беды. И так мой сопутник, кроме того, что меня провожал, но был и мой Egide. – Далее, я удивлялся гордости нищего князя, презирающего повеление столь значащего в сем краю начальника, который почти вслед за мной шел, и приписывал это чувствам независимости. Но когда представлялось мне положение сего владыки, то я находил, что он точно мог безбоязненно braver пышного начальника. Что бы ему сделал Потемкин со всею силою у Кавказа стоящею, ежели бы пошел против его: Ахмет, навьючив нищенское свое имущество на своих скотов, пошел бы далее в пропасти и, нашед новые норы, поселился бы. Такому подвижному имению никакая сила не страшна. Сии размышления довели меня до деревни Степанц-Минде пред вечером....
...Таким образом провождал я дни в Тифлисе, обозревая в оном все, что было любопытства достойного. В один день, возвратившись домой позже обыкновенного, удивление мое было соразмерно тому удовольствию, которое г-н Измайлов устроил единственно в мою угодность. Он составил беседу из осьми наипрекраснейших грузинок, из коих самой старшей едва ли было двадцать пять лет; они все сидели, по своему обыкновению ноги поджавши полумесяцем на разосланных на полу коврах, имея свои покрывала на плечи опущенные, чрез что вся приятность их лиц являлась во всем своем блеске, пред ними горело несколько свеч и поставлены были блюда с разными фруктами. Я, войдя в комнату, сим зрелищем был приведен вне себя. Госпожа Измайлова представила меня им как друга ее мужа; они все наперерыв старались мне изъявить знаками свое удовольствие. Госпожа Измайлова взялась быть переводчицей своим подругам всего того, что я для их лестного в тот вечер ни говорил. Две из сих красот, взяв меня за руки, посадили между собой, потчевали фруктами, пели песни и, видя мой веселый нрав, то и они оставя ту робость и застенчивость, с каковою являются в публике; тут предались совершенной вольности как будто бы со мной век знакомы были, позволили мне с собой всякого рода резвости; истину говоря, я мыслями от удовольствия в тот день терялся. Когда подали ужин, за всякой так сказать ложкой, следуя обычаю той земли, следовал стакан вина, которое грузинки без всякой застенчивости пьют, и оное их развеселило до того, что после ужина пели, играли на бубнах и плясали. Таковая утеха продолжалась за полночь, после чего должно было расстаться, причем г-н Измайлов как хозяин дома учредил, чтобы всякая из них со мной поцелуем прощалась, уверяя их, что это есть обычай европейский, с которыми он тот вечер проводили, следственно и должны нравам оных следовать; грузинкам сие показалось кстати сказанным и потому хозяйскую волю выполнили. Признаться, они мне все нравились, но говоря по-султански: я бросил платок на одну лет шестнадцати красотку, которой имя было Нина; глаза ее в продолжение ужина беспрестанно с моими встречались, которых пламя довольно изъясняли огненное ее сложение, она потчевала меня фруктами, называла: Ламази Александре, то есть милый Александр. Госпожа Измайлова сие заметила и потому шепнула ей несколько слов на ухо; она, простившись с нами, вышла с прочими ее подругами из дому, но чрез полчаса опять явилась и отдалась в мои объятия. Какую ночь я проводил с сей более нежели милой женщиной, изъяснять был бы напрасный труд, ибо как описать то, что есть неизъяснимо; натура одарила нас в сем случае тем, что есть свыше всего. Наступивший день нас разлучил, но она обещала своего Ламази Александре посещать чаще, что, однако ж, не сбылось: муж ее, будучи довольно достаточный купец, летами уже более на ту древность походивший, при которой таковая юность не могла в верности свой счет сыскивать, и потому он, сведав о той счастливой ночи, которую его милая Нина со мной разделила, бил ее нещадно и заточил в деревню одного дворянина, своего приятеля, г-ну же Измайлову и его жене грозил за таковое ему нанесенное бесчестие отомстить; многие грузины, приятели г-на Измайлова, советовали и мне беречься сего ревнивца, как такого человека, который в мщении границ не полагал, но всеми сими георгиянскими страхами мы не уважая, продолжали делать свое, да и свойственно ли молодому воину знакомиться с опасностями?
Госпожа Измайлова опять пригласила на ужин к себе своих приятельниц, но оный без милой Нины был не столь весел или мне таким показался оттого, что я ею был занят. Я вышел на минуту в свою комнату, куда увидел вошедшую и одну из гостей, которая вела г-на Измайлова за руку, дабы он мне ее мысли изъяснил, состоящие в том, что тифлисским красавицам весьма обидно будет, ежели только одна Нина мое сердце тронуть могла. Я, чтоб ей показать, что она столько хороша, что можно и ею заняться, и потому просил г-на Измайлова ей сказать, что замеченная ею во мне задумчивость происходит оттого, что я занят одной из составляющих нашу беседу, но не ведаю, мыслит ли она обо мне. На что она отвечала: «Ежели Александре только о сем беспокоится, то это напрасно, ибо он всем моим подругам нравится, а мне преимущественно». За таковые лестные для меня мысли и за незнанием языка мне нечем было ей отвечать как не поцелуем. Г-н Измайлов, видя же себя лишним при столь коротком объяснении и что дело обойдется и без переводчика, и потому оставил нас одних; я обнял грузинку, которая для одного вида несколько пожеманилась, но сдача фортеции скоро последовала, ибо говоря солдатским языком: что может против россиянина устоять! – возвратясь мы опять к беседе, должны были выдержать на счет нашего тайного объяснения разные шутки, от которых я отделался молчанием и незнанием по-грузински, а моя подруга запела песнь и тем прекратила шпынства. Таким образом перешли чрез мои руки и еще некоторые в разные времена из женщин, посещавших дом моего хозяина, из которых ни к одной я особливым образом не был привязан, ибо в сем случае одна новость давала им преимущество. Но наконец сыскалась одна, которой я верность соблюл во все время моего в Тифлисе пребывания, и это великая жертва от молодого человека. Госпожа Измайлова имела приятельницей одну молодую вдову, которая со времени потери своего мужа вела жизнь весьма уединенную и потому благопристойность ей возбраняла являться в наши вечеринки; ей наговорено обо мне очень много хорошего, из чего родилось в ней любопытство меня видеть и для сего назначила женские бани; госпожа Измайлова уверяла меня, что я в ней увижу женщину, не уступающую красотой потерянной мною Нине. Все сие устроено было так, что в помянутых банях одна комната была откуплена для нашего свидания, в котором случае содержатели оных отвечают за безопасность тех, кто вверяет себя их присмотру. Когда я явился к оным, то банщик повел меня длинными темными сенями, в которых передал меня в руки старухи, а сия ввела меня в небольшую комнату, едва освещаемую небольшим окном, в куполе сделанном, где я увидел на диване сидящую грузинку, которой едва ли было двадцать лет, и при таковой молодости наиприятнейшее лицо. Она указала мне возле себя сесть, за которым приглашением, я доказал милой вдове, что россиянин горазд утешать сетующую красоту....
...Прибыв я в Екатеринград и исполнив возложенное на меня дело, пошел отыскивать моего тифлисского приятеля г-на Измайлова, который, возвратясь из Грузии, в сем месте находился. Свидание мое с ним и его женой было трогательно, ибо я ими был любим истинно; они меня пригласили взять мою квартиру с ними вместе: отдохновение мне тем нужнее было, что я для скорейшей езды пустился в сию поездку верхом; козачье седло заставило знать моим разломанным костям, сколь на оном невыгодно ездить непривыкшему.
После разных разговоров не спросить о любезной моей тифлисской Нине было бы преступление, которого сия красота не заслуживала, и я от них узнал, что дворянин, в доме которого я с нею ночь проводил, был приятель ее мужа и тот самый, к которому он ее отправил, дабы со мной разлучить. На другой день оставила она Душет и отправилась в Тифлис, ибо уже были, за несколько дней до моего в сию деревню приезда, присланы два служителя за ней, которых она склонила на свою сторону и, переодевшись в платье одного из них, явилась ко мне в Ананур, а на другой день соединившись с оными, остававшимися в одной деревушке, ожидая ее возвращения, отправилась в Тифлис, но, проезжая так называемое Мухраново поле, была захвачена лезгинцами, в числе которых был один князь, которого красота Нины пленила.
Два месяца она проводила в жилище сего лезгинца, которого страсть всякий день к ней умножалась, и он было положил на ней жениться, ежели она оставит свой закон; Нина, ведая всю власть, какую господин над пленницей в Азии имеет и потому на некоторое время положила притворяться, будто соглашается на его предложение. С сего времени князь ее часто брал с собою в разные поездки, в которых она всегда верхом его сопутствовала. В один день будучи они на охоте и, когда служители разбрелись по лесу, она оставалась одна с князем, которого жажда понудила встать с лошади, оставя на седле свое ружье, прилечь к ручейку, дабы напиться; предприимчивая грузинка, спрыгнув с лошади и схватив ружье, уставила оное дулом в его спину, выстрелила. Натурально в таком расстоянии нельзя было ожидать промаху. После сего сев на еголошадь, которая была добротнее, пустилась в путь и чрез несколько дней явилась в Тифлис, где, часто меня вспоминая, рассказывала г-ну Измайлову и его жене наше свидание в Душете. Наконец приключившаяся ей горячка вогнала ее в гроб. Таковой конец последовал сей любезной, в цветущих ее летах, женщины.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Кавказ Российская империя

Вечером Бонапарт велел перевести свой штаб в город Фридланд. А наутро посетил поле боя, затем поспешил на передовые позиции, находившиеся на расстоянии двух миль от Тильзита, чтобы узнать, что делается у князя Мюрата. Император переночевал тут же, в хижине на передовой. А наутро князь Мюрат доложил, что враг очень близко, все время атакует, причем тысяч пять-шесть калмыков и татар пускают стрелы. Наполеон успокоил его:
— Не имеет ровно никакого значения.
Он приказал целой дивизии надеть кольчугу, а сверху для маскировки плащи, так что никакие стрелы не могли поразить наших воинов. И только после этого дивизия князя Мюрата кинулась в атаку. Наши со всех сторон теснили врага и преследовали его по пятам до самого Тильзита, причем мост через Неман был заранее сожжен. Пришлось восстановить его, после чего с предложением о заключении мира на наши позиции явился один русский князь. Бонапарт очень любезно принял его, но долго беседовать с ним не стал, сказав:
— Я буду вести переговоры только с русским царем. Князь вернулся, мы переночевали в предместье Тильзита. На следующий день в городе приготовили для Наполеона новую резиденцию.
Французскую и русскую армии отделяла река Неман.
На фронте царило спокойствие. Наполеон велел украсить гирляндами цветов большой речной корабль, на котором он собирался принять русского царя. Когда оба императора с противоположных берегов поплыли на лодках к кораблю, поднялись на борт и подошли друг к другу, все войска в один голос закричали:
— Да здравствует император Наполеон!
Русский царь тоже остановился в Тильзите, ему отвели особую резиденцию. Специально для Александра Бонапарт послал на берег Немана прекрасного арабского скакуна. Когда подошло время, мы тоже сели на коней и поехали ему навстречу. Наши гвардейские войска, пехота и кавалерия стали в почетном карауле на улице, где должны были жить императоры.
Русский царь подъехал на коне со стороны Немана, вместе с Наполеоном принял почетный караул и остался очень доволен. Император по-очереди представлял всех:
— Это мои гренадеры, это стрелки, а это — драгуны...
Одним словом, он все показал царю. Под конец мы подошли к отведенному Александру дому и Бонапарт указал рукой:
— Вот резиденция Вашего величества. Александр, однако, войти не захотел:
— Сир, разрешите прежде дойти до конца улицы, полюбоваться вашими гвардейцами, которыми не устаю восхищаться...
Оба императора осмотрели гвардейские войска, вернулись в резиденцию Наполеона и сели обедать.
Через два дня в Тильзит прибыли также прусский король и королева. Они устроились в доме мельника и каждый день вместе с русским царем ходили к Наполеону в гости и обедали там.
Полный текст

Метки к статье: 18 век 19 век Кавказ Египет Франция Российская империя Наполеон

Кабардинцы более известны европейцам под названием «черкесы». Они занимают северные склоны Кавказа и распространяются до реки Кубань. В XVI веке русский царь подчинил их своему скипетру под предлогом обращения в христианство, но через некоторое время крымский хан подчинил их себе и наложил на них дань, состоявшую из 1 лошади, 1 панциря, 1 девушки по выбору посланника, которого посылал хан туда один раз в год. Посланник злоупотребил своей властью в Кабарде в такой степени, что возмутил весь народ, и был убит в 1708 году. Это стало причиной вооруженного нападения татар на кабардинцев, но кабардинцы добились покровительства Оттоманской Порты, оставаясь независимыми от нее.
Черкешенки ведут самую благополучную жизнь по сравнению с женщинами других областей Кавказа. С ними обращаются очень бережно, и, возможно, этому они обязаны своей красотой и умеренным нравом. Их естественная красота и фация сопровождаются их утонченностью, что принесло им заслуженную славу. Гаремы восточных поклонников женской красоты не могут обойтись без них; их покупают, несмотря на разорительные цены. Их волосы всегда окрашены не так, как у других. Неблондинки прилагают большие усилия, чтобы устранить этот недостаток; они мажут свое лицо помадой и посыпают красным порошком. Кабардинки не только красавицы: одаренные природой, они обычно прилагают все свое искусство, чтобы усовершенствовать свою красоту. Живость, мягкость и легкость характеризуют их походку. Все их существование посвящено тому, чтобы произвести впечатление, и применяют тысячи способов, чтобы понравиться, следуя при этом мягкости природы, и побуждаются темпераментом следовать во всем природе.
Из всех жителей Кавказа только кабардинцы имеют самые лучшие жилища, самые изящные и самые опрятные. Это прочные и удобные жилища, поддерживаемые в хорошем состоянии постоянным уходом. В деревнях насчитывается от 20 до 50 жилищ, в центре которых возвышается башня для укрытия женщин и детей в случае нападения на них. Дома знати по большей части построены из дерева, так же как и хижины простых жителей, но больше размерами и прочнее.
У них менее беспокойный характер, чем у окружающих их соседей, и более склонны к мирной жизни. Мало привязанные к своим господам или покровителям, они свободно переходят под власть более сильного. Это, возможно, более разумное решение, поскольку более искреннее. Десятая часть доходов в натуральной форме есть единственный налог, который они уплачивают своему господину, который иногда бывает недоволен этим и требует четверти доходов.
Правосудие у них отправляется по суду, как у турков, и расследование преступления не всегда предшествует наказанию, чаще всего произвольному. Чрезвычайная быстрота в проведении судебного процесса всегда более губительна, чем чрезвычайная медлительность.
Они обычно занимаются сельским хозяйством и уходом за стадами скота. Они также выращивают лошадей, которые стоят не дешевле арабских и столь послушны, что становятся на колени, когда всадник хочет сесть на нее или спешиться.
Торговлю они ведут меновую, и состоит она в произведениях их земли. Они изготавливают кинжалы, известные своей закалкой и угловатой формой, которую они считают наиболее смертоносной; они отливают мышьяковистую сталь, рана от которой смертельна.
У них есть общественный рынок, где юные черкешенки выставляются на продажу в наиболее привлекательном для покупателей виде, и здесь они переходят из рук родителей в руки армян, которые перепродают их в серали. Юная и красивая черкешенка, особенно рыжая, приносит своему продавцу до 7 тыс. пиастров в турецкой монете (около 17 тыс. франков). Родительская любовь не может устоять против названной суммы, особенно в стране, где существует обычай покупать тех, кого выдают замуж. Считается справедливым, когда муж платит за свою жену большую цену, возмещая издержки продажей за еще большую сумму ее детей.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Кавказ Российская империя

Пока назначались и приготовлялись суда в Астрахани для похода в Каспийское море, протекло времени слишком месяц. Флот состоял из следующих судов: из трех прежних шняв и двух больших корабельных ботов, одного гукера, девяти шуйт, семнадцати тялок, одной яхты, семи эверсов, двенадцати гальйотов, тридцати четырех ластовых судов разной величины и множества островских лодок, которые удобны были в морском прибрежном пути. Но бусов, употребляемых обыкновенно в Астрахани, не взято ни одного, потому что устройство их было очень невыгодно для морской езды: на них не льзя было лавировать, ни дрейфовать, ни стоять на якоре, ни ходить на парусах против ветра. Когда ветер дует в кормы, то они стрелой летят на большом парусе вперед, а лишь только подует ветер противный, то нужно поднимать малый парус так называемый гуляй и возвращаться назад, не достигши цели. Такое устройство судов было вовсе неудобно для военного похода. Всех судов в этом походе считали 442, хотя в одной реляции, приписанной самому Императору, означено их 274. Но, может быть, Петр Великий не включал островских лодок в число морских судов. Пехота, артиллерия, аммуниция и большой запас провианта, по неудобности сухого пути, отправлены были на этих судах. А конница и два корпуса Донских и Малороссийских казаков пошли степью и горами. По росписи, напечатанной тогда в иностранных газетах, войско русское состояло из двадцати двух тысяч пехоты, двадцати тысяч казаков, тридцати тысяч Татар, двадцати тысяч Калмыков, девяти тысяч конницы, пяти тысяч матросов, — всех было сто шесть тысяч человек. Но справедливо ли такое исчисление, — Г. Соймонов ничего не говорит об этом в своем журнале. Он упоминает только о важнейших судах и особах, которые ехали на них. Вот его перечисление:
Петр Первый назначил для себя корабельный бот, которым управлял Поручик Золотарев, бывший на этом боте и в первую поездку. При Государе находился Астраханской Губернатор Волынский.
Генерал-Адмирал, Граф Апраксин, Главнокомандующий всем флотом, должен был отправиться на гукере «Принцесса Анна»; при нем Лейтенант Соймонов. Тайный Советник Граф Толстой — на шняве «Астрахань», которую вел Поручик Лунин. Господарь Молдавский, Князь Кантемир — на шняве «Св. Александр», которую вел Поручик Юшков. Капитан от флота фон-Верден — на шняве «Св. Екатерина», как предводитель ластовых судов.
Прочие морские Офицеры распределены были по шуйтам, гальйотам, эверсам и другим малым судам. Один гальйиот назывался Кабинетным, потому что на нем ехал Кабинет-Секретарь Макаров с Канцеляриею. Два Капитана первого ранга — Мартын Рослер, командовавший обыкновенно собственным кораблем Великого Петра «Ингерманланд», и Никита Вильбоа, остались в Астрахани для отправления прочих ластовых судов; но вскоре потом и Вильбоа получил Указ следовать за Государем. Императрица с своею свитою осталась в Астрахани.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Российская империя Персия Кавказ

1718 года указам его царскаго пресветлаго величества, всемилостивейшего нашего государя, его благородие господин посланник Артемей Петрович Волынской отправил из Шемахи дворенина Андреяна Лопухина сухим путем с слоном и несколькими лошедьми чрез Шевкальские горы, дав ему инструкцию, в которой именованно, дабы он от Низовой пристани имел журнал до границ росийских. И того ж вышепомянутого года марта 10-го числа по отправлении его благородия путь свой восприяли и в Низовую пристань приехали сего ж марта 14-го числа и тут по письму его благородия господина посланника взяли из команды господина маеора Мамкеева, которой ехал с Красных вод, а в Низовую от противных погод их занесло, и от онаго маеора взяли прапорщика Андрея Антрушина, вахмистра Ивана Теренина с 30-ю человеки салдат для провожания сего пути. И тако с сим конвоем от Низовой пристани с слоном отправились марта 17-го числа...
И тут стал нам говорить Аджи Челпуг, что приехал от усмия человек затем, чтобы мы подле моря от сего места не ехали, а ехали бы в деревню Хаякент Салтан Мамута утемышскаго и Мортузалея, для того что они сами тут навстречу к нам будут и проводят вас сохранно чрез свое владение, а естьли вы проедете подле моря, и вам тут будет худа, потому что место пустое, всяких людей ездит многа. Против сего дворенин говорил Аджи Челпугу - где лутче и безопасно можна проехать, туда изволите нас весть, а мы дороги не знаем, и где опасные места есть, не ведаем, в том изволите вы к нам показать по своему обещанию любовь, чтоб мы проехали беспечно, однако ж, как мы слышели, что подле моря дорога прямей и глаже, а та деревня она нам не по дороге, к ней же и дорога, сказывают, есть гориста и ехать бы нам в нее не для чего. Против сего Челпуг сказал — хотя бы усми к нам ныне не прислал, чтоб мы ехали в Хаякент, я бы и без его присылки вас туда провел, для того когда мы ехали из Тарков мимо Мортузалея, говорил он нам, чтоб мы вас проводили в деревню Хаякент, а он тут сам навстречу хотел приехать, и сия деревня брата ево салтан Мамута утемышскаго, где мы будем без всякаго опасения, а естьли поедем подле моря и зделается какая худоба хотя от их людей, они будут тем отговариваться, бутто не ведали о нашем проезде. Против сего дворенин спорить им не мог, и от сих теплых вод поехали в вышепомянутую деревню и ехали полями до лесу с агач, и тут есть бежит нефть местах в 5. И сим лесом ехали верст с 2, которой очень велик и част.
И тут мы переехали одну речку Куце, которая разделила владение усмиево с салтан Мамутом утемышим, и ехали подле сей речки вверх до деревни Хаякенте с полагача, в которую мы приехали за полчаса до полудни и стояли на лугу подле той жа речки Куце. И по приезде нашем послал Аджи Челпуг к салтан Мамуту и к Мортузалею ведомость, чтоб они к нам приехали навстречу и проводили б собща чрез свое владение сохранно. И тот мы день от них отповеди никакой не дождалися, чего ради дворенин говорил человеку — что эта будет, долга ли нам здесь стоять, уже бы сим временем далеко были. Челпуг сказал — как нам отсель ехать, недождався салтан Мамута и Мортузалея, и от них ко мне отповедь есть, что будут сюда скоро, естьли ночью не будут, так утре рано, однако ж мы еще пошлем своих людей к Мортузалею в Буйнаки, до которых отсель не будет больши, как 4 агача, чтобы он к нам утре ранее приехал. И тако мы послали к Мортузалею казанскова татарина Бехметку с челпуговым человеком, с которым приказал дворенин просить Мортузалея, чтобы он к нам пожаловал, приехал в сию деревню, где мы стоим, а ежели он сам не будет, хотя бы детей своих прислал к нам. И так от нас онай татарин поехал в другом часу ночи, и сию ночь подходили к нам воровские люди красть лошедей, толька за крепким караулом нашим того не учинили.
Апреля 21-го числа поутру в 5-м часу пополуночи приехал к нам наш посланной от Мортузалея казанской татарин, с которым приказывал нам Мортузалей, что он сюда сам не будет и детей своих не пошлет, как хотите, так и поезжайте, а не хуже бы, что и назад воротились в усмиево владение, для того что послал Шевкал во все горы людей своих, чтоб вас всех побить до смерти, а моей силы столька не будет, чтоб вас выручить. Когда услышели такие слова, стал дворенин говорить Аджи Челпугу, Мурзе Алию, какие к нам слова приказывал Мортузалей. Против сего они сказали — сам он, Мортузалей, боится выехать в поля и нас тем стал стращать, как сему можна статься, как нас смеет розбивать, есть у нас провожатые усмиевы и брат ево двоюродной, также сюда будет скоро сам салтан Мамут, кто к нам может приступиться. И в сие утро наехало к нам с ружьем людей пеших, и конных множество, сказывают, бутто слона смотреть пришли.
В тот же час пришел к дворенину Аджи Челпуг и с ним дятка: Мортузалеев и салтан Мамутовы, два человека знатные, усмиев; брат двоюродной, которые стали говорить, чтоб мы отсель ехали, не опасайся ничего, а мы вас проводим сохранно. Мортузалеев: дятка говорил, что его Мортузалей нарочно сюда послал за тем, ; чтоб вы ехали, и просил своего брата салтан Мамута утемышскаго чрез меня, чтоб он вас проводил до Буйнаков. Чего ради он ныне и прислал со мной своих знатных людей, чтоб вас провожать, а и, сам сюда скоро будет. Усмиев брат говорил — я вас не покину, хотя и не наша владение, а провожу вас до самых Тарков, а что вы слышите бутто вас хотят побить, и на сии слова сумнения не имейте, кто это смеет зделать, мы сами все наперед помрем. За что дворенин, как усмиеву брату, так и другим присланным от Мортузалея и салтан Мамута, благодарил и при том их просил, чтоб пожаловали, проводили в Буйнаки так, как обещались, чтоб мог беспечно проехать. На что они все вышепомянутые, усмиев брат, и Мортузалеев дятька, и салтан Мамута люди, и Аджи Челпуг, говорили — наши слова тебе лживы не будут, как мы говорим, в том и будем, что вас проводим сохранно.
И по сих словах стали мы збираться ехать, в то время приехал тут сам салтан Мамут великим людством затем, что ему нас провожать. Сам к нам не пришел и дворенина к себе не звал, а говорил он Аджи Челпугу, чтоб ево дворенин подарил 5 лошедьми лутчими да деньгами 50 рублев, что, увидя его умысл, Аджи Челпуг, не сказав нам, обещает дать ему деньги и лошеди. И с сими словами Аджи Челпуг пришел к нам, стал говорить дворенину, есть намерение худое салтан Мамута, просит он 5 лошедей и 50 рублев денег, и я ему то обещал, для бога за то не стойте, пускай берет, можем мы от него лошеди после чрез Мортузалея опять назад взять. Дворенин против сего ему сказал — как вы могли усмотреть, что есть от салтан Мамута такое на нас намерение худое, изволь ему давать. Аджи Челпуг сказал — в то время ему отдадим, когда в поля выедем, а теперь он нам приказал ехать.
И тако мы в их обнадеживани в путь свой поехали, повели они нас из сей деревни горами от моря верстах в семи, приехали на речку Нинку, которая от сей деревни с агач, где на нас все вышепомянутые провожатые, салтан Мамут, сам усмиев брат двоюродной с людьми усмиевыми, Мортузалеев дятька с людьми Мортузалеевыми, на нас ударили и почали стрелять все с тем намерением, чтобы никово из нас живых не пустить и слона убить, для того чтобы не было о сем к сыску ведения, от кого такая причина зделалась. А которые провожатые с нами были, от салтана дербенскова Аджи Челпуг, да от терскаго каменданта прислан к нам в Дербень для провожания Мурза Али с племянником ево Мурзой Абраим, и они нас во время сего бою покинули и ушли с своими людьми прочь, осталися толька мы одни. Что, увидя от них такое неприятство и великую стрельбу, стали мы по них сами палить и шли от них отводам больши десяти верст, что была сего бою с семь часов. Тем от них спаслись, оставя дорогу ту, куда оне нас вели, пошли прямо по горам к морю, а когда с гор спустились, и тут версты на четыре все место глаткое, где уже им нам вреды зделать было не можна, и тако они от нас отстали. А когда сперва в горах на нас ударили и тут отбили, которые с нами были, 5 телег с платьем нашим и с провиантом, как для людей, так и для слона, тут жа была и збруя конская и слонова, и то все от нас отбили, осталися в том, что на нас платья была. И во время сего бою вышепомянутой казанской татарин ухватил одное лошадь из аргамаков и поскакал к Мортузалею, за которым гналось с 10 человек, не настигли. А в лошедях великая учинилась драка, от чего нам великую остоновку в стрельбе нашей делали, отбили они тут у нас одиннатцеть лошедей и два катыря, у слоновщика две лошеди, до смерти убитых две лошеди и один катырь, итого всех от нас в упатке лошедей и катырей 18, раненых 4 лошеди и один катырь, ис которых одна после пала.
Людей с нами было салдат и драгун в конвое и из Низовой от маеора Мамкеева с прапорщиком Андреям Антрушкиным и с урядником Иваном Терениным 30 человек, да и конюхов 7 челозек, итого всех и с дворенином в бою людей было 40 человек, а с их сторону всех было, как мы могли видеть, пеших и конных, с 2000 человек. Убили оне у нас одного ис конюхов досмерти, из салдат, кои в канвое были, 5 человек ранено, ис конюхов одного человека ранили, дворянской человек один ранен, у слоновщика один человек ранен, итого раненых 8 человек. В слона в трех местах пульки проходили, толька ему великой вреды не учинили.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Кавказ Российская империя