Полковник Засс послал верного своего лазутчика, Карим-Хадиля, разузнать: в каком числе и куда пошла партия. К вечеру Карим-Хадиль привез сведения, что сборище пошло по направлению к Баталпашинской, как было уже известно, и будет возвращаться непременно через псемеловский лес к толновскому аулу. Когда смерклось, барон Засс двинулся дальше. В полночь Карим-Хадиль попросил остановить отряд, а сам поехал разузнать, вернулось ли сборище. Через час Карим прискакал и дал знать, что партия, в громадном числе, остановилась, уже ночевать на самой Лабе, у псемеловского леса, близ талновского аула. Отряд немедленно тронулся, но когда поднимались на гору, чтобы, перейдя ее, войти в псемеловский лес, на сакму (след) неприятеля, в то время два орудия и прикрывавшая их рота пехоты и сотня казаков отстали, взяв совсем другое направление к реке Лабе. Ночь была темная, а, потому это было замечено только тогда, когда мы спустились с горы к псемеловскому лесу и остановились отдохнуть.
Лазутчик Карим-Хадиль, видя малочисленность нашего отряда сравнительно с сборищем горцев, просил барона Засса вернуться, пока есть возможность, и соединиться с отсталыми войсками; но барон Засс и слышать не хотел об отступлении.
Казаки двинулись через лес полным шагом, так как рассвет был уже близок. Когда сделалось возможным различать предметы, неприятель, расположившийся на ночлег, был от нас не более как в версте. Мы пошли рысью. Вдруг, лазутчик, хлопнув плетью по своей лошади, неожиданно, как стрела, умчался к партии горцев.
Засс в недоумении приостановил отряд и сказал: «Казаки! нам, может быть, изменили, но, во всяком случае, отступления со мною нет, не было и не будет. Одна храбрость и быстрота может нас спасти; перекрестимся же, братцы, и марш-марш на неприятеля!» С этими словами Засс хлопнул нагайкой лошадь, выхватил шашку и понесся вперед; за ним, с криком «ура!» и с гиканьем, понеслись казаки. Подскакивая к самой партии, услышали выстрел и как будто сигнальный крик; затем все горцы вскочили почти одновременно и бросились к лошадям, но казаки, с криком «ура!» и с гиканьем, беспощадно рубили неприятеля, рассыпавшегося то поодиночке, то по нескольку человек в разные стороны. Преследование продолжалось часа три, и тогда только казаки собрались к резерву. Поражение неприятеля было полное: убито и ранено горцев множество, отбито до двухсот лошадей с седлами, много оружия и освобождены захваченные в плен донские казаки.
Справедливость требует сказать, что этим успехом барон Засс немало обязан своему любимцу Карим-Хадилю. Последний, заметив, что барон ни за что не отступит, решился на отчаянный подвиг, дабы подготовить успех. Карим влетел в середину спавшего на заре сборища, выстрелил из пистолета — этот-то выстрел мы и слышали — и закричал во все горло отчаянным голосом: «Что вы спите! Засс! Засс! Засс!.. Он с несметною силою над вашими головами, бегите и спасайтесь кто куда может!».
От этого молодецкого дела даже сам барон Засс был в восторге; он благодарил казаков, обнял своего любимца Карим-Хадиля и расцеловал его при всем отряде.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

При первом вызове охотников для занятия опушки густого леса, начинавшегося шагах во сто от моря, Альбранд просил позволения участвовать в этом деле и ему было поручено начальствовать передовыми стрелками.
Как на праздник, отправился он на это опасное поручение; надев на себя новые эполеты и аксельбанты, по странному желанию быть виднее, он бросился в лодку и с первыми охотниками был на берегу. Небольшие толпы горцев, бродившие пред лесом, без выстрела скрылась в гуще его. Дождавшись высадки всех вверенных ему стрелков, Альбранд быстро повел их к опушке леса и, не встречая сопротивления, но предвидя его, уложил их в развесистой тени, ожидая дальнейших приказаний. Между тем высадилась Мингрельская милиция и под предводительством Капитана Кокума подвинулась то же к опушке леса и стала левее Альбранда, а за нею прибыл на берег и Барон Розен, с  Генерал-Майором Вольховским, всем своим штабом и передовыми войсками, главного отряда. Вдруг раздался барабанный бой, Альбранд вскочил, и недоверяя себе, спросил лежавшего подле него старого унтер офицера закаленного в кавказских боях, не слыхал ли он сигнала к движению вперед? Получив удовлетворительный ответ, он двинулся с порученною ему цепью в лес, не имея времени заметить, что Капитан Кокум не трогался с места со вверенною ему милициею. Тут, на первых шагах он встретил сопротивление только в ростительности, густая, зеленая чаща коей, скоро скрыла его от отряда; но по мере того как он вдавался в глубь леса, прислушиваясь, не будет ли сигнала к остановке, безмолвная дотоле чаща, стала оживляться свистом пуль, сыпавшихся справа и слева, оставляя в храброй команде Альбранда кровавые следы невидимого врага. Но это не удержало его; остановиться перед опасностью, когда велено было наступать это было не его правило и он пошел на пролом—вперед; наконец лес стал редеть, показался плетень из колючек и раздался лай собак, обличавших близость аула. Тогда в первый раз Альбранду пришла мысль, не зашел ли он слишком далеко и, он решился послать находившегося у него в цепи Прапорщика Бестужева, с двумя рядовыми, к Начальнику Штаба за новыми приказаниями; сам же снова уложил свою команду под плетнем и расположился ожидать на этом неприветном бивуаке вестей из главного отряда. Бестужев преодолев тысячу смертей, выбрался невредимым из леса, и объяснив Генералу Вольховскому положение Альбранда, получил приказание немедленно возвратиться и передать стрелкам приказ отступать; делать было нечего, он вступил опять в свой зеленый гроб и более из него не вышел. Два спутника его были счастливее; разлученные с ним на одной извилистой тропинке густою зеленью, они слышали пистолетный выстрел поразивший Бестужева, слышали последний стон его, но в кровавом бою не останавливаться же за всяким вздохом,—они поспешили достичь Альбранда и передать ему слышанный ими приказ. Отступление было труднее натиска: горцы, следившие из за деревьев за движением горсти смельчаков, поняли, что теперь настала их последняя минута и с гиком бросились на отступающих в шашки; тут уже выстрелов почти не было слышно, но каждый шаг стоил кому-нибудь жизни и только стоны умирающих прерывали звонкие удары холодного оружия. Странная вещь, блестящий мундир Альбранда послужил ему спасением, горцы приняли его за чрезвычайно важного человека и не стреляли по нем, желая захватить его в плен живьем; это предпочтение не спасло его однако ни от кинжалов, ни от шашек, которые с усиленным старанием сосредоточивали на нем свои удары, и он сам признавался, что если он остался цел и жив, то этим обязан единственно отчаянной храбрости двух молодых солдат из Поляков, шедших возле него, постоянно защищавших его и выползших, можно сказать, из леса с ужасными ранами на голове и руках, ранами, коих большая половина назначалась Альбранду. Только 80 человек возвратились с ним в лагерь в 5 часу по полудни, после упорного 4-х часового боя. Облитый кровью, с лицем почерневшим от порохового дыма, с глазами блестящими всею радостью полного сознания жизни, обновленной на пределе близкой смерти, Альбранд подошел к Барону Розену, встретившему его холодным вопросом: “Что вы делали так долго в лесу!” Строгое, но справедливое замечание это, как, камень легло на сердце Альбранда и было ему хорошим уроком за запальчивую храбрость, так, что долго после того, он не мог вспомнить об нем хладнокровно.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

Был в Маргелане богатый Сарт-подрядчик бравший подряды на постройку домов. Он строил из своего материала и тоже, как честный Сарт, не заключал никаких условий. Два раза случалось так что когда дом был выстроен и в него уже переезжали, то Сарта прогоняли, говоря, что ничего ему не должны. Он почти разорился этим, а перед своим отъездом я видела его строящим снова дом из своего материала. На мой вопрос, взял ли он теперь расписку, он ответил: «Зачем? Разве много нечестных людей на свете? Двух видал, больше не увижу».
Конечно, не все Сарты честны. Помню я такое дело: Сарт-купец много задолжавший другим купцам Сартам в один прекрасный день объявил себя банкротом.
Весь базар взволновался; стали говорить, что он обманщик, что припрятал деньги и товар; дошло дело до суда. В таких случаях в Туркестане дело разбирается третейским судом. Третейским судьёй был на этот раз военный врач, пожилой человек, коренной туркестанец. Передо мною живо рисуется картина этого суда: базарная площадь залита яркими лучами солнца; вся природа замерла в изнеможении; замер и базар где собрались в «круг» старики-Сарты; за стариками толпится и молодежь; все тихо и безмолвно в ожидании слов подсудимого. Вот он заговорил; это уже старик; заранее обдумав свою речь, он начинает доказывать свою невиновность.
Кругом все слушают затаив дыхание, не сводя глаз с его лица, и вот понемногу среди молодежи, сначала неуверенно, слышится протест: «Нет-нет, есть у него, припрятал, припрятал». Наконец, подхватывают и старики, все против подсудимого, а последний снова отпирается, доказывает свою невиновность. Теперь слово за доктором. Как решить — кто прав? «Послушай, говорит он подсудимому, — я не могу решить, правду ты говоришь или обманываешь, но Бог видит все; подумай, ведь ты старик, ты можешь умереть через два-три дня, — что ответишь ты тогда Богу?»
Молчание; долгое, тяжелое молчание, и вот, наконец, прервано оно рыданиями старика подсудимого. Со слезами винится он в своем обмане, просит прощения и выносит все припрятанное им до последней копейки, до последней тряпки. И снова все тихо, торжественно тихо. Втихомолку совещаются Сарты о том чтоб отдать виновному часть добра, чтобы не пришлось ему бедствовать.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Давным-давно, когда Уруссы только что ставили Кизляр, жил был в горах, в непроходимых лесах, Кабардинский выходец князь Джан Кличь Улудай. Казны у него было что у солнца Ирана, рабов — что звезд на небе; сам богатырь — на плечах быка уносил с чужого двора; а дебрью глухою идет — дубы пред ним валились как тростинки: вражий аул дани не внес — свалит гору на непослушных. Чего, казалось, недоставало Улудаю, а нет, — закручинился, насупил брови, будто две громовые тучи, и задумался. Было и о чём задумать думу — дочь невеста: а где жених по руке? Шекюр-Ханум была бы жемчужиной среди гурий Падишаха.
Вот, наконец, Улудай, пораздумав, собрал своих узденей и сказал: «объявите всему миру от Дербента до Анапы, что лишь тот назовется сыном моим, кто совершит такое дело, какого еще никто в горах не совершал».
Вскоре, в целом мире, от Дербента до Анапы, узнали о приговоре Улудая, и кровь, пуще прежнего начала литься, а горькие слезы вдовиц сожгли все поля от устья Терека до устья Кубана, и настал плачь, голод и все бедствия земли. А в Кубечах, то и дело что день и ночь стучали молоты, потрясая горы, и ковали шашки, кинжалы, кольчуги для сильных богатырей, искателей руки Шекюр-Ханум, ломавших оружие как дроворубы древесные сучья.
Наконец, через месяц-другой, к Улудаю на двор прискакал лихой удалец, весь закованный в броню.
Уздени Улудая встретили гостя, приняли лошадь, оружье, и ввели его в кунацкую саклю.
— Селям алейкюм! — проговорил удалец, наклонив голову и приложа руку к сердцу.
— Алейкюм селям! — гордо отвечал хозяин, не трогаясь с места.
— Я Джамбулатов.
— Добро пожаловать! — знакомое имя, слыхивал о твоем удальстве — садись!
Гость самодовольно улыбнулся и продолжал:
— Целому миру известно, какого ты хочешь жениха для дочери. Ты знал моего отца — от Дербента до Анапы не было человека храбрее, сильнее и выше его: когда бывало вытянется в рост, то луна задевала за макушку его головы.
— Правда, правда, был великан твой отец, сам я видел, да и старики сказывают, что горы были ему по плеча; но когда мой отец выпрямлялся во весь рост, тогда твой отец проходил под его ногами....
— Пожалуй, не будем считаться отцами! Я скажу о себе: я кликнул охотников и пять тысяч панцырников скакали за мной, домчались до Дона, разграбили села Уруссов и отогнали пять тысяч коней. Они там, на долине, возьми их в кебин за дочерью — я сделал то, чего никто еще не делал в целом свете, от Дербента до Анапы.
— Ты сделал славное дело, я об этом слышал. Но Кунчук сделал более тебя. С сотнею панцырников он вторгся в Анапу, убил Каймакана, сжег город, освободил свою невесту и ускакал невредим. Будь моим гостем, но мужем дочери не будешь...
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Первые политические деятели, прибывшие из России в Тифлис, были действительный статский советник Коваленский и генерал-маиор Лазарев. Коваленский, назначенный полномочным министром при царе Георгие, поставил себе задачею играть первенствующую роль и распоряжаться бесконтрольно Грузией. Во всех его донесениях, письмах, проектах и соображениях не видно никакой государственной идеи, никакого понятия о служении какому нибудь отвлеченному принципу: все интересы России и Грузии отступают для него на задний план, как только задевается мелочное самолюбие или корыстолюбие этого кляузного чиновника. По приезде в Тифлис, министр удивил всех своим поведением. Напрасно царь ежедневно посылает узнавать о его здоровье, выражая тем желание видеть министра. Коваленский не хотел понять этого и отсылал посланцов с ответом, что он здоров. Наконец, когда решился явиться к царю, то послал прежде сказать, чтобы для него изготовили кресла. К царю Коваленский явился в особом наряде: в шубе, теплых сапогах и дорожной шапке, и тотчас же сел в изготовленные для него кресла, касаясь своими ногами ног царя. Затем, отправясь в том же наряде к царице, он кончил аудиенцию объявлением, что настал адмиральский час, и потребовал себе водки. Сообразно нелепому наряду и поведению, речь министра отличалась дерзостью и пренебрежением. А между тем этот недоступный министр российского императора обещал, царице взятку в 3,000 р., адъютанту царя князю Александру Макаеву 2,000 р. и княгине Чавчавадзе 7,000 р., если они убедят Георгия ходатайствовать пред государем императором об оставлении Коваленского министром в Тифлисе, с заявлением, что никого другого на этом месте царь иметь не желает.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Грузия Российская империя

В то время, когда аральская флотилия, привезшая для нашего посольства подарки, предназначенные хивинскому хану и бухарскому эмиру, стояла перед Кунградом, Кутлы-Мурад и есаул-баши принялись весьма деятельно исправлять полуразрушенную городскую стену, чтоб не пропустить русских судов вверх по Аму-Дарье, если бы они пришли туда в другой раз. Это было в начале июля. Главный строитель Кутлы-Мурада и весьма приближенный к нему узбек, был ими как-то обижен, а потому также присоединился к заговорщикам.
В исход сентября, когда оттуда наши давно уже ушли и все крепостные работы были кончены, строитель поехал к Кутлы-Мураду и просил его осмотреть работы, сказать так ли он исполнил данные ему приказания и не нужно ли чего переделать. Кутлы-Мурад велел оседлать себе лошадь. Персиянин-невольник, искренно к нему привязанный, советовал ему хорошенько вооружиться и взять с собою несколько человек; но тот обругал его, говоря, что ему бояться нечего, и поехал к городу вдвоем со своим инженером.
На мосту перед въездом в Кунград стояли Мухамед-Фана и Кулман-бий. Оба они подошли к Кутлы-Мураду и Кулман-бий сказал, что имеет жалобу; между тем, инженер спешился, а Мухамед-Фана подошел еще ближе.
— Какая у тебя жалоба? спросил Кутлы-Мурад.
— Теперь скоро будут собирать подати, отвечал Кулман-бий: — а из нас много бедных, которым нечем платить.
— Да мне какое дело, нечем платить? — ну, продавайте ваших детей!
— Как, нам продавать своих детей! воскликнул Кулман-бий и ухватился за саблю Кутлы-Мурада; в то же мгновение инженер сдернул его с лошади, а Мухамед-Фана перерезал ему горло и выпил его крови, в знак удовлетворения кровной мести за смерть деда, старика Тюря-Суфи.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Порядком начну вам от Кизляра кумыками Андреевской, Аксаевской и Костековской деревень, в которых старшие владельцы.
В первой — Али Солтан Казаналипов; в деревне сей до тысячи семей, а душ мужеска пола вооруженных могут собраться до трех тысяч человек; со всеми же окружными около оной деревнями могут собраться вооруженных до шести тысяч человек. Деревня сия расположена на реке Акташ. Со всеми окружными деревнями принадлежит пяти фамилиям владельцов андреевских: Казаналиповым, Темировым, Алишевым, Айдемировым, Муртазали Аджиевым.
Деревня сия есть всему кавказскому народу воротами, ведущими на плоскость, в которую из всех мест лезгинцы, в Кавказе внутри живущие, чеченцы и прочие народы достатых ими в плен разных родов людей приводят на продажу, которых большею частию покупают у горцов и чеченцов сами андреевские жители и продают в Кизляр с хорошими выгодами для употребления в садах виноградных. По покупке приводимых пленных жители кизлярские записывают имя выкупленнаго и сколько за него заплатил в городовой полиции и от того времяни начинают в каждой год, кроме пищи и платья, пленному зачитать из данных на выкуп его денег по двадцати четыре рубли. И когда таковым образом все деньги, заплаченные хозяином лет чрез шесть или пять заработаются, тогда делают их свободными. Сим ремеслом перекупкою и продажею пленных, андреевцы довольно обогатели. Часть же пленных самых лучших обоего пола дают андреевцы приезжающим из Константинополя и Анапы туркам и жидам, а иногда и сами доставляют в Константинополь и продают там за великие деньги. Настоящая же прибыль андреевцов состоит в хлебопашестве, скотоводстве и в воске, на продажу в Кизляр дров, кольев для садов виноградных, строеваго лесу. Народ сей любит празность, пьянство и покой. Владельцы их без согласия подвластных своих узденей, то есть дворян, никакого дела предпринять не могут, и чаще бывает, что они должны соглашаться на мнение узденей, нежели узденья на владельческие предложении. Из сих владельцов есть имеющие чины наши, как-то: майоры Муртазали и Устерхан Алишев, из коих первой имеет медаль, данную при коронации, золотую с бралиантами, капитаны Арслан-бек Айдемиров, Ибрагим Альбор Аджиев и Шефи Темиров, который имеет за Персидской поход медаль большую золотую на голубой ленте с портретом Екатерины вторыя и с надписью "за храбрость и усердие". 
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя

В Декабре 1819 года, 12,000 Лезгин, под предводительством славного разбоями Сурхай-Хана Казыкумыкского, внезапно вышли из гор и ворвались в селение Чирах, в ханстве Курахском, в 150 верстах от Кубы. При селении было небольшое укрепление с гарнизоном из роты Апшеронского пехотного полка. Часть этого слабого горнизона находилась в самом селении, Лезгины нашли в казарме 80 гренадер полусонных, и перерезали большую часть из них; но другие защищаясь, успели скрыться в крепостце. Прапорщик Щербина, услышав тревогу, выскочил из дома, скликал рассеянных солдат и, видя себя отрезанным от крепостцы, пробился сквозь толпы дикарей к высокому каменному минарету, чтобы, засев в нем или отсидеться, или дорого продать свою жизнь. Он отстреливался там до рассвета; прошел день — стрелки наши били сверху Лезгин на выбор; за то десятки пуль пронизывали малейшие скважины — и число храбрых редело. Великодушный штабс-капитан Овечкин, оставшийся главным начальником крепостцы, сделал две вылазки, желая выручить товарищей из засады. — Но Щербина кричал ему: возвратись, береги людей для охраны крепости. Они нужнее меня. Я обрек себя на смерть, но умру не даром. Наконец рассвирепевшие горцы отбили двери, ворвались внутрь минарета, резались там с Апшеронцами на кинжалах, и, истребив всех, по узкой лестнице устремились вверх; но там их ждал герой Щербина, который, ударами своей сабли поражал по очереди каждого горца, показывавшегося из-под пола. Лезгины отказались от приступа и стали подрывать башню. Два дня держался Щербина, не сдаваясь; на третий — минарет рухнул — и ожесточенные горцы вытащив его полураздавленного из-под развалин, подрезали ему пятки, вытянули жилы и, в глазах осажденных, замучили его до смерти. Так мученически кончил жизнь свою — образец решимости, Щербина, юноша, своим образованием, умом и твердостию духа подававший блестящие надежды.
Мир праху твоему герой, ты пал с честию, завидною смертию воина за Царя и Отечество!!...
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Российская империя