Ю. А. Л.

ВОСПОМИНАНИЯ О ТУРКЕСТАНЕ

Для довольствия было взято все кроме мяса, которое надеялись получить на местах ночлегов, и ячменя, который покупал вы­сылаемый вперед сарт-переводчик. Все взятое было повьючено на вьюки.

Долго возились мои охотники с вьючкой 4-х систем и только болгарский (самар, по-болгарски) вьюк заслужил сразу же одобрение солдатиков, быстро усвоивших показанный им мною прием его вьючки.

Кроме лошадей и мулов для возки легких вещей было взято 3 ослика, везших на себе всего по два пуда (без седла-вьюка) груза.

Я и С. были верхом. Жеребец у С. был необыкновенно ретивый, вечно ржавший; небольшого роста, он под С. все же го­рячился, а его хозяин, огромного роста с длинными ногами, но­сясь на нем, помахивая нагайкой, громовым голосом отдавал приказания, замучив основательно своего Росинанта.

Наконец после напутствий и добрых пожеланий провожавших нас мы тронулись в путь.

Пыльная дорога сильно затрудняла нам его, и только те, кто жил в Туркестане и знают лёсовую пыль, неподвижно стоящую в воздухе, причем лёгкие словно пропитываются ею, понимают, что мы переносили от неё при жаре, доходившей до 40 градусов. Тяжесть пути еще более увеличивала вода, пробегавшая по арыкам с рисовых полей, которыми но обеим сторонам дорога была охвачена. Пить хотелось невыносимо и только тренированные охотники-туркестанцы могли устоять от соблазна выпить воду, прозрачную, но полную малярийных микробов. Прочитал как то описание одной охоты в Сенегале, где охотники, чтобы переносить легче тропическую жару, вовсе не пили воду, а когда во рту все пересыхало, и силы их покидали, брали в рот глоток воды из фляжки, полоскали ею рот, выплевывая остаток на землю. Результаты такой манеры освежения томимых жаждой людей были прекрасны: — все охотившиеся переносили жажду довольно легко, но стоило выпить хотя глоток воды и тогда ничто и никто не могли удержать от желания пить и пить без конца. Способ утомления жажды прополаскиванием только рта я применил к себе и охотникам, и результаты получились прекрасные.

На ночлег, несмотря на тяжелый первый переход, мы пришли бодрые, и мои молодцы охотники немедленно принялись за приготовление чая и ужина.

Осмотрели с С. вьюки и лошадей, мулов и осликов, их везших, и остались довольны только болгарским самаром, нисколько по-видимому не утомившим лошадь, не намявшим ей нигде тело и вследствие этого не изнурившим ее, что и вырази­лось в том, что она отлично ела корм и легла только перед рассветом; лошади и мулы, везшие на себе остальные вьюки, сильно устали, имели потертости на боках, корм ели плоховато и лежали почти всю ночь; правда, лошадь, на которой везли болгарский вьюк, была подкована на сплошные (турецкие) подковы, что сильно предохранило наминку стрелки. Подкова турецкая очень практичная, предохраняющая стрелку от наминки, состоит из кружка железа в 1/2 пальца толщины, пригнанного по копыту, посредине его имеется дыра в 1/2  дюйма диаметром, что необходимо, как средство против гниения стрелки.

Ночь была чудная, звездная, тихая и, хотя было не менее 20 градусов тепла, но после 40 днем казалась прохладной, и я с полной грудью вдыхал в себя животворящий воздух.

Сумерки здесь, в Туркестане, наступают быстро и потому очень опасны, так как после 40 градусной жары, последняя быстро спадает на половину, вызывая простуду и лихорадку, почему при наступлении сумерек надо надевать что-нибудь теплое, чтобы тело не так быстро охлаждалось. Это и было сделано нами своевременно, но, спустя час после наступления темноты, оставаться в пальто в накидку было невозможно, и мы их сбросили с себя, а затем поужинав легли спать и заснули крепчайшим сном, выставив часовых и осмотрев спавших уже охотников. На другой день наше путешествие было совершено почти при тех же условиях, что и в первый день, но только на границе Бухарских владений навстречу мне выехал бухарский чиновник с огромной свитой, как оказалось это сделано было, по приказанию Эмира, беком (губернатором). Свита, окружавшая посланца бека, сидела на хороших конях, между которыми попадались чудные экземпляры байговых победителей, оцениваемых десятками тысяч тенег. Я любовался конями и их всадниками и невольно удивлялся трусости сартов и бухарцев вне байговых состязаний. Кто видел, какой ценой достается на байге приз победителю, который на ней проявляет силу, ловкость и безумную отвагу, тому особенно непонятны отрицательные свойства бухарцев и сартов.

Присутствуя не раз на байге, где собираются тысячи всадников и в присутствии начальствующих лиц показывающих прямо чудеса, я был очевидцем такой сцены: подхвативший с земли барана бухарец бросился в толпу всадников, преградивших ему дорогу с целью отнять у него его приз, но быстро давших дорогу смельчаку, вооруженному только палкой, толщиною в палец, которой он основательно покалачивал по чем ему ни приходилось, что в связи с бешеным бегом его коня невольно устрашало тех, которые попадались на его пути и ему его быстро расчищавших. Тем не менее преследование продолжалось, и толпа человек 200 все же настигла лихого скакуна и прижала его к крутому берегу реки, высотой саженей 5; видя, что ему не добраться до места, где стояла палатка губернатора, куда он должен был, отбиваясь от толпы всадников, отнимавших у него барана, его привезти, он ударил коня своей палкой и бросился в речку, быстро протекавшую у подножия холма, на котором его застигли преследователи. Как не разбился конь и всадник, на миг скрывшиеся в глубокой речке, до сих пор для меня непонятно.

Безумный прыжок спас лихого ездока только на время, так как другая толпа конных уже ждала выплывавшего молодца. Но, видимо, безумный прыжок охлаждающе подействовал на неё и потому, когда предмет охоты участвовавших в байге выскочил на берег, да взмахнул своей палкой, все бросилось в стороны, а смельчак свободно понесся, еле преследуемый толпой сартов, ехавших уже только поглазеть на церемонию награждения победителя к палатке губернатора.

Особенно жуткое впечатление производить на зрителя тысячная толпа всадников, бросающаяся очертя голову к месту, где брошенный вниз с горы баран, не докатившись до подножия холма, останется лежать на  скате его. Ни на что и ни на кого не обращая внимания, вся толпа состязающихся бросается к барану, чтобы его схватить, причем случается много столкновений, поранений, часто очень серьезных. Являются смельчаки, которые бросаются с холма верхом к барану, с целью его схватить и не дать другим; лошади при этом спуске удивительно сноровисто опускаются, садясь почти на зад, вытянув передние ноги вперед, скользя вниз в силу своей тяжести, попавшей на страшно крутую покатость холма, на вершине которого стоит палатка почетного лица, в честь которого устраивается байга.

В конце концов барана всегда сбивают вниз, где ждет его тысячная толпа менее смелых всадников, ждущая того момента, когда баран может попасть и к ней в руки.

Вот в это то время наступает самое оригинальное и опасное для участников байги: все хотят протиснуться к лежащему на земле барану и так как никто его не может видеть сидя, то вся толпа как бы по команде нагибается с седла и некоторое время видны только спины ищущих барана ездоков, да слышно ржание кусающих и бьющих на право и налево и передними, и задними ногами чудных жеребцов, приученных к этому заранее. Эта дикая толкотня и драка лошадей, всадники которых бесстрашно ищут барана, рискуя жизнью, до того поразительна и ни с чем не сравнима, что этим любуешься, удивляешься, и невольно приходит мысль о былых временах, когда предки их покоряли государства, пройдя такие места, по которым пройти даже теперь едва ли мыслимо. Надо зорко следить за этой силой, живущей пока мирно в Средней Азии, но могущей стать грозной в руках какого-нибудь нового лихого завоевателя, которому кто-нибудь напомнить о былых подвигах его предков. Попытки поднять азиатов делаются, а Андижанское нападение на наших туркестанцев, хотя и бывшее неудачным для нападавших. все же знаменательно, ведь, напали на стрелков туркестанских, боевая слава которых высоко ценится в Средней Азии до сих пор; — надо внимательно следить за всем, что делается в Бухаре и частях Туркестана с нею соприкасающихся, а то прозеваем нарождение опасности и в Средней Азии, как это уже сделано было на Дальнем Востоке.

При встрече меня посланцем бека я чуть было не сделал ошибки в церемониале, который для этого существует. Проехав по жаре верхом верст 30 и увидев почтенного чиновника бухарца, я быстро освободил правую ногу и только начал слезать, как С. схватил меня за ногу и чуть не насильно вложил в стремя мой кончик сапога. На мой удивленный, безмолвный вопрос, ответил: не надо вам слезать раньше бухарца. Я послушал его и слез очень недовольный только тогда, когда бухарец-чиновник с низкими поклонами, прижимая обе руки к груди, подошел ко мне с приветствием от бека.

Отпустив чиновника после достархана, им мне предложенного, я спросил С. о причине, побудившей его меня задержать в седле и о которой я отчасти догадался, так как, прослужив в Туркестане года полтора, знал немного сартовские взгляды на чинопочитание. Оказалось, что все, что я проделах по совету С., надо было для нравственного воздействия на толпу, которая зорко следила за мной, и если бы я слез ранее чиновника-бухарца с лошади, то был бы в глазах её ниже его; молодчина С. вовремя меня водрузил на моего коня и спас положение своего командира и престиж русского в глазах бухарцев.

Отдохнув, отдал визит беку, у которого вторично был мне предложен достархан, а при везде во дворец бека трубач бухарец играл какой то сигнал, а два барабанщика изо всей силы били в барабаны. Поговорив о путешествии, выпив чаю, поели чудного бухарского плова из баранины, заели его изюмом и конфектами из бараньего сала, последнее я узнал на 4-й день пути, так как в нашем достархане, который возили всегда вперед на наш ночлег были и конфекты, испортившиеся от жары и пахнувшие горьким бараньим салом; в свежем виде это вкусное лакомство, похожее на свежую соломку, но необыкновенно волокнистую, белую и сладкую в меру.

Дальнейший путь наш шел до 5-го дня экскурсии, ничем особенно не выделяясь, только встречу нам делали все скромнее, и достархан, который бухарцы возили вперед на следующую остановку после того как мы его отведывали, делался все грязнее, а конфекты из бараньего сала так прогоркли, что мы их выбросили собакам. Проникнувшись доводами С. по поводу необходимости поддерживать престиж русских, я сделал С. замечание, что он ничего не делает для поддержания его, конечно, сказал это шутя, но результат получился удивительный; на следующих встречах, а их делали почти в конце каждого нашего перехода, меня поразило многолюдство встречающих свит и какое то раболепство даже. Заинтересованный такой переменой в настроении бухарцев, я высказал о том мое удивление С. Оказывается, ларчик просто открывался: бухарцы, зная что едет большой и важный офицер (я командир батальона), все менее обращали внимания на офицера, сопровождаемого такой малой свитой; не могли они никак понять, почему меня сопровождает всего 40 человек охотников. После моего разговора с С. по поводу неудовлетворяющих меня со стороны бухарцев встреч, С. на вопрос одного бухарца: почему у меня такая малая свита, ответил ему: мой командир очень строгий офицер, а что его сопровождает такое малое количество солдата, то это произошло от того, что он, за малейшую провинность карает расстрелянием или повешением, и вот по дороге он многих казнил. День был базарный, конечно, слух о моей свирепости пошел гулять по базару и достиг бека, ну а последствия оказались налицо: огромная свита у встречающих меня чиновников и приемы подобострастные у бека, да толпа бухарцев, провожавшая меня на другой день с бесконечным количеством всяких азиатских любезностей: чистый достархан и 2 венских стула, которые после достархана везлись вперед на ночлег мой, чтобы там служить мне и С. сиденьем во время достархана, служили доказательством того, что газета востока — базар разнес обо мне далеко известие о моей строгости и знатности. На одной из остановок мы испытали довольно сильное землетрясение, так что пришлось выскочить из дома, который, будучи построен из сырцового кирпича, дал огромные трещины. По всему пути, по которому пришлось ехать, всюду были видны: необыкновенное плодородие почвы и страшная бедность населения, которое беками доведено до полного обнищания. В Бухаре бекства отдавались на откуп бекам, которые, чтобы пополнить то, что они платили в казну Эмиру, выжимали из населения бекства все, что возможно, не забывая себя конечно. Бухарцы представляют из себя народ, который остался тем же, чем был при Тамерлане, да того к нему не прикоснулась цивилизация, за исключением потребления в огромном количестве пива, которое им пришлось по вкусу, да нашей водки, которую они тоже облюбовали, но ее пьют осторожно. Все мои поползновения расспросить бухарцев о их жизни, не приводили ни к чему, так они нас дичились, а, может быть, отчасти и боялись, особенно после рассказов С. о моей жестокости и очень уж многоречивого разговора с ними переводчика сарта, взятого из Самарканда, который по свойственной его племени жадности к деньгам, вероятно, все делал, чтобы возбудить в бухарцах еще больший страх, с целью получить побольше подарков от бека. Милый мой С. советовал сарта прогнать, уверяя меня, что мы обойдемся и без него, так как он сам говорит по-бухарски; я немного усомнился в этом, и С. дал мне скоро возможность убедиться в том, что это сомнение было основательно. На одном из ночлегов я захотел молока и попросил его мне купить. С. вышел из дома исполнить мою просьбу, а я остался в нем, отдыхая на походной кровати и скоро услыхал сначала свист, рассекаемого взмахом нагайки воздуха, а затем громовой голос С.: «Эй, амлекдар, сейчас достать молока для полковника!» — выглянув в окно, я увидел такую картину: расставив свои длинные ноги, помахивая нагайкой, стоял С., перед ним амлекдар (нечто похожее на нашего сельского старосту), видимо напуганный и не понимавший ничего из того, что ему говорилось знавшим отлично бухарский язык С. Сцена была удивительно комична, я ожидал только, что все окончится тем, что С. будет наглядно показан способ доения коровы на ком-нибудь из солдат, но неожиданно явился сарт переводчик и все разъяснил к общему удовольствию, а С., придя ко мне заявил, что молоко сейчас  принесут. Я его спросил: «а как же Вы объяснили бухарцу о том, что вам надо молока?» — А по-бухарски, ответил не смущаясь С., не заметив моей насмешливой улыбки.

Конечно, после всего мною виденного, убедившись в отличном знании туземного языка С., я был несказанно обрадован, когда оказалось, что в команде нашелся солдатик, отлично говоривший по-сартовски и могущий вполне хорошо объясняться с бухарцами. Переходы средины нашей экскурсии были полны огромного удовольствия, так как было не так жарко; виды на окружающая нас горы были восхитительны; арча (вид хвойного дерева) достигала огромных размеров и была необыкновенно красива на фоне горных массивов. На одном из переходов до перевала через Патта-Гисарский хребет, мы видели следы очевидно бывшего сильнейшего землетрясения, после которого все пространство пути на расстоянии около 3—4 верст было покрыто массой кучами набросанных глыб, оторвавшихся от гор, стоявших большими отвесными стенами справа и слева нашего пути. Пройдя с трудом между ними, мы увидели чудную долину, в которой нашли кишлак, а поблизости от него виноградники, где с удовольствием поели чудного сладкого винограда.

Дальнейший наш путь шел через горные хребты, отроги Патта-Гисарскаго, покрытого вечным снегом, который слегка тает только в конце мая, июне, июле и начале августа, а затем замерзает на 8 месяцев.

Как то странным кажется первое время пребывания в Туркестане, что реки летом полноводны, а в остальное время года воды в них мало бывает, и она только временно прибывает после обильных дождей. Как и в начале пути все поля, по которым шла наша дорога, были сплошь обработаны, видна была ку­куруза, клевер и даже хлопок и виноград; все говорило о плодородии почвы, и казалось, что в таком рае людям должно было житься хорошо и привольно, но поборы чиновников, доходившие чуть ли не до грабежа, делали свое дело, и бухарцы влачили жал­кое, нищенское существование рабов. На одном из переходов через отрог Патта-Гисарского хребта нам пришлось переходить по снегу, а так как переход был труден, то мы и не успели спуститься в долину и заночевали на снегу вблизи кишлака. Хотя нам бухарцы и предлагали переночевать у них, но боясь получить какую-нибудь болезнь или набраться всяких насекомых, я с командой решили переночевать на снегу, и тут то наши суконные мешки оказали нам услугу: забравшись в них, подостлав немного клевера, мы сладко заснули; было тепло, несмотря на 8° мороза, н можно было даже раздеться. Утром, правда, пришлось перенести неприятный холод во время умывания и одевания, но зато потом мы насладились чудным видом солнечного восхода, при котором горы, покрытые снегом, представляют чуд­ную картину. Переход этот был последний по горам, дальше следовал путь по равнине до самого Керки. В г. Шир-а-баде, главным городе бекства, я сделал дневку, что было необходимо для немного притомившихся людей и главное лошадей, в непривычных солдатских руках сильно уставших при вьючном способе перевозки тяжести. Осмотренные вьючные лошади вновь показали преимущество болгарского вьючного седла, которое совсем не натерло лошади спины и только слегка стерлась шерсть на ляшках задних ног, это произошло от того, что пояс, удерживающий вьюк от того, чтобы при спуске с горы вниз вьюк не слезал на шею лошади, был сделан не шерстяной, каким он должен был быть, а полотняный. Охотники прошли почти 300 верст отлично, благодаря опанкам и тренировке их С., постоянно до экскурсии нашей сновавшим по Туркестану с разными поручениями моими и другого начальства. Пройденный путь оказался вполне проходимым не только для пехоты, но и для артиллерии и кавалерии, и обозов, а прокормить отряд даже с корпус можно было свободно.

В Шир-а-баде я видел войска, обученные нашими инструкторами. Бек захотел мне ими похвастаться и приказал командиру батальона показать учение. В назначенный мною час батальон был готов и началось учение, которое было комично. Начать с того, что в войске бухарском служат солдаты, начиная чуть ли не с 15 лет и до 50, одетые в подобие наших пехотных мундиров старой формы с погонами, на которых можно было видеть №№  всех полков русской армии. Офицеры и унтер-офицеры были с палками, все эволюции сомкнутого строя делались по сигналам, причем впечатление получалось таково, будто трубач есть командир батальона, а не тот толстый, видимо, ничего не знавший бухарец, который был мне представлен, как командир этого карикатурного батальона.

Но что всего комичнее было, это боевое учение, которое заключалось в том, что люди строились в 3 шеренги: первая быстро отделялась от строя, и люди, рассыпавшись на 1/2 шага друг от друга, ложились, после чего часто прикладывались и, делали вид, что стреляют, вторая затем быстро к ней под­ходила вплотную и тоже стреляла с колена и наконец третья шеренга подходила к первым двум и стоя стреляла, после чего по сигналу все три шеренги, словно бесноватые, начинали колоть воздух, очевидно представляя себя в роли колющих врага.

Оставшись доволен храбрым бухарским батальоном, я их поблагодарил по-русски, после чего бедняки вояки побрели в свои землянки, служившие им казармами, все под звуки сигналов того же командира-трубача. Надо отдать справедливость офицерам и унтер-офицерам бухарцам, что для того, чтобы сделать такое учение, какое мне было показано, надо было употребить массу труда. Конечно, в боевом отношении это было не войско, а пародия на него. Служить это комичное войско только для того, чтобы сопровождать бека по бекству, когда делаются сборы десятины. Бедные жители боялись своих вояк ужасно, и одно известие, что бека сопровождают сарбазы, приводило всех в ужас, так как голодная команда брала все даром, что ей надо было, чтобы пропитаться.

На переходе к Керкам на поле я увидел человек 20 бухарцев, бегавших словно сумасшедшие по полю. Переводчик уехал, спросить было не у кого, я тогда обратился к моему знатоку бухарского языка С., чтобы он расспросил, что это за люди. Скоро получился ответ, что это сумасшедшие. Усомнившись в этом, я сделал вид, что верю объяснению С., но, как только подошел переводчик, я ему сказал, что видел, как сумасшедшие люди бегали на свободе по полю; переводчик, удивленно на меня поглядывая, начал меня расспрашивать, где и когда я это видел. Я ему рассказал виденное, и оказалось, что это были бухарские мальчики, ловившие перепелов, для чего они надевают на себя белый балахон с длинными рукавами, просовывают в них палку и когда становятся между солнем и перепелом, то от них получается тень на земле, похожая на ястреба; перепел, желая избежать опасности, убегает, и гонимый бухарцем-ястребом, загоняется им в силки, где и запутывается; за день каждый мальчик налавливает их штук по 100 и продает по копейке штуку; хохотали мы с С. во всю, а оказалось, что произошло все потому, что сумасшедший назы­вается по бухарски дывана, а перепел быдана, и знающему так хорошо бухарский язык, как С., немудрено было ошибиться. При переходе от Шир-а-бада в Керки жара была нестерпимая; переход был большой, шли целый день, пить хотелось невыносимо, казалось, что все благоразумие нас покинет, и мы набросимся на арычную воду, но вдруг С. закричал радостно: г-н полковник, сейчас напьемся кумыса, и понесся к 2 юртам, стоявшим на совершенно голой от растительности земле; я тоже пришпорил своего коня и когда подъехал к юртам, то увидел, что С. пьет что-то из глиняной миски, и вид у него самый блаженный. Допив какое то питье, он еле мог выговорить: «кумыс, да какой холодный». Я. было, думал, что он рехнулся и испуганно следил за ним, когда он полез со своей миской в огромный глиняный кувшин ведер в 20 емкостью, стоявший на самом солнцепеке. Взяв из рук С. миску с чем то густым и белым, я приложил ее к губам и когда попробовал, то, не отрываясь, осушил ее до дна. Вот прошло 12 лет, как это случилось, а я до сих пор помню то сладостное чувство, которое испытал, когда выпил кумыс, оказавшийся не только не горячим, но даже слегка холодноватым; оказывается, что кувшины, в которых стоял кумыс, были глиняные, сильно пористые, что и было причиной такого состояния кумыса. Напоив солдата, передохнув слегка, мы собрались тронуться в путь. Я достал несколько рублей и крикнул в юрту, чтобы дать деньги, бывшей там женщине, как вдруг между полами из юрты протянулась красивая женская рука, на которой я и С. увидели рукава белого платья. Одна и та же ужасная мысль сразу мелькнула у нас обоих: прокажённая женщина (они носят в Туркестане всегда белые одежды и ходят с открытым лицом)! Вся прелесть выпитого кумыса была забыта, нас стало тошнить, а в голове бродили мысли одна другой ужаснее. Не знаю, до чего мы дошли бы, но вдруг вернулся наш переводчик, узнавший о причине нашего нервного состояния от меня. Оказалось, что благодетельница, напоившая нас кумысом, была не прокаженная, а туркменка: женщины туркменки тоже носят всегда белое платье. Сразу же вся тошнота прошла и мы, выпив кумыса еще по чашке, двинулись в путь на Керки, куда и прибыли вечером. Конечно, милая тур­кестанская семья 9 и 14 батальонов нас встретила, приютила, накормила и даже заставила потанцевать; оказалось, что у них в тот день танцевальный вечер.

На другой день, осмотрев людей, лошадей и вьюки, нашел, что лучшим оказался болгарский вьюк — самар, а хуже всего казенные. Молодцы охотники прошли путь превосходно, ни один не отстал, не потерь ног и не был болен. Опанки оказались превосходной обувью, особенно когда приладить их хорошо на ногу, для чего их сначала намачивают, а затем на теплую портянку, одетую на ногу, надевают и дают на ней высохнуть. Пригонка эта делает опанок отличной походной обувью. Все части ступни отлично выдавливаются на мокрой коже и, когда опанок высохнет, получается отлично пригнанная по ступне обувь; немного соломы под подошву и в опанке идти прекрасно, легко, не жмет и удобно. Весь путь до Керков оказался отлично проходимым для всех трех родов оружия. Вьюки же оказались лучшими те, которые были проще по конструкции и особенно все спутники экскурсии признали хорошим болгарский вьюк, удобным и для вьючки на него горного орудия.

Да, кстати, вспоминаю эпизод с испытанием вьюка Скобелева, предназначенная для перевозки раненых: получив приказание испытать его, я приказал заведывающему хозяйством испробовать вьюк и дать свое заключение об удобстве перевозки на нем раненых в тех случаях, когда для перевозки их не будет чего-нибудь более удобного. Через несколько дней приходит заведующий хозяйством и докладывает с отчаянием в голосе, что это не носилки, а что то невозможное и что на них нельзя перевозить не только тяжко раненых, но и здоровых. Я попросил мне показать способ навьючки раненых на верблюда, не понимая, почему это оказалось так плохо. Привели верблюда, Скобелевские носилки были уже на нем, тут же стояли со смущенными лицами 2 солдата-линейца, изображавшие тяжело раненых и видимо не особенно довольных, что попали на эксперимент с погрузкой в качестве раненых. Приказав показать мне способ погрузки, я стал смотреть, что будет. Оказалось, что верблюда для удобства укладки раненых на вьюк, заставили сначала лечь. Верблюд опустился и, поджав под себя ноги, безучастно поглядывал на всех его окружавших, подозрительно отрыгивая жвачку, которую иногда разозлившись выплевывает на своего недруга. После этого обоим линейцам, у которых была сделан перевязка, словно они ранены в руку и ногу, приказали ложиться на носилки одному с одной стороны верблюда — другому с другой. Бедняги безропотно полезли, но на лице их виден как бы испуг от чего то предстоящего им. Я спросил о причине, и они оба запросили им не делать перевязки рук и ног, так как они ими должны держаться за носилки, на которых их уложили. Конечно разрешения на это бедняги не получили: ведь, они оба изображали раненых, и надо было видеть их опечаленные лица, нисколько не возбудившие ни у меня, ни у других никакого сострадания, а вызвавшие только смех и название им «трусы и бабы». Поместив бедных раненых на носилки на верблюде, заведующий хозяйством приказал поднять верблюда, а в головах у него для чего то стать нескольким солдатам. Я молча глядел на эту предосторожность и все работы заведующего хозяйством и еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, так как только теперь понял, что страх бедняг мнимо раненых не напрасен. После энергичного понукания со стороны вожака верблюда последний поднялся быстро, сначала на задние ноги, отчего бедняги раненые стали вываливаться вниз из носилок, но быстрый толчок при вскоке верблюда на передние ноги, заставил их совершить сальто-мортале в воздухе, и хорошо, что были поставлены у головы верблюда предусмотрительным заведущим хозяйством солдатики, подхватившие на руки показавших клоунский прыжок трусишек и баб, как мы их заранее окрестили, иначе быть бы им обоим с каким-нибудь увечьем.

Возмущенный явно, по его мнению, никуда негодным Скобелевским вьюком, заведующий хозяйством тут же высказал свое мнение о нем: надо ответить в штаб округа, что для перевозки раненых носилки никуда негодны, так как только калечат людей, разрешите, г-н полковник.

На это получил от меня ответ: нет, погодите, дайте я проделаю сам укладку раненых, по своему. Бедняги акробаты поневоле с не особенно довольным видом ждали повторения эксперимента с их укладкой. Приказав снять носилки (их 2-е по одной с каждой стороны вьюка) и положить их на землю, я приказал на них лечь раненым, носилки поднять, привязать к вьюку, уравновесив их мешочком с песком, после чего обрадованные раненые сразу же заболтали весело, что вьючить их так, как я показал, куда безопаснее и способнее. Нужно было видеть лицо моего заведующего хозяйством, тут же признавшего, что такая простая вещь не пришла ему в голову, и согласившегося, что вьюк, при отсутствии лучшего, вполне может служить для перевозки раненых, о чем и донести следует в округ.

Ю. А. Л.

Текст воспроизведен по изданию: Ю.А.Л. Воспоминания о Туркестане / Военный сборник. 1914, №11