Туркменцы (Туркоманы), обитают на западной границе ханства и ведут кочевую жизнь в палатках. Они носят барашковые шапки с красным суконным верхом, как русские казаки. Чиновники их надевают иногда, в честь хана, хивинские шапки. Кафтаны их узки и достают только до колен; из приготовляемого ими-самими сукна делают они свою зимнюю одежду; летом же носят кафтаны из китайки, приготовляемой в Персии. Панталоны их покроем подобны турецким, из аладжи (полосатой материи); Туркменцы носят короткую рубашку, красные юфтяные сапоги, на фасон киргизских, и сильно шнуруются. Они почти единственно живут грабежом и воровством, и для этого употребляют аргамаков. Когда в 1825 году хивинская армия напала на несчастный русский караван и принудила его отступить с большею потерею товаров, Туркменцы отняли у Хивинцев и Каракалпаков все похищенные товары, назначенные для отвоза в Бухару и на которые с жадностию бросилась вся армия, как скоро отряд, сопровождавший караван, отретировался. При споре, возникшем но этому поводу, Турменцы обругали хана, который, узнав об этом, приказал повесить 10 туркменских аксакалов. После этого 200 кибиток Туркменцев откочевали на берег Каспийского Моря, разрушив, на дороге, в окрестностях Ташгауса, два базара и угнав скот. Ташгауса они однакож не могли взять. Жены Туркменцев прилежны и искусны в рукодельях. Они ткут ковры, попоны, тонкую армянину (из верблюжьей шерсти), поясы, сукно, и делают войлок. Мужчины холят своих прекрасных лошадей и хищничествуют.Каракалпаки (Черношапочники), кочуют более всего около горы Айбугур и на правом берегу Аму-Дерья. Богатейшие из них окружают двор стенами; в этом маленьком укреплении они держат запас хлеба, а в окрестностях сих магазинов проводят зиму; летом же перекочевывают с места на место. Они одеваются как Киргизы, но шапки носят хивинские. Зимняя одежда их шьется из русского сукна; летом они носят армяки, вытканные из верблюжьей шерсти. Многие Каракалпаки постоянно поселены в Хиве, где не имеют собственных домов, а живут на счет султана; они носят шелковые  платья и посреди кочующих земляков своих принимают важный и гордый вид.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Было совершенно темно, когда я очнулся. В несколько мгновений припомнил я себе все случившееся со мною до моего беспамятства, но не так-то легко было мне разгадать свое настоящее положение. Я хотел приподняться и тут только почувствовал, что связан по рукам и по ногам; нестерпимая боль в плече напоминала мне о моей ране. Но где же я? Вокруг меня было темно, и я не мог сомневаться в том, что нахожусь внутри какого-то строения; притом и воздух казался мне душен и отличен от того чистого, которым дышал я столько времени прежде. С величайшим усилием приподнялся я несколько целым туловищем, и по всем направлениям почувствовал прикосновение чего-то твердого и холодного. Страшная догадка, от которой кровь застыла у меня в жилах, упала снежным комом на мою голову. Мне представилось, что напавшие на меня киргизы, видя меня столь долго в беспамятстве, по всей вероятности сочли меня мертвым и похоронили заживо. На несколько мгновений, эта мысль совершенно подавила своею тяжестью всю мою душевную энергию: в безмолвном в бездейственном отчаянии опустился я опять на землю. Мало-по-малу, однако снова возвратилась ко мне, если не бодрость, то по-крайней-мере, деятельность. С бешенством, подкреплявшим силы мои, метался я во все стороны и везде встречал однообразное, непреодолимое препятствие. Вопль отчаяния вырвался из груди моей; вслед за тем, кто-то схватил меня за ногу, и я услышал весьма явственно слова, сказанные по-киргизски незнакомым мне голосом: молчи, или убьют тебя. Этот не слишком приветливый голос показался мне в эту минуту так сладок, что у меня как будто целая гора спала с груди. В первую минуту радости, я даже и не подумал о том, что нахожусь в плену у дикарей, и что быть может, одна только смерть освободит меня из тяжкой неволи. Всякое положение казалось мне сносным в сравнении с ужасом быть заживо похороненным. Повинуясь таинственному голосу, я лежал  смирно, тем более, что малейшее движение причиняло мне почти нестерпимую боль. Вокруг меня все снова затихло. Через несколько времени, однакож, желание объяснить себе свое положение преодолело слабость, и я с величайшим трудом начал подвигаться вперед, не приподнимаясь от земли и упираясь в нее локтями и затылком взамен ног и рук, которые так крепко были связаны, что я не мог ими пошевелить. Каждый вершок пути стоил мне чрезвычайных усилий; наконец удалось мне вылезть из моей загадочной темницы.
Я так долго находился в совершенной темноте, что обыкновенный ночной мрак не мог уже мне препятствовать видеть вокруг себя, и с одного взгляда я открыл что нахожусь внутри могильного памятника, подобного тем о которых я уже прежде говорил. Заходящая луна золотила лучами своими землю, перед отверстием служившим вместо двери. По киргизскому обыкновению, место, где зарыт был покойник, обозначалось невысокою грудою камней, между которыми оставалась некоторая пустота, и в эту-то пустоту киргизы запрятали меня, как вязанку дров. Немудрено было, в самом деле, счесть себя заживо похороненным. На земле лежали три человеческие фигуры; по неподвижности их, я догадался, что они спят, или по-крайней-мере, не замечают моего появления между нами. Мысль об освобождении себя из плена тотчас же сверкнула в голове моей. Мне пришло в голову множество слыханных мною прежде рассказов о том, как пленники почти всегда успевают уходить от киргизов, пользуясь их беспечностью, которой доказательство было у меня перед глазами. Я не знал только, как освободиться от проклятой веревки, которою разбойники, должно признаться, мастерски связали мне руки и ноги.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Сарты, коренные жители страны, относились до правившего в конце прошлого столетия хана Ильтезера к подчиненной народности и очень много страданий испытали из-за насилия узбеков. До этого времени страна делилась на несколько маленьких княжеств, которые имели собственных владельцев, или инаков, из рода узбеков. Отчасти они были слишком слабыми, чтобы держать в узде своих разбойничьих соплеменников, а отчасти существующая тогда общая грабительская система соответствовала их наклонностям. Но после того, как хан Ильтезер, стремящийся к самодержавию, кинжалом и виселицей убрал с пути всех этих князей вместе с их сторонниками и сильнейшими предводителями, а для укрепления своей власти раздал все государственные службы сартам, от которых он по праву мог ожидать больше приверженности, то узбеки враз потеряли свою былую власть и значимость. Этому примеру последовал и его брат Мухаммед-Рахим, который также велел истребить целые семьи узбеков и присвоил их владения. Поскольку до сих пор все чиновники, за исключением кушбеги, относятся к роду сартов, то они образуют теперь более сильную народность. Торговля и промысел и без того находятся почти исключительно в их руках, к тому же многие из них имеют значительные землевладения. Их находишь расселенными по всему ханству, но — преимущественнее — в южной части.
Узбеки все еще очень гордятся своим происхождением, хоть и без всяких преимуществ; они также расселены по всему ханству, в основном в городах Гурлен, Китай, Мангит, Ходжайли и Кунград, а также в их ближайших окрестностях. Земледелие — их основная отрасль для добывания продуктов питания, но многие занимаются также рыболовством и охотой. Они любят жить в войлочных палатках, которые устанавливаются рядом с их земляными избушками или во дворах. Жители северной части ханства называют себя арал-узбеками, т. е. островными узбеками, или же, по крайней мере, аралами, поскольку вся местность к северу от реки Лаудан отделена рукавами Амударьи от остальной части ханства как остров. Племя кунград считалось самым выдающимся, потому что хан относился к нему.
Число живущих здесь персов ежегодно увеличивается из-за часто предпринимаемых туркменами и хивинцами набегов в Персию. Они являются здесь почти единственными рабами после того, как русские, жившие здесь в рабстве, получили в 1840 году свободу. Многие из персов купили себе свободу и осели здесь, потому что им не разрешено возвращаться на родину; таким образом, число живущих здесь свободных персов постепенно заметно возросло. Они занимаются в основном садоводством и земледелием, а также шелководством.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Вот уже пять недель не кануло капли дождя на поля южного Дагестана, а засуха есть величайшее из бед в жарком климате, особенно если она падет весеннею порою. Она лишает тогда все дышащее настоящего и будущего пропитания, пожигая пажити и жатвы. В краю, где перевоз хлеба из других областей или очень затруднителен или вовсе невозможен, голод есть неминуемый наследник неурожая. Азиятец искони живет день до вечера, не вспоминая, что было третьего дня, не заботясь, что случится после-завтра; живет именно спустя рукава, потому что лень и беспечность — его лучшия наслаждения. Но когда бедствие, которое он полагал за тридесять невозможностей от себя, вдруг расступается под его ногами, когда «завтра» становится «сегодня», он пробуждается опрометью, начинает плакаться, что нет средств, или роптать, что не дают ему средств, вместо того чтобы искать их; шумит, когда надобно действовать, и увеличивает опасность испугом в той же мере, как он уменьшал ее неверием. Можете теперь вообразить, каково было уныние в Дербенде, когда ранние жары своим палящим дыханием стали пепелить надежды купца и земледельца, а почти все жители Дербенда, вместе земледельцы и купцы, распахивают свои участки наполовину под пшеницу, наполовину под марену.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Усталая буря ушла в пещеры Лезгистана; чуть слышно было, как она ворчит за горами. Облегченные от груза облака улеглись по вершинам, а вершины гасли без зари, потому что солнце исчезло в туманном западе без прощанья. И вот, изгороды стали чаще, сады гуще, кой-где проглядывали высокие, соломой крытые, кровли домов из зеленого потопа плодовых и шелковичных дерев. Вся дорога перерыта была деревянными водопроводными жолобами. Вода сочилась, струилась, журчала везде. Наконец, у стопы огромной, зеленью подернутой горы, на повороте в теснину, по обеим сторонам небольшой речки, открылось мне местечко Куткаши. Так как всякой дом окружен особым садом для шелководства, то селение растянуто и разбросано на несколько верст, без всякого порядка, без улиц, кроме проезжей дороги. Переехав по мостику речку, я должен был, несмотря на усталость, добраться до самого конца местечка, чтобы, во заведенному здесь обычаю, предстать перед светлые очи бека, одного из наличных владетельных князей Куткашннского магалла. Дом его, кроме величины, ничем не отличался от обывательских; за то обнесен был каменною стеною, и у ворот возвышалась небольшая из плит с перилами площадка. Фонтан кипел с нею рядом. Спрыгнув с коня, и отдав подержать ружье, потому что представляться с ружьем за плечами считается в Азии неучтивостью, я взошел на ступеньки эстрады, на которой сидел со своими приближенными бек, наслаждаясь прохладою вечера и вечным наследием восточных владетелей, — бездельем. По месту, в средине полумесяца, мне нельзя было ошибиться, к кому обратить обычное приветствие. Все встали, и молодой, едва ли двадцатилетний бек, очень красивой наружности, очень учтиво, но довольно холодно отвечал на мой селям. Заметно было, что он не устал еще разыгрывать важность горского князька, хоть это худо мирилось с нагольною овчинною шубою, накинутою на плеча. Впрочем не думайте, что нагольная шуба, окрашенная сверху копотью ольхи, может служить предосуждением богатству или знатности. Ни мало. Горские власти не прихотливы, и грозный хан охотно завертывается в тулуп из косматых овчин наровне со своим нукером. Амирам-бек, — кажется так его назвали, — пригласил меня садиться, и мигнул, чтобы подали трубку, но я отказался от того и другого: мне крепко хотелось на боковую. «Прошу одной кровли на ночь и трех лошадей на заре», сказал я беку: «кроме этого душа моя не имеет нужды ни в чем, — только в вашей благосклонности».
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Однажды, когда знойное Дагестанское солнце спускалось за вершины Кавказа, холодея как-бы от прикосновения к вечным его снегам, множество народа стремилось на небольшую площадь Кубинскую. Одни шли туда пользоваться, по обыкновению, свежестью вечернего воздуха, другие толковать о городских новостях; но большая часть спешила  посмотреть на зрелище, всегда привлекающее любопытных, — на казнь преступника. Площадь наполнилась народом, и вскоре из главной улицы показалась скромная процессия: два или три человека вели одного, чтобы, по приказанию хана, вынуть ему глаза. Исполнители казни были нукеры (служители) Шейх-Али-хана, так же как и осужденный. Они привели товарища своего на середину площади, связали его, повалили на землю, и прикатили тяжелое бревно, — инструмент, употребляемый тогда для этой страшной операции, чтобы заставить несчастного открыть глаза, которые он сжимал, как-бы надеясь спасти тем свое зрение. Народ с трепетом смотрел на приготовления и на страдания нукера. Уже несчастный почти задыхался под тяжестью бревна, сдавившего ему горло, и два железные крюка готовы были лишить его глаз, как вдруг раздалось громкое — Хабарда, хабарда!—посторонитесь, посторонитесь! Толпа расступилась, и исполнители казни увидели перед собою ханского племянника, Аббас-Кули.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Я никогда не видывал Лорда Байрона, и он показался мне чрезвычайно привлекательным. Было что-то очаровательное в его виде и манерах; физиономия его была не столько правильна, как выразительна и благородна; невозможно было не заметить его чела — белого, чистого и гладкого, как алебастр; небольшие светлорусые усы придавали нечто мужественное нежным чертам его, имевшим выражение несколько женоподобное; темноголубые глаза его навыкате, казалось, плавали в сладострастной влажности, которой удивляемся мы у женщин чувствительных и слабых нервами. Под его кожею, чрезвычайно тонкою, видны были длинные голубые жилки, которые, извиваясь пониже его лба и около вискрв, показывали обращение крови в его венах. В улыбке его, как в улыбке Наполеона, было нечто очаровательное; но едва улыбнувшись, он  делал какую-то странную ужимку, как дитя, которое сердится, или избалованная женщина, которая хочет немножко помучить мужа или любовника. Бонапарте тоже улыбался как-будто случайно. Веселость его начиналась с важности, и оканчивалась важностию, что, по словам Г-жи де Сталь, производило самое странное действие. Гордость этих людей непозволяла им вполне предаваться радости, которая казалась им недостойною их. Кудрявые волосы Лорда Байрона начинали седеть. Трудно было расслушать что он говорит, особенно в конце фраз: он привык говорить стиснув зубы, и когда он оживлялся, слова в его устах производили звук неясный, какой-то смешанный шум. Что касается до его физиономии, то один только скульптор, Торвальдсен, схватил главные черты лица его, и мраморный его бюст, который я видел у Г. Дугласа Нинкерда, довольно удачно изображает голову Байрона; но оттенки, цвет, нежность, тысячи изменений выражения, которыми отличалось это лице — этого ни один живописец не передал и никогда не передаст. Одежда его была странна и прихотлива; он ходил в нанковой вышитой куртке, под которою виден был белый пикеевый жилет, едва застегнутый, в широких нанковых брюках, сжатых в подъеме, в тонких сапогах, а иногда в штиблетах; белье его всегда было чрезвычайно тонко и отогнутый воротник рубашки открывал всю его шею. Этот необыкновенный костюм дополняла широкая шляпа из Тосканской соломы. Лорд Байрон терпеть не мог нечистоты, любил даже изысканность, чрезвычайную разборчивость и щегольство.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Османская империя Греция

Как и в самом Китае, в Маньчжурии обращается единственная разменная монета – медная (точнее сплав меди, цинка и олова). Это так называемые чохи, круглая монета с квадратным отверстием посредине.
На лицевой стороне надпись обозначает года правления царствующего императора, на оборотной при нынешней династии маньчжурскими буквами стали обозначать название монетного двора, где отлита монета. Китайское название этих монет цянь 錢, маньчжурское цзихá (у дахур и солонов цзяhá, чжаhá). Счет этих монет и отношение их к серебру отличается большим разнообразием и в самом Китае, так что напр., в Пекине одна монета, правда немного больших размеров, идет за двадцать номинальных чохов, а в Калгане каждая монета считается за один номи­нальный чох. То же самое, но, конечно, в меньших размерах, мы видим и в Маньчжурии. Именно в ней существуют три счета чохов. Два первых счета по связкам. Первый счет – на так называемые да-цянь (большие чохи <大錢>), цзин-цянь (столичные чохи <京錢>) и дун-цянь (восточные чохи <東錢>) – существует в северной и средней Маньчжурии, т. е. в Цицикарском и Гириньском цзянцзюньствах. В этом счете каждая мо­нета считается за два номинальных чоха. При этом в сотне номинальных чохов всего 49 монет, а в тысяче – 490 монет, или 980 номинальных чохов, отчего и образовалось техническое слово «цзю-па» <jiu-ba =  - примечание С.Сидоровича> (980) < Неточность. jiu-ba - специальный «коммерческий» символ, обозначающий 98 - 九八 в обычном написании. Существовали также специальные символы для чисел 94, 95, 96, 97, 99. Изначально эти термины использовались для обозначения скидки при платежах медной монетой вместо серебряных долларов, предоставлявшейся плательщику ввиду нехватки чохов в обращении. Позднее эта скидка стала уже традицией – В.Б.>. Эти 490 монет и образуют связку в тысячу номинальных чохов (и-дяо-цянь <一吊錢>), которая обыкновенно называется дяо <吊>; для удобства счета чохи нанизываются столбиками, разделенными узелками и перехватами веревочки. Во всякой связке 6 таких столбиков, по 3 с каждой стороны: крайние (верхние) по 49 монет (100 ном. чохов), остальные по 98 (200 номин. чохов) .
Полный текст

Метки к статье: 19 век Китай