| |
|
|
» КУРОПАТКИН А. Н. - ЗАВОЕВАНИЕ ТУРКМЕНИИ. Поход в Ахал-теке в 1880-1881 гг
|
|
|
Весьма симпатичные своею храбростью, гостеприимством, любовью к своей земле, текинцы имеют и много отталкивающих качеств. Они жестоки, вероломны, лгуны, завистливы и прожорливы. В числе их пословиц находятся следующие: «Кто взялся за рукоять сабли, тот не ищет более никакого предлога». «Туркмен на лошади не знает ни отца, ни матери». «Где город, там нет волка, где туркмен, там нет мира». В физическом отношении туркмены весьма богато одарены. Они высоки ростом, атлетического сложения, чрезвычайной физической силы и выносливости. Все взрослое мужское население суть воины и для слабых соседей — воины страшные. Сотни некогда цветущих деревень и теперь еще лежат в развалинах по северной границе Персии. Сильно страдали от набегов туркмен также Афганские, Хивинские и Бухарские владения. Сбор партий на аламан начинался после полевых работ в сентябре и продолжался до мая. В начальники каждой партии выбирали сардара, которому и повиновались беспрекословно, в чем, идя в набег, давали клятву. Величина партий от 150 человек доходила до 1,000. Текинские партии состояли из конных и пеших людей. На каждых двух пехотинцев брался один верблюд. Оружие текинцев состояло из кривых шашек, которыми наносились страшные удары, пик, пистолетов и ружей самых разнообразных систем: фитильных, курковых, охотничьих двустволок. Тактика нападения соображалась с противником. При нападении на узбеков Бухары и Хивы туркмены бросались в шашки на нукеров (род регулярной конницы в составе гарнизонов пограничных пунктов Бухары и Хивы), или завязывали с ними перестрелку и затем, отступая, наводили на сидящую в засаде пехоту. Отправляясь на аламан в Персию, где всякая пограничная деревня окружена высокою глиняною стеною, брали с собою складные лестницы для штурма. Скрываясь до наступления темноты, туркмены в сумерки внезапно врывались в деревню, стараясь поспеть к минуте загона в деревню скота; лезли па стены, резали сопротивлявшихся, вязали беззащитных. В то же время скот отгонялся в заранее условленное место. В случае неудобной для конного набега местности, туркмены спешивались, подползали ночью к стенам и на рассвете штурмовали их по лестницам. Во всех этих набегах у туркмен выработалась чрезвычайная способность к одиночному бою холодным оружием, а также способность и любовь к бою ночью. С этими их военными качествами нам и пришлось считаться под стенами Геок-тепе. Безнаказанность многочисленных аламанов, безнаказанность увода в плен тысячей пленных и нескрываемый страх, внушаемый текинцами населенно Хивы, Бухары, Персии и Афганистана, дали текинцам право считать себя храбрейшим в свете народом и развили в них чрезвычайную гордость. Несколько одержанных побед над многочисленными войсками хана Хивинского и шаха Персидского дали им право считать себя, кроме того, народом непобедимым. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» ГЕЙНС А. К. - ОЧЕРК БОЕВОЙ ЖИЗНИ АХАЛТЕКИНСКОГО ОТРЯДА 1880–1881 гг.
|
|
|
Перед вечером по отряду пронесся слух, что неприятель опять выходит из крепости через западную стену и скрывается за песчаными курганами. Вскоре полученное начальниками предупреждение о том же подтвердило действительность слухов. Текинцы, не владея хорошими огнестрельным оружием, решились, как видно, с целью приравнять свою силу нашей, действовать исключительно по ночам, которые, укрывая их от выстрелов до столкновения в рукопашный бой, давали им больше шансов надеяться на успех, как численно превосходящей силе. Все верили, что нападение на нас будет, и вечером стали готовиться к отпору. Двукратная проба их вылазок ознакомила с системой их действий и показала, что дорого приходилось платить за слабые места. Настала ночь, но ночь не лунная; сквозь мрак не дальше шестидесяти шагов только мог быть открыт осторожный противник. Сидя за насыпью, чередные стрелки чутко наблюдали впереди лежащее место; стройно, беззвучно стояла в рядах за траншеей первая линия и в строю же, щетиною выступив штыки к краю траншеи, дремали и спали, прикрывшись войлоком, резервы. Текинцы, конечно, знали, что сбор их замечен и что их ждут теперь и ждали прежде, поэтому и старались разнообразить выбор пунктов для нападения. Едва догорела заря заходящего солнца и быстро наступившая темнота скрыла даль, как текинцы, сбросив, по обыкновению халаты и выйдя из-за курганов и большого подковообразного укрепления собрались близ него у юго-западной части крепости в сплошную массу, затем тронулись к ручью на фронт траншеи, соединяющей все левые оконечности подступов. Это дерзкое движение на хорошо обороняемую линию начали они почти бегом, затем часть их, припав к земле, а часть, пригнувшись, с ятаганами в руках, начали тихо, без шума подвигаться к цели (В беседе с текинскими старшинами, собранными однажды в Асхабаде, автор, проверяя некоторые неразъясненные вопросы, вызывал и от них рассказы о действиях с противной стороны в дни крупных столкновений.). Между тем наши сторожевые, не видя и не слышала ничего среди тихой, беззвучной степной ночи, вдруг были поражены неистовым криком; в первую секунду, не видя врага, казалось, что сама ночная мгла, без помощи людей, издала этот громкий широко раскатившийся вопль… «Рота пли!.. рота пли!..» послышались в ответ громкие команды во всей линии, и загрохотавшие залпы, замелькавший блеск ружейных огней, ракет с башни, ракет из траншей, встретили текинцев уже поздно, в упор, у ручья. Свист картечи из шести орудий, фланкировавших эту линию со Ставропольская редута, и гром, поднятый всеми батареями по крепости, заглушали воодушевляющей текинцев воинственный крик: алла! алла! Не смотря на то, что с первой секунды почувствовали текинцы прием совершенно другого рода, что нигде одиночная торопливая пальба не указывала на застигнутых врасплох, стало быть, и места легчайшего прорыва, не смотря на сильный огонь, который в момент появления их запестрил землю белыми рубашками убитых и раненых, начиная ото рва фланкирующей батареи до Охотничьей калы, текинцы продолжали делать усилия прорвать нашу линию. Наконец, сосредоточившись в большую массу перед Мортирною батарей № 2-го и правее ее (со стороны нападающих) удается осадить 11-ю роту Ставропольского полка; но под взмахами их ятаганов рота не бежит и при слабом свете восходящей луны завязывает жаркий бой: командир роты поручик Руновский и Мортирной батареи штабс-капитан Ростовцев, окруженные текинцами, рубятся, обливаясь кровью из своих головных ран, рубится артиллерийская прислуга и, шаг за шагом, с боем уступает свое место 11-я рота. Но и положение текинцев, ворвавшихся в этот узкий промежуток, делается невозможным с появлением из резерва молодецкой 10-й роты. Залп, другой и текинцы кидаются назад. Много, очень много трупов прикладывает неприятель к прежним, уже бежит он по полю, а картечь, пули и ракеты, шипя и извиваясь, словно огненные змеи, догоняют толпы бегущих. «Один Бог знает, сколько беды наделала нам артиллерия в эту ночь!» сказал между прочим безмеинский старшина, рассказывая про это дело. Он насчитывает, что во время этой вылазки они потеряли до 1,500 ранеными к убитыми. Дело этого дня можно считать главной победой, как по отличной технической работе во время боя, так и по последствиям. Какая была цель главных участников этого нападения мервцев – ударить на передовою линию наших войск – неизвестно, только возвращение их без трофей и большого количества товарищей было одною из побудительных причин к решению немедленно оставить крепость, но и это, как видно, не обошлось им дешево; если в Денгли-тепе и не раздавались победные крики, зато там не (было и спокойствия; с нашей позиции слышны были на северной стороне шум, похожий на ссору большой толпы народа, и даже ружейные выстрелы, что намекало на большие раздоры в лагере противника. Выдвинутые ружья из бойниц Ширванского редута, стрелки наши, притая дух, вслушивались во все происходящее за стеною. Все разговоры вблизи и громкие возгласы вдали отчетливо отдавались в передних траншеях (В передних траншеях правого фланга находился переводчик, который сообщал обо всем слышанном, а о важном, доносил начальнику фланга): «Прощай, моя родная земля!» вскрикивал женский голос, «здесь оставляю я моего убитого мужа и двух сыновей»... «Что, вы, как свиньи, перекопали землю»? кто-то со злобою обращался к нам, «что вы, все прячетесь? идите-ка сюда – мы вам покажем»... «Не торопись, землячек» шепотом отвечали солдаты, услышав перевод сказанного: «зайдем – не рад будешь».... «Ну, что ж наделало твое обещание вырезать русских? – раздражительно заговорил голос за стеною – «лучшие люди легли, а успеха нет и все это ни к чему не поведет». На это последовал короткий ответ, ускользнувший от переводчика. «А так ты такой храбрый.... пойди-ка сюда...» закричал первый голос, «пойди сюда, я тебе задам!». Ссора была полная. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» РЖЕВУСКИЙ А. - ОТ ТИФЛИСА ДО ДЕНГИЛЬ-ТЕПЕ
|
|
|
«В 1861 году, после неудачного похода в Мерв, окончившегося разгромом персидских войск, туркмены стали особенно смелы. Собрался значительный аламан (скопище для набега) и отправился на хищничество в деревни, соседние с городом Мешедом. Здесь аламан был застукан, многие перебиты, а остальные захвачены в плен. Этих последних было до ста человек. От шаха последовало распоряжение доставить пленников в Тегеран, и вот их, в цепях на руках и ногах, прикованных по нескольку человек к одному железному пруту, погнали пеших в Тегеран, отстоящий за 1,000 верст от Мешеда. Шах, желая успокоить население столицы, недовольное постыдным поведением значительной армии, уничтоженной в Мерве, приказал всех пленных казнить перед городскими воротами; министры придумали, для большего наслаждения публики, привязать пленников к городской стене и начать их расстреливать с расстояния 300 шагов. Понятно, что сарбазы (регулярная пехота), никогда не обучавшиеся стрельбе и вооруженные кремневыми ружьями, не в состоянии были попадать в живую мишень, поставленную так далеко пред ними, и удовольствие расстреливания могло продолжаться до вечера, подвергнув самым адским мукам несчастных туркмен. Все посланники, узнав о таком варварском распоряжении, немедленно сделали представление об отмене такой казни. Но было уже поздно: казнь состоялась, только сарбазов подвели ближе; несмотря на это, расстреливание все-таки продолжалось до вечера. Некоторые пули попадали не в пленников, а в веревки, которыми они были привязаны. Тогда развязавшиеся подходили и садились перед сарбазами, в надежде скорее расстаться с жизнью вблизи сарбазов, чем у стены, так как на пощаду им надежды не было. В 1875 году правителем Хоросана назначен был родной брат нынешнего шаха. Хоросанские власти задумали ознаменовать его прибытие в город Мешед, столицу Хоросана, жертвоприношением из пленных туркмен. Для этого приготовили 20 человек, а когда новый правитель прибыл, то пленников подняли поочередно на штыки в его присутствии и в виду всех властей и множества людей, собравшихся для приветствования брата шаха. Какова должна была быть нравственная мука пленников, можно представить из того, что последний из них, когда дошла его очередь быть поднятым на штыки, попробовал предложить за себя выкуп в 2,000 туманов (по курсу 8,000 руб.); но его предложение не было принято. Надежды его рушились, и ему пришлось идти, чтобы быть заколотым. Но он не дошел: смерть застигла его раньше, — и пред новым правителем и всем собравшимся синклитом он упал мертвым... Некто Б., участвовавший при постановке телеграфных столбов англо-индийской компании через персидские владения, рассказывал следующий пример, случившийся на его глазах. При нем состоял переводчик-персиянин, нанятый им в Астрабаде; при его помощи по крайней мере можно было объяснять рабочим, что от них требовалось, и работа быстро подвигалась вперед. На одном из переходов, на горизонте, показалась кучка всадников, повидимому приближавшаяся к работающей партии. Едва приблизилась конная партия настолько, что явилась возможность различить личности отдельных всадников, как вдруг проводник заметно оробел. Между наездниками был один одетый весь в красном, вынувший из кармана какую-то бумагу и прочитавший содержание ее громким голосом, результатом чего было покорное со стороны переводчика опущение на колени. Красный верховой слез с лошади, вынул из ножен кривой нож, подошел к ставшему на колени переводчику, вонзил нож повыше гортани и быстрым поворотом к себе перерезал горло. Правосудие совершилось, поставив в безвыходное положение Б., оставшегося среди народа, которого ни он не понимал, ни его не понимали, и до сих пор не зная, за что была произведена подобная быстрая расправа. Разумеется, имея соседями народ, отличающийся такими нравами, несмотря на то, что уже в Персию все-таки заглянул луч цивилизации, обыкновенно смягчающий народную жестокость и внушающий более рациональные взгляды на человеческую жизнь, и туркменам неоткуда было брать примеры мягкосердечия, а потому и свирепость у них совершенно первобытная.» Петрусевич в вышеупомянутой статье приводит следующие образчики туркменских нравов. «На острове Ашур-Аде, где помещается наша морская станция, жил постоянно в прежнее время старшина или хан, выбранный из прибрежных аулов туркмен-джафарбаев, которые признавали и признают над собою власть русских. У этого хана, помещавшегося на острове, в кибитке, были двое сыновей: один десяти, а другой шести лет. Старший из них был скромный и, повидимому, кроткого нрава и не пользовался особенною любовью отца, а младший, по имени Сардар, свирепый как дьяволенок, был его любимцем. Он находил великое удовольствие в причинении страданий всему живому и приходил в неистовство, когда ему что-либо не удавалось. Однажды он захотел уничтожить курицу. Курица от преследования мальчика забилась под сарай, откуда мальчуган не мог ее достать; бросившись на землю, он в бессильном бешенстве принялся колотить по земле руками и ногами, крича: «дайте курицу, дайте курицу!» Отец, вышедший из кибитки и видя своего любимца в таком исступлении, приказал исполнить его желание. Поймали первую попавшуюся курицу и отдали мальчику, который, свернув ей шею, оторвал голову и, бросив разорванную птицу на землю, немедленно успокоился; отец, присутствовавший при этой сцене, погладил его по голове, прибавляя: «Ай хороший мальчик! Ай хороший мальчик!» Этот же маленький шестилетний дикарь предлагал отцу украсть золоченые рамы с картины у одного из жителей Ашур-Аде, воображая, что они золотые, а отец радовался, видя, что в мальчугане развиваются сами собою все хищнические склонности. В 1867 году губернатор астрабадский Муль-кара, захватив одного из влиятельных лиц туркмен-атабаев, какого-то Шаваль-хана, ни в чем неповинного, расстрелял его. Зимою атабаевцы напали на деревню сурхан-келя, лежащую всего в двадцати верстах на север от Астрабада, на самой границе Астрабадской провинции, за которой уже начинаются туркменские кочевья. Несмотря на оказанное им сопротивление, туркмены взяли деревню, разграбили ее, перерезав многих жителей и набрав пленных, в число коих попал и сын Абдус-Семет-хана, владельца деревни. Когда туркмены вернулись к себе, то жена Шаваль-хана, расстрелянного астрабадским губернатором, явилась к предводительствовавшему туркмену Султан-Мамед-хану Авгану и потребовала, чтобы молодого сына, владетеля деревни Сурхан-Келя, отдали в ее распоряжение, так как он ей принадлежит. На вопрос Султана-Мамед-хана о причине такого требования и на чем основывает она свои права на пленника, женщина отвечала: «Он персиянин; моего мужа расстреляли персияне, и я хочу отомстить за его смерть». Султан-Мамед-хан ответил: «женщина, ты права, и возьми персиянина». Жена Шаваль-хана взяла пленника и, вырезав собственноручно ему живому сердце из груди, бросила труп на съеденье собакам. Находившийся в походе против хивинцев переводчиком Ибрагимов, в своих заметках о хивинских туркменах сообщает, что если кто-либо из туркмен увезет дочь сеида (так называются потомки пророка Магомета, рассеянные на всем востоке) и вступит с нею в связь, то похищенную отбирают общими силами и предают позорной казни. Так, например, привязав ее за косы к хвосту лошади, пускают ее в табун, или раскаленным железом прожигают половые части несчастной, или же, связав руки и ноги, бросают в реку и т.п. Но лучше всего обрисовывается обоюдная жестокость туркмен и персиян из следующего рассказа Боде. Начальник Фендереского округа Астрабадской провинцш Мирза-Наги-хан влюбился в туркменскую девушку коджакского рода. Сначала отец и все близкие родные не соглашались на этот брак; но чего не делают деньги! Получив богатые подарки, отец замолк и согласился на увоз дочери, которая сама отвечала благосклонностью Мирзе-Наги-хану. Род коджаков, узнав об увозе, одной девушки из их среды, счел себя жестоко оскорбленным и сначала грозил отомстить оскорбителю, но потом, не имея средств к этому, успокоился, выжидая только удобного случая. Прошел год. Мирза-Наги-хан, полагая, что гнев племени уже утих, позволил, согласно обычаю, молодой своей жене отправиться к родителям. Она поехала к ним в родной своей одежде, в сопровождении многочисленной свиты. Но едва только они подъехали к шатрам своего племени, как ее туркмены схватили, повели на верх ближнего кургана и в глазах родных истерзали в куски. Мирза-Наги-хан был приведен этим в неистовство и поклялся мстить туркменам, но также принужден был выжидать и очень долго, потому что весь род коджаков, опасаясь его мщения, откочевал в Хиву. Прошло несколько лет, и откочевавшие не возвращались. Тогда Мирза-Наги-хан написал к ним письмо, с приглашением занять прежнее место; в письме он признавал себя виновным в том, что не уважил их обычаев, и говорил, что теперь они могут возвратиться спокойно, восстановив свою честь казнью девушки, которую он увез. Коджаки поверили и возвратились, но не успели они еще разбить хорошенько своих шатров, как Мирза-Наги-хан налетел на них, разнес все их кочевье и, захватив шестьдесят женщин, привез к себе, где немедленно предал их всех казни». Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» ТРИОНОВ К. К. - В ГОСТЯХ У ХАНА НАСР-ЭДДИНА
|
|
|
В то время коканский базар был самый богатый во всем Туркестане. Там можно было найти все, что производила страна, и, кроме того, привозные товары из России, Персии, Англии и Индии. На местные изделия, напр., ковры, шелковые ткани, мозаичные изделия из бирюзы, каракулевые халаты и медные изделия чеканной работы цены были баснословно дешевые. Продвигаясь от давки к лавке, мы прошли почти весь базар и попали в мясные ряды, где около одной из лавок собралась очень волнующаяся и кричащая толпа. Когда мы подъехали, толпа расступилась, и мы увидели ужасную картину. Посреди грязной, немощеной улицы, в громадной луже крови валился труп только что зарезанного молодого сарта. Он был бос, почти голый. На нем ничего не было, кроме коротких полосатых шаровар, доходящих до колена. Голова почти отделилась от туловища, держась лишь на хребетном столбе, руки связаны на спине, лица не было видно, так как он лежал, уткнувшись лицом в землю. Оказалось, что сегодня хан уже разбирал судные дела и всех приговоренных к казни привели на базар и заперли в одну из пустых мясных лавок, откуда они, а их было 6 человек, чрез двери и щели в деревянной степе лавки, смотрели на казнь и переговаривались с родственниками, торопясь проститься и передать последние приказания, пока еще не дошла до них очередь быть зарезанными. Отсутствие ли женщин и детей, или по тупой покорности судьбе, но на лицах как самих осужденных, их родственников, так и праздной толпы не видно было ужаса; все болтали, кричали, и некоторые даже смеялись! Около зарезанного и уже застывшего трупа стоять высокого роста и кривой на один глаз палач, одетый в красный ватный халат, с засученными рукавами. Одна из рук и очень тонкий, немного кривой и длинный нож, который он держал, были запачканы в крови. Палач изредка лизал с ножа человеческую кровь и косил свой единственный глаз на публику, желая подметить, какое это производит впечатление. Ему хотелось бы возможно более устрашить ее, чтобы она была щедрее. Палач определенного содержания и даже поштучной платы, как у нас, не получал и жил на взятки, получаемые от родных казненных. У сартов голов не рубили, а людей резали по тому же способу, как они режут баранов, т. е. лезвие очень острого и тонкого ножа протыкается с одной стороны шеи на другую и затем быстро протягивается вперед, так что если нож был воткнут между шейными позвонками и сонными артериями, то при движении ножа вперед артерии перерезались и получалась огромная рана, и смерть наступала почти мгновенно, но если палач был недоволен подарком, то он прорезал только переднюю часть горла, и казненный мучился долгое время, храпя и истекая кровью. Казнь остальных воров была приостановлена, так как их родственники и далее сами потерпевшие отправились с подарками к хану просить о смягчении приговора, и скоро приехал придворный, объявив, что хан заменил смертную казнь отрубанием пальцев левой руки, что откладывается до следующего дня. По рассказам палача, вору отрубает пальцы тот же палач, у тех же мясных лавок, пользуясь тем же топором и тем же обрубком дерева, которые употребляются в той лавке при рубке бараньего мяса. Руку, у которой палач отрубил пальцы или всю кисть (тоже смотря по взятке), сейчас же окупают на секунду в котелок с кипящим бараньим салом и затем оперированного отпускают на все четыре стороны. В кипящее сало опускают изуродованную руку не с целью увеличить боль и страдания казнимого, но для предупреждения гангрены, и, по их словам, после такого варварского лечения, рука заживает быстро и без особого лечения. Казни же знатных лиц, особенно важных преступников, или посажение на кол всегда обставлялись особой торжественностью и производились на дворцовой площади. Для посажения на кол приговоренного привязывали к арбе, перегнув его пополам, а к другой арбе, такой же самой высоты, привязывался длинный, толщиною в две руки, заостренный кол, и эту арбу шесть человек накатывали на преступника, а палач направлял острие кола, который сразу влезал на поларшина в тело казнимого, при чем последний после короткого крика впадал в беспамятство, тогда его и кол, в него всаженный, отвязывали от обеих арб, кол поднимали и вставляли его толстым, тупым концом в яму и укрепляли в вертикальном положении. Через некоторое время сознание возвращалось, казненный кричал, конвульсивно шевелился и тем помогал колу еще глубже войти в его тело, и так повторялось до тех пор, пока кол не повреждал каких-либо важных внутренних органов, или казненный не исходил кровью. Тут также, как и в описанных выше казнях, все зависело от ловкости палача, т. е. от полученного им подкупа. При желании подолее помучить кол направлялся не прямо по направлению к желудку, а в бок и он упирался в ребра, и тогда казненный мог жить, сидя на коле, более суток. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» ДЖ. А. МАК-ГАХАН - ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА ОКСУСЕ И ПАДЕНИЕ ХИВЫ
|
|
|
Заметки американского журналиста о завоевании Россией Хивинского ханства в 1873 году... Однажды я сел на коня и отправился в Хазар-Асп, где был радушно принят полковником Ивановым. Во время обеда ему доложили что пришла женщина с жалобой. — Пойдемте со мной, сказал полковник, обращаясь ко мне: — Увидите любопытную вещь. Так как обычный порядок судопроизводства был прерван бегством губернатора, то обыватели Хазар-Аспа стали приходить для разбирательства своих ссор и с просьбами о защите к полковнику Иванову, который облечен был здесь высшею властью. Мы вышли в большой портик, который, как я уже говорил, служил приемною залой, воссели на ковре, и полковник вступил в роль судьи с приличным случаю выражением сериозности и даже важности на лице. Женщину ввели во двор, который был фута на три ниже портика где мы сидели. Просительница вошла держа за руку олуховатого на вид парня лет 14ти и, кланяясь на каждом шагу чуть не до земли, обратилась к полковнику, принимая его за Кауфмана и называя его Ярым-падишахом; титул этот полковник принял с полным достоинством. Это была старуха прикрытая невзрачным хивинским халатом. Единственная принадлежность туалета отличающая костюм ее от мужского был высокий белый тюрбан который носится всеми хивинскими женщинами. Она с низкими поклонами подала полковнику небольшой подарок, состоявший из хлеба и фруктов, и стала излагать свою жалобу. Дело было в том, как объясняла она, что у сына ее — указывая на приведенного с собою неуклюжего малого, — украли невесту. — Кто же украл? спрашивает полковник. — Да вор собака - Персиянин; мой собственный раб; он свел моего же осла и на нем увез девчонку. Чтоб изчахнуть ему, окаянному! — Так он, значит, совершил три кражи: украл осла, девушку и самого себя, перечел полковник с деловым видом. — Ну, как же он украл девушку? Силой ее увез? — Уж конечно силой: разве она не была невестой моему сыну? Да разве какая девушка доброю волей убежит от своего жениха c собакою-рабом? — А кто она? Как вы ее обручили с сыном? — Она также Персиянка. Я купила ее у Туркмена который ее только-что привез из Астрабада, и заплатила за нее пятьдесят тилль. Должно-быть собака-раб приворожил ее, потому что как только она его увидала, так бросилась ему на шею, плача, рыдая и уверяя что он был ее товарищем и другом с самого детства. Я, конечно, побила ее хорошенько за эти бредни. Женить на ней сына я хотела через несколько дней; но как только подошли Русские, так хитрая девчонка и подговорила раба бежать с ней. Теперь уж они верно поженились. — Ну так что же я могу для вас сделать? — Разыщите и отдайте жену моему сыну, а мне раба и осла. Полковник сказал ей с улыбкой что посмотрит что может для нее сделать, а теперь она может идти. Она ушла, пятясь все время назад и кланяясь на каждом шагу до земли самым почтительным образом как при дворе. Видно было что не в первый раз пришлось ей приносить жалобу судье. Но сын ее не получил никогда обратно своей невесты, ни ей не разыскали ни раба, ни осла. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» В. МАРКОЗОВ - КРАСНОВОДСКИЙ ОТРЯД
|
|
|
Между тем далее терять время было совершенно невозможно. Оставалось прибегнуть к некоторому насилию, как к последнему, более или менее вероятному, средству для своевременного начала движения. Поэтому, после небольшой внушительной речи туркменам, немедленно последовали и внушительные дела. В обращении начальника отряда, которое тут же переводилось во всеуслышание, между прочим указывалось на то, что все они были свидетелями самых точных и аккуратных денежных расчетов наших с балханскою чарвою за верблюдов, работавших между Михайловским постом и Таш-Арватом, равно как и за тех, которые везли груз отряда во время движения последняго в Кизил-Арват, что всем туркменам ведомо предложение наше производить полуторную плату, против существующей в крае, за добровольный срочный наем верблюдов и прочее, но что так как однако же все это не подвинуло дела, то мы постараемся обойтись без их услуг. Объявлялось также во всеобщее сведение, что отныне мы будем продолжать платить за наем верблюдов лишь балханской чарве, за остальных же платить не станем, при чем те вьючные животные, которых пригонят нам, так сказать, по доброй воле, будут принадлежать их хозяевам и, по миновании надобности, будут возвращены по принадлежности, верблюды же, добытые с употреблением оружия или вообще силы, будут затем считаться собственностью нашего отряда. Хозяевам верблюдов, добровольно пригнавших, разрешается оставаться в отряде при своих верблюдах, в качестве верблюдовожатых и с получением кормового рациона в натуре. После этого приказано было роте обезоружить и арестовать присутствовавших приезжих туркмен. Атабай Назар-батыр был раздет и в присутствии всех чувствительно наказан казаками, оружие же его и лошадь были отданы в собственность Ата-Мурад-хану. Из присутствовавших при этом туземцев было выбрано восемь человек, между которыми трое принадлежали к числу туркмен, прибывших в Таш-Арват из Бугдаили и Шаирды. Людям этим велено было немедленно ехать в свои аулы и оповещать народ о виденном и слышанном от начальника отряда. Последний, отпуская этих выборных, успел. также обратить их внимание на то, что если, не смотря на все предпринятое с нашей стороны, нам не удастся пойти в глубь степи, то уже конечно, с помощью наших морских перевозочных средств и верблюдов нашей чарвы, мы не встретим препятствий для движения за Атрек, в чем туркмены, разумеется, нисколько не усомнились. Одновременно с выездом выбранных туркмен выступили из Таш-Арвата и казаки. Одна полусотня пошла на поиски по дороге на Шаирды, а другая была направлена в район кочевок балханской чарвы, — во-первых для приведения в совершенную известность числа имеющихся у них верблюдов и принятия их в свое ведение, а во-вторых, для обеспечения названной чарвы от нападения озлобленной против нее иноплеменной чарвы, которой наши туркмены все еще сильно побаивались. Выбор людей для рассылки по степи был сделан заранее и основывался на том, чтобы выбранный имели в числе заарестованных какого-либо родственника или, по крайней мере, близкого человека. Такой залог, вместе с оставшимся в отряде собственным оружием посланного, должен был оказать значительное влияние на него и служить побуждением к тому, чтобы он уговорил своих соплеменников откупиться от русских ценою каких нибудь 300 — 400 верблюдов. Заметим при этом, что потеря оружия для туркмен, как и вообще для всех воинственных народов Азии, конечно имеет значение не одной только материальной утраты. Она, разумеется, имела для них и другую, еще более чувствительную сторону, на которую мы тоже имели право полагать известную долю надежд, ибо потеря оружия считается у азиатов большим стыдом. Для полноты рассказа упомянем еще, что туркмены, посланные для оповещения народа, имели случай видеть, как арестованные их товарищи работали под наблюдением конвоя. Работа эта, на которую их отвели после ареста, состояла в том, чтобы перевязать часть вьюков из числа заготовленных для предстоявшего похода, обращая их из 10-ти-пудовых в трехпудовые, будто бы для несения этих облегченных вьюков на них, самих же арестованных и им подобных, в случае, если мы будем стеснены в перевозочных средствах. Как ни странным может казаться такой, пожалуй, даже наивный способ острастки, но критику всегда придется принимать во внимание, что туркмен не в состоянии был тогда заниматься математическими расчетами для уяснения себе невозможности передвижения тяжестей на людях при больших расстояниях. Притом же все туркмены того времени конечно бывали близкими свидетелями, до чего жестоко поступают иногда с человеком в известных условиях его жизни. Вообще при этом случае нельзя не привести некоторых фактов, указывающих на полнейшее своеобразие взглядов того туземного населения Закаспийского края, с которым Красноводскому отряду приходилось соприкасаться. Начать с того, что атабай Назар-батыр не только никогда не оставлял русского стана с самого дня расправы, с ним учиненной, и до дня роспуска отряда, но даже перевез семью в Красноводск и сделался вернейшим и преданнейшим нашим слугою. Казалось, наконец, что между ним и Ата-Мурад-ханом не должно было бы существовать искренних отношений, так как последний сделался обладателем почти всего наличного состояния Назара, не исключая нежно любимого им коня, но и этого не было. Назар, вовсе не роднясь с Ата-Мурадом, так сказать, вошел в его кибитку и совершал все последующие походы со штабом отряда, при котором непрестанно находился Ата-Мурад-хан. Последний, будучи весьма добрым человеком, не помышлял однако же о возвращении случайно доставшихся ему коня и оружия своего сожителя, считая все это при надлежащим себе по праву дружбы с сильным равным образом, по тому же праву, священному в глазах туркмен, и Назар ни раза не пытался возвратить свое добро, хотя во всякую данную минуту мог похитить все это с большою лихвою и уйти на все четыре стороны. Так продолжалось дело, пока начальника отряда, за прекрасную и верную службу Назара, не выкупил его достояния у Ата-Мурад-хана и не передал ему обратно. Совершенное несходство с нашими понятиями представляют также удивительные отношения различных туркменских племен между собою. Грабежи, взаимно ими производимые, никогда не считаются ни ограбившими, ни ограбленными за причину, могущую установить дурные соседские отношения. Какие нибудь атабаи, ограбленные, например, джафарбаями, едва мечи вложены в ножны и ружья перестали стрелять, начинают спокойно, без злобы к причинившим горе, глядеть на уводимое у них добро и дружески пожимать руки новым обладателям бывших своих жен и всякого рода богатств, по мнению их, вполне естественно переходящих к тем, которые в данное время сильнее. Но Аллах велик, -придет время, когда он даст силу и джафарбаям, а тогда и они пойдут аламаном и добудут себе сокровища, отняв таковые у тех, кто в данное время будет слабее их, кого Бог захочет покарать их рукою. Туркмены хотя и мусульмане — сунниты, но решительно не фанатики. Тем не менее они глубоко проникнуты истиною ученья Корана, по которому Бог распределяет силу, а потому ее следует уважать и искренно ей подчиняться, сильному же должно служить верно и честно, ибо сила сильного в конце концов перельется в великодушие. В продолжение своей службы красноводский отряд имел множество случаев удостовериться, что самыми надежнейшими его проводниками и разведчиками были люди, предварительно испытавшие на себе в массе или порознь удары судьбы, причиною которых были русские. Таковы были: Ата-Мурад-хан, Назар-батыр и многие другие. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» ПОТТО В. А. - ГИБЕЛЬ ОТРЯДА РУКИНА В 1870 ГОДУ
|
|
|
Ропот сделался общим. Макаров дал знать Рукину. Тот возвратился сам и не без труда восстановил порядок. Напрасно казаки еще раз просили у него дозволения примкнуть к горе и здесь отбиваться. Рукин отвечал, что это будет напрасно, так как без воды и хлеба они защищаться не могут. — Так ведите нас вперед, — кричали казаки: — мы шашками пробьем себе дорогу, довольно с нас сраму, что по вашему приказанию мы бросили верблюдов и коней. — До форта далеко, а путь к морю заперт, — возразил на это Рукин: — пробиться мы не сможем и погибнем даром. Киргизы же обещают отпустить нас с честью. Казаки не верили. — Вспомните, — сказал тогда Рукин, — что наши офицеры остались заложниками в руках неприятеля, и что всякое упорство с вашей стороны грозит им погибелью. Казаки отвечали, что они не виноваты в том, что выдали их офицеров, и что, может быть, теперь их уже нет и в живых. Рукин отвечал, что офицеры живы, но при первой попытке казаков взяться за оружие погибнут непременно. Что происходило тогда на душе уральцев, этого мы объяснить не беремся; но через полчаса казаки молча и угрюмо шли уже вслед за своим начальником к киргизскому стану. Но там ожидало их новое и еще большее унижение. Исса потребовал, чтобы казаки сложили оружие. Даже Рукин посмотрел на него с недоумением. — Я не могу иначе отвечать ни за что, — сказал Тулумбаев в полголоса: — сейчас пригонять ваших лошадей и верблюдов, и кто знает, что может случиться, если и мои и твои люди останутся вооруженными. Лучше послушай моего совета. Один из офицеров отправился к казакам уговаривать их исполнить требование, а между тем Рукин, встревоженный и мрачный, ходил взад и вперед по площадке, где полукружием сидели киргизские вожди. Казаки наотрез отказались повиноваться. Рукин подошел сам и стал угрожать их, что все они, по возвращении в форт, как ослушники, будут преданы полевому военному суду. — Если мы честно, с оружием, пробьемся в форт, — кричали казаки: — то Бог но без милости и батюшка царь простит нам, что мы не пошли в плен к киргизам. Ропот превращался в открытый бунт, и страшное слово “измена” там и сям уже стало ходить по рядам уральцев. Минута была критическая. Тогда урядник Неулыбин вышел вперед и обратился к полусотне со следующими словами: — Братцы! — сказал он: — не хорошо мы делаем, что не слушаем начальника. Сложите оружие; должно быть, нам на роду написано погибнуть, “как с Бекачем” (Князь Бекович-Черкасский, погибший в Хиве в 1717 году.). Простимся друг с другом и умрем честными казаками, а не ослушниками. Некоторые пробовали возразить ему; но речь Неулыбина произвела поразительное действие: после недолгого спора уральцы пришли к заключению, “что воля начальства есть Божья воля, и что против ее идти не приходится”. Тогда, в последний раз перецеловавшись друг с другом, они неохотно стали снимать с себя винтовки, патронташи, шашки и складывать их на указанное место. Человек двадцать киргизов подошли и накрыли казачье оружие большими тяжелыми кошмами, на которых по углам уселось несколько здоровенных ордынцев. He все казаки, однако же, исполнили приказание в точности. Некоторые, человек 17-18, в том числе хорунжий Ливнин, вахмистр Макаров и сам Неулыбин, сдали только шашечные ножны, а клинки, про всякий случай умудрились спрятать в шаровары, пропустив их через карманы за голенища сапог. Когда все это было сделано, Исса свистнул, и толпа киргизов, скрытых до того в засаде, вдруг с диким ревом ринулась на казаков... Первого схватили есаула Логинова и, набросив ему на шею аркан, потащили к верблюдам. Та же участь постигла всех, кто был безоружен: их смяли массой, связали и потом отвезли в Хиву. Но те, которые успели припрятать шашки, выхватили их и защищались отчаянно; хорунжий Ливкин был тяжко изранен и на третий день умер; Макаров, Неулыбин и остальные казаки были частью изрублены, частью покрыты тяжелыми ранами и попали в плен. Рукин только в момент катастрофы сознал свою непростительную ошибку; не желая пережить своего несчастья, он выхватил револьвер и на глазах у всех застрелился; когда он падал, подскочил к нему Исса и ударом шашки разрубил ему голову. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
» ДОЛГОРУКИЙ Д. - ПЯТЬ НЕДЕЛЬ В КОКАНЕ
|
|
|
Казнено было в эту памятную середу семь мужчин и одна женщина: из них четверо за воровство, а трое мужчин и женщина за прелюбодеяние. О последних следует рассказать подробнее. Жила одна женщина в Кокане; муж ее и отец уехали торговать в Кашгар, а она, одинокая, скучала в доме; соседом ее был старик Коканец, который, несмотря на запрещения пророка, пропил все свое небольшое состояние и принужден был, чтобы продолжать пьянствовать, прибегать всяким средствам. Приметил он одинокую женщину и стал ее соблазнять: «приходи ко мне, у меня найдешь молодых людей, повеселишься», и проч. Женщина не устояла и стала ходить к старику, где встречалась с разным народом. Сын старика, десятилетний мальчик, побитый за что-то отцом, в отмщение, донес полиции. Полицейские явились очень ловко и застали в доме старика несчастную женщину и двух молодых людей. По здешним законам всех четырех казнили. Хорош однако сын! Наш хозяин нас очень убеждал посмотреть на одного из казненных, — к стыду нашему должен сознаться, мы поехали. Долго так и носился пред глазами этот съежившийся, обезображенный труп, лежавший в пыли на углу двух крытых рядов базара; а вокруг шум, крик, движение, постоянный говор беспрестанно меняющейся толпы, не обращавшей ни малейшего внимания на бренные остатки казненного; одним словом, рамкой смерти была живым потоком отовсюду бьющая жизнь. Тяжелое было это впечатление и нелегко было отделаться от грустных мыслей которые оно зарождало. Замечательнее всего, что странное стечение обстоятельств связало нас с казненною бедною женщиной. Дня два после памятной середы, вечером пришел к нам, как обыкновенно, Ашир-Ходжа и с таинственным видом рассказал нам следующее, слышанное им, как он говорил, тому назад несколько минут от верных людей: Мальчик донес Раису, что к отцу его ходят на свидание с женщиной двое Русских, высокого роста, живущих не в караван-сарае, как все иностранцы, а на частной квартире. Во всем Кокане только мой зять и я жили в частном доме. Указание на нас было очевидно; но далее, раис, зная как мы были почетно приняты ханом, не решился нас арестовать на месте преступления, а поспешил доложить обо всем хану. Хан якобы решил послать чиновника сказать нам, что мы хотя и гости его, не должны однако злоупотреблять получаемым гостеприимством; проступок наш он нам прощает, ибо мы не знаем коканских законов; между тем приказал раису выследить не бывают ли кроме нас другие на свиданиях у старика, и тогда тех безжалостно арестовать и казнить. Раис так и поступил. Как только мы ушли от старика, вслед за нами пришло двое туземцев. Их всех тотчас схватили и на другой день казнили. Народ, прибавил таинственно Ашир-Ходжа, очень негодует, что Русских прощают, оставляют без всякого наказания, а наших казнят. Полный текст
|
|
|
|
|
|
|
|
|