Зихи — называемые так на языках: простонародном (Volgare — т. е. итальянском), греческом и латинском, татарами же и турками именуемые черкесы, сами себя называют — «адига». Они живут [на пространстве] от реки Таны до Азии по всему тому морскому побережью, которое лежит по направлению к Босфору Киммерийскому, ныне называемому Восперо, проливом Святого Иоанна и проливом Забакского моря, иначе — моря Таны, в древности [называвшегося] Меотийским болотом, и далее за проливом по берегу моря вплоть до мыса Бусси и реки Фазиса и здесь граничит с Абхазией, то есть частью Колхиды. А все их побережье, включая сюда вышеназванное болото и [пространство] вне его — составляет около пятисот миль. Через всю же их землю на восток можно проехать самое большее за восемь дней. Живут они деревнями и во всей стране нет [ни одного] города или укрепленного стенами места, а их самое большое и лучшее поселение — это небольшая долина в глубине страны, называемая Кромук, имеющая лучшее местоположение и более других населенная. Со стороны суши граничат они со скифами, то есть татарами. Язык их трудный — отличающийся от языка соседних народов и сильно гортанный. Они исповедуют христианскую религию и имеют священников по греческому обряду. Крещение же принимают лишь по достижении восьмилетнего возраста, и крестят у них по нескольку человек зараз простым окроплением святой водой, причем священник произносит краткое благословение. Знатные не входят в храм до шестидесятилетнего возраста, ибо, живя, как и все они, грабежом, считают это недопустимым, дабы не осквернять церкви, по прошествии же этого срока, или около того времени, они оставляют грабеж и тогда начинают посещать богослужение, которое в молодости слушают не иначе, как у дверей церкви и не слезая с коня. Женщины у них разрешаются от бремени на соломе, желая, чтобы она служила первым ложем новорожденному, и затем несут его к реке и там купают, не обращая внимания на мороз и холод, весьма обычные в тех краях. Новорожденному дают имя того, кто первым из посторонних войдет в дом после родов, и если это — грек, латинянин или вообще носит иностранное имя, то всегда прибавляют к этому имени [окончание] «ук»;. например — Петро — Петрук, Пауло—Паулук и т. д. Они не имеют письменности и не пользуются никаким алфавитом — ни собственным, ни иностранным. Священники у них служат по-своему, [употребляя] греческие слова и начертания, не понимая их смысла. Когда же случается им писать кому-нибудь, хотя это бывает очень редко, то большею частью пользуются услугами евреев и еврейскими письменами, но чаще передают друг другу вести на словах, через посланцев. Есть среди них знатные и вассалы и сервы, или рабы. Знатные пользуются среди прочих большим почетом и значительную часть времени проводят на коне. Они не терпят, чтобы их подданные держали лошадей, и если случится вассалу вырастить как-нибудь жеребенка, то как только он станет большим, его отнимает дворянин и дает ему взамен быков, присовокупляя такие слова: «Вот это, а не конь, больше подходит для тебя». Между знатными есть много таких, которые имеют вассалов, и все живут без какой-либо зависимости друг от друга и не желают признавать над собою никакого владыки, кроме господа бога, и нет у них ни судей, ни каких-либо писаных законов. Сила или смекалка, либо третейский суд разрешает спорь; между ними. У знатных нередко бывает, что родичи убивают один другого вместе с большею частью братьев. И лишь только один из братьев умрет, другой на следующую же ночь берет жену покойного, свою невестку, ибо позволяется у них иметь даже несколько жен, которые все считаются законными. Лишь только сыну знатного исполнится два или три года, его отдают на попечение одному из слуг, и тот ежедневно его возит с собою на коне с маленьким луком в руках, и как завидит курицу или [другую] птицу, а не то свинью или другое животное, то учит его стрелять, а затем, когда он станет побольше, он и сам охотится за этою живностью в своих же собственных владениях, и подданный не смеет чинить ему никаких препятствий. Сделавшись же взрослыми мужчинами, они проводят свою жизнь в постоянной охоте на диких зверей, но более всего охотятся за домашними [животными] и даже за людьми....
Вообще у них в обычае гостеприимно и с величайшим радушием принимать всякого. Хозяина и гостя они называют «конак», что значит по-латински hospite. По уходе гостя хозяин провожает конака-чужестранца до другого гостеприимного крова, охраняет его и, если потребуется, то отдает за него жизнь как самый преданный [друг]. И хотя, как было сказано, грабеж в здешней стране — такое обычное явление, что на этом деле, казалось бы, заработать им и не грех, однако конакам своим они обычно остаются верны и дома и вне дома [и относятся к ним] с величайшим радушием. У них позволяется лапать девушек, их дочерей [по всему телу] от головы и до ног, особенно в присутствии родителей, хотя полового акта никогда не допускают. А когда чужеземец-конак расположился отдохнуть или же уснет и пробудится [ото сна], эти девушки самым любезным образом ищут у него блох и прочую нечисть, которая составляет присущее тамошнему краю и весьма частое явление. Эти девушки входят в реку [купаясь] нагими на глазах у всех, и тогда можно заметить, что очень многие прекрасно сложены и белы [телом]. Пища их состоит главным образом из той рыбы, которую они называют теперь anticei так же, как в древности [она называлась] у Страбона, в действительности же это — осетры, больших и меньших размеров. А пьют они воду из своих источников, очень полезную для пищеварения. Употребляют в пищу еще и мясо животных домашних и диких; кукурузы и виноградного вина у них нет; много проса и других зерновых продуктов, из которых они делают хлеб и различные кушанья, а также напиток, называемый буза. Они употребляют также вино из меда пчел. Их жилища все делаются из соломы, камыша и дерева, и весьма считалось бы зазорным для сеньора или знатного человека, если б он выстроил замок или жилище с крепкими [каменными] стенами, ибо говорят, что благодаря этому человек обнаруживает свою низость и трусость, неспособность уберечь себя и защищаться, и вследствие этого все живут в вышеописанных лачугах и в деревушках, и нет ни одной, даже самой маленькой, крепости во всей той стране, и хотя встречаются какие-то башни и древние крепостные стены, но их используют для себя крестьяне, так как благородные сочли бы это для себя позором. Они сами каждодневно делают для себя стрелы, даже [находясь] на лошади, и делают превосходно, [так что] немногие стрелы можно найти, которые бы пролетали большее расстояние, чем ихние, с остриями или наконечниками, закаленными наилучшим образом. Знатные женщины у них не занимаются никакой работой, за исключением вышивания и украшения кожаных изделий; они расшивают узорами кожаные кисеты для огнива (о которых говорилось выше) и очень красивые кожаные же кушаки.
Похороны у них совершаются очень странно. Когда умирают знатные люди, они устраивают в поле высокое деревянное ложе, на которое кладут мертвеца в сидячем положении, предварительно вынув у трупа внутренности и здесь в продолжение восьми дней его посещают родные, друзья и подданные, которые приносят различные дары, вроде серебряных чаш, луков, стрел и других предметов. По обе стороны ложа становятся двое из [числа] наиболее близких родственников, пожилого возраста, каждый опираясь на посох, а над ложем по левую сторону стоит девушка со стрелою в руке, на стреле у нее развевается шелковый платок, которым она отгоняет мух от покойника даже в холодное время, длящееся большую часть года в этих краях. А лицом к мертвецу сидит на особом возвышении первая из жен и не отрываясь глядит на мертвого мужа, но не плачет, потому что плакать считается постыдным, и так проводят они большую часть дня, вплоть до восьмого, после чего погребение совершается таким образом: берут очень большое дерево и от самой толстой его части отрубают в длину, сколько следует, затем раскалывают надвое, очищают и вынимают из сердцевины столько, чтобы поместилось тело вместе с частью принесенных даров, о которых говорилось выше. Затем, положив умершего в это углубление, складывают обе половины дерева и несут к месту, предназначенному для погребения, где собирается большая толпа народа. Ему делают так называемую могилу, т. е. земляную насыпь, и чем важнее был [умерший] и чем более имелось у него подданных и друзей, тем выше и больше насыпается этот холм; между тем самый близкий из родичей собирает принесенные дары, и все время раздает присутствующим, и чем более он любил и чествовал покойного, тем менее этих даров хоронилось с ним. Существует также обычай на похоронах великих лиц устраивать некое варварское жертвоприношение, которое представляет собой весьма замечательное зрелище. Берут девушку лет двенадцати или четырнадцати и сажают на шкуре только что заколотого вола, расстеленную на земле, и в присутствии всех стоящих вокруг мужчин и женщин, самый сильный или отважный юноша под своей буркой пытается лишить девственности эту девушку; и весьма редко, чтобы она, сопротивляясь, не вырывалась от него три или четыре раза, и даже еще более, прежде чем быть побежденной. Когда же она, утомленная и обессиленная бесчисленными уговорами и обещаниями, что будет считаться женою, и другими в том же роде, наконец, сдается, храбрец ломает дверь и входит в дом. И потом, как победитель, показывает тут же окружающим ее одежды с пятнами крови, а присутствующие женщины, словно от стыда, отворачивают лицо, притворяясь, что не хотят смотреть, не будучи, однако, в состоянии удержатся от смеха.
Полный текст

Метки к статье: 16 век Кавказ

Ибо доселе при сборе винограда проходили турки через Сом-хити со всякою фалангою своей, становились в Гачианах, на берегу Мтквари, от Тфилиси до Бардави, и на берегах Иори, и на всех этих прекрасных местах зимних, на которых зимою, как в пору весеннюю, косят сено и имеют дрова и воду в достатке, и есть там множество зверя разного и всякого удовольствия. В этих местах становились они шатрами, коням, мулам, овцам и верблюдам их не было числа, и имели житие блаженное — охотились, отдыхали и радовались. И не было у них недостатка. В своих городах торговали, полных пленных и добычей, а наши берега опустошали. С весны начинали идти вверх по горам Армении и Арарата. Также и на лето имели ослабление и отдохновение, сено и поля прекрасные, источники и места цветущие. И так велика была сила их и множество, что сказал бы: вся-де туретчина всей земли там. И никто не упомнит когда-либо их изгнания или вреда, даже от самого султана.
Когда взяли Самшвилде и Дзерна, хроникон был триста тридцатый. В тот год пришла сила султанская и всякая туретчина, человек около ста тысяч, нечувствительно и ловко. Царь же стоял в Начармагеви с храмовыми. Узнав под вечер об их прибытии в Триалети, ночь целую шел в Маслани с полутора тысячью людей, ибо столько встретились ему. К утру пришли турки и случилась битва жестокая в тот день. И с помощью Божией одолели лагерь их. И на склоне дня склонились они к бегству, до того устрашенные и торопливые, что даже на шатров своих сосуды не посмотрели совсем, но торопливость ног своих почтили более имения своего. И так рассеялись по своим странам. Но таковому удивительному бегству их сам царь и войска его настолько не верили, что никто не преследовал совсем, ибо назавтра думали воевать. И забрал Гиорги Чкондидец и Рустави в бытность царя в Мухрани. Хроникон был триста тридцать пятый. Посему-то великая обида приключилась туркам и робость к стоянию в зимних местах. Ибо поразведает царь, которых хочет извести, и нечувствительно нападет и побьет. И так не однажды или дважды, или три, но многажды, как ныне о сем скажем.
Ибо в Тао стали великие турки шатрами, поскольку жесткости зимы и крепостям гор доверились. Царь же искусствовал так: ибо войскам картлийским объявил готовность, а сам перешел в Кутаиси, каковые сотворил бессомнительными. И в месяце феврале известил грузин и месхов, дабы в Кларджети встретили его в условленном месте, а сам с внутренним войском через Хупати прошел берег Чорохи. И сошлись вместе и нечувствительно напали на них, небоязненно с благонадежностью сидящих до Басиани и горы Карнифорской. Ибо хроникон был триста тридцать шестой. Избили множество их бесчисленное и взяли женщин с детьми их, коней, овец, верблюдов и все имение их, которым исполнилось все царство его всяким добром.
И в том же году дочь свою Ката отправил в Грецию в невесты к греческому царю. Ибо прежде этого первородная дочь его Тамара была отправлена им в царицы Ширвана, дабы, как два светила — одна на востоке, другая же на западе, озаряли твердь небесную, от отца принимая солнечное осияние.
И на другой год захватил сыновей Григола, Асама и Шота, и забрал крепость Гиши. И послал сына своего Деметрэ в Ширван с войском сильным в поход. Он же сотворил битвы удивительные, которыми удивил зрителей и слушателей. Захватил крепость Каладзори и победоносным пришел к отцу своему, полный добычи и пленников бесчисленных.
Полный текст

Метки к статье: 11 век Кавказ

В пятницу (джума), т. е. в мусульманское воскресенье, мы обычно отправлялись в мечеть Шах-Абдул-Азим, место паломничества, в 5 — 6 верстах восточнее Тегерана. Здесь мы всегда встречали много женщин, которые совершали свой «зиарет», т. е. паломничество, верхом или на носилках (тах-тараван), которые несли два мула. Богатых персиянок сопровождали верхом и пешком евнухи или мужская свита. Другие, победнее, ехали одни, как обычно тщательно закутанные и с белой хлопчатобумажной сеткой, закрывающей лицо. Однако женщины везде одинаковы, и часто бывало, что, когда поблизости не было ее соотечественников, встреченная нами женщина, если она была красива и молода, стыдливо поднимала покрывало, чтобы приветствовать нас пылким взглядом своих черных, как уголь, глаз, и иногда тихо шептала: «Салам сахеб» («Приветствую вас, господин»).
Во время наших прогулок мы бывали и в садах покойного Фатх-Али-шаха. Все эти сады обнесены высокими стенами. За всегда запертой входной дверью, примерно в трех шагах от нее, находится вторая стена, высотой 7 и длиной 10 футов, которая, если даже открыта внешняя дверь, защищает внутреннюю часть сада от взоров любопытных, так как там в это время могут гулять или сидеть без покрывал женщины.
Ревнивые жители Востока принимают всевозможные меры предосторожности, охраняя своих женщин, но их все же часто обманывают. В одном из таких королевских садов имеется Аби-Сер, или Серд-Аб, т. е. подземный павильон, в который спускаешься по пологому коридору без ступенек. Внизу оказываешься вдруг в просторном помещении с боковыми комнатами, купола которых с оконцами из цветного стекла находятся на уровне поверхности сада. Тут же обставлено с восточной роскошью; стены украшены арабесками ярких тонов, везде бассейны с кристально-чистой водой и фонтаны.
Здесь в прохладных полутемных покоях шах проводил со своими одалисками жаркие летние дни и мог даже купаться. Старый сладострастник приказал устроить здесь приспособление, которое ласкало бы его взор. Из одной верхней комнаты этих подземных покоев (бала хане) прямо в бассейн вела узкая покатая плоскость, т. е. лестница без ступеней, из белого мрамора. Если шах желал искупаться, он садился в прохладную воду бассейна, и по его знаку к нему съезжали по этой плоскости его одалиски, единственным украшением которых была, конечно, естественная нагота. Во время этого спуска обрюзгший развратник мог наслаждаться прелестями своих наложниц. Можно только догадываться, какие здесь совершались оргии, о которых мы, европейцы, не имеем никакого представления.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Персия Российская империя Кавказ Центральная Азия

Как однако любопытно для Европейца въехать в первый раз в восточный город! Все так необыкновенно в своей пестроте, все так занимательно в своем разнообразии, что глаз не знает, на чем остановиться! Грязные кривые улицы наполнены толпами народа: пышность с бедностью, опрятность с нечистотою, неприличие с чванством — так перемешаны, что эта суетящаяся толпа представляет любопытнейшую картину фламандской школы! Домов не видишь, стены скрывают их; разговаривать с кем-нибудь почти нет возможности, шум толпы — все заглушает! Разбросанный по бокам лавки товаров и ремесел, разнообразием своим обращают улицу в ковчег искусства! Тут видишь полунагих хлебопеков, (они обнажены с плеч по пояс); встречаешь полуобнаженных нищих, крикунов дервишей, лентяев ослов, [18] которых иногда не видно под ношею, и едва заметно под седоком; тебя толкают отовсюду и конные и пешие, и терпеливые верблюды, и не-сносные лошаки; на тебя плещут помоями, бросают сор, льют воду, и все это нечаянно, и за все это сердиться не должно . . . Словом, перед тобой такой хаос, что на первый paз ты не можешь отдать себе отчета, где ты?.. Но чтобы предостеречься от всяких неприятностей, которым подвергаешься среди толпы, то когда едешь или идешь по городу, тебя окружают всегда твои слуги, — одни идут впереди и толкают без пощады в стороны все, что встречается на дороге; другие идут с боков, и опять толкают все, приближаемое к тебе любопытством; и наконец остальная свита слуг следует сзади, чтобы тебе не пришлось в свою очередь пострадать от толчков едущего за тобою, а [19] вместе с тем посматривают, чтобы у твоей собственности не оторвали какого-нибудь кусочка, который, охотник до чужого, счел бы лишним для тебя и не лишним для себя. Я не забуду, как это случилось с одним из моих слуг: при повороте в улицу, какой-то мальчишка оторвал у него мимоходом целую полу сюртука с карманом, где думал найти что-нибудь не лишнее; прохожие это видели, смеялись вдоволь, но никто и не подумал остановить вора, преспокойно ушедшего, куда ему вздумалось.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Персия Кавказ

Я не люблю здешних Армян; Татары лучше. У Армян женщины, как отшельницы, собаки у них злые; женщинам у Армян дозволяется говорить только с мужьями. Я слышал однако же, что после первых родин им дозволяется, в необходимых случаях, разговаривать с отцом и с матерью, или по крайней мере отвечать на их вопросы; впрочем они должны хранить вечное молчание, выражаться только знаками, или вовсе не выражать своих мыслей, а главное, избегать присутствия кого-либо, как от ревности мужчин, так и потому, что женщина у Армян считается творением непристойным и нечистым; они не должны сквернить мужчин своим присутствием, и в продолжение всей своей молодости должны скрываться в мрачных подземельях от взора мужчин. Вот до какой степени ревность преобладает этим завистливым народом. Одни старые беспрепятственно лазят из одной норы в другую, как мертвецы, ползающие около своих могил (Иногда, особливо в сумерки, надо весьма осторожно ходить, чтобы не провалиться в ямы, служащие вместо дверей этим землянкам. Здесь вообще мужчины имеют мрачные лица, а женщины печальные и болезненные; черты у Армян продолговатые и лица вообще сжаты.
Ревность к женщинам и скупость мне показались главными чертами характера здешних Армян. Эти две страсти изображаются в их бледности, впалых глазах и беспокойных взглядах.
У Татар лица довольно широки, черты не велики, цвет лица свежий, хотя немного смуглый от солнца и чистого воздуха, на  котором они живут, кочуя летом на горах. Армяне же, как зиму, так и лето, томятся в тесных и сырых пещерах, и от того бледны и желты.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Персия

Эта любопытная записка доставлена в редакцию родственниками почтенного автора ее, покойного генерал-майора Альбранта. В ней рассказывается, каким образом молодой Альбрант, в бытность капитаном кавказской армии, удачно исполнил возложенное на него трудное поручение вывести наших дезертиров из Персии. Генерал Альбрант большую часть своей деятельной службы провел на Кавказе. Во время управления Кавказом князя Воронцова, он находился в звании дежурного штаб-офицера при отряде, проникшем в 1845 году в самую глубь Чечни и разорившем Дарго, и при штурме завала был ранен пулею в правую руку, которая тут же и была отнята. Потом он командовал вторым отделением черноморской береговой линии, но сильно расстроенное здоровье принудило его оставить эту должность. Горячо рекомендованный наместником покойному Государю, Альбрант был назначен комендантом в Шлиссельбург, откуда по собственному желанию переведен снова на Кавказ, губернатором в Эривань, где и скончался. Князь Воронцов в своем представлении так отзывался о генерале Альбранте. "Генерал-майор Альбрант есть самый усердный слуга Государев. Он доказал это и в мире и в войне. Где дело идет о пользах службы, там он всегда примерный а истинный ревнитель ее.... Что же касается до солдат, то они любят генерала Альбранта как отца своего; каждый приезд его есть для них отрада; никто не имеет более искреннего попечения о их нуждах; никто не может лучше внушить им доброй нравственности и пламенного усердия к службе царской
Полный текст

Метки к статье: 19 век Персия Кавказ Российская империя

Император Николай Павлович, по вступлении своем на престол, отправил, в январе месяце 1826 года, генерал-майора князя А. С. Меншикова в Персию с грамотами, где, в самых дружественных выражениях, выражал персидскому шаху желание продолжать мир, основанный на Гюлистанском трактате 1813 года. Вскоре после отъезда князя Меншикова, был послан к шаху генерального штаба поручик Носков с подарками, в числе которых находилась знаменитая «хрустальная кровать» с фонтанами, изготовленная на петербургском стеклянном заводе и возбуждавшая тогда всеобщее удивление. В то время, когда Носков прибыл в пределы Персии, между этим государством и Россией неожиданно произошел разрыв. Сын шаха, Аббас-Мирза, и зять, Алаяр-хан, вопреки желанию своего государя, вовлекли его в несчастную для Персии войну. Вследствие этого, Носков очутился в крайне затруднительном положении и едва не сделался жертвой возбужденного фанатизма персиан; только благодаря быстрым успехам русских войск, ему удалось благополучно исполнить возложенное на него поручение и возвратиться в Россию. Он описал свое путешествие в весьма любопытных записках, печатаемых ниже и сообщенных нам его вдовой. К запискам Носкова приложен, между прочим, и рисунок «хрустальной кровати», доставившей ему столько хлопот и бедствий и воспроизведенный нами здесь в точной копии.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Кавказ Персия

Мой хозяин, свернувшись в клубок, прилег, лицом к земле, между двумя кипами товаров и в смертельном молчании ожидал решения своей участи. Один из туркменов, дикарь исполинского росту, отличавшийся своею свирепостью, открыл его в этом невинном убежище и, приняв, вероятно, за вьюк с постелью, одним ударом ноги повернул на спину. Осман-ага, полагая себя убитым, вдруг растянулся во весь рост, как опрокинутый червь, развивающий свои кольца, к немалому развеселению самого разбойника; потом, не меняя положения, он протянул к нему голову, руки и ноги и, с бледным лицом, неподвижными От ужаса глазами, с торчащею клином бородою и гадко разинутым ртом, стал умолять о пощаде самым отчаянным и негеройским образом. Он хотел тронуть его благочестие, произнося имя Омара и проклиная Али; но хищник казался глухим на все убеждения, обобрал его дочиста, оставив на плуте только рубаху и чалму, из уважения к зеленому ее цвету, и тут же, в его присутствии, надел на себя красные его шаровары и синюю ферязь. Мое платье не могло возбудить жадности, и потому я его сохранил вместе с единственным моим достоянием, парою исфаганских бритв.
Окончив грабеж каравана, хищники разделили между собою пленных, завязали нам глаза и посадили бедняжек на коней, позади всадников. Таким образом путешествовали мы Целый день, пока не остановились ночевать в одном ущелье.; На другой день, когда нам открыли глаза, мы увидели себя  в глухой пустыне, известной одним лишь туркменам.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Персия Кавказ