Вот уже пять недель не кануло капли дождя на поля южного Дагестана, а засуха есть величайшее из бед в жарком климате, особенно если она падет весеннею порою. Она лишает тогда все дышащее настоящего и будущего пропитания, пожигая пажити и жатвы. В краю, где перевоз хлеба из других областей или очень затруднителен или вовсе невозможен, голод есть неминуемый наследник неурожая. Азиятец искони живет день до вечера, не вспоминая, что было третьего дня, не заботясь, что случится после-завтра; живет именно спустя рукава, потому что лень и беспечность — его лучшия наслаждения. Но когда бедствие, которое он полагал за тридесять невозможностей от себя, вдруг расступается под его ногами, когда «завтра» становится «сегодня», он пробуждается опрометью, начинает плакаться, что нет средств, или роптать, что не дают ему средств, вместо того чтобы искать их; шумит, когда надобно действовать, и увеличивает опасность испугом в той же мере, как он уменьшал ее неверием. Можете теперь вообразить, каково было уныние в Дербенде, когда ранние жары своим палящим дыханием стали пепелить надежды купца и земледельца, а почти все жители Дербенда, вместе земледельцы и купцы, распахивают свои участки наполовину под пшеницу, наполовину под марену.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Усталая буря ушла в пещеры Лезгистана; чуть слышно было, как она ворчит за горами. Облегченные от груза облака улеглись по вершинам, а вершины гасли без зари, потому что солнце исчезло в туманном западе без прощанья. И вот, изгороды стали чаще, сады гуще, кой-где проглядывали высокие, соломой крытые, кровли домов из зеленого потопа плодовых и шелковичных дерев. Вся дорога перерыта была деревянными водопроводными жолобами. Вода сочилась, струилась, журчала везде. Наконец, у стопы огромной, зеленью подернутой горы, на повороте в теснину, по обеим сторонам небольшой речки, открылось мне местечко Куткаши. Так как всякой дом окружен особым садом для шелководства, то селение растянуто и разбросано на несколько верст, без всякого порядка, без улиц, кроме проезжей дороги. Переехав по мостику речку, я должен был, несмотря на усталость, добраться до самого конца местечка, чтобы, во заведенному здесь обычаю, предстать перед светлые очи бека, одного из наличных владетельных князей Куткашннского магалла. Дом его, кроме величины, ничем не отличался от обывательских; за то обнесен был каменною стеною, и у ворот возвышалась небольшая из плит с перилами площадка. Фонтан кипел с нею рядом. Спрыгнув с коня, и отдав подержать ружье, потому что представляться с ружьем за плечами считается в Азии неучтивостью, я взошел на ступеньки эстрады, на которой сидел со своими приближенными бек, наслаждаясь прохладою вечера и вечным наследием восточных владетелей, — бездельем. По месту, в средине полумесяца, мне нельзя было ошибиться, к кому обратить обычное приветствие. Все встали, и молодой, едва ли двадцатилетний бек, очень красивой наружности, очень учтиво, но довольно холодно отвечал на мой селям. Заметно было, что он не устал еще разыгрывать важность горского князька, хоть это худо мирилось с нагольною овчинною шубою, накинутою на плеча. Впрочем не думайте, что нагольная шуба, окрашенная сверху копотью ольхи, может служить предосуждением богатству или знатности. Ни мало. Горские власти не прихотливы, и грозный хан охотно завертывается в тулуп из косматых овчин наровне со своим нукером. Амирам-бек, — кажется так его назвали, — пригласил меня садиться, и мигнул, чтобы подали трубку, но я отказался от того и другого: мне крепко хотелось на боковую. «Прошу одной кровли на ночь и трех лошадей на заре», сказал я беку: «кроме этого душа моя не имеет нужды ни в чем, — только в вашей благосклонности».
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Однажды, когда знойное Дагестанское солнце спускалось за вершины Кавказа, холодея как-бы от прикосновения к вечным его снегам, множество народа стремилось на небольшую площадь Кубинскую. Одни шли туда пользоваться, по обыкновению, свежестью вечернего воздуха, другие толковать о городских новостях; но большая часть спешила  посмотреть на зрелище, всегда привлекающее любопытных, — на казнь преступника. Площадь наполнилась народом, и вскоре из главной улицы показалась скромная процессия: два или три человека вели одного, чтобы, по приказанию хана, вынуть ему глаза. Исполнители казни были нукеры (служители) Шейх-Али-хана, так же как и осужденный. Они привели товарища своего на середину площади, связали его, повалили на землю, и прикатили тяжелое бревно, — инструмент, употребляемый тогда для этой страшной операции, чтобы заставить несчастного открыть глаза, которые он сжимал, как-бы надеясь спасти тем свое зрение. Народ с трепетом смотрел на приготовления и на страдания нукера. Уже несчастный почти задыхался под тяжестью бревна, сдавившего ему горло, и два железные крюка готовы были лишить его глаз, как вдруг раздалось громкое — Хабарда, хабарда!—посторонитесь, посторонитесь! Толпа расступилась, и исполнители казни увидели перед собою ханского племянника, Аббас-Кули.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Чрез несколько дней появилась у нас афиша, возвещавшая о прибытии в Калугу труппы вольтижеров и с ними сорока-пяти лошадей. Зная, что Шамиль очень любит эти представления и даже неоднократно спрашивал, нет ли здесь вольтижеров и не приедут ли они, я показал ему афишу и спросил: поедет ли он смотреть конское ристание?
— Кызлар булур? спросил он в свою очередь.
— Будут, отвечал я.
— Так я не поеду.
Незадолго перед приездом вольтижеров, явился в Калугу «Франсуа Кери, механик или восточный кудесник, ученик Боско», как гласила афиша. В это время гостил у нас г. Богуславский, приезжавший навестить Шамиля. Мы позвали ученика Боско к себе, надеясь доставить удовольствие Шамилю, еще не видавшему чудес «черной магии» и «экспериментальной физики». Успех превзошел наши ожидания. [576]
Шамиль явился в комнаты Гази-Магомета, отведенные для представления, в обыкновенном своем домашнем костюме: в простой горской панахе и в нагольном, накинутом на плечи тулупе. Тот, кто его не знает, конечно, и не мог подозревать, чтобы такой костюм принадлежал грозному повелителю Чечни и Дагестана. Пока шли приготовления, Шамиль уселся на диване посреди комнаты, оглядел своим проницательным взглядом восточного кудесника и затем, до самого начала представления, безмолвно слушал его рассказ о том, как он, г. Керн, бывши в 1857 году в отряде под Бартунаем, где увеселял войска своими представлениями, очень усильно просил начальника отряда, генерал-адъютанта князя Орбелиани, пустить его к Шамилю, в Ведень, на что, однако, князь не согласился. Окончив свой рассказ, ученик Боско просил г. Богуславского передать Шамилю о том, что вот он чуть-чуть не был у него в гостях. Когда г. Богуславский исполнил его желание, Шамиль пресерьезно отвечал: «пусть благодарить Бога, что князь Орбелиани не пустил его: я бы непременно его повесил». Озадаченный механик, совсем и не подозревавший, что он стоит возле Шамиля, на которого до сих пор он не обращал ни малейшего внимания, сначала немного удивился такому предположению г. Богуславского и сконфуженным голосом спросил:
— Где же Шамиль? Удостоить ли он своим присутствием мое представление?
— Да вот он, отвечал г. Богуславский, указывая на Шамиля.

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Каждая возникшая жалоба или тяжба поступает первоначально на обсуждение и решение джамаата — общества сельских старшин и почетных стариков; если они сами не успеют примирить тяжущихся, тяжущиеся стороны остаются недовольны их решением, или, если дело переходить за рамку их власти, то жалоба переносится во вторую инстанцию — к наибу, и затем, если и от последнего тяжущиеся встретят неправильность разбора, то поступает на апелляцию в окружной суд, где оно утверждается, или кассируется. Решения, постановляемые по разным делам, подлежащим разбору наибов, и записываемые в имеющуюся у них на этот предмет шнуровую книгу, контролируются в окружном суде; таким же порядком решения окружного суда подлежат контролю высшей инстанции — областного народного суда.
Наказания за преступления и проступки и штрафы, определенные древним адатом — не везде одинаковы. Приведу в пример адат части Араканского, в Гунибском округе, наибства.
1) За убийство: все семейство убийцы подвергается кровомщению, выходит в канлу (vendetta). В течение трех лет движимое имущество этого семейства, при возможных случаях, конфискуется родными убитого. В штраф поступает 1 бык и на саван убитому — 1 лошадь. По истечении срока изгнания, с уплатою условленной суммы, может состояться примирение, причем, возвратившееся на родину семейство обязано сделать угощение родственникам и друзьям убитого, на 50 человек. Убийца в родное село никогда не возвращается. Древний обычай этот, постепенно смягчаясь, заменился следующим правилом, действующим одинаково во всех обществах среднего Дагестана: убийца лично выходит в изгнание и объявляется предметом кровомщения, — между обоими, вступившими во вражду семействами, производится сходка (беты-гюрсетмага), и затем следует окончательное примирение и возврат убийцы на родину, при обстоятельствах, которые определяются в данном случае.
2) За сильное поранение при драках: раненому 2 быка, туземному лекарю (хакиму) 1 бык, и продовольствие им обоим до излечения раны. Штрафу — 1 бык. За легкое поранение: раненому 1 баран и 2 сабы пшеницы, содержание лекарю и штрафу — 1 бык.
3) За соблазн девицы, обвиненный выходит в канлу на год; после этого срока, совершается примирение посредством бракосочетания, или уплаты денег по условию, и угощение на 50 человек. За соблазн вдовы — канлу на 3 месяца и такое же угощение при условленном примирении; штрафу в обоих случаях по 1 быку. Пойманный или заподозренный в преступной связи с замужней женщиною мужчина в канлу не выходит, но обязан примириться, по условию, с неизбежным угощением и заплатить штрафу 3 быка. В некоторых обществах подвергались подобным наказаниям только женщины.
4) За уличенное воровство, кроме удовлетворения обиженного, штрафу 3 быка, а с остающихся в сильном подозрении — 1 бык. Адат этот заменился телесным наказанием, арестом с употреблением на работы, и за неоднократное воровство — ссылкою во внутрь России или на срок, или навсегда. За воровство, неимевшее последствием ссылки, виновный взносит штраф от 8 до 20 р., смотря по стоимости украденного.
5) За драку палками, камнями и вмешательство в драку и ссору — штрафу 1 бык.
6) За нехождение по пятницам в мечеть — штрафу, в пользу мечети, 1 саба пшеницы, и с неделающего намазов, в пользу наиба — 1 руб. Обычай этот, учрежденный во время мюридизма, не соблюдается, потому что наибу, в видах личного интереса, не трудно было бы обвинять жителей в неделании намазов.
При взыскании штрафов, предъявленный виновным бык, какого бы он качества ни был, ценится в 8 руб.; от виновного зависит внести штраф натурою, или деньгами, вследствие чего он, купив какого-нибудь одра за 3–4 р., презентует его гг. судьям. Часть штрафных быков поступала, по древнему адату, в пользу сельских обществ; мясо с быков разделялось по числу дворов, кожа принадлежала картам (род сотских), а одна ляшка доставалась тому, кто резал быка; само собою разумеется, что большею частью штрафов пользовались наибы. Только после падения имаматской иерархии, наибам даны от наших управлений особые шнуровые книги, для записывания взыскиваемых штрафов, и штрафные деньги получили правильное распределение, именно: в пособие жителям, занимающим должности в сельской управе без жалованья, и на общественные потребности: устройство мостов, проведение проселочных дорог, и т. п.
Кроме штрафов, о которых говорилось выше, взыскиваются штрафы: за потраву полей, лугов и огородов, и за похищение, из общественной водопроводной канавы, воды, разделяемой между жителями, для орошения их посевов, с соблюдением очереди. По поводу этих штрафов, один из моих знакомых попался в просак. Временно управляя одним мусульманским населением и живя в деревне, он каждое почти утро, просыпаясь и заглядывая в окошко, видел двух-трех быков, привязанных к балкону своего дома. По справкам оказалось, что это были быки, взятые в штраф, выкуп за которых, по адату, должен составлять экстраординарный фонд правителя!.. Около полудня, являлась к моему знакомому целая толпа хозяев, а чаще хозяек с детьми, с просьбами, сопровождаемыми плачем и челобитьем о прощении вины, уменьшении пени и возвращении быка. Весь сконфуженный таким скандальным обычаем, и считая неприличным званию русского штаб-офицера публично торговаться и наживать подобным образом деньги, мой знакомый всегда приказывал возвращать быков хозяевам, прося их напред не оставлять скотины без присмотра и не прорывать ночью водопроводной канавы. В течение четырех месяцев, было отпущено таким образом около 20 быков. При выезде на другую должность, явились к моему знакомому четыре чауша (десятника).
— Предместник ваш — сказал один из них — определил нам из числа доставленных в штраф быков — десятого быка...
— Ну так что же из этого? — спросил мой знакомец, не догадываясь в чем дело.
— Мы доставили вам 20 быков, поэтому нам приходится на долю два быка... или 12 рублей.
— Разве вам неизвестно, что я всегда возвращал быков хозяевам и не взял штрафов ни копейки?
— Это ваша начальническая воля, а нам бедным людям получить свою часть следует!
Пожав плечами, знакомец мои бросил им из своего кошелька 8 рублей, не отдавая достальных за то, что эти же самые чауши всегда бывали усердными, по привычке мусульман, ходатаями — пощадить виновных односельцев, которые, вероятно, не оставляли их без благодарности.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Низшую общественную ступень у адыгов составляют пшитли — рабы. Рабство — татарский обычай, который черкесы ввели у абазов. Рабы — это потомки военнопленных, женщины и дети, похищенные в Южной России, в Черномории, Грузии и при различных раздорах между племенами, и адыги, ставшие рабами по приговору суда. Число рабов значительно, но не одинаково в различных частях страны. В Убыхии они составляют почти четвертую часть народонаселения, в Абадзехии — десятую, в Шапсугии — едва двадцатую.
Не следует связывать представление о положении раба со значением, придаваемым обычно этому слову. Русский крепостной был бы вправе завидовать положению абазского раба. Раб работает не больше, а часто еще меньше своего господина. Он вооружен, и его движимое имущество является его собственностью. Семья раба имеет собственное жилище, часть поля для собственного пользования, и часто рабы владеют значительным количеством лошадей, волов, овец и коз. Владелец не может обращаться с рабом по своему произволу, а этот имеет право привлекать своего господина к суду и подавать на него жалобу. Если он не может выдержать угнетения своего хозяина, то со всей семьей и движимым имуществом переходит к соседу и находит у него защиту до окончания процесса. В худшем же случае рабы могут спастись бегством из одной страны в другую, как, например, из Шапсугии в Абадзехию, и вопрос об их выдаче дает повод к длительным процессам или даже войне, поэтому те, которые имеют рабов, очень остерегаются доводить их до крайности. Однако беглый раб не получает свободы, т.к. всюду, куда бы он ни пришел, считается рабом; он имеет только право выбрать себе нового хозяина.
Рабы вступают в брак только между собой. Хозяин должен купить рабу жену, но ни в коем случае не может навязать ему женщину, которой тот не хочет. Если свободная женщина выходит замуж за раба или свободный женится на рабыне, то он и их дети являются свободными. Дети, родители которых не свободны, остаются собственностью своего господина. Ни один ребенок раба не может быть продан без согласия своих родителей, и пятая часть платы за проданного идет семье проданного. В стране продажа поодиночке не в обычае; всегда продается вся семья. Продажа поодиночке встречается только в Турции. Еще одна особенность. Рабы считаются отдельным племенем — пшитли-тлако, на суде имеют своего защитника, созывают собственные собрания и вместе защищают свои права.
У пши и уорков встречается наибольшее число рабов, однако редко бывает, чтобы собственник имел больше четырех-пяти семейств рабов, т.е. больше 80 — 100 человек обоего пола. Значительная торговля рабами ведется с Турцией, и большею частью работорговцами-турками, имеющими своих компаньонов в стране; они получают от этой торговли большую выгоду. Наибольший спрос имеется на детей от 6 до 12 лет и на молодых людей, способных к военной службе, которые покупаются турками для сдачи вместо себя в армию. Взрослые, особенно красивые, девушки, тоже имеют спрос; однако они считаются неверным товаром, т.к. обычно такая девушка не может привыкнуть к новой жизни в Турции и чахнет там, несмотря на комфорт, которым она часто бывает окружена в большинстве турецких гаремов. Ей страшно в городах, в больших, пышно убранных комнатах, в которых она не может весело прыгать и шуметь, как в своих горах; тоска по родине переходит иногда в неизлечимую болезнь, и часто нет другого средства спасти бедную девушку от верной смерти, как отослать ее обратно в горы. Только отвезенные в Турцию в раннем детстве привыкают к турецкой жизни, забывают даже родной язык и не тоскуют по родине. Пожилые люди продаются чрезвычайно редко.
Цены бывают разные. Мальчик никогда не продается в стране дешевле 100 серебряных рублей, девушка, если она только сносно сложена, достигает 300, но не превышает почти никогда 500 рублей, раб, годный для военной службы, стоит обыкновенно 200 рублей. Торговец рабами получает прибыли почти всегда втрое, вчетверо, часто даже в десять раз больше. Красавица, которая покупается в знатный гарем или в сераль султана, оплачивается иногда от 50 до 100 тысяч пиастров (приблизительно от 2 500 до 5 000 талеров); о более высоких ценах я не слышал. Некоторые абазы привозят своих рабов сами в Константинополь на продажу и ждут часто там месяцами, пока продадут свой товар.
Многие также, особенно из Убыхии, как благородные, так и свободные, привозят собственных детей и продают их в рабство, однако это считается позором и вызывает в стране презрение. Другие привозили своих дочерей, если они очень красивы, в Константинополь, чтобы выдать их замуж за турок и получить большую цену за невесту. Турки часто предпочитают брать абазских девушек в жены для своих сыновей, так как родство с другими турецкими семействами нередко имеет свои неприятные стороны. Большинство просто покупает девочек-рабынь, которых они воспитывают в своих гаремах, в жены для своих сыновей.
Убыхи, у которых имеется самое большое количество рабов, поставляют самый значительный контингент в гаремы Константинополя и благодаря этой торговле имеют самые большие связи с турками. Последние позволяют сознательно или несознательно обманывать себя хитрым абазам. Дети рабов, из которых мужчины часто поднимаются до высоких должностей в Турции, а женщины составляют блестящую партию, уверяют турок, что они княжеского происхождения, чему те охотно верят и уверяют других. Все проданные в Турции абазы держатся вместе и помогают друг другу. Таким образом, возвысившийся раб находит в каждом приезжающем в Константинополь абазе услужливого человека, который очень охотно признает его родственником; жители Убыхии особенно охотно принимают родство с возвысившимся рабом, и т.к. каждый житель Убыхии знает, что он с титулом бей (князь) принимается лучше турками, то все они принимают этот титул. Добрые турки, не знающие, что во всем Убыхе не существует ни одной княжеской фамилии, в высшей степени довольны иметь своей женой купленную за несколько сот талеров черкесскую принцессу. Приехав в Париж, я от души смеялся, увидев в одной иллюстрированной парижской газете изображенного в фантастическом черкесском костюме одного такого абазского раба, возвысившегося в Константинополе милостями гарема до звания паши, но при этом не умевшего писать и читать. За воровство и убийство он был лишен должности и заключен в тюрьму. Обычно серьезная газета представляла беглого раба, бежавшего из тюрьмы и спасшегося во Франции, черкесским принцем, которому черкесский престол принадлежит по праву, являющимся объектом политического преследования как турок, так и русских.
Один очень почтенный и искусный писатель издал биографию этого человека и по его указаниям — очерки о Черкесии, которые я прочитал с тем большим удивлением, что я только недавно покинул Абазию. Я думал, что читаю о совершенно другой стране. Когда я позднее познакомился с автором, он мне открыто признался, что просил безграмотного раба, с которым мог объясняться только при посредничестве переводчика, дать ему сведения о его родине. Многие из первых парижских журналов сделали то же самое. Таким образом, если одному человеку удалось в Париже провести так много серьезных и одаренных людей, то нет ничего удивительного, что эти люди в Константинополе, где один поддерживает другого своей ложью, могут провести как угодно доверчивых турок. Это отреченье от своего происхождения было бы еще небольшим преступлением, хуже то, что все живущие в Турции абазы не обладают ни искрой истинного патриотизма, ни бескорыстной любовью к своему отечеству, у проданных рабов это не очень удивительно, но есть также много свободных, которые среди турок в магометанском фанатизме душат прежнюю любовь к своему старому отечеству — Абазии.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Пройдя Тифлис, мы расположились в ауле Башкичете на отдых и простояли там довольно долго. Эта стоянка познакомила нас с жизнию по закавказских Армян, бедною, грязною и вполне их характеризующею. Потому считаю не лишним сказать о ней несколько слов. Соседями нашими, впрочем, были не одни Армяне. Вблизи жили Татары, находилась чистенькая немецкая колония и деревни русских переселенцев, принадлежащих к двум раскольничьим сектам: духоборческой и малаканской. Последние переведены сюда по воле покойного Государя Императора Николая Павловича из Крыма, где они владели прежде богатыми землями. Приятно было отдохнуть глазу на этих деревнях: везде чистота и порядок, тогда как в жилищах коренных обитателей этого края отсутствие того и другого доведено до высшей степени. Армяне и Татары, эти два народа, по наружности на столько сходные между собой, что непривычному глазу трудно отличить их, в нравственном отношении имеют между собою целую бездну, резко отличающую их даже в домашнем быту. Все богатство Татарина, весь его капитал заключается в небольших табунах, или стадах домашнего скота, по преимуществу баранов. Для прокормления их, каждое лето приходится покидать ему свою родную саклю, перекочевывать с места на место, отыскивая привольного пастбища, и устраивать под открытым небом войлочные кибитки — временное пребывание своего семейства. В это время аулы их обыкновенно пустеют. При подобном хозяйстве, разве может быть у Татарина что-нибудь, кроме баранов и лошадей? вернее: разве может иметь для него большую цену что-нибудь, кроме этих животных? Он счастлив по своему, значить благосостояние Татарина не может быть измерено тем мерилом, по которому судят о степени довольства образованных наций. Жизнь всякого номада вообще не может быть рассматриваема с нашей точки зрения, иначе она всегда будет казаться жалкою; а, между прочим, редкого номада вы заставите бросить свою кочевую жизнь, во имя удобств.
Но отчего так грязно живут Армяне? Отчего они, как будто с намерением, выставляют на вид одни свои лохмотья? Отчего они стараются показать, что в жилищах их царствует одна непроходимая бедность, тогда как редкий Армянин не обладает капиталом?...
Как живо напоминают они в этом случае Евреев наших западных губерний. Эта грязь и нечистота помещения, эта вечная куча почти голых детей, эта жадность к приобретению, не разбирая средства, как будто целиком перенесены сюда Евреями. Характеры Армянина и Еврея тождественны. Армянин также продан, также труслив и если, по обычаям Кавказа, ходит обвешанный оружием, то скорее боится его, чем любит. Также высокомерен он пред тем, кто имеет в нем нужду, и также рабски покорен перед фактом, силою, золотом, также ловко льстит и также искусно умеет притвориться бедняком, байгушем. Отчего это происходит?
Конечно, от тех же причин, от которых так уродливо развились Евреи, эта некогда великая нация, это украшение древности. История армянского царства, как и история Израиля, есть длинный рассказ о страданиях ее нации. Ее территория, брошенная на великом перекрестке народов, на пути, по которому двигались народы, гонимые из Азии какою-то фаталистическою силою, была постоянно обливаема кровью пришельцев и туземцев. Сильная некогда, Армения изнемогла в борьбе с могучими соседями. Тогда злополучный край этот попеременно стали терзать Персияне, Турки, Лезгины, выпытывая страшными муками, где у жителей спрятаны сокровища.
Что тогда оставалось делать Армянам? Прятать деньги, смотреть нищими, раболепствовать, унижаться, угождать сильным. То страшное время прошло для несчастной страны. Армения, говоря без фраз, отдохнула под властью России; но история положила уже свое роковое клеймо. Теперь это народ отживший, ветхий, живущий в прошлом.
Лучшим памятником его прежней жизни служат развалины города Ани, находящаяся в Азиатской Турции, верстах в тридцати от Кюрук-Даринского поля. Развалины Ани в высшей степени любопытны и замечательны, во первых, как бывшая столица Армянского царства. Прошло нисколько столетий с тех пор, как жители оставили Ани. Судя по развалинам, этот город был один из величайших и богатейших на Востоке. До сих пор сохранилось в нем множество остатков прекрасных каменных зданий и до 500 церквей, самой роскошной архитектуры. Ученые очень недавно стали обращать внимание на эти развалины и открыли уже много замечательных предметов, между которыми заслуживает внимание старинная живопись образов, кое-как уцелевшая на церковных стенах и дающая некоторое понятие о степени развития художеств в древних христианских государствах Востока.
Армянские предания говорят, что Ани была разрушена при последнем нашествии Турок, окончательно поработивших под свою власть Армянское государство; другие говорят, что город просто был уничтожен землетрясением, а потому и покинут жителями. Обширный развалины свидетельствуют, какое значение имела Армении в судьбе Азии. Как я сказал, теперешнее положение армянской нации достойно полного сожаления: высший класс, составленный из древних дворянских фамилий, сохраняет свое значение; но русские обычаи стали уже вкрадываться в жизнь людей, считающих себя представителями отживающей национальности. Средний класс может быть назван представителем современных Армян; потому что торговля есть сфера всякого Армянина. Торговлей он дышит и мыслит. Вне торговли нет для пего жизни, как и для Еврея. Армяне, населяющие большие города Закавказья, прибрали всю торговлю к своим рукам и, погрузившись в омут плутней, отделились от всего родного и не имеют со своими единоземцами, «не призванными на пир жизни», ничего общего.
Низшее сословие расселено по деревням и грязным и пустынным. Безответное рабство, в продолжение нескольких веков тяготевшее над народом, отбило у него всякую способность к самопознанию. Он впал в апатию и не может расстаться с своею наследственною грязью, с своим притворным байгушеством. «Моя байгуш, гиняз (Гиняз — князь. Так зовут Армяне вообще всех русских офицеров), валлах байгуш!» ответит он вам с самою кислою миною, ежели бы вам вздумалось какими-нибудь образом усомниться в его бедности. Армянин неприхотлив и воздержен в пище, как Еврей. Рыба, цыбуля и перец составляют любимое кушанье и служат для него предметом гастрономической роскоши, как и у Евреев.
А посмотрите на его дом, на его саклю — что это такое? Голые стены из булыжника или дикого камня с двумя или тремя узкими отверстиями, наподобие окон, или, вернее, бойниц, прикрытые плоскою кровлею, которая состоит из толсто насыпанной и хорошо утрамбованной земли. В середине кровли над очагом находится сквозное отверстие. Более зажиточные, или, вернее, более тароватые Армяне устраивают у себе плохие камины. За этими-то стенами живет армянин, со всем семейством своим. Здесь весь его скарб, его буйволы и лошади. Все это помещается под одною кровлею, иногда вместе; иногда же жилище людей отделяется только решетчатою перегородкою, завешенною ковром туземного произведения от помещения для животных (Сакли Татар всегда разделяются на дна отделения: мужское и женское; Армяне же по большей части помещаются вместе с женами. В больших аулах, как татарских, так и армянских, попадаются сакли довольно просторные, разделяющаяся на несколько особых помещений: в таком случае, в том месте, где помещаются домашние животные, непременно в углу отделяется решетчатою перегородкою род небольшой комнатки, с деревянным полом, с широкими нарами, покрытыми коврами и хорошо устроенным камином. Несмотря на нестерпимый запах от близкого соседства буйволов, самых уродливейших, и неопрятнейших животных на Кавказе, комната эта, называемая кунацкою, назначена для принятия самых дорогих, близких или важных гостей. Нашим офицерам, если попадались на стоянке хорошие аулы, всегда отворялись квартиры в кунацких, так как они теплее и чище других помещений и наконец все-таки имеют камины; а что касается до запаха, то походом к чему не привыкнешь). Беда зимовать в такой сакле! Со всех сторон, сквозь щели неплотно сложенного булыжника, дует нестерпимым образом. Скудный кизяк или несколько поленьев дерева валяются на очаге и более дымят в комнате, нежели согревают. По необходимости, наружная дверь, выходящая прямо на улицу, или в сени, должна быть поминутно отворяема, ибо ветер гонит весь дым из кровельного отверстия обратно в саклю. Взгляните на Армянина, только пришедшего со двора, где свирепствует метель и воет ветер, с такою же, иногда ежели еще не с большею яростью, как в степных местах нашего отечества. Вы удивляетесь легкому костюму его. На нем черкеска, какую обыкновенно носят кавказские Татары и которая вовсе не закрывает ни шеи, ни груди его. Это костюм Армянина и летний, и зимний; только зимою на плечах у него накинута короткая, поношенная и истертая бурка. Дрожа от холода, спешит он присесть на корточки перед благодетельным огоньком, едва-едва тлеющим на его очаге. Севши на корточки, выставляет он вперед свои окостеневшие пальцы, и пока одна сторона его тела согревается, другая мерзнет и заставляет его время от времени поворачиваться к огоньку всеми частями своего тела. И добро бы они не знали или невидали никогда домов, устроенных совершенно другим способом; нет, из их аулов видны чистые русские деревеньки с своими теплыми и светлыми избами.
Потрудитесь отыскать самого ученого и мудрого Армянина в селении. Вы, конечно, обратитесь к священнику, ибо в народе слишком молодом или слишком ветхом священник всегда почему-то служит образцом духовной мудрости, скажите ему:
— Послушай, у тебя есть бараны. Куда ты бережешь их?... Сними-ка с них шкуру да сделай себе шубу, вот точно такую, какую видишь ты на плечах твоих же соседей Малоканов. А шуба будет теплая, потому что у твоих баранов шерсть большая и мягкая.
Он только пристально посмотрит на вас. Вы спрашиваете:
— Да к чему вы строите сараи ли без печь? Ведь тебе холодно?
— Да! отвечает он.
— Так устрой печку: она будет согревать твои стены.
— Нельзя, гиняз, нельзя армянскому человеку этого сделать, никак нельзя!
— Отчего нельзя?
— Закон такой! армянский человек всегда живет по закону!
Что ему отвечать на это?... Если бы можно было сделать что-нибудь, если бы молено было убедить хоть одного Армянина, но он должен жить иначе, тогда я непременно продолжал бы разговор. Но я узнал по опыту, что нет ничего упорнее людей, образованных по исторической рутине. Обыкновенно разговор кончался тем, что Армянин решался обратить вас самих на путь истины и для того пускал в вас теми смутными фразами, в которых он первый ничего не понимает. Я не знаю, случалось ли читателю говорить с нашими староверами. Несмотря на свой здравый природный ум, они, истощившись в доводах, вдруг хватаются за туманные схоластически доказательства и начинают нести вам такую богословскую гиль, которая, может быть, рекомендует их начитанность, но никак не свежесть головы....
Кончая характеристику Армян, считаю не лишним заметить, что все они грамотны. В каждом селении есть училища для детей. Эго следы прошлого — великолепная коса у женщины, лицо которой изуродовано застарелою болезнию.... Что будет с этой несчастной нациею?... Много нужно было времени, чтобы Еврей развился на западе в Мендельсона и Мейербера; много нужно будет времени, чтобы замазать исторические раны Армянского царства.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ

Анна Сердюкова была девка лет 16, рослая, стройная, красивая, и не один станичник и наш брат благородье засматривались на черные огненные ее очи и роскошную русую косу; но строгий суровый казак-отец держал ее, как говорится, в ежовых рукавицах, так что баловаться не приходилось, несмотря на вообще далеко нестрогую нравственность станичного прекрасного пола. Подвиг, совершенный Анной, выходит из ряда обыкновенных и рельефно выставляет те условия, среди которых вырабатывались характеры, вращалась жизнь и воспитание казачества. Осенью, в сороковых годах, в праздничный день, вечером, Анна, с братом своим, мальчуганом лет одиннадцати, отправилась за станицу на свой огород, крайний к Лабе, и, как следует доброй хозяйке, до того углубилась в уборку овощей, что только крик брата заставил ее оглянуться, и можно представить ужас девки, когда она увидала пятерых горцев, бежавших к ней. Страх отнял язык; но ноги еще не изменили и она бросилась бежать по хайвану (Хайван — главная дорожка в виноградных садах и огородах, которые, быв обнесены плетнем из хвороста, имеют всегда густо накладенный терновник наверху, в защиту от воришек, и, служа своего рода укреплениями, не раз спасали жизнь) к калитке, между тем как казаченок с своим ружьем, забившись в кусты под забором, выглядывал сурком на эволюции сестры и джигитов, боясь не только выстрелить, но и крикнуть.
Ужас окрылил Анну: она не бежала, а летела, и хищник, ближе за ней гнавшийся, боясь поднять тревогу и упустить лакомую добычу, на бегу бросил кинжал в свою жертву; но судьба не дала ей погибнуть: кинжал, пролетев с боку, воткнулся далеко впереди Анны. Приостановясь инстинктивно, она схватила упавший кинжал, держа его острием назад. В это время горец набежал и охватил ее, но, каким случаем, она сама не помнит, кинжал прошел на вылет через живот хищника, повалившегося вместе с ней. Страх придал силы вырваться из этих далеко немилых объятий, но сбил с толку, и Анна бросилась не к калитке, а на забор, и, ухватясь за него руками, хотела перескочить... В этот момент, другой набежавший горец шашкой рассек ей зад (хотя и не глубоко). Боль и страх ошеломили бедняжку... она опомнилась уже за Лабой, сидя за седлом, привязанная ремнем к поясу всадника. Их было пятеро, убитого же везли перекинутым через седло. Отъехав на значительное расстояние от Лабы, горцы остановились на ночлег, развели костер и...
За-полночь горцы улеглись спать, и так были уверены в своей безопасности, считая себя уже дома, что не только не связали пленницы, но даже не очередовались караулом: эта-та оплошность спасла Анну, лежавшую возле вожака.
Великолепная кавказская ночь, озаренная полной луной и окружающая тишина, нарушаемая только сильным храпом джигитов, успокоили душевное волнение пленницы. Невзирая на физическое изнеможение, она тихо приподнялась, с намерением бежать; страх быть настигнутой дал ей решимость: придерживая одной рукой ножны, казачка вынула кинжал у вожака и мгновенно всадила ему в горло. Горец не успел даже пикнуть, так был силен и ловок удар.
Вид крови ошеломил и обезумил девку: она схватила шашку и пистолет убитого, принялась рубить спавших и прежде, чем они пришли в себя и поняли в чем дело, еще трое поплатились жизнью. Последний успевший вскочить на ноги, видя кровь и убитых товарищей, под влиянием панического страха, так потерялся, что бросился как угорелый бежать; но остервенившаяся Анна погналась за ним и выстрел положил и его на месте.
Не раздумывая долго, Анна обобрала, по обычаю горцев и казачества, оружье и одежду с убитых, переловила стреноженных коней, побатовала их и, навьючив их трофеями своей победы и мести, утром добралась до Лабы, выше станицы верстах в семи или восьми. И не странно ли, что, совершив уже столько, она не решилась переплыть Лабу, так ей страшна показалось переправа через ревущую и летящую стрелой реку. C противоположного берега пикет увидел татарина с конями (Анна переоделась и вооружилась горцем), и полагая встретить мирного или бежавшего от своих горца, переправился и доставил казачку с трофеями в станицу.
Недолго хворала Анна в госпитале, хотя следы остались на всегда. Вскоре появилась она снова между станичниками, такая же бойкая и говорливая, как была прежде. Золотая медаль за храбрость на георгиевской ленте, пожизненный пенсион в 50 рублей сер., и золотой браслет — подарок главнокомандующего, князя Воронцова, были наградами ее необыкновенного подвига.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Кавказ