СМОЛЕНСКИЙ С.

ВОСПОМИНАНИЯ КАВКАЗЦА ¹

Экспедиция в Псхоу

(Выписка из походного дневника).

I.

Сбор Цебельдинского отряда. — Меры, принятия для прекращения канлы между фамилией князей Моршани. — Обычай кровомщения между горцами. — Обзор отношения общества Псхоу к русскому правительству. — Прежние экспедиции против этого общества. — Приготовление к выступлению отряда.

После покорения восточного Кавказа в 1859 году, имам Чечни и Дагестана, взятый в плен в своем недоступном убежище — Гуниб-даге, мирно проживал в Калуге; а воинственные и неутомимые в набегах его мюриды, оставив свои хищнические занятия, взялись за соху. Между тем, население западного Кавказа, подстрекаемое влиятельными абхазцами и фанатиками-турками, с большим упорством продолжало свои воровские нападения на наши станицы по Лабе и Кубани, и даже на юго-западную сторону гор: в Абхазию и Цебельду.

В тоже время успехи русского оружия в земле абадзехов, натухайцев, шапсугов и меры, принятые правительством для укрощения их дерзких разбоев, встревожили общества, населявшие западный склон гор, прилегающий к Черному морю, куда войска наши почти никогда не проходили. Удаленные от наших границ, хотя и не расстоянием, но неприступною местностью, горцы этого края, до того времени, занимались грабежом, вблизи русских поселений и изредка даже покушались нападать на укрепления и войска. С наступлением же 1860 года, убыхи, джигеты, ахчипсхувцы [158] и другие соседние им общества, энергически приготовлялись к упорной обороне и сами старались нанести нам как можно больше вреда своими набегами, и только искали удобного случая привести в исполнение свои враждебные замыслы.

Первые их покушения сделаны были против укрепления Гагр, какъ ближайшего и более доступного для них пункта. Вблизи этого укрепления они собирались значительными скопищами, нередко скрываясь по несколько дней в лесу и выжидая, пока часть гарнизона выйдет на рубку дров; затем, с ожесточением нападали на рабочих. Смелость их доходила до того, что они даже покушались штурмовать самое укрепление, но каждый раз были отражаемы с значительным уроном.

Подобное настроение умов между племенами, не предпринимавшими открыто против русских ничего, со времени оставления наших черноморских береговых укреплений в войну 1853-1856 годов, начало распространяться и в покорных областях, где немирные горцы старались распространять слухи о начинающейся будто бы войне России с Турцией, и о предполагаемом оставлении нашими войсками Абхазии. Вооруженные толпы горцев начали собираться вблизи границ Абхазии и Цебельды, с тем, чтобы проникнуть в них и поддержать начавшиеся уже между населением последней смуты.

Обстоятельства эти вызвали сбор в Сухуми отряда, который, в конце июня 1860 года, выступил в Цебельду, и расположился верстах в двух от укрепления Цебельдинского, при реке Амткелю на урочище Шукуран. При сосредоточении отряда в этом пункте имелось в виду умиротворить две враждующие отрасли княжеской фамилии Моршани: Учардиевой и Тлапсовой ². Вражда, возникшая между этими родами с давних пор вследствие канлы (кровомщения), с течением времени, всё более разрасталась и, передаваясь из рода в род, служила не раз поводом к кровопролитиям и взаимным грабежам противников. В последнее время междоусобие это приняло значительные размеры, и, отчасти, было причиной беспорядков в Цебельде.

Почти у всех горных племен Кавказа, до окончательного покорения края, существовал древний, народный обычай канлы. «Кровомщение есть злая необходимость каждого полудикого народа», говорит [159] барон Сталь, «не имеющего кроме этого никакой принудительной силы для обуздания сильного, который, не боясь никого, готов обижать и притеснять слабого. У черкесов, как и во всяком горском обществе, где своеволие лица не имеет никаких пределов, где столько средств безнаказанно совершать преступления, канлы есть единственная узда, хотя в некоторой степени обуздывающая дикие страсти удальца, готового на всё» ³. У абазин, также с давних пор, существовал во всей силе обычай расправляться оружием вместо суда, не стесняясь в том никакими строго карательными мерами со стороны общества. Поводами к началу канлы служили обыкновенно: убийства, грабежи, воровство людей и продажа их в плен. За убитого или проданного в неволю обязаны были мстить его родственники и даже вся фамилия, к которой он принадлежал. Нередко и самые малозначительные обстоятельства были причиной возникновения подобной вражды. Обида, нанесенная отцу и деду, передаваясь потомству, никогда не забывалась, и месть, как родовое наследство, завещалась нисходящей линии, которая кровью врага старалась смыть пятно позора, нанесенного её предку. Вражда, разрастаясь с течением времени, принимала более ожесточенный характер и доходила иногда до обширных размеров. Не только отдельные семейства, но бывали примеры, что целые аулы переселялись в другие общества, находя вследствие канлы невозможным долее жить в таком близком соседстве с противною стороною. Нередко одно селение находилась с другим в подобных враждебных отношениях, наследованных от дедов, причем ненависть к противникам всасывалась вместе с молоком матери. И этот варварский обычай, освященный народными преданиями веков, свято исполнялся горцами.

Часто случалось, что вражда на время утихала и, как огонь, не находящий достаточно пищи, тлела понемногу, останавливаясь на более или менее значительные периоды времени, то вспыхивала опять с большей силой и энергически поддерживалась обеими сторонами. Обиженная сторона, ища случая убить кого-либо из лиц, заранее для того назначенных, старалась также обворовывать своих противников, и наносить им как можно больше вреда. Лица, преследуемые кровомщением, не смели открыто являться на народные собрания, или в те места, где могли встретиться со своими врагами; при отправлении в путь, они иначе не выезжали из дому, как [160] только через такие места, где не надеялись встретиться с неприятелем, или ездили в сопровождении значительного конвоя, с которым рассчитывали отразить всякое нечаянное нападение, а иногда и под покровительством влиятельного лица в крае, причем враги их, из опасения новой канлы, не покушались делать нападения.

В самом незавидном положении находился горец, преследуемый кровомщением, когда неумолимый противник мог подстеречь его на каждой тропинке, окружающей его двор. Ему невозможно было спокойно спать у своего родного очага, где он тоже не безопасен; с оружием он не должен был расставаться ни на минуту, ни днем, ни ночью, когда воображению его рисовался по скалам рыскающий враг, прокрадывающийся к его сакле. Только покровительство сильного лица, в доме которого он на некоторое время мог скрыться, делало преследуемого безопасным. Полная тревог жизнь и привычка к кровавым эпизодам приучала горца к подобной обстановке.

Преследователь бывал действительно неутомим до тех пор, пока не достигал цели своих желаний, в чем он клялся на могилах предков. В противном случае, страдала слава джигита и терялась репутация удальца в глазах не только родного аула, но даже целого общества, если он не успевал смыть кровью врага позора со своей семьи, и не отомстить противнику. Женщины называли его трусом, что отнимает доброе имя у горца, а родственники делали ему упреки. Это-то и заставляло его скитаться целый недели по лесам для преследования стоящего на очереди канлы, и сторожить на тропинках, где мог врасплох проходить, или проезжать его заклятый враг. Нужно знать характер горца, чтобы иметь хотя приблизительное понятие о том, с каким почти нечеловеческим терпением преследовал он неприятеля, подвергаясь сам лишениям и опасностям. Но зато при удобной минуте, выжидаемой месяцами и нередко годами, с каким неистовством бросался он на противника и убивал его. Предсмертные агонии жертвы доставляли победителю-убийце наслаждения, вознаграждавшие его за все труды и опасности. Но триумф его бывал непродолжителен и опьянение дикой радости скоро проходило, сменяясь сознанием своей собственной небезопасности, так как теперь наступала его очередь подвергнуться такой же участи от родичей только что убитого им, потому что канлы переходила на их сторону. И отомщенный становился предметом преследований, и он, и его родственники должны [161] были укрываться от кровомстителей, иногда целые столетия продолжались между двумя родами подобные убийства.

Встречаясь неожиданно в чужом доме, кровомстители не показывали один другому притворного внимания или вежливостей, но делали вид, будто не замечают противника, и старались держаться один от другого подальше. В подобном случае никакая ссора не позволительна, потому что за обиженного гостя хозяин обязан отомстить обидчику.

«При совершении канлы», говорит барон Сталь, «нет ничего рыцарского и откровенного. Кровомститель убивает из засады, сожигает хлеб и сено враждебного ему семейства, поджигает ночью сакли, крадет детей. Все это делает он скрытно, воровски, сам избегая опасности. Предприимчивый кровомститель, в непродолжительное время, столько наделает вреда, что обидевшее семейство бывает принуждено просить чрез посредников мира и уплатить обиженному установленную обычаем плату за кровь» ⁴.

Плата эта определена адатом, почти у всех горцев по сословиям; чем значительнее лицо, тем она выше; она иногда бывала до того велика, что одно лицо не в состоянии было заплатить её; в таком случае окладывался целый род виновного и единовременно или по частям выплачивал цену крови. Чаще всего случалось, что при договорах ответчик отдавал половину условленного платежа, и брал от обиженного семейства дитя, к себе на воспитание. Этим приобреталось родство, считавшееся кровным, и уничтожалась всякая вражда.

Долгое время канлы были причиной междоусобия между двумя отраслями князей Моршани, населявших: одна цебельдинское, а другая дальское ущелья. Чтобы прекратить эти преследования, сильно тормозившие материальное благосостояние края, последнею жертвою которых был князь Саат-бей Моршани Учардиевой отрасли, убитый князем Альмосхеитом из потомства Тлапса, в 1859 году, в присутствии русских властей ⁵, нужно было принять более решительные [162] меры к прекращению беспорядков, потому что увещания не могли действовать на горцев в подобном случае.

8-го юля, начальника войск в Абхазии прибыл в отряд на урочище Шукуран, где и занялся решением вопроса об умиротворении распри князей Моршани.

____________________________

Другая причина сосредоточения отряда в Цебельде была та, что общество Псху (или правильнее Псхоу), считавшееся покорным русскому правительству, в силу прежних условий, должно было выдавать аманатов (заложников), в высылке которых псхувцы, в последнее время, отказывались под разными предлогами. Отказ их был признаком нарушения прежних отношений к русским, что и подтверждалось получаемыми оттуда сведениями о принятии ими, хотя и тайного, но деятельного участия с партиями непокорных горцев, против наших войск, действовавших на западе Кавказа. Почему предположено было: по водворении порядка между цебельдинцами и дальцами, пройти с отрядом к аулам псхувцев, взять аманатов и тем положить предел их разбоям.

Псхоу, известное более вместе с обществами Ахчипсхоу и Аибга, под общим названием Медовеев или Медовеевцев, (по местному названию — Медозюе), лежало в углу соединения Абхазского хребта с главным Кавказским; селения этого общества были разбросаны между каменистыми утесами, окруженными лесами, по лужайкам речек, составляющих притоки Бзыби, и на долинах этой реки. Примыкая к подножию главного хребта, оно со всех сторон ограждено грядами гор, вершины которых входят в пределы вечных снегов; только некоторые перевалы, с трудно доступными путями, были возможны для перехода туда в немногие летние недели; остальные же места, покрытые выше скалами, а ниже девственными лесами, были непроходимы.

Пользуясь таким недосягаемым убежищем, псхувцы даже и в то время, как стали признавать над собой власть русских, продолжали свои разбои, не стесняясь данными обязательствами, и безнаказанно производили грабежи в Абхазии и Цебельде, вблизи русских укреплений, и нередко уводили в плен солдат. Конечно, этому способствовали их дружественные и родственные связи с абхазцами и цебельдинцами, у которых они, в случае преследования, находили самое верное убежище, и наоборот, жители этих последних областей, преследуемые правительством за нарушение порядка в крае и убийства русских, и дезертиры, достигнув Псхоу, [163] считали себя уже вне всякой опасности. Кроме того, они передерживали у себя абреков и воровские партии, пробиравшиеся из-за хребта для хищничества на юго-западных наших границах и, как хорошо знающие местность, служили им проводниками при нападениях на жилища мирных абазин.

Общество Псху признало над собой власть русских вместе с занятием нашими войсками Цебельды в 1839 году, куда двинулся отряд зимой и псхувцы выехали на встречу с миролюбивыми предложениями. Но в аулы их, до окончательного покорения Кавказа, не проникал никогда ни один русский, кроме пленников, которых продавали туда с бассейнов Лабы, и Кубани ⁶.

Изъявление покорности для медовеевцев, конечно, ничего не значило; самостоятельно они не могли делать набеги на наши поселения, от которых со всех сторон были совершенно заграждены другими племенами. С помощью же последних и только под их покровительством, они могли пробираться куда им было угодно. Разбои и грабежи в Абхазии и Цебельде они производили также с помощью жителей, которые служили им при этом помощниками и коноводами.

Вследствие этого, правительство не раз было вынуждаемо принимать против медовеевцев меры. Так, еще в начале 1843 года, был собран отряд, под командой начальника 3-го отделения черноморской береговой линии генерал-майора Муравьева, который двинулся по Гумскому ущелью, и дошел до перевала Доу, за которым располагалось самое общество. Псхувцы были на столько благоразумны, что согласились принять предложенный им условия, потому что зимнее время лишало их возможности ожидать помощи от других обществ, совместно с которыми они еще могли бы защищать этот единственный с той стороны проход. Выехав на встречу отряду, горцы присягнули на подданство России и выдали аманатов, как ручательство в том, что они прекратят свои разбои. Заложники эти были отданы на воспитание лучшим дворянским и княжеским фамилиям Абхазии, но были последними возвращены псхувцам, без ведома русских властей. Затем, медовеевцы принялись за прежнее ремесло еще с большею отвагою, а влияние на них правительства постепенно слабело, так что перед войной 1853 года они считали себя уже совершенно независимыми.

Со вступлением наших войск, после этой войны, в Абхазию [164] и Цебельду, с псхувцами старались возобновить сношения, но они не выказывали никакого признака покорности. Это обстоятельство было причиной вторичного снаряжения экспедиции в Псхоу, что и было сделано также зимой, чтобы лишить возможности жителей внестись бегством со своими пожитками в соседственные аулы, отделявшееся главным хребтом, через который в такую пору года доступ был невозможен.

В январе 1859 года, бывший тогда начальником войск в Абхазии, генерал-майор Лорис-Меликов с отрядом, собранным из войск, расположенных в кутаисском генерал-губернаторстве, двинулся снова по Гумскому ущелью и подошел к перевалу Доу. Отделенные от других обществ глыбами снега и льдов, горцы видели настоятельную необходимость принести покорность, а потому выехали на встречу отряду вместе с заложниками. Впрочем, выдачу аманатов они не считали для себя большою тягостью; приняв же, по местному обычаю, присягу, они не старались выполнять её, да и не считали этого нужным, как данную гяурам (неверным). Заложники их, находясь, как и прежде, на воспитании у абхазцев, были возвращены им также без позволения русского начальства.

Наконец, начальство решилось принудить их снова силою к повиновению; мера эта была тем более необходимою, что, с покорением восточного Кавказа, все усилия правительства направлены были к умиротворению западного Кавказа.

До первых чисел августа продолжались переговоры с цебельдинскими и дальскими князьями, которые, наконец, согласились к примирению, но с тем, чтобы дело их было решено по адату ⁷, основываясь и на шариате ⁸, для чего нужны были от обеих сторон эфенди ⁹, а как таких лиц в Абхазии не отыскалось, то решено было привезти одного из Карачая, а другого выписать из Турции. Но, в ожидании сбора судей и защитников сторон, дело могло еще протянуться на месяц, почему и отложено решение этого вопроса до возвращения отряда из экспедиции, когда уже представлялась полная возможность приступить к окончательному прекращению вражды Цебельды с Далом.

6-го августа, в лагере на Шукуране, собственно для отправления в горы, было собрано четыре стрелковые и четыре линейные [165] роты кавказских линейных батальонов, расположенных в Сухуме; стрелковые роты №№ 23-го и 26-го батальонов; один взвод саперов 1-й роты Кавказского саперного № 1-го батальона; взвод горных орудий, ракетный взвод Сухумской крепостной артиллерии и полусотня Донского казачьего № 3-го полка ¹⁰. Кроме того, выступило абхазской и цебельдинской милиции до 3.000 человек.

Чтобы отвлечь внимание джигетов и убыхов, которые могли дать помощь псхувцам, узнавши о движении туда отряда, дано предписание начальнику Сухумской морской станции отправиться на корвет «Удав», и крейсировать, в течение семи дней, в виду неприятельских берегов до Вардане, подходя иногда, если погода дозволит, к более населенным местам около Сочи и Адлера, становиться на якорь и бомбардировать их, а на азовские барказы сажать взятых из Гагр сто человек стрелков, показывая вид приготовления к высадке на берега десанта ¹¹.

II.

Выступление. — Ночлег на перевале Айквара. — Дальнейшее движение. — Народные песни и танцы абазин. — Переход лесной полосы кавказских гор. — Рассказ о битве на Ингуре. — Снежные пласты на горе Дзыхва. — Возвращение полусотни казаков для следования с № 36-м батальоном другим путем.

Рано утром, 7-го августа, отряд ринулся вверх но реке Амткелю. Роскошная долина, орошаемая этой рекой, живописно раскинута по обеим сторонам её; возвышенности, спускаясь к ней пологими скатами, местами покрыты лесом мелкого орешника, фруктовыми садами или травой. Между ними разбросаны усадьбы местного населения, выглядывавшие из-за садов и канаш. Почти всякий двор окружался со всех сторон посевами ячменя и гоми, а больше всего кукурузы, достигавшей в то время уже саженной и даже большей высоты. Не смотря на скудную обработку, которая там вообще принята, всюду видна была заботливость щедрой природы, с избытком вознаграждавшей ленивых жителей, удовлетворяя всем [166] их потребностям за то только, что они избороздят почву вдоль и поперек горизонтальными разрезами на три вершка глубины, бросят на нее зерно и заволочат древесными ветвями.

Чем дальше мы подвигались вперед, тем заметнее суживалось ущелье, горы поднимались выше, спуски становились круче, кое-где оканчиваясь обрывами; вообще, местность принимала более угрюмый характер. Сакли виднелись на пригорьях, рядом со скалами, как будто прикрепленные к ним, или на утесистых террасах, обрывавшихся к реке. Не смотря на значительную крутизну спусков, жители, однако, находили возможным размещать там хозяйственные постройки, тогда как для непривычного человека много стоило трудов добраться до них.

К вечеру, отряд подошел к реке Келасуре, где и остановился на ночлег.

С рассветом следующего дня, для пехоты был наведен мост чрез реку, быстрота которой в этом месте была до того сильна, что невозможно было перейти в брод при глубине немного выше колен. Вырываясь за полверсты от переправы из ущелья, стесненного скалами, почти нависшими над ней, река Келасура составляете один из тех сердитых потоков, опрокидывающих всё встречное на пути, о которых имеется так много рассказов кавказцев. Даже горцы, привыкшие переходить пешими самые быстрые горные ручьи, вооружаясь для этого палками с железными заостренными концами и сцепливаясь по несколько человек рука с рукой, чтобы удобнее было держаться в воде на каменистом грунте во время переправы, даже и они не в состоянии были переходить в этом месте. В шесть с половиною часов, войска, назначенные для разработки дороги, переправлялись уже по мосту и приступали к разработке подъема на хребет Ашахумара, возвышавшийся почти отвесною стеною над правым берегом Келасуры. Много трудов и усилий стоило людям прорубить тропу до вершины горы.

От Келасуры дорога становилась до того малопроходимой, что без разработки не было возможности беспрепятственно по ней двигаться. Известная у жителей под названием воровской, она служила пешеходным сообщением Псхоу с Цебельдой, и, пролегая по местам мало доступным, представляла много затруднений при работах; в некоторых местах ее приходилось высекать в скалах.

К половине дня, тропа была окончена, и две колонны вслед затем начали подъем на гору, а третья оставалась на Келасуре [167] до следующего утра. Первая часть отряда, выдвинувшаяся на перевал Айквара, расположилась в лесу, близ небольшого поселения Ахмерхо.

Застучали топоры, и чрез полчаса мелкий лес вырублен, а роты стали размещаться на ночлег. Деревушка, разбросанная по лесу, состояла из четырех или пяти дворов, принадлежавших какому-то цебельдинскому помещику (князю), жители которой все скрылись, захватив, что могли. По рассказам, выселок этот был населен беглыми русскими, женатыми на туземках. Да другой причины и не было для них скрываться при появлении отряда. Постройка домов там действительно была не похожа на абазинские сакли, и состояла из небольших русских изб, с печками и даже стеклянными овнами, которые у местного, населения не были в употреблении. Солдаты наши скоро сумели воспользоваться отсутствием домовладельцев, начав хозяйничать и распоряжаться, по-своему, медом и чуреками, какие были найдены в брошенных домах.

У солдат и казаков, в подобных случаях, бывает острое чутье, а тем более после дня, проведенного в утомительной работе и без горячей пищи. Но, к чести их, нужно сказать, что, кроме съестного, ничего, не было тронуто.

Едва только закатилось солнце, как в лесу резко наступили совершенные сумерки. Одни вершины соседних гор, сквозь лес, угрюмо вырезывались темными массами на темной синеве неба. А, между тем, с Келасурского ущелья, густые облака тумана стали быстро спускаться вниз по течению реки и плотно укутывать её сплошною серою пеленой. В воздухе сделалось сыро, почему начали раскладывать и зажигать костры, навалив вороха сухих веток. Недостатка в дровах не было. Замечательная декорация представилась нам при свете больших огней, иллюминовавших этот дремучий вековой лес, где гиганты высоких, стройных чинаров и буков, широко распустить ветви, освещенные снизу, заставляли заглядываться даже усталых солдат, вообще не охотников до поэтических ощущений, тем более после усиленных трудов. Вокруг костров, живописными группами толпились солдаты, с котелками в руках, хлопоча о приготовлении своего незатейливого ужина.

Часа через полтора все уложились спать, говор начал стихать, и огни быстро погасали одни за другими. Наконец, сделалось совершенно тихо, только мерные шаги часовых, бряцанье ружья, где-нибудь задетого штыком за ветку, да ровный шелест листьев разнообразили безмолвие ночи. Картина переменилась, лес, нависший [168] над биваком непроницаемою массою листьев, был «тюрьмы черней»; лишь в некоторых местах, между ветвями, проглядывал клочок восточного голубого неба, с слабо мерцающей, сквозь туман звездой.

С рассветом, 9-го числа, весь отряд двигался уже по направлению к северу. Линейные войска прокладывали дорогу, а стрелки шли в цепи по сторонам, где это было возможно. Здесь, кроме леса и неровной местности, спусков и подъемом со скалы на скалу, встречались по дороге еще и болота, которые нужно было забрасывать срубленными с дерев ветками. В этих лесах болота бывают на самых высоких местах.

Пройдя версты три, мы стали спускаться в небольшое ущелье, тянувшееся дугообразною линиею на северо-запад до перевала Альбаки-Дзыхва, на северо-восточном склоне хребта Ашахумара. Тут дорога показалась нам гораздо удобнее; камней и скал встречалось мало; громадные деревья стояли редко одно от другого; землю покрывал толстый слой сухих листьев, почему обоз двигался вперед беспрепятственно. Часов в пять пополудни, передовые колонны подошли к перевалу, где и начали располагаться на ночлег. Авангард занял небольшую возвышенность, саженях в полтораста впереди лагеря; там уже дожидалась часть отряда, часть цебельдинской и дальской милиций ¹².

После остановки, всегда начиналась суета, неразлучная спутница передвижений войск: ротные и батальонные командиры отдавали приказания, фельдфебеля распоряжались, ефрейторы бегали взад и вперед, назначая людей на фуражировку — нарвать руками травы для вьючных лошадей и за дровами, другие расставляли цепь. Каптенармусы и артельщики заботились о приготовление ужина для людей. Разбивались палатки для начальствующих лиц ¹³ и лазарета. Одни милиционеры, как прежде занявшие лагерь, не разделяли общей суматохи. Среди их слышалась народная песня и, наконец, показалась оттуда толпа [169] абазин. Впереди их шел, важно приосанясь, ражий детина, высокого роста, с козлиной бородкой ¹⁴, в остроконечной шапке на голове и с лихо откинутыми назад концами башлыка ¹⁵. За плечами красовалась винтовка с дорогой насечкой, за поясом заткнуто было два пистолета; кинжал и шашка в серебряной оправе довершали его вооружение. По костюму и оружию он был настоящим джигитом, который, между тем, наигрывал в большую травяную дудку какую-то безалаберную туземную песню. Толпа, следовавшая за ним, сцепясь руками между собою, пела на голос, стараясь подражать звукам дудки, с припрыгиванием в такт песне.

Почти все свои песни абазины поют также, как и грузины, без слов. Не смотря на монотонную однообразность, переходящую иногда в дикие, порывистые гортанные звуки, в этих напевах есть гармония, поражающая своею странностью. Абхазское племя, по наречию, отделяется от других горских народов. При разговоре, у абазина легкие усиленно работают, по трудности произношения слов, выговариваемых не языком, а гортанью; напряженное движете мускулов его лица заметно особенно при понижении или повышении голоса. Человеку, не родившемуся между ними, ни в каком случае нельзя выучиться правильно произносить эти горловые, отрывистые слова. Русские, находившиеся среди абазинов по двадцати лет и больше в плену, никогда не могли говорить хорошо по местному. Люди, близко знакомые с этим наречием, объясняют, что, для переложения на бумагу абхазской разговорной речи, невозможно отыскать соответствующих букв ни в какой грамматике, даже восточных языков. Особенно дик показался этот жаргон мне, пока я не прислушался к нему. Во время разговора абазин между собой, вы услышите всё вместе, в одно и тоже время: хрюканье, свист ¹⁶ и шипение; но звуки выговора для непривычного уха не разделяются, сливаясь между собой.

Толпа, между тем, подвигалась к палатке начальника отряда, возле которой он сидел на походном стуле. Предводитель процессии, подойдя к нему, раскланялся, что сделали и остальные, следовавшие за ним; затем, началась пляска, при громкой отрывистой [170] песне и визге абазин, хлопавших в ладоши в такт танцующим. Абхазский танец довольно труден; он исполняется почти на одних пальцах ног. Легкие и проворные, абазины в таком положении выделывают довольно трудные скачки, которым позавидовал бы любой балетный танцор. Это их национальный танец. Затем, взявшись все за руки и образовав кружок, они начади пляску кругом, наклоняясь, в такт припеву, во все стороны. Этот последний танец заимствован ими у турок. Натанцевавшись, абхазцы отправились к своему биваку таким же порядком, каким двигались к ставке генерала.

Ночью получено было известие от князя Константина Шервашидзе, что он, с милициею абхазского (сухумского) округа, пройдя по гумскому ущелью, поднимался на перевал Доу. Занятие этой позиции имело важное для нас значение: оно лишало псхувцев возможности зайти в тыл отряду.

____________________________

10-го числа мы двигались по гребню длинного и узкого хребта, тянувшегося от перевала Альбаки-Дзыхва к горе Цумкар, и составлявшему каменную гряду с глубокими и покатыми обрывами по сторонам. По этой тропе, имевшей ширину обыкновенной колесной дороги, пролегавшей по самой вершине хребта, ограниченная, как уже сказано, с обоих боков довольно крутыми, а местами обрывистыми спусками, с выдавшимися на поверхности камнями и заваленной лежавшими деревьями, невозможно было двигаться без разработки дороги. Скаты были покрыты всё тем же вековым лесом, до которого еще не дотрагивался топор, так что дна обрывов нельзя было видеть; только глухой, отдаленный звук раската больших камней, сброшенных в них, давал знать о глубине боковых ущелий.

С этой гряды, в обе стороны, открывались перед нами пейзажи, замечательные своею дикою угрюмостью. Направо виднелось широкое, лесистое ущелье, тянувшееся от Келасуры и упираясь в гору Цумкар; налево расстилалось широкое углубление, покрытое также сплошным лесом, подернутым слоем прозрачной мглы, которая дальше совершенно терялась в тумане. В это время мы были окружены со всех сторон лесами. Правое ущелье, окаймленное с обоих боков высокими, зубчатыми «гольцами», представляло мрачную картину, вставленную в гигантскую раму. Только из-за горы Цумкар выглядывала безлесная вершина Дзыхва, покрытая еще молодою свежею зеленью, после недавно стаявших снегов [171] и взор, блуждающий по лесному океану, отрадно останавливался на этом островке зелени, полном жизни молодой, оживавшей после долгой зимы природы.

По малочисленности отряда, нельзя было отделять войск вперед для прокладывания дороги, почему работы эти производились на походе. Полчаса движения вперед и за тем на целый час остановка, пока пробьют тропинку по камням и прокопают неровности. Линейные солдаты, неся на себе все походные принадлежности, как то: десятидневный провиант сухарей и круп, ружье с 60 патронами, шинель и необходимое белье, имели, сверх того, рабочий инструмент. Пройдя версту или две, рота останавливалась и, прислоня ружья к камням и деревьям, люди действовали топором и заступом; проложив дорогу до следующей роты, работающей впереди, они проходят дальше, пока выйдут на край работ, где снова принимаются за кирки и лопаты.

Подъем на Цумкар ровен, с торной и широкой дорогой, но за то слишком крут; даже человеку, освобожденному от всякой ноши, трудно было подниматься на него, не говоря уже о навьюченных солдатах и животных.

К 7 1/2 часам вечера, отряд выдвинулся весь на вершину и расположился на ночлег на ровной площадке, образующей трапецию, покрытую редким лесом, в версту длиною и саженей триста шириною, оканчивающеюся с восточной и западной сторон почти отвесными обрывами.

Тут встретился большой недостаток в воде. В лесах Закавказского края она, вообще, редко бывает хороша на вкус, имея болотистый запах. Но в этом месте не было никакой, так что воду нужно было добывать версты за полторы от бивака, в такой малодоступной местности, что усталые люди едва успели набрать себе для сварения пищи и то не все, потому что наступившие сумерки прекратили всякое сообщение с водой. Абазины не замедлили воспользоваться этим случаем. Через некоторое время несколько десятков их появилось с бурдюками, наполненными водой, и началась «сатовка» (торговля), причем бурдюк в полтора ведра продавался до 1 р. 50 коп.

После усиленных трудов протекшего дня, в лагере всё скоро успокоилось и часов в девять сделалось почти совершенно тихо; только изредка слышался говор полусонных солдат, докуривавших свои трубки на сон грядущий. Даже и милиционеры притихли, лишь некоторые набожные дворяне-абазины совершали девятый намаз [172] и, углубляясь в беседу с Аллахом, издавали, по временам, восторженные возгласы, нарушавшие ночную тишину засыпавшего лагеря...

11 августа, мы начали спускаться по крутому и местами обрывистому скату горы Цумкар, в довольно глубокий овраг, отделяющий эту гору от хребта Дзыхва. Дорога шла по густой, почти непроходимой чаще кустарников, связанных ползучими растениями, и извивалась над неглубоким обрывом. Далее начался подъем на гору, сначала по выдавшейся каменистой гряде, а затем по широкому и крутому спуску, куда проведена была тропа на расстоянии верст семи, проделанная во многих местах зигзагами. Медленно поднимались войска на гору, и только часам к трем пополудни, передовая колонна вышла на площадку, расположенную на откосе подъема Дзыхва, где оканчивался предел лесной растительности. Сюда же начали стягиваться и остальные части колонны и обоз. Чем выше мы поднимались, тем свежее становилось в воздухе, а потому и утомление уже не так сильно действовало на людей. Часам к пяти вечера, весь отряд поднялся на гору, где и расположился для ночлега.

К сумеркам солдаты успели уже отдохнуть, выпили по чарке водки и все труды были забыты. Так как ложиться спать было еще рано, то, поужинав, они собрались кучками, из которых слышались смех, шутки и остроты.

В одном из соседних кружков, старый служака вспоминал походы Турецкой кампании 1853—1856 годов, рассказывая толпившейся вокруг него молодежи, о драке с «туркой» на Ингуре и о гурийских походах. Молодежь внимательно слушала ветерана.

— «Не такие мы походы еще видывали, продолжал он, и coлдаты-то были все молодцы, с медалькой, а то и с двумя на груди, а многие имели и «кавалерии»; все были, значит, заслуженные и отважные ребята, не чета таперешней молодежи. На Ингуре нас было всего шесть рот, а и то посмотрели бы вы, как отделывали мы турка; полтора батальона Брестского полка стояли ниже, но они не помогали нам и успели убраться вперед. Мы занимали самую переправу. Неприятеля было вдесятеро больше, так и валять целыми колоннами в воду; как только мы сделаем по ним залп и с орудий осыплют их картечью, они назад как баранта, аж красные фески в воду летят. Заворачивают их с берега опять в реку, будто стадо овец, нагайками и штыками; те сначала противятся, а затем бросаются в воду. Мы сделаем несколько залпов, [173] передние ряды повалятся и пошли за водой, а задние опять назад на берег карабкаются. Так, почитай, разов шесть их заворачивали. Я, с тремя товарищами нашего же взвода, лежал на самом яру; против нас на берегу стояли ихние орудия; но, знать, неловко было им палить по нас; почти всякой раз их картечь переносила, а если возьмут ниже, то попадут в яр: только землей обдает. Мы долго бы их не пустили, заключила рассказчик со вздохом, хош у нас уж маловато и людей оставалось, да турок нашел повыше брод, супротив которого стояла милиция; как только неприятель появился, милиция-то отступила без выстрела. Перейдя реку, сарбазы начали обходить нас...»

Тут рассказчик остановился перевести дух.

— Как же отступали дальше? спросил один из слушателей.

— Дальше уж ничего не припомню, отвечал старик; на другой день я очнулся в Зугдидах ¹⁷, и почувствовал, что у меня болит бок, в котором сидела пуля...

Откашлявшись, усач начал рассказывать о драке на Чолоке, а слушатели, убаюкиваемые рассказами, сладко засыпали вокруг него. Наконец, захрапел и сам повествователь. Усталость и пора взяли своё.

Ночью подул свежий северо-восточный ветер и сделалось холодно. Туман начал подниматься с ущельев к вершине; вскоре над биваком нависли тучи и стал накрапывать мелкий, но сильный дождь. К счастью, усилившийся ветер скоро разогнал его, и к утру небо сделалось совершенно ясным.

____________________________

На другой день, вместе с рассветом, мы начали движение к вершинам хребта Дзыхва, куда к девяти часам вышел весь отряд, и где сделан привал.

В это время мы находились на значительной высоте, немного ниже границ вечных снегов, где лето, или лучше сказать весна продолжается от одного до полутора месяца в году, а в углублениях и северных скатах, закрытых от прямого действия солнечных лучей, снег оставался еще почти нетронутым.

Вершина горы была покрыта молодою зеленью; здесь весна еще только начиналась. Из под толстых слоев снежных завалов, лежавших в некоторых местах глыбами на несколько десятков квадратных сажень, выбивалась пушистая травка; так, что на том [174] месте, где снег сошел вчерашнего дня, она вырастала на другой день до 5 вершков и распускались желтые, весенние цветки, которые там имеют особенно приятный аромат. После долгого пребывания на равнинах Имеретии и Абхазии, где во всякое время года влажная атмосфера заражена болотными миазмами, мне почти странным казалось встретить здесь чистый и свежий воздух. Вода, полноводными ручьями вытекая из расселин скал, имела также приятный вкус, который не только в Закавказье, но и в России трудно найти в реках и колодцах, без искусственного очищения.

С возвышенностей Дзыхва открывался нам величественный вид во все стороны. От северо-востока к северо-западу тянулся главный хребет Кавказа, увенчанный множеством причудливых и разнообразных холмов, одетых блестящею бронею льдов, которые ярко сияли на солнце, отражая его лучи. Самое расположение их поражает взор причудливостью форм. Размещенные в одну шеренгу, зубцы эти представляют различные формы. Выше всех их поднимает вершину величавый Казбек; от него-то и тянется, к западу, этот длинный ряд возвышенностей. Одна из них, например, выведена конусом в виде купола, с массами наросших снегов; другая, стоящая рядом с ней, раскинута неправильным четвероугольником, напоминающим шатер. Затем, следуют вершины меньших размеров, уменьшаясь по мере приближения к Черному морю, по направленно к которому значительно понижается и самый хребет. Неправильность вершин, кажется, частью зависит от накопления на них, в течение тысячелетий, снегов и льдов больше с северной стороны, закрытой от солнца. Нижние части этих холмов и небольшие возвышения хотя и покрыты льдами, но не блестели на солнце, имея вид загрязненного белья с темными полосами на углах, а местами окрашенными в буро-красноватый цвет, от насевших на них слоев пыли. Вершины, ближе расположенные к нам, казались от Дзыхва на расстоянии не далее каких-нибудь 20-ти верст. Дальние же горы в обе стороны белели неровною зубчатою полосой. На лево возвышалось множество каменистых гряд. Венчающие их вершины скалы в беспорядке нагромождены одна на другую; за ними множество других угрюмо выказывали свои острые ребра, черневшие на солнце. Только легкое облачко, вздумавшее путешествовать по этим безжизненным камням, несколько успокаивало взор, обращенный на эту вечно траурную природу. Зато на юго-восток открывалась часть широко раскинувшейся долины Риона, огражденной с юга горами, с запада [175] морем и с севера пройденными нами лесами. Равнина эта, покрытая роскошною растительностью, представляла странную противоположность сравнительно с массами высившихся голых камней. Как будто природа, разливая дары свои одной местности, истощила все свои усилия для неё на счет другой, оставив последнюю навсегда мертвою.

С привала отряд потянулся чрез гору; на пути мы постоянно переходили глыбы нерастаявшего снега, местами попадались небольшие торфяные озера. В некотором расстоянии начался спуск в глубокие и лесистые овраги истоков р. Гумисты, в ущелье Хирза. С левой стороны тянулось другое, называемое Гунибста, которое упиралось в перевал Доу. Тут открылись нам ряды скал, возвышающихся над левым берегом р. Бзыби. Это были те самые «псхувские твердыни», благодаря которым русские еще ни разу не проникали в средину псхувского общества. Ряды высоких, каменных холмов, стоявшие над обрывом, почти отвесно спускавшимся к реке, находились против главных аулов общества; они с этой стороны служили стражами Псхоу. Для того же, чтобы пройти туда отряду, он должен был поворотить к северо-востоку и сделать, таким образом, значительное, обходное движение к притокам Бзыби, по которым и спуститься к аулам.

По переходе чрез ущелье Хирза на поляну Ахата, составлявшую самую верхнюю террасу с этой стороны хребта Химса, мы остановились на ночлег. Отсюда была возвращена, следовавшая с отрядом, полусотня Донского № 3-го полка. Дойдя до Цебельды, она должна была соединиться с четырьмя ротами (линейными) Кавказского № 36-го батальона, находившимися в то время для дорожных работ в урочище Джгерды (в абживском округе), и, затем, двинуться по другому пути, чрез р. Амткелю, куда вела тропа на горы: Лахта, Пртгал, Куламба, Ачадара и перевал Адингэ на р. Бзыби. Движение это имело целью доставить запасы провианта Цебельдинскому отряду ¹⁸ и расчистить другую тропу, к месту нашей переправы на Бзыби, чтобы, в случае неудачи на обратном пути, можно было иметь две дороги для отступления, и, таким образом, маскировать настоящее направление движения. Начальствование над Джгердским отрядом поручено было войсковому старшине Машлыкину. [176]

В шесть часов утра, 13 числа, мы начали подъем по дороге, пересеченной неглубокими оврагами, и, перейдя довольно значительный отрог, отделявшийся от хребта Химса, поднялись на вершину последнего, на перевал, называемый «Псхувскими воротами». Здесь мы расположились на ночлег.

С. Смоленский.

(Продолжение будет).

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» за 1872 год, №№ 9 и 10.

2. Хирипс Моршани, отец Учардия и Тлапса, был из числа первых выходцев этой фамилии из Ахчипсхоу, поселившихся в Цебельде и Дале, как предполагают, в XIV столетии.

3. «Этнографический очерк черкесского народа» барона Сталя. Рукопись, хранящаяся в штабе Кавказского военного округа.

4. В той же рукописи барона Сталя.

5. Бывшие: кутаисский генерал-губернатор, князь Эристов и начальник войск в Абхазии, генерал-майор Карганов, во время поездки в Цебельду, хотели сделать попытку к примирению враждующих, для чего и собрали князей обеих отраслей, близ укрепления Цебельдинского. Они съехались, но лишь только генерал-губернатор начал свою увещательную речь, как раздался выстрел Альмосхеита, на стороне которого было право канлы и Саат-бей пал убитым. Тут все разбежались и попытка к примирению этим окончилась.

6. Как исключение, туда проникал генерального штаба капитан А. Я. Барахович, которого влиятельные абхазцы и псхувцы провели, в 1862 году, чрез это и другие общества на ту сторону гор, для осмотра путей.

7. Суд по коренным народным обычаям.

8. Суд по Корану.

9. Эфенди имеют значение адвокатов.

10. Полусотня эта была собрана из постов сотни, расположенной в Абхазии, которая выступила под начальством командира сотни, войскового старшины Машлыкина. Я, с небольшой командой, состоял отдельно от полусотни, при отрядном штабе.

11. Как в настоящей статье, так и в последующих, все сведения, относящиеся к описываемым событиям, заимствованы мною: из донесений начальников отрядов; дел командующего войсками в Абхазии и частью из рукописей, имевшихся при штабе же начальника края; кроме, конечно, того, что мною рассказывается, как очевидцем и участником в экспедициях.

12. Милиция абхазского округа, с ротмистром князем К. Шервашидзе, направилась чрез гумское ущелье к перевалу Доу. Милиция бзыбского округа, с майором князем А. Шервашидзе, должна была подняться вверх по Бзыби, и занять перевал Амакя. Милиции абживского округа, цебельдинская и дальская, с полковником гвардии князем Д. Шервашидзе, следовала вверх по рекам Амткелю и Чхалт на перевал Адингинеэ, для присоединения к отряду у истоков реки Бзыби, где сходятся дороги чрез перевалы Химса и Адингинеэ.

13. Для нижних чинов палаток не было возможности брать, по неимению перевозочных средств, да они, впрочем, были бы только в тягость отряду, увеличивая обоз и тем затрудняя его движение.

14. У абазин вообще нет окладистых бород.

15. Горцы считают щегольством фигурность откидывания назад концов башлыка.

16. Так, например, слово сто (счет) произносится не выговором, а звуком, совершенно сходным с отрывистым свистком; точно также и другие гортанные произношения абазин выражаются такими же странными звуками, а некоторые даже и неуловимыми для незнакомого с ними уха.

17. Бывшая столица Мингрелии, ныне местечко с окружным управлением.

18. В это время уже было рассчитано, что провианта и других запасов, взятых в Цебельде, по медленности движения вперед, отряду не хватит на обратный путь.

Текст воспроизведен по изданию: Экспедиция в Псхоу (Выписка из походного дневника) // Военный сборник, № 5. 1874