30-го декабря, полковник Данилевский испросил у хана прощальную аудиенцию. Во время приема хан пригласил посла, может быть, только из вежливости пожить еще в Хиве и дождаться наступления весны; но Данилевский поблагодарил за любезность и отклонил предлагаемую ему честь. Хан, прощаясь, неожиданно объявил Данилевскому, что назначил сопровождать его своего посланца, сановника Магомед-Эмина, назначенного выразить государю “беспредельную благодарность за подарки и милостивое расположение”.
На другой день, 31-го декабря 1842 года, посольство выступило в путь. На проводы явился и Сергей-ага... Он привез с собою в гостинец, на дорогу своим уезжавшим землякам, бурдюк вина и целую корзину русских пирогов. Данилевский звал его с собою в Оренбург, ручаясь за полное прощение, но он не согласился:
— Мне там надо в богадельню идти, — отвечал со вздохом Сергей-ага, — а здесь я богатый человек и один из первых.
На самом выезде из города посольству был изготовлен ужасный сюрприз, очевидно, умышленно, с целью устрашения и предупреждения: по дороге сидели, посаженные на колья, несколько персиян... С руками, привязанными параллельно к ногам, в страшных муках кончали свою жизнь эти несчастные люди, оглашая воздух громкими жалостными криками: “Су! су!! су!!...” (воды).
Сопровождавшие посольство хивинцы сообщили, что вина этих несчастных людей состояла в том, что, будучи захвачены разбойниками туркменами (йомудами) и проданы в Хиву, в рабство, они сговорились и убежали. Хивинцы на другой же день их нагнали, и вот, в поучение прочим персам невольникам и в виде назидания уходящим русским, жестокосердый хан приказал посадить на кол всех этих несчастных, в самый день выступления нашего посольства, по пути его следования...
Участь русских пленных в Хиве была вообще такова: их тотчас же по доставке в ханство всячески склоняли и приневоливали принять мусульманство и в случае успеха женили на туркменках и персиянках. С девушками поступали гораздо проще: красивые из них пополняли гаремы хивинских вельмож и богатых купцов, а некрасивые — поступали туда же, в качестве рабынь и прислужниц. Если замечали у пленника намерение бежать, то делали ему, немного повыше пятки, разрез, насыпали туда мелко рубленого конского волоса и долго искусственным образом растравляли рану, чтобы пленнику нельзя было скоро ходить. Если же кто-нибудь из пленных убегал из Хивы и его ловили, то сажали, на  страх другим, на кол, и несчастный умирал в жесточайших мучениях, длившихся иногда двое и трое суток; спастись от казни, в случае поимки, был лишь один исход — принять ислам и жениться, что некоторые и делали...
В Оренбург посольство возвратилось на масленой неделе, во второй половине февраля. С дороги еще Данилевский послал в Оренбург нарочного киргиза, из числа бывших при нем, с предупреждением, что он возвращается не один, а в сопровождении хивинского посла; поэтому, когда наши вступили в Оренбург, Магомед-Эмин был встречен с особым почетом и торжественностью, до чего азиаты вообще большие охотники. Тотчас же был послан в Петербург курьер с испрошением распоряжения, как поступить с хивинским послом. Ответ от гр. Нессельроде был получен, однако, не слишком-то скоро: предлагалось отправить Магомед-Эмина в Петербург, со всевозможными, впрочем, удобствами и торжественностью.
22-го апреля (1843 г.) хивинский посол, со свитою в пять человек, был отправлен из Оренбурга в Петербург, куда он и прибыл 13-го мая. Но его прием (в Царском Селе), сделанные ему роскошные подарки и оказанная любезность не входят уже в программу настоящей статьи... Мы лишь сочли не безынтересным проследить те добрые отношения к Хиве, которые русское правительство того времени всячески старалось начать, установить и поддержать, поступаясь иногда собственными интересами. Но малейшая снисходительность со стороны России была, к сожалению, принимаема хивинцами за слабость... В последующие же затем годы (в 1844 и 1845 г.г.) хивинское правительство не постеснилось нарушить только что заключенный им договор: оно стало явно покровительствовать известному мятежнику, русскому киргизу Кениссаре (которого безуспешно преследовали наши отряды по степи) и разбойнику Кутеборову, скрывавшимся в пограничных хивинских владениях. По-прежнему начался грабеж русских купеческих караванов; степь также стала для русских опасна в пути... Дело дошло до того, что в 1852 году В. А. Перовский, находившийся в то время в Петербурге, в звании уже генерал-губернатора, вынужден был предложить хивинцам куш в 200 червонцев за выкуп семейства подвластного нам султана Ирму-хамеда Касимова, управлявшего чеумекеевцами. Наконец, в 1858 году, хивинские правители прямо объявили полковнику Н. П. Игнатьеву (ныне генерал-адъютант и граф), что они содержания акта, заключенного ими в 1842 году с полковником Данилевским, “не помнят” и даже “не нашли его” в своих канцеляриях...
В заключение мне остается сказать несколько слов о судьбе полковника Данилевского. Произведенный за свою “миссию” в Хиву в генерал-майоры, он перешел на службу в Петербург и там нашел себе трагическую кончину. Будучи замечательно красивым и имея от роду всего 35 лет, он страстно влюбился в одну славянскую владетельную княжну и пользовался взаимностью; но на этот брак не согласились ее родители и решили увезти ее на родину. В осенние сумерки, на первой же почтовой станции от Петербурга к Москве, едва только заложили лошадей в карету, в которой ехало семейство княжны и она сама, как к лошадям спереди подошел высокого роста молодой генерал и выстрелил себе в рот... Лошади поднялись было на дыбы, затем рванулись вперед и карета проехала по трупу уже скончавшегося Данилевского.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Хивинское ханство

Написав это, я отправился в столицу нашу, в укрепление, сам не зная, за чем и к кому, так прогуляться. Вдруг входит Ханыков, мерзлый, отчаянный; он воротился с неудачной охоты, и говорит: «идите скорее в лагерь, вас ищут: гонцы прибыли с Ак-Булака (со второго укрепления) с известием, что там дерутся с Хивинцами».. Вот рассказ посланных: 13-го Декабря отправлены были отселе 130 человек пехоты и сотня казаков в Ак-Булак, чтобы привести оттоле всех больных, до сотни. Команда эта, ничего не чая, остановилась для последнего ночлега 18 Дек. верст за 10 не доходя укрепления, и ночью вдруг Хивинцы с криком и визгом напали, кинувшись наперед всего на лошадей. Лошади были стреножены, но до 30 треног лопнуло и кони шарахнулись без удержу; 40 верблюдов поскакали за ними вслед. Между тем отрядец справился, собрал остальных лошадей и верблюдов, окружил себя завалом из телег и вьюков и благополучно выдержал 1 1/2 дневную осаду 2-х до 3-х тысяч Туркмен, Каракалпаков и Хивинцев. Казаки и солдаты отстреливались славно, кидались несколько раз из засады своей на неприятеля, который наконец принужден был удалиться. С нашей стороны убиты: три солдата и два казака; ранено 11. У Хивинцев потеря не известна, потому что они утаскивали убитых и раненых с собою; но сами посланные, бывшие вожаками при отряде, видели 8 человек, свалившихся с лошадей. Трое убиты были так близко, что тела их Хивинцы не успели выхватить и покинули. На одном из посланных была завоеванная сабля, которых взято 8. Прибыв за тем благополучно в укрепление, молодцы наши услышали здесь, что тот же Хивинский отряд осаждал его три дня, но не могши нанести ему никакого вреда и потеряв несколько человек от гранат и картечи, прошел мимо, вероятно для разведок; — и на этом то розыске встретил конвой, посланный для больных. Вся слава разбойников и трусов состоит в том, что они зверски замучили и разрезали по частям одного Кайсака, посланного, охотой, с увещевательными грамотами к Хивинскому народу, к Каракалпакам и проч., дабы, по возможности, предупредить напрасное кровопролитие. Прибывшие сюда гонцы нашли остатки тела его на дороге, верст не более как в 5 — 6 от самого укрепления. Это озлобило вообще всех Кайсаков до того, что они называют Хивинцев кяфырами, не мусульманами и клянутся в мести. Тем вернее будут они нам служить, тем менее можно ожидать побегов, хотя, правду сказать, и теперь из отряду нашего бежало Кайсаков 3 или 4 человека, и только из числа высланных за нами Бай-Мохамедом, при 350 верблюдах, прибывших вовсе отдельно и по себе, бежало 12 человек Кайсаков. И так, первая победа над неприятелем одержана, а главное — Хивинцы вышли из гнезда своего и должны теперь драться. Пора спать: до завтраго. Двое Кайсаков прибывших с этою вестию вызвались для опасной посылки, а других охотников не было. Это теже самые, которые были отсюду посланы вожаками с командой, ушедшей в Ак-Булак за больными. Один из них человек бывалый, видел войну между Кайсаками, видел войну Хивинцев с Персианами, с Бохарцами, — но эдакой войны, говорит, как бой 200 человек, этой горсти, за тюками и телегами, не видал. Он не может надивиться хладнокровию солдат наших, которые почти двои сутки отстреливались, пели при этом песни, как именно Кайсаки замечают в рассказе своем, даже курили трубки. У Хивинцев было два трубача, огромные, саженные трубы с широким раструбом; трубачи эти сзывали правоверное воинство на бой; все около них собирались, но, как трубачам нельзя было подъезжать близко в завалам нашим, потому что-де стреляли оттуда, то и наездники вместе с трубачами давали тыл. Причина весьма удовлетворительная: у трубача, как у всякого другого молодца того же калибра, лоб не за каменной стеной. Очень хвалят поручика Ерофеева, командира роты, за хладнокровие и распорядительность его. Он тем более заслуживает похвалы, что в первый раз попал в огонь и войны не видал. Солдат было с ним, как я узнал теперь вернее, 170 челов., а казаков сотня, из коих 40 верхами, а лошади из под остальных были заложены в сани и телеги, под больных. Все это прекрасно. Остаются только неодолимые хлопоты с больными, этою вечною мукою всех военных отрядов: за ними сто раз более хлопот, чем за убитыми. У нас, в 4-й колонне, их уже до 90 человек.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Хивинское ханство

Метки к статье: 19 век Хивинское ханство Центральная Азия Российская империя

В пятницу (джума), т. е. в мусульманское воскресенье, мы обычно отправлялись в мечеть Шах-Абдул-Азим, место паломничества, в 5 — 6 верстах восточнее Тегерана. Здесь мы всегда встречали много женщин, которые совершали свой «зиарет», т. е. паломничество, верхом или на носилках (тах-тараван), которые несли два мула. Богатых персиянок сопровождали верхом и пешком евнухи или мужская свита. Другие, победнее, ехали одни, как обычно тщательно закутанные и с белой хлопчатобумажной сеткой, закрывающей лицо. Однако женщины везде одинаковы, и часто бывало, что, когда поблизости не было ее соотечественников, встреченная нами женщина, если она была красива и молода, стыдливо поднимала покрывало, чтобы приветствовать нас пылким взглядом своих черных, как уголь, глаз, и иногда тихо шептала: «Салам сахеб» («Приветствую вас, господин»).
Во время наших прогулок мы бывали и в садах покойного Фатх-Али-шаха. Все эти сады обнесены высокими стенами. За всегда запертой входной дверью, примерно в трех шагах от нее, находится вторая стена, высотой 7 и длиной 10 футов, которая, если даже открыта внешняя дверь, защищает внутреннюю часть сада от взоров любопытных, так как там в это время могут гулять или сидеть без покрывал женщины.
Ревнивые жители Востока принимают всевозможные меры предосторожности, охраняя своих женщин, но их все же часто обманывают. В одном из таких королевских садов имеется Аби-Сер, или Серд-Аб, т. е. подземный павильон, в который спускаешься по пологому коридору без ступенек. Внизу оказываешься вдруг в просторном помещении с боковыми комнатами, купола которых с оконцами из цветного стекла находятся на уровне поверхности сада. Тут же обставлено с восточной роскошью; стены украшены арабесками ярких тонов, везде бассейны с кристально-чистой водой и фонтаны.
Здесь в прохладных полутемных покоях шах проводил со своими одалисками жаркие летние дни и мог даже купаться. Старый сладострастник приказал устроить здесь приспособление, которое ласкало бы его взор. Из одной верхней комнаты этих подземных покоев (бала хане) прямо в бассейн вела узкая покатая плоскость, т. е. лестница без ступеней, из белого мрамора. Если шах желал искупаться, он садился в прохладную воду бассейна, и по его знаку к нему съезжали по этой плоскости его одалиски, единственным украшением которых была, конечно, естественная нагота. Во время этого спуска обрюзгший развратник мог наслаждаться прелестями своих наложниц. Можно только догадываться, какие здесь совершались оргии, о которых мы, европейцы, не имеем никакого представления.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Персия Российская империя Кавказ Центральная Азия

30 октября 1833 г., согласно приказу Вашего превосходительства от 28-го числа того же месяца, я выехал из Оренбурга в Орск, чтобы присоединиться к каравану, отправляющемуся в Бухарию. Я покинул Орскую крепость 11 ноября и после сорокапятидневного пути благополучно достиг Бухары, где имел честь вручить Ваше письмо и подарки кушбеги. Весть о моем приезде в Бухару опередила меня. Купцы нашего каравана отправили кушбеги письмо, уведомлявшее его в весьма расплывчатых выражениях, и без сомнения с умыслом, что с их караваном прибывает выехавший из Оренбурга русский чиновник, который является подателем письма, посланного его превосходительством военным губернатором Оренбурга, но о цели же его миссии они ничего не знают. А так как бухарское правительство не принимало еще русское посольство в ответ на свое, посланное в Россию несколько лет назад, и никогда еще в Бухару не приезжал служащий русского правительства, направленный непосредственно к первому министру, все посчитали, что я послан его императорским величеством к бухарскому хану. И поэтому все были очень удивлены, когда узнали, что я привез письмо и подарки от Вашего превосходительства именно к бухарскому первому министру. Кушбеги оказался в затруднительном положении — он не знал, как объяснить своему господину, подозрительно и ревниво относящемуся к своим правам, это обстоятельство, столь противоречащее обычаям Туркестана; он опасался зависти сановников, которые не упустили бы возможности навредить ему и очернить его перед ханом, выставив его честолюбцем, считающим себя равным с ним и принимающим послов. Он встретил меня холодно и с недоверием. Это породило во мне предчувствие будущих трудностей, с какими я вскоре и столкнулся. Его вопросы, взгляды — все выдавало в нем едва сдерживаемую тревогу. Он не осмелился даже вскрыть переданное ему письмо, позже я узнал, что перед тем как открыть, он показал его хану. Таким же образом он поступил и с ящиками с подарками, какие мне было приказано доставить ему. Всевозможные слухи о цели моей миссии, вскоре распространившиеся по Бухаре, усугубили подозрения бухарского правительства и сделали мое положение еще более трудным, вынудив удвоить бдительность. Я постоянно ощущал себя объектом пристального внимания и подозрений со стороны бухарцев. Мало-помалу мне удалось рассеять подозрения, вызванные своим появлением, благодаря моему мусульманскому костюму, той старательности, с какой я молился и выполнял малейшие предписания мусульманской религии, серьезным дискуссиям с муллами, муфтиями и самим кушбеги о теологии, коране, традициях, об арабском, турецком, персидском языках. Я не узнал бы многого, если бы меня не считали мусульманином. После многих месяцев скованности я был рад, завоевав доверие кушбеги, который стал теплее относиться ко мне и согласился на несколько свиданий со мной, чего раньше я не был удостоен. Кончилось тем, что наши встречи стали довольно частыми. Его обращение стало более дружественным, его разговор — более откровенным. День ото дня отношение ко мне улучшалось. За несколько дней до отъезда я удостоился чести быть представленным хану.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Бухарское ханство Центральная Азия Российская империя

Признаюсь, что при сем зрелище сердце мое сжалось, как высушенная губка, и вдруг налилось кровью, как губка, брошенная в воду. Все понятия об ужасах киргизского плена, все повествования об истязаниях пленников, слышанные и читанные мною в продолжение жизни, слились в одну мысль – и эта мысль с неизъяснимою быстротою проникла все мое существо! Надобно знать, что живучи в Оренбургском краю, должно поневоле беспрестанно слушать ужасные повествования о жестокостях Киргизцев и о бедственной участи их пленников (как здесь, например, слушаем мы иногда скучные разговоры о модах, журнальных перебранках, политике и погоде); а потому каждый, пускающийся в путь по линии – не говорю уже о степях – бывает заранее сильно напуган предполагаемыми опасностями и ужасается при одной мысли о появлении хищников. Так и мне слишком были известны разбойнические их подвиги, чтобы чувствовать весь ужас нашего положения. К тому же часто слыхал я, что по зверскому обыкновению Киргизцев, неприятель, упорный в сопротивлении и взятый с оружием в руках, не должен ожидать ни малейшей пощады. Сии варвары обыкновенно извлекают из него жизнь медленными муками: отсекают член за членом, морят голодом и жаждою, жгут на огне, сдирают кожу с живого.… Я окинул глазами наше местоположение: глубокий овраг, обрывистые берега – какие превосходные средства защиты! – Пусть они нападают! Будем обороняться до последней крайности, стрелять до последнего заряда, спустимся в овраг – бросимся в воду, если враги сделают удар решительный, – умрем, но не отдадимся в плен!...
Мне первому вздумалось тогда устроить из наших возов род цитадели, которая могла бы нам служить оградою со стороны, открытой нападению Ордынцев. Козаки поняли эту мысль и усердно помогали мне сдвигать тяжелые телеги и карандасы. Двум оробевшим Татарам приказано было держать оседланных лошадей, чтобы оне не разбежались, если испугаются киргизских воплей или выстрелов. – В суете и заботе я не видал, что делали в это время Мошнин и поручик, только слышал их проклятия и громкие крики.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Каждый караван, дошед до аулов султанов Адилевых, лишается уже свободного ходу и торга, который он не прежде там начинает, как по заплате той пошлины, какую захотят наложить на него сами султаны. Сей сбор не избавляет однако же караванов от другого побора, чинимого при переправе чрез реку Илю: тут должно заплатить снова с каждых 50 переправленных баранов одного барана, с 50 лошадей одну лошадь, с каждого верблюда 10 руб. и со всякого человека по одной мерлушке. Обе сии пошлины установлены самим султаном Куланом, но они не всегда исполняются. Достойный сего сотрудник в грабежах султан Иргалы мало смотрит на тягостное сие уложение, он сам рассматривает все караванные товары и, назначая свою цену, налагает уже сообразно сей последней такую пошлину, что торговцы, нередко лишаясь принесенного от торговли прибытка, истощают уже и тот самый капитал, который при оборотах коммерции должен был остаться целым, если бы непомерный сей налог не отнимал его приобретений. Нарочно оставаясь от отряда с двумя казаками на переправе сей, я сам был свидетелем того алчного побора, с торговых татар и ташкинцов не подданных российскому скипетру, а потому говоря о них с откровенностию, не умолчю также и о том, что бывшие при отряде с караваном семиполатинскаго купца Попова прикащики татарин Фозикий, Токжатулла и Нассыр Мулла избавились непомерной сей пошлины по одним только нашим внушениям и заплатили оную безобидно для себя и киргизских перевощиков.
После сего явного грабежа, прикрытого еще честным имянем пошлинного сбора, следует другой, столько же наглой, сколько и злостный в своем роде, ибо происходит от тайных ухищрений и потому у киргиз почитается маловажным, т. е. барантой или простым воровством, — он состоит в том, что киргизы ведения султана Аблая Адилева, кочующие за рекою Илею, быв научаемы самими их родоначальниками, не опасаясь уже никакого наказания, крадут из караванов скота во время переправы и после оной. Отважной сей краже способствуют скрытные берега реки Или и самое малое число караванных служителей, ибо самый большой караван имеет их не более 15 человек. На сем самом недостатке людей султаны основывая свое оправдание, укрывают воров и отказывают просителям. Сдесь самовластие родоначальников киргизских, не быв никогда и никем преследуемо, до такой степени достигло, что они, не разбирая уже прав чужеземцев, по своему произволу наказывают их телесно.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

Отъехав 15 верст от Переволоцкой, он вдруг заметил скачущих к нему наперерез пятерых киргиз. Инстинктивно он понял, что это не мирные киргизы и выхватил саблю. Киргизы приостановились, высматривая нет ли у Подурова огнестрельного оружия. Увидав, что противник их вооружен лишь одною саблей, они с гиком и с пиками наперевес бросились на него. «Гони!» – крикнул Подуров ямщику. Но киргизы уже нагоняли скачущую тройку. Один из них на скаку ударил копьем Подурова в правое плечо. Подуров не хотел сдаваться без боя, хотя знал, что от хищников плохая пощада бойцу. Злоба и боль сверкнули в его очах. Он вырвал у киргиза пику и успел ударить его в щеку, проколов ее насквозь. Пика, к несчастью, сломалась и Подуров оборонялся обломком древка. В это время он был вторично ранен в левую ногу. Киргизы не ожидали столь мужественной самозащиты и, не успев сломить его в бою, придумали уловку: обскакав взмыленную тройку, они схватили лошадь под уздцы и моментально опрокинули тарантас.
Подуров упал вниз лицом. Степняк, которого он ранил, счел священным долгом отомстить противнику и ударил два раза топором по голове. К счастью, удары топора пришлись вскользь по задней стороне черепа, защищенной мохнатой шапкой и капюшоном шинели, завернувшимся при падении. Жизнь Подурова была защищена Провидением Божиим!
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя