«В 1861 году, после неудачного похода в Мерв, окончившегося разгромом персидских войск, туркмены стали особенно смелы. Собрался значительный аламан (скопище для набега) и отправился на хищничество в деревни, соседние с городом Мешедом. Здесь аламан был застукан, многие перебиты, а остальные захвачены в плен. Этих последних было до ста человек. От шаха последовало распоряжение доставить пленников в Тегеран, и вот их, в цепях на руках и ногах, прикованных по нескольку человек к одному железному пруту, погнали пеших в Тегеран, отстоящий за 1,000 верст от Мешеда. Шах, желая успокоить население столицы, недовольное постыдным поведением значительной армии, уничтоженной в Мерве, приказал всех пленных казнить перед городскими воротами; министры придумали, для большего наслаждения публики, привязать пленников к городской стене и начать их расстреливать с расстояния 300 шагов. Понятно, что сарбазы (регулярная пехота), никогда не обучавшиеся стрельбе и вооруженные кремневыми ружьями, не в состоянии были попадать в живую мишень, поставленную так далеко пред ними, и удовольствие расстреливания могло продолжаться до вечера, подвергнув самым адским мукам несчастных туркмен. Все посланники, узнав о таком варварском распоряжении, немедленно сделали представление об отмене такой казни. Но было уже поздно: казнь состоялась, только сарбазов подвели ближе; несмотря на это, расстреливание все-таки продолжалось до вечера. Некоторые пули попадали не в пленников, а в веревки, которыми они были привязаны. Тогда развязавшиеся подходили и садились перед сарбазами, в надежде скорее расстаться с жизнью вблизи сарбазов, чем у стены, так как на пощаду им надежды не было. В 1875 году правителем Хоросана назначен был родной брат нынешнего шаха. Хоросанские власти задумали ознаменовать его прибытие в город Мешед, столицу Хоросана, жертвоприношением из пленных туркмен. Для этого приготовили 20 человек, а когда новый правитель прибыл, то пленников подняли поочередно на штыки в его присутствии и в виду всех властей и множества людей, собравшихся для приветствования брата шаха. Какова должна была быть нравственная мука пленников, можно представить из того, что последний из них, когда дошла его очередь быть поднятым на штыки, попробовал предложить за себя выкуп в 2,000 туманов (по курсу 8,000 руб.); но его предложение не было принято. Надежды его рушились, и ему пришлось идти, чтобы быть заколотым. Но он не дошел: смерть застигла его раньше, — и пред новым правителем и всем собравшимся синклитом он упал мертвым... Некто Б., участвовавший при постановке телеграфных столбов англо-индийской компании через персидские владения, рассказывал следующий пример, случившийся на его глазах. При нем состоял переводчик-персиянин, нанятый им в Астрабаде; при его помощи по крайней мере можно было объяснять рабочим, что от них требовалось, и работа быстро подвигалась вперед. На одном из переходов, на горизонте, показалась кучка всадников, повидимому приближавшаяся к работающей партии. Едва приблизилась конная партия настолько, что явилась возможность различить личности отдельных всадников, как вдруг проводник заметно оробел. Между наездниками был один одетый весь в красном, вынувший из кармана какую-то бумагу и прочитавший содержание ее громким голосом, результатом чего было покорное со стороны переводчика опущение на колени. Красный верховой слез с лошади, вынул из ножен кривой нож, подошел к ставшему на колени переводчику, вонзил нож повыше гортани и быстрым поворотом к себе перерезал горло. Правосудие совершилось, поставив в безвыходное положение Б., оставшегося среди народа, которого ни он не понимал, ни его не понимали, и до сих пор не зная, за что была произведена подобная быстрая расправа. Разумеется, имея соседями народ, отличающийся такими нравами, несмотря на то, что уже в Персию все-таки заглянул луч цивилизации, обыкновенно смягчающий народную жестокость и внушающий более рациональные взгляды на человеческую жизнь, и туркменам неоткуда было брать примеры мягкосердечия, а потому и свирепость у них совершенно первобытная.»
Петрусевич в вышеупомянутой статье приводит следующие образчики туркменских нравов.
«На острове Ашур-Аде, где помещается наша морская станция, жил постоянно в прежнее время старшина или хан, выбранный из прибрежных аулов туркмен-джафарбаев, которые признавали и признают над собою власть русских. У этого хана, помещавшегося на острове, в кибитке, были двое сыновей: один десяти, а другой шести лет. Старший из них был скромный и, повидимому, кроткого нрава и не пользовался особенною любовью отца, а младший, по имени Сардар, свирепый как дьяволенок, был его любимцем. Он находил великое удовольствие в причинении страданий всему живому и приходил в неистовство, когда ему что-либо не удавалось. Однажды он захотел уничтожить курицу. Курица от преследования мальчика забилась под сарай, откуда мальчуган не мог ее достать; бросившись на землю, он в бессильном бешенстве принялся колотить по земле руками и ногами, крича: «дайте курицу, дайте курицу!» Отец, вышедший из кибитки и видя своего любимца в таком исступлении, приказал исполнить его желание. Поймали первую попавшуюся курицу и отдали мальчику, который, свернув ей шею, оторвал голову и, бросив разорванную птицу на землю, немедленно успокоился; отец, присутствовавший при этой сцене, погладил его по голове, прибавляя: «Ай хороший мальчик! Ай хороший мальчик!» Этот же маленький шестилетний дикарь предлагал отцу украсть золоченые рамы с картины у одного из жителей Ашур-Аде, воображая, что они золотые, а отец радовался, видя, что в мальчугане развиваются сами собою все хищнические склонности. В 1867 году губернатор астрабадский Муль-кара, захватив одного из влиятельных лиц туркмен-атабаев, какого-то Шаваль-хана, ни в чем неповинного, расстрелял его. Зимою атабаевцы напали на деревню сурхан-келя, лежащую всего в двадцати верстах на север от Астрабада, на самой границе Астрабадской провинции, за которой уже начинаются туркменские кочевья. Несмотря на оказанное им сопротивление, туркмены взяли деревню, разграбили ее, перерезав многих жителей и набрав пленных, в число коих попал и сын Абдус-Семет-хана, владельца деревни. Когда туркмены вернулись к себе, то жена Шаваль-хана, расстрелянного астрабадским губернатором, явилась к предводительствовавшему туркмену Султан-Мамед-хану Авгану и потребовала, чтобы молодого сына, владетеля деревни Сурхан-Келя, отдали в ее распоряжение, так как он ей принадлежит. На вопрос Султана-Мамед-хана о причине такого требования и на чем основывает она свои права на пленника, женщина отвечала: «Он персиянин; моего мужа расстреляли персияне, и я хочу отомстить за его смерть». Султан-Мамед-хан ответил: «женщина, ты права, и возьми персиянина». Жена Шаваль-хана взяла пленника и, вырезав собственноручно ему живому сердце из груди, бросила труп на съеденье собакам.
Находившийся в походе против хивинцев переводчиком Ибрагимов, в своих заметках о хивинских туркменах сообщает, что если кто-либо из туркмен увезет дочь сеида (так называются потомки пророка Магомета, рассеянные на всем востоке) и вступит с нею в связь, то похищенную отбирают общими силами и предают позорной казни. Так, например, привязав ее за косы к хвосту лошади, пускают ее в табун, или раскаленным железом прожигают половые части несчастной, или же, связав руки и ноги, бросают в реку и т.п. Но лучше всего обрисовывается обоюдная жестокость туркмен и персиян из следующего рассказа Боде.
Начальник Фендереского округа Астрабадской провинцш Мирза-Наги-хан влюбился в туркменскую девушку коджакского рода. Сначала отец и все близкие родные не соглашались на этот брак; но чего не делают деньги! Получив богатые подарки, отец замолк и согласился на увоз дочери, которая сама отвечала благосклонностью Мирзе-Наги-хану. Род коджаков, узнав об увозе, одной девушки из их среды, счел себя жестоко оскорбленным и сначала грозил отомстить оскорбителю, но потом, не имея средств к этому, успокоился, выжидая только удобного случая. Прошел год. Мирза-Наги-хан, полагая, что гнев племени уже утих, позволил, согласно обычаю, молодой своей жене отправиться к родителям. Она поехала к ним в родной своей одежде, в сопровождении многочисленной свиты. Но едва только они подъехали к шатрам своего племени, как ее туркмены схватили, повели на верх ближнего кургана и в глазах родных истерзали в куски. Мирза-Наги-хан был приведен этим в неистовство и поклялся мстить туркменам, но также принужден был выжидать и очень долго, потому что весь род коджаков, опасаясь его мщения, откочевал в Хиву. Прошло несколько лет, и откочевавшие не возвращались. Тогда Мирза-Наги-хан написал к ним письмо, с приглашением занять прежнее место; в письме он признавал себя виновным в том, что не уважил их обычаев, и говорил, что теперь они могут возвратиться спокойно, восстановив свою честь казнью девушки, которую он увез. Коджаки поверили и возвратились, но не успели они еще разбить хорошенько своих шатров, как Мирза-Наги-хан налетел на них, разнес все их кочевье и, захватив шестьдесят женщин, привез к себе, где немедленно предал их всех казни».
Полный текст
Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Иран
Если Вы заметили в тексте опечатку, выделите ее и нажмите Ctrl+Enter
|
