Написав это, я отправился в столицу нашу, в укрепление, сам не зная, за чем и к кому, так прогуляться. Вдруг входит Ханыков, мерзлый, отчаянный; он воротился с неудачной охоты, и говорит: «идите скорее в лагерь, вас ищут: гонцы прибыли с Ак-Булака (со второго укрепления) с известием, что там дерутся с Хивинцами».. Вот рассказ посланных: 13-го Декабря отправлены были отселе 130 человек пехоты и сотня казаков в Ак-Булак, чтобы привести оттоле всех больных, до сотни. Команда эта, ничего не чая, остановилась для последнего ночлега 18 Дек. верст за 10 не доходя укрепления, и ночью вдруг Хивинцы с криком и визгом напали, кинувшись наперед всего на лошадей. Лошади были стреножены, но до 30 треног лопнуло и кони шарахнулись без удержу; 40 верблюдов поскакали за ними вслед. Между тем отрядец справился, собрал остальных лошадей и верблюдов, окружил себя завалом из телег и вьюков и благополучно выдержал 1 1/2 дневную осаду 2-х до 3-х тысяч Туркмен, Каракалпаков и Хивинцев. Казаки и солдаты отстреливались славно, кидались несколько раз из засады своей на неприятеля, который наконец принужден был удалиться. С нашей стороны убиты: три солдата и два казака; ранено 11. У Хивинцев потеря не известна, потому что они утаскивали убитых и раненых с собою; но сами посланные, бывшие вожаками при отряде, видели 8 человек, свалившихся с лошадей. Трое убиты были так близко, что тела их Хивинцы не успели выхватить и покинули. На одном из посланных была завоеванная сабля, которых взято 8. Прибыв за тем благополучно в укрепление, молодцы наши услышали здесь, что тот же Хивинский отряд осаждал его три дня, но не могши нанести ему никакого вреда и потеряв несколько человек от гранат и картечи, прошел мимо, вероятно для разведок; — и на этом то розыске встретил конвой, посланный для больных. Вся слава разбойников и трусов состоит в том, что они зверски замучили и разрезали по частям одного Кайсака, посланного, охотой, с увещевательными грамотами к Хивинскому народу, к Каракалпакам и проч., дабы, по возможности, предупредить напрасное кровопролитие. Прибывшие сюда гонцы нашли остатки тела его на дороге, верст не более как в 5 — 6 от самого укрепления. Это озлобило вообще всех Кайсаков до того, что они называют Хивинцев кяфырами, не мусульманами и клянутся в мести. Тем вернее будут они нам служить, тем менее можно ожидать побегов, хотя, правду сказать, и теперь из отряду нашего бежало Кайсаков 3 или 4 человека, и только из числа высланных за нами Бай-Мохамедом, при 350 верблюдах, прибывших вовсе отдельно и по себе, бежало 12 человек Кайсаков. И так, первая победа над неприятелем одержана, а главное — Хивинцы вышли из гнезда своего и должны теперь драться. Пора спать: до завтраго. Двое Кайсаков прибывших с этою вестию вызвались для опасной посылки, а других охотников не было. Это теже самые, которые были отсюду посланы вожаками с командой, ушедшей в Ак-Булак за больными. Один из них человек бывалый, видел войну между Кайсаками, видел войну Хивинцев с Персианами, с Бохарцами, — но эдакой войны, говорит, как бой 200 человек, этой горсти, за тюками и телегами, не видал. Он не может надивиться хладнокровию солдат наших, которые почти двои сутки отстреливались, пели при этом песни, как именно Кайсаки замечают в рассказе своем, даже курили трубки. У Хивинцев было два трубача, огромные, саженные трубы с широким раструбом; трубачи эти сзывали правоверное воинство на бой; все около них собирались, но, как трубачам нельзя было подъезжать близко в завалам нашим, потому что-де стреляли оттуда, то и наездники вместе с трубачами давали тыл. Причина весьма удовлетворительная: у трубача, как у всякого другого молодца того же калибра, лоб не за каменной стеной. Очень хвалят поручика Ерофеева, командира роты, за хладнокровие и распорядительность его. Он тем более заслуживает похвалы, что в первый раз попал в огонь и войны не видал. Солдат было с ним, как я узнал теперь вернее, 170 челов., а казаков сотня, из коих 40 верхами, а лошади из под остальных были заложены в сани и телеги, под больных. Все это прекрасно. Остаются только неодолимые хлопоты с больными, этою вечною мукою всех военных отрядов: за ними сто раз более хлопот, чем за убитыми. У нас, в 4-й колонне, их уже до 90 человек.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Хивинское ханство

Метки к статье: 19 век Хивинское ханство Центральная Азия Российская империя

В пятницу (джума), т. е. в мусульманское воскресенье, мы обычно отправлялись в мечеть Шах-Абдул-Азим, место паломничества, в 5 — 6 верстах восточнее Тегерана. Здесь мы всегда встречали много женщин, которые совершали свой «зиарет», т. е. паломничество, верхом или на носилках (тах-тараван), которые несли два мула. Богатых персиянок сопровождали верхом и пешком евнухи или мужская свита. Другие, победнее, ехали одни, как обычно тщательно закутанные и с белой хлопчатобумажной сеткой, закрывающей лицо. Однако женщины везде одинаковы, и часто бывало, что, когда поблизости не было ее соотечественников, встреченная нами женщина, если она была красива и молода, стыдливо поднимала покрывало, чтобы приветствовать нас пылким взглядом своих черных, как уголь, глаз, и иногда тихо шептала: «Салам сахеб» («Приветствую вас, господин»).
Во время наших прогулок мы бывали и в садах покойного Фатх-Али-шаха. Все эти сады обнесены высокими стенами. За всегда запертой входной дверью, примерно в трех шагах от нее, находится вторая стена, высотой 7 и длиной 10 футов, которая, если даже открыта внешняя дверь, защищает внутреннюю часть сада от взоров любопытных, так как там в это время могут гулять или сидеть без покрывал женщины.
Ревнивые жители Востока принимают всевозможные меры предосторожности, охраняя своих женщин, но их все же часто обманывают. В одном из таких королевских садов имеется Аби-Сер, или Серд-Аб, т. е. подземный павильон, в который спускаешься по пологому коридору без ступенек. Внизу оказываешься вдруг в просторном помещении с боковыми комнатами, купола которых с оконцами из цветного стекла находятся на уровне поверхности сада. Тут же обставлено с восточной роскошью; стены украшены арабесками ярких тонов, везде бассейны с кристально-чистой водой и фонтаны.
Здесь в прохладных полутемных покоях шах проводил со своими одалисками жаркие летние дни и мог даже купаться. Старый сладострастник приказал устроить здесь приспособление, которое ласкало бы его взор. Из одной верхней комнаты этих подземных покоев (бала хане) прямо в бассейн вела узкая покатая плоскость, т. е. лестница без ступеней, из белого мрамора. Если шах желал искупаться, он садился в прохладную воду бассейна, и по его знаку к нему съезжали по этой плоскости его одалиски, единственным украшением которых была, конечно, естественная нагота. Во время этого спуска обрюзгший развратник мог наслаждаться прелестями своих наложниц. Можно только догадываться, какие здесь совершались оргии, о которых мы, европейцы, не имеем никакого представления.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Персия Российская империя Кавказ Центральная Азия

30 октября 1833 г., согласно приказу Вашего превосходительства от 28-го числа того же месяца, я выехал из Оренбурга в Орск, чтобы присоединиться к каравану, отправляющемуся в Бухарию. Я покинул Орскую крепость 11 ноября и после сорокапятидневного пути благополучно достиг Бухары, где имел честь вручить Ваше письмо и подарки кушбеги. Весть о моем приезде в Бухару опередила меня. Купцы нашего каравана отправили кушбеги письмо, уведомлявшее его в весьма расплывчатых выражениях, и без сомнения с умыслом, что с их караваном прибывает выехавший из Оренбурга русский чиновник, который является подателем письма, посланного его превосходительством военным губернатором Оренбурга, но о цели же его миссии они ничего не знают. А так как бухарское правительство не принимало еще русское посольство в ответ на свое, посланное в Россию несколько лет назад, и никогда еще в Бухару не приезжал служащий русского правительства, направленный непосредственно к первому министру, все посчитали, что я послан его императорским величеством к бухарскому хану. И поэтому все были очень удивлены, когда узнали, что я привез письмо и подарки от Вашего превосходительства именно к бухарскому первому министру. Кушбеги оказался в затруднительном положении — он не знал, как объяснить своему господину, подозрительно и ревниво относящемуся к своим правам, это обстоятельство, столь противоречащее обычаям Туркестана; он опасался зависти сановников, которые не упустили бы возможности навредить ему и очернить его перед ханом, выставив его честолюбцем, считающим себя равным с ним и принимающим послов. Он встретил меня холодно и с недоверием. Это породило во мне предчувствие будущих трудностей, с какими я вскоре и столкнулся. Его вопросы, взгляды — все выдавало в нем едва сдерживаемую тревогу. Он не осмелился даже вскрыть переданное ему письмо, позже я узнал, что перед тем как открыть, он показал его хану. Таким же образом он поступил и с ящиками с подарками, какие мне было приказано доставить ему. Всевозможные слухи о цели моей миссии, вскоре распространившиеся по Бухаре, усугубили подозрения бухарского правительства и сделали мое положение еще более трудным, вынудив удвоить бдительность. Я постоянно ощущал себя объектом пристального внимания и подозрений со стороны бухарцев. Мало-помалу мне удалось рассеять подозрения, вызванные своим появлением, благодаря моему мусульманскому костюму, той старательности, с какой я молился и выполнял малейшие предписания мусульманской религии, серьезным дискуссиям с муллами, муфтиями и самим кушбеги о теологии, коране, традициях, об арабском, турецком, персидском языках. Я не узнал бы многого, если бы меня не считали мусульманином. После многих месяцев скованности я был рад, завоевав доверие кушбеги, который стал теплее относиться ко мне и согласился на несколько свиданий со мной, чего раньше я не был удостоен. Кончилось тем, что наши встречи стали довольно частыми. Его обращение стало более дружественным, его разговор — более откровенным. День ото дня отношение ко мне улучшалось. За несколько дней до отъезда я удостоился чести быть представленным хану.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Бухарское ханство Центральная Азия Российская империя

Историк Карла, XII, шведский придворный проповедник Нордберг, взятый в плен под Полтавой в 1709 году и живший около шести лет в России, то в Петербурге, то в Москве, приводит свидетельство одного лифляндца, знавшего отца и мать Катерины, подтверждаемое церковного книгою: “Отец ее был шведский квартирмейстер Эльфсборгского полка Иоганн Рабе. Находясь с полком в Риге, он женился на местной уроженки Елизабете Мориц. По прибытии в Швецию со вторым мужем, Елизабета родила в 1082 году, на бастели Гермундерид, в приходе Тоарпа, дочь Катерину. Через два года Иоган Рабе умерь, а жена его с дочерью и новорожденным сыном вернулась в Ригу, где, некоторое время спустя, Катерина поступила в сиротский дом, затем на Ревельское подворье и наконец к мариенбургскому пробсту Глюку”....
Другое известие о происхождении и первых годах жизни второй супруги Петра I заключается в донесении военного комиссара фон-Сета, напечатанном в шведской газете “Tiden” на 1849 г., в № 89. Известие это, в главных чертах вполне сходное с рассказом Нордберга, дополнено некоторыми новыми подробностями; кроме того, Свен Рейнгольдт Рабе назван другим именем и оказывается на два года старше сестры. Здесь сказано: шведский квартирмейстер Иоганн Рабе “привез с собою из Риги жену Елизавету Мориц, с которою прижил в замке Варберг, где находился в гарнизоне, сына. Свена-Рейнгарда и потом на бастели Германдеред дочь Елену-Катерину. Жена через месяц но смерти мужа с обоими детьми удалилась в Ригу: сыну было пять лет, а дочери три года”.
Третье известие представляет мало разницы от первых двух, хотя это не более, как предание, которое Нордберг слышал в России от лифляндцев. По их рассказу, “мать Катерины вышла в Швеции замуж за одного унтер-офицера и по смерти его уехала в Эстляндию; затем во время “великого” голода в 1697 году она удалилась в Лифляндию, где искала хлеба, у дворян и пасторов. Таким образом, пришла она к пробсту Глюку, который недели две держал ее в своем доме, потом отпустил; Катерину оставил у себя” .
Другой шведский историк, Лагербринг, по вопросу о происхождении Екатерины I ограничивается краткой заметкой: “В России утверждают, что она происходит из польской фамилии Скавронских; в Швеции убеждены, что ее отец носил фамилию Раабе и был квартирмейстер Эльфсборгского полка. Слухи эти вполне известны в Петербурге”.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Российская империя

Около полуночи большинство полков, принимавших участие в заговоре, двинулись ко дворцу. Впереди шли семеновцы, которые и заняли внутренние коридоры и проходы замка.
Заговорщики встали с ужина немного позже полуночи. Согласно выработанному плану, сигнал к вторжению во внутренние апартаменты дворца и в самый кабинет императора должен был подать Аргамаков, адъютант гренадерского батальона Преображенского полка, обязанность которого заключалась в том, чтобы докладывать императору о пожарах, происходящих в городе. Аргамаков вбежал в переднюю государева кабинета, где недавно еще стоял караул от моего эскадрона, и закричал: “пожар!”
В это время заговорщики, числом до 180-ти человек, бросились в дверь. Тогда Марин, командовавший внутренним пехотным караулом, удалил верных гренадер Преображенского лейб-батальона, расставив их часовыми, а тех из них, которые прежде служили в Лейб-Гренадерском полку, поместил в передней государева кабинета, сохранив, таким образом, этот важный пост в руках заговорщиков.
Два камер-гусара, стоявшие у двери, храбро защищали свой пост, но один из них был заколот, а другой ранен (это был камер-гусар Кириллов, впоследствии служивший камердинером при вдовствующей государыне Марии Феодоровне.). Найдя первую дверь, ведшую в спальню, незапертой, заговорщики сначала подумали, что император скрылся по внутренней лестнице (и это легко бы удалось), как это сделал Кутайсов. Но когда они подошли ко второй двери, то нашли ее запертою изнутри, что доказывало, что император, несомненно, находился в спальне.
Взломав дверь, заговорщики бросились в комнату, но императора в ней не оказалось. Начались поиски, но безуспешно, несмотря на то, что дверь с, ведшая в опочивальню императрицы, также была заперта изнутри. Поиски продолжались несколько минут, когда вошел генерал Беннигсен, высокого роста, флегматичный человек; он подошел к камину, прислонился к нему и в это время увидел императора и главного руководителя заговора, который обратился к императору с речью. Отличавшийся, обыкновенно, большою нервностью, Павел на этот раз, однако, не казался особенно взволнованным и, сохраняя полное достоинство, спросил, что им всем нужно.
Платон Зубов отвечал, что деспотизм его сделался настолько тяжелым для нации, что они пришли требовать его отречения от престола.
Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье, сохранять нерушимо законы и постановления империи и водворить повсюду правосудие, вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса, и который, в конце концов, принял бурный характер. В это время те из заговорщиков, которые слишком много выпили шампанского, стали выражать нетерпение, тогда как император, в свою очередь, говорил все громче и начал сильно жестикулировать. В это время шталмейстер, граф Николай Зубов (Зубов, граф Николай Александрович, обер-шталмейстер, род. 1763 г., ум. 1805 г. Был женат на единственной дочери фельдмаршала Суворова, княжне Наталии Александровне, известной под именем “Суворочки”, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: “что ты так кричишь!”
При этом оскорблении император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаха нанес правой рукою удар в левый висок императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол, а Скарятин, офицер Измайловского полка, сняв висевший над кроватью собственный шарф императора, задушил его им.
На основании другой версии, Зубов, будучи сильно пьян, будто бы запустил пальцы в табакерку, которую Павел держал в руках. Тогда император первый ударил Зубова и, таким образом, сам начал ссору. Зубов, будто бы, выхватил табакерку из рук императора и сильным ударом сшиб его с ног. Но это едва ли правдоподобно, если принять во внимание, что Павел выскочил прямо из кровати и хотел скрыться. Как бы то ни было, несомненно то, что табакерка играла в этом событии известную роль.
Называли имена некоторых лиц, которые выказали при этом случае много жестокости, даже зверства, желая выместить полученные от императора оскорбления на безжизненном его теле, так что докторам и гримёрам было нелегко привести тело в такой вид, чтобы можно было выставить его для поклонения, согласно существующим обычаям. Я видел покойного императора, лежащего в гробу. На лице его, несмотря на старательную гримировку, видны были черные и синие пятна. Его треугольная шляпа была так надвинута на голову, чтобы, по возможности, скрыть левый глаз и висок, который был зашиблен.
Так умер 12 марта 1801 г. один из государей, о котором история говорит, как о монархе, преисполненном многих добродетелей, отличавшемся неутомимой деятельностью, любившем порядок и справедливость и искренно набожном. В день своей коронации он опубликовал акт, устанавливавший порядок престолонаследия в России. Земледелие, промышленность, торговля, искусства и науки имели в нем надежного покровителя. Для насаждения образования и воспитания он основал в Дерпте университет, в Петербурге училище для военных сирот (Павловский корпус), для женщин — институт ордена св. Екатерины и учреждения ведомства императрицы Марии.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Российская империя Павел I

Другие три израильских колена: Нафтали (Неффалим), Гад и Ашер, также выселились из земли Израилевой, странствуя и делая привалы, пока не прибыли до границы Данова колена. Тут они истребили бесчисленное множество из Кушийцев, отняли их страну, имеющую 200 путей в длину и ширину, и по настоящее время ведут войну. Упомянутые четыре колена продолжали доверять Творцу, посему Бог помогал им в их войнах, они умножились больше царства Адина (роскоши) и постоянно преследовали своих врагов. Он и вперед будет им помогать и соберет их вместе с их сестрами Агла и Аглива. Живут же они за стеной (или в крепости), называемой Дагаб-даки (чистое золото), и воюют с семью царствами: Арда, Тискат, Сарма , Кака, Гугам, Румрум и Лудийцами. Они находятся за реками Кушскими, по пророчеству пророка Цефании (Софонии): Из за рек Куша, молящиеся Мне, рассеянные Мои, принесут Мне жертвы”.
Попался же он (Эльдад) к колену Исахарову, которое кочует по горам у берега моря, на границе Персии и Мидии. Они занимаются Торой днем и ночью и исполняют стих: И да поучись в ней денно и нощно. Они ни с кем не воюют кроме войны из за Торы (т. е. в прениях о законе). Живут они в покое и спокойствии, нет у них ни помех, ни злых приключений. Занимают пространство десяти дней в длину и ширину. У них много скота и никто из них не совершает преступлений. Соседями их суть народы поклоняющиеся огню и женящиеся на своих матерях, дочерях и сестрах. Они не имеют хлебопашцев и все покупают за деньги. Колено Исахара имеет князя и судью, которого зовут Нахшон; осуждают же они на одно из четырех судебных наказаний (смертью). Разговаривают они на святом (еврейском), персидском и Кедарском языках.
Сыны Завулона живут на горе Приан. Колено Рувимово живет против них подле горы Приан. Между ними мир, любовь, братство и товарищество. Они воюют с окружающими и всю приносимую добычу разделяют между собою. Разговаривают на Кедарском языке. Имеют они Библию, Мишну, Талмуд и Агадот. Каждую субботу начинают они (чтение Пятикнижия при богослужении) речами на священном языке, объяснения же представляют на кедарском языке.
Полный текст

Метки к статье: 10 век Хазарское царство Евреи Всеобщая история

Признаюсь, что при сем зрелище сердце мое сжалось, как высушенная губка, и вдруг налилось кровью, как губка, брошенная в воду. Все понятия об ужасах киргизского плена, все повествования об истязаниях пленников, слышанные и читанные мною в продолжение жизни, слились в одну мысль – и эта мысль с неизъяснимою быстротою проникла все мое существо! Надобно знать, что живучи в Оренбургском краю, должно поневоле беспрестанно слушать ужасные повествования о жестокостях Киргизцев и о бедственной участи их пленников (как здесь, например, слушаем мы иногда скучные разговоры о модах, журнальных перебранках, политике и погоде); а потому каждый, пускающийся в путь по линии – не говорю уже о степях – бывает заранее сильно напуган предполагаемыми опасностями и ужасается при одной мысли о появлении хищников. Так и мне слишком были известны разбойнические их подвиги, чтобы чувствовать весь ужас нашего положения. К тому же часто слыхал я, что по зверскому обыкновению Киргизцев, неприятель, упорный в сопротивлении и взятый с оружием в руках, не должен ожидать ни малейшей пощады. Сии варвары обыкновенно извлекают из него жизнь медленными муками: отсекают член за членом, морят голодом и жаждою, жгут на огне, сдирают кожу с живого.… Я окинул глазами наше местоположение: глубокий овраг, обрывистые берега – какие превосходные средства защиты! – Пусть они нападают! Будем обороняться до последней крайности, стрелять до последнего заряда, спустимся в овраг – бросимся в воду, если враги сделают удар решительный, – умрем, но не отдадимся в плен!...
Мне первому вздумалось тогда устроить из наших возов род цитадели, которая могла бы нам служить оградою со стороны, открытой нападению Ордынцев. Козаки поняли эту мысль и усердно помогали мне сдвигать тяжелые телеги и карандасы. Двум оробевшим Татарам приказано было держать оседланных лошадей, чтобы оне не разбежались, если испугаются киргизских воплей или выстрелов. – В суете и заботе я не видал, что делали в это время Мошнин и поручик, только слышал их проклятия и громкие крики.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя