Танцовщицы, как я уже говорил, составляют труппы. Труппа царская, например, состоит из двадцати четырех самых знаменитых куртизанок страны. У них есть старшая, назначаемая по обыкновению из старых танцовщиц; оне однако не живут вместе, а, наоборот, разбросаны по всем концам города. Обязанности старшей состоят в том, чтобы собирать танцовщиц и вести туда, куда приглашают труппу, предупреждать часто возникающие споры из-за ревности или платы, вообще сохранять порядок, в случаях оскорбления защищать, присматривать за их поведением, наказывать плетьми, если оне не соблюдают интересы труппы, в случае повторения такого проступка,— вовсе их исключать; наконец, на них лежит обязанность раздавать танцовщицам их жалованье и заботиться о том, чтобы их платья были роскошны, домашняя утварь в чистоте, следить за прислугой, чтобы она точно исполняла свои обязанности и т. д. У каждой танцовщицы две горничные, лакей, повар и конюх для двух-трех лошадей; когда же она следует за двором, то под один только ее багаж назначается четыре лошади; на Востоке необходимо брать все с собою, как в походе. Одна из лошадей идет под двумя большими чемоданами, другая под двумя большими сундуками, третья под кухонными принадлежностями, а четвертая под провизией и фуражом для лошадей. Во время своих путешествий труппа не испытывает никаких задержек, так как ее снабжают лошадьми и помещениями в продолжение всего пути. Годовой оклад жалованья каждой танцовщицы составляет тысячу восемьсот франков деньгами, известное количество материй для костюма и паек как для нее самой, так и для ее прислуги. Есть танцовщицы, получающие до девятисот экю. Размер их жалованья вполне зависит от того, насколько танцовщица нравится царю. Однако, все это составляет только меньшую часть их доходов, Есть из них такие, которые пробыв где-нибудь не более 24 часов, привозят иногда более пятидесяти пистолей; настолько в Персии велик и хорошо оплачивается разврат. Царь часто делает им значительные подарки, смотря по тому, насколько оне сами и их танцы нравятся ему. Вельможи также делают им подарки. Помню, когда я ездил в Гирканию к Абасу II в 1665 году, то при дворе видел однажды вечером двух танцовщиц, на каждой из них было надето более чем на десять тысяч экю драгоценностей. Так как я любовался их великолепными нарядами, то оне пригласили меня взглянуть на их помещение. На другой день я был у них с одним французом-хирургом и моим переводчиком (последнего я взял с собою, потому что тогда еще не умел говорить по-персидски). Помещение их было очень богато и роскошно отделано, и так как духи в жарких странах составляют высшее наслаждение, то у куртизанок все было пропитано ими. У них есть одна особенность: их всех называют одним именем, обозначающим цену, назначаемую ими себе за визит: десять томанов, пять томанов, два томана и т. д. (один томан на наши деньги составляет пятнадцать экю). Нет ни одной, которая бы отдавалась менее чем за один томан; и когда куртизанка уже более не стоит этой цены, то ее удаляют из труппы и берут на ее место другую. Однако между этими женщинами почти нет ни одной, разбогатевшей от своего постыдного ремесла: оне сами покупают те удовольствия, которыми торгуют, а потому и беднеют. Таким образом им ничего не остается от этой позорной торговли, кроме раскаяния и желания вновь купить себе любовь. Труппа провинциальных танцовщиц состоит обыкновенно из семи-восьми девушек.
В Персии публичных женщин легче узнать, чем где бы то ни было: хотя оне одеваются также, как и порядочные женщины и также покрываются чадрой; но, во-первых, она короче и менее прикрывает, а во-вторых, уже одна манера куртизанки держать себя и ее походка дает возможность узнать ее с первого взгляда. Число таких женщин в провинциях не особенно велико, но в Испагани, в столице, оно ужасно. Мне говорили в 1666 году, когда я там был, что по росписям их насчитывают четырнадцать тысяч человек (оне платят налог, достигающий суммы в двести тысяч экю и составляют целый отдельный институт, в котором имеются свой начальник и подчиненные). Меня уверяли, что кроме этих явных проституток, насчитывается столько же тайных, то есть таких, которые не желают быть занесенными в роспись, чтобы не быть известными, и чиновники всегда очень довольны не заносить их в роспись, так как оне за это им платят гораздо больше. Однако, несмотря на то, что эта гнусная профессия так распространена, я думаю, что нет страны, где женщины продавались бы так дорого. В первые годы своего разврата проститутка отдается не дешевле пятнадцати или двадцати пистолей; такой факт положительно делается непонятным, если принять во внимание что в Персии, с одной стороны, религия позволяет покупать девушек-рабынь и иметь сколько угодно наложниц (что должно было бы уменьшить цену публичных женщин), а с другой — молодежь не особенно богата и женится довольно рано. Объяснить его можно лишь сладострастием жарких стран, где плотские вожделения более сильны, чет в других странах, а также и искусством самих проституток, действующим крайне возбуждающе. Им справедливо приписывают разорение военного сословия а также молодых дворян, находящихся при дворе. Говорят, что кто раз увлекся куртизанкой, тот не в состоянии уже ее покинуть до тех пор, пока она сама не прогонит его; такой же момент обыкновенно наступает тогда, когда она оберет своего любовника до последнего экю. Я встречал очень умных и честных людей, которые настолько сильно увлекались какой-нибудь куртизанкой, что считали невозможным оторваться от нее. В свое оправдание они говорят, что они околдованы, и, действительно, они сами твердо в это верят и думают, что если бы даже захотели порвать цепи, то не в силах были бы довести этого до конца и что только та, которая надела их — может освободить. Таких рабов любви узнают по выжженным местам на теле, преимущественно на руках. Метки делаются раскаленным железом, которое так сильно нажимают, что выжженное место оказывается вдавленным на толщину монеты в 30 су. Несчастные рабы любви делают указанные метки в период самой сильной страсти, чтобы доказать своим любовницам, что огонь их любви делает тело нечувствительным даже к настоящему огню. Чем больше таких знаков на теле, тем, значит, любовь сильнее. Есть люди, которые делают эти знаки по всему телу до поясницы. Когда приглашают таких женщин, то, по обычаю страны, плату им посылают вперед, при чем, если за ними посылают только для танцев, то обращаются к старшей и посылают деньги ей по таксе, за каждую приглашенную танцовщицу по два пистоля и, смотря по тому, если оне хорошо танцуют, им делают еще подарки. Если же эти женщины приглашаются для оргий, то установленную ими для этой цели плату посылают непосредственно им. Такая женщина приезжает на лошади с одной или двумя служанками и с лакеем и увозит оттуда, куда была приглашена, все, что только может. В бытность мою в Гиркании, приехал туда пограничный султан (по нашему — наместник царя в провинции), который, услышав рассказы об одной куртизанке, послал на другой день за нею двух лошадей и пять экю, прося ее приехать к нему. Он думал, что это очень большая плата; но певица ответила ему, что он очевидно ее не знает, так, как она никогда не выходит из своего дома менее, как за тридцать экю. Тогда султан послал ей десять; ему опять отказали. Он послал пятнадцать, затем двадцать и все с тем же успехом. Эти отказы еще больше возбудили его желание и он сказал своим друзьям: “Вот создание, которое так дорожится, нет возможности овладеть ею, но мы выкинем с нею штуку, чтобы заставить ее быть в другой раз сговорчивее”. Он послал ей десять пистолей. Она приехала и когда вошла, то султан спросил ее: получила ли она его десять пистолей? Я отдала их моим служанкам, так как не отдаюсь так дешево, я приехала из уважения к Вам. Султан сказал, что он ничего не хотел от нее кроме того, чтобы она попела и потанцевала для его друзей. И заставляя ее петь и танцевать, он продержал ее без пищи и питья до полуночи, хотя сам прекрасно пообедал; затем он увел ее к себе в кабинет, где продержал ее, по очереди со своими друзьями, до утра. Настало утро и она подумала, что наконец ее освободят. Но султан собрал в зал всех своих людей, начиная с своего метр д'отеля и кончая конюхом, ввел туда девушку и сказал ей: Моя красавица! я — бедный, незначительный правитель, не имеющий средств платить за одну ночь десять пистолей; мои люди приняли участие в этом расходе, а потому имеют право также принять участие в удовольствии. Таким образом ее продержали еще день и ночь. Куртизанка, возмущенная поступком султана, подняла большой шум, думая, что наделает этим много хлопот своему обидчику; но последний, видя, что дело принимает плохой оборот, поспешил передать царю этот случай в комическом виде. Такая выходка избавила его от неприятности и от обязанности уплатить куртизанке еще десять пистолей за то, что ее продержали две ночи вместо одной.
Полный текст

Метки к статье: 17 век Кавказ Персия

Тем временем, пробегая взорами по окружавшей меня толпе, я был поражен, увидев их настолько красивыми, насколько я нашел безобразными ногайцев, так как среди нескольких сот, которые вышли из своих хижин посмотреть на меня, не было ни одного мужчины или женщины, которых можно было бы назвать некрасивыми. Их стан один из самых лучших и великолепно соответствует красоте лица.
Два молодых человека держали мою лошадь под уздцы, а двое других — лошадь моего проводника; они спорили друг с другом, чтобы отвести нас переночевать к себе. Но когда я им сказал, что мы должны помещаться обязательно вместе, так как я не могу обойтись без него [проводника], ввиду незнания их языка, разве только они будут говорить по-турецки или по-гречески, они согласились отпустить его туда, куда отводил меня самый сильный из моих двух проводников, обещав им сначала, что я буду поочередно помещаться у каждого из них. Я. остановился у первого из них, человека в возрасте около 50 лет, который был моим хозяином и проводником. После того, как подали нам руку, которую поднесли затем ко лбу в знак дружбы и приветствия, они позаботились о наших лошадях. При нашем появлении в хижине хозяйка и две дочери поступили так же. Головной убор этих [женщин], так же, как и других, которые они носят дома, вроде изображенных на рисунке «F», состоял из чепчика или calotte из материи. Мужчины летом носят подобные же, с той только разницей, что женщины покрывают [головной убор] куском полотна или хлопчатобумажной материи в виде тюрбана и оставляют висеть концы; волосы же обычно черного цвета, висят в виде двух кос. Глаза их такого же цвета (т. е. черного), красивого разреза и блестящие, как звезды на небе в ту пору, когда ясно и сильно морозит. Их стан не стеснен корсетами, как у наших женщин-христианок, но он свободен и изящен, как у прекрасных статуй Венеры, оставленных нам древними, или некоторых других красавиц, существовавших в действительности.
Две дочери, младшей из которых могло быть лет 11 и которая являлась совершенством красоты, старались наперебой услужить мне. Одна взяла мою саблю, другая — колчан, чтобы повесить его на крючок в углу палатки. Их мать была красивой, хотя ей было около 50 лет, но она могла это не скрывать. Она посадила меня у огня, и самая старшая из ее дочерей принялась снимать с меня обувь. Вначале я противился, рассматривая этот поступок ниже ее достоинства и считая неудобным его допустить, но мой татарин дал мне понять, что не сделать того, "что она делает, противоречило бы обязанностям гостеприимства, и что это вынуждена была бы сделать сама хозяйка, если бы у нее не было дочерей. Я подчинился обычаю; моя обувь была не только снята, но она разула меня целиком, а ее сестра, поливая теплую воду в умывальник, род деревянного корыта, поместила в него мои ноги и вымыла. Затем мать зарезала курицу, или вернее, домашнего фазана, судя по величине ее глаз, за тем исключением, что они были черноваты. Она ощипала ее и разрезала на куски, предварительно выпотрошив. Дочери сняли шкуру с кролика, которого их брат убил накануне из лука; они также разрезали его и положили все куски курицы и кролика в горшок, наполовину наполненный водой и стоящий на огне. Этот горшок поразил меня особенностями своего материала, он был сделан из серого камня с красными жилами, менее твердого, но такого же тяжелого, как и мрамор. Я спросил, где находится этот камень; мне сообщили; что его добывают из одной горы, через которую мы проехали, и что он вначале был мягкий, так что его обрабатывали и обделывали без труда с целью сделать из него горшок или другую посуду, причем камень сопротивлялся огню, который укреплял его, не расплавляя. В конце концов хозяйка показала мне много блюд и мисок из того же [камня].
После того, как мясо простояло добрых полчаса на огне и прокипело столько же времени, в котел положили сливы и сухие вишни и каменную соль, обычные в стране; скипятив это еще полчаса, прибавили молока. Пока все это происходило, хозяйка приготовила нечто пирога из тмина, который она испекла на горячей золе. Когда ужин был готов (я говорю ужин, так как было около шести часов, когда все это было сварено), его подали в большой чаше (из того же камня, что и горшок), вместе с лепешками. Как бы это блюдо ни казалось странным, поскольку я только что описал его приправы, пустота, которую голод оставил в моем желудке, заставила меня съесть его достаточное количество, чтобы позволить сказать, что я считал его прекрасным. Что же касается моего проводника, он съел его с таким же большим аппетитом, как лучшую конину.
Хозяин был единственным в семье, который обедал вместе с нами. Хозяйка и ее дочери подали нам, кроме того, очень хорошие яблоки, самый чистый мед, род малины, сваренной в сахаре, и бузу или кисловатое коровье молоко, смотря по тому, что спросили бы мы. Последнее подали в кожаных мешках, подобно тому, как у ногайцев подают кобылье [молоко]. Одним словом, мы были очень хорошо приняты по черкесскому обычаю.
По окончании этого обеда хозяин задал ряд вопросов мне, или вернее моему проводнику, относительно моего путешествия,- как, например, был ли я купцом и не хочу ли я обменивать некоторые вещи, так как деньги настолько мало известны или так редки в этой стране, что торговля совершается путем обмена. Едва я успел ему ответить, что являюсь врачом из Каффы, как вдруг один черкес, войдя вместе с одним из молодых людей, который взял наших лошадей под уздцы, чтобы отвести к ним на квартиру, сказал мне, что одна из лошадей принадлежала ему и была у него украдена; он обвинил моего проводника в воровстве. Но последний поклялся своей головой, бородой, женой и своими детьми, что он был так же невинен в этом деянии, как и ребенок, собиравшийся родиться на свет, и он указал на меня, как на свидетеля его невиновности. Но так как я мог засвидетельствовать лишь то, что он сам говорил, а это не удовлетворило истца, то мы отправились к мирзе, который является главным судьей и одновременно правителем. Он принял меня очень учтиво, но бросил несколько недоброжелательных взглядов на обвиняемого, которые давали понять, что он считал его виновным; однако он выслушал его объяснения. Так как мирза немного понимал по-турецки, я сказал ему, что купил обе лошади у одного ногайского татарина, более чем в 150 милях от того места, где мой проводник имел свою орду. Он, казалось, был убежден; но черкес во что бы то ни стало хотел иметь лошадь и клялся, что она ему принадлежала. Я не нашел других способов, как предложить вторично купить ее, если он захочет уступить ее мне за умеренную цену. Мирза нашел мое предложение справедливым и предполагаемый хозяин лошади согласился вначале на него. Он спросил меня, нет ли у меня что-нибудь в обмен, на что я ответил, чтобы он последовал за мной в дом, где я покажу ему все, что имею. Мирза приказал ему вести себя разумно и пригласил меня вернуться на следующий день отобедать вместе с ним. Обещав это, мы направились прямо к моему жилищу, где я устроил выставку моих маленьких подарков. Немного табака с турецкой трубкой, которую он пожелал иметь и приблизительно два экю в копейках (Копейки — мелкие серебряные монеты московитов, ценностью приблизительно в 2/3 су (прим. автора)), которые я ему дал, завершили нашу торговлю.
Необходимо заметить, что черкесы, в особенности жители гор, ведущие торговлю с помощью обмена, не знают ни цены, ни употребления серебра; они пользуются им только для плавки и выделки украшений на рукояти своих ножей или сабель, что превосходно им удается.
Этот [черкес] тем более охотно удовольствовался моими копейками, что был ножевщик. Я купил у него три ножа среди нескольких, которые он пошел принести после заключения нашей сделки.
Я был настолько доволен, что легко выпутался из этого затруднения, что вернулся к мирзе в тот же вечер, чтобы поблагодарить его, и отнес ему маленькую подзорную трубу. Я подарил ее [мирзе], он принял ее весьма благожелательно. Он повторил свое приглашение на следующий день, после чего я, пожелав ему доброго вечера, вернулся в свое помещение, где нашел приготовленную для меня постель; это была единственная [постель], которую я видел или которую можно было назвать таковой со времени моего отъезда из Крыма.
Постель состояла из различных бараньих шкур, сшитых вместе и разложенных на земле одна на другой; одни из них служили матрацами, а другие — покрывалами. Подушка была из хлопчатобумажного полотна, набитая шерстью, с небольшим квадратным куском белого полотна, нашитого сверху в том месте, куда я должен был положить голову. Сбоку от постели на небольшую скамейку поставили миску, наполненную молоком, против чего я не возражал, рассматривая это, как обычай страны.
Я спал хорошо и едва успел встать, как постель уже разобрали и шкуры развесили на нечто вроде палисадника у красильщиков. Эта чистота и общая практика черкесов ежедневно проветривать свои кровати такова, что после их вставания не видно ни одной разостланной [постели]. Звание врача, которым снабдил меня мой проводник, согласно нашему уговору, привлекло ко мне множество посетителей, в том числе двух молодых мальчиков с лихорадкой, трех женщин и одной молодой девушки, которую очень беспокоил насморк. Я дал первым немного манны и египетского кассля, приказав всыпать их в сок сушеной сливы в течение 24 часов и выпить. Другим я дал несколько капель меккского бальзама, чтобы заставить их пропотеть. Я отослал их таким образом одного за другим восвояси, посоветовавши сидеть дома и соблюдать хорошую диету. Мой хозяин хотел, чтобы я был не только врачом, но и купцом, с тех пор как он видел меня договаривающимся с черкесом об украденной лошади. В общем он спросил меня, не хочу ли я купить несколько молодых девушек. Я ответил, что нет, так как не могу оставаться слишком долго в дороге, чтобы иметь время так далеко возить их с собой, и так как я решил приложить все старания к тому, чтобы вернуться в Каффу, пользуясь морозом, как только соберу некоторое количество целебных трав, растущих в Черкесии. Он отвечал, что в этом сезоне все растения высохли или покрыты снегом. Я возразил ему, что хотя это правда, но имеются и такие [растения], стебель которых так высок, что виднеется над снегом, и они не теряют своих качеств от сухости, не говоря уже о том, что эти свойства заключались главным образом в корне. К этому мой проводник добавил от себя — «О! Он пользуется топором, чтобы откапывать их», так как, видимо, он вбил себе в голову, что когда он видел меня с топором, роющимся в развалинах Esky Tihehira, то это было сделано в целях поисков и выкапывания растений. Он сказал мне потом, что мотив, побудивший моего хозяина поставить первый вопрос, заключался в том, чтобы предложить мне одну из своих дочерей, в случае если бы я был расположен купить [рабынь], как это делали каффские купцы.
Необходимо отметить, что на Кавказе очень обычным явлением для отцов, матерей, дядей, тетей и т. д. является обмен или продажа детей, племянников и племянниц и т. д. Жизнь научила их, что кроме выгоды, получаемой ими самими от этой продажи, их дети, и в особенности девушки, получают таковую еще в большей степени, так как этим способом они проникают в гаремы богатых турок и даже часто во дворец самого великого султана, становясь государынями, одеваясь как принцессы и великолепно питаясь. Является ли это результатом полученного воспитания или предубеждения, но девушки, отданные в обмен или проданные своими родителями, покидают их без сожаления и слез, в то время как эти последние желают им со своей стороны удачи и приятного путешествия. Поэтому не отвращение к рабству заставило черкесов отказаться от уплаты хану ежегодной дани, ... а только тот факт, что они не получают ничего взамен. Их беи и мирзы получают полагающуюся им дань отчасти молодыми и красивыми рабынями, отчасти лошадьми.
Полный текст

Метки к статье: 17 век Кавказ

Недалеко от Темрюка виден древний замок, называемый по имени страны Адда; здесь есть шесть артиллерийских орудии, и здесь же платят другую пошлину, назначенную на содержание коменданта и гарнизона укрепления. Замок сей, или укрепление, построен для предохранения от казацких набегов и московских вторжений. Чрез него проходят все невольники, вывозимые из Черкесии. Здесь живет кадий, у которого надо брать билет, называемый «пендик», в котором указываются лета и приметы невольников, законно купленных или пленных, для удобнейшей поимки их в случае бегства. Без такого пендика владелец невольника может быть во всяком месте признан за вора (т. е. за укравшего этого невольника.), а при продаже невольника пендик передается новому покупщику...
Когда между черкесскими беями возникает вражда, то они просят хана прислать какого-либо агу, а часто и принца (т. е. кого-либо из ханского дома Гиреев) для разбирательства ссоры. Такие посредники никогда не возвращаются с пустыми руками: их дарят всегда лучшими подарками.
Вообще же в Черкесии торгуют мужчинами и женщинами как будто это обыкновенный товар.
У черкесов пища гораздо лучше, нежели у ногайцев. Они всегда едят говядину, баранину, птицу и почти никогда не употребляют конины. Впрочем, хлеб у них ничем не лучше ногайского: он состоит из лепешек из просяной муки, замешенных на воде и полуиспеченных в золе, которые они едят почти горячие.
Страна Черкесская прекрасна, изобилует плодоносными деревьями, орошается прекрасными водами, но нисколько не возделана. Воздух здесь благорастворенный и чрезвычайно здоровый. Полагаю, что от этого происходит цветущая красота черкесов, которая незаметна у других татар.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Кавказ

Я ввел его в свое помещение, и там с моим товарищем втроем мы стали обсуждать дальнейший план действий. Прежде всего мы поблагодарили отца за то, что он не отказал приехать к нам из таких далеких мест. На это он заявил, что он приехал бы в обещанное им время, но война и набеги абхазцев сделали дорогу настолько опасной, что он не осмелился двинуться в путь. Затем я ему сказал, что его слова, обращенные ко мне, при встрече, привели меня в отчаяние, но честь, оказанная мне его поцелуем, дает мне смелость умолять его ответить, не приехал ли он затем, чтобы взять нас в свой дом. Цампи ответил, что он приехал с целью оказать нам всевозможную помощь, что он повезет нас к себе, согласно нашему желанию, но предварительно считает своим долгом ознакомить со страною, в которую мы намерены отправиться, и добавил, что там совсем нет хлеба и в настоящее время ничего нельзя достать из провизии, что воздух там вредный, а народ до невероятности зол. Я указал ему на имеющееся у нас рекомендательное письмо к мингрельскому князю, но он возразил мне, что князь такой же дикий, такой же разбойник и вор, как и его подданные. Он рассказал нам, как три года тому назад, возвратившись из Италии, привез много подарков князю, его супруге-княгине, визирю и всей придворной знати, раздав им почти все, что имел. Но князь все-таки остался крайне недоволен этими подарками и приказал похитить у него и то немногое, что он сохранил. Затем визирь, спустя некоторое время, посадил его в тюрьму, приковав цепью за шею, и заковав ноги в кандалы, ради выкупа, и Цампи до тех пор не мог вырваться из рук этого тигра, пока не дал ему сорок экю. “То, что я говорю вам, господа, прибавил он, я сообщаю не для того, чтобы заставить вас вернуться, а только потому, чтобы познакомить с опасностью, которой вы подвергаетесь, вступив в пределы Мингрелии. Если вы все-таки захотите поехать после такого предостережения, я постараюсь, насколько возможно, охранить как вашу личность, так и ваше имущество от бед и помочь вам безопасно уехать в Персию". Сообщенные отцом Цампи факты, однако, не заставили меня задуматься; бедствия, угрожающие нам в Мингрелии, были в будущем, и я, не знаю почему, надеялся их избежать; а мои теперешние страдания были в настоящем, и так переполняли мое воображение, что сердце тоскливо сжималось. Я сказал отцу Цампи, что несчастия, которые могут встретиться нам в Мингрелии, будут во всяком случае менее тех, которые угрожают нам по возвращении в Каффу и которые неминуемо приведут нас к погибели. Я обратил его внимание также и на то, что у нас нет ни провизии, ни пищи, что корабль, на котором мы находимся, старый и на него ежедневно так много грузят рабов обоих полов и всех возрастов, что положительно нет ни одного свободного уголка; затем, с утра до вечера приходит множество абхазцев и мингрельцев с кишащими на них насекомыми и вносят с собою такую вонь, которая не может не вызвать эпидемии, что корабль в два месяца не доплывет до Каффы, а за это время наступит период бурь и пора, когда Черное море особенно бурно и опасно, благодаря шквалам; далее, даже если предположить, что мы благополучно достигнем Каффы или Константинополя, то путь этот мы совершим не скорее четырех месяцев, а это значит, что мы должны будем вновь, так сказать, отыскивать путь в Турцию и снова подвергаться риску, насильственным налогам в таможне, и, наконец, в продолжение всего этого времени мы много раз будем подвергаться гибели. Следуя же в Мингрелию, мы рискуем подвергаться опасностям только в течение четырех дней, в каковой срок достигнем безопасного места. Отец Цампи признал все мои доводы заслуживающими уважения. Наш приезд мог принести ему только пользу как лично, так и для его миссии, и, перестав возражать нам, он стал говорить лишь о нашем переселении с корабля к нему. Лодка, в которой слуга привез театинца, была длиною с фелюгу, но шире и глубже; ее наняли вперед и обратно. Мы сели в нее со всем багажом нашим и товарами, закупленными на сто экю по моей просьбе отцом Цампи, как человеком знающим, что имеет сбыт в Мингрелии, где, как я говорил, деньги не имеют никакого значения, а ценность представляют лишь товары. Наш багаж был нагружен еще до полудня, и мы отправились в путь тотчас же. Я был в восторге от радости, что большие не находился на корабле, не чувствовал смрада и не видел жизни и позорной торговли, производимой на нем. Корабль являл собою клоаку и тюрьму для невольников. Каждый вечер невольников приковывали друг к другу попарно и даже мальчиков, а по утрам цепи снимались; этот шум никогда не давал мне отдохнуть и нагонял на меня грусть. По утрам на суше всегда виднелся огонь, бывший сигналом людей, продававших невольников или другие товары. Для тех, кто хотел посетить судно, посылалась лодка, и желающий садился в нее с товарами, входил на борт и начинал свой торг. Война в Мингрелии доставляла нашим купцам выгоду, так как абхазцы приносили продавать им свою добычу. Однажды на наш корабль пришел знатный абхазец в сопровождении 7 или 8 человек прислуги, на вид страшных плутов. Они привели трех рабов и принесли разную добычу. Между принесенными вещами была риза с образа вся серебряная. Я спросил у них, куда они дели образ, они ответили, что оставили его в церкви, не осмелившись унести из боязни, что святой их убьет.
На нашем корабле, когда я его покинул, было 40 рабов. Капитан, турецкие купцы и христиане выменяли их на оружие, платье и другие товары, оценивая последние вдвое дороже, чем купили сами. Мужчины в возрасте от 25 до 40 лет пришлись им по 15 экю, а те, кто был старше, по 8-10 экю. Красивые девушки от 13 до 18 лет шли по 20 экю, другие — дешевле; женщины — по 12, а дети по 3 и по 4 экю. Один греческий купец, имевший комнату рядом с моею, купил женщину с грудным ребенком за 12 экю. Женщина была 25 лет с восхитительными чертами белого, как снег, лица. Я никогда не видел более красивой груди, более нежной шеи, имеющих один ровный белый цвет. Эта красивая женщина одновременно возбуждала и желание, и сострадание. Я молча думал, смотря грустно на нее: “несчастная красавица, ты не возбудила бы во мне ни сострадания, ни желания, если бы я был в лучшем положении и если бы сам не находился на краю еще большого несчастия, если только какое-нибудь несчастие может быть сильнее рабства".
Полный текст

Метки к статье: 17 век Кавказ Грузия Персия

Вот что они практикуют при свадьбах. Когда желающий жениться увидел понравившуюся ему девушку, он посылает кого-нибудь из своих близких родных для согласования вопроса о том, что он дает ее отцу и матери, или, если она не имеет таковых, тому родственнику, который заменяет ей отца или опекуна. Обычно то, что он дает, заключается в лошадях, коровах или других животных. Если обе заинтересованные стороны живут в одном селении, то после того, как соглашение достигнуто, родители и жених вместе с правителем местечка идут в жилище девушки и отводят ее в дом того, кто должен стать ее мужем. Там уже приготовлен пир; после обильного угощения и танцев муж и жена отправляются спать без выполнения каких-либо других церемоний. Если обе стороны происходят из различных селений, то правитель селения, где живет юноша, провожает его вместе с его родственниками в селение девушки, которую они берут для того, чтобы отвести ее в дом мужа, где все происходит так, как я уже говорил.
Если в течение нескольких лет у мужа и жены нет детей, ему разрешается взять еще несколько жен, одну после другой, пока у него не появится потомство. Если замужняя женщина имеет любовную историю и муж, вернувшись домой, застает ее лежащей со своим любовником, он выходит, ничего не говоря, и никогда не упоминает об этом. Жена поступает точно так же, когда застает врасплох своего мужа с другой женщиной, которую он любит. Чем больше мужчин ухаживает за женщиной, тем больше ее уважают и в ссорах между собой они упрекают друг друга в том, что будь они менее некрасивыми и не имей они некоторых недостатков, у них было бы воздыхателей больше, чем у них в настоящее время имеется. Эти народы, как и в Грузии, обладают здоровой кровью, в особенности женщины, которые чрезвычайно красивы, очень хорошо сложены и имеют свежий вид до 45 или 50 лет. Они все настолько трудолюбивы, что сами добывают железную руду, которую затем расплавляют и из которой изготовляют различную домашнюю утварь. Они делают много вышивок золотом и серебром, для украшения лошадиных седел, колчанов, луков, стрел, своих легких башмаков и полотна, из которого они делают платки.
Если муж и жена, часто ссорясь, не могут ужиться вместе и муж идет первым с жалобой к местному правителю, то этот последний посылает за женой, продает ее и дает мужу новую жену. То же случается и с мужем, если жена приходит жаловаться первой. Если имеют место частые ссоры мужчины или женщины со своими соседями и если соседи идут с жалобой, то правитель забирает то лицо, на которое поступила жалоба, и продает его иностранным купцам, приезжающим для покупки рабов: это делается с целью увода этих лиц из страны, так как эти народы желают вести спокойную жизнь.
Полный текст

Метки к статье: 17 век Кавказ

Зихи — называемые так на языках: простонародном (Volgare — т. е. итальянском), греческом и латинском, татарами же и турками именуемые черкесы, сами себя называют — «адига». Они живут [на пространстве] от реки Таны до Азии по всему тому морскому побережью, которое лежит по направлению к Босфору Киммерийскому, ныне называемому Восперо, проливом Святого Иоанна и проливом Забакского моря, иначе — моря Таны, в древности [называвшегося] Меотийским болотом, и далее за проливом по берегу моря вплоть до мыса Бусси и реки Фазиса и здесь граничит с Абхазией, то есть частью Колхиды. А все их побережье, включая сюда вышеназванное болото и [пространство] вне его — составляет около пятисот миль. Через всю же их землю на восток можно проехать самое большее за восемь дней. Живут они деревнями и во всей стране нет [ни одного] города или укрепленного стенами места, а их самое большое и лучшее поселение — это небольшая долина в глубине страны, называемая Кромук, имеющая лучшее местоположение и более других населенная. Со стороны суши граничат они со скифами, то есть татарами. Язык их трудный — отличающийся от языка соседних народов и сильно гортанный. Они исповедуют христианскую религию и имеют священников по греческому обряду. Крещение же принимают лишь по достижении восьмилетнего возраста, и крестят у них по нескольку человек зараз простым окроплением святой водой, причем священник произносит краткое благословение. Знатные не входят в храм до шестидесятилетнего возраста, ибо, живя, как и все они, грабежом, считают это недопустимым, дабы не осквернять церкви, по прошествии же этого срока, или около того времени, они оставляют грабеж и тогда начинают посещать богослужение, которое в молодости слушают не иначе, как у дверей церкви и не слезая с коня. Женщины у них разрешаются от бремени на соломе, желая, чтобы она служила первым ложем новорожденному, и затем несут его к реке и там купают, не обращая внимания на мороз и холод, весьма обычные в тех краях. Новорожденному дают имя того, кто первым из посторонних войдет в дом после родов, и если это — грек, латинянин или вообще носит иностранное имя, то всегда прибавляют к этому имени [окончание] «ук»;. например — Петро — Петрук, Пауло—Паулук и т. д. Они не имеют письменности и не пользуются никаким алфавитом — ни собственным, ни иностранным. Священники у них служат по-своему, [употребляя] греческие слова и начертания, не понимая их смысла. Когда же случается им писать кому-нибудь, хотя это бывает очень редко, то большею частью пользуются услугами евреев и еврейскими письменами, но чаще передают друг другу вести на словах, через посланцев. Есть среди них знатные и вассалы и сервы, или рабы. Знатные пользуются среди прочих большим почетом и значительную часть времени проводят на коне. Они не терпят, чтобы их подданные держали лошадей, и если случится вассалу вырастить как-нибудь жеребенка, то как только он станет большим, его отнимает дворянин и дает ему взамен быков, присовокупляя такие слова: «Вот это, а не конь, больше подходит для тебя». Между знатными есть много таких, которые имеют вассалов, и все живут без какой-либо зависимости друг от друга и не желают признавать над собою никакого владыки, кроме господа бога, и нет у них ни судей, ни каких-либо писаных законов. Сила или смекалка, либо третейский суд разрешает спорь; между ними. У знатных нередко бывает, что родичи убивают один другого вместе с большею частью братьев. И лишь только один из братьев умрет, другой на следующую же ночь берет жену покойного, свою невестку, ибо позволяется у них иметь даже несколько жен, которые все считаются законными. Лишь только сыну знатного исполнится два или три года, его отдают на попечение одному из слуг, и тот ежедневно его возит с собою на коне с маленьким луком в руках, и как завидит курицу или [другую] птицу, а не то свинью или другое животное, то учит его стрелять, а затем, когда он станет побольше, он и сам охотится за этою живностью в своих же собственных владениях, и подданный не смеет чинить ему никаких препятствий. Сделавшись же взрослыми мужчинами, они проводят свою жизнь в постоянной охоте на диких зверей, но более всего охотятся за домашними [животными] и даже за людьми....
Вообще у них в обычае гостеприимно и с величайшим радушием принимать всякого. Хозяина и гостя они называют «конак», что значит по-латински hospite. По уходе гостя хозяин провожает конака-чужестранца до другого гостеприимного крова, охраняет его и, если потребуется, то отдает за него жизнь как самый преданный [друг]. И хотя, как было сказано, грабеж в здешней стране — такое обычное явление, что на этом деле, казалось бы, заработать им и не грех, однако конакам своим они обычно остаются верны и дома и вне дома [и относятся к ним] с величайшим радушием. У них позволяется лапать девушек, их дочерей [по всему телу] от головы и до ног, особенно в присутствии родителей, хотя полового акта никогда не допускают. А когда чужеземец-конак расположился отдохнуть или же уснет и пробудится [ото сна], эти девушки самым любезным образом ищут у него блох и прочую нечисть, которая составляет присущее тамошнему краю и весьма частое явление. Эти девушки входят в реку [купаясь] нагими на глазах у всех, и тогда можно заметить, что очень многие прекрасно сложены и белы [телом]. Пища их состоит главным образом из той рыбы, которую они называют теперь anticei так же, как в древности [она называлась] у Страбона, в действительности же это — осетры, больших и меньших размеров. А пьют они воду из своих источников, очень полезную для пищеварения. Употребляют в пищу еще и мясо животных домашних и диких; кукурузы и виноградного вина у них нет; много проса и других зерновых продуктов, из которых они делают хлеб и различные кушанья, а также напиток, называемый буза. Они употребляют также вино из меда пчел. Их жилища все делаются из соломы, камыша и дерева, и весьма считалось бы зазорным для сеньора или знатного человека, если б он выстроил замок или жилище с крепкими [каменными] стенами, ибо говорят, что благодаря этому человек обнаруживает свою низость и трусость, неспособность уберечь себя и защищаться, и вследствие этого все живут в вышеописанных лачугах и в деревушках, и нет ни одной, даже самой маленькой, крепости во всей той стране, и хотя встречаются какие-то башни и древние крепостные стены, но их используют для себя крестьяне, так как благородные сочли бы это для себя позором. Они сами каждодневно делают для себя стрелы, даже [находясь] на лошади, и делают превосходно, [так что] немногие стрелы можно найти, которые бы пролетали большее расстояние, чем ихние, с остриями или наконечниками, закаленными наилучшим образом. Знатные женщины у них не занимаются никакой работой, за исключением вышивания и украшения кожаных изделий; они расшивают узорами кожаные кисеты для огнива (о которых говорилось выше) и очень красивые кожаные же кушаки.
Похороны у них совершаются очень странно. Когда умирают знатные люди, они устраивают в поле высокое деревянное ложе, на которое кладут мертвеца в сидячем положении, предварительно вынув у трупа внутренности и здесь в продолжение восьми дней его посещают родные, друзья и подданные, которые приносят различные дары, вроде серебряных чаш, луков, стрел и других предметов. По обе стороны ложа становятся двое из [числа] наиболее близких родственников, пожилого возраста, каждый опираясь на посох, а над ложем по левую сторону стоит девушка со стрелою в руке, на стреле у нее развевается шелковый платок, которым она отгоняет мух от покойника даже в холодное время, длящееся большую часть года в этих краях. А лицом к мертвецу сидит на особом возвышении первая из жен и не отрываясь глядит на мертвого мужа, но не плачет, потому что плакать считается постыдным, и так проводят они большую часть дня, вплоть до восьмого, после чего погребение совершается таким образом: берут очень большое дерево и от самой толстой его части отрубают в длину, сколько следует, затем раскалывают надвое, очищают и вынимают из сердцевины столько, чтобы поместилось тело вместе с частью принесенных даров, о которых говорилось выше. Затем, положив умершего в это углубление, складывают обе половины дерева и несут к месту, предназначенному для погребения, где собирается большая толпа народа. Ему делают так называемую могилу, т. е. земляную насыпь, и чем важнее был [умерший] и чем более имелось у него подданных и друзей, тем выше и больше насыпается этот холм; между тем самый близкий из родичей собирает принесенные дары, и все время раздает присутствующим, и чем более он любил и чествовал покойного, тем менее этих даров хоронилось с ним. Существует также обычай на похоронах великих лиц устраивать некое варварское жертвоприношение, которое представляет собой весьма замечательное зрелище. Берут девушку лет двенадцати или четырнадцати и сажают на шкуре только что заколотого вола, расстеленную на земле, и в присутствии всех стоящих вокруг мужчин и женщин, самый сильный или отважный юноша под своей буркой пытается лишить девственности эту девушку; и весьма редко, чтобы она, сопротивляясь, не вырывалась от него три или четыре раза, и даже еще более, прежде чем быть побежденной. Когда же она, утомленная и обессиленная бесчисленными уговорами и обещаниями, что будет считаться женою, и другими в том же роде, наконец, сдается, храбрец ломает дверь и входит в дом. И потом, как победитель, показывает тут же окружающим ее одежды с пятнами крови, а присутствующие женщины, словно от стыда, отворачивают лицо, притворяясь, что не хотят смотреть, не будучи, однако, в состоянии удержатся от смеха.
Полный текст

Метки к статье: 16 век Кавказ

Ибо доселе при сборе винограда проходили турки через Сом-хити со всякою фалангою своей, становились в Гачианах, на берегу Мтквари, от Тфилиси до Бардави, и на берегах Иори, и на всех этих прекрасных местах зимних, на которых зимою, как в пору весеннюю, косят сено и имеют дрова и воду в достатке, и есть там множество зверя разного и всякого удовольствия. В этих местах становились они шатрами, коням, мулам, овцам и верблюдам их не было числа, и имели житие блаженное — охотились, отдыхали и радовались. И не было у них недостатка. В своих городах торговали, полных пленных и добычей, а наши берега опустошали. С весны начинали идти вверх по горам Армении и Арарата. Также и на лето имели ослабление и отдохновение, сено и поля прекрасные, источники и места цветущие. И так велика была сила их и множество, что сказал бы: вся-де туретчина всей земли там. И никто не упомнит когда-либо их изгнания или вреда, даже от самого султана.
Когда взяли Самшвилде и Дзерна, хроникон был триста тридцатый. В тот год пришла сила султанская и всякая туретчина, человек около ста тысяч, нечувствительно и ловко. Царь же стоял в Начармагеви с храмовыми. Узнав под вечер об их прибытии в Триалети, ночь целую шел в Маслани с полутора тысячью людей, ибо столько встретились ему. К утру пришли турки и случилась битва жестокая в тот день. И с помощью Божией одолели лагерь их. И на склоне дня склонились они к бегству, до того устрашенные и торопливые, что даже на шатров своих сосуды не посмотрели совсем, но торопливость ног своих почтили более имения своего. И так рассеялись по своим странам. Но таковому удивительному бегству их сам царь и войска его настолько не верили, что никто не преследовал совсем, ибо назавтра думали воевать. И забрал Гиорги Чкондидец и Рустави в бытность царя в Мухрани. Хроникон был триста тридцать пятый. Посему-то великая обида приключилась туркам и робость к стоянию в зимних местах. Ибо поразведает царь, которых хочет извести, и нечувствительно нападет и побьет. И так не однажды или дважды, или три, но многажды, как ныне о сем скажем.
Ибо в Тао стали великие турки шатрами, поскольку жесткости зимы и крепостям гор доверились. Царь же искусствовал так: ибо войскам картлийским объявил готовность, а сам перешел в Кутаиси, каковые сотворил бессомнительными. И в месяце феврале известил грузин и месхов, дабы в Кларджети встретили его в условленном месте, а сам с внутренним войском через Хупати прошел берег Чорохи. И сошлись вместе и нечувствительно напали на них, небоязненно с благонадежностью сидящих до Басиани и горы Карнифорской. Ибо хроникон был триста тридцать шестой. Избили множество их бесчисленное и взяли женщин с детьми их, коней, овец, верблюдов и все имение их, которым исполнилось все царство его всяким добром.
И в том же году дочь свою Ката отправил в Грецию в невесты к греческому царю. Ибо прежде этого первородная дочь его Тамара была отправлена им в царицы Ширвана, дабы, как два светила — одна на востоке, другая же на западе, озаряли твердь небесную, от отца принимая солнечное осияние.
И на другой год захватил сыновей Григола, Асама и Шота, и забрал крепость Гиши. И послал сына своего Деметрэ в Ширван с войском сильным в поход. Он же сотворил битвы удивительные, которыми удивил зрителей и слушателей. Захватил крепость Каладзори и победоносным пришел к отцу своему, полный добычи и пленников бесчисленных.
Полный текст

Метки к статье: 11 век Кавказ

Брак государев хотя совершается с большою пышностью и отличными преимуществами, но в основных обрядах нимало не отступает от общенародных обычаев, исключая сватовства, которое здесь не допускается, потому что государь сам назначает себе невесту из дочерей вельмож; но при его женитьбе пред бракосочетанием совершается обряд возведения невесты в достоинство императрицы. Сим образом брак государя разделяется на три статьи: сговор, возведение невесты в достоинство императрицы и бракосочетание.
Сговор. Пред женитьбою государя избирают счастливый день для препровождения к тестю сговорных даров и свадебных подарков. Сговорные дары, определенные законом, состоят из следующих вещей: 10 оседланных лошадей, 10 лат со шлемами, 100 кусков атласа, 200 концов китайки.
Свадебные подарки: 200 лан золота, 10 000 лан серебра; 1 золотая домба, 2 серебряные домбы, 2 серебряных таза, 20 оседланных лошадей, 20 лошадей без седел, 20 верблюдов.
Подарки лично для государыни:100 лан золота, 5000 лан серебра, 1 золотая домба, 1 серебряная домба, 1 серебряный таз, 6 оседланных лошадей, 1 латы, 1 лук, 1 стрела, 2 платья: зимнее и летнее; 2 меха собольих.
Свадебные подарки для ее братьев и ее спутниц неодинаковы. Все сии дары заготовляет Дворцовое правление.
Для относа даров избирают двух посланников: старшего и младшего. Первый бывает президент Обрядовой палаты, а второй – из главноуправляющих в Дворцовом правлении. По наступлении времени ставят в тронной Тхай-хо-дянь стол для бунчука; сговорные дары полагают в портшезы особенного вида: латы и ткани раскладывают на красном крыльце по правую и по левую сторону входа в тронную; лошадей ставят внизу по сторонам красного крыльца. Из свадебных подарков вещи раскладываются на красном крыльце, а лошадей и верблюдов ставят у красного крыльца. Министр, назначенный для бунчука, чиновник, назначенный читать указ, церемониймейстер и глашатай – все в церемониальном одеянии ожидают церемонии. Посланники всходят на красный помост с восточной стороны и совершают три коленопреклонения с девятью земными поклонами. Поднявшись восточным сходом на красное крыльцо, они становятся на колени лицом к северу, выслушивают указ и принимают бунчук по церемониалу. Служители Экипажной конторы берут портшезы с дарами; телохранители ведут лошадей, кортеж с царскими регалиями идет впереди. Процессия выходит средним проходом ворот. Посланники садятся на верховых лошадей и отправляются в дом государыни. Не доезжая до ворот, они сходят с лошадей. Государыня в церемониальном одеянии ожидает их внутри вторых (т. е. церемониальных) ворот по правую сторону дороги и во время прохождения их становится на колени. Посланники входят средним проходом ворот, всходят наверх средним крыльцом и вступают в зал. Старший посланник полагает бунчук на стол и с товарищем своим становится по восточную сторону стола, лицом на запад. Вслед за сим вносят портшезы с дарами и остановляются за вторыми воротами. Чиновники принимают подарочные вещи и вносят в зал. Телохранители вводят лошадей во двор. Сговорные дары раскладывают в зале на столы, поставленные на восточной и западной стороне; лошадей становят по сторонам крыльца. Отец государыни входит на крыльцо по западную сторону и за средней дверью в зал по самой средине становится на колени лицом к северу. Старший посланник, несколько выступив, объявляет ему указ государя и опять отходит на свое место. Отец государыни с коленопреклонением принимает указ, потом делает три коленопреклонения с девятью земными поклонами. После сего старший посланник, приняв со стола бунчук, возвращается со своим товарищем донести государю об исполнении возложенного на них поручения.
В этот день у государыни делается пир. Посланные государем царевны и вельможеские супруги угощают государыню во внутреннем зале; а придворные и другие чины от 1 до 4-го класса угощают отца ее во внешнем зале. Сговорные дары раскладывают в зале, свадебные подарки на крыльце, а лошадей и верблюдов ставят у крыльца.
Поезд за невестою и возведение ее в достоинство императрицы. В день женитьбы церемония брачного соединения совершается чрез грамоту. При сем обстоятельстве старшим посланником назначается министр, а младшим – президент Палаты обрядов. В тронной Тхай-хо-дянь предварительно поставляют стол для бунчука и стол для грамоты с печатью. Пред тронною расставляют кортеж с царскими регалиями и музыку. Церемониальный экипаж государыни располагается за воротами Тхай-хо-мынь и By – мынь. Когда президент и вице-президент Палаты обрядов доложат государю об изготовлении всего, то он в торжественном одеянии входит в тронную Тхай-хо-дянь. По совершении обычного поклонения посланниками чиновник Церемониальной Конторы объявляет им указ, а министр вручает бунчук. Грамоту и царскую печать, также надпись для грамоты и печати кладут в портшезы. Все это совершается по церемониалу. После сего государь возвращается во дворец, а портшезы выносят за ворота Тхай-хо-мынь средним проходом. Посланник с бунчуком идет впереди, за ним несут портшезы с грамотою и печатью, далее следует экипаж и одеяние для государыни. Десять из первых придворных чиновников и десять телохранителей заключают шествие. Между тем десять дам от 1-го до 4-го класса, назначенные для принятия государыни, заблаговременно приходят к тронной Цзяо-тхай-дянь – все в церемониальном одеянии. Четыре классные дамы для предшествия, семь классных дам для сопровождения, четыре статс-дамы, две придворные дамы для управления церемонией и две для чтения, все в церемониальном одеянии, заблаговременно приезжают в дом государыни. При них евнухи для переговоров. Посреди зала ставят стол для бунчука и другой – для курений. На восточной стороне ставят стол для грамоты, на западной другой – для печати. Государыне назначается место для поклонения. Все это делается по церемониалу. Статс-дамы должны стоять по правую и левую сторону государыни, одни лицом на восток, другие – на запад. Придворная дама, назначенная для чтения, должна стать по южную сторону восточного стола, лицом на запад. Евнух, стоящий у крыльца зала, соответствует ей. По прибытии посланников отец государыни со своими родственниками с коленопреклонением встречает их по церемониалу. Посланники всходят на крыльцо по среднему сходу и становятся по восточную сторону зала лицом на запад. Портшезы с грамотою и печатью на время поставляют по сторонам зала. Чиновник Дворцового правления передает одеяние государыни евнуху, а евнух отдает статс-даме для представления государыне. Брачные носилки поставляют посреди крыльца, церемониальный кортеж расставляют по обеим сторонам от крыльца до ворот; передовая музыка по обеим сторонам дороги за большими воротами. Отец государыни всходит по западному сходу к средней двери зала и на самой средине становится на колени. По выслушании указа он совершает поклонение по церемониалу. Старший посланник отдает бунчук евнуху, а младший посланник отдает евнуху же грамоту и печать, что все уносят внутрь.
Государыня надевает на себя церемониальное одеяние, и дама, управляющая церемонией, выводит ее из внутренних комнат и становит по правую сторону дороги. Мать государыни и прочие дамы при проходе государыни мимо их становятся на колени, а потом следуют за нею.
Евнухи, приняв бунчук, грамоту и печать, полагают на стол и отходят. Государыня, следуя за дамою, остановляется на месте поклонения и преклоняет колени. Дама, назначенная читать, по порядку читает надписи грамоты и печати. Государыня, приняв грамоту и печать, делает три коленопреклонения и три наклонения головою, по церемониалу возведения в достоинство императрицы. По окончании сего евнух выносит бунчук и передает посланнику. Государыня и мать ее провожают по церемониалу. Статс-дама берет грамоту и печать и отдает евнуху, который порознь кладет оные в портшезы.
Поезд невесты к жениху и бракосочетание. Как скоро чиновник Астрономического института донесет о наступлении счастливого часа садиться в носилки, то служители внутренней экипажной (евнухи) подают брачные носилки к крыльцу внутреннего зала и поставляют на самой средине, передом на юг. Предшествующие дамы ведут государыню, а сопутствующие поддерживают ее. Мать государыни с прочими дамами провожает ее до носилок. Государыня садится в носилки, а мать с прочими дамами возвращается. Посланник с бунчуком наперед отправляется, отец государыни с коленопреклонением провожает его. Музыканты идут впереди, но не играют; за музыкою следует церемониальный кортеж, за кортежем – портшезы с грамотою и печатью, а за сими – государыня в брачных носилках. При выезде из больших ворот предшествующие и сопровождающие классные дамы садятся на верховых лошадей, а евнухи идут пешие, поддерживая носилки с обеих сторон. Процессию сопровождают высшие придворные чиновники и телохранители, все конные. Въезжают в ворота Дай-цин-мынь средним проходом. У моста Цзинь-шуй-цяо посланники сходят с лошадей и с бунчуком вступают во дворец.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Китай