ДЖЕЙМС БЭЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ

В ТЕЧЕНИИ 1837-1839 ГОДОВ

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

ТОМ 1

Долина Псебебси, среда, 1 ноября 1837 года. - Мы находимся здесь, в деревушке Науд-Оку Мансура, главного военачальника в этой провинции, из благородного и влиятельного братства Чупако. Пока я пишу, все стреляют холостыми патронами из огнестрельного оружия. Мы оставили Семез в прошлую субботу и в первый же вечер после этого сделали остановку в доме уважаемого токава (Татарский термин, соответствующий более благозвучному черкесскому слову «тфокотль») в нескольких милях от Анапы. В дополнение к нашей многочисленной группе (нас было, включая слуг, девять человек) и нашему эскорту, в тот же вечер прибыли две [283] повозки, перегруженные женщинами; тем не менее все были радушно встречены, а для всех коней в наше распоряжение был отдан сенной сарай. Преодолевая долину, мы приблизились на пушечный выстрел к русскому форту и увидели небольшие отряды черкесов, находившиеся к нему еще ближе; но единственными неожиданностями, что я приметил во время этой поездки, стали встревоженные нами фазаны и отмеченные на земле многочисленные следы кабанов. Этих последних животных, говорят, очень большое число в прилегающих лесах. Во второй вечер мы остановились в деревушке под названием Хопесса, расположенной на вершине возвышенности, откуда взор охватывает все русские поселения в окрестностях Анапы и простирается до моря и отдаленных гор Крыма.

В понедельник мы еще долго не отправлялись в долину, откуда я в данный момент пишу, когда за нашими спинами послышалась сильная орудийная пальба. Несколько черкесов, прибывших чуть позже, сообщили нам, что произошел бой, вызванный вылазкой, проведенной русскими, дабы отправиться нарубить дров в расположенный прямо под тем местом, где мы стояли, лес Атакованные ста пятьюдесятью черкесами, они вынуждены были отказаться от своего намерения.

Я встретил здесь любопытный пример легковерности местных жителей в отношении изобретательных способностей европейцев. На мой вопрос, как возникли те стеклообразные кучки, что я нашел на земле, мне ответили, что «это было вещество, с помощью которого русские сожгли в прошлом году существовавшую здесь хижину». Это остекленение было вызвано, вероятно, щелочью растения, составлявшего часть кровли из соломы.

В понедельник вечером мы разместились у Артэна, армянина, проживающего в очень [284] живописном месте в верхней части этой долины. Артэн является аталыком сына Мансура. Впервые мы увидели второй этаж или, скорее, галерку, куда можно подняться по деревянной лестнице. Комнаты всех остальных домов, до той поры нами виденных, размещались на первом этаже.

Мансур радушно встретил нас и выразил сожаление, что состояние его ноги не позволяло ему часто нас видеть. Одной из целей нашего визита была попытка излечить его, тем более, что случай этот не выглядел безнадежным, хотя возраст ранения составлял двадцать лет; и очевидно, что его плохо лечили. У него была отмороженная нога; по этой причине он потерял все пальцы и плюсну. Несмотря на такое положение, дух его, чуждый покою, был занят лишь поисками возможностей более энергичного ведения войны во время зимы, как только его нога позволит ему вновь оседлать коня. С помощью его опыта и рассудительности мы вскоре определили для себя операции, в коих мы могли бы участвовать с наибольшей пользой для края. В числе этих действий и принятие присяги (о чем речь пойдет чуть позже), и поездка в северные части Абазака, которую, по возможности, Мансур обещал устроить нам.

В поселке этого вождя нет ни одной женщины. Жена его умерла. В прошлом году чума стала причиной потери им от сорока до пятидесяти крепостных; умерли также купленные им в этом году две женщины. Однако, отнюдь не поддаваясь отчаянию и несмотря на свои шестьдесят лет, он решил жениться и с этой целью попросил нас обменять английский пистолет, нами ему подаренный, на лук, так как последний составлял неотъемлемую часть предметов, входящих, как правило, в стоимость женщины. [285]

Сумай, суббота, 4. - В среду, в полдень мы с многочисленным эскортом отправились в путь ко второй долине к востоку от Псебебси. Эта долина называется Уапс. Мы радушно были приняты в деревушке четырех братьев-токавов, чьи многочисленные хижины располагались на реке в одном из самых живописных мест посреди абсолютно лесистых холмов. На следующий день после нашего приезда сюда нас отвезли в деревушку другого богатого токава, в долину, простирающуюся непосредственно к востоку от той, где жил Мансур, и где нас вновь угостили с щедростью, что наш хозяин перед тем убедительно продемонстрировал, пригласив в свой поселок приблизительно сто тридцать жителей окрестностей, собравшихся, чтобы взаимной клятвой взять на себя обязательства не поддерживать отношений с русскими, разоблачать и карать шпионов и делать все возможное, чтобы прекратить в окрестностях воровство.

Узнав, что близ этого дома имеется соленый источник, мы раздобыли из него воды и обнаружили, что семьдесят пять унций этой воды давали унцию прекрасной соли, но в источник просачивается вода рядом текущего ручья; и я не сомневаюсь, что если бы этот источник надлежащим образом отделить и произвести в нем необходимые выемки грунта, соленость увеличилась бы и соли стало бы больше. Говорят, что в этих окрестностях существует источник минеральной смолы и что им пользуются, чтобы пропитывать колеса телег и в иных целях. Запасы соли в этой части края должны быть значительными, так как кроме этого источника нам назвали и многие другие.

Мы здесь встретили нашего хозяина накануне нашего отъезда в Чепсин с четырьмя баранами, просом, медом и т. д. в качестве его доли вклада в поминки родственника, убитого во время [286] последнего вторжения. По недосмотру, одному дворянину и одному токаву был отдан небольшой сундук пороха, чтобы они разделили его; первый вежливо отказался от своей доли и позже сказал моему слуге, что поступил так потому, что делить подарок с токавом было несовместимо с его рангом.

Я недавно узнал новые детали относительно братств; и эти сведения вкупе с другими того же рода нужно фиксировать по мере моего их сбора ввиду того, что для меня могло бы быть вредным, вызывая подозрения, слишком настойчиво собирать и записывать то, что относится к местным обычаям. Такой метод исследования, впрочем, мог бы иметь нежелательное провоцирование ответов с оттенком, продиктованным обстоятельством. Поэтому мне следует продолжать доверяться лишь беседам.

Если человек убит в ходе ссоры (причина большинства преступлений), члены его братства смотрят, насколько возросла бы доля компенсации семье убитого, если бы убийца принадлежал другому братству, которое обязано было бы в данном случае уплатить ее двумя сотнями быков; поэтому семье выплачивается именно такая компенсация. Преступными считаются и дуэли, если только разрешение на схватку не дано братствами обеих сторон.

Шамуз остался позади нас в Семезе, чтобы наблюдать за строительством конюшни, рассчитанной на прием во время зимы наших многочисленных коней, и был готов уже к нам вновь присоединиться, когда, как нам сообщили, ему пришлось отправиться в Пшат с визитом соболезнования к семье Индара-Оку в связи со смертью сына Ногая (очень любимого юноши), убитого выстрелом ружья в стычке с русскими. Такого рода визиты отличает большая помпезность. [287] В одной песне, нами здесь услышанной о прелестной сестре Зази-Оку, один из ее отвергнутых поклонников, среди многих упреков,

ей адресованных, сравнивает ее за вспыльчивость и обидчивость с порохом в английской пушке. Я был бы рад собрать многие черкесские песни, так как подобные свидетельства часто лучше, чем иные, служат изучению положения, в коем пребывает общество. Но я сталкиваюсь с большими трудностями, чтобы добиться от певцов необходимого терпения, покоя, чтобы я смог сделать перевод этих песен. Предлагаемый фрагмент является всем, что в конкретном случае я смог заполучить:

Вчерашний наш хозяин, как и сегодняшний, является токавом, а завтрашний переезд приведет нас в деревушку третьего. Пока мы объезжали, как это ныне делаем, этот край с целью уговорить жителей созвать многолюдный съезд, на котором могли бы быть приняты меры против предательства и торговли с русскими и на котором удастся договориться о мерах избавления национального характера от упрека в страсти к грабежу, ему [288] приписываемому, вожди, вероятно, задались целью на некоторое время полностью поселить нас у токавов, дабы предотвратить зависть, которую они могли бы ощутить, если бы мы продолжали жить лишь у дворян.

Верхний Псебебси, вторник, 7 ноября. - Мы находимся здесь в еще более живописной части этой долины - амфитеатре весьма лесистых скалистых гор, одни из которых имеют коническую, а остальные - разные формы; разделенных плодородными лугами, через которые змеятся по каменистому руслу прозрачные и богатые рыбой воды Псебебси. Деревушек много, а их жители предупредительны и любопытны. У токавов мы не встретили заметного отличия в приеме, что нам до того оказывали будь то в еде, будь то в обычном к нам обращении, разве что ночлег не столь же хорош, так как постель у них, как правило, не столь чиста, как у тех, кто стоит выше их; но за исключением этого нам мало на что было сетовать. Кроме Мансура в этих окрестностях нашего местопребывания и до Адугума иного дворянина нет. Захыны правили в этой части края (семья Сефир-Бея) до последних времен, и их верховная власть простиралась от Анапы до Адугума.

Погода по-прежнему стоит хорошая и теплая. Иногда по утрам у нас была изморозь; но она исчезала, и в полдень изнуряюще грело солнце; особенно плохо, когда жара эта не смягчена достаточно сильным восточным ветром, что преобладает целый день на этом побережье.

Наш недавно прибывший соотечественник (Надир-Бей, как его теперь здесь именуют) вчера явился посмотреть ногу Мансура и нашел удивительные сдвиги к ее выздоровлению. Что касается Мансура, то он был столь взволнован, что готов был отдать в качестве вознаграждения все, чем владел, [289] подарив моему слуге, сопровождавшему бея, лучшего из своих коней и желая сделать иные подношения, которые, несомненно, были отвергнуты. Он говорил о князе Пшугуе в высшей степени хвалебных выражениях и заявил, что во время его последнего визита он обещал ему подарить женщину и раба. Мансур отправил своего зятя осведомиться относительно первого из этих подарков; но оценка, ему данная, не была столь благоприятной, чтобы принять это подношение. Он предпочел поэтому выбрать и купить женщину, одаренную большими прелестями. Красота, как правило, ценилась прежде всего, а достоинства женщины в домашней жизни были лишь на втором месте. Я не думаю, что они обладают многими иными чарами.

Адугум, суббота, 11 ноября. - Наш переезд в среду не продолжался более часа, но он был чрезвычайно приятным. По мере того, как поднимаешься по долине Псебебси, покрытые лесом и фантастических форм холмы, сближающиеся и тесно обступающие маленькую речку, придают картине более интересный характер; вновь расходясь, они образуют чуть далее очень красивую долину под названием Шешь, где мы нашли у нескольких братьев, принадлежащих к классу токавов, чистое и удобное жилище, а также теплый прием; их дом для гостей великолепно отстроен и изыскано огорожен. Близлежащие холмы являются, главным образом, конгломератом морских ракушек и песка, образуя довольно твердый камень. После Шеша мы по диагонали преодолели холм, оказавшись в четырех или пяти милях от Кубанской равнины; и на этом расстоянии пересекли несколько маленьких долин, среди которых я признал лишь названия рек Псиф и Годоухай, впадающих в Кубань.

Единственная долина, обратившая к себе самое пристальное мое внимание своим [290] плодородием, своей протяженностью и своей красотой, была долина Годоухай. Я должен отметить нашу первую остановку в Суфу по двум причинам. Одна заключалась в том, что наш хозяин продемонстрировал пример, с коим я столкнулся впервые в этом крае, -это открытое нежелание принимать нас. Узнав об этом, г-н Л., Али-Бей и я сразу же вскочили на коней, заявив, что решили, скорее, ночевать под открытым небом на возвышенностях, чем селиться в доме против воли хозяина. Этот наш поступок напомнил ему о нашем статусе гостей и заставил его с ужасом представить себе бесчестие, что падет на него, если иностранцы окажутся изгнанными из дома. Он резко бросился перед лошадью одного из нас и настойчиво начал нас удерживать, в то время как его люди поспешно приводили в порядок дом. Вечером нам объяснили, что неблагожелательность нашего старого хозяина, который очень богат, имела двойную причину: во-первых, он был предупрежден лишь за несколько часов до нашего приезда, вместо того, чтобы иметь один или два дня в запасе, как это было в случае с уорками; во-вторых, он какое-то время путешествовал в нашей компании и несколько раз посещал нас в Семезе, не получив никакого от нас подарка! Однако, видимо, ему было по-настоящему стыдно за крайность, на которую толкнула его злая досада, - и он старался сгладить впечатления от этого щедрым угощением и услужливостью.

Вторым мотивом, заставившим меня приметить это место, было то, что нам здесь показали источник ископаемой смолы, о чем я ранее упоминал, и который находился совсем близко. Эта смола имеет цвет нефти; но, вероятно, это сырая нефть, окрашенная под действием воздуха, который, как я заметил, взбалтывает источник. Я попросил принести смолу к нам домой и поджег [291] пропитанный ей фитиль, что показалось необычным для присутствующих черкесов, поэтому наш хозяин схватил фитиль и бегом унес к себе, чтобы показать его горящим своей жене. Единственным камнем, мною обнаруженным близ этого источника, был конгломерат морских ракушек. Говорят, что в этой части края существуют и другие источники такого рода.

Адугум, 13. - Деревушка, в которой мы находимся, расположена в богатом и густонаселенном районе, третьем по счету, где нас встретили и радушно приняли, несмотря на то, что не были предупреждены о нашем приезде; а так как мы и наши слуги образуют команду из девяти персон, кроме многочисленного эскорта, часть которого всегда ест вместе с нами, приготовление для нас пищи не должно быть для них делом легким. Вчера вечером, когда все нас покинули, токав, у которого мы остановились, явился к нам. «Мой отец был очень уважаемым, - сказал он нам, - он был влиятелен и к нему всегда весьма прислушивались на советах; что касается меня, то я обладаю лишь небольшим политическим авторитетом и могу надеяться быть похожим на своего отца разве что в гостеприимстве. Я был бы глубоко огорчен, если бы закрыл дверь, которую он всегда держал открытой, так как когда я принимаю гостей, мне кажется, что я вернулся во время моего отца. Поэтому я надеюсь, что вы удостоверитесь в моей к вам дружбе, приезжая ко мне жить каждый раз, когда возвратитесь в эти окрестности».

Адугум, 14. - Сегодня двое моих соотечественников отправились в разведку до форта Абун, находящегося на расстоянии двух или трех часов конного пути; что касается меня, уже его видевшего, я предпочел разведать местность, простирающуюся к Кубани. В данный момент я нахожусь [292] в достаточно большом волнении по поводу моих спутников и их эскорта, так как, возвращаясь со своей прогулки, я услыхал пять отдельных пушечных выстрелов.

Все мои друзья возвратились в целости и сохранности; поэтому я могу продолжить мою собственную историю. А что касается их истории, то она вполне могла завершиться достаточно печально, так как они долго следовали в пределах досягаемости пушек этого форта и два снаряда пролетели над их головами.

На некотором расстоянии от этой деревушки густой лес, ее окружающий, заканчивается. Этот лес сменяется небольшими рощицами, перемешанными богатого вида деревушками и возделанными полями. Через полтора часа конного пути мы все это оставили за собой; и миновав по мосту из гатей, что в прошлом году построили русские, речку под названием Нугачи, образующуюся из соединившихся вод Адугума, Абуна и Шепса, достигли края равнины, абсолютно ровной, разве что усеянной несколькими редкими рощицами, в то время как остальная ее часть образовывала обширный зеленый луг, ограниченный вдали непрерывным поясом деревьев, указывающих течение Кубани.

Вся эта равнина была обитаема, а почва выглядела чрезвычайно богатой; высоко над головами наших всадников возвышались чертополох и другие растения. Лесистые участки не имеют столь высоких деревьев, чего можно было ожидать, судя по наносной почве; по этому обстоятельству я мог бы предположить, что ногайцы, владевшие этой частью края до черкесов, вероятно, вырубили лес и лишь с недавних пор тот стал возрождаться на прежних местах. Бесчисленные следы, что избороздили почву, указывали на присутствие большого числа кабанов, единственных ныне обитателей [293] вместе с ланями и другими дикими животными этой части равнины, которая по своему плодородию сможет, похоже, свободно и вдоволь накормить несколько миллионов человеческих душ.

Адугум, 17. — Пока мы в прошлый вторник находились в армянском поселке, мне сообщили, что туда явился человек, приведший с собой двух лошадей, загруженных солью, приобретенной на базаре, организованном русскими напротив Шапсуга и, к моему сожалению, вновь открытом. Несомненно, я довел до этого человека наше в этом отношении мнение; и вечером, когда возвратились мои соотечественники, пришел один сосед и сказал нам, что если мы соизволим приказать, соль немедленно будет захвачена и конфискована. Именно это мы и отказались делать; мы лишь отправили искать Мехмета-эфенди, от которого потребовали как можно быстрее наказать правонарушителя.

Он был склонен сделать это, но попросил время подумать; и следующим утром сообщил нам, что, посоветовавшись со старшим из числа членов нашего эскорта, они сочли, что будет преждевременным и бесполезным проявлять такую суровость по отношению к единственному из многих, в равной степени виновных жителей Шапсуга; и что лучше будет подождать общего результата мер, кои, следуя одной из главных целей нашего приезда в эту провинцию, мы хотели заставить жителей принять, дабы предотвратить такого рода торговлю. Нам поэтому пришлось, хотя и неохотно, согласиться с этой отсрочкой.

На следующий день мы вынуждены были собраться в многочисленную группу, чтобы отправиться охотиться на лань и кабана в безлюдной части равнины; но утро было дождливое, и к тому же нас предупредили, что мы вполне можем [294] столкнуться с некоторыми черкесскими отступниками. Эти черкесы являются знатными шапсугскими дворянами, у одного из которых сожгли дом и конфисковали имущество, а сам он был изгнан из края за то, что принял и приютил русского офицера из Анапы. Друзья его утверждают, что он не был предателем и что с его стороны то было простым заблуждением, продиктованным лишь желанием отблагодарить русского за знаки внимания, что он перед тем получил от этого офицера; а члены его братства были столь возмущены его наказанием, что все покинули край и поселились на одном из островов Кубани.

После этого между ними и их соседями по эту сторону реки имели место ссоры и стычки, одна из которых произошла на равнине как раз в этот день в том месте, куда первые иногда приходили охотиться. Один дворянин был ранен, взят в плен и затем заколот кинжалом; а трое других были убиты. Конечно, желательно, чтобы между членами этого братства и их соплеменниками произошло примирение; но независимо от этого лучше будет, если они останутся смертельными врагами, чтобы первые не могли действовать в роли посредников русских.

Во вторник после обеда мы были в деревушке красивого черкесского «Нащ» (Давно известный в Лондоне «щеголь») Калабат-Оку Кату-куой, который ухоженностью своего дома для гостей и щедростью своего стола, конечно, не имеет себе равных во всем крае; в данном случае, когда он впервые принимал только что прибывшего нашего соотечественника, похоже, он превзошел все, что мы о нем уже знали. Тем временем нашим самым большим удовольствием стало общество «со львом Черкесии» - хаджи Гуз-Бегом, которого мы [295] встретили в пути в сопровождении одного-единственно-го слуги, ведшего на поводу запасного коня. Мы спешились, чтобы ответить на учтивость старого воина, с которым провели всю вторую половину дня и утро следующего, время, посвященное отдыху, которое он, похоже, более всего любил. Вечером он привел к нам черкесского Оссиана, старого слепого менестреля, сочинявшего и исполнявшего, сам аккомпанируя себе на скрипке, ныне популярные военные песни.

Он продемонстрировал нам образцы огромного числа этих песен; моим самым большим удовольствием, пока он пел, было наблюдать, сколь внимательно слушает их Гуз-Бег. Он любит музыку страстно; и подпевая сам в нескольких песнях то в первой, то во второй части, заявил нам, что коль он, хаджи, поет, не будет зазорным и нам тоже исполнить песню. Таким образом, он настоял на том, чтобы мы дали несколько образцов нашей национальной музыки, что мы, как смогли, сделали; и мало-помалу Гуз-Бег и остальная часть аудитории пришли в такой восторг, что в дымовую трубу были произведены несколько пистолетных выстрелов; как будто для дополнения этой картины всеобщего энтузиазма вокруг дома собралась группа любопытных девушек, а в окне комнаты, где мы находились, боязливо и застенчиво показались их головы.

Одна из песен старого менестреля была перечислением всех обязанностей черкесов в нынешнее переломное время; другие были сатирическими и вызывали живые всплески веселья. Мы отдали старому поэту дань похвал за помощь, им оказываемую его соплеменникам, возбуждая их патриотизм, и добавили к этим похвалам более существенное свидетельство нашего восхищения. Со своей стороны он обещал сделать наше [296] благорасположение к его стране темой песни, и мы тем самым взаимно удовлетворенные распрощались. Вот образец поэзии этого старца:

Военная песня

О тебе скажут, Индар-Оку Ногай, что хотя ты и в преклонном возрасте, твой облик и твои военные подвиги сродни облику и подвигам храброго и сильного юноши. [297]

Если вы падете в бою, вы станете мучениками, а если вы выживете, вы будете на полпути к славе!

Ранним утром четверга хаджи, занимавший старый дом для гостей, пришел к нам в гости; и во время великолепного завтрака наш неутомимый хозяин столь быстро пускал по кругу наливку под названием «шуан» (сорт пива из патоки, но менее приятное по вкусу и значительно более крепкое), что хаджи, несмотря на то, что проявлял сдержанность, мало-помалу распалился и вскоре, подобно ребенку, тоже склонен был играть и шутить. Отнюдь не было делом забавным видеть в таком состоянии «грозу русской границы», за голову которого назначена огромная цена, - человека, которого русские солдаты представляют себе могущественным князем, живущим в крепости и имеющим в подчинении многочисленных солдат, человека, именем которого русские матери пугают своих детей. Его военные подвиги принесли ему славу владельца мощных крепостных стен и воина огромной силы.

Ранним утром мы отправились в путь, чтобы принять участие в многолюдном собрании, созванном по случаю поминок в нескольких милях отсюда, и чтобы обсудить там с вождями вопрос о национальной присяге (как это можно назвать), что [298] предстоит принести в Шапсуге. Но едва мы миновали первое ограждение, как воинственные кличи и несколько пистолетных выстрелов заставили нас возвратиться назад, чтобы защитить наш багаж и наш арьергард, ставшие объектами мнимого нападения со стороны хаджи и многочисленного пешего отряда. Эта атака была отбита посреди раскатов смеха и криков радости, а так как наш авангард уже проник в маленький лес, нам пришлось буквально бежать на его защиту от засады, там для нас устроенной. Такого рода развлечения нередки и, по крайней мере, являются великолепной тренировкой коней.

...На поминках было весьма значительное число людей; они находились на склоне холма, где мы оказались незащищенными от холодного и влажного восточного ветра. Мы сидели на циновках под деревом, лишенным листвы; небольшой костер, горевший у наших ног, помогал нам вынести тоску и усталость от долгого ожидания - наказание, что здесь, как и в других местах, является неизбежным сопровождением трапез, в коих участвуют многочисленные гости. Правда, в случае похорон такое неудобство менее простительно, ибо мясные блюда всегда холодные и почти всегда одни и те же.

В это время в центре достаточно большого пространства, где мы находимся, начались скачки и стрельба из лука; затем наше внимание из-за пистолетного выстрела обратилось в другую сторону - мы увидели пять или шесть всадников, удаляющихся во весь дух от места, где сидящий на земле человек был окружен несколькими людьми и куда с разных пунктов устремились другие всадники. Мгновение спустя мы заметили на вершине холма мужчину, которого поддерживали, так как он казался раненым. Из сообщения о том, что все это значит, мы узнали, что люди, только что [299] поссорившиеся, принадлежали к одному и тому же братству и что один из них, продав другому пленника, или русского дезертира, немедленно того отвез назад и (как предполагают) вторично продал русским.

В данном случае вместо сочувствия к этому человеку мы сожалели, что он был лишь легко ранен в ногу, и позднее настойчиво попросили Мех-мета-эфенди преподать пример этому предателю и покарать за эту продажу пленников с такой же суровостью, что и за шпионаж. Он ответил, что это должно стать одной из главных тем обсуждения на открывающемся съезде. Как я знаю, это новое преступление до сегодняшнего дня не было предусмотрено статьями существующих у них законов, вне которых он не желает в данном случае действовать.

После обеда было сделано обычное объявление по поводу предстоящего съезда; этот съезд должен состояться на восточной границе Шапсуга; от разных братств потребовано было отправить на него своих представителей. Церемонии завершились новыми скачками и новыми лучными упражнениями. В ходе последней мишень так и не была поражена; но мне показалось более удивительным, что в конце концов это произошло, так как сделать это было чрезвычайно трудно. Мишень была очень маленьких размеров и укреплена на верхней части очень высокого столба, образованного из нескольких крупных, воедино связанных жердей. Два всадника пустили во весь опор своих лошадей навстречу друг другу, на небольшом расстоянии от столба; и по мере приближения каждый из соперников натягивает лук, наклоняется на левую сторону своего коня (в то время как жерди находятся справа), целится из-под поднятой левой руки и в таком положении посылает стрелу. Несколько раз стрела поднималась перпендикулярно и очень близко пролетала мимо цели. [300]

Бохундур (Шапсуг), 19 ноября 1837 года. - Наконец мы в пути на съезд, о котором столь долго говорилось. Вчера мы преодолели где-то около двадцати миль по богатой, красивой и гладкой равнине Абун, расположенной приблизительно в четырех милях от крепости (если, правда, деревянные бараки, окруженные земляными валами, вместе с одной пушкой заслуживают названия крепости). Вечером, в разгар ливня, мы прибыли в самое жалкое жилище из всего того, что мы занимали со времени нашего пребывания на севере, и нашли его тем более несносным, что были уже избалованы приемом, оказанным нашим последним адугумским хозяином, Али-Бием, которого считают самым [301] богатым в провинции, владеющим собственностью, оцениваемой в сто пятьдесят тысяч франков, не включая земель, которые никогда не принимаются в расчет. Объяснимым извинением за все, чего здесь недостает, является соседство с русской переправой; и это извинение выглядит весьма уважительным.

После того, как красивый молодой турок, находившийся на службе у Надир-Бея, признался Луке в своем огромном желании жениться на юной черкешенке, в которую он был влюблен и которая хорошо говорила и писала на турецком языке, я заодно с удовлетворением узнал, что большое число девушек получают образование и посещают с этой целью, одновременно с мальчиками, школы при мечетях.

Новый акт агрессии был совершен жителями Псадуга, похитившими на границе с Абазаком одну или две тысячи баранов. Это их поведение столь противоречило тому, что сказал нам князь относительно общей предрасположенности жителей этой провинции, которые, по его словам, опасались абазаков, что мы едва ли могли понять причину случившегося и склонны были предположить, что этот акт грабежа мог быть совершен людьми, подстрекаемыми русскими, дабы помешать объединению, которое, как они слышали, вот-вот должно было быть заключено между двумя провинциями. Но следует дождаться новых сведений, перед тем как обсудить это дело.

Анхур, 20. - Уже несколько дней мы разделяем крайнее беспокойство, что причиняет съезд Мехмету-эфенди, лишенному вместе с нами помощи двух самых незаменимых персонажей - Шамуза и Мансура, - при отсутствии которых люди менее расположены к его созыву. И все же нас заверили в сотрудничестве с одним пожилым [302] токавом по имени Шипляг-Оку Насу, «Демосфеном» этой провинции (более храбрым, хотя и столь же красноречивым, что и его великий прототип), и с несколькими другими влиятельными лицами. Когда дела приобрели подобный оборот, судья воспрял духом и теперь свысока относился к помощи Шамуза, к которому отправил полное упреков послание. Поведение последнего, отсутствующего в столь важный момент, казалось весьма странным, если не сказать большего; и так как я не могу ставить под сомнение его верность интересам страны, единственным предположением, что я мог допустить, являлось то, что возможно, он отстал, чтобы помочь своим родственникам - семье Индара-Оку - обосноваться в долине Семеза. Может быть, он также боялся вновь уронить свой авторитет и не хотел подвергаться риску вторичной неудачи, как это было во время последней попытки собрать силы, которые позволили бы напасть на русских в момент их отступления. Поэтому, вероятно, он прибудет лишь когда созыв съезда не будет уже вызывать сомнения.

Этим утром густой и холодный туман, сохранявшийся до середины дня (что с некоторых пор случается часто как прелюдия к приближающимся к нам сильным заморозкам), лишил возможности лицезреть пейзалс, и я сосредоточил все внимание на своих ногах, окоченевших от холода. Дороги были отвратительными - лес, что простирался вдоль большей части нашего пути, проливал на нас влагу, коей был переполнен, в лицо нам дул восточный ветер; и можно поверить, что после всего перечисленного мы были рады, что наш сегодняшний переезд не превышал и часа езды, приведя нас в дом пожилого токава, где мы были радушно приняты. Наш хозяин извинился, что не может угостить, как мы того заслуживаем, и [303] высказал желание иметь возможность не отпускать нас из своего дома в течение целого месяца.

Здесь мы получили интересную весть о том, что русские наняли двух человек, для того чтобы или похитить, или убить нас и наших коней, нанеся нам какой-нибудь серьезный ущерб, обещая за это значительное вознаграждение, на которое они выделили две тысячи пиастров в виде задатка. В связи с этим нам убедительно посоветовали всегда быть начеку и не удаляться от нашего эскорта.

22-го числа. - Мы удостоились здесь визита четырех дочерей нашего хозяина. Все четыре были невестами; но совсем недавно русские убили жениха самой юной из них.

Существует странное противоречие между скромным и сдержанным поведением, что местные девушки обычно соблюдают прилюдно, и вольностью, с которой знакомые семье мужчины могут ласкать их и быть ласкаемы ими: лишь поцелуй может рассматриваться как серьезное нарушение приличий.

Шипляг-Оку, будучи представлен нам, заявил: «Кто-то мог бы сказать вам, что шпионы и контрабандисты вскоре погубят страну; но не верьте им, так как мы как никогда настроены сопротивляться и можем, если это необходимо, продолжать войну столь же долго, сколь она уже идет. Другие могли бы упрекнуть вас в иной нам вере: не обращайте на это внимания, так как мы знаем о дружбе, что ваша страна всегда демонстрировала к Турции и черкесам. Мы всегда будем считать англичан своими братьями».

Хабль, 22. - Вчера еще один короткий полуто-рочасовой переезд привел нас в маленькую деревню, или хутор. Здесь ноябрь правит ныне во всей своей природной печали. Дубовые леса, покрывающие волнообразную поверхность окрестной [304] территории, покрыты наполовину, как и небо, постоянными туманами; колючий ветер, к нам идущий из России, леденит воздух, а капли дождя время от времени орошают почву. И в то время, как все эти природные силы таким образом объединяются, чтобы привести нас в уныние, поток человеческих дел равным образом следует противоположному курсу; слухи о предательстве распространялись против тех, кого мы причисляли к числу лучших друзей их страны, а надежда, что наконец соберется съезд, чтобы принять меры, способные остановить заразу, все более и более ослабевала, так как главные вожди и самые влиятельные люди все еще не появились. Единственным моментом, что все еще могло сохранять в нас некую степень возбуждения, была опасность, какой бы незначительной она ни являлась, нашего пребывания в паре часов езды для всадника этой части Кубани до острова, заселенного братством Аббат, о котором я рассказывал выше как о покинувшем эту провинцию и к которому присоединились потом многие плохие люди, временами грабившие окрестных жителей. Предполагается, что эти люди имеют от русских поручение, специально направленное против нас. Каких-то пять ночей назад некое их число прошло у этого дома со стадом похищенного скота. Было выдвинуто требование возвратить его, сопровождаемое угрозами мести; но так как имелось опасение, что русские могут побудить их что-нибудь с нами сделать, нам посоветовали быть готовыми встретить наших визитеров подобающим образом.

Верхний Хабль, понедельник, 27. - Упадок сил, при котором я писал уже несколько дней, должно быть, несомненно вызван появившимся недомоганием, задержавшим меня на три дня с лихорадкой на нашей последней стоянке; и если что меня удивляло, так это то, что мы не заболели ею [305] раньше, принимая во внимание крайнюю влажность земли, на которой мы спали. Мы побыли в нескольких очень живописных деревушках, расположенных на краю места разветвления долины и начала гористого района, через который пролегает длинное, труднопроходимое ущелье, образованное частично рекой Хабль, ведущее в Жюбгу, что на побережье.

В пути я заметил следы того, что, по-моему, должно было быть весьма значительным укреплением; те, кто меня сопровождали, рассказали мне, что здесь когда-то находилась крепость.

По моему возвращению сюда я с радостью узнал, что за время моего вынужденного заточения дела приобрели значительно более благоприятный поворот. Зепш, один из старейшин, нас сопровождавших, в пятницу отправился в Натухач, дабы привезти оттуда, если это будет возможно, Мансура и всех влиятельных персон этой провинции; другие отправились в Абазак и в другие части края, преследуя такую же цель, а именно созвать здесь многолюдный и влиятельный съезд, чтобы можно было строго наказать шпионов и принять присягу у всех, кто ее не принес. Жители этого района плохо относились к этой присяге, и необходимо будет предпринять против них суровые меры, чтобы предотвратить последствия их дурного примера. Старцы этих окрестностей (среди них наш хозяин, очень богатый торговец и храбрый воин в возрасте приблизительно ста лет) все были воодушевлены боевыми планами и просили нас остаться здесь на зиму, чтобы помочь их реализовать.

В момент, когда мы покидали район Хабля, чуть не разразилась трагическая сцена. Шахан-Гери, весьма храбрый дворянин, очень боевой и весьма красивой внешности, прибыл сюда, чтобы к нам присоединиться, и таким образом [306] встретился с сыном Шамуза, которого его отец отправил к нам вместе с семейным слугой, ныне включенным в свиту Надир-Бея. Заметив Шахана, эти двое последних немедленно схватились за ружья; но остальные участники нашего эскорта помешали им выстрелить и, помимо того, заставили их дать слово не прибегать к насильственным мерам, зная, что существовавший между двумя семьями повод для раздора вскоре станет вопросом обсуждения и урегулирования. Приблизительно двадцать лет назад Шахан женился на сестре Шамуза; и тот со своей привычной щедростью счел возможным не требовать подарков, что обычно делаются в подобных случаях. Прожив с мужем около пяти лет и родив ему нескольких детей, жена попросила разрешения повидаться с семьей.

Это весьма распространенный обычай и часто случается, что по своему возвращению жена привозит с собой подарки такой же большой ценности, что и те, что были сделаны ее семье во время свадьбы. Но на этот раз ничего такого не было, не возвратилась даже жена; и с тех пор она постоянно живет у своего брата в Семезе, где, как я думаю, стала набожной. Шахан не раз требовал возвратить ему жену, брат дважды отсылал ее, но она каждый раз возвращалась и в конечном счете брат разрешил ей совсем остаться. Брат сказал Шахану, что все еще готов возвратить ее ему, если только та будет принята в его доме и если только он будет жить с ней как супруг. «Нет, - ответил Шахан, - она бросила меня и беспричинно ушла. После того я взял другую жену. Тем не менее отошлите ее ко мне, и у нее будет отдельный дом с подобающим ее рангу хозяйством». Дело так и не решилось, а Шахан, четыре года назад встретив в своих окрестностях слугу Шамуза, увел у него коня и его оружие и [307] оставил их у себя, чтобы частично компенсировать потерю жены.

Имеются компетентные авторитетные лица для разрешения подобного рода споров, а многие иные похожие ссоры, что сеют вражду между семьями и хуже того - братствами, являются для страны в нынешних обстоятельствах главной причиной ее слабости. Но, похоже, преобладающим грехом черкесов являются промедления и проволочки.

Эта деревушка находится в очаровательном месте на лесистом холмике, склон которого занимают другие поселки и откуда взгляд простирается на богатые луга, посреди которых змеится река (Хабль), название которой, как и названия других рек края, идентично обозначению близлежащей территории. Высокие холмы, покрытые дубами, огораживают долину на юге и как бы оставляют на этом направлении лишь трудный и путаный проход.

Дом для гостей находится не здесь, как обычно, на краю деревушки; он расположен в самой середине огороженного участка, прилегающего к дому нашего хозяина, лужайку которого украшают несколько красивых дубов. Это могло бы стать, я думаю, удачным сюжетом эскиза для умелого рисовальщика. В центре он разместил бы маленькую пушку, гордость нашего хозяина, поднятую на тяжелый и массивный лафет, выглядевший предназначенным орудию в шесть раз большему, чем это; затем разные группы воинов, сидящих и стоящих на лужайке, ведущих тревожные и порой слишком живые споры (пока мы там находились, происходили обмены ударами и не раз вынималось оружие из ножен - события, единственным итогом которых, однако, были, как обычно, расплющенные носы) относительно важных готовящихся к [308] исполнению мер; затем коров и быков, щиплющих траву в круглых, лежащих на земле корзинах; коней, оседланных и неоседланных, привязанных к деревьям; индюков и других обитателей птичьего двора, носящихся по нему с испуганным видом в их подвергшемся вторжению владении; сторожевых собак, бродящих с грозным рычанием вокруг огороженного участка; наконец, между семейными домами, стоящими на краю огороженного пространства, снующих туда-сюда женщин, занятых домашним хозяйством и образующих своими развевающимися на ветру белыми покровами грациозный контраст с русскими невольниками, лениво занятыми рубкой дров и ношением воды. Сухая изгородь, состоящая из потрескавшихся и переплетенных веток, образует место, наполовину скрытое среди деревьев, между которыми на юге видна голубоватая вершина гор.

Среди упомянутых шестерых невольников в этом поселении - четверо русских и двое горцев - из числа выброшенных на берег и там захваченных во время бури в начале октября. Они прибыли с товарами из Севастополя и рассказали, что «Vixen» еще не продан, так как те, кто им завладел, просят около шести тысяч фунтов стерлингов! Император хотел бы приобрести его для императорского музея.

Среди мер, о которых я говорил, есть одна, имеющая целью положить конец обычаю, что черкесам достался от предков, - воровать друг у друга юношей под видом обучения ловкости для военных времен. Уже давно мы восстали против того, что осталось от этого древнего обычая, которое, мы им объясняем, является серьезным препятствием на пути их национального процветания. Этот обычай почти ушел из употребления на западе этой провинции, где уже три года назад была дана [309] обсуждаемая ныне присяга; и если мы сейчас добьемся от Шапсуга последовать этому примеру и отказаться от этого пагубного обычая, наше пребывание в этом крае не будет бесполезным, даже если оно не завершится иными благами. Так как тогда, как говорят сами жители, союз этих двух провинций станет тесным, как никогда, и возможно, этот добрый пример сможет также овладеть и севером Абазака. Он уже стал распространяться на юге.

Наш здешний хозяин забавно влюблен в свою пушку (калибра три) и сожалеет о том, что ныне исчерпаны припасы пороха для нее, считая пушку самой надежной защитой этой долины. Он сам соглашается, что постоянно бредит ею. Он рассказывает, что однажды нашел в русле Хабля глыбу природного свинца, которую он расплавил на огне; но олова он не встречал. Он считает, что эта глыба была принесена течением с возвышенностей.

На некоторых из этих гор существуют пещеры, вход в которые крайне мал; наш добрый старый хозяин с серьезным видом рассказал нам, что в древние времена жителями этих пещер были «дэвы», или пигмеи, скакавшие на зайцах, носившие кольчугу и вооруженные луком и стрелами.

Я с горечью узнал, что Дэлзиел русских (генерал Сасс) возвратился в штаб-квартиру. Поэтому женщины и дети могут ожидать в скором времени возобновления против них военных действий.

Среди разнообразных элементов, из которых состоит русская армия, есть казанские татары, которые, естественно, всякий раз дезертируют, когда им предоставляется к тому случай, чтобы оказаться среди своих единоверцев.

Совсем недавно обнаружилась тайна, нас касавшаяся. Я, кажется, говорил, что на первом большом съезде, состоявшемся в Адугуме, часть дебатов была бурной. Г-н Л. и я, узнав, что кое-что [310] было сказано против Дауд-Бея (г-на Уркварта), немедленно отправились на место с намерением разоблачить хулителя. Но, похоже, теперь спор перешел на нас вследствие письма Сефир-Бея, отличного от того, в котором он просил для нас доброго приема, письма, которое драгоман, уволенный г-ном Урк-вартом из-за неизвестного мне проступка, получил от бея дозволение написать от его имени и приложить к письму свою печать. Это письмо утверждало, что мы посещаем страну без какого-либо на то разрешения и, следовательно, нас необходимо выслать, как шпионов России; и спор шел относительно исполнения этого совета, который поддерживали князь Пшемаф и некоторые другие лица. Однако они встретили горячее противодействие со стороны Шамуза, Мансура и Али-Бия, и мнение последних в конечном счете одержало верх. Нам также донесли, что вышеупомянутый переводчик, сразу же после изгнания со службы у г-на У. отправился в русскую канцелярию. Мы можем поэтому предположить, что именно там была задумана и оплачена эта ловкая штука.

Нижний Азипс, пятница, 2 декабря. - В понедельник мы покинули нашего столетнего хозяина Хабля, где перед нашим отъездом собралась сотня человек. Почти все, кто имел коней, сопровождали нас; и сцена, что вскоре развернулась, по мере того, как они галопом спускались со склона, на вершине которого находилась деревушка, и занимали боевые позиции в долине, изрекая свои воинственные кличи и стреляя в воздух из своих пистолетов, значила для нас нечто волнующее, предлагая нам картину боя, от реальности которого нам, похоже, суждено отдалиться.

Час с четвертью пути вдоль лесистой вершины возвышенности, откуда взор простирался далеко на Кубанскую равнину, привел нас в живописную [311] долину Азипс, чьи возвышенности у истоков реки казались одетыми в более зрелые леса, чем те, что я чаще всего встречал в этом районе, а население кажется достаточным, чтобы постепенно занять все части этого края.

Там мы также впервые ступили на территорию врага, так сказать, на территорию тех, кто еще не принес национальной присяги; вследствие этого нас предупредили, что надо постоянно быть начеку из-за опасения, что на нас, как на главных поборников реформы, будет произведено нападение. В этих обстоятельствах мне казалось несколько странным, что нам позволили обогнать наше войско, так сказать, отряд пеших людей, которые должны были прибыть из Хабля, чтобы сжечь дома тех, кто отказался давать присягу.

Но уже четыре дня, как мы находимся здесь, однако ничего не начато — ни касательно гражданских мер, ни касательно военных мер, хотя дискуссий относительно их хватало. Двое хозяев, гостеприимству которых мы были доверены, выглядят весьма почтенными людьми, и они нас великолепно приняли; что касается противника, поп inventus est, так как утверждают, что люди покинули эти уклонившиеся от присяги деревушки, чтобы спрятаться и что они этим утром отправили на базар сотню телег, предназначенных привозу соли, что заставляет думать, что они, вероятно, вынуждены отказаться от своей торговли и хотят заранее сделать запасы ее. Мехмет-эфенди и другие персоны нашего эскорта из Натухача пребывают в отчаянии; но, однако, Шахан-Гери, который должен лучше чем кто-либо другой знать свою провинцию, похоже, полностью уверен в успехе и утверждает, что мы должны продвигаться до границы с Псаду-гом и также постараться оторвать эту провинцию от торговли с Россией, призвать ее именем их [312] общей веры быть во всех отношениях едиными с этими провинциями. Этот вождь выглядит ревностным сторонником независимости своей страны и в обстоятельствах, в коих ныне оказалась Черкесия, он, конечно, сильно сожалеет, что здесь нет большего числа людей, «рожденных повелевать», могущих помочь ему в его похвальных усилиях. Но за исключением Гуз-Бега, главные дворяне этой провинции, как я о том говорил, потеряны для нее безвозвратно из-за их собственного безрассудства.

В последней деревушке, где мы остановились, был вынесен судебный приговор по делу, возникшему между Шахан-Гери и Шамузом, и последний, который при этом присутствовал, был приговорен к выплате тридцати быков за то, что обобрал слугу первого. Таким образом, распрю можно считать исчерпанной, а сыновья с обеих сторон уже установили между собой соответствующие их возрасту отношения дружбы, а не смертельной ненависти. Однако предметом рассмотрения может стать другое дело: связанное с подарками, что обычно делают, получая жену рангом сестры Шамуза, и что Индар-Оку, двоюродный брат последнего, не перестает требовать от Шахан-Гери во имя сохранения чести их братства. Среди прочего я заметил, что Индар-Оку придерживается главным образом черкесских обычаев, в то время как Кехри-Ку более склонен к введению некоторых турецких обыкновений.

Впервые я поел вареной тыквы; я нашел ее очень вкусной с молоком и достаточно похожей по вкусу на сладкий картофель. Сладость и мучнистые качества этого овоща должны делать его в высшей степени питательным продуктом. Но дни хорошего стола на некоторое время миновали; уже четыре дня, как мы вступили в пост Рамазан, который мы решили соблюдать вместе с черкесами [313] применительно к часу приема пищи, перенесенному на вечер, скорее, не для того, чтобы придерживаться их обычаев, а чтобы избежать оскорбления их чувств, так как мы были бы неприятным бременем везде, куда бы мы ни отправились, если бы несчастные женщины должны были бы готовить нам еду днем, а для своих соотечественников - ночью. Кроме того, остатки нашей пищи не могли переходить во вторые или третьи руки, пока столы вновь не относились в семейный дом. Это случается, хотя лунные дни, кои у нас наступили, являются самыми короткими. Как только заходит солнце, приносят полдюжины блюд, чтобы как можно быстрее утолить наш аппетит; второй ужин накрывают в девять часов, а третий - в три часа утра. Впрочем, этот дневной пост был для нас делом абсолютно необязательным, так как до его начала Насу сказал нам: «Мы знаем от турок, приехавших к нам, что тем, кто путешествует в другой стране, позволительно прекращать поститься; и по какой еще более веской причине такое позволение не должно быть предоставлено вам, людям, пересекшим пятьдесят стран, чтобы посетить эту?» Если бы мы пожелали, чтобы нам приготовили еду днем, нам достаточно было бы о том лишь сказать.

В проповеди, что была сегодня произнесена в мечети, слушатели были ознакомлены с вопросами, что будут обсуждаться на следующей неделе, с объяснением сути и обязанностей присяги и необходимости наказания тех, кто не соблюдает ее. [314]

Глава 14

Хабль, 3 декабря 1837 года. - Субботним утром я совершил экскурсию к горам, где я должен был посмотреть больного, меня о том попросившего; после того как ко мне присоединились Мехмет-эфенди и другие наши друзья из Натухача, мы остановились на обратном пути на лугу, расположенном напротив мечети, где как раз проходил съезд. Там уже находились около тридцати человек, а за время нашего привала прибыло такое же число участников. Мы оставались там недолго, ибо присутствие наше не было востребовано. Мы подождали, пока Шахан-Гери произнес свою страстную краткую речь, с особой силой призывая своих соотечественников незамедлительно принести требуемую присягу и [315] заявляя, что, скорее, предпочтет пролить всю свою кровь, чем слышать, что англичане, прибывшие из столь далеких краев, дабы им помочь в их великом деле, вынуждены были покинуть его страну, так ничего и не сумев сделать. Кто-то возразил, что на собрании отсутствуют влиятельные лица Натухача и что их положение может стать опасным, если отколовшиеся объединят силы против них: «Если мы честны в наших намерениях, - ответил воодушевленный Шахан, - то нас здесь достаточно. Если потребуется больше людей, то достаточно лишь сжечь дома тех, кто плохо относится к нашему дому; и если они будут нам противиться, я первый нападу на них».

Таковой была приятная новость, что я утром принес моим соотечественникам; но вечером пришли иные, по характеру более печальные. После моего отъезда прибыли многие новые лица; вновь им настоятельно предложили принести присягу и поручили гостеприимно принять нас и окружить особыми знаками внимания. Сперва по поводу присяги послышался шепот несогласия, затем несколько человек, все более и более распаляясь, закричали: «Эти англичане повинны в том, что нас принуждают к присяге, и тот, кто примет их у себя, увидит свою мать обесчещенной (так звучат здесь обычные проклятия)!» К беде этих недовольных, там присутствовал Мустафа, токав из Верхнего Азипса. Когда на прошлой неделе мы жили у него, то все были поражены сперва его грубыми манерами, затем тихой решимостью его поступков и, наконец, его чувством юмора. Он принял нас с щедрым и полным предупредительности гостеприимством и перед тем, как покинуть его дом, мы успели убедиться в его преданности нам, которая в данном случае и была энергично им продемонстрирована. [316]

Едва эти люди, вероятно, продавшиеся, изрекли свои ругательства в наш адрес, как Мустафа крикнул: «Я принимал этих англичан, и они - истинные друзья страны!» И без иного вступления вынул свою саблю и бросился на них. Вмешались несколько друзей и уговорили его возвратить оружие в ножны; но, схватив огромный дубовый сук, он набросился на тех, кто произнес оскорбительные для нас слова, и уложил троих из них на землю, откуда их унесли достаточно серьезно раненными. Остальные участники не замедлили выступить на одной или другой стороне, но наши друзья оказались сильнее, хотя ни один из тех, кто приехал из Натухача, не вмешался в происходящее. То, что делает честь этому народу, заключается в том, что хотя все, как обычно, были вооружены и хотя обсуждаемый вопрос относился к числу самых важных, никто не прибег к своему оружию. Прозвучали лишь несколько пистолетных выстрелов, но исключительно, как я то предполагаю, по причине особого возбуждения.

Учитывая отношение, к нам продемонстрированное, Шахан-Гери заявил, что его дом станет нашим и что мы останемся в нем столь долго, сколь того нам захочется. Он немедленно отправил посланника, чтобы в том нас известить, обещая, что при всех обстоятельствах наши кони (чье кормление сеном должно быть сопряжено с немалыми расходами для тех, кто нас принимает) будут обильно накормлены и что было бы очень плохо, если бы он не нашел возможности предоставить нам кров и пищу, хотя и боится, что это не будет соразмерно нашим заслугам. Восхищенные этим радушным приглашением, мы немедленно сложили багаж, отнюдь не сожалея покинуть дом, готовый буквально обрушиться на нас, где мы вынуждены были каждую ночь спать с пистолетами под [317] подушкой, а хозяин, хотя и сносно кормивший нас, не нашел для нас ни одного доброго слова или приветливого взгляда. Недоуздок нового изобретения для хищения коней, что показал нам один из наших слуг, убедил нас, кроме того, что этот хозяин должен быть, по меньшей мере, против пункта присяги, относящегося к этому древнему обычаю.

Наш конвой в момент отъезда состоял лишь из Едыга, родственника Шахан-Гери и старшего сына Шамуза; но наш обратный путь почти полностью пролегал через лес на равнине и занял лишь полтора часа.

На рассвете этого дня мы отправили Османа справиться о том, что происходило на съезде, перед тем как поручить ему настойчиво попросить кого-нибудь из наших друзей из Натухача приехать к нам. Он только что возвратился с сообщением, что теперь дела выглядят с лучшей стороны и что вновь появилась надежда преуспеть решить вопросы мирными средствами. Он добавил лишь, что Мустафа все еще остается там, верхом на своем черном коне, держа в руке в качестве дополнения ко всему своему оружию палку, предназначенную для внушения инакомыслящим и ответа всякому, кто отважится чернить англичан. «Необходимо, чтобы была принесена присяга, и она будет принесена!» - таковы единственные произнесенные им слова.

Мы полностью готовы повторить их и предложить, если надо, нашу помощь в принятии решительных мер, так как есть уверенность в том, что если в этот раз удастся справиться с азипски-ми раскольниками, будет сравнительно легко добиться присяги от остальной части провинции, где лишь четыре прибрежных района из девяти не были склонны связывать себя присягой. То, чему, среди прочих вещей, мы пытались положить [318] конец, было не только незаконная торговля, но и совращение, систематически совершаемое этим черкесским дворянином-изменником, уволенным в чине русского полковника, раздающим соль частью бесплатно, частью — по очень низким ценам тем, кто привозит в его жилище дрова и продукты, впрыскивающим, без всякого сомнения, в них яд своих коварных инсинуаций.

Вчера вечером, в достаточно поздний час, с собрания, на котором решался вопрос о присяге, прибыл Шахан-Гери, сопровождаемый Мехметом-эфенди и несколькими другими персонами; все они были в большом возбуждении, особенно судья, нараспев говоривший о победе. Мы охотно присоединились к их радости, так как известия, привезенные ими, освободили нас от груза сомнений и тревоги, во власти которых мы некоторое время пребывали; от них мы узнали, что народ, наконец, сделал шаг вперед и достаточно активно стал принимать присягу. Пятьдесят человек присягнули в тот же день и одновременно исповедались в преступлениях, в коих были повинны, или о коих они знали. Мехмет-эфенди поведал нам о некоторых из этих признаний, включавших в себя похищение скота и лошадей во вред соотечественникам (главным образом, из Натухача) и сношения с вражеским генералом. Прибыл также посланник из Натухача с сообщением, что персоны из этой провинции, которые должны были сопровождать нас, выехали, чтобы явиться к нам на помощь.

Так как дело это ныне должно завершиться удачно, вероятно, своевременным будет более полно объяснить его суть. Его начало датируется приблизительно тридцатью годами ранее и восходит к Калабат-Оку из братства Чупако, вождю, чью честность, прозорливость, решительность и мужество все превозносят в самых восторженных [319] выражениях. Эта предложенная им присяга имела тогда большой успех; но время ослабило ее результат. Трехдневный визит и призывы г-на Уркварта оживили это начинание; и я весьма сомневаюсь, что можно назвать второй пример подобного влияния на народ, достигнутого отдельным человеком в подобных обстоятельствах и за столь короткое время. Вот содержание этой присяги: «Я клянусь оставаться верным своей стране и не иметь сношения ни через торговлю, ни иным другим образом с ее русскими врагами; сообщать о тех, кто таковые имеет, и помогать их осуждению и наказанию; полностью отказаться от привычки красть у своих соотечественников, извещать о тех, кто продолжает делать это, и помогать их осуждению и наказанию. Кроме того, я обещаю полное признание в отношении всякого действия, противного этим обязательствам, в котором я приму участие или о котором я буду знать».

Г-н Уркварт был в Семезе и Хохое в июле 1834-го, и со следующего месяца, благодаря его призывам, под руководством многочисленного корпуса вождей из Натухача началось принятие присяги в этой местности (Хабль). Присяга давалась от дома к дому, вплоть до Пшата, иногда насильно и не без кровопролития. К тому же на южном побережье, где кража и раздоры охватили край, до приезда г-на (Надир-Бея) ничего не было предпринято, чтобы остановить их распространение, тогда как все соседние районы решили отправить своих делегатов на съезд, который должен был состояться в долине Агуя, где Надир-Бий в то время находился. Собралась какая-то тысяча человек, и в течение трех дней, что они оставались на съезде, все распри между братствами и их семьями (а многие из них восходили к далеким временам) были окончательно разрешены. Выборные представители, [320] некоторые из коих были отправлены Абазаком, дали от имени своих соответствующих округов присягу, сходную по содержанию с той, что люди приносят в здешних местах. Кроме того, было решено увеличить денежное вознаграждение тому, кто раскроет измену. Вожди юга сказали г-ну Надир-Бею, что его присутствие здесь оказало неоценимую пользу, заставив их осуществить эту важную меру, которая отныне, добавили они, будет всех их объединять узами всеобщего братства.

Эти примеры могут служить свидетельством живого желания, что имеют все люди, хорошо относящиеся к этой стране (и они образуют абсолютное большинство), ввести среди них порядок и пригодное правление и создать с этой целью в их стране верховную и всеобщую власть. Именно это заставляет их поддерживать с нами отношения и неотступно следовать за нами. По тому, как нам донесли, наше имя висело, как жезл in terorem над головами раскольников; и последние непременно должны будут подчиниться, так как против них все их соотечественники, поддерживающие присягу. Калабат-Оку, сын вождя с таким же именем, о котором я только что упоминал и на которого можно полностью положиться, просил разрешения на несколько дней нас покинуть: в данный момент он возвратился с границы Псадуга с приятной вестью о согласии жителей восточной части этой провинции как можно быстрее принять присягу и сообщить нам, что если жители этого района откажутся сделать то же самое, они явятся, чтобы сжечь их дома. Впрочем, здесь успех, похоже, ныне обеспечен; так как столь большое число людей уже принесло присягу, что у судьи, говорят, дом полностью заполнен предметами, отданными в виде штрафов. [321]

Одно происшествие, о котором нам рассказано, могло бы помочь нам показать, в каком свете воспринималось это дело, по крайней мере, частью жителей. Одного человека, принесшего присягу, призвали, как и других, признаться, в каких преступлениях последнего времени он провинился. Этот человек ответил, что ему не в чем исповедоваться, и ему позволено было удалиться. На следующее утро, однако, все увидели, как он возвращается, неся судье в качестве дани пять или шесть мер зерна и огромную корзину пчелиных сот, и заявляет, что всю ночь ужас на него наводил дьявол (я, скорее, думаю, что то был какой-то добрый ангел) из-за им сказанной неправды, скрывая свои преступления, в которых он сейчас чистосердечно признается.

При всем том есть и другие люди, чья совесть не столь щекотлива, или которые, по крайней мере, колеблются в своем возвращении на путь истинный; но этих последних Мустафа не теряет из виду. Потрясая одной рукой палкой, другой показывая на подвешенный Коран, с очерченным вокруг него кругом - новый «Просперо» со своей магической книгой и своим жезлом — он призывает злых духов и молит их повиноваться.

Зепш только что возвратился из своей командировки в Натухач с сообщением, что некое число старейшин этой провинции собирается немедленно выехать, чтобы здесь к нам присоединиться. Нога Мансура, говорит он, абсолютно излечилась, кроме одного места величиной с палец. За последние двадцать лет он никогда себя так хорошо не чувствовал, как сейчас, и надеется быть здесь дней через десять полностью исцеленным; кроме того, он передает нам свой восторг и большую благодарность. Если это так, то это и вправду для нас большое удовольствие, а учитывая всеобщее [322] почтение к Мансуру, это должно помочь нам приобрести многих новых друзей.

Зепш сообщает, что имел место продолжавшийся целый день бой с русскими на возвышенностях над Анапской долиной, куда последние явились рубить дрова. Ни с той, ни с другой стороны больших потерь не было, и единственно примечательным был вопрос переводчика со стороны русских, спросившего, почему им мешают заготавливать лес, купленный ими у его хозяина. Судья, узнав это, сказал, что если это правда, то этот собственник может молиться, так как дни его сочтены. Это происшествие, как и другие, показывает, что русские всегда в своих намерениях полагаются на антинациональный раскол, который (и я рад возможности сказать это) быстро сглаживается. Так, например, когда они вынудили турок уступить им Анапу и Суджук-Кале, они попросили у черкесов дозволения пройти из Анапы ко второму из этих двух городов, чтобы овладеть им; в чем, естественно, черкесы им отказали, добавив, что сделают все, что будет в их силах, чтобы помешать этому,

В один из вечеров этих последних дней в этих окрестностях состоялась свадьба. Наши двое молодых поляков попросили разрешения туда отправиться, надеясь там немного повеселиться; но скоро они возвратились, сообщив, что из-за времени поста танцы были запрещены. У мусульман все еще признается примитивное значение слова «воздержание»; от восхода до заката солнца все, за исключением больных и детей, соблюдают самое строгое воздержание и даже не смачивают губы каплей воды. Но те, кто вызывает наибольшее мое сочувствие и мой интерес,- это курильщики, неизменные курильщики; я вижу их пристально вглядывающимися вечерами в слишком медленное движение солнца и, как только оно исчезло за [323] горизонтом, устремляющимися к огню с трубкой в руке, подобно паломникам к родниковой воде в пустыне. Жалко смотреть в это время на тех, кто носит часы, так как они не перестают следить за стрелкой, особенно с наступлением вечера.

Вторник, 12. - Уже несколько недель погода стоит туманная и холодная, а ветер дует с востока. Вчера недвусмысленным образом проявила себя зима. Весь день шел снег, и земля была покрыта им толщиной где-то в один фут; а вечером беловатая дуга, появившаяся на небе с северной стороны, а также многочисленные перелеты диких гусей возвестили приближение леденящего ветра с этой точки горизонта. Эти предзнаменования не оказались обманчивыми; и такова была сила этого северного ветра, что бутылка чернил, стоявшая у моего изголовья, полностью замерзла, как и вода, что этим утром разлилась на нашем полу, и это в четырех футах от днем и ночью горящего огня.

Находясь в давних владениях братства Аббат, мы попытались узнать правду о темном эпизоде из истории этой провинции - их изгнании. Но задача эта трудная, так как очевидно, что многие токавы видят в этом происшествии триумф своего класса; тогда как те из дворян, с коими мы говорили, одинаково считают, что то, как обошлись с Аббатами, жестоко и несправедливо, и датируют этим событием потерю значительной части уважения и влияния, которыми они прежде обладали. Это братство включает в себя около восьми родов, в большинстве своем единомышленников княжеского ранга; все, кто входил в него, были очень богаты и имели очень большое число рабов. Впрочем, их считали в числе самых храбрых из соотечественников и всегда замечали во время битвы в первых рядах.

Одна из главных причин их изгнания восходит ко времени окончательной уступки турками [324] Анапы русским. Сразу же после этого черкесы отправили в Порту посольство, состоявшее из Бесни, самого известного и самого влиятельного из Аббатов, Хатукая из Геленджика и Чората-Оку Хамуза, токава, о котором я уже рассказывал. Бесни был, говорят, человеком огромной интеллектуальной одаренности, главенствовавшим во всех делах провинции, всегда демонстрировавшим на войне, как и остальные члены братства, большой полководческий талант и огромное мужество. Как самому пожилому члену посольства и более того, как весьма превосходившему по рангу самого Хатукая, старшинство принадлежало ему по праву, сообразно обычаям его страны, и Хатукай его у него не оспаривал. Хамуз, однако, счел обязанным сделать из этого причину жестокой ссоры, ссылаясь на мусульманское равенство; забыв близкую дружбу, что годами существовала между ними, он питал смертельную ненависть к Бесни из-за права того на старшинство, которое последний отстаивал и в соответствии с которым он получил главные подарки, поднесенные турками по случаю их миссии.

Целью этой поездки было получение от Порты помощи и поддержки против России, и так как она провалилась, Хамуз инсинуировал, что эту неудачу можно приписать неблагожелательной манере, с которой Бесни говорил в беседах с турками о своих соотечественниках; тогда как Хатукай, которого о том спрашивали, заявил, что ему абсолютно неизвестно, чтобы такие слова когда-либо произносились. Так вопрос этот долгое время пребывал невыясненным; но приблизительно четыре с половиной года назад брат Бесни обратился к русским властям, чтобы ему выдали нескольких его рабов, бежавших в Россию, и эта его просьба была удовлетворена. В один из дней он отправился [325] в крепость Анапу, где ему должны были быть выданы беглецы. В ответ на это русские попросили принять в его провинции переводчика г-на Де Мариньи, Тауша, который должен был посетить ее в компании с другим человеком, говорят, военным инженером. По слабодушию или предательству он, к несчастью, уступил этой единственной просьбе.

Он провел этих двух шпионов через страну до Пшата и несколько дней охранял в своей деревушке. Предполагается, что именно тогда русские определили для себя места для фортов Абун и Николаевский. Соседние жители все вместе немедленно поднялись, чтобы отомстить предателю. Его братство собралось, чтобы защитить его, настаивая на том, что он должен быть судим по закону; и обе стороны пребывали в таком положении, когда Аббатам втайне сообщено было, что ведутся приготовления для их окружения и истребления. Следуя этому предупреждению, четыре семьи скрылись и добрались до острова на Кубани, где с тех пор и остаются; две семьи бежали в Бесни, а еще одной было дозволено остаться в Абазаке.

Жена Бесни (по мне неизвестному и непредвиденному обстоятельству) оказалась в руках Хамуза, ставшего смертельным врагом ее мужу; одновременно большая часть многочисленных крепостных братства, его стада быков и баранов стали добычей противников. Бесни вскоре нашел возможность отнять свою жену у тех, кто ее захватил; и оба почти достигли Кубани, когда вновь оказались в руках вражеской партии, которая вновь увела их в качестве пленников. Бесли во всеуслышание потребовал тогда, чтобы невинного не путали с виновным. Он потребовал также, чтобы его судили по правилам сами его соотечественники, заявляя, что если окажется виновным, готов примириться [326] с вынесением смертного приговора или с любым иным наказанием.

Один судья встал на его сторону, что позднее вынудило его уехать вместе с семьей в Турцию; и таковым было ожесточение народа, что тот упорно продолжал винить Бесни в преступлении его брата, хотя всем было известно, что его не было в той деревушке, когда там принимали русских. Но один токав из Абун-Баши по имени Ногай спас ему, как и его жене, жизнь, тайно проникнув ночью в дом, где Хамуз держал в заточении своих пленников. Ногай разбил оковы Бесни (ибо прежний друг приказал его в них заковать) и увел их обоих в Натухач. Большинство вождей этой последней провинции, с коими мы беседовали по поводу этого печального дела, осуждает поведение жителей Шапсуга. Бесни и его жена нашли на несколько месяцев защиту у вождей Натухача; но так как все это могло завершиться распрей между двумя провинциями, вожди, их защищавшие, приказали отвезти их в Пса дуг через Абазак, а из Псадуга они добрались до острова, на который бежали остальные члены братства.

Немалое число людей в этой провинции и еще большее в Натухаче были убеждены в несправедливости возлагать на все братство ответственность за преступление одного отдельно взятого человека; и все вынуждены были признать, что до этих событий ни одно черкесское братство не уважалось столь высоко за патриотизм и мужество; вот почему я не отказываюсь от мысли, что дело могло бы разрешиться на основах более непредвзятого правосудия, без желания, что могли иметь Хамуз и иные из его класса, увидеть этих дворян опозоренными и изгнанными, при этом было очевидно намерение усилить свое собственное влияние. Дьявольский умысел, коим, по крайней мере, [327] частично был движим Хамуз, подтвердился тем фактом, что он изнасиловал жену Бесни, воспользовавшись нахождением ее в его власти. Это считается почти несмываемым позором (принимая во внимание различие в общественном положении обеих сторон); это также является одним из самых серьезных упреков со стороны Аббатов; и в ходе судебного разбирательства всего дела в целом, состоявшегося через какое-то время в Натухаче, было решено, что пока этот позор не будет смыт, чувство собственного достоинства этих дворян не позволит им возвратиться к своим землякам.

И таким образом, рана, чье исцеление могло быть легким с помощью своевременного лечения, ныне превратилась в безнадежную политическую гангрену, которая, вероятно, потребует полной ампутации одного полезного члена этого социального тела; так как зло, что после того совершили друг против друга обе стороны, таково, что приходится отбросить всякую надежду на искреннее примирение. Будучи богатым в прошлом, ныне Хамуз доведен нападениями на его многочисленные стада и табуны лошадей до положения человека заурядного. Иные успешные набеги совершили и Аббаты; и что хуже всего, некоторые из них участвовали вместе с русскими в их прошлогоднем вторжении. Со своей стороны жители этой провинции преследуют Аббатов с неутомимым ожесточением и в данный момент затевают новые ухищрения, дабы преуспеть в их истреблении.

Кроме упомянутого мною нападения на группу Аббатов, охотившихся на этом берегу Кубани, один шапсуг ворвался в дом, где лежал раненый пленник, и, вынув из ножен кинжал, дважды ударил им Аббата и скрылся - пример вероломной жестокости, как повествует рассказчик, абсолютно чуждый черкесскому характеру. [328]

Все рассказанное выше является наиболее распространенным объяснением сути этой истории; однако существуют и другие, к примеру, утверждающие, что Аббаты бежали не для того, чтобы спасти свои жизни, а добровольно покинули провинцию из-за оскорбления, нанесенного жене Бес-ни; хотя в связи с этим и она, и сам Хамуз заявили о готовности поклясться, что подобного оскорбления быть не могло. Он утверждает, что может и иначе доказать это и что он распространял обратное лишь с целью разжигания вражды.

Среди многообразия пересказов, относящихся к этому делу, наиболее правдоподобным выглядит следующий. Пятнадцать дворянских семей, столь же высокородных, представляющих собой братство Джанат, объединились с Аббатами и населяют тот же остров. Один князь с тем же именем тоже недавно перешел к ним. Это братство по причине, которой я до настоящего времени не мог знать, несколько лет назад переселилось с запада Шапсуга в Псадуг; крайний шаг, на который оно недавно решилось, указывает на то, что оно тоже хочет мстить жителям этой провинции. Однако не следует позволять этим современным Кориоланам искать сатисфакции за оскорбления, им нанесенные, в разорении своего края.

Говоря о Тауше, я могу представить вам его краткую биографию, ибо та дает нам возможность понять вероломную сущность русского завоевания. Тауш является австрийским подданным (и, таким образом, изменником интересам своей родины). Пытаясь (по совету герцога де Ришелье и, возможно, и сам искренне) завоевать дружбу черкесов, торгуя с ними, Тауш впервые появился в Черкесии в качестве купца и демонстрировал такую необычную щедрость в своих деловых сделках и учтивость в своем общении с ними, что легко [329] приобрел друзей повсюду, куда бы ни отправился. Тем самым он получил возможность в течение многих лет посещать большинство северных территорий Черкесии и великолепно овладеть черкесским языком.

Его квазикоммерческие проекты содействовали прекращению внезапно начавшейся в 1829 году войны. Вскоре после этого ему удалось уговорить Аббатов, как о том было сказано выше, сопровождать его и одного инженера по той дороге, по которой позже проследовали генерал Вельяминов и его армия. Тауш сопровождал армии захватчиков каждый последующий год. Он обычно являлся главным переводчиком, когда кто-либо из прежних его знакомых появлялся в русском штабе для обмена пленниками или в иных подобных делах; и дабы, вероятно, придать ему значительность в глазах этих людей, он ныне появляется со знаками отличия и чине русского майора. Черкесы называют его Карло; и я слышал, как некоторые из них говорят о нем, как будто еще считают его своим другом.

14. - Принятие присяги проходит хорошо; при всем том, это такое дело, которое требует большого времени и тяжкого труда, о которых мы первоначально и не предполагали. Все, даже крепостные, обязаны принять в этом участие, начиная с пятнадцати лет; и всякий, кто совершил кражу, должен не только возвратить украденное, но и наказывается штрафом в шестьсот пиастров (около ста пятидесяти франков) за каждое свое правонарушение. Эти штрафы составляют гонорары судьи и других членов суда.

Легко предположить, что те, кто таким образом должен вернуть награбленное и к тому же уплатить штрафы, не скрывали своего плохого отношения к этой мере, тем более, что [330] наследственный предрассудок народа был благосклонен к ловко исполненному хищению; однако Субеш (один из всадников нашего эскорта), прибывший с восточной границы провинции, подтверждает то, что мы уже сказали, что жители этой части края страстно желают принести присягу и тем самым обуздать плохих подданных, способных среди них оказаться. Стало быть, остается надеяться, что когда это будет сделано на этой обширной, особенно развращенной территории, дело будет продвигаться быстро и с большей легкостью.

15. - Черкесским термином, обозначающим общество или братство, является «тлеуш», что также означает поколение, род, происхождение. (Обычно употребляемая фраза при встрече с незнакомым человеком звучит при обращении к нему так: к какой «ашиш» или семье он принадлежит (правильно «хэтхэ уащыщ») .

По традиции члены каждого тлеуша имеют общую для всех родословную; так что их можно считать членами одних и тех же родов, или кланов; с учетом этой принадлежности к одному и тому же роду все считаются равными. Эти члены одного и того же братства, будучи вроде двоюродных родственников, не только не могут жениться друг на друге, но даже их крепостные должны заключать браки с крепостными другого братства; и в случае, когда несколько братств, как это обычно происходит, устанавливают общие узы, этот закон, относящийся к браку, должен соблюдаться всеми ими. Все, кто таким образом вместе связан, имеют привилегию бывать обоюдно друг у друга на правах братьев, что должно приводить, как мне кажется, к серьезным неудобствам, если только они не смогут заставить свое воображение смотреть на женщин своего братства, как на настоящих сестер; без чего эта привилегия свободного входа [331] в семейный дом должна быть источником множества безнадежных любовных, а следовательно, и преступных страстей. Некогда брак в одном и том же братстве считался кровосмешением и наказывался утоплением; ныне налагается лишь штраф в две сотни быков и возвращением женщины ее родителям. Таким образом, нарушения этого закона ныне стали фактами достаточно обычными. [332]

Чикахуз, 21 декабря 1837 года. - Узнав в Хабле, где мы находимся, что нашему больному Мансуру стало значительно лучше, мы решили, что один из нас навестит его, чтобы дать ему несколько новых рекомендаций относительно его ноги и здоровья в целом и одновременно посоветоваться с ним по поводу государственных дел, ибо, по общему мнению, он является главным человеком в этих провинциях, когда речь идет о совете и действии. С этой целью я отправился в путь 15-го числа (в пятницу) в сопровождении Субаша и трех слуг. Но в первый день мы ехали медленно, так как оттепель превратила равнину в настоящее болото. Хабль вышла из берегов и сокрыла дороги и тропы соседнего леса; [333] и к тому же немалая глубина и сила ее главного течения вынуждали нас идти в поисках брода, который, наконец, указал нам встреченный нами вдоль ее берегов, отмеченных двойным рядом ив, охотник.

Этот человек, с ружьем и сопровождаемый двумя собаками, был пешим. Он преследовал зайцев и как раз одного из них спугнул; вскоре мы потеряли их из виду среди деревьев, а также мужчину, криками подбадривающего собак, и последних, сохранявших дистанцию лучше, чем я того ожидал.

После трех часов пути мы ступили на землю в одной из деревушек Бохундура, так как данная местность на значительном расстоянии с каждой стороны Абуна обезлюдела после основания фортов и частого появления русских войск в целях пополнения своих продовольственных запасов; и если бы эта река оказалась не проходимой вброд, как то предполагалось, мы были бы, перед тем как смогли бы достичь жилища, ночью застигнуты врасплох.

Отдав два ружья, что я привез с собой, и не раздобыв покуда для себя самого иного, я, как мне кажется, напоминал волка из басни, потерявшего свой хвост, став объектом всеобщего изумления, выраженного следующим образом одним мальчиком, когда мы слезали с лошадей: «Кто это - иностранец? Но что это за мужчина? Я никогда не видел мужчину на коне без ружья». Мы встретили там одного муллу из дворянской семьи, которого наш хозяин нанял для чтения молитв в своем доме на все время Рамазана. В течение всего этого времени повсюду, где селился мулла, все молившиеся мужчины деревни при заходе солнца собирались вместе с ним совершать молитвы; и в Хабле в большой комнате, что мы занимали, эта сцена [334] один или два раза представлялась нам как одно из самых красочных зрелищ. С одной стороны размещался мужчина, держа факел из соснового дерева. В углу находился старый мулла на циновке, изолированный от остальных и лицом повернувшийся к Мекке; за ним, наискось, выстраивались два тесных ряда присутствующих, среди которых более молодой мулла исполнял функции муэдзина, распевая в качестве пролога обычный призыв, что звучит, как правило, с минарета, за которым следовали молитвы, что, в свою очередь, распевал старый мулла, в то время как все остальные то преклоняли колени, то вставали, когда он поднимался с колен.

Во второй вечер мы спустились в деревушку одного богатого токава в Годоухае. Холм, возвышающийся на одной из сторон этой красивой маленькой долины, был указан мне как местонахождение одной древней крепости; достигнув вершины, я обнаружил там ровную поверхность, окруженную тем, что мне показалось остатками каменной стены.

Но эта долина обладает иным объектом интереса, правда, более преходящего характера, это жена моего хозяина, настоящая «госпожа Гласе» Черкесии, чья слава дошла уже и до меня. Ее кондитерские изделия, ее суп и ее соус с избытком оправдывали эту славу и обнаруживали в ней для нас женщину, достойную стряпать какому-нибудь важному парижанину. Хороший вкус, присущий меблировке дома; безукоризненное качество одежды и экипировки ее мужа (предметов, полностью зависящих здесь от умений жены, которая была одновременно портнихой, сапожником, шляпницей и вышивальщицей); и сверх того, слава о ее гастрономических способностях возбудили во мне любопытство узнать кое-что из ее жизни, и мне поведали, что обучалась она в Анапе, [335]

Я нашел ногу нашего больного, Мансур Бея, почти в таком же состоянии, в каком оставил. Если он столкнулся с рецидивом болезни после того, как ему стало значительно лучше, то вина за это лежит полностью на нем, так как после первых зимних порывов ветра, что были у нас десять дней назад, узнав, что кобыл, коих он отправил пастись близ Кубани, там уже не было, он захотел сесть на коня и отправиться на их поиски.

Никто здесь, за исключением самых бедных, никогда не садится на кобылу; из этого следует, что кобылы ценятся столь мало, что их оставляют свободно бродить стадами в соседних с Кубанью лесах и там самим искать себе корм и хранить свою безопасность, так как в лесах и волки. Стада Мансура в последнее время сильно пострадали от них, и по этой причине весьма уменьшились.

Именно Мансур три года назад вновь вынес на рассмотрение вопрос о национальной присяге. Он демонстрирует большое удовлетворение тем, что к этому вопросу возвратились и, будучи весьма воинственным, заявляет, что присяга в тысячу раз предпочтительнее какого-нибудь военного подвига и что она на многие годы вперед обеспечит стране немалое благо. «Пока душа будет у меня во рту,- говорит он, употребляя турецкую фразу, -этот край никогда не подчинится России; когда я умру, могут поступать как хотят». Я смотрю на его энергию, его искренность и его твердость как на абсолютно необходимые для поддержания его решимости. Многочисленные военные истории, им рассказанные, свидетельствуют одновременно и о его храбрости перед лицом всякого испытания, и о его глубокой ненависти к захватчикам его страны. «Если Англия и Турция покинут нас, - сказал он нам, - мы сожжем наши дома и все, что имеем, мы отрубим головы нашим женам и детям, отступим [336] на самые высокие утесы и там будем сражаться до тех пор, пока не останется ни одной живой души!»

В восточных провинциях князья и высшие представители дворян все еще обладают над своими крепостными властью, доходящей до права на их жизнь и смерть. Они могут также продать их, когда те совершат какое-нибудь преступление. Кроме того, они руководят общественными судами и принимают решения относительно взысканий с тех, кто признается виновным в правонарушениях; но распределение штрафов, а также выручка от продажи виновных рабов, подвергнутых наказанию, определяется так же, как и здесь. Они не взимают податей с народа. Некоторые из крепостных все еще пользуются одной из древних привилегий своего класса - собираться для грабительских набегов как на соседние провинции, так и на русскую территорию (несмотря на квазимир с Россией) с закрытыми лицами, чтобы не быть узнанными, и разговаривая между собой на малопонятном для других языке, вероятно, простом жаргоне, дабы воспрепятствовать соучастию непосвященных лиц.

Братства этих провинций лишь в очень небольшой степени схожи в своей организации с другими братствами.

В Абазаке, Шапсуге и Натухаче подобную возможность вожди никогда не имели. Однако я не верю полностью этому утверждению токавов, тем более, что оно не подкреплено свидетельством здешних дворян. Несомненно, тем не менее, что какова бы ни была власть, коей обладали вожди двух последних провинций, она уже достаточно давно утратила свое значение, а анапский паша внес немалый вклад в ее разрушение своими призывами к народу установить полное равенство по примеру турецких мусульман и в соответствии с [337] высказываниями из Корана о том, что все люди равны перед Богом.

Я встречаю здесь широко распространенное следование мусульманскому обычаю, являющемуся строгим применением этой исламской аксиомы, а именно: отдавать бедным во время поста часть того, что имеешь. Эти пожертвования, что не всегда являются добровольными, собираются муллами, оставляющими себе определенную их долю. Честно ли они поступают с остальной частью, сказать я не могу; разве что дарующие могут выбрать в качестве казначеев тех из мулл, которым они более всего доверяют. Некоторые люди также подражают туркам, угощая большое число бедняков во время ночей поста Рамазана. В провинциях, где вожди сохранили свою власть, меньше всякого рода нарушений и конфликтов среди жителей, которые тоже считаются хорошими мусульманами и в такой же степени питают отвращение к идее покорности России, что и жители ныне воюющих провинций.

После того, как Осман Паша уступил Анапу русским и Турция смирилась с условиями, ей продиктованными Андрианопольским договором, договором, который потребовал от нее, кроме действительных с ее стороны жертв, обязательство, касающееся Черкесии, а именно формально уступить то, чем Турция никогда не владела - «все побережье Черного моря», после чего черкесы убедились, что их главная, если не единственная надежда покоится на них самих и на их собственных шпагах. Поэтому они готовятся самостоятельно продолжать войну против России. С этой целью Сефир-Бей, самый видный из их князей, судья Хаджи-Оку Мехмет и другие влиятельные и высокопоставленные персоны отправились в турне по провинциям. Везде их встречало собрание [338] специальных представителей, которые под присягой брали на себя обязательство от имени своих сообществ оставаться верными друг другу и отвергать все условия повиновения, каковыми бы те ни были и какие могла бы предложить Россия, если только они не санкционированы общим их одобрением. Одновременно они пожаловали князю и судье звание послов, чтобы попытаться добиться для себя помощи из-за границы, специально поручив первому оставаться в зарубежье для окончательного достижения этой цели.

Особо было оговорено, что никакое изменение не может быть внесено в положение договора без согласия или даже присутствия Сефир-Бея. Вот уже почти семь лет, как он отсутствует и так как ничто не говорит о том, что он собирается при нынешних обстоятельствах возвратиться (что нельзя объяснить чувством страха, так как все согласны признать в нем храбрейшего из храбрых), он напоминает нам того законодателя, который заставил своих подданных поклясться слушаться его законов до его возвращения и который после того навсегда покинул свою страну. Лига, послом которой был назначен Сефир-Бей, состояла из следующих двенадцати провинций: Натухач, Шапсуг, Аба-зак, Псадуг, Темиргуй, Хатукой, Макош, Бесни, Башилбай, Тебердех, Браки и Карачай.

Если Англия или иная другая европейская держава, противостоящая агрессивным действиям России, решилась бы воздвигнуть здесь против нее лучшую из всех преград, ей бы потребовалось не так уж и много усилий, чтобы объединить под общим знаменем всех кавказских жителей благодаря общности их интересов, религии (за исключением в этом отношении лишь Грузии), обычаев и привычек; и только что упомянутые мною двенадцать провинций могут рассматриваться в [339] качестве уже готовой основы объединения и других областей.

В Бесни, красивой, очень богатой и весьма густонаселенной провинции (каковыми являются все территории, расположенные на севере Кавказского хребта), существует древнее и крупное каменное сооружение, еще пригодное для жилья и имеющее одиннадцать дверей; однако что касается первоначального его предназначения, то о том предание умалчивает.

Я одержал здесь одну из самых приятных побед над двумя болезнями и одним черкесским врачом и сверх того получил самую живую признательность многочисленной и милейшей семьи нашего хозяина Псаджа Пшемафа, токава в возрасте приблизительно восьмидесяти лет, коего я нашел в постели, опасно заболевшего лихорадкой и мигренью, которые не отпускали его уже несколько месяцев, в то время как один из его сыновей, мужчина с весьма умным лицом, уже восемь дней мучим был сильной диареей, которая, вероятно, вызвана была у него слишком большой дозой масла из тыквенных зерен, прописанной черкесским доктором. Те, кто хочет путешествовать на Востоке, не должны терять из виду, что от них там ждут всякого рода знаний, особенно медицинских; и если они запасутся небольшим количеством самых простых и менее опасных лекарств (не забыв хинин и ланцеты), а также инструкциями к их употреблению и применению, они смогут принести большую пользу и завоевать себе многих друзей.

Агсмуг, Рождество. - Я только что провел пару дней в Семезе, откуда я написал письма, что заберет с собой один из кораблей, готовых отплыть в Турцию. Возможность вновь увидеть своих друзей была одной из причин, побудивших меня на эту прогулку; но мне также казалось своевременным [340] сделать крюк, чтобы известить народ о том, сколь принятие присяги в Шапсуге, возможно, пострадает от отсутствия достаточного числа вождей Натухача, дабы содействовать этому мероприятию. Присутствие нескольких влиятельных персон необходимо также для подготовки съезда у абазаков.

Поведение Шамуза (самого видного человека в этих провинциях после Мансура), до сих пор воздерживавшегося от участия в этих важных делах, нам казалось особенно необъяснимым. Я боюсь обнаружить главную причину такого поведения в бессилии, которое, вероятно, овладело духом старого вождя и которому содействовала чрезмерная забота о судьбе своего края, и умонастроение, мешавшее ему полностью одобрить наши действия среди жителей Шапсуга, хотя в то же время он признал бесконечную важность принесения присяги. Он предпочел бы, чтобы мы возвратились в Семез, дабы там дожидаться известий, что могли бы прийти из Турции или Англии.

Кажется, что здесь крепостные способны обрести свою свободу. Двое крепостных Шамуза почти целый год уже не служили ему; и вопрос теперь заключался не в том, чтобы принудить их возвратиться, а в том, чтобы определить сумму выкупа, что они обязаны уплатить. Обычная компенсация составляет от сорока до шестидесяти быков. Шесть других его крепостных исчезли совсем недавно, и вина за эти бегства приписывается нашей хозяйке, женщине весьма хитрой, но имеющей слишком многое от рода Ксантиппы; в то время, как Шамуз, хотя и принадлежит к числу самых храбрых своих соотечественников как и самых мудрых и красноречивых в советах, «не умеет царствовать в своем доме». Жены, сыновья и слуги - все при случае пренебрегают им. [341]

Крепостной, желающий таким образом обрести свободу, убегает под защиту токава и обменивается с ним клятвой братства. После этого обряда нельзя заставлять крепостного возвратиться на службу к своему хозяину; но по закону он должен уплатить ему возмещение и с этой целью предварительно необходимо решить вопрос о возврате того, что крепостной получил из рук своего хозяина. Когда он таким образом обрел свою свободу, он находится под защитой братства того, кто оказал ему помощь; но если он отпущен на волю своим хозяином, то остается под защитой братства последнего.

Я нескоро забуду мою сегодняшнюю экскурсию. Утром термометр показывал лишь на два с половиной градуса выше нуля. Когда я пересекал долину, я заметил среди деревьев нечто напоминающее широкие потоки дыма; но достигнув равнины, что простирается у подножия восточных возвышенностей, я увидел, что этот предполагавшийся дым является не чем иным, как густыми потоками снега, сброшенного на нас с этих возвышенностей порывами ветра столь сильными, что кони часто сбивались с пути, а мы с трудом держались в седле; с еще большим затруднением и лишь постоянно ударяя руками себе в грудь я сумел сохранять в моих пальцах слабую чувствительность. Вполне можно предположить, что ситуация особо не улучшалась, когда мы достигли вершины двух рядов высоких холмов, что простираются между Семезом, откуда мы выехали, и долиной, где мы находимся, и где тем не менее теплый прием и домашний очаг вскоре стерли воспоминание о холодных невзгодах нашего пути.

Хабль, суббота, 6 января 1838 года. - 1-го числа я возвратился сюда из моей поездки в Натухач, поездки, которая, как я думаю, не имела никакого [342] полезного результата относительно мотивов, туда меня приведших.

Во время моего пребывания в Адугуме у нас были два дня оттепели, тотчас сменившиеся суровым холодом, до вчерашнего дня переменчивым по своей силе, пока температура не закрепилась на 16° ниже нуля, - самом сильном холоде, что мы до того испытали. Эта и предыдущая оттепели, сменившиеся столь сильными морозами, превратили Кубанскую равнину в почти безграничную ледяную скатерть; так что отправившись сюда, нам пришлось делать короткие перегоны, чтобы не слишком загонять лошадей.

В Бошундуре 31 декабря, когда термометр показывал 4° ниже нуля (-16° по Реомюру), при безоблачном небе и маленьких хлопьях замерзших капель тумана, приобретших форму шестиконечных звезд, парящих в воздухе, я рассматривал вскоре после восхода солнца светлую колонну с оранжевым оттенком; с каждой стороны эта колонна была увенчана более светлой капителью, на той же высоте, что и солнце над горизонтом.

За день или два до моего сюда приезда, мои соотечественники, которые по случаю посетили место принесения присяги, дабы своим присутствием ускорить его, уговорили неутомимого и ревностного Шахан-Гери, нашего хозяина, предоставить время для вопроса не менее важного (тоже обсуждавшегося) о посольстве в Англии. Следовало отправиться с миссией в Псадуг в сопровождении одного из его слуг, коему он более всего доверял, дабы заполучить письма для Англии и, если возможно, одного посланца от этой провинции. Они возвратились 2-го числа с неприятным известием о непроходимом состоянии этого края и опасностях преодоления рек; но мой приезд, доказывая лживость их утверждений, и наше недоверие, еще [343] более возросшее из-за отсутствия у них уверенности, вынудили их в конце концов откровенно поведать нам то, что произошло, а именно: они встретили в пути комиссию, уполномоченную принять присягу, комиссию, состоящую среди прочих из Мех-мета-эфенди, Али-Бия и Нассу, Демосфена из этой провинции, им было запрещено продолжить эту миссию ввиду того, что некий вождь Псадуга, по словам судьи, стал подозрительным; и последний добавил (несомненно, в очередной вспышке запальчивости, коим подвержен), что если мы попробуем наладить связи с какой-нибудь из внутренних провинций или отправиться туда лично, нас расстреляют! Мы не испугались этой угрозы, которую рассматривали как простое проявление раздражения судьи, вызванного некоторыми испытанными им разочарованиями, будь то надежды самому быть избранным в число послов в Англию, будь то (в связи с возможным ослаблением его влияния в этих двух провинциях) случай, если руководство принятием важных внешнеполитических вопросов не останется в его руках. Впрочем, договорившись с Шамузом и Мансуром об уместности такой поездки, мы воспользовались счастливым приездом князя Джаната, чтобы уговорить его принять в нем участие, на что он без труда согласился.

Нам невозможно после того, что произошло, с легкостью присоединиться к действиям двух вождей, коим на данный момент вручено руководство делами. Поэтому мы решили возвратиться в На-тухач с целью призвать к здравомыслию Мансура, Шамуза и других влиятельных членов советов этой провинции. Если мы обнаружим, что они не собираются оказывать содействия нашим намерениям относительно поездок, что мы (по возможности) упорно хотели совершить во внутренние провинции, чтобы лично изучить положение и [344] условия там; г-н Надир-Бей решил оставить затею с посольством в Англию и покинуть страну при первой же возможности; и то же самое сделаю и я, если только письма, что я попросил отправить мне из Константинополя, не окажутся такими, чтобы заставить меня продлить здесь мое пребывание. Г-н Л. с настойчивостью, которой я находил для себя более легким делом восхищаться, чем подражать, намерен при любом раскладе дел еще немного продлить свое начинание. Завтра мы вновь отправляемся в путь.

На следующий день, по возвращении, Шахан-Гери, мой переводчик, коего вместе с еще одним драгоманом я отправил к уполномоченным, если я могу их так назвать, с важными поручениями от Мансура, возвратился с примирительным посланием - или, по крайней мере, предназначенным таковым стать - от судьи; однако мы обнаружили в нем новый мотив недовольства, которое он высказал нам, весьма расширив в нашу пользу список рекомендаций, содержащихся в письмах Сефир-Бея, дав прочитать их другим и желая тем самым сказать, что наша репутация среди его соотечественников зависит только от него. Одним словом, это своеобразный человек, характер которого (и я рад, что могу сказать о том) не имеет себе подобного в здешних местах. Достаточно одаренный талантом, обладающий природной способностью к торговой деятельности и приобретенными благодаря стараниям навыками, что возвышают его в этих двух случаях над большинством его соотечественников, он при этом непостоянен, властен, жесток и бессовестен. Таковым является человек, к несчастью, получивший от Порты фирман, объявивший его муллой и главным судьей этих двух провинций, в должности, в силу которой он принудил под присягой всех судей следовать своим [345] инструкциям. В народных массах это гарантирует ему влияние, еще более умноженное его ученостью и его поездками за границу; первая, однако, ограничена весьма поверхностным чтением и письмом на турецком, а вторые - посещением Константинополя, Александрии, Каира и Багдада.

Я узнал, что у черкесов положено, когда кто-то в семье умирает, чтобы женщины какое-то время носили черную одежду. Вероятно, в этом можно увидеть новое свидетельство прежнего господства в Черкесии христианства; так как те, кто стал непреклонными мусульманами, отреклись от этого обычая, как противоречащего Корану.

Князь Джанат дал нам некоторые разъяснения относительно неудовольствий, из-за которых братство под этим именем покинуло свою древнюю территорию на этой стороне Кубани. Он говорит, что первоначально большая часть севера Натухача принадлежала его семье и его братству, а север Шапсуга - семье Басти-Ку. В ту давнюю эпоху семья Захн-Оку (семья Сефир-Бея) поселилась в Темиргуе. Впоследствии большое число членов этого братства умерло от чумы, другие мало-помалу лишились большей части своих прежних владений и были вытеснены в самую ближнюю к Кубани часть Адугума; многие из их прежних рабов от них сбежали, не выплатив законной компенсации, и обескураженное всем этим братство в конце концов покинуло свой край, чтобы сперва отправиться в Псадуг и в конечном счете - на северный берег Кубани, напротив острова, занятого Аббатами, с которыми они сегодня себя отождествляют.

Турецкое слово «оглу» («сын») соответствует черкесскому «оку» (и къуэ. - К. М.), или «ку» (къуэ. - К. М.) и с самых давних времен соединяется с именами. [346]

Князь повторил нам историю происхождения слова «черкес», историю, вероятно, легендарную или, по крайней мере, соединенную с вымыслами, но, тем не менее, столь распространенную в народе (в 1797 году Потоцкий слушал пересказ части этой легенды в Кабарде), что она достойна определенного внимания. Черкесы, албанцы и курды, говорит предание, ведут свое начало от трех братьев, князей Арабистана. Когда один из них выколол глаз некому человеку, а тот отказался от всякого иного возмездия, кроме как «око за око», дело предстало перед халифом Омаром, решившим, что если потерпевшая сторона настаивает на этом требовании, закон предоставляет ему право на такое наказание виновного. После принятия такого решения трое братьев бежали из страны и прибыли в Кара-Хису (в Малой Азии). Там они получили из Арабистана сообщение, что могут возвратиться в свою родную страну, так как лишенный глаза человек согласился принять ту компенсацию, которую они хотели бы ему предложить. Но трое братьев тогда уже решили искать удачи в чужих краях; они покинули дом, в котором укрывались, каждый повторяя слово, ставшее именем народа.

Когда я сказал князю, что я никогда не видел в этом крае картофеля, он закричал, что его здесь в изобилии. По этой причине утром следующего дня он принес мне образцы своего картофеля, оказавшиеся великолепным патиссоном. Первый из этих двух овощей, вероятно, был здесь неизвестен, как и репа, морковь и многие иные, исключительно полезные растения. Фактически единственными, обычно возделываемыми, являются фасоль, круглая тыква, свекла и капуста. Два последних овоща хранятся в соли и потребляются с медом.

Стоимость быка, судя по сумме некоторых гтрафов, составляет ныне приблизительно [347] десять шиллингов (от двенадцати до тринадцати франков). Зерна исключительно много; но в данный момент он по цене дешевле в Натухаче. Главным образом возделываемыми его видами являются просо, рожь, ячмень и овес (в таком порядке объема); небольшое количество кукурузы и очень малая часть пшеницы. Шапсуг значительно крупнее, богаче и более густонаселенный, чем Натухач, ввиду того, что горы, особенно на востоке, отступают все более и более к югу. Следуя сделанному описанию, в числе диких животных, что имеются на невозделанных лугах и в соседних с Кубанью частях, покрытых камышом, можно было бы считать и лося, но «пампа», нас окружающая, и трудность собрать подходящий эскорт мешают нам отправиться на поиски природных достопримечательностей. Наши намерения в этом отношении частично парализованы также ложным толкованием такого рода попыток, так как черкесы не имеют ни малейшего представления о бескорыстной любви к науке.

С начала этого месяца погода в основном стоит хорошая с температурой от +16° до -16°; нынешний холод, как я уже сказал, самый сильный из того, что мы уже испытали.