БАКЛАНОВ Я. П.

МОЯ БОЕВАЯ ЖИЗНЬ

(Записки Войска Донского генерал-лейтенанта Якова Петрова Бакланова, написанные собственною его рукою)»

I.

Я родился в 1809 году от бедных родителей, был единственным. Отец мой поступил на службу казаком, дослужился до чина полковника; он постоянно находился в полку, поэтому не мог заботиться о моем воспитании. Мать женщина простая, без средств, мало думала об обучении меня грамоте, но родная моя бабка в один день объявила мне, что я должен поступить учиться грамоте к Кудиновне, — грамотная старуха, принимала детей в себе в школу.

У ней, года два, по церковной азбучке, зубрил аз-ангел-ангельский, архангел-архангельский, от нее переведен к приходскому пономарю: учил наизусть «Часовник», затем переведен к дьячку, где проходил псалтырь.

В 1816 году отец, в чине есаула, возвратился из отечественной войны, а в 1817 году наряжен в Бессарабию в полк Горбикова; взял и меня с собой.

По прибытии на место служения, я был поручен для дальнейшей науки грамоте сотенному писарю; чрез год перешел к полковому писарю.

В 1823 года полк отпущен на Дон.

С 1823-го по 1825 г. жил в доме, занимался в хозяйстве, пахал землю, косил сено и пас домашних животных, а о грамоте моей не было речи. Отец, сам мало грамотный, не счел нужным проверить мои знания, а был убежден, что сын, пройдя такие знаменитые заведения, под [2] руководством вышесказанных знахарей, был дока читать и писать. На деле-ж выходило иначе: я не мог подписать своей фамилии, а книги читал с величайшим трудом, что вышло оттого, что мои наставники-писаря мало занимались мною, а у меня не было охоты к ученью, и я по целым дням и ночам вертелся в казармах среди казаков, с жадностью слушал рассказы об отвагах предков наших по Азовскому и Черному морю, об Азовском сиденье, и о разных эпизодах в последующие войны новыми поколениями оказанных, и под эту гармонию нередко засыпал сладким сном.

В 1825 году отец, в полку Попова, командирован в Крым; взял меня с собой с зачислением в комплект полка. Будучи произведен в урядники, при доставшейся очереди, во время похода, дежурить по сотне, следовало мне при утреннем рапорте писать рапортички и подписывать их, но я не мог исполнять ни того, ни другого. Эта неожиданная моя безграмотность сильно поразила отца.

По прибытии в Крым, он первым долгом счел отправиться в город Феодосию, где было уездное училище, и бывшему смотрителю этого заведения, Федору Филипповичу Бурдунову , отдал меня пообучиться за условленную цену, Благодаря этому честнейшему человеку, в продолжение года бытности моей у него, прошел я всю премудрость, которой обучают в уездном училище и был первым из учеников; быть может я бы долго пробыл у Бурдунова, но мать, оставшаяся одна в доме, в письмах своих, настоятельно требовала, чтоб отец мой приехал со мною в отпуск и женил бы меня.

Отец исполнил ее просьбу, а вместе с женитьбой прекратилось дальнейшее мое ученье.

II.

В 1828 году открылась турецкая война. Полк наш, по распоряжение начальства, двинут в Европейскую Турцию. Пред выступлением в поход, бывший Новороссийской генерал-губернатор, князь Воронцов, приехал в Крым; он потребовал от полка офицера, для посылок с депешами к великому князю Михаилу Павловичу в Браилов. Отец, за [3] смертию командира полка, принял его в командование, я же был в полку том офицером.

В командировку эту назначили меня.

Получивши все нужное к отправлению, чрез Молдавию и Валахию, прибыл в Браилов; сдавши депеши, дней десять ожидал приказания возвратиться к полку.

В один день, перед вечером, слышу вызывают охотников идти на штурм. Не рассуждая, какие могут быть последствия, я заявил себя желающим быть в среде их. В полночь весь отряд охотников, подкрепляемый густыми колоннами пехоты, двинулся вперед; на рассвете тихо подошли мы к главной батарее и с криком «ура» бросились на штурм... Что далее происходило, сказать не могу по следующей причине: когда мы прибежали ко рву, нас подняло на воздух; многие были засыпаны землей, некоторых отнесло от батареи, а мне, кажется, пришлось несколько саженей лететь по воздуху, как птице пернатой.

На другой день я пришел в себя, лежа в палатке между ранеными.

Штурм был неудачен; потери громадны. Чрез пять дней меня выписали из госпиталя, как выздоровевшего, и я получил приказание отправиться к полку, шедшему на местечко Рийны, при впадении реки Прута в Дунай. Дождавшись там полка, я первым долгом счел рассказать мою отвагу отцу в чаянии получить похвалу; но, увы! вместо похвал, отец отдубасил меня нагайкой, приговаривая: «не суйся в омут, когда отдален от своей части, а с ней иди в огонь и в воду».

Полк перешел Дунай в Исакчах; 22 октября 1828 г. прибыл к крепости Костенжи; занял от нее наблюдательную линию по Троянову валу к Черноводам, выше Гирсова на Дунае; здесь оставался в продолжении зимы, потому что войска наши, бывшие под Шумлой и Силистрией, возвращались на зиму в Молдавию и Валахию, оставив сильные гарнизоны в занятых нами крепостях.

Зима была весьма сурова, а потому прошла мирно. С открытием весны 1829 г. войска, зимовавшие по левую сторону Дуная, двинулись под Шумлу и Силистрию. Полк наш присоединился к главным силам шедшим к Шумле и в [4] продолжении всего года участвовал во многих сражениях; при этом могу упомянуть о следующем случае, лично до меня относящемся. В июле месяце армия из-под Шумам двинулась чрев Балканы. 7-го числа, в числе охотников, бросился я вплавь на лошади, чрез реку Камчик. Широта еу не превышает десяти сажен; под картечными выстрелами двенадцати турецких орудий, стоявших по правую сторону реки, мы бросились в воду; многие охотники были убиты и утонули, но 4/5-х, в количестве 2 т., переправились благополучно, сбили турок с позиции и тем дали возможность двинуться нашим колоннам на переправу.

За такую отвагу я от отца получил поощрительную награду: несколько нагаек в спину, будто-бы за то, что я позволил себе пуститься на вороной лошади — а не на белой, эта-де была сильней и надежней, а с вороною мог-де я утонуть; на деле-же выходило вот что: отцу не хотелось, чтоб я очертя голову бросался во все нелегкие. Понявши наконец его и дорожа моею спиной, более не позволял себе ни на какие отваги.

От Камчика двинулись вперед. Перейдя Балканы, 11 июля 1829 года заняли с бою города Мисеврию и Ахиол. 12 июля, полк отца послан на рекогносцировку к укрепленному городу Бургасу; вблизи его полк встречен был турецкою кавалерию в 700 человек, вступил с нею в бой, опрокинул ее и вместе с ней ворвался в город; вытеснил гарнизон, завладел городом с незначительною потерею: трофеи состояли из нескольких крепостных орудий и мортир. За таковую отвагу отец получил Георгия 4 степени, подо мной убита лошадь и я последним вошел в крепость.

8-го августа армия, без боя, заняла второй столичный турецкий город Адриянополь, а по заключении мира, 8 января

1830 года, полк выступил на зимовые квартиры в Румилию. 21 апреля — выступил в поход в Бессарабскую область, для занятия пограничной стражи по реке Пруту. 14 августа 1831 г. полк отпущен на Дон.

С 1831 по 1834 год, я жил в доме.

III.

Весной 1834 года, командирован на правый фланг кавказской линии, в полк Жирова, где находился до [5] выступления его в 1837 году на Дон. В бытность на Кавказе, я участвовал во многих делах с горцами; особых отличий с моей стороны, выходивших из ряда обыкновенных казацких, не было, кроме разве следующего: полк был расположен по речке Кубани; весной 1836 г., по распоряжению начальника кубанской линии генерал-майора Засса, полк двинут в полном составе за Кубань, на реку Чамлык. Придя на место, начали строить укрепление; чрез месяц оно было готово. Полк расположился в нем. Во время постройки ее лошади паслись над рекой, под прикрытием одной сотни; горцы видели эту оплошности и вознамерились, во что бы то ни стало, отбить весь табун у прикрывающей сотни; для того собрались горцев более 360 человек, самых отборных наездников из князей и узденей. В ночь под 4 июля эта ватага, переправившись чрез реку Лабу, скрытно перейдя на Чамлык, остановилась ниже крепости в полуторе версте в лесу с таким намерением, когда выпустятся на пастьбу лошади, гикнуть из засады и угнать всю добычу безнаказанно, потому что преследовать из было некому. Полк оставался, по их рассчету, весь пеший, кроме прикрывающей конной сотни; но они горько ошиблись: вместе со вступлением полка в крепость, лошади более на пастьбу не выпускались.

По заведенному порядку, дежурные но полку сотенные командиры с восходом солнца должны были высылать разъезды вверх и вниз реки версты на три, и если, по осмотре местности, ничего сомнительного не окажется, начальники разъездов оставляли на условленных местах пикеты, а с остальными людьми возвращались в крепость. 4-го числа я был дежурным; сотня моя имела лошадей оседланных, люди в амуниции. Солнце взошло. Разъезды посланы. Выйдя на батарею, я следил за ними; дославший вниз, перейдя ручей Грязнушку, поднялся на высоты, спустился к Чамлыку; за лесом мне нельзя было видеть, какая катастрофа происходит с разъездом; чрез четверть часа показался скачущий всадник, оставшийся в живых из пятнадцати разъездных: остальные 14 побиты. За ним громадная вереница кавалерии. Я тотчас приказал моей сотне сесть на коней и выступил на встречу горцам; за пол версты от крепости встретился с ними, но в бой не [6] вступил, считая себя слишком слабым, по численности людей: в сотне было не более ста человек, а потому я отступил к стенам крепости, ожидая выступления полка. Горцы, видя свою неудачу, повернулись и шагом пошли обратно. В крепости была страшная неурядица: все бегали взад и вперед, не находя что делать. — Является ко мне полковой адъютант, передает приказание идти за партиею; я двинулся по следам ее, но на благородной дистанции, выбирая на каждом шагу выгодную позицию, чтоб в случае нападения спешиться, стать в оборонительное положение, — эта спасительная метода принята на всем Кавказе. Горцы перешли Чамлык, двинулись к Лабе: — между этими реками, верст на 25, лесу нет, чистое поле, — и в виду крепости бросились на меня в шашки; бывши готовою в таковому случаю, сотня спешилась, встретила горцев батальным огнем; более получаса я выдерживал атаку: убитых и раненых у меня не было; люди сохранили дух твердости, горцы-ж оставили 20 тел. Партия отступила. Пошел и я за ней на почтительной дистанции. Прошел версту; крепости мне более не было видно. На пространстве десяти верст я выдержал двенадцать атак: у меня выбыло из строя до 20 человек.

После седьмой атаки я послал урядника Никредина к командиру полка просить подкрепления и сказать, что в сотне нет патронов.

После десятой атаки является Никредин, передает в полголоса ответ командира: «скажи головорезу, если у него нет патронов, то есть пики, а на меня пусть не надеется».

На вопрос мой далеко-ли полк от нас? Ответ: «еще, ваше благородие, из крепости не выступал».

Я был поражен такою вестью. Дождь настал проливной. Последовала одиннадцатая атака. После первых выстрелов ружья замокли, минута настала критическая; к счастию атака продолжалась минут пять. Партия отступила. Последовал и я за ней. Подозвав к себе субалтерн-офицера Полякова ¹, высказать ему наше положение, прибавив, что как у меня, так и у него кони добрые и мы могли бы ускакать, но в таком случае [7] на жертву останутся меньшие братья, а потому: дает ли он мне честное слово умереть совместно с братию со славою, не видя сраму?

Ответ: «хочу умереть честно, а сраму не желаю пережить»?

Поблагодаривши его, я передал следующее мое распоряжение: горцы еще атакуют нас и, если встретят нашу стойкость, тотчас отступить; нужно пользоваться моментом: «слушай, вторая полусотня остается в твоем распоряжении, с первою — я брошусь в пики и, если ты увидишь, что горцы будут хоть немного потеснены, ту-ж минуту подкрепи своими пиками; но если перевернут меня, успевай, в пешем строю стать в оборонительное положение; примкну и я к тебе, и будем рубиться на месте пока живы». Я не ошибся. Последовала двенадцатая атака. Встретив непоколебимое сопротивление, горцы повернули от нас, пошли шагом. Сотня села на коней. Вдали гремел гром и звук его много походил на гул орудийных колес. Я обратился к сотне с следующими словами: «товарищи! слышите гул орудийных колес? Это полк спешит к нам; горцы бессильны; ружья — и пистолеты их также замокшие, как и ваши; нагрянет полк и передушит их как цыплят; но это бы ничего, а всю славу припишет себе. Вы-ж целый день выставляли вашу могучую грудь и останетесь не причем! Станичники! не допустим их воспользоваться нашими трудами. Пики наперевес! с Богом! вперед!»

Первая полусотня врезалась в средину; каждый казак пронзил пикой свою жертву. Эта неожиданная наша смелая выходка — поразила горцев; вместо того, чтобы отравить нас, никто не схватился за шашку. Поляков не потерял момента: с своею полусотнею подкрепил меня. Опрокинутые горцы в беспорядке бросились бежать; на пространстве 15 верст, мы преследовали их до реки Лабы. Осталось до 300 тел, ушло не более 60 человек ².

Возвращаясь к полку, я забрал рассыпанных в поле лошадей, а с убитых снял оружие; в плен никто из горцев не был взят потому, что трудно было требовать от казаков, людей разъяренных, как львы, пощады врагам. [8]

Подойдя к крепости, верст за пять встретил идущий к нам полк при двух полевых орудиях. Что за причина была со стороны командира полка бросить меня с сотнею на погибель» — разъяснить не умею.

За это дело я получил Владимира 4-й степени; Поляков — Анну 3-й степени.

IV.

В промежутки 1837 г. по 1845-й год находился я в ученом полку в Новочеркасске, и три года в Польше, в полку Радионова. В 1845 году, экстренно командирован на левый фланг кавказской лиши в полк Шрамкова, от которого, по личному приказанию наместника кавказского князя Михаила Семеновича Воронцова, принял в командование № 20-го полк, бывши майором. Штаб полка был в укреплении Куринском. В 1850 г. полк спущен на Дон, я-ж, но ходатайству Воронцова, остался на Кавказе, принял в командование № 17-го полк, пришедший на смену № 20-го.

Командовал 17-м полком по 1843 год, и передал его подполковнику Полякову ³; сам же я получил назначение быть начальником всей кавалерии левого фланга, почему и переехал в крепость Грозную.

В апреле месяце 1855 г., по распоряжению главнокомандующего Муравьева, потребован в Турцию, под Карс. Подробное описание участия моего в осаде Карса, равно в штурме его, напечатано в «Русской Старине» 1870 г. т. II, стр. 567-610.

О службе и делах на левом фланге, как многочисленных, останавливаюсь описанием, а укажу на некоторые случаи, более любопытные. С 1845 г. по 1853-й г. я с полком моим отбил у горцев до 12-т. рогатого скота и до 40-т. овец; ни одна партия, спускавшаяся с гор на Кумыцкую плоскость, не возвращалась безнаказанно, а всегда была уничтожаема и редкому из среды их удавалось возвращаться подобру-поздорову. Имея вернейших лазутчиков и платя им хороши деньги, я всегда был вовремя предупреждаем о движении горцев; нападал с моим полком и уничтожал так, что [9] горцы к исходу 1853 г. прекратили свои налеты в наши пределы. Горцы называли меня — даджалом, в переводе на русский язык дьявол, или отступник от Бога.

В декабре 1851-го года бывший начальник левого фланга, князь Барятинский вызвал меня в Грозную, где я получил от него приказание, с января месяца приступить к окончанию начатой просеки от укрепления Куринского в реке Мичуку, и во что бы то ни стало перейти ее и очистить лес долевую сторону, насколько будет возможно. При этом я должен торопиться в приведении в исполнение этих задач потому, что он, кн. Барятинский, выступит из Грозной на Шалинскую поляну, займется продолжением просеки к Автурам, отколь двинется чрез Большую Чечню, Майор-Туп в Куринск, и о боевом движении заблаговременно даст мне знать с тем, чтобы я с моими силами вышел на встречу.

5-го января 1852 г. я сосредоточил из крепостей Кумыкской плоскости три баталиона пехоты: мой № 17 полк, сборный казачий линейный и восемь полевых орудий; приступил к рубке леса; в течение месяца дошел до Мичука и после боя, продолжавшегося два часа, переправился на левую сторону; очистив и 16-му февралю 1852 г. лес от берега на 100, а по реке на 300 сажен, 17-го числа отпустил войска по крепостям на четыре дня для отдыха, а в полдень того-ж дня с башни, стоящей от укрепления на версту, дали мне знать: за Мичиком, по направлению к Автурам, — слышны не только пушечные выстрелы, но даже батальный ружейный огонь. Взяв четыре сотни моего полка, по просеке выехал на Кочколыковский хребет, оттоль услыхал к Майор-Тупе сильную перестрелку. Я понял, что Барятинский идет в Куринск, а как Майор-Туп от Куринска в 15 верстах, то наверное ночью получу с лазутчиком записку выступить на соединение. В этот момент, по роспуске войск, у меня осталось три роты пехоты, четыре сотни казаков и одно орудие, а поэтому с высот тех я написал записку карандашом, в укрепление Гершель-Аул, в 15 верстах, к полковнику Ктитореву: оставить в крепости одну роту, а с двумя при орудии, выступить ко мне; другую записку отправил на пост Караганский в 17 верстах; из него потребовал две сотни казаков. [10]

Каждая записка вручена трем казакам на добрых конях, испытанных в отвагах, с приказанием доставить, по принадлежности, во что бы ни стало.

Требуемые части прибыли к полуночи. Вслед за ними явился от Барятинского лазутчик с запиской; сказано в ней: с рассветом стать между реками Мичуком и другой рекой, и ожидать его отряда. Минут чрез десять явился мой лазутчик и сообщил, что Шамиль со всем своим скопищем, до 25,000, стал за Мичуком, противу моей просеки, и усилил сторожевую цепь. Имам был убежден, что я выступлю на соединение с отрядом, и он вовремя успеет воспрепятствовать моему движению.

Местный наиб с почетными стариками, — как я узнал о том чрез лазутчика моего — явились к Шамилю с следующими словами: «Имам! напрасно сторожить старую лисицу на этом пути; она не так глупа, как ты думаешь о ней; она не полезет тебе в рот, а обойдет такими путями, где трудно пролезть и мыши!» Но Шамиль отвергнул их советы, и но принял никаких предосторожностей в боковых путях.

В два часа ночи, с четырьмя ротами, шестью сотнями казаков, при двух орудиях, двинулся я чрез Кочкелыковскый хребет гораздо правей просеки, без дороги, по дремучему лесу, так что орудия и зарядные ящики чрез пни и колоды переносились на руках. Преодолев все препятствия, с восходом солнца стал на указанном месте; соединясь с отрядом, с полком моим пошел в авангарде. Подкрепляемый четырьмя баталионами и восемью орудиями, с бою овладел завалами. Расположась в них, пропустил весь отряд, последним отступил чрез Мичук, и только к полночи пришел в Куринск.

За занятие завалов я награжден Георгием 4-й степени; но эта награда куплена ценою потока крови моих братий; из полка моего выбыло убитыми: храбрейший майор Банников, до 70 казаков, ранено два офицера и до 50 казаков; подо мною убиты три лошади.

Во время рубки леса, с 5 января по 17февраля 1852 г., был следующий случай: в один вечер собрались ко мне баталионные командиры и офицеры пить чай. Среди этого является мой [11] знаменитый лазутчик Алибей. Когда он вошел, я приветствовал его на туземном языке: «Маршудю» ⁴. Ответ: «Марши Хильли» ⁵. Мой вопрос: «не хабар? Мот Али» ⁶.

Вдруг вся честная компания обратилась ко мне с просьбою, чтобы спрашиваем был лазутчик не мною, понимавшим туземный язык, но чрез переводчика, потому что их интересуют его вести, которым я-де могу от них скрыть. Не подозревая о чем Алибей пришел мне сообщить, я приказал переводчику передавать на русском языке: «я пришел сказать тебе: Шамиль прислал из гор стрелка, который в 50 саженях, подкинувши яйцо к верху, из винтовки пулею его разбивает; ты завтра идешь рубить лес, имеешь привычку постоянно выезжать на курган, противу оставленной нами за Мичуком батареи, вот в ней будет сидеть этот самый стрелок, и, как только ты выедешь на курган, он убьет тебя. Я счел нужным предупредить об этом, и посоветовать — не выезжать на тот курган».

Поблагодарив моего Алибея, дал ему бешкеш и отпустил. С восходом солнца войска стояли в ружье. Я двинул их к Мичуку. Надо сказать, что о хабаре Алибея уж знал каждый солдат; мое положение было отвратительное: не ехать на курган — явно должен показать себя струсившим, а ехать и стать на кургане — быть убитому. Явилось какое-то во мне хвастолюбие: я решился ехать на курган ⁷. Не дойдя саженей с 300, остановил колонну; с пятью вестовыми поехал к лобному месту; под курганом остановил их; взял у вестового мой штуцер; выехал на курган; стал лицом к батарее. Не могу скрыть, что происходило со мной: то жар, то холод обдавал меня, а за спиной мириады мурашек ползали. Вот блеснула на бруствере винтовка. Последовал выстрел. Пуля пролетела влево, не задев меня. Дым разошелся. Стрелок, увидев меня сидящего на лошади, опустился в батарею. Виден взмах руки — прибивает заряд; вторично показалась [12] винтовка; последовал выстрел: пуля взяла вправо, пробила пальто. Ошеломленный неверностью выстрелов стрелок вскочил на бруствер и с удивлением смотрел на меня. В эту минуту я вынул из стремени левую ногу и положил на гриву лошади; облокотившись левой рукой на ногу, приложился к штуцеру, сделал выстрел, и мой соперник навзничь полетел в батарею; пуля попала к лоб, прошла на вылет. Войска, стоившие безмолвно, грянули «ура», а чеченцы за рекой выскочили из-за завалов, ломанным русским языком, смешанным с своим, начали хлопать в ладоши «якшы (хорошо) Боклу! Молодец Боклу!»

Неверностью выстрелов стрелка я обязан немирным чеченцам: когда явился к ним стрелок и начал хвастаться, что он «Боклу ⁸ убьет», то на это ему сказали следующее: «О тебе мы слышали: ты на лету из винтовки пулею разбиваешь яйцо, а знаешь ли, тот, которого хвастаешься убить, такой стрелок, мы сами видели, — на лету из винтовки убивает муху! да к тому-ж должны тебе сказать: его пуля не берет, он знается с шайтанами ⁹. Знай, если ты промахнешься, он непременно убьет тебя».

— Ну, хорошо,— проговорил стрелок, — я закачу медную пулю; от нее не спасут его шайтаны!

Вот вся причина, отчего не были верны выстрелы; у прицеливавшегося в меня, при расстроенных нервах, зрачки глаз расширялись, и меткость у стрелка пропала.

29-го января 1853 г, князь Барятинский с войсками из Грозной пришел в Куринск, и приступил к рубке леса на Хоби-Шавдонских высотах, с целью построить укрепление. С 6-го по 17-е февраля лес на высотах и по склону к Мичуку был вырублен. Необходим переход чрез Мичук; но берега ее, при впадении в нее реки Ганзовки, с обеих сторон отвесисты сажен на восемь; по левую сторону Шамиль с 40,000 скопищем, с десятью орудиями, стоявшими над берегом в батареях, построенных из фашин. Открытый проход был немыслим потому, что потеря в войсках [13] могла быть на половину отряда, а успех сомнителен. Требовалось обходное скрытное движение.

16-ге феврали Барятинский, вечером, призвал меня к себе в палатку и сказал: «дед ¹⁰, переход чрез Мичук открытый — повлечет страшные потери; ты знаешь вею местность, не можешь-ли обойти во фланг Шамилю?»

Я попросил у него отсрочки на два дня, чтобы чрез пластунов моего полка найти выше или ниже место, незанятое неприятелем. В ответ сказано: «время не терпит; в эту же ночь узнать, а с рассветом ты, дед, окончательно должен идти!»

Возвратясь в мою ставку, призвал и знаменитого начальника команды пластунов, урядника Скопина (ныне есаул), приказал ему сам-друг осмотреть местность верстах в восьми выше по реке, к рассвету возвратиться и сказать: удобна-ль переправа, и не сторожат-ли там чеченцы?

Скопин возвратился и сообщил: «переправа удовлетворительна, стражи нет».

Ту-ж минуту я отправился в Барятинскому, разбудил его и передал добрую весть.

«А сколько тебе, дед, нужно войска?» спросил князь.

Я сказал: «позвольте мне веять Куринского полка три баталиона, мой полк, дивизион драгун, нижегородцев, сборный линейный казачий полк и восемь орудий».

— Бери и иди с Богом; надеюсь на тебя, сумеешь выполнить мое поручение, я-ж сейчас двинусь к Мичуку, открою артиллерийский огонь и этим замаскирую твое движение.

Выходя от кн. Барятинского, я попросил, что если я, сверх чаяния, буду неприятелем открыт и завяжется у меня с ним дело, то не посылать мне на выручку ни одного человека, потому что это будет напрасный труд, никакие вспомогательные силы не спасут моего отряда, а только увеличат потерю.

С рассветом густой туман покрыл всю местность, с тем вместе скрыл мое движение. По северному склону Кочколыковского хребта двинулся мой отряд; пройдя Куринское укрепление, круто повернул левым плечом и чрез дремучие ним [14] леса и овраги дошел до Мичука; переправился никем незамеченный, и направился вниз по Мичуку. К часу по полудни туман разошелся; Шамиль увидел меня подходящего к правому его флангу. Ошеломленный таким нежданным гостем, имам отступил от Мичука, и Барятинский со всеми своими силами, под моим прикрытием, двинулся чрез реку. Потеря, вместо нескольких тысяч, ограничилась десятью или пятнадцатью убитых и раненых нижних чинов.

Кстати замечу. Командир кабардинского пехотного полка полковник барон Николаи получил Георгия 4-й степени, за смелую (!) отвагу: первым опустился по веревке в Мичук о бок моей колонны. Вот уж подлинно гласит поговорка в народе: не родись красив, а родись счастлив.

А вот настоящий, заправский пример — не только отваги, но и полнейшего самоотверждения: 25 февраля 1853 г., в сильном бою при истреблении аулов Денги-Юрт и Али-Юрт, бывши колонным начальником и распоряжаясь войсками, я не обратил внимания на Шавдонку, топкий ручей; чрез него без моста переход — немыслим; широта его сажен семь. По левой стороне пни от срубленого леса и колоды, из-под них несколько десятков винтовок направлены были в меня. Мой знаменитый пластун Скопин, бывши позади увидал страшную для меня грозу; выскочил вперед и остановился предо мной; последовали выстрелы; пуля пронзила ему правое плечо; облитый кровью, Скопин с лошади не упал, и повернувшись ко мне, сказал: «ваше превосходительство, это готовилось для вас, я-ж из зависти принял на себя; надеюсь, вы не будете за это ко мне строги». Таковым случаем был поражен весь отряд.

Скопин имеет три знака отличия св. Георгия.

В 1857 г. я был назначен походным атаманом донских полков, при кавказской армии находившихся; в конце 1859 года отчислен в войско Донское, где, по выборам дворянства, в 1861 году выбаллотирован окружным генералом второго военного округа.

Я. П. Бакланов.

Примеч. О многочисленных подвигах Бакланова, во время его кавказской боевой жизни — ходят множество рассказов. Старые кавказские воины передают их с особенною любовью. Из многих эпизодов, нами слышанных, [15] мы позволяем себе привести из записной книжки один, — в котором особенно выпукло выделяется типическая черта кавказца-ветерана: именно его преданность долу до полнейшего самоотверженния. 19 декабря 1863 года, Бакланов выступил из крепости Грозной с колонною для рубки леса на ближних высотах. Отсюда Яков Петрович услыхал производившуюся в десяти верстах, между реками Сунжой и Аргуном, на Чортугаевской переправе, сильную орудийную пальбу. Оставя пехоту продолжать работы, Бакланов с кавалерию, состоящею из 2500 человек полков казачьих, двух донских, одного линейного и дивизиона дунайского войска, пошел чрез леса в пол-карьера; пройдя по левой стороне Аргуна верст шесть, отряд встретил горцев: они шли, в количестве до 4 т. всадников, к Аргуну от Сунжи. Произошел бой. После непродолжительного сопротивления, — вся масса неприятелей была опрокинута и бросилась бежать, устилая землю трупами. В первый момент схватки, был сильно ранен, пулею в левую ногу, старший сын Бакланова — Николай Яковлевич. Когда сын пал, — отец этого не видел: он был в отдалении, во главе резерва, который вел вслед за бросившимися в пики и в шашки казаками, готовый ежеминутно поддержать удальцов. Вдруг отец-Бакланов наткнулся на командира донского полка — храбрейшего из храбрых — полковника (ныне генерал-майора) Ежова. Полковник стоял пеший и плакал. Бакланов с укором спросил: «Это что значит»?

— Разве не видите в крови вашего храброго сына, — отвечал Ежов.

Старый воин не взглянув на сына, с горячностью обратился к полковнику Ежову, «что-ж, что пал молодец казак — он был впереди, но вы-то, господин Ежов, по какому праву остались над одним раненым, бросив на произвол судьбы вверенных вам восемьсот сынов вашего волка? На конь! К своим храбрым сынам! Иначе изрублю в куски!»

Ошеломленный Ежов вскочил на лошадь и, как стрела, помчался вперед. Раненый молодой Бакланов остался без чувств на месте. Отцу было не до сына; генерал опасался, что впереди, в лесах, могли оказаться еще свежие силы горцев, которые ударят на расстроенных скачкою казаков, и победа сменится поражением. С целью предотвратить таковую случайность, генерал Бакланов пронесся с резервом вперед и не только ни на минуту не остановился над сыном, но даже не счел возможным оставить при нем казака.

Горцы были окончательно разбиты. На возвратном пути казаков, раненый был взят на устроенные из пик носилки и доставлен в крепость Грозную. От этой раны, молодой Бакланов (ныне подполковник) пролежал почти год без движения.

С 1845 г. но 1853-й г. за многочисленные дела с горцами, слава о которых долго будет жить на Кавказе, Я. П. Бакланов произведен в подполковниц полковники и в генерал-майоры; награжден золотою саблею, Владимиром 3-й степени, Анною 2-й степени, Георгием 4-й степени и Станиславом 1-й степени. — Ред.

Комментарии.

1. Впоследствии убит. — Я. Б.

2. Дело это до сих пор памятно на правом фланге кавказской линии линейных казачьих станицах. — Я. Б.

3. Однофамилец с бывшим моим субалтерн-офицером в полку Жирова. — Я. Б.

4. Здравствуй.

5. Благодарю за здоровье.

6. Что нового? Рассказывай.

7. Расстояние от кургана, чрез реку Мичук, к батареи около 150 сажен. — Я. Б.

8. На чеченском языке — лев.

9. С чертями.

10. Так он всегда называл меня. — Я. Б.

Текст воспроизведен по изданию: Моя боевая жизнь. (Записки Войска Донского генерал-лейтенанта Якова Петрова Бакланова, написанные собственною его рукою) // Русская старина, № 1. 1871