Из  этого перечня видно, что афганцы в  Туркестане суть пришлые завоеватели и что, собственно говоря, Туркестан  покорен  на наших  глазах. Хотя с  приходом  афганцев  и водворился порядок, а главное, мир, тогда как  занятием  прежних  ханов  была война и грабеж; но узбеки сразу почувствовали тяжелую руку завоевателей. Считая узбеков  женоподобными, неспособными к  войне, завоеватели, взамен  военной службы, наложили на них  самые разнообразные и тяжелые налоги. Если и берутся люди на службу, то на службу нестроевую, как  например  в  верблюдовожатые. Узбеку закрыт  путь к  повышению и власти. Единственный узбек, который пробился вперед  и имеет  значение, это Сафар-этдин, мирза низам. Обращение афганцев  с  узбеками самое высокомерное. Простой афганский солдат  считает  себя существом  высшей породы в  сравнении с  узбеком; он  зачастую употребляет  в  дело плеть или приклад. Мне часто приходилось видеть, как  афганские солдаты, без  дела, разгуливавшие по улицам  в  городе или селении, потешались над  беззащитным узбеками, колотя их  нагайками. А что они проделывали с  несчастными жителями, вымучивая их  выносить нам  и конвою довольствие. Из  опасения восстания, у узбеков  отобрано оружие. Исключение составляют  жители в  округах, подверженных  набегам  туркмен. Узбек, чувствуя свою слабость, прикидывается покорным  и ждет  случая, который принес  бы ему облегчение настоящей тяжелой его участи. Он  ждет  облегчения и от  Абдурахман-хана и от  русских. Имя Абдурахман-хана произносится в  Афганском  Туркестане с  благоговением. но не иначе как  шёпотом, потому что если до уха афганской власти дойдет  это страшное ей имя, то произнёсшего его схватят, начнут  допытывать. и хорошо еще если виновный отделается носом  или ушами. Бывает  и хуже. При мне, в  Мазар-и-Шерифе, по распоряжению Хош-Диль-хана, было повешено двое узбеков  за высказанное ими сочувствие к  претенденту на афганский престол. Стоило мне в  разговоре со  своим  переводчиком, произнести имя Абдурахман-хана, как  несколько афганцев  немедленно обращались с вопросом: „что вы сказали про Абдурахман-хана?" Будучи поражены могуществом  России, смирившей Хиву и Бухару, узбеки левого берега Аму почему-то убеждены, что движение русских  Самаркандом не окончится и что рано пли поздно они перейдут  Аму и утвердятся на левом  берегу этой реки.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Афганистан Российская империя

Еще с 1812 года после встречи моей с афганцами на Памире я заинтересовался этим народом и всячески старался изучить его быт, существующий порядок управления страною, организацию афганской армии и вообще все, что могло бы представить какой бы то ни было интерес для европейцев, которым Афганистан являлся чем-то загадочным и недоступным.
С этою целью, я в 1890 году по личной инициативе предпринял два путешествия вверх по реке Аму-Дарье, стараясь проникнуть вглубь этой недоступной страны со стороны бухарских владений, так как попытка моя пробраться в Афганистан через Герат не увенчалась успехом. Несколько раз пытался я в различных пунктах переправиться через Аму-Дарью и каждый раз встречал препятствие со стороны афганистанских пограничных властей, бдительно охранявших свою границу.
Наконец, в 1901 году мне удалось в туземном костюме переправиться у м. Келиф на афганский берег и затем проникнуть в Мазар-и-Шериф, откуда и началось мое полное приключений скитание по Афганистану.
Полный текст

Метки к статье: 20 век Российская империя Центральная Азия Афганистан

Недавно поручик Винсент Эйр (Eyre) издал записки о несчастном времени своего пленничества в Кабуле, под названием: Diary of a Prisoner in Affghanistan. Это еще первый подробный рассказ об роковом событии, которое оставило столько темных, грустных воспоминаний в летописях англо-индейской державы. В нашей статье: Афганистан в последние десять лет, (Сын От. 1842 года книжка десятая) мы упоминали об ужасном поражении двадцатитысячной английской армии, истребленной в несколько дней оружием, голодом и суровой погодой афганистанской зимы. Теперь представим подробности этого события, рассказанные очевидцем.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Афганистан

Мой образ жизни в это время в Таш-Кургане был следующий: с раннего утра, до 9 часов, я занимался своими уроками, от 9 до 2 часов дня я принимал двор, выслушивал тяжбы, разбирал споры моих подданных; после 2 часов спал, затем занимался различными военными упражнениями, стрельбой, верховой ездой, игрой в поло и т. п. По праздникам, в пятницу, я целый день проводил на охоте, возвращаясь в форт Таш-Курган только ночью. Спустя пять  месяцев после моего назначения в Таш-Курган меня навестили отец и мать, которые все это время оставались в Кабуле. Я был очень рад поцеловать руки моих родителей; отец остался со мною в моей резиденции до следующей весны, после чего отправился в Балх, оставив со мною мою мать. Тем временем я продолжал свои учебные занятия, управляя также и вверенным мне округом. Так как я питал большое расположение к армии и к населению Таш-Кургана, среди которого у меня было не мало личных приверженцев, то я часто оказывал милость своим подданным, уменьшая количество назначенных к поступлению от них земельных податей, в случае неурожая.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Афганистан Центральная Азия

Во время пребывания в Кундузе Др. Лорд написал один лист замечаний о нравах Узбеков, которые привожу здесь от начала до конца:
На свадьбах друзья жениха и невесты, взяв с собою значительное количество муки, смешанной с золою, собираются на какую побудь поляну и схватываются там в дружелюбную драку, продолжающуюся обыкновенно до тех пор, пока одна сторона ни обратится в бегство. За этим следуют мир и пирушка. Однако ж такие забавы редко обходятся без худых последствий, особливо если одна из сторон потеряет хладнокровие. Так случилось несколько лет тому назад, когда сын Мира, Малик Хан женился на дочери Назри Мина Баши, Катагана Кайзамирского племени. Каждая сторона взяла тогда с собою по 21 джоуалу пшеницы и по такому же количеству пепла; Мир лично начальствовал своими друзьями, но его смяли с поля и преследовали на пространстве двух косов. Это вывело его из терпения; он вдруг обратился, приказал своим обнажить сабли и кинуться на преследователей к немалому ужасу победителей. К счастью, вмешательство седых бород отвратило кровопролитие.
Здесь мужья продают жен своих, если они им наскучат. Это дело очень обыкновенное; но супруг сперва обязан предложить покупку родственникам, назначив цену; если они не согласятся взять ее за эти деньги, то он волен продать ее, где пожелает. Если муж умирает, то жены его все поступают к следующему брату, который может или жениться на них, или продать, предоставив предварительно право покупки ее семейству.

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Афганистан Пакистан

В Чубеке находится русская таможня, где живут управляющий и офицер пограничной стражи со своими подчиненными: двумя таможенными чиновниками, 4 — 5 солдатами и татарином-переводчиком. В семейном кругу этих лиц мы провели вечер 26 июля впервые в европейской обстановке после трехмесячного скитания по дебрям Нагорной Азии. Грустную историю пришлось услышать от управляющего таможней и его сожителя офицера.
Занесенные только два месяца назад в эту глушь далекого азиатского востока из разных мест России, первый из Пржевальска, второй из Таурогена, они плохо мирятся со своим новым житьем-бытьем. Другой русский цивилизованный мирок, Сарай, находится от них в 3-х днях пути, поэтому общение с ним бывает очень редкое, кругом чалмоносцы — “аралаш”, с которыми они ничего не имеют общего. В особенности растерялся поручик фон-К. Ему здесь все кажется таким ужасным и диким, что он до сих пор не может себе представить, что в таком месте могли жить “культурные люди”. Окружающая равнина, по его рассказам, “гибельнее и ужаснее, чем Сахара”, невысокие увалы, через которые ему иногда проходится переезжать, в его передаче рисовались какими-то Гималаями с головоломными подъемами и спусками и с ужасными “до обморока” стремнинами. Вдобавок г. фон-К. вместе с женой и их девочкой болеют все время местной болотной лихорадкой, и их смертельно-бледные изнуренные лица с воспаленными глазами красноречиво говорят, что действительно несладка их жизнь.
— Зачем же вы ехали сюда в эту дичь и глушь? — спросил я его.
— Представьте, знакомые подбили, расписали такими привлекательными красками эту проклятую страну, что мы поверили и поехали. К тому же соблазнили большие подъемные деньги: тысяча рублей.
— Ну, а жалованье-то?
— Да жалованья только на сто рублей больше того, что я получал в Таурогене. Теперь вот и живи здесь по закону целых три года, сейчас бежал бы отсюда, но нужно заплатить тысячу рублей, которые казна выдала на проезд сюда. А средства офицера вы знаете какие?.. Вот положение-то!
Бедные люди! И это только цветики для них. Что же будет, если настанет суровая и лютая зима среднеазиатских равнин? Выпадет снег, забушуют и засвистят буйные бухарские ветры и метели, подправленные тридцатиградусными морозами, — куда бежать от них? Помещения для чинов таможенного ведомства и пограничной стражи сложены самым примитивным образом из сырцовых кирпичей, леса нет, обожженного кирпича туземцы не делают, стены оштукатурены кое-как, лечи невыносимо дымят, внутри страшная сырость и резкий холод.
Управляющий таможней, с виду серьезный и положительный человек, не так тяготится новой обстановкой: вероятно, жизнь в Сибири и в такой глуши, как Пржевальск, приучила его смотреть на вещи проще. Весь досуг, который он имеет, посвящает охоте, благо дичи здесь такое изобилие, и чтению, для чего выписывает много периодических изданий. По его словам, русская таможня в Бухаре, на границах Афганистана, возникла в 1894 году, за право открытия пограничной линии таможен русское правительство заплатило бухарскому эмиру 3 миллиона рублей единовременно. Пошлина с каждого товара, идущего из Афганистана, взимается в размере 5% со всей его номинальной стоимости, этот побор идет в пользу русской казны. Бухарцы же сверх того взимают в свою пользу еще 2%, но обыкновенно так, что эти 2% бывают равны пяти, если не превышают их. Прижимки и вымогательства туземных властей, очевидно, имеют место и при сборе пошлин. В виду этого афганские купцы, провозящие товары в Бухару через русские таможни, целыми днями торгуются из-за пошлин, предполагая, что русские, как и бухарцы, всегда назначают произвольную плату, и потому, если поупорствовать, то можно что-нибудь и выторговать. Словам же таможенных чиновников, что размер платы раз навсегда определен, никто не верит. Что касается доходов, то русской казне ни одна местная таможня, за исключением разве Керковской, их не приносит. Годовой доход, например, Чубекской таможни определяется только рублей в 500, тогда как ее содержание стоит гораздо дороже. Причину подобной вялой деятельности местных таможен следует искать главным образом в плохом развитии торговых сношений между Бухарой и Афганистаном. Политические события последних лет надолго разъединили друг от друга эти два государства-буфера. Недружелюбие Англии к России сказалось, и притом в более резкой форме, и на взаимных отношениях Афганистана к Бухаре. Бухарец терпеть не может афганца, называет его не иначе, как “одами-ганда” (негодный человек, мерзавец), и всячески старается избегнуть каких либо с ним сношений, афганец платит тем же. Кроме того, эта обостренность международных отношений дошла, как известно, за последнее время до того, что ни один туземец Бухары не имеет права переступить афганскую границу, чтобы не быть “прирезанным” (о русских и толковать нечего) (По этому поводу мне вспоминается ходившее в 1897 и 1898 годах среди пограничных бухарских властей извещение афганского эмира, Абдуррах-ман-хана, для сведения русских туристов, что “все благородные русские путешественники, которые приедут в Афганистан, будут пользоваться всевозможными удобствами и гостеприимством в стране, но, к сожалению, он, эмир Афганистана, не может поручиться за их жизнь”. Это распоряжение Абдуррахман-хана было также известно и многим русским в крае). Справедливость требует, между прочим, сказать, что бухарцы все-таки допускают к себе афганцев. Все эти обстоятельства сильно тормозят бухарско-афганские торговые сношения. Теперь пока предметами торговли служат: скот, различное сырье, предметы туземной кустарной промышленности (ковры, паласы и проч.), отчасти хлебные продукты и некоторые русские товары, чрез посредство бухарцев все более завоевывающие афганский рынок. Особенно охотно покупается афганцами русский ситец, преимущественно мануфактуры Цинделя, Прохорова и другие, а также хлопчатобумажные произведения Саввы и Викулы Морозовых. Дешевые, но гнилые ситцы английских фабрик все более и более признаются негодными в Афганистане. Пишущему это приходилось неоднократно слышать подобное от самих афганцев. К сожалению, на предложение в Афганистан других русских товаров спроса пока нет.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Бухарское ханство Афганистан

Рассказчик глубоко вздохнул и поправил свалившийся с плеч ободранный халат, причем грудь его и правая рука оголились. Я с удовольствием рассматривал его богатырские мускулы и широкую, выпуклую грудь, на которой виднелись две большие белые круглые метки, величиною в копейку, резко выделявшиеся на бронзовом фоне тела.
— Что это такое? — спросил я таджика.
Он опустил свою голову, как бы желая взглянуть на то, о чем я спрашивал, и, ткнув пальцем в один из знаков, вскинул на меня своими огромными глазами, в которых вдруг вспыхнул злобный огонек, и сказал:
— Это? это — афганские пули, которые я получил в 1888 году. А знаешь, тюра, — вдруг сказал он: — ведь я мертвец!..
— Что? — удивленно спросил я и подумал, что имею дело с человеком ненормальным. Между тем мой собеседник продолжал: «Да, я мертвец, и все меня зовут «Юсуф мертвец». Я умер, лежал в земле похороненным, и вот я живой, но я мертвец и сам мулла Ахмат мне сказал, что я уже умер однажды и на всю жизнь останусь мертвецом!»
Я положительно недоумевал, имею ли я дело с сумасшедшим или с человеком, с которым в жизни был какой-нибудь особенный случай, заставивший его глубоко уверовать в действительность своих слов, тем более, что он принадлежал к числу фанатиков, исповедующих ислам.
Подали плов, и мой голодный собеседник начал жадно уничтожать его, запихивая в рот рукою жирные крупинки риса.
Я не мешал ему и во время еды не задавал вопросов, так как он, как бы боясь, что от него отнимут вкусное кушанье, ужасно торопился поскорее наполнить свой желудок. Но вот плов съеден. Юсуф по мусульманскому обычаю громко рыгнул и, проговорив свое «Алла-Акбар!», вытер о край рубища жирные пальцы и обратился ко мне.
— Если тюра захочет, то я ему расскажу, как это со мною случилось.
— Конечно, конечно, рассказывайте, — заявил я, — даже очень хочу.
— Ну, так слушай, таксыр. Это было в 1888 году, когда я вместе со своими соотечественниками восстал против афганцев. Сеид-Акбар-Ша, правитель Шугнана, мой родной дядя, собрал всех способных носить оружие таджиков и укрепился в крепости Кала-и-Вамар. Это была последняя попытка прогнать афганцев. Три раза атаковали войска Абдурахмана нашу крепость, три раза геройски отбивали мы афганцев, но в конце концов не выдержали. Крепость пала, а с нею пало и наше отечество. В самый момент третьей атаки я с шашкой в руке стоял на валу и готовился вместе с моими собратьями броситься на налезавших на нас афганцев, как вдруг что-то толкнуло меня в грудь, и мне показалось, что я отделился от земли и стал подниматься все выше и выше... Когда я очнулся, то увидел себя в какой-то темной сакле. В груди моей была такая боль, что я захотел кричать, но язык мой не повиновался моему желанию, и мне казалось, что он был обмотан сухою тряпкой. Я сделал усилие и пошевелился. Вдруг мне показалось, что кто-то подошел ко мне, но в темноте я не мог ничего различить и только слышал, что в сакле кто-то шептался. Я собрал все свои силы и спросил, кто тут. Но даже сам испугался. Вместо слов у меня из груди вырвался какой-то ужасный стон. Через несколько мгновении кто-то вошел с чириком, и я увидел мою жену Хайру и старшую дочь. Тут только я стал припоминать, что был в крепости, и догадался, что я ранен. Грудь сильно болела, а в ушах стоял шум.
— Долго я лежал в таком состоянии. Каждый день приходил ко мне абиб (Абиб — туземный доктор.), мыл раны и мазал их мазью, и также мулла, который читал надо мною Коран. Я ужасно любил слушать его чтение, и особенно когда он читал про то, что убитые на войне за веру и отечество наследуют рай Магомета, и мне тогда становилось досадно, отчего меня не убили. Гораздо же лучше наслаждаться блаженством в райских садах пророка, чем лежать в темной грязной сакле, под страхом быть добитым афганцами. Однако с каждым днем мне становилось легче, и я уже начинал садиться. Один за другим начали навещать меня друзья и знакомые, и я узнавал от них о том, что постигло мое отечество. Кровью обливалось мое сердце, когда кто-нибудь из них рассказывал мне о варварстве афганцев, и тогда все существо мое наполнялось местью, и я в бессильной злобе скрежетал зубами и до крови кусал губы.
— Вдруг со мной случилось что-то ужасное, — я умер!.. Да, тюра, — сказал он, видя улыбку, мелькнувшую на моих губах, — да, я умер и умер самым настоящим образом, как умирают люди. Я поел плову и лег спать — и вот я почувствовал, что умер. Я хотел подняться, но члены мои не слушались, я хотел пощупать себя, но пальцы оставались неподвижны и будто приросли к твоему окостеневшему телу, я широко открыл глаза, но было темно, и мне показалось, что веки мои не поднялись. Я испытывал какое-то необыкновенное спокойствие, и смерть мне не представлялась больше такою ужасною, какою я рисовал ее себе в дни моей жизни. Я начал молиться Аллаху и ждал, что вот-вот явится великий пророк и скажет мне: «Встань, Юсуф, и иди за мной в уготованное тебе место, где ожидает тебя вечное блаженство и радость — наслаждайся прелестями райских садов, достойный воин!» но никого не появлялось; все было тихо, а я по-прежнему лежал, не будучи в состоянии шевельнуться. Тогда я стал думать, что я еще не умер по-настоящему, а только начинаю умирать.
— Удивительное дело, тюра, что мне вовсе не было страшно, я был в состоянии какого-то безразличия. Вдруг я почувствовал, что меня кто-то толкает и зовет по имени, — я подумал, что это пророк пришел за мною, но узнал голос жены моей Хайры, которая вдруг страшно завыла и повалилась на мою грудь; мне стало очень неудобно. Хайра была полная женщина и сильно давила меня. Я хотел крикнуть ей и не мог. Тогда собралось в саклю множество народа, пришли плакальщицы и стали плакать, а мулла, часто наставлявший меня и читавший мне о загробной жизни, начал свое чтение. Какой же я мертвый, подумал я, когда я все слышу и чувствую, и когда пророк не пришел за мной. Впрочем, может быть, так и все люди умирают; с того света ведь никто еще не возвращался. Наконец, меня закутали в мату, положили на носилки и понесли на кладбище, так я тогда подумал. Тут мне стало немного страшно: я видел, как хоронят наших таджиков, как бывало принесут мертвеца к ограде кладбища и выбросят его через нее, а уже потом мулла и ишан кладут труп в приготовленный склеп (таджиков всех хоронят в склепах) и только слегка замуруют отверстие, а через 5 дней заделывают окончательно и ставят памятник.
— А мне, должно быть, хороший памятник поставили, — подумал я, — ведь я умер за свою веру и отечество.
— Вдруг я почувствовал, что носилки сильно качнулись, и я полетел с них куда-то в пропасть и ударился о камни... Тут я уже более не помнил ничего.
— Когда я очнулся, мне показалось, что я лежу опять в моей сакле. Я попробовал пошевелить рукой и даже вздрогнул, рука поднялась, я пошевелил ногою, и она тоже беспрекословно повиновалась моей воле. Я поднялся и сел. Кругом было темно. Уж не сон ли все это было, подумал я и громко крикнул: «Хайра!» Глухой звук моего же голоса оглушил мои уши. Я ужасно испугался и понял, что я нахожусь в склепе. Я знал, что в течение трех и даже пяти дней склеп не заделывается накрепко, да и глина не успевает просохнуть, и стал шарить руками, силясь подняться из ямы и затем найти выходное отверстие. Воздуху было достаточно, и только холод пронизывал меня насквозь. Мысль о смерти уже совершенно оставила меня, а надежда на освобождение придавала мне энергию. Я шарил по всем стенам моей могилы и вдруг наткнулся на мягкий слой глины. Я стал сильно толкать его руками, раскапывать, и вдруг струя воздуха вместе с серебристым лучом света ворвалась в мою темницу. Я расширил отверстие и вылез. Кругом было тихо. Памятники, освещенные луною, мрачно смотрели на меня. Я взглянул на свою могилу, она черною дырою глядела мне вослед, как бы желая снова поглотить меня в свою мрачную тень. Мне вдруг стало так страшно, что я бросился бежать. Одежды на мне не было никакой, а мата осталась в могиле; я, дрожа всем телом от холода, бежал прямо к моей сакле. Все спали крепким сном, когда я постучался. «Кальтак», моя собака, громко залаяла на стук. Я назвал ее по имени, и она, перескочив через забор, стала выть и ласкаться ко мне. Я снова начал стучать.
— Ким? — раздался испуганный голос Хайры.
— Это я, Юсуф, — ответил я.
— Эх, Алла Акбар! — завизжала моя женя и бросилась назад; я услышал, как за нею заперлась дверь.
Я перелез через забор и начал проситься в саклю: я изнемогал от холода и, кроме того, ощущал страшный голод.
— Уйди, уйди в свою могилу, — кричала мне жена, — уйди, заклинаю тебя Магометом.
Девочки ревели. Я не знал, что мне делать.
Пошел я было к Маюнусу, моему хорошему другу, но и он страшно испугался и из сакли заклинал Аллахом, чтобы я ушел в свою могилу. У него на дворе я увидел старый халат и надел его. Таким образом, я дождался утра и пошел на базар, думая там у знакомых лавочников напиться чаю, но при появлении моем все с искаженным страхом лицом бросались прочь, оставив свои лавки. Томимый голодом и жаждой, я сам сел к чай-ханэ и налил чаю. Это подбодрило меня, а лепешка утолила голод. В это время ко мне приближалось целое шествие.
Впереди шел мулла с Кораном, а сзади его много народу с кольями и шашками. Мулла, не дойдя нескольких шагов, высоко поднял Коран и начал читать заклятие. Я склонился на колени и прочел молитву. Долго не решался мулла подойти ко мне, но, наконец, видя перед собою живого человека, приблизился и назвал меня по имени. Я ответил ему: «да, это я Юсуф-Али, который вышел из могилы». Мулла велел мне подать чашку чаю, но так как никто не хотел поднести ее мне, то я сам пошел, налил чаю и принес его мулле.
— Пей! — сказал мулла. Я выпил чай.
После этого мулла ближе подошел ко мне и, прочитав молитву, сказал:
— Живи, Юсуф, но ты будешь жить мертвецом! — и потом, обернувшись к народу, сказал: — правоверные, вот Юсуф, которому Аллах сподобил продлить жизнь его и после смерти. Великий грех падет на того, кто посмеет убить его, так как все равно Аллах не пошлет смерти «живому мертвецу»! После этого я пришел домой. Сначала все боялись меня и сторонились, а потом и привыкли. Вот я с тех пор и «живой мертвец» — так это прозвище за мною и осталось. Такую благодать послал мне Аллах за мою верность вере и страдания за родину, — сказал рассказчик, — и теперь, когда я умру во второй раз, Великий Пророк меня прямо возьмет на лоно свое — мне об этом сказал наш святой Хазрет-Ишан, — добавил он.
Я был поражен слышанным рассказом, тем более, что неправдоподобного тут ничего не было.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Афганистан

Второе по времени отечественное сочинением об Индии после "Хождения" А.Никитина.

Широко известна легенда-кисса о том, что в устье этой реки Чильчера какая-то рыба отыскала волшебный перстень святого Соломона (Сулеймана) и утащила в море. Из уст в уста передают, что это случилось именно на этом месте. Вверх по реке мы направились в город Чильчера. После двадцатипятидневного плавания на лодке, скитания поверх волн мы, наконец, сошли на берег и пятнадцать дней провели в этом городе. Дома жители этого города строят из камыша. Усопших людей они предают воде, а сами преклоняются коровам. Когда клянутся, в руках держат коровий хвост.
В то же время останки знатного человека они предают огню. [148]
Каждый прощающийся приносит с собой коровий помет, ложит его на останки усопшего, затем все это заливают маслом и поджигают. Также, если тяжелобольной близок к кончине, его относят к трупам усопших. Если умрет - хорошо, а если удосужится выжить, то его заставляют собирать четыре килограмма коровьего помета, чтобы покинувший религиозную секту мог вновь вступить в него.
Есть у них и такой обычай. Если берутся печь на сковородке, они раскатывают коровий помет в виде кулинарной доски и им накрывают сковороду. Если брахман заверяет, что он готов стать мучеником за веру, то каждый обязан принести ему коровий помет. Из этого помета-навоза строят нечто, подобное шалашу. Будущий мученик по собственной воле влезает в него, после чего он и его обитель предаются огню.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Индия Афганистан