Часов с семи или восьми, перестрелка стала разгораться. Неприятель закопошился. По улицам города были заметны оживленное движение и беготня. По временам, у самых стен цитадели, в общем шуме, можно было различить делаемые неприятелем распоряжения и отдаваемые приказания. Сарты готовились к штурму.
Вскоре, как и накануне, заревела шахрисябская труба, заиграли зурны, забили барабаны. Неприятель с криком ур! (бей) бросился на стены цитадели. Его стрелки, засевшие в высоких двухэтажных саклях, наносили гарнизону громадный вред. Град камней сыпался на защитников с трех сторон. С трудом успевали убирать раненых и убитых и заменять их места. В особенности терпели люди, занимавшие сакли с правой стороны от ворот. Здесь, как уже было замечено, окна и двери выходили на крыши городских сакель, взобравшись на которые неприятелю легко уже было попасть в цитадель. В двадцать минут одиннадцатого вышеупомянутые сакли были им заняты; на ворота произведен дружный натиск и мешки, заслонявшие их, разбросаны; часть стены левее от ворот тоже перешла в руки осаждавших, которые почти в упор стреляли по защитникам; артиллеристы наши, по несчастной случайности, зарядили орудие порохом к дулу — выстрела не произошло; люди наши отшатнулись и столпились в улице, ведущей в Кок-таш. Два-три человека из числа штурмующих бросились-было к оставленному орудию и схватились за его колеса. Наступила грозная минута: солдаты наши стояли на месте, кричали ура и умирали... Мужество подполковника Назарова и личный пример прапорщика Верещагина поправили дело. Последний, с ружьем в руках, во главе нескольких человек, бросился в сакли, занятые неприятелем, и штыками опрокинул его в город; остальные дружно ударили на ворота. Неприятель не выдержал натиска: им овладела паника, и несколько человек наших, выскочивших за ворота, стреляли по бегущим.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя Бухарское ханство

Как бы благородна ни была эта картина туркменского гостеприимства, все же его прелесть исчезает, если я сделаю здесь небольшое отступление, в котором инстинктивный характер туркменского гостеприимства предстает в причудливой форме. Один из моих нищих спутников во время моего пребывания среди туркмен отправился наносить свои визиты за подаянием, облачившись в худшие из лохмотьев. Настранствовавшись за день, он вошел вечером в стоявшую особняком юрту, чтобы переночевать там. Как принято, он был встречен дружески, но вскоре он заметил, что хозяин дома был в большом затруднении и бегал взад и вперед, словно искал что-то. Нищему уже становилось не по себе, как вдруг туркмен приблизился к нему и, густо покраснев, попросил взаймы несколько кранов, чтобы достать ужин, так как у него есть только сушеная рыба, а гостю следовало бы предложить блюда получше. В такой просьбе, конечно, нельзя было отказать. Мой спутник открыл спрятанный в лохмотья кошелек, и после того, как он дал хозяину 5 кранов, все, казалось, было улажено. Ужин был съеден за приятной беседой, гостю был постелен самый мягкий ковер, и на следующее утро его проводили со всеми почестями. ”Не прошло с момента моего ухода и получаса. - рассказывал мой друг, - как какой-то туркмен погнался за мной и с угрозами потребовал мой кошелек. Велико же было мое изумление, когда я узнал в разбойнике моего вчерашнего хозяина. Я думал, что он шутит, и начал дружески уговаривать его, но дело все более оборачивалось всерьез, и, чтобы избежать недобрых последствий, мне ничего не оставалось, как отдать ему кошелек, чай, расческу и нож - все мое имущество. Я уже хотел идти дальше, но он остановил меня, открыл мой, т.е. теперь уже свой, кошелек и достал оттуда 5 кранов со словами: "Возьми мой вчерашний долг. Теперь мы квиты, ты можешь идти дальше".
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Хивинское ханство Бухарское ханство Персия

Он так и обмер... Глядит — стоит перед ним хивинец и приветливо улыбается... Оказалось, это был наш беглый солдат, из татар, оренбургский уроженец; служа в оренбургском гарнизоне, он часто встречал Зеленина на городских улицах и запомнил лицо его, как офицера, перед которым приходилось снимать шапку. Он имел теперь в Хиве свой дом и обзавелся уже семьей. Пригласив к себе “земляка”, он угостил его чаем и просил заходить почаще; но Зеленин побоялся потом бывать у него, так как соседи хивинцы очень недружелюбно посматривали на “уруса”, а самый дом татарина был на краю города, в балке. Этот солдат был потом в доме посольства и предлагал его обитателям, все молодым и одиноким людям, довольно интимные услуги... но место такого поставщика было уже занято. Садом, в котором расположен был запасный “дворец” хана (где помещалось посольство), заведовал особый специальный садовнику из пленных персиян, знающий хорошо свое дело; и вот, жена его, тоже пленная персиянка, предлагала гг. офицерам свои конфиденциальные услуги: стоило только уплатить ей полуимпериал, и в ханском саду ночью, в сопровождении этой садовницы, появлялась женская фигура в чадре, в шелковом халате и таковых же шальварах, закутанная в кисею и персидскую шаль... Смотря по требованию, в саду появлялось иногда и несколько таких фигур разом... Под большим секретом персиянка уверяла, что таинственные незнакомки — бывшие жены умершего хана, материальная участь которых при новом владыке была действительно не очень-то завидна... Очень возможно, что садовница преувеличивала происхождение и положение рекомендуемых ею особ, что это были просто пленные рабыни персиянки, прислужницы из гарема бывшего хана; но только костюмы их были всегда очень роскошны, каких не могли бы иметь простые пленницы-рабыни.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Хивинское ханство

Станицы лежат в полутора версте одна от другой; ближе к Больше-Алматинской станице расположено укрепление обыкновенной полевой профили. В станицах жило 3500 душ обоего пола водворенных казаков, несколько сот сартов, несколько мещан торговцев, офицерские и чиновничьи семейства. На валах стояли в большой станице 7 орудий, в малой 2, в укреплении 3 орудия. Окружность ограды каждой станицы была не менее двух верст! Для защиты этой бесконечной ограды оставались две роты слабого состава, не превышавшие 200 человек; 246 человек водворенных казаков, отличавшихся, может быть, патриотизмом, но оправдывавших пословицу «охота смертная, да участь горькая» 300 человек, набранных из отставных солдат, мещан, торговцев и разных охочих людей. Между сартами, смирными по наружности, тлел заговор. На ночь к ним приставляли караулы; разъезды наши объезжали вокруг станиц. Отдельные мелкие бродячие шайки киргизов показались на всех дорогах. На покос были схвачены два казака, мальчик и семнадцатилетняя красивая казачка Черепанова, служившая по разным домам горничной. Сметливая девушка назвалась сестрой окружного начальника, была отправлена, в виде дорогого подарка, в гарем коканского хана перешла от него к какому-то влиятельному сарту; сарт этот перевез ее в Кашгар, где она находится и теперь. Несколько казаков погибли по-одиночке, на своих полях, возле алматинских станиц Кескелена, Софийской, Надеждинской. Какой-то, захваченный нами киргиз уверял, что отложившийся бий, прапорщик Суранчи, приближается к Верному с партией в 1,000 человек.
Между жителями носился слух, впоследствии оказавшийся справедливым, что жены офицеров и чиновников уже заранее разобраны сартскими начальниками. Из отряда вестей не приходило.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Кокандское ханство

27 Октября рано утром эмир прислал подарки не только мне и всем моим спутникам, но даже всем нижним чинам; никто не был забыт. Вместе с тем он пригласил меня на торжественную прощальную аудиенцию. Когда я к нему подошел, он тотчас предложил мне сесть, довольно долго со мною беседовал и объявил официально об отправлении в Россию со мною Тохсабы Недмеджина Ходжи с подарками, выразив желание, чтобы между Россиею и Бухарою поддерживались постоянно частые сношения. На прощание он изъявил сожаление, 136 что я так настойчиво желал вернуться к зиме в Россию, тогда как он первоначально надеялся, что мы проживем около года в г. Бухаре. Я воспользовался хорошим расположением духа эмира, чтобы представить ему не только всех членов посольства офицеров конвоя, но и нижних чинов.
При выходе из внутреннего двора и прохождении нашем мимо других помещений дворцовых, случилось небольшое, но интересное замешательство: красавица жена эмира, отбитая Наср-Уллою у владетеля Шахри-Сябза, после кровопролитной войны, увлеченная женским любопытством посмотреть на невиданных ею Европейцев, высунулась было из какой то двери, выходившей на внутренний двор; невольно я остановился, увидя в нескольких шагах от себя ошеломляющее женское лицо, которое испуганно, хотя и с очаровательною улыбкою, на нас посмотрело и тотчас исчезло под прикрытием гаремной прислуги, энергично заслонившей ее от нескромных взоров европейцев.
Эмир хотел было, чтобы я выехал непременно на слоне из Бухары, корнак которого заставил его, когда я вышел, преклонить предо мною колена передних ног и попустить оглушительный привет хоботом, что, впоследствии, походом, повторялось всякий раз, как я обгонял слона, во время движения каравана, и что долго еще наводило панический страх на многих из наших лошадей, так что свита моя разлеталась в разные стороны, как только раздавался трубный привет слона. Но я нашел движение на слоне и, в особенности, посадку на него крайне неудобные в военной форме, с каскою на голове, и потому отклонил предложение эмира, обещав ему испробовать когда-нибудь, по выходе из города, этот способ передвижения, что и исполнил впоследствии.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Хивинское ханство Бухарское ханство Центральная Азия

Зная хорошо обычаи Киргизов и обязанности, в которые поставила меня встреча с ними, я пригласил в свою кибитку Санасаба-Батыря со всеми его аксакалами («аксакал» значит по-русски «белая борода»: так называются у Киргизов почетные старики, у нас именуемые Старшинами). Я зарезал для них семь жирных баранов, наготовил из них несколько блюд бишбармаку и шашлыку, отлично угостил новых своих, очень для меня неприятных, знакомцев и, в заключение всего, подарил Санасабу-Батырю хорошую шубу и, из разного товара, «бер-тугыз». Одним словом, удовольствовал бия враждебных нам Киргизов всем и довел его до того, что он сам, в замен моего угощения, подарил мне хорошую лошадь.
Здесь я должен сделать маленькое отступление, чтоб объяснить значение слова «бер-тугыз».
«Бер-тугыз» по-русски, буквально, значит «одна-девять»; подарить кому-нибудь бер-тугыз значит подарить разного товара на девять предметов составляющих необходимость одежды, например: материи на три халата (на каждый идет по два куска одинаковой материи), на два бишмента, на одну шапку, на один малахай, сукна на чапан (верхний халат) и юфти на пару сапогов. Разумеется, бер-тугыз, смотря по ценности товаров, бывает более-или-менее значителен.
— Кто ты таков, добрый приятель? спросил меня Санасаб-Батыр.
— Свободный купец великой России! отвечал я, подделываясь под известную манеру выражения Киргизов; и потом продолжал: я надеюсь, что, уважая силу и славу России и нашего Великого Государя, вы не причините мне, его подданному, никакой обиды, или вреда.
— Киргизский народ никогда и никаких обид своему гостю не делает! надменно отвечал важный Киргиз.
Проведя несколько времени в незанимательной беседе с полудикарями, я невредимо отправился в дальнейший путь. Санасаб-Батыр, чтобы показать мне знаки своего расположения, велел своим подвластным провожать меня в пути, в течение пяти дней.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Центральная Азия Китай

В сем городе (месте) явились ко мне еще двое руских, бежавших из рабства, прося взять их с собою. Первой из них, Андреям Иванов, дворовый человек князя Лобанова, едучи в Оренбург, схвачен был киргизами, увезен в Хивинское владение и продан за 40 червонных, а оттуда отведен был в подарок Бухарскому владетелю, от коего бежал, услышав о прибытии российского посольства в Ташкент; другой же, крепостной человек генерала Бурликовского, Максим Головаченков, будучи в малолетстве, около 25-ти лет тому назад, с отцом своим в Кременчуге, отправился с ним к крымским татарам, где, пася стадо, был захвачен двумя армянами и двумя татарами и увезен в Персию, откуда предан в Бухарию, и хотя по прошествии 8-ми лет и успел было убежать на границу России, но опять перехвачен киргизами и возвращен в Бухарию, из коей вместе с Ивановым бежал в Ташкент.
Желая спасти единоверцев, я неотступно просил главнокомандующего отпустить (отдать) мне руских сих, и хотя по их законам и должны они были навсегда оставаться в рабстве, но, приняв в уважение сделанный мною ему подарок, он мне отдал их.
Семиполатинский караван, променяв товары, просил меня об исходатайствовании ему позволения отправиться в Россию, в чем я и успел, и он на тысячи пятистах верблюдах выступил в сопровождении состоявшего при нем отряда. Часть оного пошла по тракту на Петропавловскую и часть на Семиполатинскую крепости; я же оставался в ожидании изготовления приведенного мною каравана.
В сие время главнокомандующего потребовали в Кокант для совещания. В отбытие его ташкенцы сделали заговор возвести прежнего своего владетеля Рустамбека, который при взятии Ташкента коканцами бежал в Киргиз-Кайсацкую степь; Рустамбек сей пришел в Ташкент скрытно с семиполатинским караваном и пробрался в Бухарию для испрошения вспомогательного войска. Ташкенцы ожидали минуты его возвращения, чтобы истребить коканские войска и свергнуть с себя <ненавистное> иго. Бухарцы вооружались. Ташкенцы старались обменивать коканскую монету, которая, полагали они, не будет иметь курса; все товары вздорожали; мы были в опасности. Но коканцы узнали о заговоре. Главнокомандующий поспешно возвратился, вслед за ним присланы были подкрепления. Он отыскал виновных (розыскал виновников), и в продолжение 10-ти дней я видел безпрестанно казнь сих нещастных: их вешали за горло, а одного из них, < которого полагали главным зачинщиком бунта,> поперек тела. Сей более 6-ти часов был жив и наконец, затекши кровью, в ужасных мучениях испустил дух. Ташкенцы приведены сим были в величайший страх. Рустамбек захвачен на границах, привезен в Ташкент, посажен в подземный ров и приговорен к смерти. Так как законы магометанские повелевают оказывать иностранцам гостеприимство и всякое уважение, то жены и родственники Рустамбека приходили ко мне, умоляя со слезами испросить у главнокомандующего ему пощаду. В подарок главнокомандующему они вручили мне во 100 рублей иноходца (во 100 рублей погребец, в 500 рублей иноходца) и обученного кречета (белого ястреба), стоящего там 40 червонных. Соболезнуя об участи нещастного Рустамбека и желая выручить притом захваченный товар российского купца Ушакова, с коим Рустамбек прибыл в Ташкент, я с сими подарками явился к главнокомандующему, который, по убеждению моему, основываясь на помянутом законе магометан, согласился наконец, приняв подарки, освободить Рустамбека от казни, объявив, чтобы он в течение 6-ти часов заплатил 300 червонных пени и выехал через три дни из пределов; российские же товары велел немедленно возвратить. Его выпустили из рва под присмотром 3-х человек, а как родственники боялись снабдить его деньгами, дабы не сочли их участниками в заговоре, то он выпросил помянутую сумму заимообразно из каравана.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Центральная Азия Российская империя

30-го декабря, полковник Данилевский испросил у хана прощальную аудиенцию. Во время приема хан пригласил посла, может быть, только из вежливости пожить еще в Хиве и дождаться наступления весны; но Данилевский поблагодарил за любезность и отклонил предлагаемую ему честь. Хан, прощаясь, неожиданно объявил Данилевскому, что назначил сопровождать его своего посланца, сановника Магомед-Эмина, назначенного выразить государю “беспредельную благодарность за подарки и милостивое расположение”.
На другой день, 31-го декабря 1842 года, посольство выступило в путь. На проводы явился и Сергей-ага... Он привез с собою в гостинец, на дорогу своим уезжавшим землякам, бурдюк вина и целую корзину русских пирогов. Данилевский звал его с собою в Оренбург, ручаясь за полное прощение, но он не согласился:
— Мне там надо в богадельню идти, — отвечал со вздохом Сергей-ага, — а здесь я богатый человек и один из первых.
На самом выезде из города посольству был изготовлен ужасный сюрприз, очевидно, умышленно, с целью устрашения и предупреждения: по дороге сидели, посаженные на колья, несколько персиян... С руками, привязанными параллельно к ногам, в страшных муках кончали свою жизнь эти несчастные люди, оглашая воздух громкими жалостными криками: “Су! су!! су!!...” (воды).
Сопровождавшие посольство хивинцы сообщили, что вина этих несчастных людей состояла в том, что, будучи захвачены разбойниками туркменами (йомудами) и проданы в Хиву, в рабство, они сговорились и убежали. Хивинцы на другой же день их нагнали, и вот, в поучение прочим персам невольникам и в виде назидания уходящим русским, жестокосердый хан приказал посадить на кол всех этих несчастных, в самый день выступления нашего посольства, по пути его следования...
Участь русских пленных в Хиве была вообще такова: их тотчас же по доставке в ханство всячески склоняли и приневоливали принять мусульманство и в случае успеха женили на туркменках и персиянках. С девушками поступали гораздо проще: красивые из них пополняли гаремы хивинских вельмож и богатых купцов, а некрасивые — поступали туда же, в качестве рабынь и прислужниц. Если замечали у пленника намерение бежать, то делали ему, немного повыше пятки, разрез, насыпали туда мелко рубленого конского волоса и долго искусственным образом растравляли рану, чтобы пленнику нельзя было скоро ходить. Если же кто-нибудь из пленных убегал из Хивы и его ловили, то сажали, на  страх другим, на кол, и несчастный умирал в жесточайших мучениях, длившихся иногда двое и трое суток; спастись от казни, в случае поимки, был лишь один исход — принять ислам и жениться, что некоторые и делали...
В Оренбург посольство возвратилось на масленой неделе, во второй половине февраля. С дороги еще Данилевский послал в Оренбург нарочного киргиза, из числа бывших при нем, с предупреждением, что он возвращается не один, а в сопровождении хивинского посла; поэтому, когда наши вступили в Оренбург, Магомед-Эмин был встречен с особым почетом и торжественностью, до чего азиаты вообще большие охотники. Тотчас же был послан в Петербург курьер с испрошением распоряжения, как поступить с хивинским послом. Ответ от гр. Нессельроде был получен, однако, не слишком-то скоро: предлагалось отправить Магомед-Эмина в Петербург, со всевозможными, впрочем, удобствами и торжественностью.
22-го апреля (1843 г.) хивинский посол, со свитою в пять человек, был отправлен из Оренбурга в Петербург, куда он и прибыл 13-го мая. Но его прием (в Царском Селе), сделанные ему роскошные подарки и оказанная любезность не входят уже в программу настоящей статьи... Мы лишь сочли не безынтересным проследить те добрые отношения к Хиве, которые русское правительство того времени всячески старалось начать, установить и поддержать, поступаясь иногда собственными интересами. Но малейшая снисходительность со стороны России была, к сожалению, принимаема хивинцами за слабость... В последующие же затем годы (в 1844 и 1845 г.г.) хивинское правительство не постеснилось нарушить только что заключенный им договор: оно стало явно покровительствовать известному мятежнику, русскому киргизу Кениссаре (которого безуспешно преследовали наши отряды по степи) и разбойнику Кутеборову, скрывавшимся в пограничных хивинских владениях. По-прежнему начался грабеж русских купеческих караванов; степь также стала для русских опасна в пути... Дело дошло до того, что в 1852 году В. А. Перовский, находившийся в то время в Петербурге, в звании уже генерал-губернатора, вынужден был предложить хивинцам куш в 200 червонцев за выкуп семейства подвластного нам султана Ирму-хамеда Касимова, управлявшего чеумекеевцами. Наконец, в 1858 году, хивинские правители прямо объявили полковнику Н. П. Игнатьеву (ныне генерал-адъютант и граф), что они содержания акта, заключенного ими в 1842 году с полковником Данилевским, “не помнят” и даже “не нашли его” в своих канцеляриях...
В заключение мне остается сказать несколько слов о судьбе полковника Данилевского. Произведенный за свою “миссию” в Хиву в генерал-майоры, он перешел на службу в Петербург и там нашел себе трагическую кончину. Будучи замечательно красивым и имея от роду всего 35 лет, он страстно влюбился в одну славянскую владетельную княжну и пользовался взаимностью; но на этот брак не согласились ее родители и решили увезти ее на родину. В осенние сумерки, на первой же почтовой станции от Петербурга к Москве, едва только заложили лошадей в карету, в которой ехало семейство княжны и она сама, как к лошадям спереди подошел высокого роста молодой генерал и выстрелил себе в рот... Лошади поднялись было на дыбы, затем рванулись вперед и карета проехала по трупу уже скончавшегося Данилевского.
Полный текст

Метки к статье: 19 век Российская империя Хивинское ханство