|
|  |
|
|
» ФРЕДЕРИК ЛЕПЛЕ - ПУТЕШЕСТВИЕ ПО РОССИИ (1844, 1853 ГГ.)
|
|
|
 Местные жители вовсю используют дерево для строительства и отопления своих изб, а также ремонта оград, тоже сплошь деревянных. Впрочем, здешние крепостные крестьяне, особенно демидовские, намного зажиточнее своих французских собратьев. Каждая семья владеет домом и садом, размер которых определяет сама, двором, сараем для скота и хранения провизии, ледником и т. д. В радиусе 2–3 км от деревни располагается множество пастбищ. Жители постоянно расчищают их от деревьев, хотя администрация заводов запрещает им уничтожать леса. У всех семей в 8–12 км от деревни имеются пойменные луга. На них крестьяне заготавливают столько сена, что его хватает для прокорма скота в течение всей зимы. В хозяйстве каждой семьи есть, по крайней мере, 2 коровы, 1–2 лошади и обычно 5–6 десятков кур, несколько баранов и овец. Все демидовские крестьяне ежедневно едят мясо и пьют напитки, полученные путем брожения. Главным событием года в этом краю металлургов является сенокос, когда закрываются и заводы, и кузницы, а население уходит в леса на косьбу. После тяжелых заводских работ, на которых люди трудились целый год, сенокос для них — настоящий праздник. Соседи помогают друг дружке, и тот, у кого сейчас косят, кормит и угощает пришедших косарей, а те, в свою очередь, будут потчевать его, когда помогать им косить будет он. В это время все ночуют в лесу: и если подняться на гору, то можно увидеть вереницу костров, тянущихся вдоль луговых ручьев. В деревню люди возвращаются с песнями и смехом, сидя на огромных копнах сена, которыми нагружены маленькие возы. Полный текст |
|
|
|
|
|
|
» ЗАЛЕСОВ Н. - ПИСЬМО ИЗ БУХАРЫ
|
|
|
 До границ Бухарского ханства миссию сопровождал хивинский чиновник, носивший титул мин-баши. Этот высокостепенный господин, отличавшийся самой плутовской физиономией, считал обязанностию кричать на наших восчиков и, при всяком удобном случае, подчивал как их, так и толпившийся по дороге народ тяжеловесной дубинкой, которая возилась за ним его оруженосцем, исправлявшим в то же время и должность музыканта (думбрачи): кроме этого артиста, в свите чиновника находилось еще человек 7 общипанной и обдерганной стражи, вооруженной чем попало. Отличительная способность мин-баши состояла в том, что на всех ночлегах и остановках в населенных местах он, каким-то волшебством, добывал для себя огромное количество кур, яиц и масла, что каждый из нас с трудом мог получить, и то за большие деньги. Случалось часто и так, что какой-нибудь бедный узбек, не соглашавшийся уступить нам курицу за 2 теньги (44 коп. сер.), при одном мановении руки или, просто, густых бровей мин-баши, вручал беспрекословно продаваемую птичку его прислужнику и затем, что есть силы, удирал от кибитки чиновника, без всякого слова о вознаграждении.<...> На этот раз, хивинское правительство опять не сдержало своего обещания: лодок на переправе было приготовлено очень мало, и, несмотря на усердие мин-баши, который своею дубинкою подчивал правого и виноватого и даже, в азарте, переломил руку караван-башу, мы никак не могли собрать для переезда более 23 посудин. Но вскоре, однакожь, оказалось, что хлопоты почтенного чиновника были одной комедией, служившей для прикрытия страсти его к взяткам. В первый день нашего прихода на Аму, мин-баши сам же отпустил ночью несколько лодочников, разумеется не даром, и, кроме того, требовал с бухарских восчиков, заплативших уже в Хиве достопочтенному диван-бабе 20 червонцев, еще за переправу 50 тилл, отказ в которых и был тайною причиною перелома руки несчастному караван-башу. До границ Бухарского ханства миссию сопровождал хивинский чиновник, носивший титул мин-баши. Этот высокостепенный господин, отличавшийся самой плутовской физиономией, считал обязанностию кричать на наших восчиков и, при всяком удобном случае, подчивал как их, так и толпившийся по дороге народ тяжеловесной дубинкой, которая возилась за ним его оруженосцем, исправлявшим в то же время и должность музыканта (думбрачи): кроме этого артиста, в свите чиновника находилось еще человек 7 общипанной и обдерганной стражи, вооруженной чем попало.
Полный текст |
|
|
|
|
|
|
» ВОСПОМИНАНИЯ МОСКОВСКОГО КУПЦА Н. А. ВАРЕНЦОВА
|
|
|
 Пришлось остановиться у Бурнашева, так как в то время не было гостиниц и постоялых дворов. Приведя себя в порядок, позавтракав, тронулись навещать своих клиентов и, кстати, осматривали город с его достопримечательностями. Квартира Бурнашева не так уж близка была к базару, но и рядом с ней было большое движение из-за базарного дня. На базаре же — толкотня. Здесь можно было видеть все народности, заселяющие Среднюю Азию: туркменов, хивинцев, афганцев в своих широких высоких головных папахах, персов в узких мерлушечьих шапках, китайцев с косичками, калмыков, скуластых и толстых от их питания кумысом и бараньим салом; огнепоклонников-индусов с двумя черными пятнами на лбу, кокандцев, евреев в черных конфедератках на головах и черных халатах, перевязанных веревкой (как сообщил Бурнашев, они одеты так по приказаниям бывших эмиров с целью сдержать заносчивость их, и чтобы они помнили: всякий правоверный мусульманин имеет право повесить его на веревке, перепоясывающей его) , и много других народностей, всех их не перечислить. В толпе невольно обратили мое внимание прогуливающиеся красивые мальчики, набеленные и подрумяненные, разряженные в парчовые халаты, с большим количеством перстней на пальцах, в сопровождении старичков, смотревших на них с полуоткрытыми ртами страстными и влюбленными глазами. Бурнашев, ухмыляясь, сказал мне: «Бачи — жены старичков».<...> Проходя по улицам, переулочкам и закоулочкам, подошли к высокой башне, наименование ее забыл. Бурнашев, указывая на нее, сказал: «Жаль, что вы не приехали вчера, а то бы могли увидать, как с нее сбросили двух преступников, осужденных к такому наказанию эмиром». Причем добавил, таковая казнь, бывавшая раньше очень часто, теперь делается все реже и реже под влиянием протеста представителя России. Я от души порадовался, что не попал на это зрелище; по всей вероятности, не утерпел бы и пошел, а оно могло бы надолго испортить мое душевное состояние. Бывая потом в Бухаре много раз, мне не приходилось уже слышать, чтобы казнили этим способом. Полный текст |
|
|
|
|
|
|
» КНЯЗЬ ДАДИАН, ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ I
|
|
|
 Генерал-аудиториат, рассмотрев военно-судное дело и признав князя Дадиана виновным в противозаконных действиях, приговорил его к лишению чинов, орденов, княжеского и дворянского достоинств и к написанию в рядовые, но вместе с тем представил на высочайшее усмотрение прежнюю беспорочную службу Дадиана, бытность в походах и сражениях, трехлетнее содержание в каземате и раскаяние в проступках и испрашивал милосердия к участи его. Император Николай Павлович, рассмотрев доклад генерал-аудиториата в Динабурге, 12-го мая 1840 года, изволил написать на нем собственноручно: «Полковник князь Дадиан совершенно достоин присужденного наказания, вина его сугубо тяжка тем, что он носил звание моего флигель-адъютанта и, быв близким родственником корпусного своего командира, как бы обязан был сим еще более удаляться от всего законопротивного, служа скорее другим примером строгого соблюдения порядка службы. Нарушив столь наглым образом свою обязанность, он недостоин никакого помилования. Желая однако и в сем случае оказать возможное внимание к службе генерал-адъютанта барона Розена, повелеваю: лишив полковника князя Дадиана чинов, орденов, княжеского и дворянского достоинств и вменив ему трехлетнее содержание в каземате в наказание, отправить на жительство безвыездно в Вятку». Полный текст |
|
|
|
|
|
|
» ДАЛЬ В. И. - РАССКАЗ ЛЕЗГИНА АСАНА О ПОХОЖДЕНИЯХ СВОИХ
|
|
|
 Получив громкое имя на весь округ, я вскоре набрал себе отважных товарищей, с условием никого напрасно не обижать, грабить не для корысти, а ради голода и голодных; таким образом я делал набеги в разные стороны, то на жителей, то на проезжих; но всегда только на людей достаточных, и притом на таких, которые бедным ничего не дают; я всегда отбирал у них не более как положено было по закону, то есть четвертую часть, потому-что хотя это приказание начальства и было объявлено, однакож оно никем не исполнялось; бедные, зная, что приказание такое есть, еще более встревожились и роптали; зажиточные также были недовольны, уклонялись и скрывали достаток свой как могли, что и рождало повсеместное беспокойство. Я завел у себя народную кухню, где каждый день пекли и варили все, что я добывал, не заботясь о завтрашнем дне, и сестры мои с братом оделяли всякого, кто приходил и садился под навес моей сакли. Я доставлял домой через товарищей моих все, что мог добыть, а сам изредка только наведывался, для порядка. Мало-помалу дошло до того, что ни один почти зажиточный человек не смел прогонять голодного от своего порога без подаяния, потому что лишь только бедняк приходил в саклю мою и объявлял об этом сестрам, как они давали мне знать, и я отправлялся для наказания виноватого. Однажды наведался я домой и, сделав порядочный запас съестного, остался отдохнуть несколько дней. Тут пришел один из двоюродных братьев моих и позвал меня в гости к матери своей, моей тетке, жившей от Гадазихора верстах в сорока. Дорога наша лежала через Кубу; не доходя до города, брату моему вдруг сделалось дурно, и он почти не мог далее идти. Мы решились отдохнуть в одном загородном саду, вошли туда, присели и сказали подошедшему хозяину, что мы-де пришли к тебе в гости; коли примешь, то попотчуй нас плодами. Между тем стало смеркаться; Хозяин послал мальчика, который и принес нам плодов, а сам тотчас удалился. Через полчаса мы вдруг были окружены народом: ночь была светлая, и я заметил, что было человек до двадцати. Тут некоторые подошли и стали спрашивать, какие мы люди и зачем сюда зашли? Я сказал, что идем туда-то, что ночь нас застигла, а брат мой сделался нездоров, почему и попросились у садовника переночевать. Они отвечали, что Лезгин приказано брать, где попадутся, потому что они ныне много шалят, и доставлять в городской суд. Я отвечал, что мы не из тех Лезгин, которых велено брать, а из мирных; но они сказали: «мы этого не знаем; сложите с себя оружие, ступайте с нами в город, там и оправдаетесь». Я возражал, что мы никакого насилия, ни обиды не делали, попросились ночевать из чести, а за это-де еще не за что брать и доставлять в суд; но что я им ни говорил, они ничего не хотели слышать, а начали кричать, грозить и подступать ближе, готовясь взять нас силой. Тогда я толкнул брата, чтобы он встал, ударил одного человека в голову стволом ружья, он упал, толпа с криком расступилась, и мы побежали из саду. Но брат мой, будучи слаб, не мог долго бежать; его взяла одышка, он остановился и кричал мне, чтобы я его не покидал. Я воротился, и толпа, погнавшаяся за нами, опять на нас напала. Тут я одного поймал и дал ему четыре раны кинжалом; тогда прочие все отступились и кричали мне: «отпусти его, мы вас оставим, мы не станем за вами гнаться!» Я его отпустил, мы пошли шагом, а они надумались, опять догнали нас и непременно хотели меня взять. Я рассердился, стал обороняться не шутя и ранил еще двоих: одного из ружья, а другого кинжалом. Тут только они нас оставили совсем. И за делом гнались: чтобы дать переранить четырех человек! Полный текст |
|
|
|
|
|
|
» ЧУДИНОВ В. - ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ПОКОРЕНИЕ ОСЕТИН
|
|
|
 С наступлением темноты, стрелки, облегавшие укрепление, были усилены резервами, а по сигналу, данному из единорога, произведена демонстрация со стороны Пацы. Между тем, 50 охотников, вызванных от гренадер и карабинер, с величайшею осторожностью подошли к замку, вломились во двор и, подбежав к дверям башни, поставили козлы, навалили сверху доски и фашины и, прикрывшись таким образом от навесных выстрелов, начали раскладывать костер. Испуганные тревогою и охмелевшие от водки, осетины сперва наудачу открыли беспорядочную пальбу; но, заметив солдат возле дверей, обратили на них весь огонь, расширили одну из амбразур и в темноте, полагая, что русские лезут на штурм, стали бросать сверху огромные камни, которыми два раза разрушали козлы. После некоторых усилий костер сухих дров разгорелся, и ужасное пламя, раздуваемое ветром, охватив всю башню, зажгло двери, [46] деревянную надстройку и проникло внутрь строения. Но и в эти последние минуты отчаянные головорезы не думали о сдаче: они пели во всю глотку веселую песню, неустанно бросали камни, издевались над нашими усилиями и видимо предпочитали смерть всякой пощаде. Когда же пламя проникло через дверь внутрь башни, они с самоотвержением тушили его до той минуты, пока не рухнул наконец потолок. Среди оглушительного треска четыре человека перепрыгнули с неимоверным проворством через костер и каменную стену вышиною в полторы сажени и хотели спастись бегством; но раздраженные солдаты, на которых они напали с кинжалами в руках, подняли их на штыки. Трое других, прикрываясь дымом тлевших бревен, спустились по веревкам из амбразуры и, наверное бы, ускользнули, если бы вовремя не были также подхвачены штыками. Остальные фанатики погибли под развалинами, и только один из них, выбросив ружье из амбразуры, спустился с замечательною ловкостью и сдался в плен. Это был Бега-Коче-швили, который на другой же день отправлен в Тифлис. В конце последнего периода атаки на северо-западных высотах появилась партия вооруженных людей, с видимым намерением подать помощь осажденным, с которыми она обменялась сигналами; но высланные против нее 30 карабинер, под командою кн. Гурамова, заставили ее скрыться. По истреблении Коло, войска возвратились в лагерь при сел. Даудонасто. Потеря дня заключалась для нас в следующем: убиты — 1 дворянин, 4 рядовых и 2 грузина; ранены, кроме подполковника, Бирюлева, двое дворян, 5 рядовых и 3 милиционера; контужено 10 человек, преимущественно камнями. С 21-го по 27-е число взято в плен 14 человек и выпущено 69 артиллерийских зарядов и 20852 патрона. Полный текст |
|
|
|
|
|
|
» ПОЛФЕРОВ Я. Я. - “ПРЕДАТЕЛЬ”
|
|
|
 Наступило лето 1835 года. Генерал Перовский вернулся из Петербурга и на другой день о чем-то совещался со своими приближенными по управлению краем. Карты, планы, бумаги, книги грудами разбросаны на столах и диванах кабинета. Провожая гостей, граф задумчиво переспросил: — Так вы, господа, полагаете, что Виткевич может выполнить? — Это — единственный человек, ваше превосходительство, которому можно поручить такое дело... В ту же ночь в кабинете губернатора сидел Виткевич, теперь уже офицер, и внимательно слушал последнего. Перовский развивал план завоевания Хивы и Бухары, так как при независимости этих государств нельзя было и думать об окончательном покорении Киргизской орды и вообще о мирном процветании Оренбургского края. — Но прежде чем начать поход, — грудным голосом говорил он, устремив взор на карту Средней Азии, — нам нужно знать этот край, куда мы думаем двинуть свои войска. До сих пор Хива и Бухара для нас — загадочные страны, мы не знаем их боевых сил, самой местности, не знаем отношений к ним Афганистана и Персии. Без этого начинать поход государь считает безумием. Нам нужны эти сведения, и только вы можете доставить их. Ваше знание восточных языков, ваш ум и ваши военные познания говорят за то, что мой выбор пал на вас не зря, и я уверен, что вы оправдаете доверие государя. Виткевич молчал. Предложение было неожиданное. Однако, врожденная страсть к опасным приключениям и жажда новых впечатлений быстро одолели смущение, исчезла нерешительность, и Виткевич твердо произнес: — Постараюсь оправдать высокое доверие вашего превосходительства и государя. Когда прикажете выехать? — Чем скорее, тем лучше... Благодарю вас, Виткевич.. Полный текст |
|
|
|
|
|
|
|
|
