 С детства Суражда-Даула ненавидел Англичан по какому-то капризу; а капризам его никто не сопротивлялся. Он составил себе преувеличенное понятие о богатстве, которое можно у них награбить; его слабый и необразованный ум не мог понять, что сокровища Калькутты, как бы они ни были велики, не заменят потери, которая могла бы произойти от того, если бы европейская торговля, сосредоточенная в Бенгале, перешла в другие места от его притеснений. Предлог к ссоре легко было найти. Англичане, в ожидании воины с Францией, начали укреплять свои поселения, не испросивши предварительного согласия набоба. Богатый туземец, которого он желал ограбить, убежал в Калькутту и не был выдан. Основываясь на этом, Сураджа Даула пошел с большою армиею против форта Вильяма.
Происки Дюпле сделали мадрасских служителей компании политиками и солдатами. Но бенгальские Англичане, как простые торговцы, были поражены предстоящею опасностью. Губернатор, много наслышавшись о жестокости Сураджи Даулы, струсил, бросился в лодку и переправился на ближайший корабль. Военный комендант счел за нужное последовать такому прекрасному примеру. Форт был взят после слабого сопротивления, и множество Англичан попало в руки победителей. Набоб с царским великолепием поместился в главной зале фактории, и приказал привести к себе Голвелла, первого по рангу между пленниками. Его высочество порицал наглость Англичан, жаловался на ничтожество найденных сокровищ, и, обещав пощадить их жизнь, отправился почивать.
Тогда совершилось великое преступление, памятное своею: особенною жестокостью, памятное страшным возмездием, которое за ним последовало. Английские пленники оставлены были на произвол часовых, а часовые решились запереть их на ночь в тюрьме гарнизона, известной под страшным именем Черной-ямы. Даже для одного преступника эта тюрьма, в таком климате, показалась бы душною и тесною. Она простиралась только на двадцать квадратных футов. Окна, куда проходил воздух, были малы и завалены. Это было летом, когда Европеец может выносить удушливый жар Бенгала только в обширных залах и при постоянном пособии веера. Пленных было сто сорок шесть. Когда им приказано было войти в комнату, они воображали, что солдаты шутят, и, вполне уверенные в безопасности своей жизни, по обещанию набоба, смеялись глупости такого предложения. Они скоро увидели свою ошибку, — просили, умоляли, но напрасно. Часовые грозили перерезать сопротивлявшихся. Их вогнали саблями в комнату и заперли дверь.
Ни в действительной истории, ни в мире фантазии, ни даже в рассказе Уголино нет ничего подобного тем ужасам, о которых передавали не многие из переживших эту ночь. Они кричали о пощаде и старались разбить дверь. Голвелль, который сохранил в этом положении некоторое присутствие духа, предлагал часовым огромный подкуп. Но часовые отвечали, что они не могут ничего сделать без приказания набоба, что набоб спит и запретил будить себя. Тогда пленные пришли в бешенство: они топтали друг друга, сражались за места подле окошек, сражались за каплю воды, которую насмешливо предложили им жестокие убийцы, молились, проклинали, умоляли часовых стрелять по ним. Тюремщики между тем подносили свечи к решеткам окон, и громко смеялись над бешеною борьбою своих жертв. Наконец смятение замерло в хрипениях и стонах. Наступило утро. Набоб проснулся и приказал отпереть дверь. Солдаты должны были долго прибирать гниющие от жара трупы, чтобы дать дорогу тем, которые пережили мучения. Когда наконец дорога была открыта, двадцать три измученные фигуры, которых и матери их не могли бы узнать, вышли, шатаясь, из ямы. Тотчас выкопали ров. Трупы, в числе ста двадцати трех, были брошены в него, как попало, и зарыты. Но это происшествие, о котором нельзя читать или слышать без ужаса даже по прошествии девяноста слишком лет, не пробудило ни угрызений совести, ни жалости в сердце свирепого набоба. Он не казнил убийц, и не показал милосердия к пережившим эту ночь жертвам. Правда, не многих, с которых нечего было взять, он отпустил, но с теми, которые подавали надежду на добычу, обращался с отвратительною жестокостью. Голвелль, который не мог ходить, был принесен к тирану; набоб, с упреками и угрозами, отослал его в свое государство в оковах с другими пленниками, которых он подозревал в том, что они скрывают сокровища компании. Эти лица, еще не отдохнувшие от страшных мук, были помещены в жалких шалашах; им давали только хлеб и воду, пока по просьбе женщин они не были выпущены. Одна англичанка пережила эту ночь и поступила в гарем набоба в Муршедабаде.
Полный текст
Метки к статье: 18 век Индия Англия
Если Вы заметили в тексте опечатку, выделите ее и нажмите Ctrl+Enter
|
