Эта принцесса, воспитанная под присмотром своей матери, цесаревны Екатерины Ивановны, герцогини Мекленбургской, с ранней юности усвоила дурные привычки.
Императрица Анна, нежно ее любившая, взяла ее к себе, поместила в императорский дворец, учредила при ней особый штат и приставила к ней гувернантку, госпожу Адеркас, но эта дама, совершенно непригодная выполнять обязанности, связанные с этой должностью, была внезапно выслана через Кронштадт из страны с приказанием никогда туда больше не возвращаться, не будучи допущена проститься с ее императорским величеством.
Характер принцессы раскрылся вполне после того, как она стала великой княгиней и правительницей. По природе своей она была ленива и никогда не появлялась в Кабинете; когда я приходил к ней утром с бумагами, составленными в Кабинете или теми, которые требовали какой-либо резолюции, она, чувствуя свою неспособность, часто мне говорила: "Я хотела бы, чтобы мой сын был в таком возрасте, когда мог бы царствовать сам". Я ей всегда отвечал, что, будучи величайшей государыней в Европе, ей достаточно лишь сказать мне, если она чего-либо желает, и все исполнится, не доставив ей ни малейшего беспокойства.
Она была от природы неряшлива, повязывала голову белым платком, идучи к обедне, не носила фижм и в таком виде появлялась публично за столом и после полудня за игрой в карты с избранными ею партнерами, которыми были принц ее супруг, граф Линар, министр польского короля и фаворит великой княгини, маркиз де Ботта, министр Венского двора, ее доверенное лицо, оба враги прусского короля, господин Финч, английский посланник, и мой брат; другие иностранные посланники, и придворные сановники никогда не допускались к этим партиям, которые собирались в апартаментах фрейлины Юлии Менгден, наперсницы великой княгини и в то же время графа Линара, которому великая княгиня собственноручно пожаловала орден Св. Андрея, при этом наградила его поцелуем, находясь еще в постели, хотя и была совершенно здорова.
Она не ладила с принцем, своим супругом, и спала отдельно от него; когда же утром он желал войти к ней, то обычно находил двери запертыми. Она часто имела свидания в третьем дворцовом саду со своим фаворитом графом Линаром, куда отправлялась всегда в сопровождении фрейлины Юлии, принимавшей там минеральные воды, и когда принц Брауншвейгский хотел войти в этот же сад, он находил ворота запертыми, а часовые имели приказ [66] никого туда не впускать. Поскольку граф Линар жил у входа в этот сад в доме Румянцева, великая княгиня приказала выстроить поблизости загородный дом - ныне Летний дворец.
Летом она приказывала ставить свое ложе на балкон Зимнего дворца со стороны реки; и хотя при этом ставились ширмы, чтобы скрыть кровать, однако со второго этажа домов соседних с дворцом можно было все видеть.
В то время я заболел коликой столь жестокой, что, не испытывавший до тех пор никогда ничего подобного, я думал, что умру в тот же день; врачи, а с ними и все остальные полагали, что я был отравлен; однако через три недели я оправился от болезни, а за это время в Кабинете ничего не делалось.
Прежде всего я позаботился о возобновлении оборонительного союза с прусским королем, и вместо взаимной помощи шестью тысячами человек, как было условлено в предыдущих договорах, моими заботами было предусмотрено двенадцать тысяч.
Но этот договор, хотя и был ратифицирован и министры обоих дворов обменялись им, просуществовал недолго; вскоре в Дрездене был составлен другой договор, по которому Венский и Саксонский дворы брали на себя обязательство объявить войну королю Пруссии, лишить его владений и отобрать Силезию; маркграфство Бранденбургское должно было отойти римско-католическому курфюрсту Саксонскому и т д.
Этот договор был подписан в Дрездене графом Братиславом, министром Венского двора и гофмейстером двора польской королевы, посредником весьма пронырливым, одним иезуитом, аккредитованным на эти переговоры Венским двором и графом Брюлем, министром польского короля.
Копия этого договора была отправлена русским посланником при дворе польского короля бароном Кайзерлингом великой княгине, и эта государыня приглашалась принять в нем участие и объявить войну прусскому королю, своему союзнику.
Принц Брауншвейгский, граф Остерман, канцлер князь Черкасский и вице-канцлер граф Головкин, все находившиеся под влиянием маркиза де Ботта и графа Линара, не только не нашли никаких возражений, но убедили великую княгиню-правительницу принять его, и в сторону Риги были двинуты российские войска, чтобы [67] атаковать прусского короля на территории королевской Пруссии.
Так как этот договор сначала был передан мне и два дня находился в моих руках, я объявил великой княгине, что "меня приводит в ужас этот договор, направленный на то, чтобы лишить престола и владений монарха, который, как и его предшественники, с начала этого столетия был самым верным союзником России и особенно Петра Великого, что Российская империя на протяжении более сорока лет ведет обременительные войны; что ей нужен мир, чтобы привести в порядок внутренние дела государства, и что я и министерство ее императорского высочества будем нести ответственность за это перед юным монархом ее сыном, когда он начнет царствовать, если будет начата новая война в Германии в то время, когда та, которую мы ведем со Швецией, еще не закончена, и что ее императорское высочество только что заключила союзный договор с королем Пруссии".
Великая княгиня, находясь в полном подчинении у графа Линара и маркиза де Ботта, не встретила никаких возражений ни от кого из своих министров, за исключением меня; она рассердилась на меня и сказала мне с запальчивостью: "Вы всегда за короля Пруссии; я уверена, что, как только мы двинем наши войска, прусский король выведет свои из Силезии".
С этого дня великая княгиня стала оказывать мне дурной прием, и так как я не мог помешать тому, чтобы двинуть войска в сторону Риги, то попросил отставку, которая была мне дана сначала немилостиво, и я удалился в Гостилицы. Через несколько дней ее дурное расположение духа прошло, и она пожаловала мне пенсию в пятнадцать тысяч рублей в год и караул от Преображенского полка к моему дому.
Доказательством непростительной небрежности великой княгини служит то, что она была за несколько дней предупреждена английским посланником господином Финчем, что будет низвергнута, если не примет мер предосторожности; но она не только не приняла никаких мер, но имела даже слабость говорить об этом с принцессой Елизаветой, что и ускорило выполнение великого плана этой государыни самой возвести себя на престол.
Полный текст
Метки к статье: 18 век Российская империя
Если Вы заметили в тексте опечатку, выделите ее и нажмите Ctrl+Enter
|
