ВИЛЬГЕЛЬМ АПУЛИЙСКИЙ

ДЕЯНИЯ РОБЕРТА ГВИСКАРА

GESTA ROBERTI WISCARDI

КНИГА ПЯТАЯ

Алексий узнав, что за море отправился Роберт, вновь постарался собрать свои прежде разбитые силы, чтобы разрушить во время отсутствия герцога лагерь его, охраняемый сыном последнего Боэмондом, а также Бриенном (Briennus), двумя мощными равно в бою и в совете мужами. Войско Алексия встало неподалёку от Янины (Janina), города славы немалой. Лагерь свой он защитил рядами повозок, выставив их со стороны, обращённой к равнине, доступ откуда был наиболее прост. Все пути доступа, что только были возможны, железом колючим он обложил, чтоб копыта коней неприятелей им повреждались во время атаки, когда они пустятся вскачь, поводья ослабив. Однако предосторожности греков разрушил туман, (и) норманы явились туда незаметно по тропам едва проходимым, поросшим вьюном и осокой густой. Алексий вступил с нимив схватку, с боем какое-то время он отступал, но всё же долго противиться натиску их он не мог. Сам этой битвы искавший, сломленный он отступил. Так, побеждённый второй раз, он удалился в Фессали (Thessaly), тот славный город, что люд называет Салоника (Salonika). В прочем, поскольку он знал, сколь удача в военных делах переменчива, он изготовился снова вернуться к борьбе.

Был Боэмонд рад тому, что войска его не числом превосходят, а храбростью, и ликовал он по поводу взятья Цивиска (Tziviskos). Взял он в осаду Лариссу, известное место, где, как он знал, богатств находилось немало, ибо сокровища царские были туда свезены. Было оно также местом рожденья Ахилла, разрушителя Трои. Осада города этого обеспокоила Алексия, и прибыл туда он с немалою силой и доблестно бой дал норманам. Части Бриенна сопротивлялись, но были разбиты. А Боэмонд, как увидел, что горы усеяны толпами войска огромного, понял, что лично присутствует там и правитель империи. Бросился он (на него) и трусливых погнал он врагов словно ястреб, что пташку (букв.жаворонка) преследует . Греки спиной повернулись к лицам людей его, пыльная буря однако накрыла и тех и других, да так плотно, что ни одна из сторон другую не видела. Греки разбитые в чаще укрылись лесной, а победитель, убив из них многих, вернувшись к горам, там ожидал наступления новых сражений.

Зная, что враг удалился, Алексий отправился с войском большим к лагерю у Лариссы. Пехотинцы, что там оставались, отбить не сумели врага, столь числом превзошедшего их. Большая часть их убита была, меньшей бежать удалось. Алексий забрал ту добычу, которую победоносное войско сюда собрало отовсюду. Гонец поспешил в горы новость доставить об этой беде Боэмонду, который (считая себя победителем) гибель оплакал той части войск своих. В прочем, напуган он не был ничуть и старался собрать свои части, что разбрелись. Стойкости мужа сего не могли подорвать никакие невзгоды. Однако был раздражен он, что снять приходилось осаду с почти покоренного города, к сдаче готового. Ночь наступила, людям, уставшим в сраженье, напомнив, что нужен телам их покой. Вошёл Боэмонд в долину укромную, бывшую неподалёку, там было всё, в чем нуждались как он так и люди его, там и предали тела свои сну они.

Через три дня два знатных мужа вывели войско большое, сразиться готовое с Боэмондом; один из них был Адриан, брат императора, другой - его (императора) зять Мелисиан. Вновь обретя своё прежнее мужество, взяли оружие норманы решительно, греки, привычные к бегству трусливому, спешно вернулись за стены Лариссы, туда где укрылся Алексий. Столько уже претерпели они поражений, что не решались оттуда они удаляться. Турки, которые с ними бежали, также в том городе заперты были. В прочем осаду продолжить норманы уже не могли, ибо страну разграбляли так долго, что та не могла их кормить, свои же запасы они потеряли, когда был захвачен их лагерь. Войско своё разделил Боэмонд, и в Валону отправился он на поиски пищи, Бриенн же в Касторию выступил. Алексий оставил в Салониках большую часть своих войск, сам же вернулся в столичный свой город, что носит имя того, кто его основал, Константиново имя.

Тогда же, суда свои восстановив, венецианцы вернулись в Дураццо и внутрь проход получили без сопротивленья. Воистину, вряд ли хоть кто-нибудь в городе том оставался, голод ужасный принудил отправиться жителей всех кто куда. Были в Дураццо венецианцы пятнадцать дней и разграбили всё, что хоть как-то могло быть полезно, но цитадель, где оставил сын герцога гарнизон, им воспротивилась. И осознав наконец, сколь неприступна та крепость, а также услышав о приближении (самого) сына герцога, они отступили. На корабли погрузившись, и крыши построив над ними, как будто бы маленький город воздвигли они. Соорудили они деревянную крепость, снабдив её из осторожности всеми орудиями для ведения боя, что были на флоте у них. Так оставались на море всю зиму они, от холода с сыростью домики их защищали. Когда же зима завершилась и нежные ветры весны вдруг подули, они поспешили на этих судах своих в Корфу (с согласия общего). Мабрика (Michael Mavrikas (комм. английского переводчика) - некто Михаил Маврикий?), тот кто командовал флотом Алексия, был уже там. Многие из моряков захотели тогда возвратились в Венецию, и решено было флоту назад удалиться и всем им вернуться домой. Так решено было ими поскольку отсутствовал Роберт уж долго, и затянулся поход уже слишком, а в их отсутствии собственность их в небрежении пребывала.

Роберт же всё это время был занят, и прежде всего войной с Иорданом. Не хотел покидать он Италию дел не закончив. Принц Иордан напуган был вестью о появлении Генриха, и за оружие браться не стал в защиту свою и земельных владений своих. Вместо того подчинился ему он, мир заключил и оставил в заложники сына ему своего. Также он денег немало в подарок ему передал вместе с сыном. Так поступил он поскольку имел опасенье, что появись король в южной Италии, лишит он его тех владений, что от отца получил он. За то, что сдался Иордан таким образом, герцог все земли его разорил огнем и мечом. Племянник о мире просил его, и получил что просил.

Когда мир был вновь установлен, прежде чем снова отправиться к берегу Греции, герцог Григория папу просил освятить ту самую церковь, что он построил во имя святого Матфея. Добрый тот муж согласился. С этим закончив, вновь обратился он (герцог) к исполнению замысла, который давно уж составил. Для этого он приказал самым лучшим матросам и тем, кто для службы военной был наиболее годен, явиться в Таранто. Там он собрал воедино их в войско своё. И флот и сухопутная армия были готовы прекрасно; суда загрузили сполна оружием и припасами. Сам он с частями своими отправился сушей, что безопаснее было, в Бриндизи. Путь из Отранто начать не желали они, хотя это было бы ближе, но осень уже наступила, конец положившая летней хорошей погоде. Поэтому он опасался, что оставаясь в Отранто, суда могут быть уничтожены штормом, который там может случится внезапно. И потому переправил он флот в порт, что был безопасней, где дожидаться попутных ветров он спокойно бы мог. Затем, попрощавшись с женою и с теми, кто с нею остался на берегу, покинул он землю Италии, куда уж вернуться не смог. Пересёк Адриатику он на ста двадцати судах боевых, сопровождаемый Роджером, сыном, который старался всегда подражать отцу мужеством в деле военном, а равно приветливостью и добротой ко всем людям. Герцог вёл также торговые корабли, их нагрузив лошадьми, припасами и оружием, а также всем тем, что в море могло быть им нужным.. Флот, переплыв (через) море, соединился вновь с войском старшего сына могучего герцога. Почти что два месяца на побережьи они оставались, от действий военных ужасными бурями принуждены воздержаться.

Когда же погода хорошая вновь возвратилась, покинули порт они и изготовились к битве на море с судами венецианцев, а такаже галерами[kelandia] греков. Герцог сам вёл пять трирем, еще пять дал Роджеру он под начало, и столько же братьям последнего Роберту и Боэмонду. Сопровождали их также суда и поменьше для вспоможения. Греки для битвы галеры во множестве привели. Венецианцы во всём положились на девять высоких трирем, которые, знали они, совершенно построены были для боя морского. Увидев насколько надводная часть судов Роберта ниже, вступили в сражение с ними они, и битву устроили славную. Поддержаны греков галерами, обрушили сверху они на врагов своих ливень из стрел, (также) метали тяжелые грузы железные, им не давая приблизиться. На корабле, где был Роджер во время сраженья, вряд ли хотя бы один человек без раненья остался. Роджер и сам в руку ранен был, но уступать не желал, бился с врагами упорно, о ране забыв. Жажда тех почестей, что получает сражения победитель, его побуждала. Отец, что столь часто себе добывал украшенья победы, призвал его и приказал ему греков галеры отрезать от остальных кораблей. Он поспешил исполнять наставленья отца и пятью кораблями, что тот доверил ему, напал на галеры. Греки атаке подобной противиться не сумели и отступили в смятеньи, тем птицам подобно, что не дерзают сразиться с парящим орлом, или зайцам, что страхом своим понуждаемы к бегству, а иначе схватит прожорливый клюв их или же хищные когти. Вследствие стычки такой остался один флот Венеции. Видя как удирают галеры, оставив триремы свои без поддержки, герцог с сынами жестоко их атаковал. Столь беспощаден был натиск того нападенья, что не имели венецианцы надежды спастись. Семь кораблей их потоплены были, два же оставшихся самостоятельно бой уж вести не могли. Всем (кто там был на борту) пришлось сдаться врагу, и герцог победу вновь праздновал. Он своим флотом победоносным сумел отразить две тысячи воинов наихрабрейших, сопротивленье ему жесточайшее оказавших, в порт их заставив вернуться, тех пяти сот не считая, что пленными стали. В ходе сражения семь судов греков, пытавшихся скрыться, захвачены были.

Защитники верные крепости Корфу им были освобождены из осады, в которой они пребывали, покуда напуганный герцогом враг не ушёл. Затем все суда, как победоносного флота его так и те, что он захватил, герцог поставил на якорь в надёжных местах, укрыв их от зимнего холода. По этой причине предусмотрительно ввёл он их в реку Гликис, там разместив и суда и матросов, и наказав им быть там до возвращения летней хорошей погоды. Конницу на зиму в Воницу он перевёл, и сам там остался он с нею.

Необычайно холодной зимой люди, что разместились в окрестностях Гликиса, были ослаблены. Множество их пострадало от холода с голодом, (также) болезнь среди них распространилась столь быстро, что почти десять тысяч из них унесла за неполных три месяца. Да и другая часть армии не избежала смертельной напасти такой. Пять тысяч рыцарей умерло за весьма краткое время; так же погибло простых людей тоже немало. Моряк или рыцарь иль кто-то ещё - никто не умел избежать этой смерти.

Но никакие невзгоды повергнуть в уныние герцога не могли, он оставался и храбр и решителен, что б ни случилось. Сын заболел его, Боэмонд, и просил он отца о возвращеньи в Италию - страну, где имелось в избытке лекарств и врачей. Герцог уехать ему, хоть неохотно, но (все же) позволил, ибо желал он, чтобы здоровье поправил сей славный отпрыск его. Дал он ему всё нужное для путешествия. А, по отбытии оного, Роджеру с войском своим он велел на Кефалонию выступить, завоевать и подчинить этот остров, который давно уж восстал. Знал он, что, взяв этот остров, в ужас повергнет он греков все прочие города. Роджер отца приказанию подчинился, в город тот поспешил с войском герцога и осадил его.

Герцог (тем временем) к тем кораблям возвратился, что встали на Гликисе. Снова хотел он их в дело пустить, ибо жаждал смирить он греков гордыню не только на суше, но и на море. Работал он яростно, конницу с флотом готовя к сраженью, чтоб запугать острова появленьем судов и заставить выплачивать дань, что империи полагалась, в казну свою герцогскую. С возвращением лета река обмелела настолько, что не могли моряки из неё корабли свои вывести. Острый ум герцога, в прочем, сделал задачу тяжёлую лёгкой. Видя насколько ослабло теченье реки - лишь ручеёк небольшой струился по узкому руслу - он приказал набрать кольев побольше и закрепить их по берегам, лозою их соединив. Затем было множество веток нарублено, из коих плотину сложили, наполнив их сверху песком, и вся та вода, что была рассредоточена прежде, в запруде собралась единой. Стала река и полноводней и глубже, так создан был судоходный канал, по которому все корабли в море вернуться сумели без повреждений.

Тогда же скончался в Салерно папа Григорий. Был человек он достойный почтенья, никоим образом и никогда не могли на него повлиять ни личные соображенья, ни к золоту страсть, действовал он, руководствуясь лишь праведной строгостью. Успехи ему никогда не внушали чрезмерную радость, беды однако его не могли удручить. Был утешением он для всех, кто несчастен, светлым путём, учителем чести, гордых смирял он своими законами, скромных же он защищал. Ужасом был он для нечестивых, защитой - для праведных, и сеял он Слово Спасителя, и никогда не уставал призывать верных от зла обратиться к деяниям праведным к Небу ведущим. Жизнь свою жил он согласно святому ученью, не был он словно тростник, ветром колеблимый. Слез удержать не мог герцог, услышав о смерти его. Вряд ли он больше рыдал о смерти отца, или если б увидел последнее издыханье жены своей или же сына. Было великим герцога горе о смерти папы, ибо любовь, что их в жизни связала, была велика. От утверждения мирного их договора, никто от любви той из них уж не отрекался.

Папа был захоронен в церкви св.Матфея, город великим сокровищем, телом своим, наградив. Апостол Матфей уже городу создал великую славу, с захоронением там же и папы ещё возросла она, герцог себе его выбрал бы, всем предпочтя городам, если бы только жить ему было позволено. Однако, после того как скончался папа Григорий, не суждено было герцогу земли Италии, что он оставил, вновь повидать.

В то время как это свершалось, сын Роджер его благородный грозить Кефалонии продолжал непрерывно. Роберт и сам собирался идти на тот остров, который он сына направил завоевать. На корабле он туда направлялся, но не успел лагерь сына узреть, лихорадка его поразила. Истечение жгучее ярость явило свою, жар же ужасный его в летнее время смертелен. Супруга его в лагере сына, приплыв из Италии, пребывала. Когда прибыл Роберт, вышла навстечу она, опережая и войско, и флот. Узнав же что Роберт, великий супруг ее, на котором надежды все ее зиждились, поражен лихорадкой, к нему подбежала она, плача, слезами одежды свои заливая. Она поняла, что супруг умирает, конец его близок, тогда разодрала ногтями лицо свое в кровь, и пробежав ими по растрепавшимся волосам, возопила:

"О ужас! Что же такого, несчастная женщина, сделала я, что покидаешь меня ты в столь бедственном положении. Греки, узнавши о смерти твоей, разве промедлят напасть на меня и нашего сына, и на людей для которым ты был и надеждой и славой и силой в едином лице? Ты был защитой им самым твоим пребыванием с ними, даже когда безнадежны уж были дела. Когда ты был с ними, никто (из них) не боялся ни вражьих угроз, ни самой битвы. Твое руководство хранило их, и сражаться дерзали они даже с войсками немало их превосходящими. При виде тебя любой смертный терял (свое) мужество. Ныне жена твоя с сыном остались в добычу волкам, спасения им без тебя не найти никогда. Народ, потеряв твое мужество, свое вместе с ним потеряет. Кто одолеет теперь трусость этой толпы? О нечестивая смерть, я умоляю тебя пощади человека, чья смерть может многих смертей стать причиною! Если же ты не желаешь молитвы принять мои, дождись ты хотя бы, пока он доставит домой нас, ведь там безопасное место для нас после его похорон. О я несчастная. Зря я молилась, смерть не приемлет такие мольбы и не щадит никого."

Роджер переживал не менее слезно чем мать, плач и стенанья его к небесам возносились. Оплакивал он утрату отца и то, что не знал он вполне, как защищать что имел он, и как обретения новые совершать, как следовать истинно храбрым деяньям отца. Кто же мог видеть те слезы и глаз своих не намочить? Кто мог быть столь непреклонен, столь сердцем железным суров, чтоб скорбь и страдания многих не разделить? Помимо всех слез получил он и Кровь и Тело Христа, и скончался, жизнь завершив во всеобщей любви. Наконец, душа тело великого принца покинула. Человек, ни разу людям своим не позволивший страх проявить перед ним, тот, кто привык дух другим поднимать, был своим духом оставлен.

Тело супруга оставить у греков в земле не желая, жена попыталась вернуться в земли родные. Села она на галеру наибыстрейшую, взяв тело Роберта на борт, и море пересекла, так что хотя не позволено было ему в королевство вернуться живым, Италия все же имела одно утешение - тело его возвратилось туда.

Роджер отправился в лагерь отца, там объявил всем с печалью о герцога смерти, и испросил их совета. Ибо, сказал он, если домой не вернется он вскоре, то будет лишен своего наследства законного - королевства, отцом ему определенного. Все обещали ему, что готовы служить ему с верностью той же, с которой служили отцу, затем попросили его помочь им вернуться. Он согласился с тем, что народ говорил. Однако молил их его подождать, покуда он съездит на Кефалонию остров, где он оставил товарищей. "Люди - сказал он, - которых оставил я там для осады, назвать вероломным меня будут в праве, если уеду я лагерь их не посетив, не объявив им о смерти отца и об отъезде моем". Сказав так, в свой лагерь осадный вернулся он, и объявил, что отец его умер, а также о том, что сам он намерен вернуться обратно. Каждый, кто был там, сказал, что желанью его подчинится и продолжит приказы его исполнять на том лишь условии, что соглашенье об этом составлено будет.

За время отсутствия Роджера, лагерь на острове посещавшего, паника вдруг охватила людей в другом лагере, надежду они на спасение утратили разом, решив что отказано им в жизни и безопасности. Если все греки и персы и агаряне на них бы напали, или народы все мира объединившись, вооруженные вышли бы против них, вряд ли они были бы больше напуганы. Страхом наполнила смерть одного человека целый народ. Те кто, когда герцог жив был, привыкли сражаться и побеждать народы бесчисленные, ныне, когда он был мертв, боялись сразится и с малым народом. Известно, что может один (человек) превзойти своей доблестью и десять тысяч, а одна тысяча в бегство способна две тысячи обратить. Врагов появленья опасаясь, притом что сгорели все корабли их большие, люди в испуге спешно суда что поменьше готовили, чтоб пересечь Адриатику, и положить тем всем страхам конец. Столь был силен этот страх, что забыли они о деньгах и одеждах, все побросали они и молили матросов униженно взять лишь тела (их на борт). Когда корабли уже были на расстоянии неком от берега, люди верхом устремлялись к ним на лошадях и, побросав лошадей, взбирались на корабли. Другие же вплав отправлялись, чтоб на суда погрузиться. И все же большая часть тех людей не могла вместе с флотом вернуться, так и остались они и грекам сдались. Столь они были напуганы, что позабыли природную смелость, и пребывали покорно на службе у греков.

Суда приближались к Апулии берегам, когда (вдруг) ужасная буря на море устроила смуту. Большая часть моряков утонула, за ними отправилась войска немалая часть. Судно, которым везли благородное тело, в щепки разбил этот шторм. Тело же выпало в море, но поймано было, хотя и не без труда. И, опасаясь, что запах появится трупный, супруга (что мудрость собою являла всегда) герцога сердце и внутренности захоронила в Отранто, тело же забальзамировав благовоньями многими, отвезли в город Венозу, где находились гробницы его старших братьев. Там возле них захоронен был с пышностью герцог. Славится город Веноза похоронами подобными. Со времени Карла Великого, также и Цезаря, равных тем братьям земля не рождала. Лежат они в церкви, построенной по их приказу, той, что красою своей озаряет сей город. Да простит Царь Небесный и Триединый их всех.

Роджер, вы знаете, песнь эту вам написал я. Счастлив поэт был исполнить все наставления ваши. Автору нужен всегда добрый благотворитель. Вы же, мой герцог, достойнее римского герцога Октавиана. Так наградите меня, вас прошу я, как он наградил бы Марона (Публий Вергилий Марон - древнеримский поэт (Энеида), знал лично императора Августа (Октавиана) и пользовался его покровительством).

Текст переведен по сетевому изданию: The Deeds of Robert Guiscard, by William of Apulia. http://www.leeds.ac.uk/history/weblearning/MedievalHistoryTextCentre/medievalTexts.htm