ЮХАН ВИДЕКИНД

ИСТОРИЯ ДЕСЯТИЛЕТНЕЙ ШВЕДСКО-МОСКОВИТСКОЙ ВОЙНЫ

АПОЛОГИЯ ЮХАНА ВИДЕКИНДА

"История десятилетней шведско-московитской войны" была написана королевским историографом Швеции Юханом Видекиндом (1618—1678) и дважды издана в Стокгольме на шведском (1671) и латинском (1672) языках. Автор этого труда, поощряемый канцлером и одним из регентов при малолетнем наследнике престола Карле (с 1672 г. - Карл XI) Магнусом Габриэлем Делагарди, взялся описать отношения между Швецией, Речью Посполитой и Россией в начале XVII столетия. Наиболее подробный рассказ приходится на 1608-1617 гг., однако Видекинд совершает краткие экскурсы и в предшествующие времена, начиная более или менее связное изложение с 1558г. Заканчивается книга событиями 1621 г. Две последние даты избраны не случайно.

В 1558 г. Иван Грозный, начиная Ливонскую войну, двинул свои войска к Балтийскому побережью и взял Нарву. Выход Русского государства к торговым путям на Балтике нарушил и без того шаткое политическое равновесие на северо-востоке Европы. Здесь за наследство угасающего Ливонского ордена вели тяжбу Польское королевство и Великое княжество Литовское (с 1569 г. объединившиеся в Речь Посполитую) и Шведская Корона. Ливонская война ввергла Россию в открытую борьбу с этими государствами и еще туже затянула тот узел противоречий, что в XVII столетии, в обстановке хаоса и бессмысленных разрушений Тридцатилетней войны в Германии (1618-1648), все больше походил на войну "всех против всех" (Kanopczyinski W. Polska a Szwecja od pokoju Oliwskiego do upadku Rzeczypospolitej 1660-1795. Warsawa, 1924.S.5.) при единственной рациональной цели - монополии на Балтийское море. Россия, отторгнутая от моря поражением в Ливонской войне и утратой единственного своего балтийского порта — Нарвы (1581), а затем и территориальными потерями в борьбе со Швецией в 1611-1615 и Речью Посполитой в 1609-1618 гг., как казалось современникам, лишь металась между этими двумя главными претендентами на Балтику. Так думал и Юхан Видекинд, заканчивая свой труд публикацией Столбовского мирного договора между Россией и Швецией (1617), открывшего шведскому королю Густаву II Адольфу простор для решающей схватки с польским монархом Сигизмундом III. Военные действия между ними возобновились в 1621 г., на известиях о них и обрывается "История" [522] Видекинда. Рассматривая события шестидесятилетней давности, королевский историограф намеревался впоследствии описать шведско-польскую войну (в 1656-1658 гг. в нее вмешалась и Россия), полагая, что она подведет к решению мучительного вопроса о преобладании на Балтике.

Рассуждения Видекинда и его высоких покровителей могут показаться современному читателю блужданием впотьмах, ибо история сделала другой выбор, и узел противоречий был разрублен второй Северной войной России со Швецией и Ништадским миром (1721): по нему к Российской империи перешла Ингерманландия с Санкт-Петербургом, выстроенным Петром на месте шведской крепости Ниеншанц, Лифляндия (с Ригой), Эстляндия (с Ревелем - Таллином и Нарвой), юго-западная Карелия (с Кексгольмом) и Выборг.

Мы знаем об этом, и нам труднее прислушиваться к голосу Видекинда, слабо доносящемуся из эпохи, когда шведско-польско-русские войны повторялись с правильностью перемежающейся лихорадки, как заметил по другому поводу В.О. Ключевский. Есть и еще одно искушение, уводящее нас от понимания авторского замысла - это неизбежные попытки читать "Историю десятилетней войны шведов в Московии" как историю русской Смуты.

В 1598 г., не оставив потомства, умер последний прямой представитель династии Рюриковичей - сын Ивана Грозного Федор. Первым выборным царем стал Борис Годунов, которому не пришлось вдосталь насладиться властью: страна стояла над бездной социального и политического кризиса. Голод, восстание Хлопка (1603) и, наконец, появление первого Самозванца (1605) сломили нового монарха. Борис умер, и царская держава пошла по рукам - от юного Федора Годунова - к польскому ставленнику Лжедмитрию I (1605-1606), потом к Василию Шуйскому (1606-1610), к "седьмочисленным" московским боярам, от которых, минуя польского королевича Владислава, власть принимали сменявшие друг друга "Советы всея земли" (1611-1613), а в 1613 г. новым царем был избран Михаил Романов.

Впервые в своей истории Россия была распахнута настежь. Военная история стала разделом истории социальной, что доказали рейды целых повстанческих армий - таких, как войско Ивана Болотникова. Вторжение сил польского короля Сигизмунда III (1609) и враждебные действия шведского корпуса наемников под командованием Якоба Делагарди (1611-1615) дополнили картину террора, запустения, осквернения святынь, сравнимую разве что с потрясениями Батыева нашествия.

Историки предпринимали неоднократные попытки объяснить внутренние причины этой катастрофы и смысл русско-шведских отношений (При этом они обращались и к труду Видекинда. В 1725 г. его вместе с сочинением Петрея приобрел в Швеции В.Н. Татищев (Пекарский П. Новые известия о В.Н. Татищеве // Записки Императорской Академии наук. 1864. Т. 4. Примечания. С. 27; Kuettner J. V.M. Tatiscevs mission i Svеrige 1724-1726 // Lychnos. 1990. S. 147, 1580). Известно, что один экземпляр его был среди книг библиотеки Петра I (Боброва Е.И. Библиотека Петра I. Каталог. Л., 1978. № 1639). Н.М. Карамзин использовал его при работе над "Историей государства Российского", а С. М. Соловьев при написании "Истории России с древнейших времен". Более широко труд Видекинда был использован Д.П. Бутурлиным, И.И. Костомаровым, Г.В. Форстеном, Г.А. Замятиным. "История десятилетней шведской войны в России" послужила важным источником для шведских историков, занимавшихся изучением русско-шведских отношений XVII в. В 1865 г. правнук известного шведского поэта-романтика Эсайса Тегнера Элоф Тегнер опубликовал работу "О союзе России со Швецией при Карле IX" (Tegner El. От Sveriges forbund med Ryssland under konung Karl IX. Lund, 1865), почти целиком построенную на сочинении Видекинда. Широко использовали его Густав Седергрен - автор статьи о планах Густава II Адольфа стать русским царем (Sodergren G. Оm Gustav Adolfs plan att blifva rysk czar. Lund, 1868), и Хельге Альмквист, создавший капитальное исследование о русско-шведских отношениях в 1595-1611 гг. (Almquist H. Sverige och Ryssland 1595-1611. Uppsala, 1907). К нему обращались шведские и финские историки при написании обобщающих работ по истории Швеции, Финляндии и Карелии (У. Далин, Й. Халленберг, А. Кронхольм, М. Шюбергсон, X. Киркинен), а также по истории войн и военного искусства ("Войны Швеции")). В.О. Ключевский и его ученик С.Ф. Платонов создали цельную историографическую концепцию Смуты, видя в ней выражение глубочайших противоречий, разделяющих народные и государственные начала русской истории: "У нас по мере расширения [523] территории вместе с ростом внешней силы народа все более стеснялась его внутренняя свобода, - писал Ключевский, - напряжение народной деятельности глушило все его силы, на расширявшемся, завоеваниями поприще увеличивался размах власти, но уменьшалась подъемная сила народного духа. Внешние успехи новой (то есть XVII столетия. - Авт.) России напоминают полет птицы, которую вихрь несет и подбрасывает не в меру силы ее крыльев" (Ключевский В.О. Сочинения. М.. 1957. Т. 3. С. 8; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. М., 1937.). Российское царство спешило упрочить себя, требуя чрезмерных усилий всего общества, и тогда стали лопаться скрепы социальных связей - потому в Смуту последовательно ввергаются все слои русского общества, причем в том порядке, какой они занимали в общественном устройстве: высшее боярство - средняя аристократия, дворянство, приказные люди - рядовое, провинциальное дворянство (Ключевский В.О. Сочинения. Т. 3. С. 29-50.). Эта схема, как видим, почти исключает влияние на русские события внешних факторов, в том числе русско-польско-шведские конфликты в Смутное время.

В марксистской историографии один из первых опытов объяснения Смуты принадлежит Н.А. Рожкову, для которого начало XVII столетия - очередной этап "дворянской революции". В противовес Рожкову М.Н. Покровский писал о Смуте как о "крестьянской революции" (Покровский М.H. Русская история в самом сжатом очерке. М., 1920. Ч. 1. С. 66.). В 1931 г. И.В. Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом среди событий интересующей нас эпохи выделил "восстание Болотникова", не употребив по отношению к нему слова "революция" и не произнеся слова "Смута" (Сталин И.В. Сочинения. М., 1952. Т. 13. С. 112.). С этого времени термин "Смута" как "буржуазный" и не отражающий сути противоречий начала XVII столетия был исключен из работ историков, а стержнем всех событий 1598-1613 гг. после фундаментальной книги И.И. Смирнова (Смирнов И.И. Восстание Болотникова. 1606-1607. М.; Л., 1951.) стало считаться выступление низов под руководством "холопа" Ивана Болотникова.

В конце 30-х годов, под влиянием антипольских настроений и в преддверии раздела Польши (сентябрь 1939 г.) и войны с Финляндией (декабрь 1939 г. - март 1940 г.), появились исследования, объявлявшие источником многих бед России начала XVII столетия иностранное вмешательство - "польско-шведскую интервенцию" (Генкин Л.Б. Ярославский край и разгром польской интервенции в Московском государстве в начале XVII в. Ярославль, 1939; Савич А.А. Деулинское перемирие 1618 г.: из истории польской интервенции начала XVII в. // Учен. зап. МГПИ им. К. Либкнехта. Сер. История. М., 1939. Вып. 2; Лилеев В. Шведская интервенция XVII в. //Исторический журнал. 1940. № 1.С. 100-110.). Так, вместо прежней схемы Ключевского - Платонова в [524] историографии утвердилась новая, объясняющая беспрецедентные потрясения Смуты социальной борьбой угнетенных, примиренной общенародным выступлением против иностранных интервентов.

Именно в этой историографической парадигме можно было бы рассматривать подготовку комментированного русского перевода "Истории десятилетней войны шведов в России", предпринятую С.А. Аннинским, В.Г. Гейманом, А.И. Васильевым и другими в конце 30-х годов (это издание, дополненное и переработанное, читатель и держит в руках). Однако, в отличие от популярных в тогдашней и в послевоенной (Шаскольский И.П. Шведская интервенция в Карелии в начале XVII в. Петрозаводск. 1950. С. 49. В "Истории Швеции" (М., 1975) действия шведов в России характеризуются как "контринтервенция" (с. 186)) науке идей о "польско-шведской интервенции", издатели книги Видекинда намеревались предложить читателю труд, явно не укладывающийся в узкие рамки официальной историографической схемы.

Среди шведских сочинений о Смуте труд шведского историка Ю. Видекинда "История десятилетней шведской войны в России" занимает особое место. Шведская историография XVI в., отличавшаяся определенной независимостью по отношению к королевской власти, в XVII в. превращается в орудие великодержавной монархическо-лютеранской правительственной пропаганды и из историко-культурных описаний северных народов превращается в жизнеописания шведских королей и их победоносных войн.

В центре внимания официальной шведской историографии эпохи великодержавия XVII в. была военно-политическая история Швеции, ее отношения с ближайшими соседями - Данией, Речью Посполитой и Россией. В этом направлении работали Д.Хейниус, Б. фон Хемниц, Ю.Боклерус, Ю.Мессениус. "Метод этих историографов был довольно простым, - пишет современный шведский исследователь К.Таркиайнен. - Копируя оригинальные источники, они собирали документы по теме, делая короткие заметки на полях. Затем они собирали из этого материала Хронику, соединяя скопированные документы при помощи мостов. Копирование не было очень точным. Документы перерабатывали и форму их изменяли. Иногда историограф сам придумывал речь какому-либо военачальнику или составлял морализующие представления о развитии событий" (Tarkiainen К. Se vanha vainooja. Helsinki, 1986. S. 179.).

Юхан Видекинд, автор жизнеописания шведского короля Густава П Адольфа и первого специального сочинения по истории русско-шведских отношений начала XVII в., родился ок. 1618 г. в семье сельского священника. В 1640 г. он стал студентом Упсальского университета, в 1653 г. получил степень магистра в Оксфордском университете, а в 1655 г. был назначен преподавателем риторики в гимназии Стокгольма. Одновременно он стал архивариусом и библиотекарем у канцлера Эрика Оксеншерны, а затем у его брата Юхана. Работа в богатейшем собрании книг, рукописей и документов увлекла Видекинда и направила его на путь исторического исследования. Он задумал написать большую работу об отношениях между Швецией и Польшей в XVI-XVII вв. Карл Х одобрил его замысел и обещал поддержку, но смерть короля внесла коррективы в планы Видекинда. [525]

По протекции своего нового покровителя канцлера Магнуса Габриеля Делагарди в 1665 г. он был назначен королевским историографом (Историографы, состоявшие на службе у короля, были известны в Швеции уже в XVI в. Должность королевского историографа была учреждена в 1618 г. и сохранялась до 1834 г.). В этом качестве он работал над генеалогическими таблицами членов Рыцарского дома "Lumen chronographicum". В то же время М. Делагарди поручил ему описать военные акции в России своего отца, известного шведского полководца Якоба Делагарди, а от Карла XI от получил задание написать историю шведских королей династии Ваза.

В начале 1670-х годов было опубликовано первое историческое сочинение Видекинда "История десятилетней войны шведов в России". Оно известно в двух изданиях: шведском (Widekindi J. Thet Swenska i Ryssland Tijo ahrs Krigzhistorie. Stocholm, 1671.) и латинском (Widekindi J. Hostoria belli sveco-moscovitici. Holmiae, 1972.). Латинское издание представляет собой сокращенный вариант шведского. По образному выражению К. Таркиайнена, примерно с середины сочинения у читателя создается впечатление, что "автор устал от своей работы и... стремится поскорее добраться до конца" (Tarkiainen K. Op. cit. S. 193.). От двух последних книг (IX и X) в нем сохранилось лишь оглавление. Их содержание составляет главным образом описание переговоров между Россией и Швецией, предшествовавших заключению Столбовского мира. Видекинд подробно описал внешнеполитические дебаты в шведском риксдаге, инструкции, полученные шведскими представителями на переговорах, церемониале, прения сторон, выработку проекта договора и процедуру его ратификации в Стокгольме и Москве.

Разыскания королевского историографа Швеции имели результатом "Историю ... войны", но не войны Швеции с Россией, а соперничества Речи Посполитой и Швеции, когда каждая из стран, меняя союзников, стремилась ослабить другую державу, но, не имея сил бороться сразу с двумя врагами, была готова заключить агрессивный союз с одним из них против другого. Так, война поляков против шведов в зависимости от меняющихся обстоятельств требовала союза Речи Посполитой или Швеции с Россией. В Москве главным врагом Русского государства считали Речь Посполитую и потому предпочитали антипольский союз со Шведской короной, но не упускали случая использовать благоприятную ситуацию для ослабления Швеции: тринадцатилетняя война шведов с Речью Посполитой (1654-1667) на два года была прервана Алексеем Михайловичем затем, чтобы вместе с поляками ударить по шведским войскам (1656-1658) (Вайнштейн О. Русско-шведская война 1655-1660 годов // ВИ. 1947. № 3. С. 53-57; Мальцев А.Н. Россия и Беллоруссия в середине XVII в. М., 1974; Заборовский Л.В. Россия, Речь Посполитая и Швеция в середине XVII в. М., 1981; Кобзарева Е.И. Дипломатическая борьба России за выход к Балтике в 1655-1661 годах. М., 1998; Санин Г.А. Отношения России и Украины с Крымским ханством в середине XVII века. М., 1987.).

Подобным образом и Швеция, втянутая в Кальмарскую войну датским королем Христианом IV (1611-1613), не имела сил бороться с поляками и, нарушив союзнические обязательства по отношению к русским, заключила перемирие с Речью Посполитой на ливонском театре боевых действий и тем самым развязала руки Сигизмунду III. Не было совместных и согласованных шведско-польских выступлений против России: Сигизмунд, всходя на крепостной вал взятого им [526] Смоленска (3 июня 1611 г.), не только стремился утвердить свою династию на троне московских государей, но и не отказывался от претензий на шведский престол (Сын шведского короля Юхана III. Сигизмунд в 1587 г. был избран королем Речи Посполитой, а в 1592 г., после смерти отца, вступил в борьбу с дядей - герцогом Карлом (с 1604г. Карлом IX) - за обладание Швецией и был изгнан оттуда в 1598 г.), а шведский главнокомандующий Якоб Делагарди, захватывая в счет "долга" русских Новгород и другие города на севере России, в любой час мог ожидать королевской депеши, предписывающей повернуть оружие против поляков.

Юхан Видекинд не понимал и не стремился понять внутренних обстоятельств русской Смуты подобно тому, как в Европе предпочитали видеть в социально-религиозной Тридцатилетней войне лишь правильные маневры наемных армий Густава Адольфа и Валленштейна. Но Видекинд и не дает оснований говорить о "польско-шведской интервенции" - в событиях Смуты он в первую очередь видит войну Швеции с Речью Посполитой, развернувшуюся на территории Ливонии и Русского государства (Шведские изгнанники, по Видекинду, замыслили - по наущению иезуитов - "поднять смуту в Московском государстве и раздробить его на части", а затем соединенными силами подавить Швецию. Г.М. Коваленко в идее о том, что Смута была следствием интриг иезуитов, а польское вмешательство в дела России создавало непосредственную угрозу для Швеции, видит один из основных тезисов сочинения Видекинда.). Заботясь о том, чтобы действия шведов в начале XVII в. выглядели как справедливые и "законные" и подбирая материал среди бумаг шестидесятилетней давности, Видекинд решал задачу, условия которой диктовали историографу не столько отдаленные времена, сколько политические споры в современной ему Швеции.

Швеция во времена Видекинда - одна из величайших держав Европы. Помимо земель, населенных шведами (их насчитывалось 900 тысяч человек), ей принадлежали Финляндия с Карельским перешейком, часть центральной Норвегии (с Трондхеймом с 1658 г.). Ее границы проходили по центру Карелии. Шведская Корона владела западными, северо-западными, юго-западными берегами Ладожского озера. В состав королевства входила вся Прибалтика - Лифляндия с Ригой, Дерптом (Юрьевом, Тарту) и Ревелем. Часть Поморья (Восточная Померания с городами Штеттином - Щецином и Висмаром), секуляризованные архиепископство Бремен и епископство Верден, равно как и острова Готланд и Рюген замыкали владения Шведской короны на юге и юго-западе. В ее руках сосредоточились все ключевые позиции на Северном и Балтийском морях, устья важнейших рек на этих морях, проливы, связывавшие Северное и Балтийское моря. Ее соперница Дания и с запада, и с востока, и с севера оказалась окруженной шведскими владениями.

Третью четверть XVII в. по праву можно назвать пиком шведского великодержавия, а Швецию - великой державой Европы. Территория Швеции создавалась в течение более чем столетия. Еще во время Ливонской войны (1558-1581) на самом раннем ее этапе - в 1561 г. при короле Эрике XIV (1560-1581) Швеция стала обладательницей части Ливонии: северные эстонские земли с Ревелем перешли в ее руки. Через два года после этого она вступила в Семилетнюю войну с Данией и Любеком (1560-1570). Основы шведского экспансионистского курса "великой восточной программы" - установление контроля над всей торговлей на Балтике и в Северном Ледовитом океане, захват Новгорода и Пскова, [528] плацдармов на Белом море и Северном Ледовитом океане - заложил еще Юхан III (1580), современник Ивана Грозного. Политику территориального расширения Швеции продолжил Карл IX, развязавший так называемую Кальмарскую войну с Данией из-за норвежского Финмарка (1611-1613), завершившуюся, впрочем, восстановлением статус-кво согласно миру в Кнереде.

После кратковременной личной унии 1592-1599 гг., когда Сигизмунд III Ваза был одновременно и польским и шведским королем, началась борьба Швеции не только против католической реакции (ее несло с собой польское господство в Швеции, ставшей лютеранской еще в 1527-1539 гг.), но и против Речи Посполитой. Швеции сопутствовал успех и в самом начале XVII в. в войне 1600-1611 гг., и в войне 1621-1626 гг., итоги которой закрепило Альтмаркское перемирие 1629 г. Согласно последнему Речь Посполитая теряла часть Лифляндии с Ригой и Дерптом. Приобретения на Северном море Швеции удалось сделать в 1645-1648 гг. во время Тридцатилетней войны, в которой она выступала в качестве члена антигабсбургской коалиции. Успешны были и войны с прежней владычицей морей - Данией в 1643-1645, 1657-1660 гг. Мир 1660 г., заключенный представителями Швеции, Речи Посполитой, Австрии и Бранденбурга в Оливе закрепил права Швеции на ливонские земли.

Территории в Карелии Швеция получила отчасти по Тявзинскому миру 1595 г. (в это время Россия признала все шведские приобретения в Прибалтике и потеряла часть Карелии - до Топ- и Выг-озер), отчасти по Столбовскому миру 1617 г., согласно которому к Швеции отошли Карельский и Ижорский уезды и часть Новгородской земли.

В июле 1655 г. Карл Х объявил войну Речи Посполитой. Шведские войска вторглись в Польшу из Померании и Лифляндии, захватили Варшаву и Краков. Переоценив разрушительные последствия этих ударов и опасаясь чрезмерного усиления Швеции, царь Алексей Михайлович 17 мая 1656 г. начал войну против Карла Х и захватил Динабург и Кукенойс в шведской Лифляндии. В летней кампании 1657 г. Швеция вынуждена была сражаться против Речи Посполитой, Империи, России, Бранденбурга и Дании. Карл Х перевел войска в союзную Шлезвиг-Голштинию, а оттуда напал на датскую Зеландию. В начале 1658 г шведам удалось заключить выгодный мир с датчанами в Роскилле, а вскоре и Валмиесарское перемирие с Россией (Это оказалось предпосылкой быстрого увеличения объемов русско-шведской торговли (Шаскольский И.П. Восстановление русской торговли со шведскими владениями после Валмиесарского перемирия 1658 г.//СКС.1981 Вып. XXVI. С. 61-72)). Вторичный поход Карла Х на Данию завершился Копенгагенским миром 1660 г., затем был подписан Оливский мирный трактат Швеции с Речью Посполитой (утверждены довоенные границы, но польские представители династии Ваза отказались от претензий на шведский престол, а Речь Посполитая признала права Швеции на Лифляндию и Эстляндию). В 1661 г. отношения между Россией и Швецией были укреплены Кардисским миром, в целом возвращающим державы к Столбовскому договору 1617г. (Возгрин В.Е. Россия и Европейские страны в годы Северной войны Л., 1986. С. 32; Lappalainen J.J. Pylkkamen A. Fredstida losningar pa krigstida manskapsbehov: Ryssland och Sverige i mitten ev 1600-talet//Vast moter ost. Norden och Ryssland genom historien. Stockholm, 1996. S. 35-52) Границы России и Швеции, установленные в Смутное время, остались неизменными вплоть до второй половины XVII столетия. [529]

Удовлетворив свои территориальные притязания на Востоке и утвердив свое могущество на Балтике, Швеция стремилась удержать периферийные территории и по возможности избежать военных конфликтов. В этих условиях шведские правящие круги в отношениях с Россией стремились к сохранению status-quo на основе Кардисского мира. Как отметил К. Таркиайнен, труд Видекинда увидел свет в период расцвета шведского великодержавия и "на какое-то время оживил воспоминания о победоносной войне, не потрясая и не будя, а скорее баюкая тщеславие читателя" (Tarkiainen К. Se Vanha Vainooja. S. 193-194.).

Форма политического устройства Шведского королевства напоминала общеевропейский тип сословно-представительной монархии: попытки королей добиться абсолютной власти наталкивались на упорное сопротивление знати и низших сословий. В 1617 г. король Густав Адольф утвердил устав, упорядочивающий работу четырехсословного представительства - риксдага. После гибели короля на поле боя под Лютценом в Саксонии (1632) было установлено регентское правление (1632-1644) во главе с канцлером Акселем Оксеншерной, и в 1634 г. регенты провели в риксдаге regeringsform- форму правления, укрепляющую режим аристократического конституционализма. Отречение от престола королевы Кристины (правила в 1644-1654 гг.) и смерть Карла Х (1654-1660) привели Швецию к так называемому "второму регентству": при малолетнем принце Карле государственные дела решали вдовствующая королева, граф П. Брахе, Г. Бунде и К.Г. Врангель во главе с канцлером Магнусом Делагарди - сыном героя шведско-русских войн начала XVII в. Якоба Делагарди. Под давлением риксдага всевластие регентов было ограничено принятием особого "добавления" (additament) к "форме правления". Впоследствии риксдаг настолько усилился, что при новом короле Карле Х в 1675-1680 гг. ему удалось провести обширное "регентское расследование" (formyndarrafsten) и добиться отставки всесильного Магнуса Делагарди (1679). Столь активное участие в управлении страной всеми четырьмя сословиями при сохранении слабеющей королевской власти и некоторого, хотя и убывающего, влияния аристократии, получило определение "смешанной монархии" (monarchia mixta) (Runeby N. Monarchia mixta. Stokholm. 1962.).

Государственной религией Швеции со времен Вестероской ординации (1527) было объявлено лютеранство (Дементьев Г.А. Введение реформации в Швеции. СПб., 1892.). К середине XVII столетия заметную роль начинают играть и протестанты кальвинистского толка (Nordstrom J. Medeltid och renessans. Stokholm, 1929.). В эпоху религиозных войн протестантизм Швеции активно использовался северными монархами для обоснования справедливости борьбы с католической Речью Посполитой и Священной Римской империей Габсбургов, а также союза с врагами католицизма - православной Россией (Густав Адольф, как объясняли шведские дипломаты, воевал в Германии "за евангелическую и за старую греческую веру") (Поршнев Б.Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М., 1976. С. 388. После смерти Бориса Годунова Карл IX организовал антикатолическую пропаганду в Новгороде (Кобзарева Е.И. Смута. Иностранные интервенции и их последствия {конец XVI - первая половина XVII в.} // История внешней политики России. Конец XV - XVII век {от свержения ордынского ига до Северной войны}. М., 1999. С. 203)). Однако эта [530] исходная ясность конфессиональных позиций по мере разрастания обещевропейского конфликта все меньше препятствовала Швеции воевать на деньги католической Франции или вторгаться в пределы протестантской Дании.

В России XVII столетия было немного охотников объяснять русско-шведские союзы соображениями религиозного характера. Так, в отчете русского посольства 1618 г. в Стокгольм лютеранская служба упсальского епископа описана теми же словами, что и католические мессы: епископ "приклякивал перед королем и перед послы", а потом "чел розсказанье", то есть проповедь. Русских дипломатов заинтересовала не "евангелическая" чистота служения шведской церкви, а содержание епископской проповеди - речь шла о мире с Московией и, как замечали послы, "в ыных словах король и королевич вставали и, падчи, король лежал и плакал с час и болши" (Якубов К. Россия и Швеция в первой половине XVII века // ЧОИДР. 1897. Кн. 3. Отд. 1. С. 49.). Но главные надежды на укрепление русско-шведского союза вселяли в русских дипломатов не клятвы Густава Адольфа на евангелии, а сама логика экономических и политических связей в Северной и Северо-Восточной Европе.

Какой бы из начальных рубежей шведского великодержавия ни принимать - начало ли правления Густава II Адольфа, то есть 1611 год, или Столбовский мир 1617 г., или даже 1561 г., когда Эрику XIV удалось овладеть Северной Эстонией (Кан А.С. Великодержавная Швеция // История Швеции. М., 1974. С. 185.), — очевидно одно: основы его закладывались на востоке Балтийского моря и были тесно связаны со шведско-русскими отношениями. Враждебное отношение к другим народам, ко всему укладу жизни, обычаям, религии, отличавшимся от собственных, было в то время широко распространенным явлением. Враждебность эта усиливалась, когда речь шла о соседних государствах, между которыми существовали нерешенные территориальные вопросы. Это было характерно и для отношений между Русским и Шведским государствами. Противоречия между ними возникли почти одновременно с возникновением их государственности, когда Русь связала свою судьбу с византийской церковью, а Швеция — с римско-католической. Эти противоречия усилились из-за соперничества в освоении пограничных территорий (Tarkiainen К. De ryska "nationalegenskaperna" enligt svensk uppfatning i borjan av 1600-talet. - SSLF. 456. Helsinfors, 1973. S. 19.). Поэтому в XVII в. в Швеции прочно утвердилось мнение о том, что Россия - это сильный, воинственный сосед, которого надо опасаться (Миф о "русской опасности" мог сознательно использоваться различными политическими группировками при обсуждении вопросов, прямо не касавшихся отношений с Россией. Так было, например, во время дебатов между герцогом Карлом и Сигизмундом в конце XVI в.). Но в вопросе о том, какой линии в отношениях с восточным соседом следует придерживаться, мнения не были едины (Tarkiainen К. "Var Gamble Arffiende Ryssen". Uppsala, 1974. S. 13.).

В формировании общественного мнения о России и русских принимали участие различные общественные группы, как внутри, так и вне страны. Это были купцы, дипломаты, переводчики, офицеры и солдаты, побывавшие в России, а также русские купцы, дипломаты, эмигранты и жители пограничных областей. Они распространяли информацию о России в письменной и устной форме. Составить представление о том, что думали о своем восточном соседе народные массы Швеции, весьма затруднительно. Несмотря на то что пограничные инциденты [531] были вполне обычным явлением для жителей порубежных областей, представляется все же вполне вероятным, что их отношение к русским отличалось от официального (Ibid. S. 17.). Об этом, в частности, свидетельствовало такое своеобразное явление, как "пограничное" или "крестьянское" перемирие, периодически заключаемое между порубежными жителями северной России и Финляндии на время военных действий между Россией и Швецией в XVII-XVIII вв. (См.: Беспятых Ю.Н. "Крестьянское перемирие" и пограничная торговля между северными районами России и шведской Финляндии в начале XVIII в. // Скандинавский сборник. T.XXV. Таллин,1986.).

Поскольку в основе официальных шведских представлений о России лежало мнение, будто стержнем ее внешнеполитического курса является территориальная экспансия, то в шведской внешнеполитической доктрине важную роль играл тезис о том, что Швеции нужна буферная зона на востоке. Причем представления об этой буферной зоне менялись в зависимости от конкретной внешнеполитической ситуации. В 1609 г. в качестве такой зоны рассматривались Новгородские земли. В 1611-1613 гг. перспектива утверждения собственного кандидата на русском троне позволяла шведским правящим кругам рассматривать уже все Русское государство как барьер против Речи Посполитой (Tarkiainen К. "Var Gamble Arffiende Russen". S. 24.). После избрания Михаила Романова шведы вновь попытались присоединить Новгородские земли, но, убедившись в бесплодности этих попыток, вынуждены были удовлетвориться Корельским уездом и Ижорской землей.

Главной движущей силой шведской экспансии в этом районе, по мнению крупнейшего шведского специалиста А. Аттманна, были исключительно торговые интересы: "Шведская политика экспансии и ее торговая политика в высшей степени концентрировалась на русском рынке" (Attmann A. Swedish Aspirations and the Russian Market during the XVII-th Century. Goteborg, 1985. P. 5.). Впрочем, часть шведских историков видит причины этой экспансии в стремлении расширить фонд королевских земель, сократившийся в результате многочисленных пожалований дворянству, в заинтересованности этого последнего в новых землях и новых административных должностях (Behre G., Larsson L.-O., Osterberg E. Sveriges historia 1521-1809. Stormaktsdrom och smastatsrealiteter. Stockholm. 1985. S. 67.).

Земельный вопрос занимал особое место в истории Швеции XVII столетия. В Швеции, как впрочем, и в других европейских странах этого времени, главной формой вознаграждения дворянства за военную и административную службу была раздача земель на разных условиях (в вечную собственность, наследственное и временное владение). В результате этого фонд коронных земель быстро таял, и уже в начале XVII в. земельный вопрос встал очень остро. Норчёпингский рецесс риксдага 1604 г. ознаменовал новый этап во внутренней политике. Согласно этому рецессу, запрещалась передача коронных земель в полную собственность частных лиц. И уже тогда назрела необходимость активной внешней политики с целью расширения земельного фонда. Тем же целям, по-видимому, была подчинена и аналогичная политика соседних стран - Речи Посполитой и России. На захваченных каждой из этих стран в XVI-XVII вв. территориях быстро возникало [532] собственное дворянское землевладение. Широкая раздача имений русскими властями на ливонских землях, в частности Южной Эстонии, происходила в период Ливонской войны (Данные Г.А. Новицкого и В.И. Буганова дополнены Н. Ангерманном (Апgеrтann N. Studien zur Livlandpolitik Ivan Groznyjs. Marburg-Lahn. 1972. S. 47-53)). В Смутное время у поляков были имения под Калугой (Петрей П. История о Великом княжестве Московском. М., 1867. С. 15.). Не отставали от них и шведы. Наместник Вазенборга, лифляндский дворянин Ганс Брахель получил огромные владения в Новгородской земле. Дополнительно к прежней даче в 515 четей 10 декабря 1613 г. он получил еще 35 четей в с. Углы Стружинского погоста Шелонской пятины, конфискованные у "изменника" Воинова сына Боранова (Якубов К. Указ. соч. С. 26.). Наряду с ливонцами шведы раздавали земли и русским, поступившим на их службу (Фигаровский В.А. Указ. соч. С. 65; Тимошенкова З.А. Новгородские крестьяне в период шведской интервенции начала XVII в. // Социально-политическая история СССР. М.; Л., 1974. С. 4; Беспятых Ю.Н., Шаскольский И.П. Начало шведского господства в Ижорской земле; Они же. Развитие землевладения в Ижорской земле в XVII в.; Аграрная история северо-запада России XVII века (население, землевладение, землепользование) / Рук. авт. колл. А.Л. Шапиро. Л., 1989. С. 188-192, 193-199.). Среди последних выделяется Федор Аминов, владевший поместьем во Пскове. Шведский наместник в Ивангороде и Пскове в 1618 г., он получил шведское подданство и стал родоначальником одной из наиболее известных шведско-русских фамилий (Саблер Г. Собрание русских памятников, извлеченных из семейного архива графов Делагарди. Юрьев, 1896. № XIV. С. 63-65.). Какие-то пожалования были предоставлены и новгородским купцам, в том числе, вероятно, и Степану Иголкину (Якубов К. Указ. соч. С. 54.). Однако в России не осталось ливонских и тем более шведских выходцев, поскольку, согласно условиям Столбовского договора, захваченные шведами земли возвращались России со всеми их ленами и феодами, и "шведское" землевладение в Новгородской земле было полностью ликвидировано (Возможно, именно поэтому в России начала XVII в. почти не осталось шведских выходцев, тогда как литовскими и польскими она была буквально наводнена после Смутного времени.). Таким образом, "шведская война в России" не способствовала решению земельного вопроса в самой Швеции.

Положение ухудшилось в середине XVII в., отчасти в связи с гигантским увеличением численности шведской армии. Если в 1619 г. небольшая страна держала "под ружьем" 30 тысяч человек, то в 1632 г., во время Тридцатилетней войны, уже 147 тысяч. Сохранялась практика раздач наследственных ленных пожалований и дарений. Одновременно дворянство скупало земли. К 1654-1656 гг. в его руках сосредоточилось около 2/3 обрабатываемых и облагаемых податями земель (пашен и лугов), число дворянских родов увеличилось вдвое, графских - в пять раз. Быстрый темп нобилитации усугублял остроту земельной проблемы. В середине XVII в. представители податных сословий горожан и крестьян поставили вопрос о возвращении дворянских земель в казну, однако не добились своего. Риксрод 1650 г. лишь несколько защитил права крестьян, попавших под власть частных владельцев. В 1655 г. король Карл Х Густав принял решение о "четвертичной редукции" - возвращении дворянством одной четверти земель, полученных им после смерти Густава II Адольфа в 1632 г. Ничтожные результаты этой реформы были сведены на нет во [533] время так называемого регентского правления Магнуса Габриэля Делагарди (1660-1672) при малолетнем короле Карле XI (Кан А.С. Указ. соч. С. 182, 184, 192, 202, 228 и др.; Nilsson S. A. Pa vag mot reduktionen. Stockholm, 1964. S. 19-22 och and; Loit Al. Kampen om feodalrantan. Reduktionen och doman politiken i Estland 1655-1710. Uppsala, 1975.).

В стране продолжались те же самые процессы, которые начались еще в середине столетия: одним из наиболее примечательных был рост новой знати. Если в 1650 г. численность старой и новой знати была равной (по 500 представителей от каждой прослойки), то к началу XVIII в. заметный перевес был на стороне новой (1950 против 550). Темпы нобилитации увеличивались в период войн середины века и в период регентского правления (в 1600-1619 гг. - 11 человек, в 1620-1629 -34, в 1630-1639 - 71, в 1640-1649 - 243, в 1650-1659 - 236, в 1660-1669 - 171, в 1670-1679 гг. - 198) (Elmroth J. For kung och fosterland. Studier i den svenska adeln demografi och offentliga funktioner 1600-1900. Lund, 1981; Troebst St. Debating the Mercantile Background to Early Modern Swedish Empire Building: Michael Roberts versus Arthur Attman // European History Quarterly. V.24. 1994. P.485-506.). Однако дело было не только в простом численном перевесе. Старая знать уступала свои позиции и в управлении страной, и в руководстве войском. Всюду, в особенности на местах, ее теснили новая бюрократия и новое дворянство (Asker Br. Officerarne och svenska samhallet. 1650-1700. Uppsala, 1983. S. 16-17, 35 och and.).

На протяжении всего XVII в. оформились и противостояли друг другу две тенденции внутреннего развития и решения кардинального для страны земельного вопроса - либо путем редукции, либо путем агрессии и захвата новых земель (Nilsson S. A. Reduktionen eller kontribution. Alternativ inom 1600-talets svenska finanspolitik // Nilsson S. A. Op. cit.). Идею редукции защищал ландмаршалк Ю. Юлленшерна. Он добился ее возобновления, и с 1673 по 1680 гг. Короне было возвращено 4389 усадеб с 200 000 далеров ежегодной ренты (Carlsson F.F. Om 1680 ars riksdag. Stockholm, 1860. S. 31.). Последовательным сторонником другой политической линии был Магнус Габриэль Делагарди (Edlund S. Magnus Gabriel De la Gardies utrikespolitiska program 1655 // Lund universitets arsbok. 1955. Lund, 1955.), один из крупнейших землевладельцев Швеции. Унаследовав от отца графство Леке, Магнус Делагради прибавил к нему много новых земель (Шаскольский И.П. Восстановление русской торговли со шведскими владениями в первые годы после Столбовского мира//СКС. 1996. Вып.XI. С. 61-81; Он же Установление прямых торговых отношений со Швецией после Столбовского мира 1617г.// Средние века. Вып. 29. С. 139-158; Revera M. Gods och gard 1650-1680. Magnus Gabriel De la Gardies godsbildning och godsdrift i Vastergottland. Uppsala, 1975.). И расставаться с ними совершенно не был склонен. Противостояние Юлленшерне, а позднее и противоборство с ним кончилось поражением Делагарди. В 1675 г. в период действия комиссии по изучению регентского правления в борьбу магнатов оказался вовлеченным и Видекинд. Последнему это стоило не только карьеры, но в конечном итоге и жизни.

Истоки трагедии Видекинда лежали не только во внутреннем положении Швеции, но и в особенностях шведско-русских отношений конца 60 - начала 70-х годов XVII в. [534]

Россию и Швецию разделяли споры по поводу выхода московских купцов на Балтику. При слабом развитии экономики победа чаще оказывалась не за торговыми людьми, а за командующими армиями. Захватив ливонское и русское побережье Балтийского моря и закрепив свои завоевания Столбовским миром, великодержавная Швеция намеревалась обирать своих соседей и чеканить далеры из свежего балтийского ветра. Швеция получила доступ к дешевому русскому хлебу. Выгоды русской торговли доказал Якоб Делагарди. Взяв у шведской казны в аренду новоприсоединенные земли (Кексгольм и Нотебург), он в 1622 г. отправил в Амстердам - тогдашнюю столицу хлебной торговли в Европе - 100 ластов из Ниена, 200 отправил через Ревель. За 1618-1627 гг. в общей сложности им было продано 112 тысяч бочек из Кексгольма и 36 тысяч бочек из Нотебурга. Прибыль от торговли высококачественным русским хлебом составила 260 000 риксдалеров (Grill Е. Ор. cit. S. 49, 53, 67, 70, 73; Norrman D. Gustaf Adolts politik met Ryssland och Polen under Tuska kriget (1630-1632). Uppsala, 1943. S. 48-51; Hroch M. Handel und Politik im Ostseeraum wahrend des 30-jahrigen Krieges. Praha, 1976. S. 80-92; Bogucka M. Zboze rosyjskie na runku amsterdamskim w pierwszej polowie XVII wieku // Przeglad historyzny. 1962. N 3.). При десятикратной разнице цены на хлеб на русском внутреннем рынке и на амстердамской хлебной бирже размеры прибыли Делагарди не могут удивлять. В годы Тридцатилетней войны и позднее русское правительство, предоставляя товарные субсидии Швеции (в 1628-1633 гг. - на войну против Империи), терпело значительные убытки: лишь за указанные шесть лет "сбавленою ценою с уценкою" "на шведского короля" было куплено больше 327 тысяч четвертей хлеба. При этом убыток русской казны составил более 300 000 рублей, а чистая прибыль Шведской короны от перепродажи хлеба превысила 2 млн. риксдалеров (Поршнев Б.Ф. Тридцатилетняя война. С. 224-226; РШЭО. № 108, 118-119. С. 170. 178-179; ср.: Loit A. Sverige och ostersjohandein under 1600-talet. Stockholm, 1964. S. 308.).

В 1634 г. в шведском риксдаге начались дебаты о необходимости поворота русской торговли из Архангельска в Нарву, под контроль Швеции (Attmann A. The Swedish Aspirations. P. 19.). Особенно серьезно эта проблема обсуждалась с 40-х годов XVII в. Шведы, имевшие несколько преувеличенное представление об объемах архангельской торговли через Белое море, полагали, что она была равной нарвской, балтийской. В 1650 г. Юхан де Родес, с 1647 г. находившийся в Москве при шведском посольстве, расписывал богатства России, которые вывозились из страны через Архангельск - пушнину, воск, кожи и т.д. (Курц Б.Г. Состояние России в 1650-1655 гг. по донесениям Родеса. M., 1915.), и настойчиво повторял мысль о необходимости направить весь этот грузопоток в сторону Балтики с тем, чтобы извлекать из этой торговли дополнительные прибыли (Рухманова Э.Д. Русско-шведская торговля на Балтике в середине XVII в. // СкС. 1957. Т. II.). Кризис архангельской торговли в середине XVII в. ясно, хотя и на короткое время, показал, какую долю составляла торговля через Белое море: оборот балтийских портов вырос в 3-4 раза, а таможенные доходы Швеции - в 4-5 раз (Вайнштейн О.Л. Экономические предпосылки борьбы за Балтийское море и внешняя политика России в середине XVII в, // Учен. зап. ЛГУ. 1951. Сер. Ист. науки. № 18. С. 147.).

Фискально-паразитическая эксплуатация североевропейской торговли (Кан А. С. Указ. соч. С. 188.) была одним из главных источников пополнения шведской казны (Attmann A. The Russian and Polish Markets in International Trade 1500-1650. Goteborg, 1973.). О размерах ее [535] таможенных доходов можно судить на примере г. Риги. Шведская власть после захвата города в 1621 г. ввела дополнительно к старым пошлинам две новые - лиценту и "земскую" пошлину (впоследствии Anlage) (Дорошенко В.В. Торговля и купечество Риги в XVII в. Рига, 1985. С. 280.), 4/5, вернее 81,2% взимавшихся в Риге пошлин (включая акциз и порторий, каждая составляла 2% цены товара) предназначались для шведской казны (Там же. С. 20,280,283.). Общую сумму таможенных доходов установить трудно, однако только порторий в 1632 г. достигал 67 000 рижских марок (Там же. С. 67.). Аналогично рижской развивалась и торговля во всех балтийских портах, через которые экспортировались товары из России и Балтики. Понятен в связи с этим интерес шведских общественных деятелей к русскому рынку.

В 1661 г. Филипп Крузенштерн выступил с новыми проектами развития русской торговли в Ревеле, Нарве и Ниене. Действительно, русский экспорт через эти города несколько увеличивался (Пийримяэ Х.А. Тенденции развития и объем торговли прибалтийских городов в период шведского господства в XVII в. // СкС. 1957. Т. II; Он же. Состав, объем и распределение русского ввоза в 1661-1700 гг. через шведские владения в Прибалтике на примере торговли г. Нарвы // Там же. 1962. Т. V.; Он же. Торговые отношения России со Швецией и другими странами Европы по материалам нарвского ввоза с 1661-1700 гг. // Там же. 1969. Т. VII; Piirimae M. Kaubanduse kusimised vene-rootsi suhtes 1661-1700 a. Tartu, 1961.). Однако направление русского грузопотока на экспорт через ливонские города наталкивалось на целый ряд препятствий. Усложнение условий торговли произошло в 1662-1663 гг. В 1662 г. русская сторона приняла запрет на вывоз льна, пеньки, поташа, юфтей, сала (РШЭО. № 139. С. 206.), а шведская - прутового железа и меди, за исключением казенной (которая, однако, стала облагаться дополнительной пошлиной по 12 любекских ефимков - иоахимсталеров с каждого берковца) (Там же. № 145, С. 216-218 (21-13. X. 1662г.)). В 1663 г. из Швеции запрещено было вывозить ефимки (Там же. № 157. С. 233-234 (20. VI. 1633 г.)) - основное сырье для русского ювелирного и денежного дела (Спасский И.Г. Денежное хозяйство Русского государства в середине XVII в. и реформы 1654-1663 гг. // АЕ за 1959г. M., 1960; Мельникова А.С. Русские монеты от Ивана Грозного до Петра Великого. История русской денежной системы Русского государства с 1533 по 1652 год. M.. 1989.С. 92-109.).

Кроме того, русские товары в ливонских городах взвешивались иными, более тяжелыми гирями, нежели импортные в Россию (последние - гирями по 8 пудов, а русские экспортные - по 10 пудов) (РШЭО. № 157. С. 234 (20. VI. 1663 г.)). Таким образом, четверть всех русских весовых товаров вывозилась неоплаченной. В 1666 г. шведы ввели новую пошлину с импортируемой в Россию "досчатой" меди (по 18 любекских ефимков с каждых 8 пудов) (Там же. № 180. С. 287-289 (20. VI. 1663 г.)). "Из-за обид и неросправ" новгородцы, по утверждениям русских, не ездят в Ригу и Колывань (Таллин) (Там же. № 188. С. 291 (21. VI. 1666г.)). Виной тому не только шведская таможенная политика, но и русская: в Новгороде и Пскове взимались дополнительные проезжие пошлины с тех, кто ездил "за свейский рубеж" (Там же. № 178. С. 287 (после 19. I. 1666 г.)). [536]

В третьей четверти XVII в., как показывают материалы русских и шведских архивов, "архангело-балтийский вопрос", длительное время занимавший умы правителей Швеции, вступил в фазу своего разрешения (Там же.). На протяжении 1661-1700 гг. товарооборот Нарвы вырос более чем в три раза, также увеличивалась торговля и в Ревеле. В русско-европейских связях через ливонские города активно участвовала и знать, и сам царь. В эти города отправляли свои товары Я. Черкасский, Б. Морозов, И. Милославский, А. Ордин-Нащокин, Ф. Ртищев, Ю. Трубецкой и даже патриарх Никон (Пийримяе Х.А. Тенденции развития и объем торговли прибалтийских городов. С. 108.).

Однако один из участников этой торговли, А.Л. Ордин-Нащокин, настроенный пропольски (Галактионов И., Чистякова Е. А.Л. Ордин-Нащокин - русский дипломат XVII в. М., 1961. Они же. Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин // "Око всей великой России". Об истории русской дипломатической службы XVI-XVII веков. М., 1989. С. 108-145.), пытался ограничить деятельность шведов в России и не поддерживал идею перевода русской торговли в шведские порты на Балтике. Тем не менее, в 1665 г. вопреки его желанию в Стокгольм было направлено русское посольство, которое добралось лишь до Новгорода. Вместо переговоров в Стокгольме был продолжен пограничный съезд со шведскими представителями летом 1666 г. (Форстен Г.В. Сношения Швеции и России во второй половине XVII века (1648-1700) // ЖМНП. 1898. № 6. С. 330.) на р. Плюссе, начавшийся еще в 1663 г. На Плюсских переговорах шведы в качестве компенсации за убытки, понесенные ими в войне, требовали передачи им всей Карелии и Лапмарка, отмены царской заповеди на экспорт поташа, кож, льна, конопли, уничтожения десятипроцентной пошлины с товаров, вывозимых из России через балтийские порты (Attmann A. The Svedish Aspirations. P. 29.).

Летом 1666 г. в Плюссе был урегулирован ряд вопросов: об обмене пленными 1617 г., о праве перехода населения из Карелии в Россию, о русско-шведских торговых отношениях. Шведы сохранили право свободной торговли в Москве, Новгороде и Пскове. Пошлины должны были оставаться на прежнем уровне, а русские дворы в Швеции - защищены от притеснения властей.

В 1667 г. между Россией и Речью Посполитой было заключено Андрусовское перемирие, согласно которому узаконивался переход к России Смоленска, Северских городов, Киева, Чернигова. Одновременно 17 мая 1667 г. был принят так называемый Новоторговый устав, отличавшийся ярко выраженным протекционистским характером. Вопреки Плюсскому перемирию он предусматривал взимание пошлин с иностранных, в том числе и шведских, купцов только в иностранной валюте (согласно перемирию допускалась уплата пошлин и русскими деньгами). Это нововведение должно было содействовать притоку в страну серебра, от недостатка которого так давно и сильно страдала русская экономика (Хорошкевич А.Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV-ХV вв. М., 1963.). Новоторговый устав содержал и статьи, направленные прямо против шведского купечества, вернее против русской торговли через принадлежавшие Швеции ливонские города: пошлины с экспортных товаров через балтийские порты должны были быть повышены (в Новгороде и Пскове они достигали 2-6% от [537] стоимости товаров) (Форстен Г.В. Указ. соч. С. 277; Юрасов А.В. Таможенные пошлины во внешней торговле Пскова XVII в. // Древности Пскова. Археология, история, архитектура. К юбилею Инги Константиновны Лабутиной. Псков, 1999. С. 211-218.), а это могло подтолкнуть дальнейшее развитие архангельской торговли.

Введение Новоторгового устава связывается с именем выдающегося русского политического деятеля, главы Посольского и Малороссийского приказов, А.Л. Ордина-Нащокина. Внешнеполитическая концепция этого "русского Ришелье" предусматривала установление добрососедских отношений с Речью Посполитой, мир с которой он считал необходимым для успешного отражения нападений турок, крымских татар и даже казаков. Главного врага России он видел в Швеции.

Переговоры Ордина-Нащокина с прибывшим в Москву в 1667 г. шведским послом А. Эбершельдом шли трудно. Посол поставил те же условия, которые много лет были камнем преткновения на плюсских переговорах - о пленных, архангельской торговле, возмещении военных убытков Швеции. Его протест против введения Новоторгового устава главой русской дипломатии принят не был. 18 мая 1668 г. Эбершельд получил царский ответ, где вместо отказа от введения новых правил торговли содержалось неожиданное для шведов предложение о совместной борьбе с "бусурманами" (Fahlborg В. Sveriges yttre politik 1668-1672. Stockholm. 1961. Т. I. S. 22-36.).

Учитывая новую внешнеэкономическую политику России, шведская королевская казна начала, по-видимому, своеобразный эксперимент в прибалтийских городах, увеличив размер взимавшихся там пошлин. В начале 70-х годов рижские городские власти обратились к королю с жалобой на непомерные пошлины, которые в 1673-1674 гг. достигали 18-25% стоимости экспортируемых из Риги товаров. В предшествующее же время они колебались от 10 до 15% стоимости товаров, правда, с импорта в Ригу были выше (от 15% с соли до 47% с табака). Налицо, говоря словами В.В. Дорошенко, "стремление шведской казны извлечь из таможни как можно больший доход" (Дорошенко В.В. Указ соч. С. 281,282).

В это же время Ордин-Нащокин пытался организовать съезд представителей трех соседних, но отнюдь не дружественных государств в Митаве (Курляндия). Русский дипломат напрасно ожидал своих коллег в Нейштадте. Поляки, занятые выборами нового короля после отказа от трона Яна Казимира, не стремились устанавливать контакты с полномочным представителем одного из претендентов на польский престол. Однако Ордин-Нащокин свалил вину за неявку посланников Речи Посполитой на Эбершельда и потребовал его выезда из России. Эта акция вызвала бурное негодование в Швеции летом и осенью 1668 г. Активно и совершенно серьезно обсуждался вопрос о новой войне с Россией. Горячие головы уже готовы были ее начать. Канцлера Магнуса Делагарди остановила лишь мысль о том, что такая война будет на руку Дании, давнему сопернику Швеции на Балтике и Северном море. Третье сословие устами стокгольмского бюргермейстера Олофа Тегнера категорически высказалась против новой войны (Fuhlborg В. Ор. cit. Т. I. S. 48, 50.). Тогда шведская сторона предприняла еще одну попытку урегулировать ситуацию, [538] возникшую после введения Новоторгового устава. С конца декабря 1668 г. до середины февраля 1669 г, в Москве находился шведский посол Фритц Кронман, но и он ничего не добился. У ландмаршалка Ю. Юлленшерны возникла новая идея: просить о посредничестве англичан, голландцев. Империю, у них же исхлопотать средства для ведения новой войны, если она окажется неизбежной. С миссией установить контакты с Англией отправился в Лондон в декабре 1668 г. Габриэль Оксеншерна. Ему удалось добиться некоторого успеха, и в июне-августе 1669 г. Москву посетил английский посол Питер Вайтц. Однако его деятельность в Москве оказалась безрезультатной: устав изменен не был.

Дипломатическая борьба с Россией разворачивалась на фоне острых политических дебатов внутри страны. Агрессивному по отношению к России курсу Магнуса Делагарди противостоял осторожный и осмотрительный Юхана Юлленшерны, сторонника упрочения внутреннего положения Швеции и противника новых войн, стремившегося к укреплению королевской власти и проведению редукции (Rystad J. Gyllenstierna. Radet och kungamakten: studier i Sveriges inre politik 1660-1680. Lund. 1955). Его поддерживало и третье сословие, как показала борьба в стокгольмском муниципалитете в конце 60 — начале 70-х годов и дебаты в риксроде (Corin С.Fr. Sjalvstyre och kunglig maktpolitik inom Stockholms stadsforvaltning 1668-1697. Stockholm. 1958. S 58, 61, 556.).

Между тем положение России осложнилось. Восстание во главе со Степаном Разиным напомнило шведам о благоприятных для их вмешательства временах Смуты и пробудило надежды на возможность повторения событий и новых побед над соседом и соперником, тем более что для Российского царства исчезли даже иллюзорные перспективы объединения с Речью Посполитой: весной 1671 г. польским королем и великим князем литовским был избран Михаил Вишневецкий.

Однако, как известно, история не повторяется. И вместо решительного вмешательства по просьбе самих же русских в русские дела начались длительные дебаты в риксроде. В ноябре 1670 г. риксрод снова обсуждал вопрос о необходимости любыми средствами изменить условия торговли в России, упрочить отношения с нею не на основе перемирия, но уже на основе мирною договора. Шел сложный теоретический спор, что должно быть идейным обоснованием новой войны с Россией - просто ли "необходимость" или "законная причина" (justicia causae). Четко обозначились различные точки зрения: Магнус Делагарди, как и в 1668 г., стоял за активное вторжение в Россию, полагая, что лучше опередить русских, нежели опоздать с собственным выступлением. Юхан Юлленшерна также был верен себе: он считал, что нет "законной причины" для начала войны. Как и ряд других членов риксрода, он полагал, что в условиях разинского движения Россия снова будет вынуждена просить помощи у Швеции. Некоторые советники призывали к осторожности и выдержке (в том числе Хельмфельд, губернатор Нарвы, столь стабильно поддерживавшей торговые связи с Россией), другие - к различным формам наказания "провинившейся" России (Кл. Роломб) (Fahlborg B. Op. cit. Т. II. S. 9-10.).

10 декабря 1670 г. риксрод вернулся к обсуждению русской проблемы. Снова разгорелась острая дискуссия между Делагарди и Юлленшерной. Последний [540] подчеркивал, что русская сторона по-прежнему соблюдает условия Столбовского мира, что рассчитывать Швеции на успех Разина невозможно, так как это простой казак, который без поддержки Турции или Персии ничего сделать не может, остальное же казачество на стороне царя. По его мнению, неудача войны - а она несомненно обречена на неудачу - раздражит третье сословие. Юлленшерна ставил под сомнение и необходимость первой шведско-русской войны эпохи Смуты, которая вовсе не имела "законной причины", а велась исключительно ради собственных интересов ее участников. (Запомним этот упрек. Он поможет понять и концепцию книги Видекинда в целом и стиль его повествования о доблестях шведского главнокомандующего Якоба Делагарди, отца идейного противника Юлленшерны). Мнение ландмаршалка было поддержано и другими членами риксрода. Т. Курк напомнил, что в казне нет денег для ведения новой войны, Ст. Бьельке утверждал, что новая война заведет Швецию в тупик.

Несмотря на то, что канцлер по-прежнему требовал начать военные действия против России, 20 декабря 1670 г. было принято половинчатое решение: нарвский губернатор Хельмфельд должен был подготовить свои войска и внимательно следить за русскими событиями, то же вменялось делать и Клаусу Тотту в Риге, и Бенгту Горну - в Ревеле. Отправленный в Москву Кристофер Кокк докладывал оттуда, что Разин отступает от Казани и внутреннее положение в России стабилизируется (Fahlborg В. Ор. cit. Т. II. S. 12-15.).

В конце 60-х годов XVII в. Артамон Сергеевич Матвеев возглавил Посольский приказ и стал новым фаворитом русского государя. С возвышением Матвеева круто изменился и внешнеполитический курс страны (Рогожин Н. М. Артамон Сергеевич Матвеев //"Око всей великой России". С. 146-478.). В Швецию был направлен Никлас фон Штаде, который уверял, будто в России все хотят мира со Швецией, в том числе и новый глава Посольского приказа - Матвеев.

13 апреля 1671 г. риксрод вернулся к обсуждению русского вопроса. Сторонником Делагарди выступил его родственник Нильс Брахе, который настаивал на том, что беспорядки в России создают необыкновенно благоприятную обстановку для новой войны с нею. Юлленшерна по-прежнему настаивал на необходимости "законной причины" для начала войны и не видел ее в действиях русской стороны. Он предупреждал, что в случае неудачи Дания и Бранденбург воспользуются удобным случаем для нападения на Швецию. Одновременно обсуждался вопрос о прекращении русской торговли в Архангельске, используя при этом стремление царя к установлению добрососедских отношений со Швецией.

В июле 1671 г. в Стокгольме узнали о поимке Разина и его казни 6 июня 1671 г. Шанс для успешного вмешательства во внутренние дела России исчез. 27 июля 1671 г. в Москву вновь выехал Адольф Эбершельд с целью выяснить положение страны и перспективы русско-шведских отношений. По-видимому, в это время их оценка была уже более трезвой: дополнительная инструкция послу посвящалась вопросу о заключении союзного договора с Россией. Навстречу Эбершельду в Стокгольм ехал Кр. Кох, который еще раз должен был уверить шведскую сторону в дружественных намерениях России (Fahlborg В. Ор. cit. Т. II. S. 20-31.). [541]

И пока капитаны державного корабля пытались развернуть его и предлагали разные курсы будущей шведской политики, королевский историограф Швеции корпел над документами русско-шведской войны 1611-1617 гг. и ломал голову над хитросплетениями законных и незаконных ее причин, вторгаясь в область споров, не утихавших на заседаниях шведского парламента.

Не обладая опытом историописания и литературным талантом (Bring S. E. Bibliografiskt handbok till Sveriges historia. Stockholm, 1936. S. 184.) и подобострастно внимая своим покровителям, Видекинд не всегда мог расслышать то, что шептала ему муза истории. "Десятилетнаяя война шведов" мало походила на обычную для XVII столетия военную операцию и не поддавалась описанию в стиле панегирической биографии монарха, царственным жестом направляющего ход событий. Видекинду предстояло воссоздать один из актов исторической драмы, разыгранной в России выборными царями, самозванцами, иностранными монархами, казачьими отрядами, наемниками-кондотьерами и толпами простонародья.

Прежде всего необходимо было доказать читателю, что "единственное намерение автора" состоит в "готовности излагать совершенную правду" (Впрочем. Н. Анлунд справедливо причислил Видекинда к плеяде "коррумпированных историков" XV11 в. (Ahnlund N. Gustaf II Adolf i 1600-talets svenska historieskrivning. Helsingfors, 1944. S. 82). Знакомством с этим трудом авторы обязаны У. Биргегорд.). Приступая к своему труду, риксисториограф готовился утверждать истину "на основании официальных документов, писем и сообщений участников". В другом месте "Истории" Видекинд счел необходимым дать более полное представление о своих источниках - им названы "архивные акты и документы, а именно: планы, постановления, послания, письма, входящие и исходящие, а также отчеты и все прочее, что оставлено умершими". Однако конкретных сведений о своих источниках историограф не сообщает. Он рассказывает о толстом томе "немецкого протокола" русско-шведских переговоров в Дедерине и Столбове, говорит о занятиях в "библиотеке господина Юхана Шютте", воспитателя и сподвижника молодого короля (именно там хранился собственноручно написанный текст речи Густава II Адольфа 22 января 1616 г. на риксдаге в Гельсингфорсе), знает о прокламациях сторонников прав Сигизмунда Ш на шведский престол, в том числе и прокламациях "в печатном виде", ссылается на сведения, полученные кем-то от фельдмаршала Карла Карлссона Юлленъельма, указывает, что подлинное послание новгородцев Густаву Адольфу хранится в архиве.

По всей вероятности, Видекинд собирался написать историю войны между Швецией и Польшей в середине XVII в., которую он рассматривал как логическое продолжение истории шведской войны в России, подготовившей шведско-польскую войну.

"История десятилетней войны" имеет под собой солидную источниковую базу.

В первой и второй книгах, где Видекинд делает экскурс в историю шведско-русских и шведско-польских отношений предшествующего периода, он пользуется не архивными источниками, а сочинениями П. Петрея (Regni Muscovitici Scriptographia. Thet ar: Een wiss och egenteligen Beskriffning om Rydzland // Stockholm, 1615. О нем см.: Лимонов Ю.А. Реляция Петра Петрея о России начала XVII века. М., 1976; Tarkiainen К. Petrus Petrejus - Sveriges forsta Kremlolog // Stora oredans Ryssland. Petrus Pterejus ogonvittnesskildring fran 1608 / Red. M.A. Sohlman. Stockholm, 1997. S. 43-58.) и польского историка Станислава Кобержицкого (Kobierzicki St. Historia Vladislai Polonia et Sueciae Principis... Dantisci, 1655.). По всей вероятности, ему были известны также [542] распространенные в то время в Швеции сочинения С. Герберштейна, П. Одеборна, А. Поссевино (Tarkiainen К. Vasteuropeiska Rysslandsskildrungar i svenska 1600-tals bibliotek. Studier i Rossica externa // Lychnos. 1969-1970. S. 114-117.). В небольшом отрывке, посвященном Новгороду, он ссылается на Ст. Сарницкого, А. Кранца, Ж. Скалигера, А. Гваньини. Историю русско-шведских отношений в 1609-1618 гг. Видекинд излагает уже на основании преимущественно архивных материалов. В его распоряжении были материалы Государственного архива Швеции и документы Новгородской приказной избы, вывезенные из России Якобом Делагарди. По мнению шведского исследователя К. Таркиайнена, Видекинд встречался с Г. Котошихиным (Tarkiainen К. Se Vanha Vainooja. Helsinki, 1986. S. 167.). Это представляется вполне вероятным, если учитывать, что Котошихин написал свое сочинение по предложению покровительствовавшего Видекинду графа М. Делагарди вскоре после того, как Видекинд был назначен королевским историографом.

Поиски материалов, привлеченных Видекиндом, похожи на расследование дела, место и обстоятельство которого неизвестны (Waden J. Berattande kallor till Calmar-krigets historia. Lund, 1936.). Никто из соотечественников Видекинда до 80-х годов XX в. специально этой темой не занимался. Даже ссылки таких авторитетных исследователей, как X. Альмквист или Ю. Содергрен, дают лишь общую нить, поскольку одни и те же материалы в качестве исходящих, например, для походной канцелярии Делагарди, могли отложиться в качестве входящих в Государственном архиве. Поэтому ограничимся лишь самой общей характеристикой возможных источников Видекинда и начнем с материалов Государственного архива. Именно там с 1665 г. "королевский историограф" имел рабочую комнату, где располагались его помощники - писцы-копиисты. Имена некоторых из них известны. В 1670-1671 гг. ему помогал Юхан Берг, в 1673 г. - Юхан Хварф, в 1674 г. - Эскиль Эребек и Шмедеман (Bennich-Bjorkman B. Forfattaren i ambetet. Studier i function och organisation av fortattarambetet vid svenska hovet och kansliet 1550-1850. Uppsala, 1970. S. 213. N. 3, 229, 232.).

Ко времени Видекинда архив принял законченную структуру, еще в 1618 г. была проведена его реорганизация, выделены фонды регистратуры, королевской канцелярии, канцелярии канцлера. Коллегии внешних сношений, в том числе и с Россией; так называемая Московитика также нашла свое место в Государственном архиве (Norborg L.A. Kallor till Sveriges historia. Stockholm, 1978. S. 11-12; Sodergren G. S. 16.N.25.S. 23. N. 37; Готье Ю.В. Стокгольмский государственный архив. М., 1898. Микрофильмы фонда Московитика хранятся в РГАДА (Микрофильмы Государственных архивов Швеции. Оп. 7)). Именно в этом фонде хранился при Видекинде и поныне находится толстый том "немецкого протокола" Дедеринских и Столбовских переговоров (см. комм. 102, 295), сюда же попали и послания Д. Трубецкого и Д. Мезецкого королю и Делагарди от 18 октября 1613 г. (комм. 475), отчет новгородского боярина Клементьева, перешедшего на сторону шведов (комм. 574). В конце королевской регистратуры в качестве копий собирались и отчеты военачальников , в первую очередь самого Делагарди (комм. 233 и пр.), Эрика Горна (комм. 212, 219), и королевские инструкции (комм. 243). Отчасти эти материалы дублировались и в канцелярии, в особенности, после прихода к власти А. Оксеншерны в 1611 г. Сюда же поступали отчеты Ф. Шединга, П. Нильсона и других (комм. 241, 261, 265). [543]

Весьма значительное пополнение архива приготовил Делагарди, который отдельными частями отправлял материалы своей походной канцелярии в Стокгольм. 012 документах, происходящих именно из этого источника, можно говорить с уверенностью. Впрочем, Видекинд мог пользоваться не подлинными материалами Делагарди, но их копиями в других фондах. Не исключена и другая возможность, что в руках историографа были и оригиналы и копии документов походной канцелярии Делагарди. Вполне допустимо, что с некоторыми бумагами Делагарди Видекинд знакомился из первых рук, то есть был допущен к семейному архиву отца всемогущего канцлера 60-70-х годов (Неизвестно, пользовался ли Видекинд частным архивом графов Делагарди, или к этому времени он был передан в Государственный архив Швеции. И.П.Шаскольский полагает, что архив Я.Делагарди попал в государственное архивохранилище Стокгольма в 80-е или 90-е годы XVII столетия (см.: Шаскольский И.П. Как оказался в Стокгольме Новгородский архив начала XVII в.? // Советские архивы. 1968. № 3. С. 116)).

Перипетии московитской войны 1606-1609 гг. восстановлены на основе донесений различных шведских администраторов - комендантов Нарвы и Выборга - Филиппа Шединга и Арвида Тенессона. Переписка (в копии) их преемников - Самуэля Вильсона, Акселя Рюнинга и нотеборгских и кексгольмских комендантов - попала в фонд канцлера, а обмен посланиями с членами королевской канцелярии (Педером Нильсоном, Эриком Эльфсоном) зафиксирован в королевской канцелярии. Материалы риксдага 1613 г. в Эребро могли быть извлечены из актов риксдага того же архива. Таким образом, в Государственном архиве Видекинд обнаружил обширный комплекс разнообразных материалов.

Большая часть документов, откуда королевский историограф черпал сведения, растворена в тексте его труда, он перелагал, сокращал их, однако некоторые материалы с различной степенью точности скопированы и целиком приведены в "Истории десятилетней войны". Среди них основной комплекс составляют грамоты из походной канцелярии Я. Делагарди, меньшая доля приходится на другие фонды Государственного архива — Московитику и пр. Назовем материалы, полностью без заметных на первый взгляд купюр помещенные в публикуемой "Истории".

1. Письмо А. Заборовского Я. Делагарди от 21 июня 1609 г.

2. Письмо Ст. Жолкевского Я. Делагарди от 29 августа 1610 г.

3. Договор Я. Делагарди с новгородцами 11/15 июля 1611 г. (комм. 329, 330).

4. Послание вождей подмосковного ополчения Д. Трубецкого, И. Заруцкого, П.Ляпунова новгородскому воеводе И.Одоевскому от 23 июня 1611 г. (комм. 347).

5. Послание новгородцев Карлу IX от 27 августа 1611 г. (комм. 348).

6. Письмо Я. Ходкевича Я. Делагарди от 24 марта 1612 г. (комм. 385).

7. Послание новгородцев Густаву Адольфу от 24 апреля 1612 г. (комм. 389).

8. Письмо Сигизмунда III Я. Делагарди от 28 декабря 1612 г.

9. Письмо Густава П Адольфа Я. Делагарди от 2 марта (февраля?) 1612 г. (комм. 426).

10. Письмо А. Гонсевского Я. Делагарди от 20 марта 1612 г.

11. Послание "Совета всея земли" за подписью Д. Трубецкого и Д. Пожарского, созывающее выборных в Москву для избрания царя, неправильно датированное 1 февраля 1613 г. (комм. 442). [544]

12. Письмо Якова I Густаву II Адольфу от 6 января 1613 г.

13. Акт о шведско-польском перемирии, подписанный Густавом II Адольфе 20 июля 1614г.

14. Послание Густава II Адольфа английскому послу от 30 ноября 1615 (комм. 487).

15 Речь Густава II Адольфа на риксдаге в Гельсингфорсе 22 января 1616 г.

16 Охранная грамота русским послам и присяжная английскому послу Томас Смиту (комм 494).

17. Столбовский мирный договор 27 февраля 1617 г. (комм. 624, 630).

18. Ратификационная грамота Густава II Адольфа к Столбовскому договор 1 мая 1617 г.

Выбор этих материалов весьма примечателен: Видекинд стремился документально обосновать безупречную честность Я. Делагарди, оставшегося верны королю несмотря на лестные предложения поляков, а посему поместил ряд обращений польских военачальников и даже короля Сигизмунад III к Делагарди (в приведенном выше списке это № 1,2, 6, 8, 10). Той же цели служило включение полного текста послания к Делагарди Густава Адольфа от 2 марта 1612 (№ 9). Король как бы удостоверял перед читателями Видекинда правоту самовольного героя. Обращение русских к главе шведского войска и королю содержали, по мысли Видекинда, ту же идею о неизбежности решений, которые пpинял Якоб, не получив королевских санкций (это № 4, 5, 7, 11). Наконец, третья группа документов связана со шведско-английскими отношениями, которые Bидекинд высоко ценил - вслед за шведским монархом начала XVII в. (№ 12, 14, 16) и в соответствии с ролью Англии в урегулировании русско-шведских отношений конца 60 - начала 70-х годов. Особую группу составляет Столбовский договор ратификация его шведским королем - венец всей деятельности Делагарди

Две (4, 11) или даже четыре (4, 11, 5, 6) грамоты этого перечня были написаны по-русски, однако Видекинд, по-видимому, не знал русского языка (хотя в Стокгольме уже с 1649 г. обучали русскому) (Tarkiainen К. Venajantulkit ja slavistiikan harrastus Ruotsin valtakunassa vv. 1595-1661 // Historiallinen arkisto. 1969. Т. 64. S. 104.) и обращался к переводам, выполненным Гансом Флерихом. Немец по происхождению, Флерих много лет жил Москве в качестве переводчика у Бориса Годунова, а в 1611 г., когда шведы захватили Кексгольм, где находился и Флерих, поступил на службу к Делагарди (по крайней мере вплоть до 1614 г.). Во всяком случае 19 августа 1614 г. Новгородский архимандрит Киприан письменно одобрил перевод Флерихом Малого катехизиса Мартина Лютера (отредактированный Исааком Торцаковым, он был oпyбликован в Стокгольме Петером фон Селовином в 1628 г.) и советовал продолжить работу, чтобы как следует ознакомить русских с лютеранской верой на основе юридического и литургического устава и евангельских чтений. Делагарди отрекомендовал его А. Оксеншерне, и Флерих поступил в Государственную канцелярию, хотя тогда еще шведского не знал (Ibid S. 48-49. 54-56; Jensen A. Die Anfange der schwedischen Slawistik // Archiv fur slawisch Philologie. 1912. Bd. 33. S. 139; Sjoberg А. Первые печатные издания на русском языке в Швеции (катехизис Лютера и Alfabeticum Rutenorum) // Slavica Lundensia. 1975. V. 3. S. 12-18.). В 10-е годы при Делагарди и Прибалтике было много переводчиков (в "Истории" кроме него упомянуты Арнд [545] Бок, Ганс Бракель, Бенгт Нильссон, Эрик Андерсон, а по другим материалам известны также Андерс Персон, Бернд Нюман, Карл Хенриксон и даже русские - Дмитрий Иванович в 1608-1609 гг. и некий Карп в 1614 г. - не отец ли Г.К. Котошихина?) (Tarkiainen К. Venajantulkit. S. 70. 73-74, 76.), в Государственном архиве Швеции хранились лишь переводы Г. Флериха на немецкий. Русские материалы Видекинда дошли до нас, таким образом, в третьем и четвертом переводе: русский - немецкий - шведский - латынь.

В приемах обращения с источниками Видекинд не отличался от своих современников, как и они, не дорожил особой точностью цитат. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить шведский и латинский тексты письма Густава Адольфа к Делагарди от 2 марта (февраля) 1612 г. — это два разных документа, каждый из которых предлагается читателю как подлинный.

При всем богатстве своих материалов Риксархив не мог полностью обеспечить Видекинда сведениями об этом сложном периоде шведской истории. Историографу пришлось обращаться к библиотекам частных лиц. Выше уже упоминалось о библиотеке Шютте, документированы изыскания Видекинда в архиве графов Брахе (правда, в другой связи: Видекинд восстанавливал их генеалогическое древо). В Скоклостере в архиве графов вплоть до XIX в. хранился и дневник Льва Сапеги (ныне - в Государственном архиве Швеции). Остается неясным, где Видекинд скопировал письмо Эверта Горна брату Г. Горну от 12 декабря 1612 г., - может быть, ему были доступны родовые бумаги Горнов?

Но даже и в этих собраниях Видекинд не всегда находил необходимые ему сведения. Материалов о русско-шведских отношениях до Выборгского договора 1609 г. было явно недостаточно, и, переходя к описанию последующих событий, историограф облегченно вздыхает: "Тут у меня гораздо больше ... сведений, почерпнутых из бумаг тех самых лиц, которые вели эти дела; сопоставляя эти сведения, я могу изложить истину, притом доныне неизвестную". Пробелы были, однако, и в описании осады Пскова в 1615г. Этот пропуск Видекинд объясняет так: "Сведений о том, как дальше протекала эта осада, я не нахожу, так как его величество, к которому обычно направлялись письма и донесения, на этот раз был на месте", - действительно, Густав II Адольф прибыл под Псков 24 июля и оставался там до 17 октября 1614 г., лично руководя войсками и не требуя письменных отчетов у подчиненных. Позднее, в 1675 г., этот пробел в описании королевских военных подвигов не только будет поставлен Видекинду в упрек, но и расценен как одно из проявлений государственной измены (Waden J. Historisk censur under det karolinska envaldet, Kring beslaget pa Johan Widekindis historia om Gustaf II Adolf// Karoligska forbundets arsbok, 1959. Stockholm, 1959. S. 60.).

Об осаде Пскова даже в "Истории Густава Адольфа" Видекинд не обнаружил никаких данных и ограничился пересказом сообщения своего младшего современника Рюдбека. Однако о других сюжетах, связанных с предысторией шведского вмешательства в дела России, и о ней самой сведения он нашел. Так, Петру Петрею, автору "Истории о Великом княжестве Московском" (1615, 1620), он обязан ошибкой относительно Волги, по которой можно доплыть до Архангельска: у него Видекинд заимствовал все описание русского Севера (комм. 370, 376), некоторые биографические данные о Лжедмитрии и др. (комм. 270, 305). Еще больше обязан он знакомству с трудом своего польского предшественника Владислава [546] Кобержицкого. "История Владислава, государя польского и шведского" (1655), написанная гданьским наместником с целью воодушевить соотечественников в борьбе против шведов, стала источником многих сообщений Видекинда. По иронии судьбы сочинение этого сторонника сильной королевской власти в Польше послужило для пополнения сведений в сочинении скрытого противника ее усиления в Швеции. Для оправдания деятельности Делагарди Видекинд, часто ничего не изменяя, приводил рассказы Кобержицкого о битве под Ходынкой, осаде Смоленска в 1609 г., положении в Тушинском лагере и назначении Жолкевского, битве за Белую, внушительной победе под Клушином, штурме Смоленска в 1611 г. (комм. 84, 111, 143, 169,184,214,219,220,226,238,270,276,342,343,377,530).

Чем ярче расписывал Кобержицкий успехи польско-литовского воинства, тем более значительным должен был представляться шведскому читателю труд шведов по спасению России от польского владычества. "У Московии не было надежды на спасение, если бы не вспомогательные шведские силы", - настаивал Видекинд.

Однако кроме описания военных действий Видекинд повторял за Кобержицким, положившим в основу своего труда дневник Жолкевского, оценки выдающихся исторических деятелей. При посредстве Кобержицкого-Видекинда шведский читатель узнавал о доблести Скопина-Шуйского, мужестве и военном даровании Жолкевского, судьбах Лжедмитрия и Заруцкого.

По-видимому, Видекинд с большим пиететом относился к сочинению своего польского предшественника и не решался подвергнуть критической переработке заимствуемые у него фрагменты текста. Для него труд Кобержицкого был почти таким же документом, как и те, которые он переписывал или перелагал сам.

Мысль о первоочередном значении документа в исторических сочинениях XVII столетия внушает позднейшим исследователям иллюзию осознанной научности, родственной ученой критике документа в современной историографии. Между тем документы в "Истории" Видекинда служат не столько источниками исторической истины, сколько "юридическими" доказательствами, демонстрирующими истинность повествования. Подобным образом и в средневековой юриспруденции на страже справедливости стояли свидетельства очевидцев. Обращение к документу как демонстрация истины могло быть подсказано Видекинду опытом всей "социальной физики" XVII столетия (Спекторский Е.В. Проблемы социальной физики в XVII столетии. Варшава, 1910. Т. I; Киев. 1917. Т. II (эту книгу любезно указал авторам A.M. Панченко)), не различающей еще методов историко-государственных и естественных наук. "Знать - это значит познавать явление с помощью демонстрации", - писал Э. Вейгель (Там же. С. 34.), и естествоиспытатели показывали пальцем на движение ртути в стеклянных трубках, а историографы выносили из полутьмы королевских библиотек бумаги, скрепленные бегущим росчерком гусиного пера.

Знание истории предполагало знание причин и социальных законов, малоотличимых от законов естественного мира: "Дела смертных идут так же, как и все остальное в природе, - читаем в "Истории" Видекинда, - великую радость часто сменяет еще большая печаль. Бежит море на берег и покрывает его своими волнами, а вскоре они широкой грядой возвращаются в прежние границы, и снова [547] открывается земля, утонувшая было в морской глубине. Не меньше бушует и мир человеческий, рождая то счастливые, то несчастные, то радостные, то печальные события". Эта картина не предполагает эволюции. История совершается как бы в одном и том же времени, и в ней большее значение начинает играть пространство и опоясывающие его границы. Все виды движения в историческом пространстве как будто подчиняются законам механики, поэтому современник Видекинда Лейбниц полагал (1670), что из истории можно выводить общие теоремы, и сам подавал пример, дедуктивно, приводя примеры из геометрии, доказывая преимущество прав на польский престол не Михаила Вишневецкого, а покровителя Лейбница пфальцграфа Нейбургского (Там же. С. 136.).

Автор "Истории десятилетней войны" не столь последователен. Не скрывая некоторого знакомства с новейшими социальными учениями, он не спешит прикладывать к истории линейку или транспортир, все еще полагая, что сама историческая связь событий обнаруживает их причины, что в исторических трудах логика не может вытеснить генеалогии. Чтобы понять причины тех или иных явлений, - пишет Видекинд, - "стоит потрудиться и рассмотреть события от самого их начала и источника". Государство для Видекинда - то механическая сила, status civilis, проявляющая себя в отношениях с подобными себе государствами, то живое тело, подверженное болезням ("в больном теле государства не осталось как будто ничего здорового"), имеющее свой возраст, подобный человеческому ("речь идет о расширении пределов, безопасности и славе растущего государства"). История, как и повсеместно в гуманистической историографии XVI столетия, продолжающей традицию "Жизнеописаний" Плутарха, оказывается у Видекинда морализацией, "скрижалями" славных имен и деяний, "списками вечности". Заклинания гуманистических богов заставляют автора "Истории десятилетней войны" вспоминать и о том, что "описание личностей составляет одну из задач истории", но новоявленному шведскому Плутарху эта задача оказалась не под силу.

В объяснениях людских поступков Видекинд - не более чем историк провидения (так Лагарп называл Боссюэ). "Намерения людей не всегда совпадают с провидением Божьим, - замечает наш автор, - но даже будучи предупрежден, никто не может отвратить решенного судьбой". Судьба, слепая богиня, предопределяет действия всех героев "Истории" Видекинда: Лжедмитрий, "став слишком самоуверенным, навлек на себя несчастье, соответствовавшее его судьбе", "скипетр московский судьба делила между разными государями". Судьба то принимает обличье безжалостной Эринии ("судьба не переставала поражать несчастных"), то, подобно Янусу, обращает к героям скорбный и счастливый лики попеременно ("судьба уже... явила достаточно убедительные доказательства своего непостоянства и своей изменчивости, когда в разгаре побед позволила несвоевременной жажде возвращения овладеть слабеющими воинами"), что напоминало читателю о гуманистическом символе колеса Фортуны (Кудрявцев О.Ф., Уколова В.И. Представление о фортуне в средние века и в эпоху Возрождения // Взаимосвязь социальных отношений и идеологии в средневековой Европе М., 1983.). Впоследствии именно это колесо смололо последние попытки провиденциального описания истории как шахматной партии с заранее известным итогом. Так, Видекинд, пытаясь точнее [548] совместить раз и навсегда данную теологическую схему с бурлящим морем социального бытия, подрывал основы собственного провиденциализма.

Видекинду знакомы и элементы учения Гуго Гроция о праве и справедливости (Учение Гроция о справедливых и несправедливых войнах достигло Швеции уже к 1635г. (К этому времени относится диссертация Мартина Олая, где само имя Гроция, впрочем, не упоминалось, но оно было названо в 1652 г. в диссертации Форнелия, см.: Gustaffson L. Op. cit. S. 87). В 1657 г. К. Фридлиб (фон Фриденсберг) читал курс о праве войны и мира в соответствии с учением Гроция в Стокгольме, а спустя два года такой же курс был прочитан в Упсальском университете. См.: Losman A. Carl Gustaf Wrangel och Europa. Studier i kulturforbindelser kring en 1600-talsmagna. Stockholm, 1980. S. 161.), которые не противоречат провиденциальному взгляду на историю, ибо источником всякого права является божественная воля. У Видекинда государства, рождающиеся, живущие и умирающие подобно людям, обладают правом на расширение пределов; подданные государства обязаны способствовать этому естественному процессу, исполняя тем самым свой "долг". Видекинд признает и "право завоевания", напоминающее о воинственных выступлениях короля Густава Адольфа (король Густав считал, что для начала войны необходимы "справедливые причины", а далее вступает в силу "право войны"), и пафос книги предшественника Видекинда Петра Петрея (1615, 1620). Впрочем, Петрей опирался не на стройную систему естественного права, а на исторические примеры: "Теперь у шведского короля, - писал Петрей о русско-шведских отношениях 1613 г., - довольно было справедливых причин преследовать оружием русские сословия и области, как справедливо требовала того добрая слава его королевского величества, потому что так же поступали и многие другие знаменитые государи в подобных случаях в прежнее и наше время..." (Петрей П. Указ. соч. С. 314.). И гораздо более искушенный в новейших социальных учениях С. Пуфендорф оправдывал завоевания, если существовали справедливые основания для войн и между победителями и побежденными были заключены договоры, скрепляющие результаты войны (Лучицкий И.В. Очерк развития исторической науки в Швеции // Университетские известия. Киев, 1885. № 4. С. 163-188; Clark G.N. Science and Social Welfare in the Age of Newton. Oxford, 1949; Fleckentein J. O. Die Einheit von Technik, Forschung und Philosophic in der Wissenschaft des Barocks // Technikgeschichte. Dusseldorf, 1965. Bd. 32. N I; Hexter J. The Vision of Politics on the Eve of the Reformation. New York. 1972.).

Образцовая форма государственного устройства для Видекинда - монархия; устами новгородцев он воспевает "золотой век монархии" под властью шведского принца Карла Филиппа.

История, которую пересказывает Видекинд, est magistra vitae. Она поучительна, ибо описываемая риксисториографом десятилетняя война 1608-1617 гг. "вызвала и подготовила" последующую шведско-польскую войну 1655-1660 гг. Если в пределах дозволенного Провидением ход истории определяется действиями государств во главе с монархами, то сама история - это школа князей, как говорил Фридрих II, это "теоретический семинарий, подготовляющий к практике царствования" (Спекторский Е.В. Указ. соч. Т. II. С. 598.).

В руках у Видекинда находились горы подлинных материалов - сотни донесений комендантов шведских гарнизонов, послов, военачальников, королевская переписка и тексты международных договоров. Здесь же можно было отыскать и [549] официальные объяснения событий шведской стороной: письменный ответ на пункты обвинений, пересланных русскими в Нарву королю Густаву Адольфу (ответ был составлен при участии августейшего монарха в 1614-1615 гг.), а также речь Густава Адольфа на риксдаге в Гельсингфорсе 22 января 1616г. Сопоставление официальной шведской концепции "московитской войны" со свидетельствами очевидцев обнаруживало слишком явное несходство, цельная историческая картина начинала двоиться. По описанию военных операций Делагарди выходило, что шведы 17 июля штурмом взяли Новгород, а затем захватили Тихвин и Ладогу, а в 1612 г. - Нотебург, Копорье, Ям, в то время как Густав Адольф, согласно письменному ответу 1614-1615 гг., еще весной 1613 г. "и не думал ни о какой вражде (с русскими - Авт.), будучи уверен, что господствует мир, спокойствие и добрая дружба". Видекинд не посмел устранить это и многие другие противоречия своих источников, составив документы в один хронологический ряд.

Как известно, итоги Ливонской войны XVI в. были подведены русско-шведским Тявзинским миром (1595), по которому России возвращались захваченные Швецией земли на побережье Финского залива с городами Ям, Копорье и Иван-город, однако узаконивался шведский контроль над русской балтийской торговлей: русские купцы могли вести ее лишь в Ревеле и Выборге, находившихся под властью Шведской короны. Российское царство сохранило за собой Ижорскую землю, что открывало путь к иностранной торговле в Ивангороде и на Неве в обход условий Тявзинского договора (Шаскольский И.П. Столбовский мир 1617г. и торговые отношения России со Шведским государством. М.-Л.. 1964. С. 25-27, 213-214.). В самом начале XVII в. Карл IX в качестве компенсации за свою борьбу с врагом России Речью Посполитой претендовал на Кексгольм (Орешек), Нотебург, Ям, Копорье, Ивангород и Колу (а предполагалось и завоевание всей Новгородской земли), чтобы окончательно подчинить себе русскую торговлю на Балтике (Attmann A. The Struggle for Baltic Markets. Powers in Conflict. 1558-1608. Goteborg, 1979. P. 183-184.).

В 1607 г., после принятия в Швеции закона о престолонаследии, отвергшего притязания Сигизмунда III на Шведскую корону (Hermansson A. Karl IX och standerna. Tronfragan och forfattningsutvecklingen 1598-1611. Stockholm, 1962.), польский монарх перешел к активным действиям против России. Пытаясь "замирить" западного соседа, Василий Шуйский 25 июля 1608 г. заключил соглашение с Сигизмундом, по которому польская сторона обязывалась отозвать свои отряды, служившие Лжедмитрию II и сосредоточенные в подмосковном Тушинском лагере. Соглашение это поляками не соблюдалось и, кроме того, не распространялось на "изгнанников" из Речи Посполитой - например, на войска А. Лисовского. Наплыв польских наемников в Тушинский лагерь продолжался. Сторонники Лжедмитрия овладели властью в Ивангороде, Нотебурге, Кексгольме, а позднее, 2 сентября 1608 г., власть Самозванца признал Псков, и Шуйский, понимая шаткость своего положения, вернулся к переговорам с Карлом IX. Если год назад царь Василий высокомерно отказывался от шведской помощи, то теперь он снарядил в Новгород своего племянника князя М.В. Скопина-Шуйского - собрать ратных людей с городов Немецкой украйны и "послати в немцы (к шведам - Авт.) нанимать немецких [550] людей на помочь". 21 августа 1608 г. Василий Шуйский направил послание Карлу IX, предлагающее заключить длительный мир и союз против общих врагов (Acta et commentationes imp. Universitatis Jurieviensis. 1896. P. 13; Almquist H. Sverige och Ryssland. Uppsala, 1907. S. 124, 130 ff.).

28 февраля 1609 г. в Выборге шведскими представителями и посольством от Скопина был заключен договор о направлении в Россию на помощь Шуйскому и против польского ставленника Лжедмитрия II 5 тысяч воинов (3 тысячи пехоты и 2 тысячи конницы) на условиях ежемесячного жалованья в 32 000 рублей. Русская сторона открывала свободный проход войскам и последующим шведским подкреплениям по тракту Копорье - Ям - Ивангород, отказываясь от притязаний на Ливонию и торжественно утверждала все статьи Тявзинского договора 1595 г. (то есть обязательно вести балтийскую торговлю только под контролем Швеции). Выборгский договор не позволял ни одной из держав без согласования с другой стороной заключать мирные договоры с Речью Посполитой. По устному дополнительному соглашению Шуйский обещал передать Швеции Кексгольм (Корелу) с сопредельными землями (Sverges traktater med frammande makter. T. V. D. I. S. 158-160.).

Шведский корпус, составленный в основном из немцев, финнов, французов, голландцев, во главе с Якобом Делагарди не сумел сходу взять Копорье и прибыл к Новгороду 14 апреля 1609 г., где Скопин-Шуйский подтвердил Выборгский договор (Ibid. S. 179-180.). Надеясь на выполнение условий этого договора и действуя в союзе с войсками Скопина, шведы отбили у врагов Шуйского Старую Русу, склонили к покорности Торопец и изгнали тушинцев из Торжка и Твери. В августе 1609 г. Сигизмунд III, воспользовавшись, среди прочих предлогов, обращением русских за помощью к королю Карлу, объявил Шуйскому войну и осадил Смоленск. Союзные русско-шведские войска взяли Калязин, Переславль и заняли Александровскую слободу. 17 декабря было заключено новое соглашение об оплате дополнительных военных услуг Швеции: кроме давно обещанного Кексгольма, правительство Шуйского сулило Карлу IX новые города и земли (Sverges traktater. V. V. S. 189-190.). Сам король рассчитывал на уступку русскими Нотебурга, Ивангорода и Колы. 11 января 1610г. Делагарди и Скопин разбили Яна Сапегу, осаждавшего Троице-Сергиев монастырь. Так, к февралю-марту 1610 г. окончилась крахом блокада Москвы, предпринятая войсками второго Самозванца. Началось разложение Тушинского лагеря. 4 февраля послам тушинцев, искавшим союза с Речью Посполитой, Сигизмунд III вручил "статейный лист", объявляющий русским великим князем польского королевича Владислава.

12 марта 1610 г. в сопровождении Скопина Делагарди с саблей в ножнах (исключение из правил, означавшее доверие и особую честь) был введен к Шуйскому и ручался за будущее усердие на русской службе. Триумф молодого Скопина вызвал зависть родственников, и 23 апреля полководец умер, выпив отравленного вина на семейном пиру. Теперь Делагарди предстояло драться с поляками в союзе с теми, кого молва обвиняла в убийстве Скопина - князем Дмитрием Ивановичем Шуйским. 24 июня 1610г. под Клушиным поляки под командованием Станислава Жолкевского разбили русские и шведские войска. Дмитрий Шуйский [551] бежал в Можайск, а тающему на глазах отряду Делагарди (многие наемники предпочли перейти на службу к Жолкевскому) поляки позволили отступать к Торжку. 17 июля Василий Шуйский, которым судьба играла, "яко детищем", был сведен с престола и пострижен в монахи. Перемена власти в Москве аннулировала предшествующие русско-шведские договоры, поэтому Делагарди решил сам заплатить себе и, не дожидаясь инструкций короля, осадил Кексгольм и Ивангород и взял Ладогу. Под давлением Жолкевского в сентябре 1610 г. временное московское правительство - так называемая Семибоярщина - признала права Владислава на московское великое княжение, но вскоре стало известно, что сам Сигизмунд претендует на трон, занятый его сыном. Еще один охотник на это место - второй Самозванец (так называемый Вор) был убит 11 декабря 1610 г.

Шведы понимали, что Сигизмунд не станет платить им за их военные услуги русским по Выборгскому договору. И теперь Карл IX искал не только компенсации (30 октября 1610г. русским делегатам был обещан мир со Швецией лишь на условии передачи королю Кексгольма, Ивангорода, Яма, Копорья, Нотебурга, Гдова и Колы (Attmann A. The Struggle for Baltic market. P. 188; Almquist H. Op. cit. S. 212. На Гдов шведы предъявляли претензии только в это время.)), но и намеревался противостоять польским династическим планам. А это означало войну.

Весеннюю кампанию 1611 г. шведы начали взятием Кексгольма (2 марта). Планы Шведской короны несколько спутало появление нового - третьего - Самозванца, которому немедленно присягнули Псков, Гдов, Ям и Копорье. 13 июня Сигизмунду удалось, наконец, штурмом взять Смоленск. С начала июня 1611 г. Делагарди вел безуспешные переговоры с новгородцами и, не преуспев на малознакомом ему дипломатическом поприще, предпочел пустить в ход более привычные средства, захватив Новгород 17 июля 1611 г. Указанная мера добавила новгородцам сговорчивости, и, не дожидаясь королевских инструкций, Делагарди заключил с побежденными договор. Новгородцы согласились присоединиться к Швеции "не яко порабощенные, но яко особное государство, яко же Литовское Польскому" (речь идет об унии 1569 г., провозгласившей создание Речи Посполитой). Великий Новгород выразил желание принять на царство одного из двух сыновей Карла IX - Густава Адольфа или Карла Филиппа - и выражал надежду, что шведского принца в роли великого князя признают и другие города России. Во изменение Тявзинского мира 1595 г. и по условиям Выборгского договора Кексгольм должен был навсегда перейти под власть Шведской Короны.

Окрестные города не спешили признавать своим государем шведского принца и ждали известий из Москвы. В Москве - в Кремле, в Белом и Китай городе - засели поляки А. Гонсевского, а вокруг - от устья Яузы до Тверских ворот - расположились казачьи таборы И. Заруцкого и А. Просовецкого и ополченцы А. Ляпунова и Д. Трубецкого. Уже к 11 апреля в стане Ляпунова образовалось земское правительство - "Совет всея земли". Вероятно, некоторые из вождей ополчения в июне 1611 г. под влиянием известий о переговорах Делагарди с новгородцами начали склоняться к признанию шведского принца, однако к августу Первое ополчение распалось, большая часть страны по-прежнему не признавала польской власти, и вопрос об избрании русского царя остался открытым. [552]

Делагарди перешел в наступление. Эверт Горн осадил Псков, но не достиг цели. Шведам сдались Тихвин и Ладога. События разворачивались все быстрее. Датские войска захватили шведский замок Эльфсборг и началась Кальмарская война Швеции с Данией за норвежский Финмарк. 9 октября 1611 г. умер Карл IX, и в ноябре на престол вступил его старший сын Густав Адольф. Поддерживать огонь сразу в трех очагах войны одной Швеции было не под силу, однако договориться с русскими не удавалось: мешала затеянная Делагарди интрига с выборами на Московское царство шведского принца. Не могли шведы прямо обращаться и к Сигизмунду, ибо тот упорно называл себя шведским королем. Шведский риксдаг воспользовался единственной лазейкой: осенью 1611 г. ревельский комендант Андерс Ларссон заключил перемирие с польским главнокомандующим Яном Ходкевичем. Так началось длительное (до 1621 г.), не раз возобновляемое соглашениями командующих затишье в шведско-польской войне в Ливонии.

Освободившиеся силы шведов осадой принудили сдаться Нотеборг, а затем Копорье (18 июня 1612 г.), Гдов и Ивангород (13 декабря 1612 г.). В конце 1612 - начале 1613 г. шведско-датская Кальмарская война завершилась Кнередским мирным договором, и у Густава Адольфа появилась возможность попытать счастья в России. Делагарди посылал в Стокгольм письмо за письмом, надеясь ускорить прибытие в Новгород принца Карла Филиппа, однако риксрод, не уверенный в успехе этого дела, медлил и обещал подготовить отъезд будущего великого князя к началу 1613 г. Прошедший 1612-й год в России не оставил никаких надежд тем, кто придерживался тактики выжидания. С новой силой поднялась социальная буря, опрокинувшая планы шведского короля. В октябре 1612 г. в Нижнем Новгороде было образовано второе земское правительство, а 22 октября 1612 г. объединенное ополчение К. Минина и Д. Пожарского выбило поляков и русских изменников из Китай-города, а 26 октября в руки "Совета всея земли" перешел и московский Кремль. 7 февраля 1613г. земское правительство, рассуждая о кандидатах на русский престол, остановило свой выбор на Михаиле Романове, и 21 февраля он был провозглашен царем.

А в Стокгольме все еще ждали более подходящего момента для дальнего путешествия Карла Филиппа в Россию, будто бы страшась опасной дороги сквозь снежные бури и по неспокойному весеннему морю. Узнав об избрании на царство Михаила, отказались повиноваться шведам Гдов и Тихвин. И лишь после этих известий 9 июля 1613 г. Карл Филипп со свитой прибыл в Выборг, где в августе-сентябре новгородское посольство вело переговоры со шведской стороной, после которых план воцарения Карла Филиппа был окончательно оставлен, и дипломатические проекты сменились военными. Густав Адольф готовился к отторжению всей Новгородской земли и Пскова.

Еще в начале августа шведы приступили к осаде мятежного Тихвина, а 18 августа - Гдова, но осенью, ничего не добившись, отступили. 15 января 1614 г. в Выборге Карл Филипп официально объявил русским представителям о своем нежелании быть царем не только всей Московии, но и Новгородской земли.

Постепенное укрепление центральной власти в Москве затрудняло положение шведов в захваченных ими районах. 16 июня 1614 г. Густав Адольф прибыл в Нарву, чтобы самолично руководить летней кампанией. 16 сентября из лагеря Эверта Горна король наблюдал за капитуляцией Гдова и готов был начать переговоры с русскими на условиях отделения от России Новгорода и выплаты [553] огромной контрибуции, в залог которой Шведская корона хотела получить Псков. В Москве не спешили принимать предложение Густава, и король отбыл в Швецию. Он вновь появился в Нарве в начале июля 1615 г. и 24 июля приступил к псковской осаде, которую шведам пришлось прекратить 17 октября. В стычке под стенами города был убит фельдмаршал Эверт Горн.

Переговоры между Россией и Швецией начались в ноябре 1615 г. в Дедерине и тянулись до 22 февраля 1616 г. Договора заключить не удалось, и в сентябре 1616 г. переговоры возобновились и при посредничестве голландцев и англичан увенчались подписанием Столбовского мира 23 февраля 1617 г.

По Столбовскому договору Швеция возвращала России Новгород, Старую Русу, Порхов, Ладогу и Гдов с уездами, а также Сумерскую волость. В руках шведов оставались Ивангород, Ям, Копорье, Нотебург и Кексгольм; русское правительство обязывалось выплатить Шведской короне контрибуцию в 20 000 рублей серебром. Кроме того. Российское царство гарантировало торговые привилегии шведским купцам.

"Руководство" для будущего историка "десятилетней войны шведов в России" еще до Столбовского мира было подготовлено самим королем Густавом Адольфом. Шведский монарх дважды изложил собственное представление о событиях в России. Первый краткий исторический обзор составлен не позднее октября 1615г. в ответ на пункты обвинений, пересланных русской стороной в Нарву в июле-августе 1614 г. Этот обзор создавался с конкретной дипломатической целью - опрокинуть доводы русских на дедеринских переговорах 1615г. Густав Адольф настаивал на том, что действия шведской стороны были продиктованы благородными побуждениями соседской взаимопомощи и вплоть до лета 1613 г. не выходили за рамки, предпринятые Выборгским договором, тогда как русская сторона не выполнила обещания передать Шведской Короне Кексгольм. Военные операции шведов в 1611-1612 гг. (захват злополучного Кексгольма, Новгорода, других городов), по мнению короля, не означали объявления войны России. Их правовая основа - обещания Шуйского и воля новгородцев, будто бы горевших желанием служить шведскому принцу. Неудача в переговорах с делегацией Новгорода в 1613 г. квалифицировалась Густавом Адольфом как "измена" новгородцев и оскорбление, нанесенное Карлу Филиппу. Теперь, как казалось северному монарху, он имел полное право искать "удовлетворения", то есть рассуждал не как глава могучей державы, а как дуэлянт-бретер. Впрочем, он оставлял возможность и для предотвращения кровопролития: достаточно было "новому кандидату в великие князья (избранному на царство два года назад Михаилу Романову. - Авт.) и русским чинам ... провозгласить его королевское величество своим настоящим владыкой, господином и великим князем", и сердце монарха смягчится.

Безуспешные попытки взять Псков летом 1615 г. и явное нежелание риксдага голосовать за продолжение войны отразились на представлениях Густава Адольфа об истории русско-шведских отношений. В речи, произнесенной 22 января 1616 г. перед риксдагом в Гельсингфорсе, король напомнил забывчивым депутатам, что власть "монаха польского короля" в России (Лжедмитрия I. - Лет ) представляла опасность для Швеции. Первый этап шведского вмешательства в русские дела мотивировался теми же причинами, что и борьба Карла IX с Сигизмундом III - необходимостью "справедливой обороны". По убеждению короля, во взятии Новгорода шведское командование не преследовало стратегических [554] целей: Делагарди штурмовал крепость исключительно по причине "страшного голода" в войсках. После взятия Кексгольма как компенсации за военные расходы действия на севере России предпринимались в целях "обороны границ", так как русские избрали великим князем польского королевича Владислава. В дополнение к перечисленным объяснениям Густав Адольф повторил известный тезис о начале непосредственных военных действий лишь в 1613 г. (ибо "русские ... потеряли всякое представление о порядке и правах народов" - например, "напали на шведские оккупационные гарнизоны Тихвина и Гдова").

Разумеется, эти заявления короля очень отдаленно напоминали о действительных событиях 1608-1615 гг., а объяснения Густавом Адольфом причин войны были сформулированы на архаичном для 60-х годов XVII в. политическом языке (современники Видекинда уже неплохо разбирались в тонкостях естественного права, а король Густав порой опирался еще на "право войны"), однако анализу этих противоречий придворный историограф предпочел простое переложение источников.

"История" Видекинда - причудливое соединение дипломатической переписки и военных сводок, заверений о мире, заглушаемых громом крепостных пушек. Шведские полководцы видели в русской Смуте прежде всего аристократический заговор, подобный польскому "рокоту", осложняемый династическими кознями Сигизмунда, - именно так смотрит на Смуту и Видекинд. У него не могло быть собственного мнения о внутренних событиях в России: королевский историограф не пересекал ее границ, не знал, кто такие русские "бояре", а Северную Двину называл Волгой, но не той, "что впадает в Каспийское море", а той, "что течет на север к Архангельску и впадает в Белое море". Однако пробелы в историко-географическом образовании не мешали Видекинду с уважением относиться к соседнему государству. Если в книге Петра Петрея "История о великом княжестве Московском" (1615, 1620) русские все еще напоминают памфлетных персонажей из европейских листков времен Ливонской войны 1558-1581 гг. ("русские днем и ночью думают и ломают голову, какими бы новыми способами мучить людей: вешать или варить или же жарить их?" (Петрей П. Указ. соч. С. 87.)), а тема книги Петрея - "смирение всякой неправедной власти" (Сирах Гл. 10. Ст. 8) (Там же. С. VII.), то Видекинд при сравнении русских со шведами ограничивается констатацией "несходства двух народов по характеру", но в своей "Хронологии" помещает русских рядом с античными греками и римлянами, а о великом князе Московии пишет то как о "выгодном союзнике", а то как о "серьезном враге". Трудности политического маневрирования между крайними состояниями - враждой и союзом с Россией - не раз вызывали у шведов сетования по поводу "вероломства русских" (и даже в латинском тексте "Истории", в целом отражающем более благожелательное отношение к России, к рассуждениям о неверности русских данному слову добавлено: "и поныне"), но и это общее место в рассуждениях о русско-шведских отношениях не препятствовало Видекинду признавать отменную храбрость московитов, как, например, при описании разгрома Ружинского и Сапеги под Александровой слободой в октябре 1609 г. Разница между Петреем и Видекиндом та, что первый видел в России объект агрессии, а второй - торгового контрагента и военного союзника, которого нужно уметь привлечь на свою сторону. [555]

Главными врагами Швеции Видекинд, учитывая опыт шведской правительственной пропаганды в эпоху Тридцатилетней войны (1618-1648), называет римского папу, императора Священной Римской империи и иезуитов. Филиппики против комплота католических сил заключали и прозрачные для современников намеки на сближение шведской королевы Кристины с испанцами-иезуитами, обратившими ее в католичество при содействии испанского посла в Стокгольме дона Антонио Пименталь де Прадо. Покровителем королевы после ее отречения от трона стал испанский король Филипп IV (Callmer Chr. Konigin Christina, ihre Bibliothekare und ihre Handschriften: Beitrage zur europaischen Bibliotheksgeschichte. Stockholm, 1977. S. 24.).

Антииспанские выпады Видекинда - это не только результат политического противоборства Швеции с Габсбургской империей и ее союзниками, но и ответ на аналогичные высказывания в испанской литературе и публицистике, в особенности после Тридцатилетней войны, когда в Испании хорошо узнали о народе, защищавшем "лютеранскую ересь". В глазах испанцев XVII в. Густав II Адольф - грозный враг, ненавидимый, но благородный и достойный уважения военачальник. Этот "северный лев" протестантов, спаситель христианской церкви от ига Рима и восстановитель ее чистоты (таким он представлялся самим шведам) для испанцев - "монстр из Стокгольма", "шведский тиран", "северный дикарь", новый Аттила, одновременно Аларих и Тотила нового времени, с помощью которого антихрист пытается погубить мир (Claveria C. Estudios Hispano-suecos. Granada, 1954. P. 104.). По сравнению с определениями испанских писателей антипапистские и антииспанские выпады Видекинда кажутся вполне умеренными. Причиной тому, может быть, не столько личная позиция Видекинда, сколько слабость шведско-испанских контактов его времени, и незначительная роль Испании в антишведской коалиции, складывающейся в конце 60 - начале 70-х годов XVII в.

Вслед за польским историком Ст. Кобержицким Видекинд повторяет известные слова о том, что "деньги - это нерв войны". Не пропустил автор и еще одно обстоятельство, обнаруживающее немалое влияние на боеспособность армий - например, он своими словами передает послание Делагарди королю о том, "какое укрепляющее действие оказало бы на наше войско, если бы в вознаграждение за службу король дал коннице земельные феоды (поместья. - Авт.) вместо денежного жалованья; отнимать же у них землю ... было бы столь же опасно для короля, как обламывать украшения со своей короны" (в оригинале послания Делагарди читалось, вероятно, так, как в шведском издании: утрата поместий "принесет величайший, какой только может быть, вред"). Приведенные слова Видекинда, как и многие другие его пристрастные упоминания о раздаче земель в поместья за военную службу, выдают в риксисториографе последовательного сторонника развития феодального дворянского землевладения и противника редукции.

Если мы вспомним, что войны XVII столетия - это войны наемных армий, стоивших государствам чрезвычайно дорого (например, для Швеции содержание армии обходилось едва ли не в четверть национального дохода), то станет понятна обеспокоенность дворянства и бюргерства аннексионистскими планами королей. Захват новых земель требовал опустошительных войн; покоренное [556] население, не выдержав испытаний ратного времени, разбегалось - не с кого было собирать налоги (В течение всего XVII в. Карелию покидало большое число местных жителей, переселявшихся в Россию. Причины бегства из Ингрии и Карелы финские историки, в частности Ю.Т. Лаппалайнен, видят лишь в религиозной политике шведов, насильственно обращавших жителей в лютеранство. Конечно, религиозный гнет был весьма обременителен, в особенности в наиболее плотно заселенных районах Сортавалы и Куркйоки на северном побережье Ладоги, где 50-80% жителей было православных. По мнению Ю.Т. Лаппалайнена, в 1656-1658 гг. к этому добавилось разорение в результате увеличения налогов. В свете данных Е. Грилля о деятельности Я. Делагарди можно думать, что рост налогов происходил в течение 20-60-х годов и был одной из важных причин бегства населения в Россию (Голицын Н.В. К истории русско-шведских отношений и населения пограничных со Швецией областей (1634-1648). М., 1903; Lappalainen J.T. Kaarle v Kustaan venajansota v. 1656-1658 suomen suunnalla. "Raikka, haikka ja ruptuuri". Juvaskyla, 1972. S. 340, 341,350)). Наемные армии, измученные бескормицей и развращенные вседозволенностью, в любую минуту готовы были разбрестись в поисках новой добычи. Затраты, необходимые для формального присоединения чужих земель, не шли ни в какое сравнение с разорительными мероприятиями по организации их обороны (строительство крепостей, содержание гарнизонов). Однако, если на эту землю не возвращалось коренное население, то доходы в местную казну могли поступать лишь из Стокгольма, но в таком случае риксдаг не видел целесообразности в истощении национальных средств для охраны пустынных берегов Ингерманландии.

В риксдаге начала 70-х годов XVII в. обсуждение вопросов войны и мира проходило на фоне ухудшающегося финансового положения страны, - чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть записи страстных речей Кл. Роломба, К. Курка и Ю. Юлленшерны (Waden J. Johan Widekindes hogforraderi. En episod under maktkampen i Sverige 1675 // Karolinska forbundets arsbok, 1952. Stockholm, 1952.). Уже в начале 60-х годов государственный долг Швеции составлял 10,5 миллионов далеров при годовых доходах казны в 4 миллиона (Behre G., Larsson L.-O., Osterberg Е. Op. cit. S. 95.). За время регентства Магнуса Делагарди положение улучшилось не намного. Когда в 1672 г. он добился получения займа от Франции, долг достигал полутора миллионов риксдалеров, то есть 37 тонн серебра. Неслучайно на риксроде 1674-1675 гг. Делагарди спрашивали не только о мире с Англией, позиции Франции, отношениях с Данией и Ганновером, но прежде всего о шведских долгах Франции и способах, которые канцлер мог предложить для их погашения (Svenska riksradets protokoll, utg...av L. Thanner och Chr. Danielson. I. 1674-1675. Stockholm, 1975. S. 40, 112, 114, 149, 19-20.).

И если Петрей в 1620 г. оставался равнодушен к проблемам финансирования войны, то Видекинд не скрывает от читателя недовольства сословий воинственными выступлениями Густава Адольфа: "И вот в простом народе зародилось смущение или как бы смутное подозрение, что его королевское величество стремится захватить чужие земли, чтобы расширить свои владения..."; "многие из представителей сословий стали высказывать ненадлежащие мысли вроде того, что русская война якобы ведется более из жадности к чужой земле, чем по необходимости..." Этим прагматичным бюргерским сомнениям относительно святого для национальной гордости дела войны Видекинд противопоставляет патриотические речи шведских послов, утверждавших в 1616 г., что "его величество [557] (Густав Адольф. - Авт.) стремится не столько получить деньги, сколько увеличить свою славу, расширив границы государства". "Поэтому, - продолжали послы, -пусть великий князь (Михаил Федорович. - Авт.) оставит деньги для себя, а вместо этого уступит часть Гдовского уезда..."

Спор короля и сословий 1614-1616 гг., заглушенный бряцанием оружия в канун Тридцатилетней войны, Видекинд вновь выводит на страницы своего труда, косвенно напоминая и о лихорадочных попытках шведской казны занять деньги для наступления на Речь Посполитую в 1654-1655 гг. у генерал-губернатора Бремена - Вардена Г.Хр. фон Кенигсмарка, у коммерстрата М.А. Лейоншельда под заклад ему доходов от медных рудников и морской пошлины, или выручить необходимые средства от продажи годовой добычи шведской меди во Франции (Landberg H. Statsfinans och kungamakt Karl X Gustav infoer Polska knget. Knstianstadt, 1969.).

Перебои с финансированием войны Видекинд считает главной причиной неудач шведской армии в 1610-1615 гг., в том числе и неутихающих бунтов в корпусе Делагарди. Не получая жалованья, роты кондотьеров в полном составе переходили служить полякам, а наступающая под шведским знаменем пехота порой "готова была проломить голову" шведской коннице, как это было при осаде Гдова в 1614 г

Расстроенное денежное хозяйство Швеции было наглядным пособием для историографа, живописующего хаос и мародерство наемных войск. Но тем ярче на этом фоне сверкала "молния войны" - так в латинском тексте Юхан Видекинд называет Якоба Делагарди. Его герой - подлинный рыцарь без страха и упрека, такой, каким ему и положено быть в литературе европейского барокко XVII столетия (Magendie M. La politesse mondaine et les theories do l'honnetete en France au XVII siecle. Paris, 1925; Mueller G. Hoefische Kultur der Barockzeit. Halle, 1929.). Делагарди на войне "выполнял все, чего от него требовал долг". "Забывая, что он предводитель", Делагарди "бросается в общие для всех опасности". "Замечательный героизм" полководца позволяет Видекинду торжественно именовать его "гордостью короля". Однако король Густав Адольф почему-то куда больше гордился фельдмаршалом Эвертом Горном и 28 мая 1613г. пытался отозвать Делагарди из России, передав командование своему любимцу. В начале 70-х годов XVII в. шведы вслух толковали о том, что предшествующие войны велись не в национальных интересах, а в интересах отдельных лиц (Fahlhorg B. Op. cit. Т. II. S. 13.). Острие этого обвинения было направлено и против славных подвигов Якоба Делагарди. И не случайно. Должник стокгольмских бюргеров за время своего польского плена (1601-1606) и голландской военной службы под руководством Морица Оранского (Grill E. Jacob de la Gardie. Affaersmannen och politikern 1608-1636 Goteborg, 1949. S. 16.), он, едва появившись в Новгороде в середине апреля - начале мая 1609 г., смог отправить в Або и Выборг свыше 1000 соболей, из коих только 2 сорока (то есть 80 штук) были подарком Василия Шуйского. В 1610 г. Эрик Андерсон в Або получил от Делагарди 1000 соболей за 3 660 рублей, в Гданьск было отправлено 10 сороков за 1220 рублей, проданы они были соответственно за 10 980 и 3 660 риксдалеров (Ibid. S. 17-19. He стеснялся он прибирать к рукам и мелкие партии пушнины, оказывавшиеся предметом судебного разбирательства Так, в сентябре 1614 г. он присвоил две лисицы, конфискованные у крестьян по так называемому "псковскому торговому делу" (Якубов К. Указ. соч. С. 15)). Таким образом, за два года пребывания в России Делагарди погасил свои [558] многочисленные долги и стал заимодавцем не только самого короля, но и шведской казны, причем на очень выгодных условиях (из 16% годовых) (Ibid. S. 23. В 1614 г. он одолжил королю в Нарве 500 далеров (Roberts M. Gustavus Adolfus. A History of Sweden. 1611-1632. London; New-York; Toronto, 1980. V. I. P. 81)). Из 20 000 рублей русской контрибуции 1617 г. Делагарди досталось 3 000.

Если финансовые операции Делагарди в России первое время были скрыты за стеной порохового дыма, то политические маневры, предпринятые шведским главнокомандующим на собственный страх и риск, немедленно сказывались на положении в Стокгольме и не могли не беспокоить королевскую семью, риксрод и риксдаг. В августе 1610 г. Делагарди действовал без инструкций Карла IX. Новгород в июле 1611 г. был взят также без специального указания короля, который хотя и склонялся к необходимости этого шага в письме от 28 декабря 1610 г., но весной 1611 г. начал иную, более сложную игру, ожидая заключения нового договора с русскими. Верх самовольства Делагарди - его интрига с "избранием" одного из шведских принцев новгородским великим князем (см. комм. 320). Делагарди не имел полномочий на ведение подобных переговоров, не имел права предлагать в государи одного из принцев, ибо избрание старшего — Густава Адольфа — могло затруднить ему дорогу к шведскому трону или даже воспроизвести начальную ситуацию гражданской войны, развязанной Сигизмундом III и герцогом Карлом по сходному поводу: Сигизмунд, избранный на польский трон, попытался вернуться на освободившееся место в Швецию (не случайно король Густав был недоволен именно этим пунктом договора Делагарди с новгородцами). Избрание шведского принца неминуемо втягивало Стокгольм в открытую войну с Россией: если военные действия 1611 г., в том числе и оккупацию Новгорода, еще можно было представить как поиски компенсации за помощь Шуйскому, то спор за русский трон требовал громогласного объявления войны (что и было сделано в 1613 г.) и повлек за собой обострение отношений между королем и риксдагом.

Но Видекинд не мог равнодушно взирать на действия своего героя и не только потому, что не умел написать историю войны без величественной фигуры полководца, но и потому, что многим был обязан сыну Якоба Делагарди Магнусу Делагарди. И если документы не всегда подтверждали безупречность службы шведского главнокомандующего, Видекинд находил недостающие доводы в собственной чернильнице. Его Делагарди только и ждет инструкций Карла IX или Густава Адольфа, Если условия военного времени вынуждают шведов заряжать мушкеты без королевского благословения, Делагарди все равно "не выходил из границ долга", ибо речь шла "о расширении пределов, безопасности и славе растущего государства". И вообще, повторяет Видекинд, Делагарди "прибыл в Московию не для того, чтобы вести словесный спор о правоте дела, которое уже решается оружием между поляками и московитами; дело это подлежит королевскому ведению, а его забота - строить ряды, стрелять и действовать мечом..."

Иное дело - историограф, которому куда как труднее защититься от пристрастного читателя ссылками на объективность "Истории". Видекинду приходилось отвечать перед современниками за исторические деяния своих героев - за своевольство Делагарди, за воинственность Карла IX и Густава Адольфа. В отличие от предшественников, панегиристов начала и середины XVII в. (Gustafsson L. "Virtus politica". Politisk etik och nationellt svarmeri i den tidigare stormaktstidens litteratur. Uppsala, 1956. S. 121-155.), у Видекинда не [559] нашлось комплиментов, достойных столь великих монархов. Скромность королевского историографа в освещении всеми признанных заслуг Карла IX не осталась незамеченной. На процессе 1675 г. его неоднократно спрашивали об оценке деятельности этого короля и о личном отношении к нему Видекинда.

Споры в шведском риксдаге в 1668-1672 гг. о войне и мире с Россией заставили Видекинда изменить свою первоначальную точку зрения. В шведском издании его книги (1671) интересам Шведской короны противостоят два врага - Речь Посполитая и Россия. Латинский перевод "Истории" (1672) представляет собой трактат иного политического назначения: здесь уже доказывается, что в начале XVII столетия Швеция на территории Московии воевала с Речью Посполитой:

Вторая особенность латинского текста - последовательная замена упоминаний об избрании новгородским великим князем "одного из сыновей" шведского короля на утверждение о том, что избран был "второй сын", то есть несовершеннолетний Карл Филипп. В латинском издании "Истории" несколько снижена характеристика Делагарди: если первое издание книги превозносит его "чуть ли не как бога", то в латинском тексте полководец именуется "молнией войны". Сняты в латинском тексте упоминания об "ошибках" Густава Адольфа, допущенных по причине "поспешности суждения и незнания обстановки", зато исходный шведский текст дополнен утверждением о том, что "господином" Балтийского моря "является шведский король" и рассуждением о благотворности раздачи поместий воюющему дворянству. Устранены из латинского текста и антирусские выпады: язвительное уподобление "доброго христианства" русских папистской вере злейших врагов шведского престола - католиков, а также намек на притязания Романовых, "какие под ложными предлогами предъявлялись потом для овладения всеми землями, добытыми мечом и хитростью великого Ивана Васильевича для России". Не вошли в латинское издание и заключительные восьмая и девятая книги "Истории", содержащие описание прямых военных действий шведов против русских отрядов в условиях перемирия Швеции с Речью Посполитой, а также генеалогию русских князей, составленную с целью дискредитации прав Романовых на все государственные территории России.

Для полноты характеристики латинского текста добавим, что здесь уточнены некоторые детали, - например, в описании судьбы Николая Струся, внесенного в шведском издании в число убитых: согласно латинскому тексту он был лишь пленен.

В латинском переводе "Истории" Видекинда была украшена образцами гимназического красноречия:

Латинские переводчики "Истории" (кроме Видекинда к переводу привлекались и другие лица, что видно по различиям в терминологии: русские - московиты — моски - москвичи и т.д.) дополнили исходный рассказ сравнением Ходкевича с Протеем, упоминанием "пунической верности" и фразами вроде: "плыть через Ахеронт", "новая страница судьбы", "с переменой судьбы менялись и души".

Различия шведского и латинского текстов столь велики, что мы имеем основание выделить первую (шведскую) и вторую (латинскую) редакции "Истории". При сохранении общих взглядов автора на роль Якоба Делагарди в войне 1609-1615 гг. и на дворянское землевладение (два этих обстоятельства бесспорно отводят Видекинду место в лагере сторонников Магнуса Делагарди), автор всем материалом первой редакции своего труда убеждает читателя в необходимости справедливой войны с Россией, а во второй редакции призывает к миру с могучим восточным соседом и к сосредоточению всех сил в борьбе против Речи Посполитой.

Юхану Видекинду, как и любому историку, было знакомо это чувство растерянности и страха перед задачей, условия которой меняются по мере ее решения. Появление новых оценок королевского историографа произошло под непосредственным влиянием полемики в шведском риксдаге о "законной причине" предполагаемой войны с Россией, о правах королевской власти, которые пытались - и весьма успешно - умалить члены регентского совета. Колебания Видекинда, отсутствие у него подчеркнутого пиетета к личностям шведских королей, а также тесные связи автора "Истории десятилетней войны" с Магнусом Делагарди были поставлены в вину риксисториографу, как только канцлер Делагарди начал проигрывать Ю. Юлленшерне борьбу в риксроде и терять поддержку риксдага.

В 1673 г. Видекинд завершил работу над первой частью большого труда по истории правления Густава II Адольфа. В 1675 г. он был арестован по подозрению в связях с антиправительственной оппозицией и провел около двух месяцев в заключении (Waden J. Johan Widekinds hogforraderi. En episod under maktkampen i Svenge // Karolinska Forbundets Arsbok. 1952.). В 1676 г. Камер-коллегия заключила со стокгольмским издателем Никласом Ванкифом, напечатавшим ранее "Историю десятилетней войны", договор об издании "Истории Густава II Адольфа". Однако Видекинд умер в 1678 г. Вскоре умер и Н. Ванкиф. Только после его смерти в 1691 г. вдове удалось издать это сочинение. Однако, поскольку в нем было много враждебных выпадов против Дании и России, послы этих стран заявили протест шведскому правительству, и почти весь тираж был конфискован, распродали всего 87 экземпляров. Рукопись второй части "Истории Густава II Адольфа" исчезла. По некоторым сведениям ее вывез из Швеции другой королевский историограф С. Пуфендорф (Biografisk lexikon ofver namnkunniga svenska man Del 20. Uppsala. 1852. S. 242-244; Svenska man och kvinnor. Del 8. Stockholm, 1955. S 342.).

Шведских цензоров этой книги, как и членов комиссии, проводивших "регентское расследование", беспокоила трактовка Видекиндом отношений короля и сословий. Возмущение вызывали сообщения о том, что король должен был консультироваться с риксдагом, выступавшим в качестве посредника между королем и сословиями. Цензоров 1691 г. не устраивал и тон Видекинда по [561] отношению к соседним народам - русским, полякам, датчанам и норвежцам, еще более резкий, нежели в "Истории десятилетней войны". Королевский историограф отвечал перед современниками и при жизни и после смерти за то, что не умел скрыть факты и обстоятельства, противоречившие его выводам. В 1691 г. ему вменяли в вину тот факт, что в "Истории Густава Адольфа" он приводил документы слово в слово или в близком пересказе (Waden J. Johan Widekindis hogforraderi.), тем самым раскрывая тайны государственной важности. Как это ни парадоксально, в рамках политического сознания, опекавшего историческую науку до Ранке и Дройзена (См.: Гадамер Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 221-267.), совершенствование мастерства историка нередко отрицательно сказывалось на достоверности сообщаемых им фактов. На наше счастье, Видекинд не был еще достаточно изощрен в приемах умолчания или подтасовки, безрассудно допускал читателя к достаточно полному массиву документов, и в его "Истории" голоса участников событий звучат громче внушающего голоса самого историографа. За это он был наказан современниками, но за это же и оправдан последующими поколениями. Теперь, когда нас волнует не судьба распавшегося шведского регентского совета 1664-1672 гг., а подлинная история русско-шведских отношений в XVII столетии, в защиту Видекинда свидетельствует каждая страница его "Истории десятилетней войны шведов в России".

Текст воспроизведен по изданию: Юхан Видекинд. История шведско-московитской войны XVII века. М. Российская Академия Наук. 2000