ГАРСИЛАСО ДЕ ЛА ВЕГА

ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА ИНКОВ

COMENTARIOS REALES DE LOS INCAS

КНИГА СЕДЬМАЯ ПОДЛИННЫХ КОММЕНТАРИЕВ ИНКОВ,

В КОТОРОЙ СООБЩАЕТСЯ О КОЛОНИЯХ, КОТОРЫЕ СОЗДАВАЛИ ИНКИ, О ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ ГОСПОД, О ТРЕТЬЕМ И ЧЕТВЕРТОМ ГЛАВНЫХ ПРАЗДНИКАХ, КОТОРЫЕ У НИХ ИМЕЛИСЬ, ОПИСАНИЕ ГОРОДА КОСКО, О ЗАВОЕВАНИЯХ, КОТОРЫЕ ИНКА ЙУПАНКИ,. ДЕСЯТЫЙ КОРОЛЬ, ОСУЩЕСТВИЛ В ПЕРУ И В КОРОЛЕВСТВЕ ЧИЛИ, О ВОССТАНИИ АРАУКАН ПРОТИВ ИСПАНЦЕВ, О СМЕРТИ ВАЛЬДИВИИ, О КРЕПОСТИ КОСКО И ЕЕ ВЕЛИКОЛЕПИИ. ОНА СОДЕРЖИТ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ГЛАВ.

Глава I

ИНКИ СОЗДАВАЛИ КОЛОНИИ; У НИХ БЫЛО ДВА ЯЗЫКА

Короли инки переселяли индейцев из одних провинций в другие, чтобы они заселяли бы их; [разные] причины побуждали их делать это; одни — ради блага своих вассалов, другие — для собственного блага, чтобы предохранить свои королевства от восстаний и бунтов. Ведя завоевания, инки обнаруживали плодородные и сами по себе изобильные провинции, которые, однако, были слабо заселены и плохо возделывались по причине нехватки жителей; в эти подобные провинции, чтобы не пропадали их богатства, они приводили индейцев из других [провинций], такого же характера местности (calidad) и погоды, холодной или жаркой, чтобы им не причинялся бы вред из-за разницы в температуре. В других случаях они переселяли их, когда они так сильно размножались, что уже не умещались в своих провинциях; им подыскивали схожие [провинции], в которых они могли бы жить; они забирали из такой-то провинции половину людей, или более или менее, столько, сколько считалось целесообразным. Они также выселяли индейцев из бесплодных и хилых провинций, чтобы заселить ими богатые и изобильные земли. Они делали это ради блага как тех, кто уходил, так и тех, кто оставался, ибо, будучи родственниками, они могли помогать друг Другу урожаем, как это имело место в Кольяо, являющемся провинцией, которая в длину имеет более ста двадцати лиг и содержит внутри себя другие многие провинции с различными народами, где по причине большой студености земли не растет ни маис, ни учу, который испанцы называют [427] перцем, а растут в великом изобилии другие злаки и овощи, не растущие в жарких землях, как те, которые называют папа и кину а, и выращивается бесчисленный скот. Из всех тех холодных провинций они по своему расчету и усмотрению вывели множество индейцев и направили их на восток, т. е. к Андам, и. на запад, т. е. к побережью моря, ибо в этих районах находились большие долины, плодороднейшие для возделывания маиса, и перца, и [других] плодов, [но] до инков эти земли и долины не были заселены людьми; они, как пустыни, казались неприютными, потому что индейцы не знали и не владели умением строить каналы для орошения полей. Все это, будучи хорошо изучено королями инками, [привело] к заселению многих из тех не возделывавшихся долин индейцами, которые находились ближе всего к ним с одной и с другой сторон: они построили для них орошение, выровняли земли, чтобы они насладились бы водой, и обязали их законом, чтобы они, как родственники, помогали бы продовольствием, которое у одних оказывалось лишним, а у других его недоставало. Инки поступали так и ради своей пользы, чтобы получить доход [в виде] маиса для своих войск, ибо, как уже говорилось, две трети засевавшихся земель принадлежали им; т. е. одна треть [принадлежала] Солнцу, а другая [треть] — инке. Этим способом короли добились изобилия маиса на тех землях, столь холодных и бесплодных, а кольа, чтобы совершить обмен со своими переселенными родичами, везли на своем скоте огромнейшее количество кинуа и чунъу, что означает подсушенный картофель, и множество вяленого мяса, а возвращались они, нагруженные маисом, и перцем, и другими плодами, которых не производила их земля; и в этом заключались предусмотрительность и предупредительные меры, которые очень ценили индейцы.

Педро де Сиеса де Леон, рассказывая об этом же самом, глава девяносто девятая, говорит: «Если год изобильный, все жители этого Кольяо живут довольные и без нужды; но, если он бесплоден и не хватает воды, они испытывают огромнейшую нужду. Хотя это правда, что короли инки, которые правили этой империей, будучи такими учеными и такими хорошими правителями и такими предусмотрительными, по своему обыкновению установили законы и осуществили мероприятия (cosas), без проведения которых действительно большинство людей из их владений было бы вынуждено жить в великих трудах и в великой .нужде, как это происходило до того, как они стали владеть ими. И я говорю это потому, что в этих долинах кольа и во всех остальных в Перу, которые, будучи холодными, не были столь плодородными и изобильными, как жаркие и хорошо обеспеченные селения, они приказали, поскольку гигантская гористая местность Анд соседствовала с большей частью [тех] селений, чтобы из каждого из них была бы выселена определенная часть индейцев со своими женами, и эти поселялись там, где им приказывали и указывали их касики, возделывая поля, на которых [428] они выращивали то, чего не производила их природа, обеспечивая собираемым ими урожаем своих господ и капитанов, и это называлось митимак. Сегодня они служат и включены в главную энкомьенду, и они выращивают и заготавливают драгоценную коку. Таким образом, хотя во всем Кольяо не собирают и не выращивают маис, тамошние господа не испытывают в нем недостатка, а те, кто хочет, могут добиться [его получения] уже указанным порядком, ибо они постоянно приносят грузы с маисом, кокой и любыми другими плодами и в большом количестве мед». Досюда из Педро де Сиеса, взятое дословно.

Они переселяли их и по другой причине (respecto), а случалось это тогда, когда они завоевывали какую-нибудь воинственную провинцию, которая, как они опасались, по причине большой удаленности Коско, и мужества, и свирепости ее людей не должна была проявлять верность и служить [им] в добром мире. Тогда они забирали часть людей такой-то провинции, а часто забирали их всех, и переселяли в другую провинцию, из числа прирученных, где они, видя себя со всех сторон окруженными верными и мирными вассалами, могли попытаться также стать верноподданными [вассалами], согнув шею под ярмом, которое они уже не могли сбросить. И для [осуществления] этого способа замены индейцев они всегда использовали тех инков, которые стали таковыми по привилегии, данной первым королем Манко Капаком, и они направляли их, чтобы управлять и обучать всех остальных. Эти инки одним своим именем оказывали честь всем тем, кто переселялся вместе с ними, ибо они пользовались наибольшим уважением из всех жителей [империи]. Всех этих индейцев, переселенных таким путем, называли митмак, как тех, кого выселили, так и тех, кем заселяли: это означает переселенные или пришлые, что одно и то же.

Среди других дел, которые короли инки изобрели для доброго правления своей империей, существовал приказ, чтобы все их вассалы выучили бы язык их королевского двора, который сегодня называют всеобщим языком, для обучения которому они в каждую провинцию назначали учителей инков по привилегии, а следует знать, что у инков был другой [их] собственный язык, на котором они говорили между собой, ибо его не понимали остальные индейцы и им не было дозволено изучать его, поскольку он был божественным языком. Он, как мне пишут из Перу, полностью утерян, потому что, поскольку погибло собственное государство инков, также погиб и их язык. Те короли приказывали изучать всеобщий язык по двум главным причинам. Во-первых, чтобы перед ними не толпилась бы такая большая толпа переводчиков, которая потребовалась бы для того, чтобы [с их помощью] понять и ответить на стольких разных языках, сколько народов имелось в их империи. Инки хотели, чтобы их вассалы вели бы с ними разговор из уст в уста (по крайней мере лично, а не через третьих лиц) и они могли бы от них самих выслушивать поручения по делам, ибо они получали наи высшее [429] удовлетворение и утешение от одного только слова, сказанного князем, а не министрами. Другая и более главная причина заключалась в том, что чужеродные народы (которые, как мы говорили, по причине непонимания друг друга считали себя врагами и вели жестокие войны), беседуя друг с другом и проникая в глубины своих сердец, полюбили бы одни других, словно они являлись единой семьей и родными, и утратили бы пренебрежение, которое порождалось взаимным непониманием. С помощью этого ловкого изобретения инки приручили и объединили такое разнообразие народов, враждебных в идолопоклонстве и в обычаях, какое они повстречали и покорили, включив в свою империю, и с помощью [единого] языка они привели их к такому единству и дружбе, что они любили друг друга как братья, по причине чего многие провинции, не оказавшиеся в империи инков, будучи сторонниками и убежденные в выгодности этого, уже позже изучили всеобщий язык Коско, и говорят на нем, и понимают друг друга многие разноязычные народы, и только лишь благодаря ему одному они стали друзьями и объединились, хотя прежде могли быть главными врагами. В противоположность этому по причине нового правления многие народы, ранее знавшие его, теперь забыли, как об этом свидетельствует отец Блас Валера, говорящий об инках эти слова: «Они приказали, чтобы все говорили бы на одном языке, хотя на сегодняшний день. из-за небрежности (не знаю кого) многие провинции полностью утратили его не без ущерба для проповедования евангелия, потому что все индейцы, которые, подчиняясь этому закону, до сих пор сохраняют [знание] языка Коско, отличаются большей воспитанностью и более способны к ремеслам, чего лишены остальные». Досюда из [рукописи] отца Блас Валера; возможно, дальше мы поместим одну его главу, в которой он говорит, что нельзя допустить, чтобы всеобщий язык Перу был бы утрачен, ибо, если он будет забыт, то возникнет необходимость, чтобы проповедники изучали многие языки для проповеди Евангелия, что невозможно.

Глава II

НАСЛЕДНИКИ ГОСПОД ВОСПИТЫВАЛИСЬ ПРИ КОРОЛЕВСКОМ ДВОРЕ И ПРИЧИНЫ ЭТОГО

Те короли приказали также, чтобы наследники господ вассалов воспитывались бы при королевском дворе и жили бы при нем же, пока не унаследуют свои страны, чтобы их должным образом обучили бы и они приспособились бы к условиям и обычаям инков, установив с ними дружеские отношения, чтобы потом благодаря прошлым связям и искренним отношениям они любили бы их и служили им с любовью; их называли митмак, ибо они не были пришельцами. Это делалось также, чтобы [430] присутствие и общество такого количества наследников королевств, стран и владений, какое имелось в их империи, придавало красоту и славу их королевскому двору. Этот приказ делал изучение всеобщего языка более приятным и менее трудоемким и тяжелым; ибо, поскольку слуги и вассалы наследников по очереди приходили служить своим господам при королевском дворе, возвращаясь в свои земли, они всегда увозили с собой какие-то знания придворного языка и они говорили на нем среди своих с великим бахвальством, поскольку то был язык людей, которых они считали божественными, вызывая великую зависть, которая порождала у остальных желание и стремление узнать [его], и те, кто таким путем что-то узнавал, чтобы продвинуться дальше в языке, старались чаще и более дружески общаться с губернаторами и министрами правосудия и королевских владений, пребывавшими на их землях. Этим способом легко и без усилий, вне зависимости от личного умения учителей они обучались и разговаривали на всеобщем языке Коско [на землях] протяженностью без малого в тысячу триста лиг, завоеванных теми королями.

Помимо стремления украсить свой королевский двор присутствием стольких принцев, у тех королей инков имелось и другое [соображение], заставлявшее их дать такой приказ, а именно [желание] обезопасить свои королевства и провинции от бунтов и восстаний; их империя была так растянута, что имелось много провинций, находившихся в четырехстах, и в пятистах, и в шестистах лигах от их королевского двора, и [именно] они были самыми крупными и самыми воинственными, как например королевства Киту и Чили, и другие их соседи; и [инки] их побаивались, ибо по причине дальнего расстояния до того места и мужества людей [провинции] могли однажды восстать и попытаться сбросить иго империи; хотя каждая из них в отдельности не могла составить партию, они могли обратиться друг к другу и создать лигу из многих провинций в различных частях королевства и напасть на него со всех сторон, что явилось бы великой опасностью, которая могла бы привести к потере инками их господства. Чтобы обезопасить себя от всех этих и других неприятностей, которые случаются в столь огромных империях, они избрали в качестве [предупредительного] средства приказание всем наследникам пребывать при королевском дворе, где в присутствии или отсутствии инки к ним проявлялись большая забота и обхождение, ласка и одаривание милостями, обласкивание каждого из них в зависимости от их заслуг, качеств и положения. Об этих милостях, носивших общий или персональный характер, принцы часто сообщали своим отцам, направляя им одежду и драгоценности, которые инка давал им из своих личных одеваемых и носимых [вещей], что выше всего ценились среди них. Так короли инки в благодарность за свои милости рассчитывали заставить своих вассалов быть преданными, а если они оказывались столь неблагодарными, что не хотели их признавать, то по [431] крайней мере они должны были опасаться и сдерживать свои дурные желания, зная, что их сыновья и наследники находятся при королевском дворе как заложники и заклад их верности.

С помощью такого умения, и проницательности, и других подобных [качеств], а также справедливостью своего правосудия инки удерживали свою империю в таком мире и спокойствии, что за все то время, что они царствовали, почти не было случаев восстания или бунта, которые пришлось бы подавлять или наказывать. Отец Хосеф де Акоста, рассказывая о правлении королей инков, книга шестая, глава двенадцатая, говорит: «Без сомнения были огромны почтение и любовь, которые эти люди испытывали к инкам, поскольку нельзя найти даже какого-либо случая предательства, потому что в своем правлении они использовали не только огромную мощь, но также правильность поведения и справедливость, не допуская, чтобы кого-либо обидели. Инка ставил своих губернаторов в разных провинциях, а у них были высшие и наиболее близкие к ним [чиновники], и другие менее значительные, и другие, [занимавшиеся] частными вопросами; эта удивительная [система] субординации была доведена до такой степени, что они не решались ни напиться пьяными, ни взять у своего соседа початок маиса». Досюда из отца учителя Акосты.

Глава III

О ПРИДВОРНОМ ЯЗЫКЕ

Глава [рукописи] отца Блас Валера, рассказывающая о всеобщем языке Перу, которую выше мы обещали изложить, являлась девятой главой второй книги его Истории, как об этом можно судить по его поврежденным бумагам; она вместе со стоящим вначале названием, как это было написано его преподобием, гласит следующее:

«Глава девятая. О всеобщем языке и о его доступности и полезности. Нам остается кое-что сказать о всеобщем языке уроженцев Перу, который, хотя правда то, что каждая провинция имеет свой особый язык, отличающийся от других, является одним и всеобщим, именуемым Коско, [и] во времена королей инков им пользовались от Киту до королевства Чили и даже до королевства Тукма, и сейчас им пользуются касики и индейцы, которых испанцы держат для своих служб и в качестве служащих в торговых делах. С древних времен короли инки сразу же после завоевания любого королевства или провинции среди прочих вещей, которые они считали полезными для вассалов, приказывали им изучить придворный язык Коско и обучить ему своих сыновей. А чтобы их приказание не было бы впустую, они давали им индейцев, уроженцев Коско, чтобы они обучали бы их языку и обычаям королевского двора. И им в этих провинциях и селениях давали дома, земли и [432] поместья (heredades), чтобы, натурализовавшись тем, они и их сыновья стали бы вечными учителями. И губернаторы инки отдавали предпочтение на службах государству как на войне, так и в мире тем, кто лучше разговаривал на всеобщем языке. В этом согласии царствовали и управляли иики в мире и спокойствии всей своей империей, а вассалы из разных народов были как братья, потому что все говорили на одном языке. Дети тех учителей, уроженцев Коско, все еще живут разбросанные по разным местам, в которых их отцы занимались обучением; однако по причине отсутствия власти, которая в старину давалась их старшим [поколениям], они не могут обучать индейцев или заставлять их учиться. Отсюда возникло то, что многие провинции, знавшие этот язык, как и все остальные индейцы, когда первые испанцы вошли в Каса-марку, сейчас полностью позабыли его, потому что, когда наступил конец правлению и империи инков, не нашлось никого, кто вспомнил бы про столь удобную и нужную для проповеди святого евангелия вещь по причине глубокого забвения, вызванного вспыхнувшими между испанцами войнами, а после них — по другим причинам, главным образом (как думаю я) из-за различных препятствий, которые расставил злодейский сатана, чтобы то столь полезное правило не могло бы быть использовано. По этой причине вся округа города Трухильо и многие другие провинции, входящие в юрисдикцию Киту, полностью не знают всеобщий язык, на котором [прежде] говорили; и все кольа и пукина удовлетворяются своими собственными особыми языками, пренебрегая языком Коско. Кроме того, во многих местах, где все еще жив придворный язык, он настолько исказился, что почти кажется совсем другим языком. Также следует отметить, что та путаница и то множество языков, которые инки с таким вниманием пытались устранить, вновь заново родились в такой форме, что на сегодняшний день среди индейцев имеется большее различие в языках, чем во времена Вайна Капака, последнего их императора. Отсюда возникло то, что духовное согласие, которое инки стремились насадить среди тех людей путем языкового соответствия, сейчас, в настоящее время, почти отсутствует, хотя они уже стали верующими [католиками], ибо схожесть и одинаковость слов почти всегда приводят людей к согласию и к подлинному союзу и дружбе. В этом плохо или совсем не разобрались чиновники, которые по поручению одного вице-короля занимались сведением многих маленьких селений индейцев в другие большие, собирая в одном месте разные народы для проповедования индейцам [католической религии], чему прежде препятствием было расстояние между их местожительством (lugares), однако препятствия стали еще больше из-за различия народов и языков, которые собраны вместе, вот почему (говоря по-человечески), пока будет продолжаться эта путаница в языках, будет невозможно должным образом обучить вере и добрым обычаям индейцев Перу, если только священники не овладеют всеми языками той империи, чего не [433] может быть; а со знанием только одного [языка] Коско, как бы они [индейцы] ни знали его, можно добиться большой пользы. Нет недостатка в людях, которые считают допустимым заставить всех индейцев изучить испанский язык, чтобы священники не трудились бы столько впустую, изучая индейский [язык]. Каждый, кто слышал подобное мнение, не может понять, родилось ли оно от духовной слабости или от тупости разумения. Ибо если единственным средством является изучение индейцами кастильского языка, такого трудного, то почему им не может быть изучение своего, придворного, столь легкого, а для них почти родного? И наоборот, если испанцы, обладающие таким острым умом и являющиеся большими знатоками в науках, не могут, как они говорят, изучить всеобщий язык Коско, то как можно добиться того, чтобы индейцы, неразвитые и не обученные письму, изучили бы кастильский язык? Правда заключается в том, что, хотя найдется множество учителей, которые хотели бы за [одно] спасибо обучать индейцев кастильскому языку, индейцы, поскольку они [никогда] не учились, в частности простые люди, так плохо учили бы его, что любой священник, если бы он пожелал, выучил бы и свободно говорил бы на десяти различных языках жителей Перу прежде, чем они заговорили бы или изучили кастильский язык. Кроме того, нет причины обременять индейцев двумя столь тяжелыми грузами, как приказание забыть свой язык и выучить чужой, чтобы освободить нас от столь незначительного неудобства, как изучение их придворного языка. Будет вполне достаточно, если их обучить католической вере на всеобщем языке Коско, который не очень отличается от остальных языков той империи. Эта недобрая путаница, возникшая с языками, могла бы быть легко исправлена вице-королями и другими губернаторами, если бы они к остальным заботам прибавили бы и эту, а для этого следует приказать сыновьям тех проповедников, которых инки поставили учителями, вновь вернуться к преподаванию всеобщего языка остальным индейцам, как это они раньше обычно делали, ибо он легко выучивается, настолько, что один священник, которого я знал, специалист канонического права, человек смиренный, желавший спасения индейцам репартимьенто, который выпал ему для обучения религии, чтобы лучше учить индейцев, постарался сам с большим старанием выучить всеобщий язык; он много раз умолял и бранил своих индейцев, чтобы они [тоже] изучили бы его, и они, чтобы сделать ему приятное, столько трудились, что немного более чем за год выучили его и говорили на нем, словно он был их материнским языком, и он стал для них таковым, а священник на опыте узнал, насколько более расположенными и податливыми стали они к христианскому учению, [проповедываемому] на том, а не на их собственном языке. И если этот добрый священник со средним прилежанием смог добиться от индейцев того, что захотел, почему не могут сделать то же самое епископы и вице-короли? И действительно, приказав им знать всеобщий язык, индейцы [434] Перу от Киту до Чинча будут очень легко управляться и воспринимать учение. И достойно упоминания то, что инка правил индейцами с помощью небольшого числа судей, а сейчас мало трехсот коррехидоров, чтобы управлять ими с великим трудом и проделанной почти впустую работой. Главная причина этого в путанице языков, из-за которой одни не понимают других. Многие из тех, кто стремился изучить всеобщий язык Перу, свидетельствуют о том, что он легко усваивается в короткое время и не требует больших усилий, и я был знаком со многими священниками, которые при среднем прилежании достигли в нем большого искусства. В Чукиапу был один священник-теолог, который, по суждению других, не любивших этот всеобщий язык индейцев, испытывал к нему такое отвращение, что даже от одного его упоминания приходил в ярость, считая, что его нельзя выучить никаким способом по причине огромных трудностей, которые, как ему говорили, он имел. Случилось так, что еще до того, как в том селении была основана иезуитская школа, туда прибыл один из его священников, и он остановился там на несколько дней, чтобы обучить вере индейцев, и он на публике прочел проповеди на всеобщем языке. Тот священник, поскольку дело было новым, пошел послушать одну проповедь, и, так как он увидел, что он обучал на индейском языке многим местам из святого Писания и что индейцы, слушая его, приходили в восторг и испытывали любовь к вере, он [также] почувствовал некоторую заинтересованность к [этому] языку. И после проповеди он заговорил со священником, сказав: “Разве можно на столь варварском языке провозглашать и говорить божественные слова, такие сладкие и таинственные?". Ему ответили, что да и что если он пожелает сколько-нибудь старательно потрудиться над всеобщим языком, то сможет сделать то же самое через четыре или пять месяцев. Священник, испытывавший желание приобщить [к своей вере] души индейцев, пообещал выучить его со всем вниманием и старанием и, получив от монаха кое-какие правила и указания для его освоения, так потрудился, что по прошествии шести месяцев он мог к своей великой радости и огромной пользе для индейцев выслушивать исповеди индейцев и проповедовать.

Глава IV

О ПОЛЕЗНОСТИ ПРИДВОРНОГО ЯЗЫКА

Итак, мы рассказали и доказали, сколь легок для изучения придворный язык даже для испанцев, которые приезжают отсюда; следует сказать и согласиться, что самим индейцам Перу изучать его намного легче и, хотя они и говорят на других языках, тот [язык] представляется им языком своего народа и своим собственным. Это легко доказуемо, [435] так как мы видим, что обычные индейцы, приходящие в Сиудад-де-лос-Рейес, или в Коско, или в город Ла-Плата, или в тот же Потокчи, которых нужда заставляет зарабатывать себе на еду и на одежду своими руками и трудом, только лишь находясь [там], следуя обычаям и ведя дружбу с другими индейцами, без всякого обучения правилам и манере говорить уже через несколько месяцев весьма свободно разговаривают на языке Коско, а когда они возвращаются в свои земли, по причине нового и более благородного языка, который они усвоили, они производят впечатление более благородных, более одаренных и более способных в своих занятиях [людей]; и больше всего они ценят то, что из-за этого королевского языка, который они выучили, остальные индейцы их селения почитают их и больше считаются с ними. Все это узнали и заметили отцы иезуиты в селении, именуемом Сульи, все жители которого являются [индейцами] аймара, и то же самое говорят и утверждают многие другие священники, и судьи, и коррехидоры тех провинций, ибо придворный язык обладает этим особым свойством, достойным похвалы, благодаря которому он также полезен для индейцев Перу, как для нас латынь, потому что, помимо пользы, которую он приносит в торговле, контактах и отношениях и в других полезных светских делах и в духовных богатствах, он еще больше обостряет их понимание, делает более восприимчивыми и более изобретательными в том, в чем они хотят разобраться, превращая их из варваров в людей воспитанных и более образованных. И этим путем индейцы пукина, кольа, уруи, йунки и другие народы — невосприимчивые и тупые, а из-за невосприимчивости плохо говорящие на своих собственных языках, овладевая знанием языка Коско, словно бы сбрасывают с себя имевшуюся у них невосприимчивость и тупость, и у них появляется стремление к учтивым и придворным делам, и их умы устремлены к более возвышенным делам; наконец, они становятся более восприимчивыми и подготовленными для принятия учения католической веры, и действительно, проповедники, хорошо знающие этот придворный язык, с удовольствием подходят к рассмотрению возвышенных дел и провозглашают их своим слушателям без всяких опасений; потому что точно так, как индейцы, говорящие на этом языке, обладают более способным и быстро схватывающим умом, точно так же тот язык предоставляет более широкое поле и большее разнообразие цветов и изысканности, которые позволяют о них говорить, и отсюда берет свое начало то, что инки из Коско, обладавшие более элегантным и самым [чистым] придворным языком, с большим успехом и большей пользой воспринимают разумом и сердцем евангелическое учение. Правда, во многих местах, и в том числе среди тупейших индейцев урикильа и дичайших чири-ванов, божья милость творила великие и замечательные дела без этой помощи, как мы расскажем об этом дальше, однако также замечено, что в большинстве случаев она отвечает требованиям и приспосабливается к этим нашим гуманным [436] мерам. И действительно, среди многих других [мер], которые божественное величество пожелало применить, чтобы призвать к себе и овладеть этими варварскими и дикими людьми для проповеди своего евангелия, находились та забота и старание, с которыми короли инки стремились обучить этих своих вассалов свету закона природы и тому, чтобы все они говорили бы на одном языке, что являлось одним из главных средств [достижения] того, о чем было сказано. Ко всему этому (не без божественного провидения) стремились те короли инки с великими стараниями и заботой, чтобы ввести и сохранить все это во всей той империи. И можно сожалеть, что к тому, над чем те варварские язычники трудились, добиваясь изгнания путаницы в языках, и чего они достигли благодаря своему умению и уму, мы проявили небрежность и беспечность, [несмотря] на столь великую полезность [этого] дела для обучения индейцев учению Христа, нашего господина. Однако губернаторы, которые осуществляют и проводят в жизнь любое трудное дело, вплоть до самого трудного — соединения (reduccion) селений, могли бы также приказать и осуществить это столь легкое дело ради искоренения зла идолопоклонства и варварского мрака среди уже верующих индейцев христиан».

Досюда [рукопись] отца Блас Валера, которую я, поскольку она показалась мне столь важной для обучения христианскому учению, вставил здесь; то, что он еще говорит о том всеобщем языке (как знающий человек, [разбирающийся] во многих языках), а именно, чем он похож на латынь, и чем на греческий, и чем на еврейский языки, я не стал здесь приводить, поскольку это не имеет отношения к названному обучению. А поскольку мы не выходим за пределы темы языка, я сообщу о том, что отец Блас Валера говорит в другом месте, высказываясь против тех, кто считает, что индейцы из Нового Мира происходят от евреев, берущих начало от Авраама, и приводит в доказательство этого [утверждения] некоторые слова из всеобщего языка Перу, которые похожи на еврейские слова, но не в своем значении, а только в голосовом звучании. Опровергая это, отец Блас Валера говорит, что среди прочих любопытных особенностей всеобщего языка Перу в нем отсутствуют буквы, о которых мы говорили в замечаниях, как-то: b, d, f, j, x, и что, поскольку евреи являются такими большими друзьями своего отца Авраама (Abraham), имя которого никогда не сходит с их уст, они не могли иметь язык, у которого не было бы буквы б, столь важной для произношения этого имени Авраам. К этому соображению мы добавим другое, а именно, что тот язык также не имеет ни слогов с двумя согласными, которые называются muta cum liquida [глухая с плавной], как-то: бра, кра, кро, пла, при, клъя, клъо, ни других подобных. Таким образом, для произношения имени Абраам тому всеобщему языку недостает не только буквы б, но также и слога бра, из чего следует, что не правы те, кто утверждает по догадкам то, что не подтверждается очевидными аргументами; [437] и хотя это правда, что в том моем всеобщем языке Перу имеется несколько слов с буквами muta cum liquida, как-то: папри, вакра, рокро, покра, чакра, льакльа, чоклъо, следует знать, что для того, чтобы прочесть их по слогам и произнести слово, следует отделить muta от liquida, как-то: пап-ри, вак-ра, рок-ро, пок-ра, чак-ра, лъак-лъа, чок-льо, как и все остальные подобные, чего не понимают испанцы, по своему желанию коверкая при произношении буквы и слога, ибо, когда индейцы говорят пампа, что означает площадь, испанцы говорят бамба, а вместо инка они говорят инга, и вместо рок-ро говорят локро, и многое подобное, почти не оставляя ни одного слова, чтобы не исковеркать его, как мы подробно говорили об этом и еще скажем дальше. А на этом будет правильно, если мы вернемся к нашей истории.

Глава V

ТРЕТИЙ ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ОНИ ОТМЕЧАЛИ В ЧЕСТЬ СОЛНЦА

Четыре торжественных праздника в году отмечали инки в своем королевском дворе. Главным и наиторжественнейшим был праздник Солнца, называвшийся Райми, о котором мы сделали подробное сообщение; второй и не менее главный был тот, который праздновался, когда имело место посвящение новичков королевской крови в рыцари; мы также упоминали о нем. Остается рассказать о двух остальных, чтобы покончить с праздниками, потому что рассказ об обычных праздниках, которые отмечались каждый месяц, и об особых, которые праздновались в знак выражения благодарности за великие победы, которые они одерживали, или когда какая-нибудь провинция или королевство приходили добровольно покориться империи инков, привел бы к излишней многоречивости и огорчил бы [читателя]; достаточно знать, что все они праздновались внутри храма Солнца наподобие их главного праздника, хотя с гораздо меньшими церемониями и меньшей торжественностью [и] без выхода на площадь.

Третий торжественный праздник назывался Куски-райми; он отмечался, когда сев уже был завершен и произрастал (nascido) маис. Они приносили в жертву Солнцу множество лам, ламят и бесплодных самок, умоляя его приказать холоду (gela) не губить (quemasse) маис, потому что в той долине Коско, и Сакса-вана, и в других соседних, и в любых иных, которые обладают таким же климатом, бывает очень холодно, поскольку это холодная земля, и маису наносится больший вред, чем другим злаковым или овощам; а следует знать, что в тех долинах бывает холодно круглый год, как летом, так и зимою, так как к ночи небо становится безоблачным, а холоднее всего бывает в [день] Сан Хуана под [438] Новый год, потому что тогда Солнце движется в наибольшем от них удалении. После первой же ночи с чистым небом без облаков индейцы, опасаясь холода, разжигали кучи мусора, чтобы они побольше дымили, и каждый стремился у себя, в своем наделе (corral) разжечь дымный костер, ибо они говорили, что дым предохраняет от холода, так как служит покрывалом, словно облака, не давая замерзнуть [растениям]. То, что я рассказываю, я видел в Коско; делают ли они также сегодня, я не знаю; и я не знаю, правда или нет, что дым предохраняет от холода, ибо, будучи ребенком, я не стремился столь подробно знакомиться с теми вещами, которые делали, как я видел, индейцы.

А поскольку маис был главным кормильцем индейцев и холод был для него столь вреден, они очень боялись его; и, когда наступало время, когда он мог причинить им вред, они с помощью жертвоприношений, праздников и плясок просили Солнце приказать холоду не причинять им вред. Мясо животных, которых убивали на этих жертвоприношениях, полностью расходовалось на людей, приходивших на праздник, ибо то было жертвоприношение, совершенное во имя всех; исключение составляла главная лама, которую подносили Солнцу, и кровь, и внутренности всех остальных животных, которых убивали; все это пожирал огонь, что являлось подношением их богу Солнцу наподобие того, как это делалось в праздник Райми.

Глава VI

ЧЕТВЕРТЫЙ ПРАЗДНИК, ИХ ПОСТЫ И ОЧИЩЕНИЕ ОТ БЕД

Четвертый и последний торжественный праздник, который короли инки отмечали в своем королевском дворе, назывался Ситва; для всех он был праздником великого ликования, потому что он отмечался тогда, когда из города и его округи изгонялись болезни и любые другие печали и трудности (trabajos), которые могут уморить человека; праздник являлся чем-то вроде искупления в древнем язычестве, когда происходило их освобождение и очищение от своих бед. Они готовились к нему, соблюдая пост и воздерживаясь от своих жен; пост имел место в первый лунный день месяца сентября после равноденствия; у инков было два суровых поста, один строже другого: самый строгий позволял употреблять только маис и воду, а маис должен был быть сырым и в малом количестве; этот пост, поскольку он был таким суровым, длился не более трех дней; во время второго, более мягкого, они могли питаться жареным маисом и в несколько большем количестве, и сырой зеленью, как едят салат-латук или редьку и т. п., и перец, который индейцы называют учу, и соль, и они пили свой напиток, однако не принимали ни мясную, ни рыбную пищу, ни вареную зелень; как в [первый] пост, так и во [439] второй они имели право только один раз принимать пищу. Пост они называли каси, а самый суровый хатун-каси, что означает великий пост.

Когда все они, мужчины, и женщины, и даже дети, проводили один день сурового поста, они на следующую ночь готовили тесто для хлеба, называвшегося сакву; они жарили его в виде мячиков на сковородках, потому что они не знали, что это за штука духовая печь; они зажаривали его лишь наполовину, оставляя сырым тесто. Хлеб они делали двух видов; к одному из них они подливали человеческую кровь от детей [в возрасте] пяти лет и выше и десяти лет и ниже, получая ее в результате кровопускания, а не путем [их] убиения. Кровь они пускали из места, где сходятся брови над носом, и это кровопускание они совершали при своих заболеваниях; я видел, как это делается. Каждый из этих видов хлеба жарился отдельно, ибо он готовился для разных целей; для этих церемоний собиралась вместе вся родня; они происходили в доме самого старшего брата, а у тех, у кого его не было, в доме самого старшего из ближайших родственников [мужчин].

В ту же ночь замешивания теста, незадолго до рассвета, все, кто постился, омывали свои тела и, взяв немного теста, смешанного с кровью, мазали им (la passavan) голову и лицо, грудь и спину, руки и ноги, словно бы они с его помощью очищались, изгоняя из своих тел все свои болезни. Совершив это, старший из родственников, хозяин дома, мазал тестом порог двери, [выходившей] на улицу, и он оставлял его на пороге в знак того, что в том доме было совершено омовение и очищение тел. Те же самые церемонии совершал верховный жрец в доме и храме Солнца, и он же посылал других жрецов, чтобы они совершили то же самое в доме жен Солнца и в Ванан-каури, каковым являлся храм, [расположенный] в лиге от города, к которому они относились с величайшим почтением, так как это было первое место, где остановился Манко Капак, когда он пришел в Коско, как мы говорили об этом в должном месте. Они направляли также жрецов во все остальные места, которые считали священными, т. е. туда, где с ними беседовал дьявол, прикидываясь богом. В королевском доме церемонию совершал один из дядей короля — самый старший из них; он должен был быть из законнорожденных.

После того как Солнце восходило [и] совершался акт поклонения и его просили изгнать с их земли все внутренние и внешние беды, которые имелись там, они завтракали другим хлебом, замешанным без крови. Совершив поклонение и принятие пищи, что имело место в назначенный час, чтобы все вместе совершили акт поклонения Солнцу, из крепости выходил инка королевской крови как посланец Солнца в богатой одежде, с накидкой, подвязанной к телу, с копьем в руке, украшенным лентой из разноцветных перьев, шириною с треть вары, которая свисала от острия копья до его конца, в нескольких местах прикрепленная к нему кольцами из золота (этот отличительный знак также служил знаменем на войне); он выходил из крепости, а не из храма Солнца, потому что [440] они говорили, что он был посланцем войны, а не мира, ибо крепость была домом Солнца, где решались дела войны и оружия, а храм был его жильем, чтобы решать в нем [дела] мира и дружбы. Размахивая копьем, он спускался вниз, сбегая по склону холма, называвшегося Сакса-ваман, пока не достигал центра главной площади, где находилось четверо других инков королевской крови, каждый с таким же, как у первого, копьем в руках и в опоясанных накидках, как их всегда опоясывают все индейцы, когда им нужно бежать или делать что-то другое, важное, чтобы они им не мешали. Прибывший посланец ударял своим копьем по копьям четырех индейцев и говорил им, что Солнце приказывает, чтобы они как его посланцы изгнали бы из города и его округи болезни и другие беды, которые в нем имеются.

[После этого] четверо инков бегом направлялись к четырем королевским дорогам, которые выходят из города и идут в [направлении] четырех сторон мира, которые они называли Тавантин-суйу; жители и соседи, мужчины и женщины, старики и дети в тот момент, когда эти четверо пробегали [мимо], выходили к дверям своих домов и с громкими криками, выражавшими радость и ликование, трясли руками одежду, которую они вынесли [из дома], и ту, что была на них одета, словно бы они хотели стряхнуть с нее пыль; затем они протирали руками голову и лица, руки и ноги, и все тело, словно бы обмывались; все это означало очищение от бед их домов для того, чтобы посланцы Солнца изгнали бы их из города. Так поступали не только на улицах, по которым пробегали четверо инков, но также и во всем городе вообще; посланцы с копьями пробегали четверть лиги за черту города, где их поджидали четверо других инков, но не королевской крови, а те, кто был ими по привилегии; взяв копья, они пробегали другую четверть лиги, и так [бежали] другие и другие, пока они не удалялись от города на четыре или пять лиг, где копья втыкались [в землю], как бы устанавливая [тем самым] границу для изгнанных бед, чтобы они не возвращались оттуда назад (a dentro).

Глава VII

НОЧНОЙ ПРАЗДНИК ДЛЯ ИЗГНАНИЯ БЕД ИЗ ГОРОДА

На следующую ночь они выходили [из домов] с большими факелами из соломы, сплетенными так, как плетут корзины для растительного масла — в виде круглых шаров; их называют пан-кунку, они долго горят. К ним привязывали веревку длиною с морскую сажень; раскручивая их, как пращу, они бежали с факелами по улицам, пока не оказывались вне города, — [этим] они с помощью факелов как бы изгоняли ночные беды, [предварительно] изгнав копьями беды дневные; горящие факелы [441] [затем] выбрасывались в протекающие там ручьи, и туда же выливали воду, которой они омывались за день до этого, чтобы течение воды унесло бы в море беды, которые они изгнали из своих домов и из города с помощью одного и другого [средства]. Если на следующий день какой-либо индеец, какого бы возраста он ни был, наталкивался в ручье на один из этих факелов, он бежал от него быстрее, чем от огня, чтобы к нему не пристали бы беды, которые с их помощью изгонялись.

Завершив войну и изгнание огнем и железом всех бед, они праздновали праздник всю ту четверть месяца и ликовали, выражая благодарность Солнцу за то, что оно изгнало их зло; много лам и ламят приносилось в жертву, чья кровь и внутренности сжигались в знак жертвоприношения, а мясо жарили на площади и делили среди всех тех, кто находился на празднике. В те дни, а также ночи они много плясали и пели и были любые другие проявления удовлетворенности и радости как в домах, так и на площадях, ибо польза и здоровье, которые они достигли, принадлежали всем.

Я вспоминаю, что в свои детские годы видел часть этого праздника. Я видел, как выходил первый инка с копьем, но не из крепости, которая была уже разорена, а из одного из домов инков, который находится на склоне того же холма с крепостью; место, где стоял [тот] дом, называли Колькам-пата; я видел, как бежали четыре индейца со своими копьями; я видел, как все простые люди трясли свою одежду и делали остальные жесты [церемониала]; я видел, как они ели хлеб; называемый сакву; я видел факелы, называемые пан-кунку; я не видел ночного праздника, совершавшегося с их помощью, потому что был поздний час и я уже спал. Вспоминаю, что на следующий день я увидел пан-кунку в ручье, протекающем посреди площади; он находился рядом с домами моего соученика по [изучению] языка Хуана де Сельорико; вспоминаю, как от него убегали мальчуганы-индейцы, проходившие по улице; я не убежал, потому что не знал причину [их бегства], но, если бы мне рассказали ее, я бы тоже убежал, потому что был ребенком шести-семи лет.

Тот факел бросили [в ручей] в самом городе — я рассказал где, — потому что праздник уже не отмечался со всей торжественностью, с соблюдением правил и с почтением, как его совершали во времена их королей; он отмечался не для того, чтобы изгнать беды, поскольку они уже освобождались от обмана, а в знак воспоминания прошедших времен, потому что еще были живы многие старики, древние в своем язычестве, которые не приняли крещения. Во времена инков они, не останавливаясь, бежали с факелами, пока не оказывались вне города и там их бросали. Воду же, которой совершалось омовение тел, выливали [только] в ручьи, которые протекают там, хотя бы им пришлось для этого уходить далеко от своих домов, ибо им не было дозволено выливать ее не в ручьи, чтобы зло, которое они смыли этой водой, не осталось бы среди них и проточная вода унесла бы его в море, как. об этом было сказано выше. [442] Другой праздник праздновали индейцы в частном порядке — каждый в своем доме, и это происходило после того, как они убирали свои семена в свои ороны, которые они называют пирва; они сжигали рядом с оронами немного жира в знак жертвоприношения Солнцу; знатные и самые богатые люди сжигали домашних кроликов, которых называли кой, выражая благодарность за то, что оно обеспечило их хлебом, чтобы питаться тот год; они умоляли его, чтобы оно приказало бы оронам хорошо охранять и сохранять хлеб, который был дан для поддержания жизни людей, а других просьб они не высказывали.

Другие праздники в течение года отмечались жрецами внутри дома Солнца, однако они не выходили с ними на площадь, и эти праздники не могли сравниться с четырьмя главными, о которых мы сообщили; эти были подобны ежегодной пасхе, а обычные праздники состояли из простых ежемесячных жертвоприношений Солнцу.

Глава VIII

ОПИСАНИЕ ИМПЕРСКОГО ГОРОДА КОСКО

Инка Манко Капак был основателем города Коско, которому испанцы оказали честь, присвоив длинное и славное имя, не лишая его собственного названия; они сказали: Великий Город Коско, глава королевств и провинций Перу. Они также называли его Новый Толедо, однако потом это второе название выпало из их памяти как неподходящее, потому что в Коско нет реки, которая опоясывала бы его, как Толедо; не похожи они и по месту расположения, ибо его жилые постройки начинаются на склонах и скатах высокого холма и тянутся во все стороны по большой и широкой равнине; у него широкие и длинные улицы и огромные площади; вот почему, как правило, все испанцы, и королевские писари, и нотариусы в своих публичных писаниях пользуются первым именем; ибо Коско в своей империи был тем, чем был Рим в своей, и именно так можно сравнивать один [город] с другим, ибо они имеют сходство в наиболее важном, чем оба они обладали. Первое и главное заключалось в том, что они были основаны своими первыми королями. Второе [сходство] — в многочисленности и в разнообразии народов, которые они завоевали и включили [каждый] в свою империю. Третье — в большом количестве таких хороших и превосходнейших законов, которые были приняты для правления своими государствами. Четвертое — в стольких и столь превосходных мужах, которых они породили и воспитали благодаря своим замечательным гражданским и военным доктринам. В этом [последнем] Рим имеет преимущество перед Коско, но не потому, что он воспитал лучших [мужей], а потому, что он оказался более счастливым, [444] ибо достиг владения письмом, что обессмертило его сыновей, которые были одинаково великолепны как в науках, так и в военном деле; они оказали друг другу честь, [как бы] обменивались ею: одни совершали подвиги на войне и в мире, а другие описывали и то и другое ради славы своей родины и вечной памяти тех и других, и я не знаю, кто из них сделал больше — те, кто владел оружием, или те, кто владел пером, ибо поскольку оба эти дара являются такими героическими, то их копья одинаково остры, как это видно [на примере] множество раз великого Юлия Цезаря, который владел ими обоими столь превосходно, что нельзя определить, какой же из даров оказался более великим. Также вызывает сомнение, какой из этих отрядов знаменитых мужей больше обязан другому — воители ли писателям, потому что они описали их подвиги и обессмертили на веки вечные, или те, кто писал, [обязаны] тем, кто владел оружием, потому что они дарили им такие великие дела, совершавшиеся ими ежедневно, что им было о чем писать всю свою жизнь. У обоих отрядов есть многое, на что можно сослаться, каждому в свою пользу; мы оставим их, чтобы сказать, что к несчастью для нашей родины, которая хотя и имела сыновей, прославившихся оружием и великим разумом и пониманием, очень умелых и способных к наукам, они не сохранили память о своих великих подвигах и острых высказываниях, поскольку не знали письма, и так погибли те и другие вместе со своим государством. Остались лишь некоторые из их дел и высказываний, доверенных немощной традиции и жалкому обучению слову, [переходившему] от отца к сыну, но и это также оказалось потеряно с приходом новых людей и заменой [их] господства и правления на чужеземное, как обычно случается, когда гибнут и сменяют друг друга империи.

Побуждаемый желанием сохранить [память] о древностях моей родины, то немногое, что осталось, чтобы все это не погибло окончательно, я решил приступить к этому столь изнурительному труду, которым был занят до настоящего времени и которым буду заниматься и дальше, дабы рассказать о ее древнем государстве до его гибели, а чтобы [столица], город Коско, мать и госпожа государства, не была бы забыта со всеми своими особенностями, я принял решение дать ее описание в этой главе на основе тех же самых легенд, которые мне достались как урожденному сыну [Коско], и еще того, что я видел собственными глазами; я назову старые имена ее кварталов, которые до 1560 года, когда я выехал из нее, оставались прежними. Позже здесь некоторые из тех названий были заменены из-за [названий] приходских церквей, которые были построены в некоторых кварталах.

Король Манко Капак, хорошо изучив удобства той прекрасной долины, которая лежит у Коско, [это] ровное место, окруженное со всех сторон высокими горными цепями, четырьмя, хотя и небольшими, ручьями, орошающими всю долину, а также тот факт, что в середине долины находился прекраснейший источник соленой воды, [пригодный] [445] для добывания соли, и то, что земля была плодородной, а воздух здоровым, принял решение основать свой имперский город в том месте, согласившись, как говорили индейцы, с волей своего отца Солнца, который, дав ему примету, связанную с золотым жезлом, пожелал, чтобы он заложил там свой королевский двор, который должен был стать главой его империи. Климат того города скорее следует считать холодным, нежели жарким, но он не настолько холоден, чтобы вынуждал искать спасение у огня, чтобы согреться; достаточно войти в помещение, в котором не дует ветер, чтобы ощущение холода, принесенное с улицы, прошло, однако если внутри имеется горящая жаровня, то это очень хорошо; если же ее нет, то можно обойтись и без нее; то же самое имеет место с носильной одеждой, ибо если она такая, в какой ходят летом, этого достаточно; если же она зимняя, то чувствуешь себя [совсем] хорошо. То же самое с постельным бельем; ибо если пользуются только одним плюшевым одеялом, то этого достаточно; если же тремя, то об этом не скорбят, и так — круглый год без различия между зимой и летом, и то же самое имеет место в любом холодном, теплом и жарком районе той земли, ибо в них постоянно одна и та же погода. Поскольку в Коско, как мы говорили, больше холода и сухости, нежели жары и влажности, мясо там не портится; если подвесить четверть мяса в помещении с открытыми окнами, оно будет сохраняться восемь, и пятнадцать, и тридцать, и сто дней, пока не превратится в вяленое мясо. Так бывает с мясом тамошнего скота, как я сам видел; но я не знаю, что случится с мясом скота, который завезен из Испании, особенно если мясо здешнего барана содержит большее [внутреннее] тепло, чем [мясо] тамошнего скота; станет ли оно таким же или не выдержит; этого я не видел, потому что в мое время, как мы расскажем дальше, овцы из Кастилии по причине их малого приплода не забивались [на мясо]. Из-за холодной погоды в том городе нет мух; они в малом количестве появляются лишь на солнце, но никогда ни одна из них не залетает в помещения. Тех москитов, которые кусают, вообще нет ни одного, как и других надоедливых насекомых; город чист от всего этого. Его первые дома и жилища были построены на склонах и у подножия холма, именуемого Сакса-ваман, который расположен на востоке и на севере города. На вершине холма потомки этого инки позже построили ту величественную крепость; те, кто овладел ею, проявили к ней мало уважения; скорее она вызывала у них ненависть, потому что они разрушили ее за самое короткое время. Город был разделен на две части, о которых мы говорили вначале: на Ханан Коско, что значит Коско верхнее, и на Хурин Коско, что значит Коско нижнее. Их разделяла дорога на Анти-суйу, которая идет на восток; северная часть называлась Ханан Коско, а южная Хурин Коско. Первый квартал, который считался самым главным, назывался Колькам-пата: колькам — должно быть словом из особого языка инков; я не знаю, что оно означает; пата означает платформа, а также ступень лестницы, [446] и, поскольку платформы строились в виде лестницы, они дали ей это название; оно также означает скамейку, какой бы она ни была.

На той платформе инка Манко Капак основал свой королевский дом, который позже принадлежал Паульу, сыну Вайна Капака. Я застал его очень большой и широкий гальпон, служивший площадью в дождливые дни, чтобы отмечать в нем их главные праздники; только один тот гальпон все еще стоял, когда я уехал из Коско, ибо другие подобные же, о которых мы скажем, я видел уже развалившимися. Далее находится, если двигаться по кругу в сторону востока, другой квартал, называемый Кантут-пата: это значит платформа полевых гвоздик. Кантут — так они называют очень красивый цветок, который несколько похож на полевую гвоздику Испании. До испанцев на той земле не было [настоящей] полевой гвоздики. Ветвью, и листом, и колючками кантут похож на заросли кустарника ежевики в Андалузии; эти кустарники очень крупные, а так как в том квартале они были огромнейшими (ибо даже я успел их увидеть), его именно так и назвали. Это же круговое движение на восток продолжает другой квартал, называемый Пума-курку, что означает балка львов. Пума значит лев; курку — балка, ибо к огромным балкам, которые имелись в [том] квартале, они привязывали львов, которых подносили инке, пока они не приручались и их не отводили туда, где они должны были находиться. Далее идет другой огромнейший квартал, называемый Токо-качи; я не знаю, что означает словообразование из этого слова, потому что токо означает окно; качи — соль, которую едят. Следуя правильному словообразованию того языка, нужно сказать оконная соль, и я не знаю, что этим хотят сказать, если это не имя собственное, имеющее иное значение, которого я не знаю. В этом квартале вначале была построена обитель божественного святого Франциска. Если двигаться по кругу на юг, то [далее] следует квартал, называемый Мунай-сенка: что означает любит нос, ибо муна означает любить или желать, а сенка — нос. С какой целью ему дали это название — я не знаю;

должно быть, был для этого какой-то случай или поверие, ибо они никогда не давали названия случайно. Если продолжать двигаться по кругу на юг, то дальше следует другой большой квартал, который называли Римак-пампа; это означает говорящая площадь, потому что на ней провозглашались некоторые из тех положений, которые принимались для управления государством. В нужное время они их провозглашали, чтобы жители знали бы о них и шли бы выполнять то, что им приказывалось, а так как площадь находилась в том квартале, ему присвоили ее имя; от этой площади берет начало королевская дорога на Кольа-суйу. Вслед за кварталом Римак-пампа находится другой—он на юге города; его зовут Пумап-чупан: это означает хвост льва, потому что тот квартал заканчивается в точке, в которой соединяются вместе два ручья, образуя вершину угла. Ему дали это название также потому, что тот квартал был последним в городе: они хотели оказать ему честь, называя хвостом и [447] концом льва. Кроме того, они держали там львов и других диких животных. Вдали от этого квартала, на запад от него, находилось селение с более чем тремястами жителей, называвшееся Кайав-качи. Оно лежало более чем в тысяче шагов от последних домов города; так было в году тысяча пятьсот шестидесятом; сейчас же, когда наступил 1602 год и я это пишу, оно уже находится (как мне говорили) внутри [города], в Коско, поселения которого так разрослись, что охватили его со всех сторон.

На западе от города, также в тысяче шагов от него, находилось другое селение, называвшееся Чакиль-чака, что также является непригодным для словообразования названием, если оно не имя собственное. Оттуда начинается королевская дорога на Кунти-суйу; рядом с той дорогой находятся две трубы с прекраснейшей водой, которая идет по трубам под землей; индейцы не знают, откуда они ее брали, ибо это очень старое сооружение, а еще потому, что утрачиваются традиции в таких важных делах. Те трубы они называют кальке мачаквай, это означает серебряные змеи, потому что вода своей белизной напоминает серебро, а трубы со своими зигзагами (bueltas) под землей — змей. Мне также рассказывали, что поселения города уже дошли до Чакиль-чака. Следуя по тому же кругу и возвращаясь с запада в сторону севера, мы встретим другой квартал, называемый Пичу. Он также находился вне города. За ним дальше, следуя по тому же кругу, расположен другой квартал, называемый Кильи-пата. Он также стоял вне заселенного места. Еще дальше к северу города, если следовать по тому же кругу, находится большой квартал, называемый Карменка, имя собственное и не из всеобщего языка. Оттуда берет начало королевская дорога на Чинча-суйу. Возвращаясь по кругу на восток, мы находим квартал, называемый Вака-пунку: это означает дверь в святилище, ибо вака, как мы объяснили в нужном месте, среди многих других своих значений означает [также] храм или святилище; пунку—это дверь. Они называли его так, потому что через тот квартал входит [в город] ручей, протекающий по середине главной площади Коско, и вместе с ручьем уходит вниз [по течению] очень широкая и длинная улица, и они вместе пересекают город, а через лигу с половиной от него они соединяются с королевской дорогой на Кольа-суйу. Они называли тот проход дверью в святилище или храм, потому что, помимо кварталов, предназначенных для храма Солнца и для дома избранных девственниц, которые являлись их главными святилищами, весь город считался священным и являлся одним из их самых главных идолов; и по причине этого почитания они называли этот проход, [образуемый] ручьем и улицей, дверью святилища, а [место] выхода того же ручья и улицы — хвостом льва, чтобы выразить этим, что их город был святыней их законов, и пустой веры, и львом их оружия и военного дела. Этот квартал Вака-пунку доходит до квартала Колькам-пата, с которого мы начинали раскручивать круг кварталов города; и, таким образом, круг полностью замкнулся. [448]

Глава IX

ГОРОД СОДЕРЖАЛ ОПИСАНИЕ ВСЕЙ ИМПЕРИИ

Инки разделили те кварталы соответственно четырем частям своей империи, которую они называли Тавантин-суйу, и этому было положено начало первым инкой Манко Капаком, который приказал, чтобы дикари, покоренные и включенные в его службу, селились бы [в городе], согласно [расположению] места, из которого они приходили: с востока — на востоке, с запада — на западе, и так все остальные. В соответствии с этим дома тех первых вассалов располагались вокруг центральной части того огромного круга; те, кого они завоевывали, заселяли [город], согласно месту расположения своих провинций. Кураки строили свои дома на случай своего посещения королевского двора, и каждый старался строить свои дома, а затем [их строили] другие и другие, сохраняя всякий раз месторасположение своей провинции; так если его провинция находилась по правую руку, то он строил свои дома по правую руку от соседей, а если слева — то по левую, а если сзади — то [строил их] сзади и в таком порядке и соответствии, что если хорошо присмотреться к тем кварталам и к домам стольких и столь различных народов, сколько их там жило, то можно было увидеть и [как бы] охватить взглядом всю империю в целом, словно в зеркале или на космографическом рисунке. Педро де Сиеса, описывая месторасположение Коско, говорит по этому же поводу то, что следует, глава девяносто три: «А поскольку этот город был полон чужеземных и пришлых народов, ибо там жили индейцы Чили, Пасто, Каньаре, Чачапойа, Гуанка, Колья и других родовых линий, которые имеются в названных провинциях, то каждая из этих родовых линий жила сама по себе, в том месте и части, которые были им указаны губернаторами самого города. Они сохраняли обычаи своих отцов, одевая привычные для их земель одежды, и, если бы даже собралось вместе сто тысяч человек, они легко узнавали друг друга по отличительным знакам, которые носили на голове», и т. д. Досюда из Педро де Сиеса.

Отличительные знаки, которые они носили на головах, являлись украшениями, которые были характерны для каждого народа и каждой провинции, отличавшими одну от другой, чтобы каждая была бы узнана. Это не было изобретением инков, а обычаем тех людей; короли же приказали сохранять его, чтобы народы и родовые линии от Пасто до Чили, которые, согласно тому же автору, разделены более чем тысячей тремястами лигами, не перепутались бы. Таким образом, в том огромном круге из кварталов и домов жили только вассалы со всей империи, а не инки и не [люди] королевской крови; это были предместья города, который мы сейчас опишем с севера на юг по его улицам и по его кварталам и домам, которые стоят между улицами, и [укажем], как они проходят; мы расскажем о домах королей и кому они достались при разделе, который провели испанцы, когда они их захватили. [449]

С холма, именуемого Сакса-ваман, стекает немноговодный ручей, пробегающий с севера на юг до последнего квартала, именуемого Пумап-чупан. Он отделяет город от предместий. Внутри [собственно] города имеется улица, которую сегодня называют [улицей] святого Августина и которая следует тем же направлением с севера на юг, беря свое начало от домов первого инки Манко Капака и доходя до правой [стороны] площади Римак-пампа. Три или четыре других улицы пересекают с востока на запад то длинное место, находящееся между той улицей и ручьем. На том длинном и широком участке земли (espacio) проживали инки королевской крови, разделенные на свои айлъу, что означает родовые линии, потому что, хотя все они были единой крови и единой родовой линии, исходящей от короля Манко Капака, все же среди них существовало свое деление по происхождению от того или иного короля, от каждого из которых шел свой род; они говорили: эти происходят от инки такого-то, а те от инки такого-то и так от всех остальных [королей]. А в этом не разбираются испанские историки, когда говорят, что такой-то инка создал такую-то родовую линию, а тот инка — другую родовую линию, именуемую так-то, давая понять, что то были разные родовые линии, в то время как все они были единой, как это объясняют индейцы, называя все те разделенные родовые линии Капак-Айлъу, что значит августейшая родовая линия, [линия] королевской крови. Они также не делали различий и называли инками [всех] мужчин той родовой линии, что означает мужчина королевской крови, а женщин называли пальами, что значит женщина той же королевской крови. В мои времена в том месте, если спускаться вниз по той улице, проживали Родриго де Пинеда, Хоан де Сааведра, Диего Ортис де Гусман, Педро де лос Риос и его брат Диего де лос Риос, Хоронимо Костилья, Гаспар Хара — им принадлежали те дома, которые сейчас стали монастырем чудотворца Августина, — Мигель Санчес, Хуан де Санта Крус, Алонсо де Сото, Габриэль Каррера, Диего де Трухильо, один из первых конкистадоров и один из тринадцати товарищей, которые вместе с доном Франсиско Писарро проявили упорство, как мы расскажем об этом в должном месте; Антон Руис де Гевара, Хоан де Салас, брат архиепископа Севильи и генерального инквизитора Вальдеса де Саласа, помимо еще многих других, чьи имена я не помню; все они были господами вассалов, ибо владели репартимьентами с индейцами, из числа вторых конкистадоров Перу. Кроме них, в том месте жило много других испанцев, у которых не было индейцев. В одном из тех домов был основан монастырь чудотворца Августина уже после моего отъезда из того города. Мы называем первыми конкистадорами любого из ста шестидесяти испанцев, находившихся с доном Франсиско Писарро при пленении Ата-вальпы; вторыми называют тех, кто пришел с доном Диего де Альмагро, и тех, кто был с доном Педро де Альварадо, ибо все они вошли [в Перу] почти одновременно; всем им дали имя конкистадоров Перу, и никому другому, [450] а вторые высоко чтили первых, хотя некоторые из них были меньшего значения и меньшего качества, чем они, однако те были первыми.

Возвращаясь в верхнюю часть улицы святого Августина, чтобы проникнуть глубже в город, мы укажем, что на ее самой верхней части находится монастырь святой Клары; те дома вначале принадлежали Алонсо Диасу, зятю губернатора Педро Ариаса де Авила; по правую руку от монастыря находится много домов испанцев; среди них дома Франсиско де Барриентоса, потом они принадлежали Хуану Альваресу Мальдонадо. По их правую руку находятся дома, принадлежавшие Эрнандо Бачикао, а затем Хуану Алонсо Паломино; перед ними к югу находятся дома епископства, которые раньше принадлежали Хуану Бальса, а затем Франсиско де Вильякастину. Затем идет соборная церковь, выходящая на главную площадь. То помещение во времена инков было огромным гальпоном, служившим в дождливые дни площадью для их праздников, Это были дома Инки Вира-кочи, восьмого короля; из них я застал только один гальпон; когда испанцы вошли в тот город, они все разместились в нем, чтобы находиться всем вместе на случай, если что-либо произойдет. Я был знаком с ним, когда он [еще] был покрыт соломой, и я видел, как его покрывали черепицей, К северу от главной церкви в средней части улицы имеется много домов, порталы которых выходят на главную площадь; они служили лавками ремесленников. К югу от главной церкви в средней части улицы находятся главные лавки самых богатых торговцев.

Позади церкви находятся дома, принадлежавшие Хуану де Беррио и другим хозяевам, которых я не помню.

Позади главных лавок находятся дома, принадлежавшие Диего Мальдонадо, прозванному Богачом, потому что в Перу не было никого богаче: он принадлежал к первым конкистадорам. Во времена инков то место называлось Хатун-канча: это значит большой квартал. То были дома одного из королей, которого звали Инка Йупанки; к югу от домов Диего Мальдонадо — средняя часть улицы — находятся дома, принадлежавшие Франсиско Эрнандесу Хирону. К югу перед ними находятся дома, принадлежавшие Антонио Альтамирано, одному из первых конкистадоров, и Франсиско де Фриасу и Себастиану де Касалья, и еще многие другие, расположенные по обеим сторонам от них и сзади; тот квартал назывался Пука-Марка: это означает красный квартал. То были дома короля Тупак Инки Йупанки. Перед тем кварталом в сторону юга находится другой огромнейший квартал, название которого я не помню; в нем находятся дома, принадлежавшие Алонсо де Лоайса, Мартину де Менесесу, Хоану де Фигероа, дону Педро Пуэрто де Карреро, Гарсиа де Мело, Франсиско Дельгадо [и] еще многим другим господам вассалов, чьи имена ушли из моей памяти. Еще дальше впереди того квартала, еще дальше на юг, находится площадь, называемая Инти-пампа: что означает площадь Солнца, потому что она лежала перед домом и храмом Солнца, куда приходили [451] те, кто не был инкой, чтобы преподнести принесенные подношения, потому что они не могли входить в дом. Там их принимали жрецы, а [затем] преподносили образу Солнца, которому поклонялись как богу. Квартал, в котором находился храм Солнца, назывался Кори-канча, что значит квартал из золота, серебра и драгоценных камней, которые, как мы говорили в другом месте, находились в том храме и в том квартале. За ним шел тот, который именуется Пуман-чупан, а это уже предместья города.

Глава Х

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ ШКОЛ, И ТРЕХ КОРОЛЕВСКИХ ДОМОВ, И ДОМА ИЗБРАННИЦ

Чтобы рассказать об остальных кварталах, мне необходимо возвратиться к кварталу Вака-пунку, что означает дверь в святилище, который находился на севере от главной площади города; за ним следовал в южном направлении другой огромнейший квартал, название которого я запамятовал; мы можем назвать его кварталом школ, потому что в нем находились школы, основанные королем Рока, как мы рассказывали об этом, [говоря] о его жизни. По-индейски говорят йача васи, что значит дом обучения. В нем живут ученые и учителя того государства, именуемые амаутами, что значит философ, и аравеками, что значит поэт, пользовавшиеся огромным уважением у инков и у всей их империи. С ними находилось множество их учеников, главным образом из числа лиц королевской крови. В направлении на юг от квартала школ находилось два квартала, в которых располагались два королевских дома, выходивших на главную площадь. Они занимали всю лицевую сторону площади; один из них, находившийся на востоке по отношению к другому, назывался Кора-кора: это означает луга, потому что то место было огромным лугом, а площадь перед ним была болотом или трясиной, и инки приказали построить его там, где он находится [сейчас]. То же самое говорит Педро де Сиеса, глава девяносто вторая. На том лугу король Инка Рока поставил свой королевский дом, чтобы оказать милость школам, он часто посещал их, чтобы послушать учителей. От дома Кора-кора я ничего не застал, потому что уже в мое время он был полностью разрушен; когда делили город, он по жребию достался Гонсало Писарро, брату маркиза дона Франсиско Писарро, одному из тех, кто завоевал его. С этим рыцарем я познакомился в Коско после сражения в Варина и до сражения в Сакса-вана; он обращался со мной как со своим собственным сыном: мне было восемь или девять лет. Другой королевский дом, находившийся к западу от Кора-кора, назывался Касана, что означает вещь, от которой леденеют. Это имя ему присвоили по причине восхищения, давая noнять [452] что он состоял из таких огромных и столь прекрасных зданий, что тот, кто внимательно знакомился с ними, неизбежно леденел и цепенел. То были дома великого Инки Пача-кутека, правнука Инки Рока, который, желая оказать милость школам, основанным его прадедом, приказал свой дом построить рядом с ними. Школы находились за теми двумя королевскими домами. Те и другие стояли рядом, соединенные вместе. Главные двери школ выходили на улицу и на ручей; короли проходили через задние двери, чтобы послушать лекции своих философов, а Инка Пача-кутек [сам] читал им много раз, провозглашая свои законы и положения, ибо он был великим законодателем. В мое время испанцы проложили улицу, которая отделила школы от королевских домов; от того из них, который назывался Касана, я застал значительную часть стен, сложенных из прекрасно обработанных камней, что свидетельствовало о том, что они имели отношение к королевским жилищам, и прекраснейший гальпон, который во времена инков в дождливые дни служил площадью для их праздников и плясок. Он был таким огромным, что шестьдесят [человек] верхом на лошадях могли очень свободно играть в канья внутри него. Я видел тот гальпон, когда в нем находился монастырь святого Франциска, который был туда переведен из квартала Токо-качи, где он прежде располагался, поскольку [то место] было очень удалено от поселений испанцев. Огромный кусок гальпона был выделен под церковь, способную вместить множество людей; затем там находились кельи, спальня и трапезная и другие службы монастыря, а если бы он не имел перекрытия, то внутри можно было бы построить крытые галереи (claustro). Гальпон и все то место отдал монахам Хуан де Панкорво — один из первых конкистадоров, которому достался по жребию тот королевский дом во время дележа домов [Коско]; многие другие испанцы имели в нем свою долю, однако Хуан де Панкорво в самом начале выкупил их все, когда их раздавали [почти] даром. Несколько лет спустя монастырь перевели туда, где он находится сейчас, о чем мы расскажем в другом месте, говоря о милостыне, которую жители города поднесли монахам, для покупки места и строительства церкви. Я также видел, как разрушали гальпон и строили в квартале Касана палаты с порталами, как они сегодня стоят, — жилища для торговцев и офицеров.

Перед теми домами, которые были королевскими, лежит главная площадь города, называемая Хаукай-пата, что значит платформа или площадь для праздников и ликований. Она с севера на юг имеет в длину двести шагов, более или менее, что означает четыреста футов; а с запада на восток сто пятьдесят шагов в ширину вплоть до ручья. В конце площади в южной ее части находились два других королевских дома; тот, что был рядом с ручьем в середине улицы, назывался Амару-канча, что значит квартал огромных змей: он стоял напротив Касаны; это были дома Вайна Капака; сейчас они принадлежат святому ордену иезуитов. Я застал их огромный гальпон, хотя он не был таким большим, как [453] в Касана. Я застал также большую прекраснейшую круглую башню, которая находилась на площади прямо перед домом. В другом месте мы скажем об этой башне; поскольку она была первым помещением, которое испанцы заполучили в том городе (помимо ее великой красоты), завоевателям города следовало бы ее сохранить; ничего другого от того королевского дома я не застал: все было повержено на землю. При первом разделе главная часть этого королевского дома — ею являлось то, что выходило на площадь, — досталась Эрнандо Писарро, брату маркиза дона Франсиско Писарро, который также был в числе первых завоевателей того города. Этого рыцаря я видел в Мадриде при королевском дворе в году тысяча пятьсот шестьдесят втором. Другая часть [дома] досталась Мансио Серра де Легисамо, он из первых конкистадоров. Другая часть — Антонио Альтамирано — я знал два его дома: один из них он, должно быть, купил. Другая часть была выделена под тюрьму для испанцев. Другая часть досталась Алонсо Масуэла, он из первых конкистадоров; затем она принадлежала Мартину Дольмосу. Другие части достались другим [испанцам], которых я не помню. На востоке от Амару-канча в средней части улицы Солнца находится квартал, называемый Акльа-васи, что значит дом избранниц, в котором находился монастырь для знатных девушек, предназначенных Солнцу, о которых мы подробно расскажем в должном месте; укажу лишь, что из того, что я застал из его зданий, — при дележе досталось Франсиско Мехиа, — это была та часть дома, которая выходит на площадь; она также была застроена лавками торговцев. Другая часть досталась Педро дель Барко, а другая часть — лиценциату де ла Гама, а другие — другим, которых я не помню.

Все поселения, кварталы и королевские дома, которые мы назвали, были расположены на востоке от ручья, который протекает по главной площади, где, как следует заметить, у инков находились те три огромных гальпона, [возведенные] вдоль [двух] боковых сторон и напротив главной стороны площади, чтобы, несмотря на дождь, отмечать в них свои главные праздники в те дни, на которые приходились эти праздники, отмечавшиеся с наступлением новолуния в такие-то и такие-то месяцы и солнцестояния. Во время всеобщего восстания, которое индейцы подняли против испанцев, когда они сожгли весь тот город, они не предали огню три из четырех гальпонов, о которых мы говорили, а именно гальпон в Колькам-пата, Касана и Амару-канча, а на четвертый, который служил жилищем для испанцев [и] который сейчас является кафедральным собором, они обрушили бесчисленное множество огненных стрел, и солома загорелась более чем в двадцати местах, но она потухла, как мы расскажем об этом в должном месте, ибо бог не позволил, чтобы тот гальпон сгорел бы в ту ночь, как и во многие другие ночи и дни, когда они пытались сжечь его, [и] благодаря этим и другим подобным чудесам, которые совершил господь, чтобы его [454] католическая вера пришла в ту империю, испанцы смогли ее завоевать. Они также не тронули храм Солнца и дом избранных девственниц; все же остальное они сожгли, чтобы сжечь испанцев.

Глава XI

КВАРТАЛЫ И ДОМА, РАСПОЛОЖЕННЫЕ НА ЗАПАД ОТ РУЧЬЯ

Королевские дома и поселения того города, к которым относится все рассказанное нами, находились на востоке от ручья, протекающего по его середине. На запад от ручья находится площадь, которую они называли Куси-пата, что означает платформа радости и ликования. Во времена инков те две площади были превращены в одну; весь ручей был перекрыт толстыми балками, а поверх них [лежали] большие каменные плиты, из которых был сделан пол, потому что на главные праздники, посвященные Солнцу, приходило столько господ вассалов, что они не умещались на площади, которую мы называем главной; поэтому ее расширили [с помощью] другой площади, лишь немногим меньшей, чем она сама. Ручей они покрыли [деревянными] балками, потому что не знали свода. Испанцы использовали [это] дерево, оставив в некотором расстоянии друг от друга четыре моста, которые я застал; они также были [построены] из дерева. Затем они построили три [моста] со сводами, которые там были, когда я уехал. Те две площади в мои времена не были разделены, не было и домов по одну и по другую стороны ручья, как это имеет место сейчас. В году тысяча пятьсот пятьдесят пятом, когда губернатором [Коско] был Гарсиласо де ла Вега, мой господин, их построили и передали в качестве собственности городу, ибо он, хотя прежде был господином и императором той великой империи, был беден и не имел тогда ренты даже в одно мараведи; я не знаю, имеет ли он что-либо сейчас. На западе от ручья короли инки не построили ни одного здания; [там] имелись лишь постройки предместий, как мы рассказывали. То место они сохраняли, чтобы короли и преемники строили свои дома, как поступали [их] предки, ибо, хотя и правда то, что дома предшественников также становились собственностью преемников, они ради [собственного] величия и славы приказывали строить для себя новые, чтобы сохранить имя того, кто приказал их построить, как это имело место и со всем другим, совершавшимся ими, чтобы не были утрачены имена инков, их владельцев; все это не является особым свойством величия [только] тех королей. В том месте испанцы построили свои дома, о которых мы расскажем, совершая путешествие с севера на юг, следуя их порядку и [называя], кому они принадлежали в то время, когда я их покинул. [455]

Если спускаться по ручью от ворот Вака-пунку, то первые дома принадлежали Педро де Оруе; затем следовали [дома] Хуана де Пан-корво, а в нем жил Алонсо де Марчена, ибо, хотя он и владел индейцами, Хуан де Панкорво все же не хотел, чтобы он жил в каком-либо другом доме по причине давнишней и огромной дружбы, которая всегда их связывала. Дальше этим же путем, в средней части улицы находятся дома, принадлежавшие Эрнану Браво де Лагуна, которые прежде принадлежали Антонио Наварро и Лота Мартину из числа первых конкистадоров; были и другие, примыкавшие к этому [зданию], однако, поскольку то были испанцы, у которых не было индейцев, мы не называем их и точно так же мы поступаем, [рассказывая] о других кварталах, о которых мы уже сказали или скажем, ибо, поступая иначе, мы впадем в невыносимое многословие. За домами Эрнана. Браво следовали те, которые принадлежали Алонсо де Инохоса, ранее принадлежавшие лиценциату Карвахалю, брату комиссионера (factor) Ильена Суареса Карвахаля, о котором упоминают [в разных] историях о Перу. Дальше по тому же направлению с севера на юг, [нам] повстречается площадь Куси-пата, которую сегодня называют Нашей Милосердной Госпожой; на ней находятся индейцы и индианки, которые в мои времена занимались продажей своих пустяков, обменивая одни предметы на другие, потому что в то время не употреблялись отчеканенные монеты; их не чеканили и двадцать лет спустя; то было вроде ярмарки или рынка, который индейцы называют кату. За площадью, на юг от нее, находился монастырь Нашей Милосердной Госпожи, который занимал целый квартал из четырех улиц; прямо за ним в средней части улицы находились другие дома испанцев, у которых были индейцы, однако, поскольку я не помню имена их владельцев, я не перечисляю их; тогда поселение не уходило дальше этого места.

Возвращаясь к кварталу, именовавшемуся Карменка, чтобы спуститься по другой улице [жилых] домов, мы укажем, что самыми ближними к Карменке домами были те, что принадлежали Диего де Сильва, который был моим свидетелем при конфирмации, — сын знаменитого Фелисиано де Сильва. На юг от этих в средней части улицы находились дома Педро Лопеса де Касалья, который был секретарем президента Гаски, и Хуана де Бетансоса и многие другие дома, которые стоят по одну, и по другую сторону, и сзади тех [домов], владельцы которых не имели индейцев. Дальше на юг, в средней части улицы, находятся дома, которые принадлежали Алонсо де Meca, конкистадору из числа первых, и выходили [фасадом] на площадь Нашей Госпожи; по бокам и сзади находится много боковых [зданий], которые не упоминаются нами; дома, находившиеся к югу от домов Алонсо де Meca, в средней части улицы, принадлежали Гарсиласо де ла Вега, моему господину; над главными воротами находился узкий и длинный коридорчик, где собирались главные господа города, чтобы поглядеть на праздники колец, [бой] [456] быков и игру в каньяс, которые проводились на той площади; а до моего отца они принадлежали человеку благородному, конкистадору из числа первых, именовавшемуся Франсиско де Оньяте, который умер в сражении под Чупас. Из того коридорчика и из других мест города можно видеть вершину снежного хребта в виде пирамиды; она такая высокая, что даже, в двадцати пяти лигах от нее и при наличии посредине [этого расстояния] других горных хребтов, все же открывается значительная часть той вершины; не видны ни утесы, ни скалы, а только чистый и вечный снег, никогда не тающий: ее называют Вилька-нута: это означает священная или чудотворная вещь, большая, чем обычные, потому что это имя вилька они давали только тем вещам, которые достойны восхищения; и действительно, она такая, та пирамида, выше любого восхваления, которое можно высказать о ней. Могу сослаться на тех, кто ее видел или увидит. К западу от домов моего отца находились дома Васко де Гевары, конкистадор из числа вторых, которые позже принадлежали койе донье Беатрис, дочери Вайна Капака. К югу находились дома Антонио де Киньонеса, которые также выходили [фасадом] на площадь Нашей Госпожи, в средней части улицы. К югу от Антонио де Киньонеса находились дома Томаса Васкеса, конкистадора из числа первых. До этого они принадлежали Алонсо де Topo, который был генерал-лейтенантом Гонсало Писарро. Его убил его тесть Диего Гонсалес по причине одного лишь страха, который он испытывал перед ним во время домашних ссор. На запад от домов Томаса Васкеса находились дома, которые принадлежали дону Педро Луису де Кабрера, а позже Родриго де Эскивелю. К югу от Томаса Васкеса находились дома дона Антонио Перейра, сына Лопе Мартина, португальца. Затем шли дома Педро Алонсо Карраско, конкистадора из числа первых. К югу от домов Педро Алонсо Карраско находились другие дома, лишь недавно построенные, и они были последними в том квартале, который заселялся в годы тысяча пятьсот пятьдесят седьмой и пятьдесят восьмой. Возвращаясь к склонам холма Карменка, мы укажем, что к западу от домов Диего де Сильва находились дома, принадлежавшие Франсиско де Вильяфуэрте — конкистадор из числа первых и один из тринадцати товарищей дона Франсиско Писарро. К югу от них на средней части улицы находилась очень длинная и широкая платформа; на ней не было домов. К югу от той была другая прекраснейшая платформа, на которой сейчас находится монастырь чудотворца святого Франциска; перед монастырем расположилась очень широкая площадь; к югу от нее, на средней части улицы, находятся дома Хуана Хулио де Охеда, конкистадора из числа первых, отца дона Гомеса де Тордойя, который сегодня жив. На западе от домов дона Гомеса находились дома, принадлежавшие Мартину де Арбието, и в том месте в году тысяча пятьсот шестидесятом не было больше поселений. На западе от домов Мартина де Арбието наводится очень большая равнина, которая в мои времена служила для [457] обучения на ней лошадей; в конце равнины построили тот богатый и знаменитый госпиталь для индейцев, который на ней стоит; он был основан в году тысяча пятьсот пятьдесят пятом или пятьдесят шестом, как мы затем расскажем. О поселении, которое имелось, мы уже сказали. А то, которое сейчас добавилось, было заселено от того года и ближе сюда. Кабальеро, которых я называл в этом отступлении, все были очень благородной крови и знаменитыми воинами, ибо они завоевали ту богатейшую империю; с большинством из них я был знаком, ибо из названных не было и десяти, которых я не знал.

Глава XII

ДВА ПОДАЯНИЯ, СОБРАННЫХ ГОРОДОМ ДЛЯ БОГОУГОДНЫХ ДЕЛ

Чтобы поведать о том, как был основан тот госпиталь и как для этого дела собрали первое подаяние, мне следует вначале рассказать о другом подаянии, которое собрали испанцы того города для монахов чудотворца святого Франциска для оплаты места и здания церкви, которое было сооружено; ибо одно предшествовало другому, а все это случилось, когда коррехидором Коско был Гарсиласо де ла Вега, мой господин. Случилось так, что, поскольку монастырь находился в Касане, как мы об этом рассказали, монахи, я не знаю по какой причине, обратились с просьбой к Хуану Родригесу де Вильялобос, которому при надлежало это место и то, что на нем было сооружено, и направил письмо и вторичный запрос (sobrecarta) канцелярии королей, чтобы им было предоставлено право на владение местом, выплатив Вильялобосу стоимость, как ее определят, тех двух платформ и постройки церкви. Все это было оценено в двадцать две тысячи двести дукатов. Тогда на ставником был монах из числа праведников, называвшийся фрай Хуан Гальегос, человек святой жизни и великого примера, который произвел оплату в доме моего отца, ибо именно он вручил ему право на владений [этим имуществом]; а ту сумму он принес в слитках серебра. Глядя на присутствующих, восторгавшихся тем, что столь бедные монахи произвели такую богатую и полную оплату и в столь короткое время, ибо пришел приказ, чтобы она была бы произведена в ограниченные сроки наставник сказал: «Господа, не удивляйтесь, ибо это творение неба и великой доброты этого города, да сохранит его господь, и чтобы вы знали, сколь велика она, я заверяю вас, что в понедельник этой недели, в которой мы еще пребываем, не было у меня и трехсот дукатов для этой оплаты, а сегодня, в четверг с утра, я уже владел суммой, которую вы видите здесь представленной, ибо в эти две ночи тайно по нашему призыву приходили как испанцы, владеющие индейцами, так и рыцари солдаты, у которых их нет, со своими подношениями и в таком количестве, [458] что я многие из них отправил назад, когда понял, что собранного уже достаточно; и более того, я скажу вам, что эти две прошедшие ночи они не дали нам спать, вызывая в привратницкую из-за своих подношений и милосердия». Все это сказал тот добрый монах о щедрости того города, и я это слышал [сам]. Чтобы рассказать теперь о том, как был основан тот госпиталь, нужно знать, что этого наставника сменил другой, называвшийся фрай Антонио де Сан Мигель, из очень знатной семьи, которая живет в Саламанке и именуется этой фамилией; он был великим теологом и в своей жизни и учении подлинным сыном святого Франциска, за что он, будучи таким, позднее стал архиепископом Чили, где жил со своей неизменной святостью, как об этом говорили с похвалой в тех королевствах Чили и Перу. Этот святой муж на второй год своего трехлетия, читая проповеди в великий пост по средам, пятницам и воскресеньям в кафедральном соборе Коско, в одно из тех воскресений предложил, что было бы хорошо, если бы город построил госпиталь для индейцев и чтобы кабильдо [Коско] стал бы его покровителем, как оно являлось им в отношении имевшейся церкви госпиталя для испанцев, и что тот дом. нужно было бы основать, дабы было [чем и] кому возместить причиненные убытки, что являлось обязанностью испанцев, конкистадоров и неконкистадоров, ибо никто, сказал он, в малом или большом не должен избежать уплаты этого долга. Он продолжал убеждать в этом в проповедях той недели, а на следующее воскресенье окончил их предупреждением, чтобы город был готов к подношению, заявив [прихожанам]: «Господа! Коррехидор и я сегодня на час дня пойдем просить из-за любви к господу на это творение; проявите себя в этом деле столь же щедрыми и великодушными, сколь сильными и мужественными вы были при завоевании этой империи». В тот день оба они пошли, и просили, и записывали то, что каждый дарил; они шли из дома в дом испанцев, которые владели индейцами, ибо в тот день у других они не просили; а вечером отец вернулся к себе и приказал мне подсчитать суммы, которые были записаны на бумаге, чтобы узнать размеры подношений; я обнаружил сумму в двадцать восемь тысяч пятьсот песо, что составляло тридцать четыре тысячи двести дукатов; самый маленький дар был в пятьсот песо, что составляет шестьсот дукатов, а некоторые достигали тысячи песо. Такова была сумма того вечера, которую собрали за период в пять часов; в следующие дни просили всех испанцев, у которых были репартимьенты и не были, и все присылали так щедро, что за немногие месяцы перевалило за сто тысяч дукатов, а когда затем в королевстве узнали о том, что основывается госпиталь для местных жителей, многие в тот же год откликнулись на просьбу подношениями, которые были переданы как при жизни (hechas en salud), так и в виде дарственных по завещанию, с чем и началось строительство, на которое с великой поспешностью пришли индейцы из округа того города, знавшие, что это делалось для них. [459]

Под первый камень, который заложили в здание, Гарсиласо де ла Вега, мой господин, как коррехидор, положил золотой дублон, из тех, которые называют с двумя лицами, являющимися [портретами] католических королей дона Фернандо и доньи Исабель; он положил тот дублон как редкую и замечательную вещь, каковыми считались тогда на той земле монеты из золота и других металлов, потому что [там] не чеканились монеты, а у испанских купцов был обычай брать тамошними товарами то, что они зарабатывали, а не золотыми и не серебряными монетами. Должно быть, какой-то любознательный человек привез тот дублон, поскольку он был монетой Испании, как привозили другие вещи, которых там не было, и он отдал его моему отцу как необычную вещь, воспользовавшись тем случаем (ибо я не знаю, как это случилось), и именно так ее восприняли все те, кто видел эту монету в тот день, ибо все [члены] кабильдо и многие другие кабальеро, присутствовавшие на торжестве [закладки] первых камней, передавали ее друг другу из рук в руки; все они заявили, что это была первая отчеканенная монета, которую они увидели на той земле, и что по причине такой новизны ее использование на строительстве было весьма прекрасным делом. Диего Мальдонадо, прозванный Богачом за свои огромные богатства, уроженец Саламанки, как самый старый рехидор, заложил [под камень] плиту из серебра, а на ней был выгравирован его герб. Эта мелочь явилась фундаментом того богатого здания. Позже здесь папы римские удостоили многочисленными индульгенциями и прощениями тех, кто скончался в том доме. Зная об этом, одна старая индианка королевской крови, видя, что ее смертный час приближается, попросила, чтобы ее отправили в госпиталь для своего спасения. Ее родичи сказали ей, чтобы она не обижала их тем, что шла в госпиталь, ибо у нее были средства (hacienda), чтобы лечиться в своем доме. Она ответила, что не претендовала на излечение тела, ибо в этом уже не было надобности, а души с помощью благодарений и индульгенций, которыми князья церкви удостаивали тех, кто умирал в том госпитале; и так она заставила отвезти себя [туда] и не захотела войти в больничную палату; она добилась, чтобы ее кроватку поставили в углу церкви госпиталя. Она попросила, чтобы могила была бы устроена рядом с ее кроватью; она попросила образ святого Франциска, чтобы ее захоронили вместе с ним; она уложила его на свою кровать; она сказала, чтобы ей принесли свечи, которые будут сожжены во время ее похорон, и поставила их возле себя, приняла святейшее таинство и помазание (estremauncion), и так она пребывала четыре дня, взывая к богу, и к девственнице Марии, и ко всему небесному двору, пока не скончалась. Видя, что [эта] индианка умерла так по-христиански, город пожелал облагодетельствовать событие, оказав честь ее похоронам, чтобы остальные индейцы вдохновились бы на другие подобные дела, и поэтому на ее поминания, помимо других знатных людей, пришли оба кабильдо, церковный и гражданский, [460] и ее похоронили с торжественным милосердием, в результате чего ее родичи и остальные индейцы считали, что им оказали огромную милость, уважение и благодеяние. И на этом будет правильно, если мы перейдем к рассказу о жизни и делах короля десятого, в котором станут видны дела, [достойные] великого восхищения.

Глава XIII

НОВОЕ ЗАВОЕВАНИЕ, КОТОРОЕ НАМЕРЕН ОСУЩЕСТВИТЬ КОРОЛЬ ИНКА ЙУПАНКИ

Добрый Инка Йупанки, приняв красную повязку-бахрому и выполнив как торжества занятия престола империи, так и поминания своих отцов, чтобы показать свою доброту и приветливость, решил прежде всего посетить все свои королевства и провинции, что, как уже было сказано, считалось самым приятным и милостивым деянием, которые инки оказывали своим вассалам, ибо, поскольку одним из их пустых верований была вера в то, что те их короли были божествами [и] сыновьями Солнца, а не человеческими людьми, они так высоко ценили возможность увидеть их в своих землях и домах, что никакое восхваление не может передать этого. По этой причине инка стал посещать свои королевства, в которых его принимали и ему поклонялись, согласно их языческой вере. Инка Йупанки потратил на эти посещения более трех лет, а возвратясь в город и отдохнув от столь долгой дороги, он говорил с людьми своего совета относительно осуществления дерзкого и трудного похода, т. е. похода в сторону Анд, на восток от Коско, потому что, поскольку с той стороны границам его империи преграждала путь великая горная цепь Сьерра-Невада, он решил пересечь ее и пройти на другую сторону [цепи] по какой-нибудь из рек, которые бегут по ней с запада на восток, ибо через вершины горную цепь невозможно пересечь из-за множества имеющегося и постоянно падающего на нее снега.

Инкой Йупанки овладело это желание ради завоевания народов, которые могли находиться в той стране, чтобы покорить и включить их в свою империю и спасти от варварства и нелюдских обычаев, которые были у них, и дать им познание своего отца Солнца, чтобы они знали его и поклонялись ему как своему богу, как поступали остальные народы, которые завоевывались инками. Это желание инки было порождено неким сообщением, которое знали его предки и он, [а именно], что в тех обширных и огромных районах было много земель, частично обитаемых, частично необитаемых из-за высоких гор, озер, болот и трясин, имевшихся там, которые являлись препятствиями для их заселения.

Он располагал сообщением, что среди тех заселенных провинций одной из лучших была та, которую называли Мусу, а испанцы зовут ее [461] Мохос, в которую можно было войти по огромной реке, образовывавшейся в Андах на востоке от города из множества рек, которые в той Местности сливались в одну реку, главными из которых были пять [рек], каждая со своим собственным названием, не считая бесконечного числа ручьев; все вместе они образовывали огромнейшую реку, именуемую Амару-майу. Я не могу сказать, где именно впадает эта река в Море Севера, однако по причине ее огромности и направления водного потока, убегающего в сторону востока, я подозреваю, что это одна из тех больших [рек], которые, соединяясь со многими другими, становятся рекой Ла-Плата, называемой так потому, что на вопрос испанцев (которые ее открыли), имеет ли серебро та провинция, жители того побережья ответили им, что в той земле его не было, однако у истоков той великой реки его было много. Из этих слов возникло название, которое она носит сегодня, а ее называют Река-из-Серебра, хотя его нет у нее; она знаменита и так знаменита во всем мире, что из всех известных по сей день рек она стоит на втором месте, позволяя лишь реке Орельяны удерживать первое место.

Река Ла-Плата на языке индейцев называется Паравай; если это слово из всеобщего языка Перу, оно означает дай мне дождя (llovedme), что можно истолковать как следующее выражение того же самого языка: река, как бы похваляясь своими вызывающими удивление разливами (crescientes), говорит: «Дай мне дождя, и ты увидишь чудеса», ибо, как мы говорили в других местах, такова фразеология того языка, [позволяющая] высказать одним смысловым словом [и] аргументы, которые могут в нем содержаться. Если же слово Паравай принадлежит другому языку, а не языку Перу, я не знаю, что оно означает.

После того как те пять больших рек соединяются вместе, каждая из них теряет свое собственное имя, а все вместе, став одной рекой, они называются Амару-майу. Майу означает река, а [словом] амару называют огромнейших змей, которые водятся в горах той земли; они такие, какими мы их обрисовали выше, и реке за ее огромность дали это имя по причине ее великолепия, давая понять, что она такая же большая среди рек, как омару среди змей.

Глава XIV

СОБЫТИЯ ВО ВРЕМЯ ПОХОДА НА МУСУ ВПЛОТЬ ДО ЕГО ОКОНЧАНИЯ

По этой реке — ее и по сей день плохо знают, хотя она такая огромная, — король Инка Йупанки решил войти в провинцию Мусу, ибо по земле туда невозможно было проникнуть из-за чрезвычайно крутых гор и множества озер, болот и трясин, которые имеются в том месте. Приняв [462] это решение, он приказал нарубить огромнейшее количество деревьев, растущих в том районе, индейское название которых я не знаю; испанцы называют их смоковицей, но не потому, что на них растет смоква, а потому, что оно столь же и даже более легкое, нежели смоковица.

На рубку и подготовку дерева и строительство из него больших плотов ушло почти два года. Они построили их столько, что на них разместилось десять тысяч воинов и снаряжение, которое они взяли с собой. Когда все было предусмотрено, а люди подготовлены, и заготовлена еда, и назначены генералы, и мастера боя, и остальные министры армии — всеми ими были инки королевской крови, — они разместились на плотах, которые были способны [принять] более или менее тридцать, сорок, пятьдесят индейцев каждый. Еду держали посредине плотов на помостках или настилах высотою с полвары, чтобы не замочить ее. На этих устройствах пустились инки вниз по течению реки, где имели место большие стычки и сражения с местными жителями, именовавшимися чунчу, которые жили по берегам реки по одну и по другую сторону. Они вышли в огромном количестве, нападая на воде и на земле, как для того, чтобы защитить ее и не дать им выпрыгнуть на землю, так и для того, чтобы сразиться с ними на реке; их наступательным оружием были луки и стрелы, которыми больше всего пользуются все народы Анд. Их лица, руки и ноги были выкрашены красной охрой, а тело — различными красками, ибо, поскольку это был очень жаркий район "той земли, они ходили обнаженными, пользуясь лишь набедренными повязками; на их головах были огромные плюмажи, сложенные из множества перьев попугаев и гуакамай.

Случилось так, что после многих испытаний с оружием в руках и многих переговоров, которые одни вели с другими, все народы одного и другого берега той великой реки сдались, и подчинились служению инкам, и в знак признания вассальной зависимости направили королю Инке Йупанки многочисленные подношения [в виде] попугаев, уистити и гуакамай, меда и воска и разного другого, произрастающего на тех землях. Эти подношения сохранялись вплоть до смерти Тупак Амару, последнего из инков, как мы узнаем об этом из рассказа об их жизни и наследовании [престола], которому отрубил голову вице-король дон Франсиско де Толедо. Эти индейцы чунчу, прибывшие с посольством, и другие, прибывшие позднее, заселили селение близ Тоно в двадцати шести лигах от Коско; они просили инку разрешить поселиться там, чтобы поближе к нему нести службу; и так они находятся там до сегодняшнего дня. После подчинения службе инке народов с берегов той реки, которых называют обычно чунчу по [названию] провинции Чунчу, они прошли дальше и покорили многие другие народы, пока не пришли в провинцию, которую называют Мусу, заселенную множеством воинственных людей и с очень плодородной землей; они говорят, что она находится в двухстах лигах от города Коско. [463]

Инки рассказывают, что когда их люди пришли туда, то их пришло очень мало по причине многих военных столкновений, которые имели место до этого. Однако, несмотря на это, они решились предложить мусунам покориться службе своему инке, который был сыном Солнца и которого прислал с неба его отец, чтобы обучить людей жить по-людски, а не по-звериному; и чтобы они поклонялись бы Солнцу как богу и перестали бы поклоняться животным, камням и палкам и другим гнусным вещам. И видя, что мусу с охотой слушают их, инки более подробно рассказали им о своих законах, уложениях и обычаях, и они поведали им о великих подвигах своих королей, совершенных ими в прошлых завоеваниях, и сколько провинций они покорили, и что многие из них по собственной воле приносили свою покорность, умоляя инку, чтобы он принял бы их своими вассалами, и что они поклонялись им как богам. Они особо подчеркивают, что рассказали им о видении Инки Вира-кочи и о его подвигах. Все это настолько восхитило мусу, что они с ликованием приняли дружбу инков и восприняли их идолопоклонство, их законы и обычаи, ибо они показались им хорошими, и обещали подчиниться их правлению и поклоняться Солнцу как своему главному богу. Однако они не желали признавать свою вассальную зависимость от инки, поскольку он не победил и не покорил их оружием. Однако они рады были быть его друзьями и союзниками (confederados) и что ради дружбы они сделают все, что соответствует служению инке, но не как вассалы, ибо они хотели быть свободными, как и их предки. Ради этой дружбы мусу позволили заселить свои земли инкам, которых оставалось немногим более тысячи, когда они дошли до них, потому что остальные погибли от долгого пути и в сражениях; и мусу дали им своих дочерей в жены, и они радовались такому родству, и сегодня они высоко почитают их, и управляются ими в мире и на войне, а после того как между ними установились мир и родство, они из самых знатных людей избрали послов, чтобы те направились бы в Коско поклониться инке как сыну Солнца и подтвердить дружбу и родство, которые заключили с его людьми, а из-за тяжести и трудности дороги, из-за недоступности гор, болот и трясин они совершили огромнейший крюк, чтобы выйти к Коско, где инка принял их с великой любезностью и оказал им великие милости и благодеяния. Он приказал, чтобы им подробно рассказали бы о королевском дворе, о его законах и обычаях и его идолопоклонстве, [и] со всем этим мусуны весьма удовлетворенные возвратились на свои земли, и эта дружба и союз длился до тех пор, пока испанцы не вошли в ту землю и не завоевали ее.

Инки, в частности, рассказывают, что во времена Вайна Капака потомки инков, поселившихся в [землях] мусу, решили возвратиться в Коско, ибо они считали, что, поскольку их служба инке сводилась лишь к спокойной жизни, им следовало бы скорее находиться на родине, нежели вне ее, и, когда они уже подготовили свой уход, чтобы возвратиться [464] со своими женами и детьми в Коско, они получили сообщение, что инка Вайна Капак умер, и что испанцы захватили их [земли], и что пришел конец их империи и господству инков, в результате чего они решили оставить все как есть (quedarse de hecho), а мусу, как мы говорили, относятся к ним с почтением, и они руководят ими в мире и на войне. И они говорят, что в той местности река имеет в ширину шесть лиг, а для того, чтобы переплыть со в своих каноэ, они тратят два дня.

Глава XV

СЛЕДЫ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ОБНАРУЖЕНЫ ОТ ТОГО ПОХОДА

Все то, что мы, суммируя, рассказали об этом завоевании и открытии, которые приказал совершить король Инка Йупанки [в направлении] вниз по течению той реки, инки рассказывают очень подробно, похваляясь геройскими подвигами своих предков, и говорят о великих сражениях, которые имели место на реке и вне ее, и о многих провинциях, которые покорили благодаря своим великим подвигам. Однако, поскольку некоторые из них казались мне немыслимыми по причине незначительности числа людей, которые там были, а также потому, что до сих пор испанцы не владеют той частью земли, которую инки завоевали в Андах, и на нее нельзя указать пальцем, как можно сделать со всеми остальными, о которых упоминалось до этого, я счел необходимым не смешивать дела сказочные, или кажущиеся таковыми, с подлинными историями, ибо о той части земли сегодня нет столь полного и ясного сообщения, подобного тому, которое имеется о землях, которыми наши владеют. Хотя это правда, что в настоящее время испанцы обнаружили значительные следы, сохранившиеся от тех дел, как мы увидим дальше.

В 1564 году один испанец по имени Диего Алеман, урожденный местечка Сан Хуан графства де Ниебля, житель города ла Пас, иначе именуемом Пуэбло Нуэво, где он владел небольшим репартимьенто с индейцами, поддался убеждениям одного своего кураки, собрал двенадцать других испанцев и, взяв в качестве проводника того самого кураку, который рассказал им, что в провинции Мусу имеется много золота, направился пешком на ее розыски, ибо там не было дорог для лошадей, а также ради более скрытного передвижения, так как он намеревался только лишь обнаружить [ту] провинцию и найти дороги, чтобы попросить [разрешение] на конкисту и позже вернуться [туда] с большими силами, чтобы завоевать и заселить земли. Они направились через Коча-пампу, которая ближе всего к Мохосу.

Двадцать восемь дней шагали они по горам и скалам и наконец дошли до места, откуда было видно первое селение провинции, и хотя его касик сказал им, чтобы они дождались бы, пока не появится какой-нибудь [465] индеец, которого они смогут без шума схватить, чтобы заполучить языка, они не захотели этого делать; они предпочли с наступлением ночи, проявив излишнее безрассудство [и] считая, что достаточно одного испанского голоса, чтобы все селение сдалось бы в плен, войти в него, производя шум, словно людей было больше, чем их входило туда [действительно], чтобы индейцы испугались бы, думая, что испанцев много. Однако случилось обратное, потому что на их крики индейцы вышли с оружием, и, обнаружив, что их было мало, призвали других, и напали на них, и десятерых убили, и взяли в плен Диего Алемана, а двое других скрылись благодаря ночной темноте и направились туда, где, как сказал проводник, он будет их ждать, поскольку он, следуя разумному суждению при виде безрассудства испанцев, не захотел идти вместе с ними. Одного из тех, кто скрылся, называли Франсиско Морено; он был метисом—сыном испанца и индианки, рожденным в Коча-пампе; [убегая], он схватил покрывало из хлопка, которое, если его подвесить, служило гамаком или колыбелью для ребенка; на нем имелось шесть золотых колокольчиков; покрывало было сделано из нитей разных цветов; каждый цвет был выткан - особо. После того как наступил рассвет, испанцы и курака, спрятавшиеся на высоком холме, увидели вне селения отряд индейцев с копьями, и пиками, и латами, которые красиво сияли на солнце, и проводник сказал им, что все то, что они видели сияющим, было золото, и что те индейцы не имели серебра, кроме того, которое они могли покупать у [жителей] Перу. И, чтобы дать понять огромность той земли, проводник взял свою накидку, которая была сделана из полосатой ткани, и сказал: «По сравнению с Перу эта земля столь же велика, как велика вся накидка по сравнению с одной из этих полосок». Однако индеец, будучи плохим космографом, заблуждался, хотя правда то, что та провинция является очень крупной.

Позже от индейцев, которые лишь от случая к случаю ходят торговать с индейцами Перу, стало известно, что пленившие Диего Алемана [индейцы], узнав, что у него в Перу имелось репартимьенто с индейцами и что он был капитаном и вождем немногочисленных и безрассудных товарищей, которых он привел, сделали его своим генерал-капитаном, так как они вели войну с индейцами с другого берега реки Амару-майу, и что они оказывали ему большие почести и очень уважали его за авторитет и пользу, которая проистекала из того, что у них генерал-капитаном был испанец. Товарищ, убежавший вместе с метисом Франсиско Морено, после того как они добрались до мирной земли, умер от тягот трудной дороги; одной из главных ее трудностей было пересечение огромнейших болот, по которым невозможно было передвигаться на лошадях, Метис Франсиско Морено подробно рассказывал о том, что он видел во время этого разведывательного похода; основываясь на его сообщении, несколько жаждущих решили начать это дело и попросили разрешение [на конкисту], и первым был молодой рыцарь Гомес де Тордойя, [466] которому граф де Ниева, который являлся вице-королем Перу, дал [это] разрешение, а поскольку вместе с ним в поход стало собираться множество людей, появились опасения, что может возникнуть бунт, и ему запретили поход и сообщили, чтобы он не готовил людей [и] распустил тех, которые уже были им собраны.

Текст воспроизведен по изданию: Гарсиласо де ла Вега. История государства инков. Л. Наука. 1974