ЗАЙН-АД-ДИН МАХМУД ВАСИФИ

УДИВИТЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ

БАДАЙИ' АЛ-ВАКАЙИ'

ОЧЕРКИ ИЗ ЖИЗНИ ГЕРАТСКОГО ОБЩЕСТВА НА РУБЕЖЕ XV—XVI вв.

Дальнейшее приключение Восифи излагаем в кратком пересказе.

Через несколько дней Восифи попадается на улице кизил-башу, который преследует его за слишком коротко подстриженные усы. Восифи спасается хитростью, направив кизилбаша по ложному следу в дом, где якобы собрались “зиаратгахские ходжи” ; они и подстригли ему для потехи усы и с них кизилбаш за это легко сможет получить не менее тысячи тенге отступного. [378]

Следующий эпизод разыгрывается шесть месяцев спустя (т. е. в начале 917 г. х. — 1511 г. х. э.) Он начинается следующим образом: ¹⁶⁷ “Через шесть месяцев после времени шаха Исмаила ¹⁶⁸ однажды в моем доме собралось несколько друзей. Мирза Байрам играл на конуне, Ханзаде Бульбуль бил в бубен, Сияхче читал стихи маулана Фазли, маулана Ахли, маулана Амани и маулана Мукбили импровизировали стихи, а Тахири Чакка и Махджуджук ¹⁶⁹ плясали. Вдруг вошел Шахкасим, молочный брат (кукальташ) Мирзы Байрама и, разрывая воротник и царапая грудь, сказал: “Во время второго дневного намаза был я у мазара имама Фахри Рази. Там была толпа людей, я осведомился и мне сказали, что из Ирака прибыл Мухибб Али, брат маддаха Хасан Али ¹⁷⁰ для того, чтобы отомстить Мирза Байраму за брата. [Мухибб Али] объявил через глашатая, что каждому, кто укажет ему Мирза Байрама, выдаст он золотых (ашрафи) по весу головы Мирза Байрама.

От этих слов маджлис перевернулся вверх дном. Собеседники, которые были вместе точно Плеяды, рассыпались точно звезды Большой Медведицы.”

Мирза Байрам, Восифи и Шахкасим решают покинуть Герат и направляются в хадж. Через пять дней они прибывают в Мешхед. “Был полдень. У лобного места собралось около тысячи человек. Перед ними выступал цыган невероятной красоты. В народе чрезвычайным распространением пользовалась песня в ладу баят, ¹⁷¹ ее приписывали ходже Абдал-лаху Марварид. Этот цыган исполнял эту песню так, что все слушатели впадали в экстаз. [379]

Восифи и его спутники присоединяются к толпе, но внезапно попадаются в руки людям Мухибб Али, гнавшимся за ними по пятам из Герата. ¹⁷²

Пленников отводят к правителю (хаким) Мешхеда по имени Айн-аль-кузат (следует описание его внешности и необычайно богатого наряда; обращались к нему с титулом “халифе”). Правитель приказывает дать каждому из обвиняемых до следствия по двенадцати палок. Эта процедура называлась . Восифи характеризует ее следующим образом: “Палки выточены, длиною в гяз, на одном конце пропущен сыромятный ремень. Каждому преступнику, которого приводят, дают двенадцать ударов этой палкой, затем приступают к следствию.”

Мирза Байрама приговаривают к смерти, но, заковав, на ночь запирают в помещение, находившееся рядом с присутственным местом, где происходил суд ; там же, т. е. в пределах того же жилого комплекса, находились и личные комнаты правителя, так как Восифи и Шахкасим, подкравшись ночью к двери, за которой находился Мирза Байрам, принуждены выждать некоторое время, пока не смолкнут голоса правителя и человека, развлекавшего его на сон грядущий чтением “киссэ”. Затем Восифи и Шахкасим освобождают своего друга, взломав деревянную решетку в окне над наружной дверью. ¹⁷³ Они бегут из Мешхеда в Нишапур и к полуночи достигают “Каменной Горы” (кухи сангин), находящейся в расстоянии одного фарсаха от Мешхеда. “А эта гора является местом загородных прогулок мешхедцев и на вершине ее мирза Бабур Каландар приказал камнетесам устроить дом и ездил туда гулять с юношами.” Здесь беглецов встречают новые опасности, но они благополучно прибывают через три дня в Нишапур, для того, чтобы услышать из уст глашатая, что их разыскивают и что за сокрытие их будет [380] разграблен весь квартал, в котором они укроются, а жители его будут перебиты. Друзья снова бегут, направляясь на этот раз в Астрабад, но их разлучает болезнь Восифи, которого в бесчувственном состоянии подбирает на кладбище сердобольная нишапурская женщина. После болезни Восифи встречается с просвещенными нишапурцами, которые много слышали о нем, как о знаменитом проповеднике (ваиз), ученике и преемнике в этом искусстве самого маулана Хусейн-Ваиза. ¹⁷⁴ Восифи попадает на торжество, устроенное по случаю того, что эмир Рафи-ад-дин Хусейн, молодой сын сейида эмира Зайн-аль-абидин, закончил изучение “Кафийе” и приступил к изучению “Толкования Муллы”. ¹⁷⁵ На торжество приглашены все просвещенные люди Нишапура. Там же присутствуют певцы и музыканты. По настоянию эмира Али Асгар, брата Зейн-ад-дина, Восифи должен произнести проповедь ¹⁷⁶ .

“Из соборной мечети принесли мимбар, поставили его у айвана, в середине двора, зажгли факелы. Около тысячи нишапурцев, мужчин и женщин; собралось [кругом] на крышах, стенах и деревьях.”

Привожу ниже в приложениях полностью текст и перевод проповеди Восифи, так как до настоящего времени, насколько мне известно, в научной литературе не было опубликовано ни одного образца такой проповеди и вообще нет указаний на форму и содержание популярных проповедей, имевших, конечно, огромное влияние на все слои общества, в [381] особенности на простых горожан. Указание Восифи на стечение слушателей может быть весьма преувеличено. Если оно даже вовсе вымышлено, то и в виде вымысла имеет для нас значение, так как этот вымысел хорошо документирует тот факт, что во времена Восифи особое значение придавалось именно популярности, так сказать — всенародности подобных проповедей. В части проповеди, и, вероятно, только в этой части, семейное и, конечно, сословно замкнутое торжество вынесено в широкую аудиторию. Тема и форма проповеди целиком приспособлены к этой аудитории. Указание Восифи на то, что тема проповеди возникла в его голове быстро и без подготовки, дает возможность предположить, что этот эпизод из жития Хасана и Хусейна был довольно известен. Сюжет исключительно прост, развязка определяется простой и остроумной игрой слов. Действующие лица — Мухаммад, Хасан и Хусейн даны как самые простые люди, в самой обыкновенной, житейской, современной слушателям ситуации. Чудесный (волшебный) момент наивен и непосредственен, как в сказке. Так же как в сказке, прост и ясен язык проповеди. Само собой разумеется, что сила эмоционального воздействия этой проповеди заключалась прежде всего в утраченной для нас речевой ее стороне, где и проявлялось искусство ваиза.

За эту проповедь Восифи получает от эмира Зейн-аль-абидин чекмень красного сукна, ¹⁷⁷ происходивший, якобы, из личного гардероба шаха Исмаила, и три коня в полной сбруе.

Благополучие Восифи в Нишапуре кончается плачевным образом, благодаря ночному похождению, предпринятому им совместно с эмиром Кивам-ад-дин Джафаром, старшим сыном Зейн-аль-абидина, возвратившимся к тому времени из Ирака, куда он ездил на поклон к шаху Исмаилу. Восифи попадается в чужом саду, его запирают в “балахане”, из которой он бежит, разрезав железную решетку “франкским ножом.”

Слово “франкский (фаранги)” дают только рукописи п. н. с. 204 (л. 235) и Т. (л. 602), в рукописях В и С оно отсутствует. Однако здесь, может быть, дело не в фантазии переписчиков рукописей Т и п. н. с., так как имеется [382] ряд определенных сведений о присутствии европейских вещей в Герате конца XV — начала XVI вв.

Упоминание о присутствии европейского каравана в Герате XV в. известно до сих пор одно: оно почерпнуто В. В. Бартольдом у Хондемира. ¹⁷⁸ Упоминания в текстах о европейских вещах в Герате этого времени таковы: 1) у Восифи: паласные ковры (гилим), ¹⁷⁹ очень часто красное (судя по названию) сукно “сакарлат” одежда из которого являлась предметом роскоши, и, быть может, приведенный выше нож; 2) часы, привезенные из Ференгистана и переданные местному художнику для копирования росписи ящика (?); ¹⁸⁰ 3) европейская пушка “ференги” которой пользовался Бабур, ¹⁸¹ и, наконец, европейские очки, которые по собственному свидетельству в поэме “Саламан и Абсаль” носил в старости, страдая слабостью зрения, Абд-ар-рахман Джами. ¹⁸²

“Глаза мои ни на что не годятся,
Если не учетверены они франкскими стеклами.”

Посещавшие Герат европейцы, скрывающиеся за безличным термином “ференги” были вероятно итальянцы-генуэзцы или венецианцы, в руках которых, как известно, находилась в то время торговля с Передним Востоком.

Некоторое недоумение вызывает упоминание ковров. Термин “гилим” в тексте свидетельствует, если исходить из современных представлений, что здесь имеются в виду безворсные ковры, так назыв. “паласной техники.” В таком случае это могли бы быть шпалеры европейской работы. Текст в данном случае не совсем ясен, в частности неясны термины “махфури” и “мусальсаль.” Сукно, нож у Восифи, очки у Джами упомянуты как веща известные, т. е., очевидно, ко времени упоминания (конец XV в.) распространенные в быту [383] привилегированных кругов Герата. Следовательно, начало их проникновения, первое появление их в восточных областях тимуридского государства должно быть отнесено к более раннему времени.

Сбежав из плена, Восифи опять попадает в беду: у самого Нишапура его ловят, приняв за вора, кочевники (“жители палаток”), жестоко избивают и сажают в колодки. Здесь его обнаруживают знакомые гератцы. Встреча Восифи с этими гератцами описана следующим образом: “Через некоторое время один из этих людей вошел в палатку ¹⁸³ и, пристально всмотревшись в меня, спросил: “Вы не из Хорасана?” Я ответил: “Да!” Он сказал: “Не были ли вы там знакомы с эмиром Шахвали Кукальташ?” Я ответил: “Я учитель его сына.”

Он вскрикнул и бросился ко мне: “Так вы мулла Восифи и в таком состоянии! Что случилось?!”

Он обнял меня за шею и сказал: “Вы не узнаете меня? Я Султан-Мурад, золотых дел мастер эмира Шахмансура.”

Вслед затем Восифи со своими земляками благополучно возвращается в Герат.

Наибольший интерес представляет та часть рассказа Восифи, в которой описаны подробности установления сефевидской власти в Герате. Для определения исторической верности повествования Восифи приводим перевод небольшого отрывка из “Хабиб-ас-сияр” Хондемира, ¹⁸⁴ посвященного описанию тех же событий: прибытие в Герат посланца шаха Исмаила, оглашение реляции (“фатхнаме”) и гибель чтеца в соборной мечети.

Соответствующая глава содержит в начале сведение о том, что вести о победе Исмаила Сефеви над Шейбани-ханом под Мервом была разослана по всем областям и официально доводилась до сведения населения путем оглашения специально составленных реляций — победных грамот (фатхнаме). В Герат реляцию привез Кулиджан-бек (у Восифи — “Кули-хан”), родственник известного эмира Наджма Сани; он прибыл вечером 7 рамазана 916 г. х. (9 декабря 1510 г. х. э.). [384]

“На утро следующего дня сейиды и вельможи, ¹⁸⁵ как шейх-аль-ислам Сейф-аль-миллат вад-дин Ахмад Тафтазани, эмир Низам-ад-дин Абд-аль-кадир Мешхеди, сейид Гияс-ад-дин Мухаммад сын эмира Джалал-ад-дина Юсуфа Рази, кази Садр-ад-дин Мухаммад Имами, кази Ихтиар-ад-дин Хасан Турбати собрались в для поднесения подарков в знак подданства. Некоторые из них направились встречать Кулиджан-бека.

В это время толпа головорезов и смутьянов напала на них с обнаженными мечами и, проникнув в самое помещение, тут же на глазах у вельмож, зарубили Мухаммада, который был “шихне” города, а также асаса Мухаммада Али, который плохо обращался с людьми.

Смута дошла до того, что было убито около ста человек, имевших связи с узбеками. В тот же день к послеобеденному намазу прибыл в город Кулиджан-бек, ¹⁸⁶ вселил в народ надежды на шахские милости, усмирил смутьянов и представил вельможам и знатным победную грамоту, предназначенную гератцам.

На следующий день знатные и простые устремились в соборную мечеть. Для прочтения шахской грамоты на мимбар поднялся хафиз Зейн-ад-дин Зиаратгахи и стал читать ее приятным голосом на красивый напев.

Однако, несмотря на внушение стоявших у подножия мимбара кизилбашей ¹⁸⁷ у него не повернулся язык на произнесение хулы противникам Али. В наказание он тут же в мечети отдал богу душу под ударами меча Кулиджан-бека. Все бывшие в мечети в ужасе разбежались”.

Далее сообщается, что 15 числа того же месяца в Герат прибыл эмир Наджми Сани, а 20-го — сам шах Исмаил.

Его кратковременное пребывание в Герате ознаменовалось, между прочим, жестокою казнью нескольких вельмож, уличенных в питье вина, хотя и после окончания поста.

Описания этих событий у Восифи и Хондемира в части [385] фактов почти совпадают. Описание Восифи дает, однако, ряд замечательных реальных подробностей, отсутствующих у Хондемира. Наличие этих подробностей и совпадение с Хондемиром в части основных фактов не оставляют сомнения в том, что Восифи писал как очевидец, в основном не искажая действительности.

Интереснее всего, конечно, возникающая из рассказа Восифи картина религиозной и политической борьбы, вспыхнувшей в Герате после занятия его кизилбашами. Наличие этой борьбы засвидетельствовано вполне и Хондемиром (убийство шихне и 'ас'аса, убийство чтеца грамоты).

При этом, конечно, не следует забывать, что Восифи пишет для заведомо суннитской аудитории (двор Кельди Мухаммада). Однако, “бесстрастные” свидетельства Хондемира подтверждают основные факты антисуннитских репрессий в Герате, описываемые Восифи, и тенденциозность Восифи может проявляться только во второстепенных подробностях (например в том, что никто не подымал разбрасывавшихся кизилбашами в мечети монет, или в том, что Восифи был автором сатиры на Исмаила Сефеви и его партию и т. п.).

Суннитско-шиитские противоречия, несомненно, имели место в Герате и до прихода кизилбашей, как установил В. В. Бартольд, ¹⁸⁸ “но без резкой вражды”, нося сравнительно “безобидный характер”. Из приведенных В. В. Бартольдом фактов явствует, что суннитство было все же господствующим толком, и наиболее резкие выступления сторонников шии подавлялись силой. Так в 1469 г. шиитский проповедник был снят с мимбара вследствии жалобы султану возмущенных проповедью суннитов. Восифи, как мы видели, приводит такой же случай, произошедший на несколько лет позже и кончившийся хуже: шиитский проповедник был казнен. Правда, к этой казни следует отнестись с осторожностью. Не нужно забывать, что рассказ был средактирован при дворе узбекского князя, где Восифи имел основания подчеркивать антишиитский момент; кроме того, гибель проповедника является завязывающим интригу элементом сюжета.

Царившая в Герате конфессиональная терпимость чрезвычайно наглядно показана и у Восифи в приведенном выше [386] выражении: “В этом городе много подобных ему злосчастных (т. е. шиитов) и таких, как мы с тобой, суннитов [тоже] не счесть! Зачем же нам стремиться к гибели этого еретика?” Эти слова дают представление и о численном соотношении представителей обоих толков.

Число шиитов в Герате было, несомненно, значительно. Если верны высказанные выше соображения о шиитской подоплеке народного выступления по случаю казни царевича Мухаммад-Мумина, то количество принимавших участие в шиитском выступлении гератцев велико. Однако и эти выступления не носили сколько-нибудь действенного характера.

Фактами из области религиозного антагонизма времени правления Султан-Хусейна богат и приведенный выше расскаэ о мешхедских приключениях Восифи и Гияс-ад-дина. Вся первая часть этого рассказа выдержана в антишиитском духе. Следует думать, что эта часть является сводной редакцией наиболее примечательных образцов того антишиитского репертуара, с которым Восифи, несомненно, выступал на маджлисах своего узбекского патрона Кельди Мухаммада. ¹⁸⁹

Антишиитские выступления Восифи разыгрываются в Мешхеде — шиитском центре, чем подчеркивается опасность, грозившая Восифи, как сунниту. В то же время сунниты могли совершенно спокойно жить постоянно в Мешхеде, но это объяснялось исключительно влиянием религиозной политики Султан-Хусейна.

Безопасность суннитов в Мешхеде в это время была столь значительна, что сунниту, пролившему кровь шиита и преследуемому по пятам шиитами, достаточно было вбежать в дом, “где случайно находились сунниты”, чтобы считаться спасенным. ¹⁹⁰ В этом рассказе привлекают внимание деревянные изображения пророка и первых халифов; в упоминании о них можно видеть указание на существование специальных культовых шиитских изображений.

В этом же эпизоде главным действующим лицом выступает сеистанец. По ходу дела ясно, что слово “сеистанец” применено здесь в значении “заведомый суннит”, “суннит по [387] преимуществу”. В таком же смысле применено выражение “хорасанец” (равноценное выражению “гератец”), ¹⁹¹ тогда как определение “себзеварец” должно выразить представление о заведомом, злостном шиите. ¹⁹² С шиизмом же в первую очередь связывается представление о мешхедце. Мешхед показан как город шиитский по преимуществу. Представление об Ираке, как заведомо шиитской области, было настолько сильно, что поэт Бинаи, уезжая под давлением Навои в Ирак” имел возможность построить на этом представлении эффектное двустишие:

“Если ты возлюбил Хусейна и прямо говоришь об этом,
То не сопротивляйся [инакомыслящим] и пустись в Ирак”. ¹⁹³

В настоящее время мы еще не располагаем данными для уяснения сущности религиозных противоречий в Герате XV в., т. е. уяснения общественных движений, облекавшихся в формы того и другого религиозного толка. При изучении этого вопроса большое значение имеют, в частности, догматические сочинения этого времени, как, например, поэма “Сильсилат-аз-захаб” Абд-ар-рахмана Джами, написанная в 1485 г. и носящая ярко выраженный антишиитский полемический характер. ¹⁹⁴

Захват Герата Исмаилом Сефеви обозначал безоговорочную победу шиизма. Пресловутая Гератская терпимость и “безобидность” в религиозных вопросах заменилась самой резкой нетерпимостью. В эти дни каждый гератец должен был четко, в практическом плане, решить вопрос о своей конфессиональной принадлежности, хотя прежде этот вопрос, вероятно, был для многих далеко не ясен. Произошла резкая активизация шиит-скэго элемента общества, как необходимое следствие неясного [388] нам еще обострения общественного расслоения под влиянием внешнего толчка.

Герат стал свидетелем кровавых антисуннитских эксцессов. Уже накануне официального установления новой власти наиболее активные элементы низших слоев городского населения (“смутьяны и головорезы” в терминологии Хондемира), пользуясь новой обстановкой, убили своих непосредственных врагов, двух чиновников, осуществлявших полицейскую власть в Герате — шихне и 'ас'аса. Кроме того, было убито около ста человек, имевших связи с узбеками. На следующий день, Кули-джан, представитель Исмаила Сефеви, усмирил волнения. В соборной мечети была прочитана грамота Исмаила. При этом уже после усмирения был убит чтец (хафиз), уклонившийся от произнесения той части грамоты, которая содержала проклятие в шиитском духе.

Таков ход событий в изложении Хондемира. Восифи дает отличную и более верную картину. Он ничего не говорит о каких-либо преследованиях суннитов, или лиц, связанных с узбеками, накануне оглашения грамоты. Восифи в числе других студентов проводит тревожную ночь в медресе. На утро глашатай сзывает население в мечеть. Сцена оглашения грамоты и убийства Хафиза описана с подробностями, естественными в мемуарах очевидца и невозможными в летописи. Убийство хафиза официальным представителем Исмаила могло быть только преднамеренным сигналом к убийствам суннитов на улицах Герата и к дальнейшим, опускаемым Хондемиром, эксцессам, как сожжение мазара Джами. Обратный ход событий, т. е. выступление “головорезов”, быстро усмиренных, и затем демонстративное убийство Хафиза в соборной мечети, представляется неправдоподобным.

Острые формы преследования суннитов в Герате после установления сефевидской власти продолжались, повидимому, недолго. Во всяком случае, через шесть месяцев после кровавых событий в доме Восифи происходит обычный, вероятно, для досефевидского Герата, маджлис — веселое сборище поэтов, с музыкой, декламацией стихов и плясками. Все же маджлис оказался прерванным под влиянием опасности, возникшей на почве религиозной нетерпимости. Восифи принужден бежать, но через некоторое время опять возвращается. Однако [389] антисуннитская политика Гератских наместников Исмаила приняла хотя и менее острый, но все же прочный, систематический характер, и Восифи не мог оставаться в Герате. Через два года после мервской битвы, в мухарраме 918 г. х. (апрель 1512 г. х. э.) Восифи бежит в Мавераннахр ¹⁹⁵ с тем, чтобы больше никогда не вернуться на родину. Перед самым отъездом Восифи пишет две больших подражательных оды. ¹⁹⁶

Рассмотрение биографии Восифи в Средней Азии, начиная с момента его бегства иа Хорасана, не входит в задачу настоящей работы. ¹⁹⁷ Следует остановиться только на имеющемся в мемуарах противоречии в связи с годом отъезда Восифи из Хорасана. Как было указано, ¹⁹⁸ это противоречие заключается в том, что некоторые главы мемуаров, описывающие события жизни Восифи в Средней Азии, датируют эти события периодом до 918 г. х., т. е. до выезда Восифи из Хорасана. Затруднение увеличивается еще тем, что датировка одной из этих глав, а именно гл. 10-ой (916 г.х.), подтверждается на основании другого источника. Глава 10 содержит упоминание о том, что во время описываемых событий пришло известие о рождении у Убайдулла-хана сына, которому дается имя Абд-аль-азиз. Год рождения Абд-аль-азиза, сына Убайдулла-хана, определяется из данных тезкире Хасана Нисари “Музаккир-аль-ахбаб”: это 916 г. х. (1510/11). ¹⁹⁹

Чем больше достоверности приобретает датировка глав, выпадающих из общей хронологии мемуаров, тем больше вероятности неизбежно приобретает то заключение, что Восифи был в Средней Азии и до 918 г. х., в 915—916 гг. х. Теоретически это возможно, так как промежуток между 913 и 916 гг. х. в мемуарах как мы видели, не освещен. Однако это возможно лишь при том условии, что к самому началу рамазана 916 г. х. Восифи уже должен был вернуться в Герат, чтобы иметь [390] возможность описывать в качестве очевидца переход власти в руки Исмаила Сефеви.

Не углубляя здесь этого вопроса, отметим лишь то, что “сомнительные” датировки, вероятно, могут быть элиминированы при помощи сравнения нескольких авторитетных рукописей мемуаров. Однако главная трудность заключается в датировке гл. 10 рождением Абд-аль-азиза. ²⁰⁰

Резюмируя приведенные выше сведения о жизни и деятельности Восифи, получаем следующую картину, построенную как на прямых указаниях, так и на выводах.

Восифи родился в 890 г. х. (1485) в Герате и вырос в семье обеспеченного среднего горожанина, вероятно, чиновника типа мунши, имевшего много родственников в том же среднем чиновничьем кругу и среди торговцев. Этот круг являлся активным носителем культурной жизни Герата. В 901 г. х. (1495/96) Восифи уже, повидимому, посещает мактаб (медресе?) и непрестанно вращается в культурной городской среде, в обществе студентов, поэтов и т. п. В 903 г. х. (1497) Восифи присутствует в Герате при событиях, связанных с казнью царевича Мухаммад-Мумина и вслед за тем является свидетелем казни везира Низам-аль-мулька и его сыновей. В это время, т. е. 13—14 лет от роду, Восифи уже имеет возможность проявить свои выдающиеся познания в области стихотворного искусства, полученные им, несомненно, самостоятельно. Он также преуспевал (неизвестно — в это время или позже) и в области проповеднического искусства, которому обучался у самого Хусейна Кашифи. В 16 лет, т. е. в 906 г. х. (1500/01), Восифи окончил первую ступень обучения — коран и приступил к следующей ступени, т. е. к “наукам”, уже, вероятно, в медресе. Параллельно он изучил искусство муамма. Благодаря своей славе, как знатока муамма, Восифи в этом же году получает единственную в своей жизни аудиенцию у Алишера Навои.

В том же году Восифи поступает домашним учителем детей крупного джагайтского эмира Шахвали, продолжая свои занятия в медресе. [391]

Следующая дата биографии Восифи — 913 г. х. Восифи предпринимает совместно со своим двоюродным братом Гияс-ад-дином богатое приключениями путешествие в Мешхед. На эти же годы по необходимости приходится точно недатируемое пребывание Восифи при дворе тимуридского царевича Фаридун-Хусейна в качестве писца и секретаря. Эти обстоятельства не мешают ему заниматься в медресе.

К 913 г. х. (1507/08) Восифи, продолжая занятия в медресе, является уже законченным поэтом. В этом году он пишет длинную касыду, посвященную своим сотоварищам по учению в медресе Шахруха и блестящее, трудное по технике, большое произведение под названием “Удивительная Пятерица”. Незадолго до написания этого произведения Герат попадает под власть Шейбани-хана. Все связанные с этим события своей жизни Восифи описывает как очевидец в чрезвычайно искусной, богатой чертами быта, приключенческой новелле, представляющей составную часть мемуаров.

Из-за своей связи с представителями джагатайской аристократии Восифи должен тогда же бежать в Сеистан, но скоро возвращается в Герат. После этого мог иметь место, если он вообще имел место, первый выезд Восифи в Среднюю Азию.

В рамазане 916 г. х. (декабрь 1510 г. х. э.) Восифи, все еще слушатель медресе, присутствует при установлении в Герате власти Исмаила Сефеви. События этого времени он описывает в другой, столь же примечательной новелле, дающей много материала для выяснения суннитско-шиитских отношений того времени. Несомненный суннит, Восифи испытывает на себе всю тяжесть религиозных гонений и в 918 г. х. (1512), в возврасте 28 лет, принужден эмигрировать в Мавераннахр в числе многих подобных ему представителей городского культурного круга. К этому времени Восифи в совершенстве владел всеми тонкостями литературного языка, как в применении к поэзии, так и к прозе, был искусным мунши, знаменитым знатоком муамма, славным проповедником, чтецом корана и опытным каллиграфом. В продолжение всей своей сознательной жизни в Герате, т. е. в течение не менее 17 лет, Восифи был слушателем сперва, вероятно, мактаба, затем медресе и продолжал им быть и в течение некоторого [392] времени в Самарканде, во всялом случае слушал в Самарканде лекции выдающихся мударрисов. ²⁰¹ Восифи знал арабский язык в такой степени, что мог цитировать и составлять самостоятельно арабские тексты, как, например, многочисленные вставки в реторические периоды, тексты практического назначения, как-то: родословные, надписи для построек и мавзолеев и т. п. ²⁰² Относительно узбекского (“турки”) Восифи в одном месте говорит, что он его не знал, ²⁰³ хотя в другом месте приведены его стихи на старо-узбекском (джагатайском) языках. ²⁰⁴

Персидским литературным языком Восифи владел в совершенстве, во всех его областях: поэзия, проза, последнее как в применении к художественному произведению, так и к деловому документу. Вместе с тем, бытовые авантюрные новеллы Восифи, входящие составной частью в мемуары, написаны простым, ясным и легким, чрезвычайно выразительным языком, совершенно замечательным для того времени сугубого культивирования реторики.

Главнейшие поэтические произведения Гератского периода жизни Восифи таковы. Большая касыда, написанная в 913 г. х. (1507/08), после занятия Герата узбеками. Эта касыда направлена против некоторых товарищей — соучеников Восифи, слушателей Исам-ад-дин Ибрахима, ²⁰⁵ и обличает интимные отношения студентов, перечисленных в касыде по именам. Касыда представляет собой очень эффектное, технически совершенное произведение. Отсутствие традиционной или мистической тематики делает его ярким, живым и по содержанию. Эта касыда написана формально в подражание (татаббу) “Клятвенной оде” Камаля Исмаила Исфахани.

В том же году было написано другое произведение, так называемая “Удивительная Пятерица”. В рассказе о ней ²⁰⁶ упоминается несколько других стихотворений, повидимому, [393] написанных в предыдущие годы. Это подражание — “ответ” на оду Катиби, оригинальные произведения — газель в четырех размерах и ода лугз-муамма [типа так называемых (масну)], подражание знаменитой “четверичной” оде Джебели. ²⁰⁷ “Удивительная Пятерица” представляет собой пять небольших оригинальных газелей, ²⁰⁸ замечательных только своей техникой. Вероятно, в этот список вошли только наиболее примечательные с точки зрения автора вещи, написанные им по 913 г. х. включительно.

Перед отъездом (в начале 918 г. х. —1512 г. х. э.) в Мавераннахр, Восифи пишет два огромных панегирика — подражания Камалю Исмаилу и Сальману Саваджи. Вслед затем, по дороге, Восифи декламирует две экспромтом сочиненные лирические газели и затем пишет новое большое подражательное произведение — панегирик купцу, начальнику каравана в виде “ответа” на “Клятвенную оду” Сальмана Саваджи. На берегу Аму-Дарьи Восифи декламирует это, последнее свое в родном Хорасане, произведение.

Все эти вещи написаны, если это не преувеличение, на протяжении нескольких дней пути. Такая плодовитость, продолжавшаяся неослабно и по приезде в Самарканд, и высокая техника стиха показывают, что и в промежутке между 913 и 918 гг. х. Восифи не переставал упражняться в поэтическом искусстве.

До 917 г. х. им был также написан интересный, к сожалению, не дошедший до нас, документ — “челобитная зиаратгахских людей, стиль которой удался чрезвычайно хорошо”. ²⁰⁹ Эти слова приписаны сефевидскому полководцу Наджми Сани, произнесшему их, якобы, во время осады Гиждувана [394] (918/1512 г.), услышав принадлежащий перу Восифи лугз “Нарды”. ²¹⁰

Упомянутый лугз “Нарды” был прочтен эмиру Наджми Сани в 918 г. х.; тем самым лугз должен был быть написан Восифи до этой даты. Текст лугза приведен вместе с одиннадцатью другими лугзами в конце гл. 6 мемуаров (“Мемуары”, стр. 237). Эти лугзы, как и лугз “Нарды”, носят чисто панегирический характер: во многих из них прямо названо восхваляемое лицо — узбекский князь [Кельди] Мухаммад, на службу которому Восифи поступает гораздо позже. ²¹¹ В этой связи отнесение лугза “Нарды” ко времени до 918 г. х. вызывает сомнения.

Восифи придает значение не только своему поэтическому дарованию, но и своим знаниям в области поэтики, применяемым к критике литературных произведений других авторов.

Критические выступления происходили на многолюдных литературных собраниях — маджлисах, влекли к оживленному обмену мнений, к шумным, горячим диспутам. Восифи в мемуарах описывает несколько таких собраний не только в Герате, но и в городах Мавераннахра. Таковы выступление поэта Гавваси и самого Восифи на описанном выше сборище в городском саду по поводу казни царевича Мухаммад-Мумина, общественный диспут по поводу текста арабской эпитафии Суюндж-хана в Самарканде, ²¹² на котором Восифи доказывает несостоятельность текста, составленного конкурентом. Глава 28 мемуаров специально посвящена двум критическим выступлениям Восифи. Первое происходит при дворе Кельди Мухаммада и посвящено неудачной оде, представленной этому узбекскому князю. Вслед за тем Восифи, в утешение автору оды, [395] рассказывает о другом своем выступлении, происшедшем ранее в Герате, на маджлисе садра Марварида. Привожу перевод начала соответствующего рассказа. ²¹³

“Однажды на маджлисе ходжа Абдаллах Садр Марварида, присутствовали поэты и образованные люди Хорасана, как Хилали, Ахли, Фазли, Зулали, Хирати, Рухи, Хали, Амани, Кайли Мукбили, Анвари Диване и др. Случайно на этом маджлисе оказался диван его светлости Абд-ар-рахмана Джами. ²¹⁴ Ходжаги [Марварид] сказал: “Раскройте [диван] на удачу ” (Раскрыли), попалась газель:

Маулана Джани сказал: “Много достойных и великих писали газели на редиф, однако никто не мог достичь прелести газели ходжа Асафи” — и продекламировал следующие строчки:

“Как зажгла ты огнем вина белое лицо,
Свеча [для] бабочки запалила белые волосы”.

Маулана Мухаммад Асили, нагнувшись к моему уху, сказал: “Помните, как то усматривали вы в этих строках некий недостаток ?”

Ходжа Асафи оказался тут и спросил: “О чем разговор?” Асили ответил: “Они ²¹⁵ усматривают в строках недостаток.”

Все обратились ко мне (со словами): “Что за недостаток? Никому никогда не приходило это в голову!”

Ходжа Асафи стал спорить и противоречить. Я сказал: “Мне думается, нет ли сомнения в том, что свеча в зависти зажигает себе волосы? Где это бывает, чтобы в зависти зажигали себе волосы? Это соответствовало бы тому, что если бы у красавицы загорелись от вина щеки, а старуха от зависти запалила бы свои седые волосы!”

Как я сказал это, все расхохотались, а ходжу Асафи постиг великий стыд. Тут некоторые из присутствующих пустились было со мною в спор. Но ходжа [Марварид] заявил: “Я не согласен с вашим криком. Он прав!” [396]

Далее Восифи таким же образом разоблачает недостатки отдельных стихов поэтов Хилали, Ахли, Хирати, Рухи, Мукбили и Риази.

Критика выражалась, главным образом, в выявлении технических недостатков стиха, неблагозвучий, нарушений размера, противоречий здравому смыслу и т. п. Имеется, однако, пример и более глубокого критического анализа — это определение оригинальных (не подражательных) образов стихов Катиби и Джами. ²¹⁶

В связи с этим можно сделать вывод о существовании литературной критики в понимании того времени как о самостоятельной, органической части литературной жизни Герата, игравшей значительную роль в ее развитии.

Из перечисленных выше произведений Восифи все самые значительные и наиболее им ценимые являются подражаниями известным образцам классической литературы предшествовавших периодов. Таковы оды-подражания Катиби (ум. около 1436 г.), Джебели (ум. 1160 г.), Камалю Исмаилу (ум. около 1237 г.), Сальману Саваджи (ум. 1379 г.).

Оригинальны (конечно, только в смысле отсутствия прямого подражания определенному образцу) только 3—4 небольших газели. В этом отношении Восифи, конечно, не представлял исключения. Таков был, как известно, в основном, дух всего Гератского литературного круга. Блестящая техника, развитая в подражательном стиле, являлась основной чертой творчества поистине огромного для одного места и времени количества поэтов Герата. Многие из них нам совершенно неизвестны, других мы знаем только по именам. Восифи, не напиши он своих замечательных мемуаров, несомненно разделил бы участь своих многочисленных собратьев — “меньших поэтов”, потонувших в общем блеске славы Гератского культурного круга и таких могучих его представителей, как Навои и Джами.

Однако для истории культуры особенно важно знание как раз того “второстепенного”, по значению, состава Гератского [397] общества, который являлся основным народным субстратом культурной деятельности, из которого вырастали большие прославленные индивидуумы, жившие и творившие в полной органической связи с ним.

В этом аспекте непосредственный интерес представляет выяснение уровня образования и знаний “средних гератцев” вроде Восифи, активно участвовавших в культурном процессе. Выше уже были приведены некоторые данные в этой области (например, характеристики родственников Восифи). Подытоживая эти данные, дополним их объединением разбросанных по мемуарам Восифи сведений о дисциплинах, изучавшихся в медресе и вне их, о последовательности изучения отдельных дисциплин и о некоторых учебных пособиях и руководствах, применявшихся в Герате во время Восифи. В мемуарах (гл. 21) приводится легендарная биография Авиценны. В ней большое место отводится обучению Авиценны, причем перечислены все науки, которые он превзошел в последовательности их прохождения, а также косвенным образом упомянуты пособия, которыми Авиценна пользовался. Не подлежит сомнению, что в этом перечислении отражены нормы, действовавшие во время Восифи, с той лишь разницей, что Авиценне приписана некая программа-максимум, а практика отличалась, конечно, меньшим количеством изученных дисциплин и проработанных пособий. ²¹⁷ Упоминания учебных пособий в рассказе об Авиценне приводятся иносказательно в реторических периодах, описывающих совершенства его в той или иной науке, как например: ²¹⁸ [398]

Перевод: ²¹⁹ “Когда склонность его духа устремилась к изучению синтаксиса, бог поместил в сосуд несравненного его духа лучшее из лучшего знаний (лубби лубаб) при помощи совершенного (кафийе) руководства (хидайе) и полноценной (вафийе) помощи (инайе), а также присоединил нить его счастливого духа к тонкостям сей науки [своими] высокими указаниями (ишареи алийе) и прозрачными (шафийе) намеками, минуя посредство учителей.”

В этом отрывке слова кафийе, вафийе и шафийе являются бесспорно названиями распространенных грамматических пособий. Слова ишареи аллийе и лубби лубаб, также могут быть отнесены к названиям книг (см. ниже).

Первым этапом обучения начинающего являлся арабский алфавит, начертание и связь отдельных его знаков (“Мемуары”. стр. 239; Авиц.). Далее шел коран, который читался без понимания, так как арабскую грамматику изучали позже. Задача заключалась, очевидно, в приобретании навыков традиционного чтения вслух коранического текста. Чтение представляло собой, как известно, очень разработанную напевную декламацию для большой аудитории. ²²⁰ В этой области можно было достичь усвоения семи традиционных способов чтения корана (декламаторских напевов). На это требовалось много лет. ²²¹ Об Авиценне говорится, что он научился художественному чтению Корана в один год; это приводится как пример его чудесной, неслыханной одаренности, наряду с таким примером, как сознательное взрослое понимание окружающей действительности еще в грудном возрасте, до овладенья умением говорить.

Успешно окончивший этот раздел обучения, вероятно, уже считался Хафизом и тем приобретал определенную профессию. [399]

Пособием при овладении искусством художественного чтения корана являлась книга Шатиби ²²² (ею пользовались и в Мавераннахре), ²²³ в первую очередь, вероятно, многочисленными толкованиям на нее.

После корана переходили к арабской грамматике, сначала морфология (сарф), затем синтаксис (нахв). ²²⁴ Учебным пособием по сарфу Восифи называет стихотворный трактат Джами. ²²⁵ Кроме того, в реторическом периоде, посвященном достижениям Авиценны в области сарфа, встречается выражение, которое может быть, в иносказательном плане, имеет в виду трактат по сарфу Камаль-ад-дина ибн аль-Анбари ан-Нахви, носящий название и написанный в 577 г. х. (1181). ²²⁶ Если это так, то значит и этот трактат фигурировал в Гератском преподавании. Ханыков ²²⁷ приводит название двух других пособий для изучения сарфа в бухарских медресе: Шафийе и Вафийе. Они также упоминаются Восифи, но в связи с изучением нахва (Авиц.)

Из пособий по нахву в Герате на первом месте стояла “Кафийе”, ²²⁸ иносказательно упомянутая в приведенной тираде из биографии Авиценны.

Употребление “Кафийе” в практике преподавания подтверждается в мемуарах Восифи приведенным выше ²²⁹ рассказом о занятиях молодого нишапурского аристократа. Согласно [400] программы этих занятий, за изучением “Кафийе” шло изучение толкования на нее Джами. Очено большое количество списков “Кафийе” и толкований на нее в происходящей из Бухары коллекции арабских рукописей, ²³⁰ также указывает на значительное распространение этого учебника и в более позднее время. Указывает на это и список Ханыкова. ²³¹

Другим пособием по нахву служила “Шафийе”. Это — краткий учебник грамматики того же ибн аль-Хаджиба. ²³²

Намек на этот учебник в биографии Авиценны подтверждается упоминанием книги в другом месте мемуаров Восифи, ²³³ а также и в списке Ханыкова. ²³⁴ Столь же точно определяется третий намек в биографии Авиценны — вафийе. Грамматических сочинений с таким названием довольно много. ²³⁵ В данном случае имеется в виду, очевидно, стихотворный шарх на упомянутую “Кафийе” Ибн аль-Хаджиба, принадлежащий ему же; на это указывает упоминание “Вафийе” в контексте с “Кафийе” (Авиц.) и наличие именно этой “Вафийе” в списке Ханыкова. ²³⁶

В приведенной реторической тираде из биографии Авиценны, есть еще четыре возможности усмотреть иносказательные обозначения названий учебных пособий. Это ишареи алийе, лубби лубаз, хидайе и инайе (инаят). Для трех первых выражений не удается подыскать точного соответствия в названиях известных произведений, нет и других данных об употреблении в Гератской жизни произведений с таким или близким названием. Так, в ишареи алийе можно было бы видеть название двух грамматических сочинений разных авторов. ²³⁷ Лубби лубаб с большей вероятностью мог бы соответствовать названию также двух грамматических сочинений [401], из которых второе есть сокращенный вариант (мухтасар) “Кафийе”, но не упомянутой Ибн-аль-Хаджиба, а Бейзави. ²³⁸ Наличие другой работы (тафсир) этого же Бейзави в практике преподавания в медресе вообще засвидетельствовано Ханыковым. ²³⁹ Наконец, в хидайе и инайе можно было бы видеть название двух сочинений, отмеченных Ханыковым в программе бухарских медресе. ²⁴⁰

За нахвом следовала реторика — (Авиц.). В соответствующей реторической тираде ²⁴¹ биографии Авиценны можно усмотреть указание на два учебных пособия в этой области: слово мутаввалъ соответствует, комментарию Тафтазани (ум. 791/1389 г.) на книгу по реторике Сирадж-ад-дина Саккаки (ум 626/1229). ²⁴² Упоминание “Мифтах-аль-улум” в том же списке Ханыкова ²⁴³ только подтверждает наше отождествление и позволяет предположить, что выражение мифтах-аль-баян в той же реторической тираде имеет в виду как раз сочинение “Мифтах-аль-улум”, которое ведь посвящено именно “баяну”. О чрезвычайно широком распространении “Мутавваля” в более позднюю эпоху говорит и отмеченное мною в другой работе ²⁴⁴ упоминание “Мутавваля” в лирическом стихе, написанном в Файзабаде (Бадахшан), в самом начале XIX в. Выражение в тираде можно отождествить лишь с руководством по реторике принадлежащим перу Абд-аль-кахира Джурджани, умершего в 474 г. х. (1081). ²⁴⁵

Мне неизвестно, что могло бы иметь в виду выражение иншаи мухтасар этой же тирады, если это опять намек на какое-либо сочинение по реторике. [402]

Окончив реторику, учащийся переходил к логике (Авиц). Здесь иносказание в биографии Авиценны (шамсийе) расшифровывается легко: пособием по логике являлось сочинение Наджм-ад-дина аль-Казвини аль-Катиби (Дабиран) (ум. 675/1276), под названием . ²⁴⁶

Распостраненность этой книги в Герате явствует из цитировавшегося выше упоминания о ней в другом месте мемуаров Восифи в контексте с “Кафийе” и с “Шафийе”. ²⁴⁷ Упоминает ее и Ханыков; ²⁴⁸ в бухарской коллекции арабских рукописей количество экземпляров “Шамсийе” и различных шархов на нее чрезвычайно велико. ²⁴⁹

В другом месте мемуаров (гл. 34) говорится об изучении гератскими студентами пособия под названием . Это может быть только комментарием известного самаркандского придворного астронома Али Кушчи (ум. в 1474/5 г. х. э.) на знаменитое, многократно комментировавшееся, теологическое сочинение “Таджрид-аль-калам” Насир-ад-дина Туси (ум. 1273/4 г. х. э.). ²⁵⁰ Других упоминаний об учебных пособиях в мемуарах Восифи нет, в частности нет их как будто и в дальнейших реторических тирадах биографии Авиценны.

Дальнейшую последовательность изучения Авиценной различных наук биография устанавливает в следующем виде: философия, богословие астрономия, геометрия, астрология и гадание . Превзойдя их, Авиценна перешел к тафсиру, “который является наивысшей целью учения”, и вслед за тем к хадисам. Только после всего этого Авиценна взялся за науку о стихе, “для развлечения духа”.

Изучение многих предметов, как, например, стихотворного искусства и таких его специальных подразделений, как техника муамма, вероятно и изучение музыки, каллиграфии и такого специального дела, как бухгалтерский счет, происходило вне стен медресе. Успешно сочетавший обучение в специальном [403] заведении с самостоятельными занятиями, как, например, Восифи, уже с раннего возраста мог выступать в качестве домашнего учителя. Обучение при помощи домашних учителей было, видимо, распространено в аристократических сферах Герата и Мавераннахра. Восифи пришлось два раза выступать в этой роли: в семье эмира Шахвали в Герате и позже при узбекском царевиче Науруз Ахмаде в ташкентском уделе. Обучение эмирского сына в Нишапуре также, повидимому, происходило приватно. Во всяком случае, окончание сыном изучения одного пособия (“Кафийе”) и переход к другому (шарх Джами на “Кафийе”) было отмечено в доме эмира таким торжеством, которое показывает, что обучение происходило в исключительных условиях.

Вывод: в Герате во время Восифи были в ходу старые традиционные учебники, написанные в XI, XII, XIII вв. и, вероятно, служившие непрерывно до XV—XVI вв. Многие из них фигурируют и в бухарских медресе начала XIX в. (Ханыков). К этим старым учебникам в Гератский период был добавлен ряд новых, преимущественно облегченного типа и на персидском языке. Таковы многочисленные пособия, написанные Джами, Сайфи Бухарским и др.

Какими же общими и специальными знаниями, полученными как в медресе, так и вне его, располагал образованный горожанин в Герате конца XV в.? Резюмируя данные мемуаров Восифи, получим следующую картину: арабский язык, хадисы, коран (умение его профессионально читать), большая начитанность в классических и современных литературных текстах составляли общеобразовательную основу. Она дополнялась познаниями в логике, каллиграфии, в художественном чтении корана, красноречии (умение вести диспут) и в музыке — пении. Последнее было очень распространено и весьма ценилось. Лицо, посвятившее себя словесности, наряду со специальными знаниями в области поэтики и таких разделах ее, как техника муамма, должны были владеть языком художественной прозы в применении его к деловой переписке и к составлению канцелярских бумаг. Каллиграфия обязательно входила в этот комплекс, дававший человеку профессию. Профессионально же использовались отдельно и специально развитые познания в каллиграфии, художественном чтении корана, музыке — пении, [404] бухгалтерии и реторике в применении к искусству публичной проповеди.

В качества образованного человека могли входить и мимирование, показывание фокусов, магия и гадание.

Приведенные характеристики самого Восифи и его сотоварищей как Гияс-ад-дина, Мирза Байрама и др. свидетельствуют о том, что особенно ценилась разносторонность образования и знаний. Показательна личность Дихдара, выходца из Азербайджана, сумевшего войти благодаря именно разнообразию своих познаний в окружение Навои, отличавшееся, конечно, высшей требовательностью в этом отношении. Дихдар сумел проявить свои исключительные свойства одвовременно в чтении корана, декламации стихов, в искусстве рассказывать повести “Кисеей Амир Хамза” и “Кисеей Абу Муслим”, в мимировании, умении вести диспут на самые разнообразные научные и литературные темы, в лечении “накладыванием рук” и в поварском искусстве. ²⁵¹

В каких же слоях Гератского общества времени Восифи сосредоточивались носители этих разнообразных познаний, активные участники культурного процесса?

Большая роль высших аристократических кругов в культурной жизни Герата достаточно известна и закономерно соответствовала значению этих кругов в условиях развитого феодального общества.

Мемуары Восифи позволяют выяснить роль города.

Выше были сделаны выводы, характеризующие Восифи, его ближайших родственников и друзей, как типичных представителей средних городских кругов. Тем самым прочно устанавливается весьма существенная роль этих кругов в развитии культурной жизни. В приведенных отрывках мемуаров имеются и другие данные, уточняющие это представление. Ремесленники, торговцы, мелкие собственники Герата поставляли деятелей культурной жизни и потребляли культурные ценности. Так, одно из выступлений Восифи в роли проповедника (ваиза) происходит в доме ремесленника Хафиз Нура, связанного с изготовлением шелка (абрешимкар), в квартале Маликан, перед обширной аудиторией, умевшей сравнить [405] Восифи как проповедника со знаменитым Хусейном Кашифи. Образец такой проповеди, текстуально приведенной ниже в приложении I, показывает, что искусство проповеди было излюбленной формой художественной речи. Место произнесения этой проповеди — частный дом ремесленника, достаточно определяет общественное лицо всей аудитории. В частности, один из ее участников рассказывает как о выдающемся событии своей жизни, что, решив женить сына, он выстроил небольшой домик. Сын этого мелкого домовладельца был чтецом (хафиз) и студентом медресе.

Другой ремесленник — почитатель Восифи, Султан Мурад, спасший его из плена нишапурских кочевников, был золотых дел мастером какого-то эмира. Золотых дел мастер одного эмира и Восифи — домашний учитель другого, радостно обнимаются при встрече (очевидно, их господа были тоже хорошо знакомы, см. выше, стр. 383).

С особенным блеском мог Восифи проявить свои литературные способности в обществе меценатствующего купца на пути из Герата в Мавераннахр. ²⁵² На больших привалах начальник каравана — богатый купец и меняла Мухаммад, устраивал обширные пиры — литературные маджлисы, на которых подвизались поэты, певцы, музыканты, декламаторы, ехавшие с караваном. На одном из маджлисов Восифи подносит купцу длинный панегирик и получает от купца в дар “чекмень красного сукна и приличествующую одежду”.

Блестящие Гератские юноши, украшавшие собой пиры и литературные маджлисы, в большинстве случаев происходили из купеческой ремесленной среды. ²⁵³ В 899 г. х. (1493/94) в Герате подвизался некий блестящий юноша по имени Мирак Зафаран. ²⁵⁴ Его ближайшим другом и наперсником был другой молодой человек, продавец бумажной ткани (карбасфуруш) по прозвищу Сурхак. Об этом Сурхаке, затмевавшем в обществе всех знаменитых Гератских юношей своей красотой и тонкостью манер, “было известно, что он знал наизусть шестьдесят [406] тысяч бейтов (стихов), в том числе всю “Хамсе” Хисрава (Дихлеви), в которой тридцать тысяч бейтов, и его в этом, подвергали испытанию. В науке музыки имел он такую силу, что если заказывали ему исполнить песню (саут), напев (амаль, накш), в любой мелодии (аханг), он импровизировал их таким образом, что мастера этого искусства становились его рабами”. ²⁵⁵

Тонким образованием, в частности прекрасным, вполне осмысленным знанием арабского языка (хадисов и корана) отличался молодой красильщик (рангрез), уличный грабитель (ятим) Насир. Насира несколько раз ловили и приводили к Навои, которому Султан-Хусейн в 1497 г. х. э. поручил розыск дела Гератских уличных грабителей. Каждый раз Насир поражал везира остроумием и ученостью своих ответов и получал помилование. ²⁵⁶

Как видно, образование и развитие светских юношей Герата стояло на уровне самых высоких требований, предъявляемых к людям света и в аристократически утонченном кругу Герата. На роскошном пиру, устроенном в 1492 г. везиром Маджд-ад-дином в честь Навои, присутствовало тринадцать таких юношей. ²⁵⁷ Среди них фигурируют седельщик (саррадж) Султан, на'тдуз (специалист по изделиям из орнаментированной кожи) Мирза, парчевщик (зардуз) Хасан.

Имена остальных, как, например, Сарви Лабаг Джуй, Шамшади Саяпарвар, Махи Симнани, не связанные семантически с терминологией ремесленной среды, являются, повидимому, прециозными светскими кличками. Носители этих кличек были, вероятно, во многих случаях того же ремесленного происхождения, что и их товарищи. Отношение всех этих светских “красильщиков”, “седельщиков” к соответствующим их профессиям не вполне ясны. Скорее всего, это были сыновья богатых ремесленников, цеховых старшин. Они могли одновременно быть и сидельцами в своих лавках, как тот молодой продавец вина Максуд в Самарканде, в лавке которого на базаре собиралось блестящее общество привлеченных его [407] изяществом и красотой самаркандских поэтов и образованных людей. ²⁵⁸

Один из присутствовавших на пиру у везира Маджд-ад-дина чтец-декламатор, по кличке Сияхче, появляется позже на интимном литературном маджлисе в доме Восифи, где он также подвизается в декламировании стихов. Там же действует аналогичный ему, судя по прециозной кличке Бульбуль, музыкант, играющий на бубне. Таковы, видимо, и два других участника этого маджлиса — танцоры Тахири Чакке и Махджуджук. ²⁵⁹

Стихи, пение, музыка, декламация всех видов звучали в домах и лавках Гератских обывателей. Просто проходя по улице, можно было услышать из чьей-то балахоне, где сидят несколько человек за вином, самые последние стихи известных Гератских поэтов, как услышал Восифи четверостишие Мухаммада Салиха, посвященное последнему выдающемуся событию — падению дома Джагатаев. ²⁶⁰ И несомненно, уже повсюду можно было услышать мелодии садра Марварид на слова газелей Навои, получивших, как говорит Восифи, “такую славу, что в Герате не было ни одного дома, где бы [этих песен] не распевали”. ²⁶¹ Песни Марварида исполнял и цыган на площади в Мешхеде (см. выше).

Торговые улицы, площади базар, городские сады — места стечения всех обитателей этих домов в их хозяйственной и общественной деятельности, неминуемо должны были представить собой и узлы культурной жизни, центры живого, творческого общения ее творцов-горожан. Мемуары Восифи дают несколько ярких картин таких своеобразных литературных клубов на улице. Во время одной из обычных прогулок по базару в обществе нескольких поэтов и просвещенных людей, видит молодой Восифи в руках у известного Хафиза давно желанную рукопись трактата Сайфи по теории муамма. Хафиз не дает ему книгу, и Восифи изучает муамма другим путем. ²⁶² [408]

Базар является именно тем местом, где всегда можно найти Гияс-ад-дина, блистательного кузена Восифи. В расчете на это отправляется Восифи на базар, когда ему пришла необходимость повидать Гияс-ад-дина по важному делу. ²⁶³

“Где найти мне их?” спрашивает слуга у мударриса Мухаммада Джаджар, когда мударрис посылает слугу за своими студентами, молодым Джами и его четырьмя товарищами. До этого мударрис сорок дней и ночей сидел запершись дома, подготовляясь к занятиям с этими студентами.

“Они должны быть в винной лавке Мирза Рустама и Мирза Бахадура”; — отвечает мударрис. Винная лавка находилась на базаре, и там слуга действительно обнаруживает ученых друзей. ²⁶⁴

Сборище многочисленных поэтов и просвещенных людей Герата, поведшее к написанию Восифи в 1507/08 г. его “Удивительной Пятерицы”, происходило в соборной мечети, после пятничной молитвы. ²⁶⁵

Очевидно, собравшиеся в числе других городских прихожан литературные деятели, расходясь после молитвы по домам, остановились побеседовать около “суфеи максуре”. Запросто возник тонкий литературный разговор “о поэзии и поэтах”, вскоре остановившийся на стихах Катиби, в частности, на вопросе о неподражательных, оригинальных образах его лирики. Это и навело принимавшего участие в беседе Восифи на мысль о написании “Удивительной Пятерицы”.

Казнь царевича Мухаммад-Мумина вызвала народную демонстрацию. В городском саду было устроено траурное собрание (тазие) с огромным количеством участников. Наиболее острым моментом собрания явилось, очевидно, ожидавшееся заранее выступление нескольких городских поэтов, спешно заготовивших траурные стихи (марсие) по поводу смерти царевича. Стихи являлись, таким образом, общепризнанным средством выражения городского общественного мнения в условиях значительного народного движения, направленного против правящего круга. Однако профессиональное соревнование поэтов неожиданно превратило общественную трибуну в [409] непристойный балаган, снискавший, благодаря своему остроумию, одобрение всей огромной аудитории. Это не мешает, конечно, тому выводу, что эти стихи считались общественным мнением горожан своими стихами, а поэты — их авторы — своими, городскими поэтами, выразителями интересов города, противопоставленного правившему феодальному кругу.

Наконец, одним из самых убедительных моментов является, конечно, лавка Амани, родственника Восифи, поэта и торговца жареным горохом, лавка, служившая местом сборища “поэтов и просвещенных людей [Герата]. Для этого литературного клуба в лавке было отведено особое помещение, балахане, устланное паласами. Мемуары Восифи, к сожалению, не сохранили описаний заседаний литературного клуба в лавке Амани. О них можно составить, однако, представление по имеющимся в мемуарах описаниям аналогичных маджлисов.

Такую же картину “культурного базара” рисует Восифи и для Самарканда немного более позднего времени. Мы видим толпу самаркандских поэтов и просвещенных людей, перекочевывающих из лавки переплетчика (муджалладгар) в винную лавку красавца-сидельца Максуда. Именитые купцы города, собравшись на литературном маджлисе, подвергают Восифи испытанию в искусстве составления текстов предельно-реторических частных писем и в искусстве решения муамма. Вслед за тем они выслушивают рассказ об его “Удивительной Пятерице” и тут же записывают под его диктовку текст соответствующих стихотворений. Хозяин дома поручает Восифи составление частного письма к блестящему самаркандскому юноше, по профессии мяснику.

Связь Восифи с городской средой была столь органична и эта городская среда была столь благоприятна для жизни и деятельности такого человека, как Восифи, что Абу Сайду — удельному владетелю Самарканда, пришлось применить силу, чтобы заставить Восифи принять приглашение на должность придворного поэта другого шейбанидского князя, имевшего удел в Шахрухийе. Характерно и то, что Восифи, упорно не желавший стать придворным поэтом, мотивирует свой отказ необходимостью переписать несколько важных книг, которых нельзя достать нигде, кроме Самарканда. ²⁶⁶ [410]

Выше было упомянуто о том, что образованность представителей Гератского “культурного базара” соответствовала уровню требований, предъявлявшихся в самых утонченных аристократических сферах. Восифи с равным успехом выступал в качестве проповедника и в доме ремесленника в квартале Маликан и в доме знатного нишапурского эмира. Связи Восифи с аристократической средой были значительны. Он был домашним учителем эмира Шахвали, мунши при царевиче Фаридуне, считался близким кругу шейх-аль-ислама, был доверенным лицом сына близкого ко двору Хусейна Кашифи и даже, быть может, учеником самого Хусейна. Родственник Восифи — Сахибдара был близким Навои человеком. Навои поручил ему представлять к его двору всех новых выдающихся поэтов, чтецов и т. п., которые объявлялись на “культурном базаре”.

Мать Гияс-ад-дина, двоюродного брата Восифи, запросто торговалась с Хадиджа-бегим, которая хотела купить ее фамильную драгоценность, но не дала нужной цены. Молодая и красивая жена Музаффар-Хусейна, попавшая в гарем Шейбани-хана, была в чрезвычайно коротких приятельских отношениях с Восифи и Гияс-ад-дином. Они пользовались ее полным доверием, исполняя ее поручение, скрыть в своих обывательских домах ее несметные сокровища.

Восифи и образованные люди его круга являлись почетными гостями на самых утонченных литературных маджлисах Гератской аристократии. ²⁶⁷

Несколько участников интимного маджлиса в доме Восифи приглашены на пир везира Мадж-ад-дина в честь Навои. Это поэт Мукбили и чтец Сияхче. Этот же Мукбили и другие гости Восифи — поэты Ахли, Фазли, сам Восифи и, наконец, торговец жареным горохом, хозяин литературного клуба на базаре маулана Амани, составляют вместе с другими поэтами общество, на большом маджлисе важного Гератского садра, знаменитого композитора и исполнителя, ходжаги Марварида.

Таковы сведения, характеризующие культурную деятельность городского населения в Герате. Эти сведения дают [411] представление о городском среднем сословии (в основном торговая, ремесленная чиновничья среда, из которой происходит и Восифи), как о чрезвычайно активном носителе культурной жизни Герата конца XV в. Именно из этой среды выходила большая часть деятелей в самых разнообразных отраслях культурной жизни, и, а это самое важное, эти деятели находили себе полное применение в этой же среде, работали для нее. Участие в культурной жизни правящих феодально-аристократических кругов было все еще весьма значительно, двор султана и дворы многих князей в Герата конца XV в. все еще сохраняли свое значение, как средоточие литературной деятельности, особенно же архитектуры и живописи. Однако важно то, что город одновременно имел полную самостоятельность, независимость в производстве и потреблении культурных благ. Любая культурная ценность, созданная в городской среде и для нее, стояла совершенно на уровне требований, предъявляемых к таким ценностям в придворных кругах. Эти требования были те же, что требования городской среды, которая к этому времени сделалась полным хозяином всего классического культурного наследия, ранее заключенного в общественно более узкой привилегированной среде. Культурная же деятельность представителей правящих слоев имела в качестве аудитории город, где они выступали наравне с представителями этого города.

Другими словами, мемуары Восифи документируют для конца XV в. значительное расширение той части Гератского общества, которая активно участвовала в развитии культурной жизни. Это расширение не было связано еще с каким-либо качественным изменением идеологии. Речь идет только о традиционных, классических культурных ценностях, ставших в Герате, в недрах феодального общества, достоянием гораздо более широких слоев общества, более широких чем те, которые когда-то вызвали их к жизни.

Комментарии

167 Т 588, В 310, С 240.

168 Имеется в виду занятие Исмаилом Герата.

169 В другом случае (см. выше стр. 353) это имя носит женщина, что, может быть, здесь определяет пол танцовавшего лица — носителя этого имени. Трудно сказать, идет ли речь в обоих случаях об одном лице или о разных. Имя Джуджук носила также жена Бади-аз-замана, умершая в зуль-хидже 912 г. х. (апрель 1507 г. х. э.). См.: Хондемир, цит. раб., стр. 309.

170 Это тот проповедник, причиной казни которого был Мирза Байрам (см. выше, стр.371—372).

171 *** Т 589, В 310.

172 Интересен контекст для термина “кровники”, которым квалифицирует их Мухибб Али ***. См. также выше, стр. 343.

173 В описании этого бегства значительную роль играют отдельные части всего жилого комплекса — “хавили” правителя. Сопоставление упоминания этих отдельных частей (как в этом рассказе, так и в отмеченной выше истории с бегством Восифи и Гияс-ад-дина после убийства в мешхедской бане) может дать известное представление о плане “хавили” того времени.

174 Очевидно, имеется в виду Хусейн-Ваиз Кашифи.

175 *** T 597, В 315, С 246. Под термином “махтуме” имеется в виду, очевидно, окончание определенного периода обучения, под “мафтухе” — начало следующего периода. Как видно, эти события отмечались специальным семейным торжеством. Как любезно указал мне В. И. Беляев, под “кафийе” имеется, очевидно в виду грамматическое сочинение *** Ибн-аль хаджиба, а под *** комментарий на него Абд-ар-рахмана Джами. Си. Brockelmann, GAL, I 303 и 304, 13. Подробнее об учебных пособиях см. ниже.

176 В течение этого эпизода несколько раз подчеркивается тот факт, что Восифи является учеником Хусейн-Ваиза и снова приводится упомянутый выше отзыв Хусейн-Ваиза о Восифи.

177 *** См. также “Мемуары”, 218.

178 Бартольд, цит. раб., стр. 143.

179 См. “Навои в рассказах современников,” стр. 134.

180 Опять-таки свидетельство Хондемира. См. “Родоначальник ... и т. д.,” стр. 210. Текст, повидимому, слишком краток для каких-либо реальных выводов.

181 См. франц. перевод, II, 38.

182 “Саламан и Абсаль,” изд. Фальконер, стр. 10, стих 15.

183 В которой был привязан избитый Восифи.

184 Цит. литография, стр. 357, 4-я часть 3-го тома. Глава носит название ***

185 Под термином *** вероятно, имеются в виду менее значительные люди, входившие в свиту сановников.

186 Накануне он, вероятно, остановился вне Герата.

187 Полагаю, что именно они имеются в виду под словом “гази”. Хондемир избегает термина “кизилбаш”, который употреблялся только их противниками.

188 Цит. paб., стр. 118, 129, 130.

189 Другой цикл антишиитских рассказов имеется в гл. 8-ой “Мемуаров.

190 См. выше, стр. 335.

191 Выше, стр. 336.

192 См. выше, стр. 376.

193 Стихи помещены в гл. 17 мемуаров, рассказ Бинои о его поездке в Ирак (часть этого рассказа см. “Навои в рассказах современников” рассказы XV и XVI).

194 Так один раздел специально посвящен “поношению шиитства” ***. См. также т. III истории персидской литературы Броуна, стр. 521. На стр. 519 часть текста этого раздела.

195 См. “Мемуары”, стр. 213. сл.

196 См. “Мемуары”, стр. 216.

197 Некоторые сведения о жизни и деятельности Восифи в Средней Азии приведены в упоминавшейся уже моей работе “Мемуары”.

198 См. “Мемуары”, стр. 243 и 269.

199 См. “Тезкире Хасана Нисори”, Труды отдела Востока Эрмитажа, III, стр. 299,

200 Так, например, эта датировка сводит на нет исправляемую с 916 г. на 919 г. х. по старой сталинабадской рукописи (см. “Мемуары”, стр. 241) и по рукописи В 653 (л. 95) Института Востоковедения Академии Наук СССР датировку гл. 8.

201 См. “Мемуары”, стр. 225 и 225.

202 См. “Мемуары”, стр. 256—257 и 269.

203 См. “Мемуары”, стр. 226.

204 См. “Мемуары”, стр. 241.

205 См. выше.

206 См. “Мемуары”, стр. 231, где все нижеперечисленные произведения Восифи охарактеризованы подробнее.

207 Поэт Ахли [Ширази] (умер в 942/1535-36 г.), автор трех известных больших касыд типа масну, посвященных Навои, Юсуф-шаху — брату иракского правителя Якуб-бека, и Исмаилу Сефеви, был приятелем Восифи и присутствовал, как мы видели выше, на интимном маджлисе в доме Восифи. Очевидно, под его непосредственным влиянием Восифи и написал свое подражание на “четверичную” оду Джебели, являющееся очень хорошим образцом сложной техники масну.

208 В “Мемуарах”, стр. 243 они мною не точно названы “одами”.

209 Т 85, В 44, С 50. ***

210 См. “Мемуары”, стр. 236. Весьма интересно упоминание “зиаратгахских людей”. Дело идет, очевидно, о каком-то прошении, поданном этой группой Гератских жителей новым сефевидским властям Герата. Выше было еще одно упоминание о “зиаратгахцах” (стр. 377). Это — “зиаратгахские ходжи”, которые в контексте выступают как особенно привлекательная жертва для экспроприации имущества под видом преследования суннитов. Нисбу “зиаратгахи” носил также хафиз, убитый кизилбашами при оглашении “победной грамоты” Исмаила Сефеви (см. выше, стр. 384).

211 См. “Мемуары”, стр. 247.

212 См. “Мемуары”, стр. 256—257.

213 “Мемуары”, стр. 253, Т. 529, С. 214.

214 А не сам Джами, как по недоразумению указано в моей работе “Мемуары”, стр. 258.

215 Имеется в виду Восифи.

216 См. “Мемуары”, стр. 232 и 248. Отдельные критические мнения о литературных произведениях также часто встречаются в записках Бабура.

217 Сведения, заимствованные из биографии Авиценны, отмечены ниже условным сокращением Авиц.

218 Т 390, В 263, С 159. Это только небольшая часть (начало).

219 В переводе невозможно отразить постоянную игру слов, применяемых и в общих их значениях и в терминах грамматических.

220 Декламация в широком смысле слова “хафизи” касалась не только корана, но и других прозаических текстов см. выше, эпизод с оглашением грамоты Исмаила Сефеви, не говоря о стихах.

221 Так, Восифи кончил курс корана не менее чем в пять лет.

222 *** ум. в Каире в 1193 г. х. э. Его сочинение ***, касыда в 1173 бейта, посвященная семи способам чтения корана, пользовалась чрезвычайной известностью, многократно комментировалась. См.: Хаджи Хальфа, III, 43.

223 См. “Мемуары”, стр. 240.

224 Последовательность: азбука — коран — сарф — нахв засвидетельствована также Н. Ханыковым для более позднего времени в мактабах и медресе Бухары (обучение в медресе начиналось с сарфа). См.: Н. Ханыков. Описание бухарского ханства, 1843, стр. 222.

225 *** см. “Мемуары”, стр. 246. Этот труд под руководством Восифи изучал узбекский царевич Науруз Ахмад. Возможно, что это был облегченный учебник, которым пользовались в тех случаях, когда обучение не преследовало углубленных целей.

226 См.: Хаджи Хальфа, VI, 389.

227 Цит. раб., стр. 219.

228 *** Ибн аль-Хаджиба, ум. 646/1248. См.: Брокельман, GAL , I, 303 и 304,13.

229 Стр. 380

230 См.: В. И.Беляев, Арабские рукописи бухарской коллекции Азиатского Музея Института Востокозедения АН СССР, Ленинград, 1932.

231 Цит. раб., стр. 219.

232 GAL, I, 305, II.

233 См. “Мемуары”, стр. 205. По контексту ясно, что речь идет о какой-то чрезвычайно распространенной, общеизвестной книге.

234 Цит. раб., стр. 219.

235 См.: Хаджи Xальфа, VI, 420,

236 Цит. раб., стр. 219.

237 См.: Хаджи Хальфа, I, 308.

238 См.: Хаджи Хальфа, V, 306.

239 Цит. раб., стр. 215.

240 Цит. раб., стр. 217. Название “Инаят” носят многочисленные комментарии на известнейшую книгу “Хидаят” Абубекра Маргинани (ум. 593/1196). См.: X. Xальфа, VI, 483, 485, 490, 494.

241 Это уже другая тирада, следующая после первой, приведенной выше.

242 См.: GAL, I, 295, 4А

243 См. Цит. раб., стр. 220.

244 Фольклор и литература Бадахшана, Институт Востоковедения АН СССР. Рукопись.

245 Хаджи Хальфа, III, 235.

246 GAL, I, 466.

247 “Мемуары”, стр. 205.

248 Цит. соч., стр. 221.

249 См.: В. И. Беляев, цит. раб., стр.

250 Хаджи Хальфа, II, 128.

251 См. “Навои в рассказах современников”, стр. 150.

252 См. “Мемуары”, стр. 216, сл.

253 Таких юношей называли “ходжазаде”. Ср. “Навои в рассказах современников”, стр. 137—138.

254 В 1492 г. он присутствует и на пиру Маджд-ад-дина. См. “Навои в рассказах современников”, стр. 134.

255 “Мемуары”, гл. 35, Т 663, В 283. Аналогичной формулировкой описаны музыкальные достоинства Гияс-ад-дина; см. выше, стр. 321.

256 См. “Навои в рассказах современников”, стр. 148, где этот рассказ приведен подробнее.

257 См. “Навои в рассказах современников”, стр. 134. Эти юноши перечислены в особой группе, отдельно от поэтов, музыкантов, остроумцев и т. д .

258 См. “Мемуары”, стр. 238. В отличие от своих Гератских собратьев шахрисабзец Максуд был неграмотен. Это, впрочем, не мешало ему знать и понимать стихи.

259 См. выше, стр. 378. Последнее имя могло принадлежать женщине. В отличие от этих людей, именам всех четырех присутствовавших на этом маджлисе поэтов предпослано обозначение “маулана”.

260 См. выше, стр. 345.

261 См. “Навои в рассказах современников”, стр. 142.

262 “Навои в рассказах современников”, стр. 125.

263 См. выше, стр. 353.

264 Эпизод взят из главы 34 “Мемуаров”, которую я предполагаю включить целиком в подготовляемую в настоящее время работу.

265 См. “Мемуары”, стр. 232.

266 Для этих самаркандских эпизодов см. “Мемуары”, стр. 226, сл., 238, 247.

267 Это, вероятно, нельзя распространить на певцов, музыкантов и танцоров, которых приглашали скорее как профессионалов. Они выступали с равным успехом и там и здесь.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки жизни гератского общества на рубеже XV-XVI вв. // Государственный Эрмитаж. Труды отдела Востока. Т IV. Л. 1947