АРМИНИЙ ВАМБЕРИ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ

В Меймене нашего керванбаши и наиболее важных купцов нашего каравана задерживали не трудности с таможенными пошлинами, а личные интересы. Они хотели дождаться по крайней мере двух-трех конных базаров, так как тут прекрасные и очень дешевые лошади, которых доставляют на рынок узбеки и туркмены из соседних областей; отсюда их вывозят большей частью в Герат, Кандагар, Кабул, а часто даже в Индию. Лошади, которых, как я сам видел, продавали в Персии за 30-40 дукатов, здесь стоят 100-160 тенге (14-15 дукатов), и даже в Бухаре, Хиве и Карши мне не приходилось видеть, чтобы таких прекрасных лошадей продавали по столь низкой цене. Однако базар в Меймене богат не только лошадьми, он предлагает большой выбор плодов земли и изделий местной промышленности, например ковров и материй из овечьей и верблюжьей [186] шерсти, изготовляемых туркменскими и джемшидскими женщинами. Весьма значительную роль играет вывоз отсюда в Персию и Багдад кишмиша (сушеного винограда), аниса и фисташек, которые стоят здесь 30-40 тенге за центнер.

Спустя восемь дней я пошел к каравану, чтобы узнать, когда он двинется в дальнейший путь. Здесь я, к своему удивлению. услышал, что они целый день искали меня для того, чтобы я помог освободить четырех руми, арестованных по приказанию ханского дядюшки, так как, согласно вынесенному судьей приговору, с них можно было снять подозрение в том, что они беглые рабы, только в том случае, если заслуживающий доверия свидетель подтвердит истинность их турецкого происхождения. Но прежде чем отправиться к хану, я хочу представить читателю моих ”соотечественников”, так как иначе я забыл бы этих в высшей степени интересных людей. Это были не кто иные, как арестанты, бежавшие через необъятную Киргизскую степь в Бухару из Тобольской губернии в Сибири, где они восемь лет прожили в ссылке на тяжелых работах, надеясь из Бухары вернуться через Герат, Мешхед, Тегеран и т.д. в Гюмрю (Елизаветполь) ¹¹⁸. История их бегства и прочие приключения очень длинны, поэтому постараюсь изложить их вкратце.

Во время последней русско-турецкой кампании они официально, а скорее всего, на свой страх и риск занимались грабежом (чапаул) на Кавказе и попали в руки русскому военному патрулю, а затем, как они того заслуживали, были отправлены по этапу в Сибирь. Там они днем валили деревья в тобольских лесах, а на ночь их запирали в тюрьму, где давали хлеб, суп, а иногда даже мясо. Прошли годы, прежде чем они научились русскому языку от охранявших их солдат. Беседы породили более доверительные отношения, вскоре они стали протягивать друг другу бутылки с водкой, и в один прекрасный день прошлой весной, когда оба солдата-охранника выпили согревающего напитка несколько больше обычного, арестанты свалили по ошибке русских вместо дубов, сменили топоры на оружие убитых и после долгих опасных блужданий, когда они питались травой и корешками, добрались до киргизских юрт. Там они были в совершенной безопасности, так как кочевники считают добрым делом помогать подобного рода беглецам. Из Киргизских степей они через Ташкент пришли в Бухару, где эмир дал им немного денег на дорогу. В пути их неоднократно принимали за беглых рабов, но только в Меймене они встретились с серьезной опасностью.

По настоянию своих спутников и керванбаши я в тот же день в сопровождении ишана Эйюба пошел в цитадель. Вместо хана нас принял его дядя, который счел мои показания достаточными и отпустил всех четырех беглецов. Они со слезами на глазах благодарили меня за спасение, и весь караван радовался. Через два дня мы отправились в дальнейшее путешествие, в Герат.

Теперь наш путь все время шел по гористой местности. Первая станция, которой мы достигли через шесть часов марша в [187] юго-западном направлении, называлась Альмар, а состояла она из трех деревень, лежащих порознь. Не успел караван спешиться, как появился сборщик податей из Меймене, сопровождаемый несколькими всадниками, и потребовал дополнительной пошлины. Переговоры, с криками и бранью, продолжались несколько часов, но в конце концов пришлось уступить, бедный керванбаши и купцы, обобранные вторично, заплатили за товары, скот и рабов, и к вечеру мы двинулись дальше. Мы миновали довольно значительное селение Кайсар и после полуночи прибыли на станцию Нарын, проехав пять миль по узким плодородным долинам, которые, однако, были покинуты, так как эти прекрасные места стали небезопасны из-за разбоя, чинимого туркменами, джемшидами и фирузкухами. В Нарыне мы отдохнули всего несколько часов, поскольку нам предстоял семичасовой переход. Проехав целый день без остановок, мы прибыли вечером в деревню и на станцию Чичакту, вблизи которой есть еще одна деревня, называемая Фемгузар. Так как у керванбаши и у некоторых других путешественников были дела в деревне Ходжакенду ¹¹⁹, лежащей в горах к юго-востоку, в трех часах пути, мы задержались здесь на целый день. Эта деревня считается границей Меймене и одновременно всего Туркестана. Юзбаши, по имени Девлет Мурад, исполнявший здесь обязанности пограничного стража, снова взял с нас налог, в третий раз в ханстве Меймене, на этот раз под названием ”камчин-пулу”, т.е. ”налог за нагайку”. (В Средней Азии существует обычай давать эскорту деньги за нагайку, подобно тому как у нас дают чаевые, и этот юзбаши получил от хана право требовать плату с каждого прохожего, даже если он его не сопровождал и не охранял; именно в этом и заключалась его годовая выручка.) Когда я выразил свое удивление по поводу этой несправедливости одному гератскому купцу, тот мне ответил: ”Мы благодарим бога, что с нас берут только пошлину. Раньше проезд через Меймене или Андхой был очень опасен, потому что сам хан велел грабить караваны и мы могли потерять абсолютно все”. Здесь, в Чичакту, я в последний раз видел узбекских кочевников и откровенно признаюсь, что с большим сожалением простился с этими честными, простодушными людьми; из всех народов Средней Азии кочевники Хивинского и Бухарского ханства оставили у меня самое хорошее впечатление.

В Чичакту наш караван был взят под защиту эскортом джемшидов, которых хан выслал навстречу нам из Бала Мургаба, потому что дорога идет отсюда в довольно широкой долине, по правую сторону которой живут туркмены-сарыки, по левую - разбойники-фирузкухи. Земли здесь чрезвычайно плодородные, но, к сожалению, заброшенные и необработанные. Как я слышал, наш караван за все время пути от Бухары не подвергался такой большой опасности, как здесь. Охрана состояла из 30 хорошо вооруженных джемшидов на прекрасных конях, к тому же еще вдвое больше боеспособных людей было в составе самого [188] каравана, и, несмотря на это, на каждом шагу налево и направо на холмы высылалась конная разведка, и все были напряжены до предела. Можно представить себе, в каком состоянии духа находились несчастные, только что спасшиеся от рабства люди, которые с величайшим трудом и большими расходами добрались до этих мест, где над ними снова нависла угроза плена. К счастью, величина каравана и в особенности бдительность спасли нас от нападений. Весь день мы шли по великолепным лугам, покрытым, несмотря на позднее время года, цветами и травами, доходившими до колен, и, отдохнув ночью, приехали на следующее утро к развалинам крепости Кале-Вели ¹²⁰; еще два года назад здесь жили люди, но затем крепость подверглась набегу туркмен-сарыков и была разорена. Жители были частью проданы в рабство, частью убиты, а несколько одиноких домов и крепостные стены скоро превратятся в развалины. Джемшидские всадники, сопровождавшие нас всего один день, потребовали здесь свой камчин-пулу, причем с рабов в два раза больше, чем с пеших и всадников; они уверяли, что их требования справедливы, потому что иначе после уплаты таможенной пошлины хану в Бала Мургабе на их долю ничего не останется.

К вечеру второго дня после нашего отъезда из Чичакту прекрасная долина кончилась, и неровная дорога, которая теперь вела к реке Мургаб, шла в горной теснине, местами очень крутой и такой узкой, что навьюченные верблюды проходили с большим трудом. Как я слышал, это единственный путь, ведущий через горы к берегу реки. Армии, которые захотят переправиться через Мургаб, должны идти либо через пустыню, будучи уверенными в дружбе салоров и сарыков, либо через упомянутый горный проход, заручившись дружеской поддержкой джемшидов, потому что в ущельях джемшиды могут нанести большие потери даже самой сильной армии. На берег реки мы вышли только к полуночи, и измученные трудной горной дорогой люди и животные скоро заснули глубоким сном. Проснувшись на следующее утро, я увидел, что мы находимся в довольно длинной долине, окруженной высокими горами и перерезанной в середине светло-зелеными водами Мургаба; (Мургаб начинается в расположенных на востоке высоких горах, которые называются Гур, и течет на северо-запад через Марчах и Пендждех, теряясь за Мервом в песках. Говорят, что раньше он соединялся с Оксусом, но это совершенно невозможно, так как он всегда был горной рекой, которая не могла долго течь по песчаной местности.) картина была чарующая. С полчаса мы шли по берегу Мургаба в поисках подходящего места для переправы, так как река была очень быстрая, хотя и не особенно глубокая, и из-за высоких берегов и разбросанных по дну каменных глыб ее не везде можно было перейти.

Переправу начали лошади, за ними пошли верблюды, а завершить это хитрое дело должны были наши ослики. Как известно, ослы пуще огня и смерти боятся воды и грязи, поэтому [189] я счел необходимым соблюсти меры предосторожности и переложил свой дорожный мешок, где лежали манускрипты, самая драгоценная добыча моего путешествия, на верблюда. Сев затем в пустое седло, я заставил своего осла войти в реку. С первых шагов по каменистому дну бурной реки я почувствовал, что произойдет что-то нехорошее, и хотел сойти, но это оказалось ненужным, так как, сделав еще несколько шагов, мой скакун повалился под громкий хохот стоявших на берегу спутников, а затем, вконец напуганный, помчался, как я того желал, к противоположному берегу. Холодное утреннее купанье в прозрачном Мургабе было неприятно только тем, что не во что было переодеться, и мне пришлось просидеть несколько часов, завернувшись в ковры и мешки, пока моя насквозь промокшая одежда не высохла на солнце.

Караван расположился поблизости от крепости, внутри которой вместо домов были одни только юрты, где и находилась резиденция ханов, или князей, джемшидов.

Эта часть Мургабской долины, известная под названием Бала Мургаб, (В то же время я слышал, что название Бала Мургаб носит только крепость. Вероятно, когда-то она была весьма значительна, так как многочисленные развалины внутри нее и в окрестностях свидетельствуют о былой культуре.) то есть Верхний Мургаб, простирается от границ высокой горной цепи Хазара до Марчаха ¹²¹ (Змеиный колодец), где живут туркмены-салоры; рассказывают, что с древнейших времен они подчинялись джемшидам, иногда те их оттуда изгоняли, но теперь они опять живут там. К юго-западу от крепости долина становится такой узкой, что ее скорее можно назвать ущельем, посреди которого, пенясь, с адским шумом мчится Мургаб. Только выше Пендждеха ¹²², где река становится глубже и спокойнее, ширина долины достигает одной-двух миль. Вероятно, во времена существования могущественного Мерва здесь была значительная культура, но сегодня тут хозяйничают туркмены, по стопам которых следуют нищета и разрушения.

Джемшиды ведут свое происхождение от Джемшида, легендарного царя пишдадидов ¹²³. Достоверность этих рассказов, конечно, очень сомнительна. Но их персидское происхождение неоспоримо. Оно проявляется не столько в их языке, сколько в истинно иранском типе, который эти кочевники сохранили в такой чистоте, какая в самой Персии встречается только в южных провинциях. Отброшенные уже несколько столетий назад к крайней границе расселения персидской нации, они значительно уменьшились в числе вследствие постоянных войн. Теперь они насчитывают не более 8-9 тысяч кибиток; они живут в большой бедности, рассеянные по упомянутой долине и ближним горам. При Алла Кули-хане большая часть их была насильно переселена в Хиву, где им была отведена для поселения плодородная, обильно орошаемая Оксусом полоса земли (Кётк-шег). Там им жилось, несомненно, лучше, но тоска по родным [190] горам заставила их вернуться, и теперь они снова живут в родных местах как новые поселенцы, далеко не в блестящих условиях. По одежде, образу жизни и характеру джемшиды похожи на туркмен, столь же страшны и их набеги, однако они не могут быть такими же частыми из-за их малочисленности. В настоящее время их ханы (у них их, собственно, два: Мехди-хан и Алла Кули-хан) - вассалы афганцев и получают хорошее вознаграждение от гератского сардара. Афганцы еще во времена Дост Мухаммад-хана всячески старались использовать оружие джемшидов в своих интересах, чтобы, во-первых, иметь на северной границе Мургабской долины постоянный сторожевой корпус против нападения со стороны Меймене, а во-вторых, парализовать могущество туркмен, дружбой которых Дост Мухаммед-хан не смог заручиться никакими дарами. Говорят, Мехди-хан, упомянутый предводитель джемшидов, оказал значительные услуги при осаде Герата и тем самым приобрел совершенную благосклонность не только эмира, но и его преемника, теперешнего правителя Шер Али-хана, повелевшего назначить его опекуном своего несовершеннолетнего сына, которого он поставил управлять Гератом. Протяженность афганской границы до Мургаба поэтому весьма иллюзорна, так как джемшиды отнюдь не признают верховной власти гератского сардара и готовы открыто проявить свою вражду, едва им перестают платить за службу.

Здесь, как и повсюду, главную трудность представляли таможенные дела каравана. На протяжении всего пути нам говорили, что на левом берегу Мургаба начинается Афганистан и хотя бы прекращается взимание пошлины с рабов. Но мы жестоко обманулись. Джемшидский хан, который лично вел переговоры с керванбаши о таксе, потребовал плату с тюков, скота и рабов еще большую, чем его предшественники, и когда тариф объявили, все были ошеломлены, а некоторые безудержно плакали. Даже хаджи он заставил заплатить по два франка за осла, что было весьма трудно для всех, а особенно для меня. Но хуже всего пришлось одному индийскому купцу, который в Меймене купил несколько тюков аниса за 30 тенге. Плата за провоз груза до Герата стоила ему 20 тенге, до сих пор он уже заплатил 11 тенге таможенных пошлин, а здесь он должен был отдать еще 30, так что одни только расходы по перевозке составили 61 тенге. Неслыханные вымогательства, чинимые здесь купцу законным образом, препятствуют всяким торговым сношениям, и из-за ужасной тирании своих правителей жители не могут пользоваться произрастающими вокруг иной раз даже в диком виде дарами природы, доход от которых удовлетворил бы многие потребности их домашней жизни.

Гористая отчизна джемшидов производит три достойных упоминания дикорастущих продукта, собирать которые волен любой и каждый. Это: 1) фисташки, 2) бузгунча - плод, по виду напоминающий орех, используется как краситель; фисташки [191] стоят полфранка батман, бузгунча - 6-8 франков; 3) терендже-бин - сахаристое растение, довольно вкусное, его собирают с куста наподобие манны и употребляют в Герате и Персии для изготовления сахара. Горы Бадгис (дословно ”где поднимается ветер”) богаты этими тремя продуктами. Жители собирают их, но из-за огромных издержек купец может дать за них самую ничтожную цену, и бедность, таким образом, благодаря подобной торговле уменьшается незначительно. Джемшидские женщины изготовляют из овечьей и козьей шерсти различные материи, особенно славятся платки, носящие название ”шаль”, за которые в Персии хорошо платят.

Четыре дня мы пробыли на берегу Мургаба вблизи упомянутых развалин. Я часами бродил возле этой прекрасной светло-зеленой реки, стремясь побывать в рассыпанных тут и там юртах, крытых кусками старого рваного войлока и имевших вид жалкий и обветшалый. Напрасно предлагал я свои стеклянные кораллы, свои благословения и нефесы. Людям был нужен хлеб, а не подобные предметы роскоши. И с религией здесь, среди джемшидов, дело обстояло плохо, а поскольку я не очень-то мог рассчитывать на свое звание хаджи и дервиша, я отказался от намерения пробраться дальше, до Марчаха. По слухам, там должны быть расположены каменные развалины с минаретом (башни и колонны, может быть, времен глубокой персидской древности). Эти рассказы не представлялись мне вполне заслуживающими доверия, иначе англичане, достаточно хорошо знающие Герат и его окрестности, упомянули бы об этом. Ввиду неопределенности сообщений я не захотел подвергать себя опасности.

От Бала Мургаба до Герата считают четыре дня езды на лошадях, для верблюдов в этой гористой местности требуется вдвое больше времени, тем более для наших, чрезмерно нагруженных. К югу от Мургаба виднелись два горных пика, и нам сказали, что мы прибудем туда через два дня марша. Оба носят название Дербенд, т.е. ”Перевал” ¹²⁴; они намного выше и уже, чем перевал на правом берегу Мургаба, ведущий в Меймене, и их легче оборонять. По мере продвижения вперед природа приобретает все более дикий и романтический характер. Высокие скалистые глыбы, образующие перевал Дербенд, увенчаны развалинами старого укрепления, о котором ходят самые разнообразные басни. Дальше, у второго Дербенда, почти на самом берегу Мургаба, находятся руины старого загородного дворца. Это летняя резиденция знаменитого султана Хусейн-мирзы ¹²⁵, приказавшего построить здесь каменный мост, Пул-Табан, следы которого можно еще обнаружить. Во времена этого самого просвещенного правителя Средней Азии вся местность процветала, и на берегу Мургаба стояло в ту пору еще несколько загородных дворцов.

Пройдя через второй перевал, мы оставили за собой Мургаб, и дорога повернула направо, к западу, на возвышенную равнину, [192] которая вплотную граничит с той частью пустыни, которая населена салорами. Здесь начинается подъем на высокую гору Балх-Гузар; переход через нее продолжался целых пять часов. Около полуночи мы прибыли на место, носящее название Могор, и оттуда на следующее утро приехали к развалинам города и крепости Калайи-Нау ¹²⁶, окруженным теперь несколькими кибитками хазарейцев, которые на вид еще беднее джемшидских кибиток. Как я слышал, еще 50 лет назад Калайи-Нау был в цветущем состоянии и служил своего рода перевалочным пунктом для караванов, направлявшихся из Персии в Бухару. Тогда городом владели хазарейцы, они были настолько заносчивы, что предъявляли требования правительству Герата, однако битвы, навязанные ими Герату, погубили их самих. Они превратили в своих врагов и персов, потому что состязались с туркменами в разбойничьих набегах на Хорасан. В то время Калайи-Нау имел для работорговли то же значение, что теперь Мерв.

Обитающие здесь хазарейцы из-за смешения с иранцами не сохранили монгольский тип в чистом виде, как их братья в окрестностях Кабула, к тому же они по большей части сунниты, тогда как те причисляют себя к шиитам. Если мне правильно сообщили, то северные хазарейцы отделились от южных только во времена Надира; под давлением нового окружения они частично стали суннитами. Говорят, что хазарейцы (В Персии хазарейцев именуют берберами; некогда в горах между Кабулом и Гератом существовал город Шахри-Бербер, о величине, блеске и великолепии которого рассказывают легенды. Бернс говорит в своем сочинении о Кабуле (стр. 232): ”Остатки этого имперского города под тем же названием (Бербер) видны еще и по сию пору”.) были перевезены Чингисханом из Монголии, своей прародины, на юг Средней Азии и благодаря влиянию шаха Аббаса II обращены в шиизм. Поразительно, что они заменили свой родной язык персидским, который даже в населенных ими областях не повсеместно распространен, и лишь небольшая часть, оставшаяся изолированной в горах поблизости от Герата и уже несколько столетий занимающаяся выжиганием угля, говорит на некоем жаргоне монгольского языка. Они называют себя, так же как и место, где они живут, Гоби.

Баба-хан, глава хазарейцев в Калайи-Нау, вследствие своей бедности и слабости должен был бы по крайней мере признать верховную власть Герата, отстоящего всего в двух днях пути. Но он тоже напускает на себя вид независимого правителя, и не успел наш караван расположиться около развалин, как он появился собственной персоной и потребовал пошлину. Снова брань и споры. Керванбаши собрался отправить посыльного к сардару в Герат, угроза подействовала, и вместо таможенной пошлины уже он удовольствовался изрядным камчин-пулу, причем безбожный хан не забыл даже хаджи, и мне снова пришлось заплатить два франка за своего осла. Купцы закупили здесь [193] много фисташек и легкой суконной ткани барак, производством которой славятся хазарейские ткачи; во всей Северной Персии и в Афганистане она идет на шитье верхней одежды, чекменей.

От Калайи-Нау до Герата дорога опять идет через высокие горы. Расстояние всего 20 миль, но путь очень утомителен, и нам понадобилось четыре дня, чтобы преодолеть его. В первый день мы остановились у деревни Альвар, неподалеку от развалин бывшей разбойничьей крепости, где обитал Шир Али Хазаре. На второй день мы перешли через гору Серабенд, вершина которой покрыта вечными снегами; там мы изрядно намерзлись, несмотря на то что сожгли невероятное количество дров. На третий день дорога все время шла под откос, местами она становилась очень опасной, так как тропинка шириной в фут тянулась по склону горы, и один неверный шаг мог увлечь верблюда и человека в глубокую пропасть. Мы благополучно спустились в долину Серчешме, где находится основной исток полноводного ручья, который орошает с севера Герат и затем устремляется в Герируд. На четвертый день мы, наконец, добрались до Карруха ¹²⁷, принадлежащего Герату и отстоящего от него в четырех милях.

Караван, отправившийся в Бухару по весне, вышел из Герата, когда тот был под осадой Дост Мухаммед-хана. С тех пор прошло шесть месяцев, известие о взятии, разграблении и опустошении города дошло до нас уже давно, и легко представить себе стремление гератцев разыскать свой дом и увидеться с семьей и друзьями. Несмотря на это, всем нам пришлось ждать целый день, пока сборщик податей, дерзко, по-афгански, нагрянувший еще рано утром, не составил точной описи всех прибывших и всего, что привезено. Я представлял себе Афганистан как страну почти организованную, где благодаря длительным контактам с западными основами можно будет найти по крайней мере какой-то порядок и гуманность. Я думал, что уже близок конец моему маскараду и моим страданиям. К сожалению, я ошибался. Первый же встреченный мною афганский чиновник затмил своей жестокостью и варварством среднеазиатских представителей власти, и все, что мне рассказывали об ужасах афганского таможенного досмотра, показалось мне слабым в сравнении с тем, что я здесь увидел. Тюки с товарами, которые владельцы не захотели открывать, были под стражей отправлены в город, багаж путешественников осмотрен и переписан вещь за вещью; несмотря на прохладную погоду, всем пришлось раздеться, и все предметы одежды, кроме рубашек, кальсон и верхнего платья, были обложены пошлиной. Этот грубиян, сборщик податей, хуже всего обошелся с хаджи, он не пощадил даже небольшого запаса галантерейных товаров и, что совсем неслыханно, назначил таксу в пять кранов с каждого осла. За этих животных, стоивших в общем 20-25 кранов, мы уже до сих пор переплатили уйму всяких пошлин. Так как многие действительно были бедны и не могли ничего заплатить, он заставил их продать [194] своих ослов; его возмутительный метод действий жестоко отразился и на мне - я лишился почти всех средств.

К вечеру, когда грабеж закончился, появился губернатор Карруха, имевший чин майора, чтобы получить свой камчин-пулу. Он был достаточно суров, однако его истинно военная выправка и застегнутый на все пуговицы мундир, первый вновь увиденный признак европейской жизни, произвели на меня невыразимо отрадное впечатление. Батор-хан (так его звали) сразу заметил не только мое изумление, но и мои чужеродные черты лица. Он принялся расспрашивать керванбаши, велел мне сесть поблизости от него и обходился со мною предупредительно, выделяя среди прочих. Беседуя со мною, он все время сводил разговор к Бухаре, часто тайком улыбался мне, словно желал поздравить меня с благополучным завершением миссии (потому что он так думал), и, хотя я непоколебимо упорствовал в своем инкогнито, он протянул мне на прощанье правую руку и хотел на английский манер потрясти мою, но я, предупредив его, поднял обе руки с намерением дать ему фатиху, после чего он со смехом удалился.

На следующее утро наш караван должен был войти в Герат, потратив более шести недель на путь, который можно было бы пройти за 20-25 дней. Мы уже показали на отдельных примерах, как мало благоприятен этот путь для торговли. Теперь мы постараемся представить в одном списке все таможенные тарифы, по которым мы платили за рабов, тюки и скот в самых разных местах на всем протяжении пути.

Заплачено тенге (по 75 сантимов в 1 тенге)

Коренные жители Герата - персы ¹²⁹, принадлежащие к племени, которое продвинулось от Систана к северо-востоку и заселило провинцию Хорасан, в которой Герат вплоть до последнего времени был столицей. Позже иммиграция, поощряемая Чингисом и Тимуром, привела к смешению коренного населения с турецко-татарской кровью, и возникло общее название ”аймаки” или ”чахар-аймак” для всего населения, которое делится на хазарейцев, джемшидов, фирузкухов, тайменейи или тимури - племена совершенно разного происхождения, и только с политической точки зрения они могут рассматриваться как одна нация. Это о жителях Джёлгей Герата.

Крепость населена большей частью персами, которые перебрались сюда в последнее столетие, чтобы вести пропаганду в пользу Персии. Это большей частью ремесленники и купцы. Афганцев в Герате один на десять человек, они уже наполовину стали персами и очень враждебно настроены против своих соотечественников, особенно после последней осады; кабулец или какар из Кандагара в роли поработителя для них так же чужд и ненавистен, как и для коренных жителей Герата.

Пестрая толпа, которую я встретил в Герате, произвела на меня приятное впечатление. Афганские солдаты в английской военной форме и в фуражках военного образца - головном уборе, который противоречит положениям ислама и введение которого в турецкую армию считается невозможным, (Османы утверждают, что, согласно традиции, сипер (любой головной убор, который имеет кокарду) и зуннар (набедренный пояс монаха) строго запрещены как символы христианства. Султан Махмуд II, вводя в Турции первую европейскую милицию, очень хотел заменить чрезвычайно бесполезную феску фуражкой или похожим головным убором, но он, истребитель янычар, не осмелился на это, так как был бы своими лучшими друзьями объявлен отступником.) - заставляли меня поверить, что я в стране, где мне больше не надо бояться исламского фанатизма и где я могу постепенно отказаться от надоевшей маскировки. Да, оттого что я увидел разгуливавших вокруг солдат со сбритыми усами, что по исламу считается смертельным грехом и даже в Константинополе рассматривается как отречение от религии, меня охватила радостная надежда, что, может быть, я встречу здесь английских офицеров. Как был бы я счастлив, если бы нашел здесь сына Британии, который при тогдашних политических обстоятельствах обладал бы, конечно, влиянием! Я забыл, что Восток никогда не бывает тем, чем он кажется, и разочарование мое было, к сожалению, очень горьким.

Поскольку, как я уже говорил, моя касса почти совсем истощилась, по прибытии в Герат мне тотчас же пришлось продать осла. Бедное животное от путешествия совсем исхудало, я получил за него только 26 кранов, из которых должен был еще заплатить 5 кранов налога за продажу и еще другие маленькие долги. Мое положение было критическим. С голодом еще можно было как-то справиться, но ночи стали уже очень прохладные, и, несмотря на закалку, я очень страдал, когда вынужден был спать [198] в своей скудной одежде в открытых всем ветрам развалинах на голой земле. Мысль, что Персия находится отсюда лишь в десяти днях езды, придавала мне надежду, но попасть туда оказалось трудной задачей, так как идти одному было совершенно невозможно, а караван, который снаряжался в Мешхед, хотел дождаться пополнения и более благоприятного момента, потому что туркмены не только дороги сделали ненадежными, но даже у ворот Герата брали людей в плен, грабили деревни и караваны.

Через несколько дней по приезде я услышал, что персидский посол Мохаммед Бакир-хан, которого принц-губернатор Хорасана послал в Герат, чтобы приветствовать молодого сардара, вскоре собирался вернуться в Мешхед. Я сразу нанес ему визит и попросил его взять меня с собой. Перс был очень вежлив, но, хотя я несколько раз упоминал о том, что у меня нет средств, он не обращал на это никакого внимания и спрашивал у меня, ужасно обезображенного хаджи, не привез ли я с собой из Бухары хороших лошадей. Все его слова, казалось, были направлены на то, чтобы раскрыть мое инкогнито; я понял, что мне нечего от него ожидать, и ушел. Вскоре после этого он покинул Герат; вместе с ним уехало большинство хаджи, прибывших сюда со мной из Самарканда и Керки. Все меня покинули, только Молла Исхак, мой верный товарищ из Кунграда, верил моим словам, что в Тегеране меня ждет лучшая участь, и остался со мной. Добрый малый днем выпрашивал для нас пропитание и топливо, а вечером готовил ужин, который он соглашался съесть вместе со мной из одной миски лишь после настойчивых просьб. Впрочем, Молла Исхак играет одну из интереснейших ролей в моих приключениях, вместо Мекки он сейчас живет в Пеште, и мы еще упомянем о нем в последующих записях.

В поисках источников помощи для дальнейшего путешествия в Мешхед я пошел также к шестнадцатилетнему сыну теперешнего короля Афганистана, правящему принцу сардару Мухаммед Якуб-хану, который был поставлен во главе завоеванной провинции, так как его отец сразу после восшествия на престол поспешил в Кабул, чтобы пресечь попытки своих братьев оспаривать его право на корону. Молодой принц жил в Чарбаге, во дворце, который служил когда-то местом пребывания майора Тодда; хотя дворец сильно пострадал от осады, он все же был больше приспособлен для жилья, чем совершенно разрушенная цитадель. Часть четырехугольного двора, или сада, как его обычно называют, хотя я видел в нем только несколько деревьев, служила для ночлега ему и его многочисленным слугам, в противоположной части, в большом удлиненном покое, проводился в течение четырех-пяти часов арз (публичная аудиенция). Принц был всегда в мундире с высоким стоячим воротником и сидел обычно в кресле у окна, а так как бесконечные просители, которых он должен был принять, вскоре ему надоедали, он приказывал маршировать перед своими окнами роте рисале, кадровым войскам афганцев, и, казалось, его очень забавляли повороты [199] колонны и громоподобные команды муштрующего офицера, который, впрочем, выкрикивал: ”Right shoulder forward! Left shoulder forward!”¹³⁰- с истинно английским произношением.

Когда я в сопровождении Молла Исхака вошел в упомянутый двор, строевая подготовка шла полным ходом. У солдат была очень хорошая выправка, гораздо лучше, чем в оттоманской армии, муштруемой уже в течение 40 лет, их можно было бы принять за европейских солдат, если бы многие из них не надели прямо на босые ноги красные остроносые кабульские башмаки и если бы короткие штаны с длинными штрипками не были натянуты таким образом, что грозили лопнуть в любой момент. Посмотрев немного, я двинулся к двери приемного зала, возле которой толпилось множество слуг, солдат и просителей. Благодаря большим тюрбанам, которые я и мой спутник надели на себя, и моему виду отшельника, который я приобрел вследствие трудного путешествия, все расступились и беспрепятственно пропустили меня в зал.

Я застал принца в том виде, как было описано выше, по правую руку от него сидел его везир, а далее по порядку вдоль стен другие офицеры, муллы и жители Герата, среди них один перс, Имамверди-хан, который по причине какого-то мошенничества бежал сюда из Мешхеда. Перед принцем стояли его мухрдар (хранитель печати) и четверо или пятеро других приближенных. Я вошел с приветствием, подобающим моему положению дервиша, направился, не обратив на себя особого внимания общества, прямо к принцу и сел между ним и везиром, потребовав у этого довольно толстого офицера подвинуться, причем мне пришлось прибегнуть к помощи рук. Это вызвало смех, я же, ничуть не изменяя себе, сразу поднял руки, чтобы произнести сидячую молитву. (Это арабская молитва, и состоит она из следующих слов ”Боже, Господь наш, дай занять нам благословенное место, так как истинно Ты даруешь нам жизнь”.) Пока я это проделывал, принц пристально смотрел на меня, и я заметил, что он был поражен, а когда я сказал ”аминь” и все присутствующие вместе со мной погладили бороды, принц приподнялся в своем кресле и воскликнул, показывая на меня пальцем, полусмеясь, полуудивленно: ”Валлахи, биллахи шума инглиз хастид!” (”Ей богу, клянусь, вы англичанин!”).

Громкий смех сопровождал странную выходку молодого принца, он же, не оставляя своей выдумки, вскочил с кресла, встал напротив меня и, хлопая в ладоши, как ребенок, которому пришла счастливая мысль, воскликнул: ”Хаджи курбанет (”Пусть я буду твоей жертвой”), скажи мне, не правда ли, ты англичанин-табдил (“инкогнито”)?” Его поведение было таким наивным, что мне, право же, было жаль лишать мальчика радости; однако у меня было основание бояться дикого фанатизма афганцев, и, сделав вид, что шутка оказалась немного грубоватой, я сказал: [201] ”Сахиб мекун (“Оставь”), ты ведь знаешь слова: “Кто правоверного даже в шутку назовет неверным, сам станет неверным”. Дай мне лучше что-нибудь за мои фатихи, чтобы я мог отправиться дальше”. Мой серьезный вид и хадис, который я произнес, привели молодого человека в замешательство, пристыженный, он сел и извинился, сказав, что никогда не видел хаджи из Бухары с такими чертами лица. Я ответил, что я не из Бухары, а из Константинополя, и, когда я предъявил ему для доказательства свой паспорт, а также рассказал о его кузене Джалал ад-Дин-хане, сыне Акбар-хана, который в 1860 г. побывал в Мекке и Константинополе и с которым султан был особенно обходителен, он, казалось, изменил свое мнение. Паспорт передавали из рук в руки, все высказывали свое одобрение, принц дал мне несколько кранов и отпустил с приказанием посетить его еще несколько раз во время моего пребывания, что я и сделал.

Впрочем, хоть эта шутка и прошла для меня удачно, для моего дальнейшего пребывания в Герате она имела неприятные последствия. После принца каждый старался обнаружить во мне замаскированного англичанина, и ко мне приходили персы, афганцы и гератцы, без сомнения, для того, чтобы проверить справедливость своих подозрений. Самым настырным был некий Хаджи Шейх Мухаммед, старик, пользовавшийся славой великого астролога и астронома. И действительно, насколько я его узнал, он довольно много читал по-арабски и по-персидски. Он рассказал мне, что путешествовал с Ханыковым и оказывал ему в Герате много услуг, за что тот дал ему письмо к русскому послу в Тегеране, которое он хотел бы переслать теперь через меня. Тщетно я пытался доказать доброму старцу, что у меня нет ничего общего с русскими, но так и не смог поколебать его уверенности. Удивительнее всех казались мне персы и афганцы. Они полагали, что видят во мне человека a la Эльдред Поттингер, который прибыл в Герат как торговец лошадьми, а позже правил городом. Мне говорили, что у меня здесь кредит в сотни и даже тысячи дукатов, и все же никто не хотел дать мне несколько кранов на хлеб.

Как бесконечно долго тянулось время, которое мне пришлось прожить в Герате, дожидаясь каравана! Город имел мрачный, печальный вид, страх перед завоевателями был написан на лицах жителей, и предметом разговоров все еще была последняя осада, захват и разграбление. По свидетельству гератцев, которое, впрочем, совсем неверно, Дост Мухаммед-хан захватил город не благодаря храбрости кабульцев, а из-за предательства гарнизона. По их рассказам, любимый ими Султан Ахмед был отравлен, а его сын Шанаваз, которого гератцы почти обожествляют, только тогда получил известие о предательстве, когда большая часть палтана ¹³¹ уже проникла в крепость. Бой, который вел осажденный хан вместе со своими верными, истинно любящими его подданными против озлобленного тестя ¹³² был одним из наиболее ожесточенных, описание ужасов сражения больно [202] слушать, а еще страшнее рассказы о грабеже, начавшемся через несколько дней после захвата, когда многие гератцы со своим имуществом вернулись в город: четыре тысячи афганских солдат, которые были выбраны для этого из разных племен и полков, по данному им знаку набросились со всех сторон на незащищенные дома, и говорят, что они не только отнимали деньги, одежду, оружие, утварь и прочее имущество, что ни попадало им на глаза, но и заставляли каждого раздеваться почти донага, так что жители остались полуголыми в совершенно разграбленных, опустошенных домах. Даже у больных отнимали постели и одежду, у грудных детей - их колыбели и не имеющие никакой ценности пеленки. Один мулла, у которого отняли все его книги, рассказывал мне, что он потерял около 60 прекраснейших рукописей. Больше всего он жалел, что вынужден был расстаться с Кораном, завещанным ему дедом. Он умолял грабившего афганца оставить ему эту единственную книгу, обещая молиться по ней за грабителя. ”Не трудись, - сказал кабулец, - у меня есть дома маленький сын, он будет молиться за тебя по этой книге. Давай - ка ее сюда”.

Те, кто знает алчность афганцев, легко может себе представить, как они вели себя во время грабежа. Город грабили один день, а окрестности опустошались осаждающими войсками в течение нескольких месяцев. Впрочем, это единственные последствия войны, которые встречаются даже в цивилизованных странах, и мы не будем очень упрекать афганцев. Жаль только, что из-за ужасной политики, вместо того чтобы залечивать нанесенные ими раны, они старались еще больше истощить завоеванные провинции, и в окрестностях, где они, бесспорно, могли бы играть важную роль, их так ненавидели, что население скорее было готово начать отчаянную борьбу, чем признать власть афганцев. Герат, которому предстоит теперь вернуться к жизни, отдан в руки добродушного, но неопытного подростка. Его опекун, джемшидский хан, завел общие дела с туркменами, против которых ему следует защищать страну, а те распространяют сферу своих разбойничьих набегов на местности, лежащие в нескольких часах езды от Герата, и не проходит ни одной недели, когда бы не грабили деревни и не уводили в плен жителей. Между прочим, везир принца по имени Назир Наим, человек, чьи грубые черты лица являются вывеской воплощенной глупости, за два месяца так разбогател, что приобрел в Кабуле два дома с виноградниками. Так как внутренние дела города и провинции находятся в его руках, все свое служебное время он обычно окружен тяжущимися и просителями мест. Он быстро устает от этого, и, поскольку с вопросами или просьбами, адресованными новому правителю, всегда обращаются к нему, он, чтобы предотвратить скучные переговоры, дает стереотипный ответ: ”Хар чи пиш буд!”, т.е. ”все, как было раньше”. В рассеянности он обычно отвечает так даже тогда, когда ему жалуются на убийство или кражу; пораженный проситель хочет [203] изложить свое дело еще раз, но ему грозно повторяют: ”Хар чи пиш буд”, и он вынужден удалиться.

Блестящим доказательством большой путаницы во всех делах может быть тот факт, что, несмотря на неслыханные поборы и вечные репрессии, молодой сардар не в состоянии покрыть из доходов провинции расходы на служащих и гарнизон, который состоит из 1400 человек. Мистер Иствик (Journal of a Diplomate's Three Years Residence in Persia. II, 244.) сообщает, ссылаясь на высказывания принца - губернатора Хорасана, что доходы Герата составляли ежегодно 80 тыс. туманов (38 тыс. фунтов стерлингов), но на них надо было содержать кроме корпуса гражданских служащих пять полков пехоты и около 4 тысяч кавалеристов, для чего названной суммы, естественно, не хватало. Сегодняшний Герат при больших доходах имеет гораздо меньшие расходы, запуганный город легко держать в рамках, и только беспорядкам нужно приписать то, что для покрытия правительственных расходов необходимо присылать из Кабула ежемесячное пособие. Если бы Дост Мухаммед прожил еще хоть один год, чтобы наладить дела во вновь завоеванной провинции, то включение Герата в состав Афганистана было бы возможно. Сегодня их связывает только страх, но достаточно нападения на Герат, неважно с чьей стороны, и гератцы первыми возьмутся за оружие против афганцев. Не только жители-шииты, склоняющиеся, естественно, в сторону Персии, но даже ревностные сунниты предпочли бы в Герате кызылбаша ¹³³ теперешним угнетателям, и не будет преувеличением, если я скажу, что они втайне больше всего хотели бы прихода англичан, чьи гуманность и любовь к справедливости заставляют забыть разницу религий и национальностей. Во время правления майора Тодда гератцы видели в его усердии и готовности пожертвовать свои средства для выкупа рабов (В Герате распространена легенда, будто Стоддарт был послан в Бухару, чтобы выкупить томящихся там в рабстве гератцев.) такую черту, которая им казалась неслыханной при правлении их ханов. Они привыкли к тому, что их собственное местное правительство грабит и убивает, но не щадит и не делает подарков.

За два дня до моего отъезда один афганец уговорил меня совершить прогулку в лежащую неподалеку деревню Газергях, чтобы посмотреть там могилы Ходжи Абдуллы Ансари и Дост Мухаммед-хана. По дороге туда я посетил прекрасные руины Мусалла. Остатки мечети и надгробного памятника, который великий султан Хусейн-мирза велел построить для себя за десять лет до своей смерти (901 г.х.) ¹³⁴, как уже упоминалось, представляют собой подражание памятникам Самарканда. (Особенно большое сходство памятник имеет с надгробием в усыпальнице Тимура, хотя он значительно меньше. Украшения и надгробные надписи - это искуснейшие произведения скульптуры, какие себе только можно представить. Некоторые камни имеют по три выбитые друг над другом надписи, выполненные прекраснейшим почерком сульс; нижние, средние и верхние заключают стихи.) Время еще [204] надолго сохранило бы эти произведения искусства, но в период последних двух персидских осад здесь бесстыдно бесчинствовали фанатики-шииты. Можно пожалеть, что европейские офицеры, например генерал Боровский и генерал Бюлер, первый - поляк, второй - эльзасец, участвовавшие в вышеназванных военных походах, не помешали этому. В самом Газергяхе, расположенном в часе пути от Герата, на довольно высоком холме и видимом поэтому уже из города есть много интересных памятников скульптуры и архитектуры времен Шахрух-мирзы, сына Тимура, которые подробно описал Феррье, (Caravan Journeys and Wanderings by J.P. Ferrier (1847), с. 177 и 178.) допустив, правда, одну ошибку, которую, конечно, можно простить путешествующему офицеру. Святого в Газергяхе зовут Ходжа Абдулла Ансари, последняя часть имени показывает, что он был арабом и именно из того племени, которое вместе с пророком совершило хиджру (бегство). 600 лет назад он пришел из Багдада в Мерв и оттуда в Герат, где умер и где почитается как святой. Его теперь считают покровителем провинции и города. Дост Мухаммед-хан велел похоронить себя у него в ногах, чем также очень польстил своим землякам и озлобил врагов. На могиле, которая находится между стеной ближайшего здания и надгробным камнем ходжи, еще не было никаких украшений и даже никакого камня, когда я ее видел. Его сын и преемник хотел сначала укрепить фундамент наследства, а затем украсить уже могилу своего предшественника. Несмотря на это, афганцы с благоговением совершают сюда паломничество, и в ближайшее время святой будет отодвинут в тень своим могущественным соперником. И поделом ему: он, вероятно, был одним из многих арабских мошенников, а Дост Мухаммед-хан - основоположник афганской нации.

Комментарии

112 Саддузи (в принятой сейчас русской транскрипции - садозаи) - род племени попользаев, входящего в состав группы племени дуррани, из садозаев произошла династия, основанная Ахмед-шахом, который возглавил государство Афганистан в 1747 г. Его потомки правили страной до 1818 г., после чего в течение нескольких десятилетий сохраняли власть только над Гератом.

113 Берекзи (в принятой сейчас русской транскрипции - баракзаи) - одно из самых многочисленных племен группы дуррани. Из рода мухаммадзаев племени баракзаев происходит династия, сменившая в XIX в. садозайскую и находившаяся у власти в Афганистане вплоть до республиканского переворота в 1973 г. Династия эта именовалась мухаммадзайской или баракзайской.

114 Палтан (пальтан) - пехотный полк в регулярной армии Афганистана.

115 Дост Мухаммед-хан умер в Герате 9 июня 1863 г.

116 Джагатайский (чагатайский) язык - восточнотюркский литературный язык Средней Азии, получивший как на Востоке, так и в европейской науке условное наименование ”чагатайский” от названия средневекового государства. См. Бартольд В. В. Чагатайская литература - (Сочинения. Т. V M., 1968, с. 606-610. Там же (с. 610) приводится в примечании литература предмета, начинающаяся трудом Вамбери. Vambery H. Cagataische Sprachstudien, enthaltend grammatikalischen Umriss, Chrestomatie und Woеrterbuch der cagataischen Sprache Lpz., 1867.

117 В вечности (лат.).

118 Современная Гянджа, город в Азербайджане.

119 На современных картах - Ходжа-Кинти.

120 На современных картах - Калайи-Вали.

121 По-видимому, Маручак.

122 На современных картах Пенде, так было воспринято русскими и утвердилось в терминологии название Пяндждех, означающее ”Пять деревень”.

123 Пишдадиды - легендарная династия, правившая в древнем Иране. Согласно иранской мифологии, первым человеком и первым правителем Ирана был Каюмарс.

124 Дербенд - название горного перевала и ущелья в верховьях p. Мургаб, на пути из Мерва и Серахса в Мешхед.

125 Имеется в виду потомок Тимура Хусейн Байкара, правивший в 1470-1506 гг. Хорасаном.

126 Так на современных картах Вамбери именует эту крепость Кале-Но.

127 На современных картах - Карох.

128 Тимури (правильнее теймури) одно из кочевых племен смешанного происхождения, входившее в состав так называемых чахар-аймаков Афганистана. Кроме теймури в их состав входили также херазе, фирузкухи и теймени.

129 Население Герата и других городов Афганистана называлось по языковому признаку ”парсиван” или ”фарсизабан”, т. е. ”говорящие на персидском языке”. Однако в этническом отношении безоговорочно отождествлять это население с персами неправильно, так как большинство его составляли представители других ираноязычных народов, прежде всего таджики, а также хазарейцы и упомянутые ниже у Вамбери как обитатели Гератской области фирузкухи, таймени и др.

130 Правое плечо вперед! Левое плечо вперед! (англ.).

131 Термин ”палтан” употреблен здесь для обозначения регулярной пехоты эмира Дост Мухаммеда, овладевшего Гератом.

132 До взятия Герата эмиром Дост Мухаммедом этим городом правил его зять Султан Ахмед, отказавшийся подчиниться эмиру.

133 Кызылбашами называли персов-шиитов, иногда вообще шиитов. Соображения Вамбери о симпатиях населения к властям шиитской Персии и к англичанам субъективны и не основаны на серьезных и длительных наблюдениях в Гератской области и в Герате, большинство населения которых в описываемое время составляли сунниты. Англичане и ”правление” британского агента Тодда в описании Вамбери явно идеализированы.

134 Т. е. в 1495-1496 гг.

Текст приводится по изданию: Арминий Вамбери. Путешествие по Средней Азии. М. Восточная литература. 2003