ЛОРЕНЦО ВАЛЛА

РАССУЖДЕНИЕ О ПОДЛОЖНОСТИ ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ДАРСТВЕННОЙ ГРАМОТЫ КОНСТАНТИНА¹

DE FALSO CREDITA ET ELEMENTITA CONSTANTINI DONATIONE DECLAMATIO

Мы также постановляем, чтобы почтеннейшие мужи различного звания — клирики, служащие святой Римской церкви, были наделены тем величием особой власти и превосходства, славою которых кажется украшенным сиятельный наш сенат, то есть, чтобы они "становились патрициями и консулами. Мы объявили также, чтобы они украшались и прочими императорскими отличиями. И мы решили, чтобы так же, как украшено императорское воинство (militia), был украшен и клир святой Римской церкви. И подобно тому, как императорской власти предоставлены различные службы, а именно спальники [179] привратники и всяческие хранители ложа (cncubitores), точно так же мы хотим украсить святую Римскую церковь. И дабы первосвященническая слава воссияла как можно ярче, мы решили, чтобы священные клирики святой Римской церкви восседали конниками на конях, украшенных седлами и попонами, то есть украшенных ярчайшей белизной и, подобно нашим сенаторам, пользовались обувью с удонами (cum udonibus), то есть с белым полотном. Пусть же небесное, подобно земному, будет украшено во главу бога”.

О святой Иисус! Неужели ты не дашь из вихря ответ этому человеку, плетущему свою невежественную речь? Неужели ты не пошлешь грома? Неужели столь неслыханное богохульство не навлечет на себя твоих мстительных молний? Неужели ты терпишь такой срам в твоем доме? Неужели ты можешь слышать это, видеть это, неужели ты можешь так долго снисходительно проходить мимо этого? Но ты терпелив, и велико твое милосердие. Боюсь, однако, чтобы это твое терпение не превратилось в гнев и осуждение, как это произошло по отношению к тем, о которых ты сказал: “И я оставил их упорству сердца их, пусть ходят по своим помыслам” ¹²⁵; и в другом месте — “И как они не заботились иметь бога в разуме, то предал их бог превратному уму — делать непотребства” ¹²⁶. Молю тебя, господи, вели мне, чтобы я воззвал к ним, и, быть может, они опомнятся.

О римские первосвященники, пример всех злодеяний для прочих первосвященников! О нечестивые писаки и фарисеи, вы занимаете престол Моисея, а творите дела Дафана и Авирона! ¹²⁷ Разве одеяния, пышность, великолепие, конница, наконец, вся жизнь цезаря — разве это подобает наместнику Христа? Что может быть общего у священника и цезаря? Разве Сильвестр надевал на себя эти одеяния? Разве он выступал с такой пышностью? Разве он жил и царствовал, окруженный такой толпой слуг в своем доме? Эти гнуснейшие люди не понимают того, что Сильвестру скорее следовало облечь себя в одеяния Аарона ¹²⁸, который был верховным священником бога, чем в одеяния языческого князя.

Но все это мы сурово осудим в другом месте. А сейчас мы поговорим с этим клеветником о его варварской речи; ведь этот нелепый вздор сам собой выдает его как бесстыднейшего лгуна. [180] “Мы передаем,— говорит он,— наш императорский Латеранский дворец”. И так, как будто здесь при перечислении украшений было неуместно говорить о принесении в дар дворца, он вновь повторил это позднее в том месте, где говорится о дарах. “Затем диадему,— и, как будто присутствующие не видят этого, он объясняет,— то есть корону”. Здесь он, правда, не добавляет “из золота”, но позднее, вновь возвращаясь к этому, он говорит “из чистейшего золота и драгоценных камней”. Невежественный человек не знал того, что диадема делается из ткани, иногда из шелка,— откуда это мудрое и широкоизвестное изречение царя: рассказывают, что он, взяв в руки поднесенную ему диадему, долго рассматривал ее, прежде чем надеть на голову, и, наконец, сказал: “О ткань, скорее славная, чем счастливая! Человек, познавший вполне, сколько волнений, опасностей и бед таишь ты в себе, не поднял бы тебя и тогда, когда бы ты лежала на земле” ¹²⁹. А этот невежественный человек представляет ее себе не иначе, как сделанной из золота, ибо в настоящее время короли обычно присоединяют к ней золотой обруч с драгоценными камнями. Но Константин не был королем, он не осмелился бы ни назвать себя королем, ни украсить себя знаками королевской власти. Он был императором римлян, а не королем. Где есть король, там нет республики. А в республике было много императоров, и даже одновременно; ибо Цицерон часто пишет так: Марк Цицерон, император, тому или иному императору шлет привет. Правда, позднее императором назывался уже только римский государь как высочайший из них.

“И вместе с ней тиару (phrygium), а также наплечную повязку, то есть ленту (lorum), которая обычно надевается вокруг шеи императора”. Кто слышал когда-либо, чтобы в латинском языке употреблялось слово phrygium? Говоришь ты, как варвар, а хочешь, чтобы речь эта казалась мне речью Константина или Лактанция. Плавт в “Менехмах” употребляет слово phrygio по отношению к вышивальщику ¹³⁰, Плиний называет phrygio платье с вышивкой ¹³¹, потому что изобрели его фригийцы. Но что же такое phrygium? Ты не объясняешь того, что непонятно; ты объясняешь то, что и так ясно. Наплечную повязку ты называешь 1огит, но ты не знаешь, что такое 1огит. Ведь не думаешь же ты, что кожаный ремень, [181] который называется lorum, надевается, как украшение, вокруг шеи цезаря. Поскольку lorum обозначает кожаный ремень, то мы употребляем это слово по отношению к упряжке и к кнуту. А если иногда говорят 1ога aurea (золотые ремни), то имеют в виду позолоченную упряжь, которая надевается на шею коня или другого животного. Это, как мне кажется, тебе не известно, и когда ты говоришь, что lorum надевается вокруг шеи цезаря или Сильвестра, то из человека, из императора, из верховного первосвященника ты делаешь лошадь или осла.

“А также хламиду пурпурную и тунику багряную”. Так как Матфей говорит о багряной хламиде ¹³² и Иоанн ¹³³ о пурпурном одеянии, то он хотел соединить и то и другое в одном месте. А если это один и тот же цвет, как подразумевают евангелисты, то почему ты не ограничился одним названием, как это сделали они. Или ты считаешь, подобно современным невеждам, что пурпур — это род шелковой ткани белого цвета? purpura — это рыба, кровью которой окрашивается шерсть, а краска дала название ткани, цвет которой можно принять за красный, хотя это более темный и как бы фиолетовый цвет, очень похожий на цвет запекшейся крови. Поэтому у Гомера и у Вергилия пурпурной называется кровь, а также порфирный мрамор, цвет которого очень похож на цвет аметиста; ибо греки называют пурпур порфирой. О том, что слово “багряный” употребляется вместо “красный”, тебе, может быть, известно. Но я готов поклясться, что ты понятия не имеешь о том, почему он сказал coccineum, тогда как мы говорим coccum и вовсе не представляешь себе, какую одежду называют хламидой. Однако, чтобы не выдать себя с головой, как лгуна, он не стал дальше перечислять различные виды одежды, но объединил все в одном слове, сказав “все императорские одеяния”. Что ты говоришь? Неужели и те, которые император обычно носит на войне, и те, которые он носит “а охоте, и те, которые на пирах, и те, которые на играх? Что может быть глупее утверждения, будто все одеяния цезаря подобают первосвященнику?

Но как изящно он добавляет “или (seu) символы достоинства начальника императорских всадников”! “Или” (seu),— говорит он. Он хотел отделить одно от другого, как будто это очень сходные вещи, и от императорского костюма он нисходит к всадническому званию, болтая [182] невесть что. Он хочет возвестить нечто необыкновенное, но боится быть пойманным во лжи, и поэтому, надув щеки и напрягши глотку, издает звук, лишенный всякого смысла.

“И дарственно отдаем ему императорские скипетры”. Какой оборот речи! Какой блеск! Какая гармония! Что это за императорские скипетры? У императора мог быть только один скипетр, а не несколько, если он вообще носил скипетр. Неужели и первосвященник будет носить в руке скипетр? Почему мы не дадим ему также и меч, и шлем, и копье?

“И вместе с этим все знаки (signa) и знамена (banna)”. Что ты понимаешь под словом signa? Signa — может означать статуи, поэтому мы часто встречаем signa и tabulae (дощечки, таблицы) в значении скульптур и картин (ибо древние рисовали не на стенах, а на дощечках); signa может означать также “знамена”, откуда эта фраза: “Signa, pares aquilas " (Знамена, одинаковые орлы) ¹³⁴. Siglla употребляется только в первом смысле и обозначает маленькие статуи и скульптуры. Неужели Константин дал Сильвестру свои статуи или своих орлов? Разве может быть что-нибудь нелепее этого? Что означает banna — этого я нигде не могу найти. Да погубит тебя бог, нечестивейший из смертных, ты приписываешь просвещенному веку варварскую речь!

“И различные украшения императорские”. Сказав banna, он, видно, решил, что этим сказано уже достаточно, поэтому все остальное он объединил в одно общее слово. И как часто он вплетает слово “императорский”, как будто у императора имеются какие-то особые украшения, помимо тех, которые имеются у консула, у диктатора, у цезаря.

“И всю пышность императорского величия и всю славу власти нашей”.

Высокопарных речений он бурный поток изливает ¹³⁵.
Царь могучий царей, небожителей кровный брат, Дарий ¹³⁶,

говорящий всегда только во множественном числе. Что это за императорская пышность (processsio)? Уж не росток ли это огурца, согнувшийся в траве и раздувшийся вширь? ¹³⁷ Ты, наверное, думаешь, что цезарь при каждом своем выходе из дома праздновал триумф, как это [183] делает теперь папа, впереди которого слуги ведут взнузданных и оседланных белых коней? Нет ничего на свете (не буду уже говорить о других нелепостях), что было бы столь суетным, что было бы столь неподходящим для римского первосвященника. И что это за “слава”? Разве латинянин назвал бы “славой” пышность и блеск великолепия? Такое словоупотребление свойственно еврейскому языку. Говорить militia (военная служба) ¹³⁸ вместо milites (воины) — мы также заимствовали у евреев. А ведь в еврейские книги ни Константин, ни писцы его никогда и не заглядывали.

Но сколь велика твоя щедрость, император. Ты не удовлетворился тем, что наградил первосвященника, ты хочешь наградить и весь клир! “Величие особой власти и превосходства...— говоришь ты,— чтобы они становились патрициями и консулами”. Кто слышал, чтобы сенаторы или другие люди становились патрициями? Можно стать консулом, но патрицием стать нельзя. Сенаторы могут быть из патрицианской семьи или, что то же самое, из сенаторской (поскольку сенаторы являются patres conscripti), или из всаднической, или из плебейской. Быть сенатором значит больше, чем быть патрицием, ибо сенатор — это один из избранных советников республики, а патриций — это просто человек, происходящий из сенаторский семьи. Таким образом, сенатор, или pater conscriptus, не является непременно также и патрицием. В смешном виде выставляют себя мои соотечественники римляне, называя своего претора ¹³⁹ сенатором. Ибо сенат не может состоять из одного человека, и сенатор должен иметь коллег; а тот, кто сейчас называется сенатором, исполняет должность претора. Но звание патриция как почетный титул встречается во многих книгах ¹⁴⁰, скажешь ты. Знаю; однако только в тех книгах, в которых говорится о временах более поздних, чем время Константина. Значит, “привилегия” написана не тогда, когда жил Константин, а позднее.

Но неужели клирики могут стать консулами? ¹⁴¹ От брака латинские клирики отказались, а консулами они станут? Произведя набор войска, они вместе с легионами и вспомогательными отрядами отправятся в провинции, которые получат по жребию? А слуги и рабы тоже станут консулами? Не по два человека, как прежде, а по сто и по тысяче человек слуги Римской церкви будут [184] удостоены императорского звания? А я, глупец, удивлялся тому, во что он хочет превратить папу! Слуги будут императорами, а клирики будут воинами? Но разве станут клирики воинами, разве будут они носить воинские знаки отличия, если ты не наделишь всех клириков императорскими знаками отличия? Не могу понять, о чем ты толкуешь? Впрочем, кому не ясно, что эта басня придумана теми, которые хотели иметь полную свободу в выборе нарядов? Если демоны, обитающие в воздухе, играют в какие-нибудь игры, то, наверное, они подражают в этих играх нарядам клириков, их важничанию и их роскоши, и эти представления, думается мне, доставляют демонам большое удовольствие.

Что я должен осуждать больше, глупость его мыслей или нелепость его слов? О мыслях вы уже слышали. Теперь я расскажу о словах. Он говорит “сенат кажется украшенным”, будто сенат не украшен на самом деле, и притом “украшенным славою”. О том, что происходит в настоящий момент, он говорит как о прошедшем (“объявили” вместо “объявляем”), ибо так речь звучит приятнее. Одно и то же действие он выражает и настоящим и прошедшим временем глагола: “решаем” и “решили”. Повсюду он сует такие слова, как “решаем”, “украшаем”, “императорский”, “власть”, “слава”. Он употребил extat вместо est, тогда как extare означает “превосходить” или “оставаться”, nempe (действительно) он употребил вместо scilicet (то есть, а именно), concubitores вместо contubernales (товарищи, сожители). concubitores означает тех, которые вместе спят и совершают соитие, то есть любовников. Он не забыл и о тех людях, которые будут спать вместе с папой (для того, наверное, чтобы папу не пугали ночные кошмары), он не забыл и о спальниках, и о привратниках.

Хотелось бы спросить (и это совсем не праздный вопрос), зачем он перечисляет все эти незначительные подробности. Он, видно, печется о мальчике-сироте или о юном сыне, а не о старце. Словно любящий отец, он сам приготавливает все то, в чем нуждается нежный возраст, как это сделал Давид для Соломона ¹⁴². Чтобы уж сделать вымысел во всех отношениях законченным, он предоставил клирикам коней, дабы они не восседали на ослах ослиным способом Христа ¹⁴³. И притом им даются кони не просто с покровами белого цвета, а “украшенные [185] белым цветом”. И о каких покровах идет речь? Не об обычных попонах и даже не о вавилонских или каких-либо других, а о mappulis et linteaminibus; mappae (скатерти) подобают столу, а linteamina (простыни) подобают ложу. И как будто бы есть сомнение в том, какого они цвета, он объясняет: “то есть ярчайшей белизной”. Речь, достойная Константина, красноречие, достойное Лактанция, как в остальном, так и в этом — “конниками на конях”.

И хотя он ничего не сказал об одежде сенаторов, ни о латиклавии, ни о порфире, ни о чем другом, он счел нужным сообщить об обуви. При этом он говорит не о лунулах, а об удонах или “с удонами” (cum udonibus), и по своему обычаю этот нелепый человек объясняет: “то есть с белым полотном”, как будто удоны сделаны из полотна. Я не могу припомнить сейчас, где еще встречал я слово udones, кроме как у Марциала Валерия, двустишье которого, озаглавленное “Udones cilicii” (“Киликийские удоны”), я привожу:

Нет, не овечья их шерсть породила, а волос козлиный,
В кинифийском мешке будет просторно ступне ¹⁴⁴.

Так, значит, вовсе они не полотняные и не белые те самые удоны, о которых этот двуногий осел говорит, что они служат для сенаторов не обувью, а знаком отличия. А в этой фразе: “Пусть же небесное, подобно земному, будет украшено во славу бога” — что называешь ты “'небесным” и что “земным”? Каким образом украшается небесное? Что это за слава для бога, тебе, по-видимому, известно. А я, если хоть в чем-то уверен, то уж во всяком случае в том, что нет ничего более ненавистного для бога и для людей, чем это столь бесстыдное своеволие клириков в мирских делах. Да что я все нападаю на отдельные частности? Мне не хватило бы и дня, если бы я попытался хотя бы коснуться всего, не говоря уже о том, чтобы раскрыть подробно.

“Прежде всего мы предоставляем нашим объявлением блаженному Сильвестру и его преемникам право собственным решением назначать священником (с1еп-саге) и причислять к благочестивому числу благочестивых клириков (clericorum) того человека, кого он пожелает по своему благорасположению. И пусть никто другой не дерзает поступать своевольно”. [186]

Кто этот Мельхиседек, благославляющий патриарха Авраама? ¹⁴⁵ Неужели Константин, едва ставший христианином, предоставляет право назначать священников тому человеку, которым он сам был крещен и которого называет блаженным? Как будто прежде Сильвестр этого не делал и не мог этого делать? И к какой угрозе он прибегает, чтобы никто ему не препятствовал? “И пусть никто другой не дерзает поступать своевольно”. И как изящна его речь, к тому же! “Причислять к благочестивому числу благочестивых”, “clericare ...clericorum” и “объявлением” и “благорасположению”.

И вновь он возвращается к диадеме:

“Решили мы также и то, что сам он и преемники его должны пользоваться в честь блаженного Петра диадемой, то есть короной из чистейшего золота и драгоценных самоцветов, которую мы пожаловали ему с нашей головы”.

Он вновь объясняет, что такое диадема, ведь он обращался к варварам, да к тому же к людям забывчивым; и добавляет “из чистейшего золота”, чтобы ты не подумал, что туда подмешали меди или окалины. К слову “самоцветы” он добавляет “драгоценные”, дабы не возникло подозрение, что это были дешевые камни. Почему же, однако, не “драгоценнейшие”, подобно тому, как золото “чистейшее”? Ведь между самоцветом и самоцветом большее различие, чем между золотом и золотом. И хотя ему следовало бы сказать “усыпанной самоцветами”, он сказал “из самоцветов”. Кто не видит, что он заимствовал это из такого сочинения, которого языческий князь не читал? “Ты возложил на голову его венец из камня драгоценного” ¹⁴⁶. Неужели цезарь так говорил, тщеславно похваляясь своей короной (если только цезари вообще короновались) и позоря самого себя? Он, видно, боялся, что если он сам этого не скажет, то люди не будут знать, что он носил корону из чистейшего золота с драгоценными самоцветами?

Объясни же мне, почему он говорит: “...в честь блаженного Петра”. Как будто величайший краеугольный камень, на котором зиждется храм церкви,—это не Христос, а Петр; и он повторяет это дальше еще раз. Если уж он хотел так почтить Петра, то почему же он посвятил епископский храм в Риме не ему, а Иоанну Крестителю? [187]

Ну а варварские обороты речи, разве не свидетельствуют они о том, что вздор этот сочинен не в век Константина, а в более поздний век? “Мы решаем, что... они должны пользоваться” ¹⁴⁷ вместо того, чтобы сказать “решаем, чтобы они пользовались”; так теперь обычно говорят и пишут невежды: “Я приказал, что ты должен прийти”, вместо того, чтобы сказать “я приказал, чтобы ты пришел”. И “решили” и “пожаловали”, как будто все это происходило не в то самое время, а было совершено уже некогда раньше.

“Но сам блаженный папа не захотел, чтобы эта корона из золота была возложена поверх священнической короны, которую он носит во славу блаженнейшего Петра”.

О, сколь беспримерна твоя глупость, Константин! Только что ты сказал, что возлагаешь корону на голову папы в честь блаженного Петра; а теперь говоришь, что ты этого не делаешь, так как Сильвестр отказывается от короны. И хотя ты одобряешь его отказ, тем не менее, ты приказываешь ему носить золотую корону, и преемникам Сильвестра ты вменяешь в обязанность делать то, чего не считает нужным делать он сам. Я уже не говорю о том, что тонзуру ¹⁴⁸ ты называешь короной, а римского понтифика — папой, хотя это звание тогда еще не было присуще только ему одному.

“Тиару, ослепительным блеском сияющую, воскресение господне означающую, возложили мы руками нашими на его священнейшую голову, и в знак нашего благоговения перед блаженным Петром мы держали удила коня, исполняя для него службу конюха. И мы постановили, дабы все его преемники в знак особого отличия во время процессий носили эту же тиару в подражание власти нашей”.

Разве не видно, что этот выдумщик создает путаницу преднамеренно и умышленно, а не по недомыслию. И тем не менее он дает возможность уличать себя на каждом шагу. В одном и том же месте он говорит и то, что тиара означает воскресение господне, и то, что тиара служит подражанием власти цезаря; но между тем и другим нет ничего общего. Бог свидетель, я не нахожу слов достаточно свирепых, чтобы уничтожить этого гнуснейшего негодяя. Все, что он изрыгает, исполнено безумия. Он заставляет Константина совершить дело, подобное тому, [188] которое совершил Моисей, по велению бога почтивший верховного первосвященника; мало этого, он заставляет Константина излагать сокровенные тайны, что является в высшей степени трудным даже и для тех, которые долго изучали священные книги. Почему ты не сделал Константина верховным понтификом (а это звание имели многие императоры), ведь тогда было бы удобнее передать его знаки отличия другому верховному понтифику? Но ты ведь не знал историю. Благодарю бога уже за то, что он не позволил, чтобы эта нечестивейшая мысль возникла у какого-нибудь другого человека, кроме как у глупейшего из людей (а об этом свидетельствует и все последующее). Ибо он выводит Моисея, исполнившего службу конюха для Аарона, когда тот восседал на коне, и сделавшего это не среди Израиля, а среди хананеев и египтян, то есть в стране языческой, где была не столько мирская власть, сколько власть демонов и народов, которые почитали демонов ¹⁴⁹.

“Поэтому, чтобы величие понтификата не было унижено, но чтобы более, чем достоинство земной власти, было оно украшено славой и силой, мы передаем и оставляем блаженнейшему понтифику и вселенскому папе Сильвестру как наш дворец, так и город Рим, а также все провинции, местности, города Италии или западных областей. И высочайшим нашим решением ¹⁵⁰ мы постановили, чтобы он и его преемники распоряжались этими владениями и чтобы владения эти оставались подвластны закону святой Римской церкви”.

Об этом мы уже много говорили в речи римлян и в речи Сильвестра. Здесь следует упомянуть о том, что ни один человек не счел бы возможным объединить все народы одним словом дарственной грамоты. А тот, который раньше перечислял даже самые малозначительные подробности: ремень, обувь, попоны лошадей, не сообщил и названия провинций, каждая из которых имеет теперь своего короля или правителя, равного королю, а то и не одного. Но мошенник этот, конечно, не знал, какие провинции находились под властью Константина, а какие нет. Ибо все провинции, разумеется, не были под его властью. Мы видим, что после смерти Александра ¹⁵¹ все области, которые распределялись между полководцами, были перечислены, каждая в отдельности. Ксенофонт называет земли и князей, которые подчинились [189] власти Кира добровольно или покоренные оружием ¹⁵². Гомер в своем каталоге называет имена греческих и варварских царей, указывает их происхождение и их родину, описывает их нравы, их силу, их наружность, сообщает число кораблей и приблизительно число воинов ¹⁵³. Примеру Гомера последовали многие греки, а также наши латинские поэты: Энний, Вергилий, Лукан, Стаций ¹⁵⁴ и некоторые другие. Иисус и Моисей, описывая землю обетованную, перечислили все деревни ¹⁵⁵, а тебе в тягость перечислить провинции? Ты говоришь только, что это западные провинции. Но каковы границы Запада, где они начинаются, где кончаются? Разве границы Запада и Востока, Юга и Севера столь же точны и определенны, как границы Азии, Африки и Европы? Необходимые слова ты опускаешь, а вот ненужные слова ты нагромождаешь в избытке. Ты говоришь “провинции, местности, города”. Но разве провинции и города не являются “местностями”? Сказав “провинции”, ты добавляешь “государства”, как будто первое не заключает в себе уже второго. Нет, впрочем, ничего удивительного в том, что человек, который отказывается от столь большой части мира, забывает упомянуть названия городов и провинций и, как будто он погружен в летаргию, сам не знает, что говорит. “Италии или западных областей” — словно он предлагает на выбор одно из двух, тогда как на самом деле он имеет в виду и то и другое. Он говорит “провинции областей”, хотя правильнее было бы сказать “области провинций”; вместо permansuram он говорит permanendam.

“Поэтому мы сочли уместным перенести нашу империю и царскую власть к восточным областям и в наилучшем месте Византийской провинции построить государство (civitas) нашего имени и там основать нашу империю”.

Умолчу о том, что он сказал: “civitas aedificare” (построить государство), тогда как построены могут быть города, а не государства; умолчу и о том, что он говорит о какой-то “Византийской провинции”. Если ты Константин, то скажи же тогда, почему именно это место выбрал ты для основания города? Ибо то, что ты, отказавшись от Рима, переселяешься в какое-то другое место, само по себе является не столько “уместным”, сколько необходимым. Покинув Рим и оказав дурную услугу имени [190] римскому, которое ты разрываешь, ты не стал бы называть себя императором; ты не называл бы себя и царем, ибо никто не делал этого до тебя; разве что ты назвал бы себя царем именно потому, что ты перестал быть римлянином ¹⁵⁶. Но ты приводишь причину вполне благовидную:

“Ибо где первый из священников и глава христианской религии поставлен императором небесным, там не подобает иметь власть императору земному”.

О, глупый Давид, глупый Соломон, глупые Езекия и Иосия ¹⁵⁷ и остальные цари, глупые и неблагочестивые — они жили в городе Иерусалиме вместе с верховными первосвященниками и не уступали им всего города! За три дня Константин уразумел больше, чем они за всю свою жизнь! И ты называешь папу “императором небесным”, так как он принял земную империю; или ты имеешь в виду бога (ибо говоришь ты неясно), который, как ты лживо утверждаешь, установил земное господство священников над городом Римом и другими местностями.

“Мы постановили, чтобы все то, что мы устанавливаем и утверждаем этой императорской священной грамотой и другими божественными повелениями, оставалось нерушимым и незыблемым вплоть до конца мира”. Только что ты называл себя земным, Константин, а теперь называешь божественным и священным. Ты возвращаешься к язычеству и даже к чему-то худшему, чем язычество. Ты делаешь себя богом, свои слова — священными и постановления — бессмертными, ибо ты приказываешь миру, чтобы он сохранил твои повеления “нерушимыми и незыблемыми”. Ты не задумываешься над тем, кто ты; совсем недавно очистился ты от гнуснейшей скверны язычества и вряд ли очистился вполне. Почему ты не добавил: “Доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из этой привилегии” ¹⁵⁸.

Царство Саула, избранного богом, не перешло к его сыновьям; царство Давида ¹⁵⁹ подверглось разделу при его внуке, а впоследствии и вовсе перестало существовать. А ты своей собственной властью решаешь, чтобы царство, которое ты отдаешь без божеского соизволения, оставалось нерушимым вплоть до конца мира? Кто успел уже тебе так скоро сообщить, что миру предстоит погибнуть? Ибо я не думаю, чтобы ты в то время еще доверял [191] поэтам, которые также говорят о конце мира. Итак, ты не мог этого сказать, “то-то другой приписал тебе эти слова.

Однако тот, который говорит так высокопарно и надменно, вдруг начинает трусить, сомневаться в самом себе и обращается к заклинаниям.

“Поэтому пред богом живым, который велел нам царствовать, и пред страшным его судом мы заклинаем императоров— наших преемников, всех оптиматов, сатрапов, а также славнейший сенат и весь народ во всем мире, чтобы ни сейчас, ни в будущем никто из них никоим образом не дерзнул посягнуть на это или в чем-либо повредить этому”.

Какое справедливое, какое благочестивое заклинание! Точно таким же образом мог бы волк заклинать своей невинностью и честностью остальных волков и пастухов; первых, чтобы они не пытались отнять у него, вторых, чтобы они не пытались вернуть себе тех овец, которых он захватил и разделил между своими сыновьями и друзьями. Чего ты так боишься, Константин? Если дело твое не от бога, оно погибнет; если же от бога, то оно не сможет погибнуть ¹⁶⁰. Впрочем, я понимаю! Ты пытаешься подражать Апокалипсису, где говорится: “И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит бог язвы, о которых написано в книге сей. И если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет бог участие в книге жизни и в святом граде” ¹⁶¹.

Но ты никогда не читал Апокалипсис, и, значит, эти слова не принадлежат тебе.

“И если (во что мы не верим) появится такой человек, который осмелится осквернить это, то пусть он будет проклят вечными проклятиями, пусть он и в здешней и в будущей жизни чувствует, сколь враждебны ему святые апостолы бога Петр и Павел, и пусть он погибнет, сожженный в адской преисподней вместе с дьяволом и другими нечестивцами”.

Эти устрашения и эти угрозы необычны в устах мирского князя, они могут исходить от древних жрецов и фла-минов ¹⁶² или от нынешних церковников. Это не речь Константина, а речь какого-то глупого клирика, который не знает, ни что сказать, ни как сказать. Откормленный и ожиревший, с головой, разгоряченной винными парами, [192] он изрыгает эти суждения и эти слова, которые оборачиваются не против кого-либо другого, а против него самого. Сначала он говорит: “...пусть будет проклят вечными проклятиями”, затем, как будто можно добавить нечто большее, он хочет добавить кое-что еще, и к вечным мукам он присоединяет муки здешней жизни. Напугав нас проклятием бога, он не останавливается на этом, но, словно есть нечто еще более страшное, пугает нас гневом Петра. Почему он присоединяет к Петру Павла и почему одного только Павла — этого я уж совсем не могу понять. А затем, погруженный в свою обычную летаргию, он вновь возвращается к вечным мукам, словно он не говорил о них раньше. Если бы эти угрозы и проклятия исходили от Константина, я бы, со своей стороны, проклял его как тирана и губителя моей страны и, как подобает истинному римлянину, пригрозил бы ему своей местью. Но кто боится проклятий этого ненасытного человека, который, наподобие актеров, играет роль и под маской Константина пугает людей? Скрывать себя самого под чужой личиной — это, собственно, и значит быть гипокритом (если мы употребим греческое слово).

“Скрепив собственными руками страницу этого императорского постановления, мы возложили ее над досточтимым телом блаженного Петра” ¹⁶³.

Бумагой или пергаменом была страница, на которой все это написано? Но страницей мы называем одну сторону листа ¹⁶⁴; так, квинтерний имеет десять листов и двадцать страниц.

Неслыханное и невероятное дело! Мне помнится, что когда-то в юности я спросил одного человека, кто написал книгу Иова. Услышав в ответ: “Сам Иов”, я сказал: “Но каким же образом он мог бы упоминать о своей собственной смерти?” Это же можно сказать и о многих других книгах, перечислять которые здесь было бы неуместно. Ибо действительно, как можно рассказывать о том, что еще не сделано? Как могут таблицы содержать то, что, по собственным словам их автора, совершилось лишь после, если можно так сказать, погребения таблиц? Ведь это значит, что дарственная грамота умерла и была погребена раньше, чем родилась, и что она никогда не возвращалась из плена смерти и погребения, что она была к тому же скреплена раньше, чем написана, да при этом не одной только, а сразу двумя руками цезаря. И в чем [193] заключается это “скрепление”? Чем же скрепил цезарь дарственную грамоту — своей подписью или перстнем-печаткой? Конечно, этим он придал ей большую силу, гораздо большую, чем если бы начертал ее на бронзовых таблицах! Но в бронзовых таблицах нет необходимости, если грамота помещена над телом Петра. Почему ты здесь молчишь о Павле, который лежит вместе с Петром, ведь два тела могли бы охранять грамоту лучше, чем одно!

Во всем этом нельзя не увидеть коварных приемов гнуснейшего Синона ¹⁶⁵. Представить документ, удостоверяющий дар Константина, невозможно; поэтому он говорит, что “привилегия” была начертана не на бронзовых таблицах, а на бумаге, поэтому он говорит, что она была помещена вместе с телом святейшего апостола, дабы мы не осмелились разыскивать ее в священной гробнице, а если бы даже и сделали такую попытку, то сочли бы, что “привилегия” истлела. Но где было тогда тело блаженного Петра? Конечно, тогда оно не было еще в храме, где находится теперь, оно не было еще в месте вполне надежном и безопасном. И поэтому цезарь не поместил бы там дарственной грамоты. Почему же он не доверил ее блаженнейшему Сильвестру, или он считал его недостаточно святым, осторожным и усердным? О Петр, о Сильвестр, о святые первосвященники Римской церкви, которым вверены овцы господни, почему не сберегли вы вверенную вам дарственную грамоту? Как могли вы позволить, чтобы ее источили черви, чтобы она истлела от долгого лежания? Я думаю, это произошло по той же причине, по какой истлели также и ваши тела. В таком случае Константин поступил глупо. И вот, в пыль превратилась дарственная грамота, вместе с тем в пыль превратились и права, основанные на этой грамоте!

Но, как мы видим, нам предъявляют список дарственной грамоты. Какой же святотатец осмелился похитить ее из пазухи святейшего апостола? Никто, я думаю, этого не делал. Откуда же тогда этот список? Здесь, несомненно, можно сослаться только на какого-нибудь древнего писателя, жившего во времена Константина. Но ссылаются не на древних, а на какого-то чуть ли не современного автора. Откуда заполучил он дарственную грамоту? Ибо тот, кто слагает историю прежних времен, либо вдохновлен святым духом, либо следует указаниям [194] дрених писателей, и тех именно, которые писали о своем времени. Поэтому человек, который не следует указаниям древних, по всей видимости, относится к числу тех, которым сама древность событий придает наглости писать о них всякую чушь. А если в каком-то месте и можно прочесть об этом деле, то это согласуется с древностью в такой же мере, в какой нелепый рассказ глоссатора Аккурсия ¹⁶⁶ о римских послах, будто бы отправленных в Грецию за получением законов, согласуется с Титом Ливнем и другими выдающимися писателями.

“Дано в Риме за три дня до апрельских календ ¹⁶⁷ в четвертое консульство Константина Августа и в четвертое консульство Галликана” ¹⁶⁸.

Он указал один из последних дней марта, чтобы мы почувствовали, что все это происходило в святые дни, которые большей частью совпадают с концом марта. И в четвертое консульство Константина и в четвертое консульство Галликана! Нельзя не удивиться тому, что и тот и другой уже три раза были консулами и в четвертое свое консульство оказались коллегами! Но еще более удивительно, что Август, страдавший слоновой болезнью, которая настолько же страшнее всех других болезней, насколько слон крупнее всех других животных, пожелал принять консулат! Ведь царь Азария сразу же, как заболел проказой, удалился от государственных дел, поручив управление царством своему сыну Иофаму ¹⁶⁹, и подобным образом поступали все больные проказой. Одного этого довода достаточно, чтобы опровергнуть, опрокинуть и полностью сокрушить всю эту “привилегию”. И чтобы не возникало сомнений по поводу того, что Константин раньше заболел проказой, чем стал консулом, надо учесть следующее: медики говорят нам, что болезнь эта развивается постепенно, знатоки древности, со своей стороны, рассказывают, что в должность консула вступали в январе и что магистрат этот был годичным, а все эти события произошли в ближайшем марте.

Я не умолчу здесь и о другом. Только в письмах принято писать “дано” (datum), в других документах этого никто, кроме невежд, не пишет. О письмах говорят, что они передаются или кому-либо или для кого-либо; “кому-либо”, то есть тому, который переносит письмо как, например, посыльный, чтобы передать и вручить его человеку, которому оно посылается; “для кого-либо”, то есть [195] для того, которому оно должно быть вручено посыльным, иными словами, для того, которому оно посылается. Что же касается так называемой Константиновой “привилегии”, то, поскольку ее никому не следовало передавать, о ней и не надо было говорить, что она “дается”. Таким образом, становится ясным, что тот, который так говорил, говорил неправду, и к тому же оказался неспособным выдумать что-нибудь такое, что могло бы походить на слова и поступки Константина. Поэтому те, которые считают, что этот человек сказал правду и защищают его, делают себя сообщниками и сотоварищами этого лжеца в его глупости и безумии. Ведь у них нет ни одного довода, которым они могли бы благопристойным образом извинить свое мнение, я уже не говорю о том, чтобы защитить его.

Что может достойным образом извинить твое заблуждение? Видя неприкрытую истину, ты не желаешь признавать ее только потому, что некоторые значительные люди думали иначе. (Когда я говорю “значительные”, то я имею в виду их сан, а не их мудрость или их добродетель) . Откуда ты только знаешь, что люди, по стопам которых ты следуешь, продолжали бы придерживаться своих прежних взглядов, если бы услышали то, что слышал ты? Быть может, они изменили бы свое мнение? И уж во всяком случае, постыдное это дело — воздавать человеку большее, чем истине, то есть богу. Некоторые люди, истощив все свои доводы, говорят мне: “Почему же столь многие верховные первосвященники верили в истинность дара?” Я призываю вас самих в свидетели, что вы зовете меня туда, куда я не хочу идти, и против моей воли вы вынуждаете меня дурно говорить о верховных первосвященниках, проступки которых я скорее желал бы скрыть! Но будем же и впредь говорить откровенно, так как иначе вести это дело нельзя.

Допустим даже, что они верили в это искренне и не поступали нечестно. Да и можно ли удивляться, если они искренне верили в то, что сулило им столь громадную выгоду, ведь благодаря своей редкой невежественности они верят и во многое такое, в чем не заметно ни малейшей выгоды. Разве у Ара Цёли ¹⁷⁰ в столь изумительном храме, в месте самом священном мы не видим изображения, воспроизводящего небылицу о Сибилле и Октавиане — небылицу, целиком опирающуюся, как говорят, на [196] авторитет сочинений Иннокентия III ¹⁷¹, который оставил нам также писание о разрушении храма Мира перед рождением Спасителя во время родов Девы? ¹⁷² А ведь это служит не столько к укреплению веры благодаря своей по-разительности, сколько к умалению ее. Ибо это ложь. Неужели наместник истины осмеливается лгать ради видимости благочестия, неужели он сознательно впутывает себя в этот грех? Или он не лжет? Но разве он не видит, что, рассказывая об этом, он противоречит мужам святейшим? Умолчу о других, скажу только о Иерониме ¹⁷³, который приводит свидетельство Варрона ¹⁷⁴ о том, что Сибилл было десять (а этот свой труд Варрон написал еще до Августа). Тот же Иероним ¹⁷⁵ пишет о храме Мира так: “Веспасиан и Тит ¹⁷⁶, построив в Риме храм Мира, торжественно освятили в его святилище сосуды храма [иудейского] и всевозможные дары, как сообщает нам греческая и римская история”. И один этот невежда желает, чтобы его книжке, написанной к тому же по-варварски, доверяли больше, чем надежнейшим сообщениям древних и мудрейших писателей.

Поскольку я уже упомянул о Иерониме, то я не умолчу о таком нанесенном ему оскорблении, как это. В Риме по велению папы выставлен на обозрение список Библии, окруженной, как реликвии святых, постоянно горящими свечами,— об этом списке говорят, что он начертан рукой Иеронима. Ты требуешь доказательств? Изволь, эта книга, как говорит Вергилий, “обильно украшена росписью и золотом” ¹⁷⁷; но это как раз свидетельствует о том, что книга не написана рукой Иеронима. Тщательно осмотрев эту книгу, я узнал, что она написана по приказанию короля, по всей вероятности Роберта ¹⁷⁸, рукой человека невежественного.

Или вот нечто подобное (впрочем, в Риме имеются тысячи вещей такого рода): среди священных реликвий выставлено напоказ изображение Петра и Павла, нарисованное на табличке, которую Сильвестр передал Константину, внимавшему во сне наставлениям этих апостолов, в подтверждение его видения. Я не хочу сказать, что эти изображения не являются изображениями апостолов (о, если бы столь же истинным было письмо об изображении Христа, посланное от имени Лентула ¹⁷⁹, но письмо — это такая же бесстыдная выдумка, как и опровергнутая нами “привилегия”, я говорю, что табличку эту [197] Константин не получал от Сильвестра; вспоминая об этой нелепости, я не в силах сдержать свое удивление.

Скажу кое-что по поводу истории Сильвестра, поскольку и обсуждаемый нами вопрос тесно с ней связан, и мне, обращающему свою речь к римским первосвященникам, подобает говорить преимущественно о римском первосвященнике, чтобы из одного примера можно было сделать вывод и обо всем прочем. Из множества небылиц, которые там рассказываются, я коснусь только одной— небылицы о драконе ¹⁸⁰, и я сделаю это для того, чтобы показать, что Константин не был болен проказой. Деяния Сильвестра написаны, по свидетельству переводчика, неким Евсевием-греком ¹⁸¹, а народ этот всегда был в высшей степени склонен к обмену, как об этом говорится в сатирическом приговоре Ювенала:

Все, что так нагло в истории наврано Грецией лживой... ¹⁸²

Откуда явился этот дракон? В Риме драконы не рождаются. Откуда у него был яд? По рассказам, ядовитые драконы водятся в одной только Африке благодаря ее знойному климату. Откуда у него взялось столько яда, чтобы поразить чумой столь обширную страну? И это становится особенно удивительным, если учесть, что дракон находился в очень глубокой пещере, в которую вело 150 ступеней. Змеи, за исключением, может быть, василиска, вводят яд и убивают не своим дыханием, а укусом.

Катон, спасавшийся бегством от Цезаря и скитавшийся с большим отрядом среди песков Африки ¹⁸³, не замечал, чтобы в пути или во время сна кто-либо из его спутников был умерщвлен змеиным дыханием. Туземные народы не считают воздух этих стран ядовитым из-за дыхания змей. И если хоть сколько-нибудь верить преданиям, то люди много раз видели и химеру, и гидру, и цербера ¹⁸⁴ и даже прикасались к ним, не причинив себе никакого вреда.

Пойдем дальше. Почему же римляне не убили этого дракона? Не могли, говоришь ты? Но Регул убил в Африке на берегу Баграды еще более громадную змею ¹⁸⁵. А того дракона (что был в Риме) можно было убить легко; для этого достаточно было завалить отверстие пещеры. Или римляне не хотели его убивать? Наверное, они, [198] подобно вавилонянам, почитали его, как бога. Даниил, как гласит легенда, убил [вавилонского] дракона ¹⁸⁶, почему же Сильвестр не уничтожил римского дракона, которого он перевязал конопляной нитью и род которого погубил навеки? Но тот, кто сочинил эту небылицу, не хочет, чтобы дракон был убит; ведь тогда было бы очевидно, что он просто воспроизводит рассказ Даниила. А если Иероним, муж ученейший и переводчик надежнейший, если Аполлинарий, Ориген, Евсевий ¹⁸⁷ и некоторые другие утверждают, что сказание о Виле является вымыслом, поскольку иудеи в подлиннике Ветхого завета не знают этого сказания; иными словами, если все ученейшие латиняне, большинство греков, некоторые из евреев отвергают сказание [о драконе], как вымысел, то неужели я не отвергну эту историю, которая является лишь подражанием предыдущей, которая не опирается на авторитет какого-либо писателя и которая по нелепости своей значительно превосходит свой образец?

Ибо кто построил для чудовища подземное жилище? Кто поместил его там и велел, чтобы оно не выходило и не улетало (ведь некоторые утверждают, что дракон умеет летать, другие же отрицают это)? Кто выдумал этот род пищи? Кто приказывал женщинам, и к тому же девам непорочным, чтобы они спускались вниз, и притом только в календы? ¹⁸⁸ Да разве дракон знал, что это за день — календы? Разве мог он довольствоваться такой скудной и редкой пищей? Неужели девы не страшились столь глубокой пещеры, неужели они не страшились столь громадного и столь голодного чудовища? Я думаю, дракон к ним ласкался как к женщинам, как к девам, как к приносящим пищу. Я думаю, он даже беседовал с ними. А почему бы ему (извините за выражение) и не сходиться с ними? Ведь рассказывают же об Александре и о Сципионе, что они родились от соития их матерей с драконом или змеей ¹⁸⁹. Почему же позднее, когда ему отказали в пище, он не вышел наружу или почему он не умер?

О, сколь удивительна глупость людей, которые верят этим бабьим бредням! Как долго это продолжалось? Когда началось? До пришествия Спасителя или после? Ничего об этом не известно. Пусть же будет нам стыдно, пусть же будет стыдно за эти побасенки, за это легкомыслие, более чем вредоносное. Пусть же христианин, [199] называющий себя сыном истины и света, постесняется говорить то, что не только не является правдой, “о даже и не похоже на правду.

Некоторые говорят, что демоны получили такую власть над язычниками, чтобы издеваться над ними за их служение богам. Молчите, невежественнейшие (чтобы не сказать, преступнейшие) люди, вы всегда прикрываете свои небылицы такой завесой! Христианская чистота не нуждается в покровительстве обмана; она прекрасно сама защищает себя своим собственным светом и истиной без ваших выдумок и лживых бредней, столь оскорбительных для бога, для Христа, для святого духа. Неужели бог отдал род людской во власть демонов, чтобы люди были совращены столь явными и столь поразительными чудесами? Ведь тогда его можно было бы чуть ли не обвинять в несправедливости, как того, который вверил овец волкам, и люди имели бы основательное извинение своим заблуждениям. А если некогда демонам было позволено так много, то теперь у язычников им было бы позволено еще больше; но мы этого не видим и язычники даже не рассказывают подобных небылиц Я не буду говорить о других народах, скажу только о римлянах. Римляне рассказывают об очень немногих чудесах, которые к тому же относятся ко временам весьма отдаленным, да и вообще сомнительны. Валерий Максим сообщает ¹⁹⁰, что пропасть в середине Форума, когда Курций на коне с оружием в руках бросился в нее, снова сомкнулась и на Форуме тотчас же все стало по-прежнему. Этот же автор рассказывает, что после взятия Вей какой-то римский воин в шутку спросил статую Юноны Монеты, хочет ли богиня переселиться в Рим, и та ответила, что хочет ¹⁹¹.

Тит Ливий, более ранний и более серьезный автор, не подтверждает ни того, ни другого. Он сообщает, что пропасть осталась на своем месте, что возникла она не вдруг, а была там издавна, еще во времена до основания города, что называлась она Курциевым прудом по той причине, что Курций Меттий, сабинянин, скрывался там, спасаясь от римлян ¹⁹². Тит Ливий сообщает также, что Юнона не ответила, а только кивнула, что лишь позднее к сказанию было прибавлено, будто она подала голос ¹⁹³ Но совершенно очевидно, что о кивке они тоже солгали, Либо они истолковали движение статуи (а они [200] стаскивали ее с места) как произведенное самой статуей, либо, задав шутки ради вопрос вражеской и побежденной каменной богине, они шутки ради и придумали, будто она кивнула. Да Ливий и не говорит, что она кивнула, он говорит только, что воины воскликнули: “Богиня кивнула”. Хорошие писатели не защищают подлинности этих событий, они только извиняют сказание. Ибо, как говорит тот же Ливий: “Древности дозволяется делать более величественным начало городов, примешивая божеское к человеческому” ¹⁹⁴. И в другом месте: “Но раз дело касается таких отдаленных событий, мне, полагаю, остается только признать несомненным то, что лишь похоже на правду; а подтверждать или опровергать подобные легенды, которые больше годятся для сцены, интересующейся диковинами, чем для достоверной истории, не стоит труда” ¹⁹⁵.

Теренций Варрон более ранний и более ученый и, как я полагаю, более значительный автор, чем оба предыдущие, говорит, что имеются три истории о Курциевом пруде, сообщаемые тремя авторами ¹⁹⁶: одна из них, передаваемая Прокулом ¹⁹⁷, гласит о том, что пруд этот был так назван по имени Курция, который в него бросился; другая история, восходящая к Пизону ¹⁹⁸, рассказывает, что пруд назван по имени Меттия, сабинянина; третья история восходит к Корнелию ¹⁹⁹, единомышленником которого по этому вопросу Варрон называет Луктация ²⁰⁰. Эта история сообщает, что пруд был назван по имени консула Курция, коллегой которого был Марк Генуций ²⁰¹.

Я не скрою, что Валерий [Максим] не заслуживает безусловного осуждения за то, что так говорит, ибо несколько дальше он добавляет серьезно и основательно: “Я не упускаю из виду того, сколь большие сомнения вызывают рассказы о движениях и речах бессмертных богов, которые были восприняты глазами и ушами людскими. Но поскольку я не сообщаю ничего нового, а только повторяю предания, то пусть за истину этих рассказов отвечают их авторы” ²⁰².

Говоря о речах богов, он имел в виду Юнону Монету и статую Фортуны, о которой измышляется, будто она дважды повторила такие слова: “По обряду вы меня, матроны, видели, по обряду освятили” ²⁰³.

А наши сказочники повсюду выводят говорящих идолов, чего не делают даже сами язычники и почитатели [201] идолов. Поступая более честно, они отвергают то, что христиане утверждают. У язычников имеются сказания лишь об очень немногих чудесах, и сказания эти повторяются не из доверия к их авторам, а из некоего как бы священного и религиозного уважения к древности. У христиан же повествуется о каких-то новейших чудесах, о которых и не ведали люди тех времен.

Я не хочу умерить восхищения святыми, я не отрицаю их божественных деяний, ибо я знаю, что даже “вера с горчичное зерно” способна горы сдвинуть с места ²⁰⁴. Наоборот, я защищаю и оберегаю это, я не позволяю, чтобы это смешивали с небылицами. Я убежден в том, что эти писаки являются либо язычниками, поступающими так в надежде, что христиане будут посрамлены, если эти вымыслы с помощью людей коварных попадут в руки невежд и будут признаны истинными, либо христианами, но такими, у которых хотя и есть рвение послужить богу, но нет знаний для этого, христианами, которые не страшатся писать гнусные измышления и псевдоевангелия не только о деяниях святых, но и о матери божьей и даже о Христе. И верховный первосвященник называет эти книги апокрифическими, как будто нет никакого зла в том, что автор их неизвестен, как будто то, что в них повествуется, заслуживает доверия, является священным и способствует укреплению веры. Но тот, кто одобряет зло, виноват не меньше, чем тот, кто это зло выдумал. Поддельные монеты мы обнаруживаем, отделяем и выбрасываем, а поддельное учение мы не будем обнаруживать, мы оставим его себе, мы смешаем его с истинным и будем защищать его как истинное учение?

Выскажу свое мнение откровенно: я не считаю “Деяния Сильвестра” апокрифическим сочинением, ибо, как я уже говорил, их автором называют некоего Евсевия, но я считаю, что это сочинение является лживым и не заслуживает того, чтобы его читали, и это относится как к остальным его частям, так и к тем, где говорится о драконе, о быке ²⁰⁵, где сообщается история о проказе, для опровержения которой я привел столько доводов. Если Нееман был прокаженным, то это еще не дает нам основания говорить, что и Константин был прокаженным. О Неемане сообщают многие авторы, а о Константине, владыке целого мира, даже из его подданных никто не [202] написал, что он был болен проказой. Об этом пишет только какой-то чужеземец, заслуживающий доверия в такой же мере, как тот, кто писал об осах, гнездящихся в ноздрях Веспасиана, и о жабе, рожденной Нероном ²⁰⁶, откуда, как говорят, местность получила название Латерадской, ибо там жаба (rana) скрыта (latere) в своей могиле. Этого не сказали бы даже сами осы и жабы, если бы умели говорить. Разве что отнести все это на счет Капитолийских богов, будто те имели обыкновение говорить и будто они приказали, чтобы так было.

Но следует ли удивляться тому, что первосвященники этого не понимают, ведь они не имеют понятия и о своем собственном имени. Они говорят, что Петр называется Кефас потому, что он был главою апостолов; как будто это слово связано с греческим kejalh (голова). На самом же деле это еврейское или, вернее, сирийское слово, которое греки пишут khjaV, и которое переводят как камень (petrus), а не как “голова” ²⁰⁷, ибо petrus и petra — это слова греческие; глупо поступают те, которые объясняют слово petra, исходя из латинского языка, как pede trita (задетая ногой). Они отличают “митрополита” от “архиепископа” и выводят первое слово из выражения “размер города” ²⁰⁸, тогда как по-гречески говорят не metropolhV;, а mhtropolhV, то есть город-мать, или большой город. “Патриарх” они объясняют, как pater patrum (отец отцов); “папа” они возводят к восклицанию “pape”; слово “ортодоксальный” они объясняют, исходя из слов “истинная слава” ²⁰⁹. Они произносят Simonem с кратким средним слогом, тогда как это слово следует читать с долгим средним слогом, как Platonem и Catonem. Я опускаю много подобных примеров, чтобы не показалось, будто вину некоторых пап я хочу возложить на всех верховных первосвященников. Я рассказал все это с той целью, чтобы никто не удивлялся тому, что многие папы не могли заметить подложности “Константинова дара”. Впрочем, я считаю, что этот вымысел обязан своим происхождением одному из них.

Но вы говорите: “Почему же сами императоры, потерпевшие из-за этого ущерб, не отрицают „Константинова дара", почему они признают, подтверждают и отстаивают его?” Основательный довод! Замечательная защита! О каком императоре ты говоришь? Если о [203] греческом, который был истинным императором, то я не согласен с тем, будто он признавал этот дар; если о латинском, то я охотно соглашусь с тем, что он признавал его. Ибо кому не известно, что латинского императора создал по своей доброй воле верховный первосвященник, вероятно, Стефан, ограбивший греческого императора за то, что тот не оказал помощи Италии, и создавший латинского императора ²¹⁰. Таким образом, император получил от папы больше, чем папа от императора. Вот уж поистине Ахилл и Патрокл ²¹² одни поделили между собой на каких-то условиях троянские богатства! Об этом, как мне кажется, говорят также слова Людовика: “Я, Людовик, римский император, Август, устанавливаю и этим скрепленным нами договором тебе, блаженному Петру, главе апостолов и через тебя твоему наместнику господину Пасхалию, верховному первосвященнику, и преемникам его навеки вверяю владения, которые вы имели от наших предшественников вплоть до настоящего времени в своей власти и в своем подчинении, а именно: Рим с его герцогством, со всеми окрестностями и деревнями, с горными местностями, с морским побережьем и с гаванями, а также со всеми городами, крепостями, укреплениями и деревнями в областях Тосканы” ²¹².

Значит, ты, Людовик, заключаешь договор с Пасхалием? Если все это принадлежит тебе, то есть Римской империи, то почему ты отдаешь это другому? Если это принадлежит ему и он владеет этим, то зачем понадобилось твое подтверждение? Сколь мало останется у тебя от Римской империи, если ты потеряешь столицу империи? Ведь римский император называется так по городу Риму. Ну, а остальное, чем владеешь ты, твое это или Пасхалия? Я думаю, что ты назовешь это своим. Значит, дар Константина не имеет никакой силы, если ты владеешь тем, что Константин даровал первосвященнику. Если же дар этот имеет силу, то по какому праву Пасхалий отдает тебе обратно все прочее, оставляя за собой лишь то, чем он владеет? Что означает эта необычайная щедрость, твоя ли по отношению к нему, его ли по отношению к тебе; что означает эта щедрость за счет Римской империи? Итак, ты с полным основанием называешь это “договором”, то есть как бы сговором, [204] “Но что мне делать? — скажешь ты.— Силой оружия отобрать то, чем папа владеет? Но он уже стал более могущественным, чем я. Потребовать на основании своего права? Но правом я обладаю лишь в такой мере, в какой он этого пожелал. Ибо я получил империю не по наследству, а по договору; если я желаю быть императором, я должен, со своей стороны, обещать папе то или иное возмещение. Заявить, что Константин ничего не отдавал от своей империи? Но в этом случае я защищал бы интересы греческого императора и вовсе лишил бы себя императорского звания. Ибо папа говорит, что делает меня императором только на том условии, чтобы я был как бы его наместником; и если я не пообещаю, то он не сделает меня императором, и если я не буду повиноваться, то он лишит меня престола. Пусть только он даст мне престол, и я соглашусь со всем, пойду на все условия. Поверь мне, что если бы я владел Римом и Тосканой, я не стал бы делать того, что делаю теперь, и тщетно Пасхалий пел бы мне свою песенку о „даре", в подлинность которого я не верю. Теперь же я отдаю то, чем я не владею и чем не надеюсь овладеть. А ставить под сомнение право папы — это уж не мое дело, а дело константинопольского Августа”.

В моих глазах ты невиновен, Людовик, как невиновен и любой другой государь, подобный тебе. Чего только не подумаешь о соглашениях других императоров с верховными первосвященниками, если знаешь, что сделал Сигизмуид, государь вообще-то превосходнейший и могущественнейший, но с годами утративший свою былую силу? Мы видели его в Италии, окруженного немногочисленными телохранителями, ,мы видели, как он перебивался изо дня ;в день в Риме ²¹³; и он погиб бы там от голода, если бы его не поддерживал Евгений ²¹⁴ (впрочем, Евгений делал это не бескорыстно, ведь ему удалось вырвать дар у Сигизмунда)! Когда Сигизмунд прибыл в Рим, чтобы короноваться римским императором, папа дал свое согласие короновать его только на том условии, чтобы он признал “Константинов дар” и вновь подарил все то же самое. Что может быть более противоречивым: короноваться римским императором, отказавшись от самого Рима; принять корону от того человека, которого признаешь и, насколько это в твоих силах, делаешь владыкой Римской империи; [205] подтверждать дар, который, окажись он истинным, не оставляет императору от империи ничего! Я думаю, этого не сделали бы и дети. Что же тут удивительного, если папа присваивает себе право короновать цезаря — право, которое должно было бы принадлежать римскому народу.

Если ты, папа, можешь лишить греческого императора Италии и западных провинций, если ты создаешь латинского императора, то почему ты заключаешь соглашения, почему подвергаешь разделу владения цезаря, почему присваиваешь империю себе?

Пусть же знает тот, кто называется императором римлян (кто бы он ни был), что, по моему мнению, он не является ни августом, ни цезарем, ни императором, если он не владеет Римом; а если он даже не стремится вновь обрести город Рим, то он просто клятвопреступник. Ибо те прежние цезари, первым из которых был Константин, приводились не к той присяге, которую приносят цезари теперь; прежние цезари клялись в том, что они не уменьшат Римской империи и, насколько это в человеческих силах, будут ревностно ее расширять.

Но августы были названы так не потому что они должны были увеличивать. (augere) империю, как полагают некоторые люди, плохо знающие латинский язык ²¹⁵. “Август” означает как бы “священный”, и название это произошло от “испытания птиц” (avium gustus) ²¹⁶, которое производилось во время ауспиций ²¹⁷. Об этом же свидетельствует греческий язык, в котором augustus переводится как азВаатос, (священный), откуда произошло название Себастеи ²¹⁸. Было бы уж правильнее, если бы августом от augere (увеличивать) назывался верховный первосвященник, только вот увеличивает он лишь мирское, а духовное-то он уменьшает. Совершенно очевидно, что худшие из римских первосвященников с наибольшим рвением защищали “Константинов дар”. Взять хотя бы Бонифация VIII, который обманул Целестина с помощью труб, вставленных в стену ²¹⁹. Этот и о “Константиновом даре” писал и короля Франции лишил его владений ²²⁰. Будто бы, отстаивая “Константинов дар”, Бонифаций объявил, что франкское королевство было подчинено Римской церкви и принадлежит ей; но преемники его, Бенедикт и Клемент ²²¹, сразу же отказались от этого притязания, как от несправедливого и нечестивого. [206]

Что, однако, означает это ваше беспокойство, римские понтифики? Почему вы от каждого императора требуете подтверждения “Константинова дара”? Уж не сомневаетесь ли вы в своем праве? Решетом вы воду черпаете ²²², как говорится. Ибо дара этого никогда не было, а чего нет, того и подтвердить нельзя; и что бы цезари ни отдавали, они делают это, введенные в заблуждение мнимым примером Константина, и отдать империю они не могут.

Ладно же, допустим, что Константин принес дар и Сильвестр некогда владел им, а позднее либо у самого Сильвестра, либо у какого-то другого первосвященника эти владения были отняты. (Я говорю сейчас о том, чем папа не владеет; позднее окажу о том, чем он владеет). Могу ли я пойти на большую уступку? (Ведь я признаю совершившимся то, чего не происходило и не могло произойти). И все же я заявляю, что ни по божескому, ни по человеческому праву вы не можете требовать этих владений назад. В старом законе запрещалось, чтобы еврей служил еврею больше шести лет ²²³, и каждый пятидесятый год всякое имущество возвращалось к своему прежнему хозяину ²²⁴. Неужели теперь, во времена благодати, христианин будет находиться в вечном рабстве у наместника Христа — Христа, выкупившего нас из нашего рабства. Да что я говорю! Неужели он будет вновь обращен в рабство после того, как стал свободным и долгое время пользовался свободой?

Умолчу о том, сколь жестоким, сколь свирепым, сколь варварским часто бывает господство священников. Если раньше это не было известно, то недавно мы узнали об этом благодаря уроду и чудовищу Иоанну Вителлески ²²⁵, кардиналу и патриарху, обагрившему кровью христиан меч Петра, которым апостол отрубил ухо у Малха ²²⁶; от этого меча погиб и сам Иоанн. Народам Израиля по причине чрезмерной тяжести поборов было позволено отложиться от дома Давида и Соломона, которых помазали пророки, посланные богом; и бог одобрил действия этих народов. Неужели нам не будет позволено по причине столь великой тирании отложиться от этих людей, которые к тому же не являются царями, да и не могут ими быть, которые из пастырей овец, то есть из пастырей душ, превратились в воров и разбойников? [207]

Обратимся к человеческому праву. Кто не знает, что не существует права, порожденного войной. Если о каком-то праве и может идти речь, то оно имеет силу лишь до тех пор, пока ты владеешь тем, что приобрел на войне. Если же ты утратил владения, то ты утратил и право на них. Поэтому никто не подает в суд на бежавших военнопленных. Никто не предъявляет претензий на военную добычу, которой вновь завладели ее прежние хозяева. Если пчелы или какие-либо другие крылатые улетели далеко от моих владений и поселились где-то в другом месте, то я не могу на них притязать. А ты притязаешь на людей, которые являются не только свободными существами, но становятся владыками других, если обретают свободу силою оружия; и ты стремишься вернуть их себе не силою оружия, а на основе права, как будто ты человек, а они овцы.

Ты не можешь сказать: “Римляне поступали справедливо, совершая нападения на другие народы и лишая их свободы”. Не втягивай меня в спор на эту тему, чтобы я не был вынужден говорить что-либо против моих римлян. Как бы то ни было, ни одно преступление не могло быть столь тяжким, чтобы за него народы заслуживали вечного рабства; кроме того, очень часто они вели войны по вине своего государя или по вине какого-нибудь значительного гражданина в государстве, и рабство было незаслуженным наказанием для побежденных. Примеры этому имеются повсюду.

Закон природы не допускает того, чтобы один народ порабощал себе другой народ. Мы можем советовать другим или убеждать других, но мы не имеем права повелевать другими и силой навязывать другим свою волю, если мы не хотим отказаться от человечности и уподобиться диким зверям, обладающим кровавой властью над более слабыми существами, как лев над четвероногими, орел над птицами, дельфин над рыбами ²²⁷. Но и эти звери присваивают себе власть не над подобными себе, а над низшими. Сколь более обязательным является это для нас! Человек должен быть святыней для человека, ибо, как говорит Марк Фабий, нет на земле столь свирепого зверя, для которого не было бы священным свое подобие ²²⁸.

Войны начинаются обычно по четырем причинам: или из желания отомстить за обиду и защитить [208] друзей, или из боязни потерпеть ущерб позднее, если другие будут беспрепятственно наращивать свои силы, или в надежде “а добычу, или из стремления к славе; первая причина вполне уважительна, вторая уже в меньшей мере, две последних отнюдь не уважительны. На римлян нападения совершались неоднократно, но после того, как римляне отстояли себя, они сами начали совершать нападения на своих прежних противников и на другие народы. Ни один народ не подчинился власти римлян иначе, как будучи побежденным и покоренным в войне; было ли это справедливо и какова была причина войн — пусть судят они сами. Я не хотел бы осуждать римлян, говоря, что они совершали нападения несправедливо, и не хотел бы оправдывать их, утверждая, что они действовали справедливо; скажу только, что римляне совершали нападения на других по тем же причинам, что и остальные народы и цари, а те народы, которые подвергались нападению и терпели поражение в войне, имели такое же право отложиться от римлян, как и от других повелителей. Ведь в противном случае всю власть (а с этим не согласится никто) следовало бы передать тем древнейшим народам, которые были первыми повелителями, то есть тем, которые первыми начали захватывать чужое.

И все же у римского народа гораздо больше прав по отношению к народностям, побежденным на войне, чем у цезарей, уничтоживших республику. Поэтому, если племена имели право отложиться от Константина и даже, что гораздо важнее, от римского народа, то они, конечно, имеют право отложиться и от того, кому Константин передал свое право. Скажу смелее: если римляне были вправе или изгнать Константина, как Тарквиния, или убить его, как Юлия Цезаря, то в гораздо большей мере римляне или жители провинций вправе убить того, кто каким-то образом занял место Константина.

Хотя это и правда, но это выходит за пределы моей темы и поэтому я сдержу себя ²²⁹. Пусть из того, что я сказал, не делают никаких иных выводов, кроме одного: нелепо ссылаться на словесное право там, где сила принадлежит оружию; ибо то, что оружием приобретено, может быть и отнято оружием.

Все это становится еще более очевидным, если вспомнить, что другие, новые племена (как мы слышали о [209] готах), которые никогда не были под властью Рима, захватили Италию и многие провинции, изгнав оттуда прежних жителей. Справедливо ли возвращать эти народы к рабству, в котором они никогда не были? Справедливо ли делать победителей рабами, да к тому же рабами тех, которые, быть может, являются побежденными? А если в то время некоторые города и народы, покинутые императором перед нашествием варваров (а мы знаем, что так оно и произошло) были вынуждены избрать себе царя, под предводительством которого они одержали победу, то неужели позднее они должны были лишить его власти? Неужели только для того, чтобы вновь стать подданными римского государя, они должны были лишить власти его сыновей, снискавших себе народную любовь как благодаря заслугам отца, так и благодаря собственной доблести, а народ ведь постоянно нуждался в их поддержке, ведь ни от кого другого он не мог ожидать помощи? Если бы сам Цезарь, вновь оживший, или Константин, или даже сенат и народ римский позвали бы эти народы на общее судилище, каким был в Греции суд амфиктионов ²³⁰, то сразу же на первом судебном заседании истцу было бы отказано в его требовании возвратить к рабству и неволе людей, им же самим некогда покинутых на произвол судьбы, людей, долгое время находившихся под властью другого государя, людей, которые никогда не были подчинены царю-чужеземцу, наконец, людей, рожденных для свободы и призванных к свободе самой мощью своего духа и своего тела. Итак, совершенно ясно, что если Цезарю, если народу римскому отказано в их требовании, то гораздо решительнее будет отказано в нем папе! И если другим народам, находившимся под властью Рима, позволено или выбрать себе царя, или сохранить республику, то в еще большей мере позволено это народу римскому, особенно перед лицом этой новой тирании пап ²³¹.

Потерпев поражение со своей защитой “дара” (так как его никогда не было, а если бы он и был, то за давностью он утратил бы свою силу), наши противники прибегают к другому способу защиты; они как бы сдают город и отступают в крепость, которую они вскоре также должны будут сдать из-за недостатка съестных припасов. “Римская церковь,— говорят они,— приобрела право давности на все го, чем она владеет”. Почему же [210] тогда она требует себе того (а эта часть большая), на что она не приобрела права давности и на что приобрели права давности другие? Или ей позволено по отношению к другим то, что не позволено другим по отношению к ней?

Римская церковь приобрела право давности! Почему же тогда она столь часто проявляет заботу о том, чтобы императоры подтвердили ее право? Почему же она похваляется даром цезарей и их подтверждением этого дара? Если достаточно одного этого, то ты совершаешь несправедливость по отношению к этому, говоря о каком-то другом праве. Почему же ты не молчишь о другом праве! Очевидно, потому, что этого недостаточно.

Римская церковь приобрела право давности! Как могла она приобрести право давности там, где ни о каком праве и речи быть не может, где имеется лишь нечестное владение? Если ты не согласен с тем, что это нечестное владение, то уж во всяком случае ты не сможешь отрицать того, что оно основано на глупой вере. Неужели в столь важном и в столь очевидном деле следует извинить незнание закона и незнание факта! А именно, незнание того факта, что Константин не отдавал Рима и провинций (не знать об этом допустимо для частного человека, но не для верховного первосвященника), а также незнание того закона, что вое это не могло быть подарено и не могло быть принято (не знать об этом едва ли допустимо для христианина). Так неужели глупое легковерие дает тебе право на то, что никогда бы не было твоим, если бы ты был умнее? Ну хорошо! А теперь, по крайней мере, когда я показал, что ты владел всем этим по невежеству и глупости, неужели теперь ты не утратишь этого права, пусть даже прежде оно и было у тебя? Неужели знание в благой час не отнимет у тебя того, что в недобрый час принесло тебе незнание? Неужели имущество не возвратится от незаконного владельца к законному и, быть может, еще с платой за пользование? А если ты все еще продолжаешь владеть этим, то незнание превращается в обман и коварство, а ты уже, безусловно, становишься нечестным владельцем.

Римская церковь приобрела право давности! О невежды, не имеющие понятия о божеском праве! Годы, сколько бы их ни прошло, не могут уничтожить [211] истинного права. Представим себе, что я был взят в плен варварами и сочтен погибшим; неужели, вернувшись на родину после ста лет плена, я буду лишен права на отцовское наследство? Что может быть бесчеловечнее этого? Приведу другой пример. Разве Иеффай, вождь Израиля, когда сыновья Аммана потребовали себе землю от границ Арнона вплоть до Иавока и Иордана, сказал им в ответ: “Израиль приобрел право давности на эту землю, владея ею уже в течение трехсот лет”? ²³² Он показал, что земля, которую они требуют себе, никогда не принадлежала им, а была землею амореев. И в доказательство того, что аммониты не имеют отношения к этой земле, он сослался на тот факт, что в течение стольких лет они никогда не требовали ее назад.

Римская церковь приобрела право давности! Молчи, нечестивый язык! Право давности, которое возникает по отношению к вещам бессловесным и неразумным, ты переносишь на человека. Но чем дольше владеют человеком как рабом, тем более гнусным становится это владение. Птицы и звери не признают над собой права давности. Сколь бы долго они ни находились у своего владельца, они уходят от него, когда им захочется и когда представится случай. А человеку, которым владеет другой человек, не позволено будет уйти?

Послушай теперь о том, в чем проявляется уже не столько невежество, сколько подлость и коварство римских первосвященников, избравших себе судьей не закон, а войну (я полагаю, что нечто подобное совершали и первые первосвященники, захватившие Рим и другие города). Незадолго до моего рождения (я призываю в свидетели современников этих событий), благодаря неслыханному коварству, в Риме была установлена папская власть, или, вернее, папская тирания, тогда как до этого Рим долгое время был свободным. Папой был тогда Бонифаций IX ²³³, подобный восьмому как по имени, так и по коварству, если только можно называть Бонифациями тех, которые совершают столь гнусные дела ²³⁴. Поскольку римляне, уличив Бонифация в вероломстве, выражали друг другу свое возмущение, добрый папа по примеру Тарквиния стал сбивать палкой все те маковые головки, которые были повыше ²³⁵. Когда позднее этому попытался подражать его преемник Иннокентий, то он был изгнан из города ²³⁶. Я не хочу [212] говорить о других первосвященниках, которые постоянно держали Рим в своей власти силой оружия; правда, всегда, когда это было возможно, Рим восставал. Так, шесть лет тому назад, когда римляне не могли добиться от Евгения мира и не могли противостоять врагам, осаждавшим город, они сами осадили папский дворец, решив не выпускать оттуда папу прежде, чем он не заключит мир с врагами или не передаст в руки граждан власти над городом. Но папа предпочел, переодевшись в чужое платье и взяв с собой только одного спутника, покинуть город, лишь бы не пойти навстречу законным и справедливым требованиям граждан ²³⁷. Кто не знает, что если бы им был дан выбор, то они выбрали бы не рабство, а свободу?

То же самое можно предположить и о других городах, которые папа держит в рабстве, хотя он должен был бы скорее освободить их от рабства ²³⁸. Было бы слишком долго перечислять, скольким городам, захваченным у врагов, римский народ некогда предоставил свободу. Мало этого, Тит Фламиний дал свободу и право пользоваться собственными законами всей Греции, которая прежде была под властью Антиоха ²³⁹. А папа, как мы видим, с редким упорством строит козни против свободы народов. И поэтому народы, со своей стороны, всякий раз, когда представляется возможность, восстают против него (посмотри хотя бы на Болонью) ²⁴⁰. А если иногда народы по своей воле выбирают папское правление, что может случиться только тогда, когда какая-либо опасность угрожает им с другой стороны, то не следует думать, будто они делают это с тем, чтобы превратить себя в рабов, чтобы никогда не иметь возможности сбросить с себя это ярмо, чтобы и потомки их не могли распоряжаться собою; ведь это было бы в высшей мере несправедливым.

“По своей воле пришли мы к тебе, верховный первосвященник, чтобы ты управлял нами; теперь мы по своей воле уходим от тебя, чтобы ты более не управлял нами. Если тебе что-либо от нас причитается, то давай произведем расчет отданного и полученного. Но ты хочешь управлять нами вопреки нашей воле, как будто мы сироты, хотя и тобой мы могли бы, пожалуй, управлять более разумно, чем ты сам. Прибавь сюда несправедливости, которые постоянно совершаются по [213] отношению к нашему государству тобою или твоими магистратами. Бог свидетель, твоя несправедливость вынуждает нас восстать, как некогда Израиль восстал против Ро-воама ²⁴¹. И какую же несправедливость творил Ровоам? Платить тяжкие подати — сколь малая это доля нашего бедствия. Что следует делать нам, если ты разоряешь наше государство? А ты разорил его. Если ты грабишь храмы? А ты ограбил их. Если ты бесчестишь дев и матерей семейств? А ты обесчестил их. Если ты заливаешь город кровью граждан? А ты сделал это. Неужели мы должны сносить все это? Ты перестал быть отцом для нас. Не лучше ли было бы и нам забыть о сыновнем долге? Наш народ призвал тебя, верховный первосвященник, как отца или, если тебе это больше нравится, как господина, а не как врага и как палача. Но ты не хочешь быть отцом или господином, ты хочешь быть врагом и палачом. Будучи христианами, мы не станем подражать твоей жестокости и твоему вероломству, хотя мы могли бы сделать это по праву обиженных; мы не обнажим мстительный меч над твоей головою, но, свергнув и изгнав тебя, мы изберем себе другого отца или господина. Сыновьям позволено бежать от дурных родителей, которые произвели их на свет, а нам — не позволено бежать от тебя, хотя ты не настоящий отец нам, а лишь приемный и обращаешься ты с нами очень плохо? Ты же заботься о том, что является долгом священника, и не вздумай переселяться на север, чтобы оттуда с оглушительным громом метать сверкающие молнии на наш народ и на другие народы” ²⁴².

Нужно ли мне продолжать свою речь о деле, столь очевидном? Я утверждаю не только то, что Константин не даровал стольких владений и римский первосвященник не мог приобрести на них права давности, а утверждаю также, что если бы и то и другое имело место, тем не менее, всякое право на владение было бы утрачено в результате преступлений, совершенных владельцами, ибо мы видим, что разорение и бедствия всей Италии и многих провинций проистекали из одного этого источника. Если источник горек, то горек и ручей; если корень нечист, то нечисты и ветви; если начаток не свят, то не свято и целое ²⁴³. И наоборот, если ручей горек, то следует завалить источник; если ветви нечисты, то порок [214] исходит из “корня; если целое не свято, то начатком следует пренебречь. Можем ли мы признать законной самую основу папской власти, если мы видим, что папская власть является причиной столь страшных преступлений, столь громадных и столь разнообразных бедствий?

Поэтому я громко возглашаю, ибо я полагаюсь на бога и не боюсь людей: в наш век на папском престоле не было ни одного честного или разумного правителя. Вместо того, чтобы питать семью бога, они ее пожирали, как пищу, как кусок хлеба. Папа и сам совершает нападения на мирные народы и разжигает вражду между государствами и государями. Папа жаждет чужих богатств и поглощает свои собственные; его можно назвать, как Ахилл назвал Агамемнона ДтдоАорброс, роклХеид, .то есть, царь — пожиратель народа ²⁴⁴. Папа обогащается не только за счет государства, чего не осмелились бы сделать ни Веррес, ни Каталина ²⁴⁵, ни другие казнокрады; он извлекает доход из церкви и из святого духа, а этим гнушался бы сам Симон-маг ²⁴⁶. И когда папе напоминают об этом, когда некоторые порядочные люди упрекают его, он не отрицает, а открыто признает это и хвастливо заявляет, что он вправе любым образом вырывать у похитителей имущество, подаренное церкви Константином. Как будто возвращение этого имущества послужило бы на благо христианской вере; как будто христианская вера не была бы тогда еще более унижена всяческими пороками, излишествами и вожделениями, если только ее можно унизить еще больше, если только осталось еще свободное место для преступления!

Но папа хочет вернуть себе остальные части “дара”, и деньги, гнусным образом похищенные у порядочных людей, он тратит еще более гнусным образом; он кормит и поит несметные полчища конных и пеших войск, которые отравляют существование всем, и делает это тогда, когда в стольких тысячах нищих Христос умирает от голода и холода. И папа не понимает (о, отвратительное преступление), что в то время, как он сам стремится отнять у мирян их имущество, миряне, в свою очередь, или введенные в соблазн гнуснейшим примером, или принужденные необходимостью (пусть даже это и не подлинная необходимость), стремятся отнять то, что принадлежит церковникам. Итак, нигде нет ни веры, ни святости, ни страха божьего, ибо (я содрогаюсь, говоря [215] об этом) нечестивые люди в папе находят оправдание всем своим преступлениям. Ведь папа и его приближенные являют пример всяческих злодеяний, так что вместе с Исайей и Павлом мы можем воскликнуть, обращаясь к папе и его окружению: “Имя божие ради вас хулится у язычников. Уча других, вы не учите самих себя. Проповедуя не красть, крадете; гнушаясь идолов, святотатствуете. Хвалитесь законом и первосвященством, а преступлением закона бесчестите бога — подлинного первосвященника” ²⁴⁷.

А если римский народ из-за чрезмерного богатства утратил истинную римскую доблесть, если Соломон по той же причине дошел до идолопоклонства в своей любви к женщинам ²⁴⁸, то разве не это же самое, как мы видим, происходит с верховным первосвященником и другими клириками? Неужели после всего этого мы будем считать, что бог позволил бы Сильвестру принять этот дар, порождающий столько грехов? Я не потерплю, чтобы эта несправедливость совершалась по отношению к мужу святейшему; я не позволю, чтобы это оскорбление наносилось превосходнейшему первосвященнику, чтобы о нем говорили, будто он принял империи, царства, провинции — все то, от чего обычно отказываются люди, желающие стать клириками. Немногим владел Сильвестр, немногим владели и остальные святые первосвященники, один вид которых был священным даже для врагов. Ведь один вид Льва устрашил и сломил свирепый дух варварского царя, которого не могла сломить и устрашить мощь Рима ²⁴⁹. Но верховные первосвященники последних времен, утопающие в роскоши и наслаждениях, стремятся, по-видимому, только к тому, чтобы быть настолько же нечестивыми и глупыми, насколько древние папы были мудрыми и святыми, чтобы славу о прекрасных деяниях древних пап затмить своими позорными делами. Какой человек, называющий себя христианином, может вынести это со спокойной душой?

Но в этой первой нашей речи я не хочу побуждать государей и народы к тому, чтобы они остановили папу, несущегося в необузданном порыве, чтобы они заставили его вернуться в свои пределы, я хочу только, чтобы они подали ему добрый совет.

Быть может, узнав истину, он по своей воле перейдет из чужого дома в свой собственный и возвратится в [216] гавань, уйдя от опасных течений и лютых бурь. Если же он откажется сделать это, то тогда мы приступим ко второй речи, которая будет гораздо более грозной. Увижу ли я когда-нибудь (ничего другого не жду я с таким нетерпением, в особенности. если это произойдет по моему совету), увижу ли я когда-нибудь, что папа будет только наместником Христа, а не наместником цезаря. Наступит ли время, когда не будут слышны устрашающие восклицания: “Партия сторонников церкви”, “Партия противников церкви” ²⁵⁰, “Церковь сражается против жителей Перуджии”, “против жителей Болоньи”? ²⁵¹ Не церковь сражается против христиан, а папа; церковь сражается против “духов злобы поднебесных” ²⁵². Тогда папа и по названию и на деле будет святым отцом, отцом всех, отцом церкви; он не будет возбуждать войн между христианами, а войны, начатые другими, он будет прекращать своим апостольским судом и папским авторитетом.

Комментарии

125 Псалтирь, XXX, 13. Цитируется неточно

126 Послание к римлянам, I, 28

127 Числа, XVI 1 — 33.

128 Аарон — библейский персонаж, брат пророка Моисея, исполнял при нем обязанности духовного характера (Исход, IV, 14).

129 Валерий Максим. О замечательных словах и делах, VII, 2, 5.

130 Тит Макций (или Мак) Плавт (умер около 184 г. до н. э.), знаменитый римский драматург, автор многих комедий; самой известной из них была “Близнецы, или Менехмы”. Здесь приводится термин из этой комедии (II, 3, 72).

131 Плиний — Кай Плиний Секунд-старший (23 — 79), римский ученый-натуралист и писатель, автор энциклопедии естествознания в 37 книгах, известной под названием “Естественная история” (здесь — VIII, 48, 74).

132 От Матфея, XXVII, 28.

133 От Иоанна, XIX, 2.

134 Лукан. Фарсалия, I, 6.

135 Гораций. Наука поэзии (“Ars poetica”), I, 97.

136 Псевдо-Каллисфен. Деяния Александра. Перевод с греческого на латинский римского писателя III — IV вв. Юлия Валерия Полемия. Перевод этот был известен в течение всего средневековья.

137 Непереводимая игра слов, основанная на сходстве слов culminis (величия) и cucumeris (огурца).

138 Валла указывает на то, что слово militia в VIII в., когда был сфабрикован “Константинов дар”, означало не то, что в IV в., во времена Константина.

139 Претор — должность в римском государстве — главный судья. Должность была создана в IV в. до н. э., затем так же стали называться управители провинций, объединявшие гражданскую и военную власть. Число их дошло в I в. н. э. до 18. В тексте, вероятно, имеется в виду главный судья.

140 Указание на то, что титул “патриций” был дарован папой Пипину Короткому, а затем его сыну Карлу Великому в VIII в., — о нем, а не об античном титуле, говорится “во многих книгах”.

141 Должность консула сохранилась в течение всего существования Римской Республики и Империи, она исчезла после падения последней в V в. Позже слово “консул” применялось в другом смысле: в качестве обозначения группы лиц, сословия.

142 Третья книга царств, I, 33 — 35.

143 Имеется в виду въезд Христа в Иерусалим (От Марка, XI, 7 — 11).

144 Марк Валерий Марциал (42 — 104) — римский поэт, сатирик, автор нескольких сборников эпиграмм (общим числом 1200), стих одной из которых — XIV, 141 (140) — здесь приводит Валла.

145 Мельхиседек — библейский царь и первосвященник Салима. (Бытие, XIV, 18; Послание к евреям, VII, 1).

146 Псалтирь, XX, 4. Цитируется неточно.

147 Валла неточно цитирует текст “Константинова дара”. См. стр. 354, прим. 98.

148 Тонзура — выбритое место на темени католического духовенства, согласно решению Толедского собора 633 г.

149 Здесь Валла интерпретирует утверждение критикуемого им документа, сравнивая Моисея с Константином и Аарона с папой Сильвестром и тем доводя это утверждение до абсурда.

150 В подлиннике: “per pragmaticum constitutum”, что в строго историко-юридическом плане может быть переведено и как “прагматической санкцией нашей”.

151 Александр III Македонский, прозванный Великим (356 — 323 гг. до н. э.). Имеется в виду раздел его империи после его смерти.

152 Ксенофонт — крупнейший греческий историк (430 — 354 гг. до н. э.). Здесь имеется в виду его “Киропедия” (Воспитание Кира), I, 1.

153 “Илиада”, II, 485 — 779 и 811 — 877.

154 Квинт Энний — римский поэт и историк (239 — 169 гг. до н. э.); Публий Папиний Стаций — римский поэт (умер ок. 95 г.).

155 Перечисление деревень и прочего имеется в книге Иисуса Навина (XV, 1 — 11) и у Моисея, в Числах (XXXIV, 1 — 15).

156 Со времен Тарквиния титул “царь” был запрещен в Риме, и поэтому тот, кто назвал себя царем, не мог быть настоящим римлянином.

157 Давид, Соломон, Езекия, Иосия — библейские цари Израиля.

158 Цитата из Матфея (V, 18) использована в пародийном плане.

159 Саул, Давид — библейские цари (Первая книга царств).

160 деяния апостолов, V, 38 — 39.

161 Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис), XXII, 18 — 19.

162 Фламины — римские жрецы, названные так по покрывалу цвета пламени (flamma), которое они носили на голове.

163 Цитируется элегия “In Boethium de persona” из сброника анонимных римских элегий “Elegiae latinae linguae”, VI, 34.

164 В средневековой же практике слово “страница” (pagina) означало вообще “документ”.

165 Синон — персонаж из “Энеиды” Вергилия.

166 Аккурсий — итальянский средневековый юрист Франческо Аккорсо (1151 — 1229), профессор Болонского университета, автор распространенного в последующие три века сборника заключений, написанных юристами, известного под названием “Великая глосса”. Упоминаемый здесь рассказ содержится в “Глоссе к дигестам”, I, 2.

167 То есть 30 марта.

168 дата и имя, названные в “Константиновом даре”, фантастичны. Такое консульство источниками не засвидетельствовано.

169 Четвертая книга царств, XV, 1 — 5.

170 Ара Цёли — церковь Санта Мария ин Ара Цёли, находящаяся в Риме на вершине капитолийского холма. Согласно легенде, она построена на месте Алтаря неба, сооруженного императором Августом там, где ему якобы предсказала рождение Христа Сивилла, которой он и посвятил этот алтарь.

171 Это утверждение Баллы основано на “Золотой легенде” Джакопо Вораджине (см. гл. VI, “О рождении господа нашего Иисуса Христа”, где цитируется Иннокентий III).

172 Об этом говорится у Джакопо Вораджине (см. там же). Храм Мира фактически был построен значительно позже легендарного рождения Христа при императоре Веспасиане (69 — 79) и сгорел, а не был разрушен, во времена императора Коммода (180 — 192).

173 Иероним (331 — 420) — видный церковный деятель и писатель, переводчик на латинский язык Библии. Здесь имеется в виду его сочинение “Против Иовиана”, I, 39 (изд Мigne. Patrologia Latina Ps. I, v. XXIII, стр, 283).

174 Варрон — Марк Теренций Варрон (116 — 27 гг. до и. э.), римский историк и филолог, комментатор древних литературных памятников.

175 “Комментарий к пророку Иоилю”, гл. III, (изд. Мigne. Patrologia latina. Ps. I. v. XXV, стр. 1029).

176 Веспасиан — римский император (69 — 79). Тит — его сын, император (79 — 81).

177 Вергилий. Энеида, IX, 26.

178 О каком короле Роберте здесь идет речь, определить трудно, скорее всего, о неаполитанском короле Роберте (правил с 1309 по 1343 г.), известном покровителе наук и литературы.

179 Письмо Лентула — один из апокрифических документов, большое количество которых было сфабриковано католической церковью. Письмо это содержится в апокрифическом списке евангелия. См. J. A. Fabricius. Codex apocriphus Novi Testamenti, v. I. Hamburg, 1719, стр. 301 — 302.

180 Один из эпизодов “Истории Сильвестра”, в котором рассказывается, что в пещере под Тарпейской скалой в Риме жил гигантский дракон Бел, отравлявший весь город своим ядовитым дыханием. Укротить его можно было только, давая на съедение молодых девушек. Сильвестр обратился к дракону с заклинанием и навсегда запер его в пещере. Валла высмеивает эту небылицу, как позднюю подделку.

181 Колеман в своем издании указывает, что здесь имеется в виду не Евсевий Кесарийский; Радетти же в своем переводе идентифицирует Евсевия, упоминаемого здесь Валлой, с Евсевием Кесарийским. Нам кажется более вероятным предположение Колемана.

182 Децим Юний Ювенал (ок. 50 — 127) — крупнейший римский поэт-сатирик. Цитируются его “Сатиры”, X, 174 — 175.

183 Об этом пишет Лукан в “Фарсалии”, IX, 303 — 949.

184 Химера, гидра, цербер — фантастические звери античной мифологии.

185 Этот фантастический эпизод сообщает Валерий Максим в сочинении “О замечательных словах и делах”, I, 6.

186 Даниил, XIV, 23 — 27.

187 Под именем Аполлинарий известны два греческих грамматика и ритора IV в. н. э., принявшие христианство и написавшие ряд произведений в христианском духе, из которых сохранились немногие.

Ориген — раннехристианский богослов (185 — 253).

На Аполлинария, Оригена и Евсевия ссылается Иероним в “Комментариях к пророку Даниилу”, гл. XIII.

188 См. стр. 346, прим. 21.

189 Об этом сообщает Тит Ливии (см. “Об основании города”, XXVI, 19,7).

190 Валерий Максим. О замечательных словах и делах, V, 6, 2.

191 Там же, I, 8, 3.

Статуя Юноны Монеты была перевезена в Рим после взятия Вей в 395 г. до н. э.

192 Тит Ливий. Об основании города, I, 13, 5 и VII, 6, 1 — 6.

193 Там же, V, 22, 3 — 7. Содержание передано неточно.

194 Там же. Предисл., 7.

195 Там же, V, 21,9

196 Теренций Варрон. О латинском языке, V, 148-150.

197 Очевидно, имеется в виду римский юрист Прокул, живший в I в.

198 Под именем Пизон известен ряд персонажей; о каком из них идет речь у Варрона, цитируемого Валлой, неясно.

199 Корнелий — скорее всего имеется в виду писатель I в. До н. э., младший современник Варрона, Корнелий Непот.

200 Луктаций (Luctatius) — неточно названный Валлой Лутаций (Lutatius), римский антиквар, может быть, идентичный с Квинтом Лутацием Катулом, консулом 102 г. до н. э., известным своей победой над кимврами.

201 Об этих двух консулах сообщает Теренций Варрон (см. “О латинском языке”, V, 148 — 150).

202 Валерий Максим. О замечательных словах и делах, I, 8,7.

203 Там же, I, 8, 4. Статуя Фортуны находилась в Риме на Виа Латина.

204 Валла, посвящая все свое сочинение критике церкви, время от времени подчеркивает свою верность ее учению, защищаясь тем самым от возможных нападок церковных властей. Цитата из Матфея, XVII, 20.

205 Здесь, как и в рассказах о драконе и о проказе, имеются в виду эпизоды, сообщаемые “Историей Сильвестра”. В данном эпизоде рассказыватся о том, как при диспуте между Сильвестром и еврейскими раввинами последние убили быка своими криками, а Сильвестр воскресил его, прошептав имя Христово.

206 Об этом сообщает Джакопо да Вораджине в “Золотой легенде”, LXVII, 63 и LXXXIX, 84.

Колеман в комментариях к своему изданию “Рассуждения” (стр. 153) отмечает, что эти эпизоды заимствованы Валлой не у Вораджине, а из широко распространенного с момента своего появления в XII в. “Описания чудес города Рима” (“Mirabilia urbis Romae”) — своеобразного путеводителя по этому городу, сообщающего множество фантастических историй, связанных с его памятниками.

207 Здесь Валла имеет в виду раннесредневекового писателя Исидора Севильского (570 — 636) и его широко известный трактат в 20 книгах “Этимологии”, в большей части совершенно фантастически разбирающий происхождение слов (VII, 9, 3).

208 И здесь имеются в виду “Этимологии” Исидора Севильского, VII, 12, 7.

209 Там же, VII, 12, 9 и X, 195.

210 Имеется в виду папа Стефан III (752 — 757), короновавший франкского властителя Пипина Короткого королевской короной за то, что тот избавил его от лангобардской опасности и предоставил — ему территорию в центре Аппенинского полуострова, ставшую основой так называемого Патримония св. Петра. Именно для оправдания этого предоставления был сфабрикован “Константинов дар”. Вала допускает некоторую неточность, называя Стефана III создателем латинского императора, так как Стефан III короновал Пипина королевской, а не императорской короной, последнюю же впервые предоставил сыну Пипина Карлу Великому в 800 г. в Риме папа Лев III (796 — 816). В данном месте Валла ставит папу выше императора, потому что его покровитель Альфонс I Неаполитанский, враждуя с папой, еще в худших отношениях находился с германским императором.

211 Имена главных героев “Илиады” Ахилла и его друга Патрокла использованы здесь в сатирическом плане для характеристики тесного сотрудничества между папой и императором.

212 Имеется в виду император Людовик Благочестивый. Документ, которым он якобы подтвердил папе Пасхалию (817 — 824) светскую власть над “Патримонием св. Петра” (Папской областью), процитированный здесь Валлой, — подделка, сфабрикованная в XI в.

213 Здесь Валла переходит от императора IX в. к своему современнику, императору Сигизмунду (1411 — 1437), которого он без всякого основания называет “превосходнейшим и могущественнейшим”. Император Сигизмунд — как правильно сообщает Валла — только с небольшой свитой венгерских всадников поздней осенью 1431 г. появился в Италии, где влачил жалкое существование, добиваясь сначала коронации железной короной в Милане (25 ноября 1431 г.), а затем, после всяческих злоключений и унижений, императорской короной в Риме (14 февраля 1433 г.), после чего с трудом вернулся в Германию. Валла был очевидцем этих событий.

214 Имеется в виду папа Евгений IV, который долго торговался с императором и короновал его только после того, как тот принял основные его условия.

215 Средневековые глоссаторы считали, что имя “Август” происходит от глагола “увеличивать” (augere ).

216 Объяснение происхождения имени “Август” от “avium gustus” встречается у римского историка Гая Светония Транквилла (75 — 150) в его труде “Биографии 12 императоров” (биография Августа, VII) и у римского поэта Публия Овидия Назона (43 г. До н. э. — 18 г. н. э.) в “Фастах”, I, 6, 609 — 612. Объяснение это, принимаемое Валлой, далеко не бесспорно.

217 Ауспиции — гадания в древнем Риме, производившиеся в официальном порядке, чаще всего — по полету птиц.

218 Себастея, или Себаста, — город в Малой Азии (ныне — Сивас).

219 Бонифаций VIII (1294 — 1303) — один из последних пап средневековья, претендовавших на господство над католическим миром, но потерпевший жестокое поражение в борьбе с французским королем Филиппом IV Красивым. Утверждали, что он вступил на папский престол, внушив своему предшественнику Целестину V (1294) необходимость отречься. Сделал он это якобы при помощи труб, вделанных в стены комнаты, где спал Целестин. Эти слухи зафиксировал современник Баллы Бартоломео Платина в своей “Книге о жизни Христа и всех пап” (в биографии Бонифация VIII).

220 Намек на упомянутый выше конфликт между Бонифацием VIII и Филиппом IV, кончившийся трагически для первого.

221 Бенедикт и Климент — папы Бенедикт XI (1303 — 1304) и Климент V (1305 — 1314), полностью подчинившиеся Франции. Второй из них перенес резиденцию пап из Рима в находящийся во Франции город Авиньон (принадлежавший папству с 1348 г.), начав этим так называемое Авиньонское пленение папства (1312 — 1377).

222 В подлиннике: “laterem lavatis”, что буквально означает: “моете стену” и примерно соответствует русской поговорке, которой переведена эта фраза.

223 Второзаконие, XV, 12.

224 Левит, XXV, 10.

225 Иоанн Вителлески — Джованни Вителлески, одна из самых характерных фигур Италии первой половины XV в. Энергичный, и жестокий кондотьер, он стал фаворитом и правой рукой папы Евгения IV, удачно боролся за подчинение последнему “Патримония св. Петра”, за что получил кардинальскую шапку и должность патриарха Аквилеи. Однако после того, как Вителлески закончил усмирение Римской области, он был по тайному приказу папы неожиданно схвачен и брошен в казематы замка св. Ангела, где вскоре (2 апреля 1440 г.) и умер. Валла, ненавидевший всю папскую администрацию, имел какие-то причины для особой ненависти к кардиналу, которого он неоднократно встречал. Поэтому характеристика, которую он дает ему, явно пристрастна. Один из современников так характеризует Вителлески после его смерти: “Кардинал был высок ростом, хорош собой, бледен лицом, болезненен, мудр и смел...”; а другой современник сообщает: “...был он человеком полным жестокости, гордости и гнева, разврата, суетности, но в то же время поддерживал [в Риме] великий мир и благоденствие... народ в своем большинстве горевал о его смерти”. Валла сознательно использует стилизованный образ кровавого кардинала для страстного обличения церкви вообще.

226 От Иоанна, XVIII, 10.

227 Это замечательное место сочинения Л. Баллы с большой страстностью говорит о недопустимости подчинения одних народов другим, т. е. выступает против колониализма, который во время создания сочинения только возникал. Такое мнение Баллы, вытекающее из общего высокого представления гуманистов о равенстве, свободе и высоком назначении человека, не часто встречается в работах других гуманистов и рисует его как одного из самых смелых и самостоятельных представителей гуманизма.

228 Имеются в виду слова Марка Фабия Квинтиллиана из его “Речи” (Declamationes), XII, 27. После того как Поджо нашел и широко распространил рукопись основного произведения Квинтиллиана — “Обучение оратора”, — Квинтиллиан стал одним из любимейших авторов в гуманистической среде и особенно высоко ценился Валлой, неоднократно цитировавшим его в своих произведениях.

229 Валла чувствует, что ненависть к папству завела его слишком далеко — к прямому призыву к восстанию против папы, и поэтому он сдерживает себя, применяя это одергивание как сознательный литературный прием.

230 Суд амфиктионов — полулегендарный общегреческий институт, созданный якобы в глубокой древности и собиравшийся два раза в год — весной в Дельфах и осенью в Антеле близ Фермопил — для рассмотрения дел, касающихся сохранения мира в стране и безопасности Дельфийского святилища.

231 Здесь Валла более или менее открыто защищает те попытки свержения папской власти при помощи восстания, которые несколько раз происходили при его жизни. Особенно значительной была попытка связанного с гуманистическими кругами римского феодала Стефано Поркаро (1453) и заговор членов римской Академии (1468), о котором см. наст, изд., стр. 245 — 252 и прим. к ним.

232 Книга судей израилевых, XI, 12 — 28.

233 Бонифаций IX — папа времени “Великого раскола”, находящийся на престоле в Риме с 1383 по 1404 г., коварный политик, в начале своего правления враг Неаполитанского королевства, где служил Валла.

234 Непереводимая игра слов, основанная на значении имени “Бонифаций”, означающего “делающий добро” (facens bonum).

235 Последний римский царь Тарквиний Гордый, как рассказывает Тит Ливий в сочинении “Об основании города” (I, 54,), сбивая палкой головки самых высоких маков, указал сопровождавшим его сподвижникам на необходимость уничтожить главарей оппозиции.

236 Преемник Бонифация IX на папском престоле, Иннокентий VII (1404 — 1406), действительно бежал из Рима в 1404 г., спасаясь от народного недовольства, вызванного его жестокими и неудачными мероприятиями. Здесь Валла выступает с прямыми обвинениями современных ему пап.

237 Имеется в виду современник Баллы Папа Евгений IV (1431 — 1447), при котором в 1434 г. действительно произошли описываемые здесь события: спасаясь от открытого народного восстания, папа, переодетый монахом, бежал из Рима во Флоренцию. Фраза: “Шесть лет тому назад” дает возможность точно датировать “Рассуждение”.

238 Имеются в виду города “Патримония св. Петра” (Папской области), насильственно включенные в ее состав (Болонья, Перуджа, Витербо и др.) и постоянно стремившиеся вернуть себе свободу

239 Тит Квинций Фламиний — римский полководец, в 197 г. До н. э. нанес при Киноскефалах решительное поражение македонскому царю Филиппу V (Вторая Македонская война) и в следующем, 196 г. объявил об освобождении греческих городов, что произвело громадное впечатление на весь античный мир. Затем в 190 г. Луций Корнелий Сципион при Магнезии нанес поражение сирийскому царю Антиоху. Валла сливает все эти события воедино, шибочно приписывая Фламинию победу над Антиохом.

240 В частности, незадолго до написания “Рассуждения”, в 1438 г. во время бегства папы Евгения IV, Болонья отложилась от “Патримония”.

241 Третья книга царств, XII.

242 Внешне — это пересказ “Книги пророка Даниила”, XI, 13 и сл., по существу же — намек на бесполезность бегства папы из “Патримония”, которое совершил папа Евгений IV в 1434 г., бежав во Флоренцию, где он находился и во время написания “Рассуждения”.

243 Перефразировка из Послания к римлянам, XI, 16.

244 “Илиада”, I, 231.

245 Веррес, Каталина — Гай Веррес и Луций Сервий Каталина, римские политические деятели I в. до н. э., которых Цицерон справедливо обвинял во всяческих злоупотреблениях в своих широко известных гуманистам речах “Против Верреса” и “Против Катилины”.

246 Симон-маг — полулегендарный чудотворец, принявший христианство и предложивший, согласно библейской легенде, апостолам Петру и Иоанну деньги, если они даруют ему способность творить чудеса во имя христианства. Продажность должностей и услуг в католической церкви получила от его имени название “симонии”. Деяния апостолов, VIII, 9 — 24.

247 Исайя, LII, 5 и Послание к римлянам, II, 24.

248 Третья книга царств, XI, 1 — 5.

249 Валла имеет в виду римского архиепископа (папу) Льва I (440 — 461), который, по распространенному церковью преданию, вышел в 452 г. навстречу гуннским полчищам, бросившимся после поражения в битве при Каталунских полях в предшествовавшем году на Рим, и уговорил их вождя Аттилу, здесь названного “варварским царем”, отступить от Рима. Этот эпизод был изображен в начале XVI в. на одной из ватиканских фресок Рафаэля.

250 Имеются в виду партии гвельфов и гибеллинов, раздоры между которыми заливали кровью Италию в XIII, XIV и в какой-то мере также в первой половине XV в.

251 См. стр. 362, прим. 238.

252 Послание к ефесянам, VI, 12.

Текст воспроизведен по изданию: Лоренцо Валла. Рассуждения о подложности так называемой дарственной грамоты Константина // Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии. М. АН СССР. 1963