ЛОРЕНЦО ВАЛЛА

РАССУЖДЕНИЕ О ПОДЛОЖНОСТИ ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ДАРСТВЕННОЙ ГРАМОТЫ КОНСТАНТИНА¹

DE FALSO CREDITA ET ELEMENTITA CONSTANTINI DONATIONE DECLAMATIO

Много, очень много обнародовал я книг почти по всем областям знания. В этих книгах ² я осмеливался выражать свое несогласие с мнением некоторых выдающихся писателей, чей авторитет был непререкаем в течение очень долгого времени. И я возбудил этим против себя негодование у немалого числа людей, которые ненавидят меня за это и называют наглецом и святотатцем. Подумать только, что будут делать эти люди теперь! Как будут они неистовствовать! И если им представится возможность, с какой жадностью схватят они меня и как поспешно повлекут меня на казнь. Ведь я выступаю не только против умерших, но и против живых, я выступаю не против какого-нибудь одного человека, но против многих, я выступаю не только против частных лиц, но и против лиц, облеченных властью. И какой властью! Я дерзаю выступать против верховного первосвященника ³, который вооружен не одним лишь мирским мечом, как короли и князья, но и мечом церковным. От этого меча ни один государь не укроет тебя своим щитом, повсюду смогут настичь тебя отлучение, анафема, проклятие. А если разумно и говорил и действовал тот, кто сказал — “Я не хочу писать против тех, которые могут вписать меня в проскрипционный список” ⁴,— то как уж следует мне остерегаться того человека, которому незачем даже прибегать к проскрипциям, который невидимыми стрелами своей власти сможет преследовать меня так неотступно, что мне останется только воскликнуть: “Куда пойду от духа твоего, и от лица твоего куда убегу?” ⁵.

Но нельзя ли ожидать, что верховный первосвященник отнесется к этому терпимее, чем отнеслись бы другие люди? Ни в коем случае, Разве первосвященник Анания, [140] когда Павел сказал, что совесть его чиста, не велел ударить Павла по устам тут же в присутствии трибуна, восседавшего в качестве судьи ⁶; разве Фазур, облеченный тем же саном, не бросил в тюрьму Иеремию за смелость его речей? ⁷ Правда, Павла от несправедливости первосвященника захотел и сумел спасти трибун и наместник, а Иеремию спас царь. Но какой трибун, какой наместник, какой царь, даже если и пожелает этого, сможет вырвать меня из рук верховного первосвященника, если он схватит меня!

Однако ничто не может послужить причиной, чтобы двойной этот страх смутил меня и отвлек меня от моего замысла. Ибо верховному первосвященнику не позволено лишать свободы или освобождать кого-либо вопреки закону, и уж во всяком случае отдать свою жизнь в борьбе за истину и справедливость — это самый доблестный и славный поступок, достойный высшей награды. Сколь многие подвергали себя смертельной опасности, защищая свою земную родину? Неужели страх смерти остановит меня в моем стремлении достичь небесной родины (а достигают ее только те, которые угодны богу, а не те, которые угодны людям). Итак, пусть исчезнет трепет; пусть удалится страх, пусть пропадут опасения. С отвагой в душе, с твердой верой, с доброй надеждой я буду защищать дело истины, дело справедливости, дело бога!

Истинным оратором следует считать того, который не только умеет хорошо говорить, но который к тому же осмеливается говорить. Осмелимся же предъявить обвинение тому человеку (кто бы он ни был), который совершает дела, заслуживающие обвинения. Пусть того, который виноват перед всеми, за всех осудит голос одного обвинителя.

Быть может, я не должен порицать брата открыто; быть может, это следует делать с глазу на глаз? ⁸ Но нет, согрешающего всенародно и не желающего слушать совета, данного наедине, “обличай перед всеми, чтобы и прочие страх имели” ⁹. Разве Павел, слова которого я только что привел, не бросил перед всей церковью упреки прямо в лицо Петру, поскольку он заслужил их? Нам в поучение начертал Павел эти слова ¹⁰. Но я ведь не Павел, чтобы упрекать Петра. Нет, я Павел, если я подражаю Павлу. Больше того, с богом сливаюсь я духом, если ревностно выполняю его повеления. Высокое звание [141] никого не ограждает от упреков, ведь не оградило же оно Петра и многих других, облеченных тем же саном: Марцелла, творившего возлияние богам ¹¹, Целестина, склонявшегося к ереси Нестория ¹². Уже на нашей памяти некоторые папы подвергались упрекам, а то и осуждению со стороны низших (ибо кто не является низшим по отношению к папе?) ¹³.

Я не стремлюсь к тому, чтобы преследовать кого-нибудь и писать против кого-либо филиппики ¹⁴. Да не буду причастен я к такому делу! Я стремлюсь только к тому, чтобы удалить из умов людских тяжкие заблуждения, чтобы с помощью советов или упреков отвратить людей от пороков и преступлений. Я не осмелился бы сказать, что цель моя заключается в том, чтобы другие люди, узнав от меня истину, железом подрезали лозы, буйно разросшиеся вокруг Христова виноградника — папского престола,— и заставили его приносить не тощие дички, а полные гроздья. А если я и делаю это, то разве найдется такой человек, который захочет закрыть либо мне уста, либо себе уши или даже сочтет меня заслуживающим смертной казни? И если такой человек найдется, как должен буду я назвать его, даже если он окажется папой, добрым ли пастырем или глухой змеей, которая не хочет слушать голос заклинателя, а стремится отравить его тело своим ядовитым укусом.

Я знаю, что люди давно уже желают услышать, какое же обвинение предъявляю я римским папам. Я предъявляю им тяжкое обвинение, я обвиняю их либо в беспечном невежестве, либо в чудовищной алчности, которая является идолопоклонством, либо в суетном стремлении к власти, которому постоянно сопутствует жестокость. Ибо уже в течение нескольких веков они либо не понимали, что Константинов дар — это подлог, либо сами этот подлог создавали, либо, следуя по стопам своих предшественников, защищали истинность этого дара, о подложности которого они хорошо знали. И этим они бесчестили величие первосвященства, бесчестили память древних пап, бесчестили христианскую веру и все смешивали с убийством, с [разрушением и преступлениями. Они утверждают, что город Рим — это их собственность, что им принадлежит королевство Сицилии и Неаполя ¹⁵, им принадлежит вся Италия, Галлии и Испании, германцы и британцы, им вообще принадлежит весь Запад, ибо все [142] это содержится в тексте дарственной грамоты. Итак, все это принадлежит тебе, верховный первосвященник? И ты намереваешься обрести это вновь? Ты хочешь отнять города у королей и князей Запада или заставить королей и князей, чтобы они платили тебе ежегодную дань?

А я, напротив, считаю, что будет справедливее позволить князьям лишить тебя всей власти, которой ты обладаешь. Ибо, как я покажу, о том самом даре, которым верховные первосвященники обосновывают свои права, ничего не было известно ни Сильвестру ¹⁶, ни Константину ¹⁷.

Однако прежде, чем я перейду к опровержению дарственной грамоты, которая служит единственным оправданием их притязаний,— оправданием не только ложным, но и нелепым,— я должен, дабы все шло по порядку, начать издалека. И, во-первых, я покажу, что Константин не был таким человеком, который бы хотел даровать, который бы имел право даровать, который бы обладал над всем этим достаточной властью, чтобы передать это в руки другого. Я покажу также, что Сильвестр не был таким человеком, который хотел бы это принять, который имел бы право это принять. Во-вторых, даже если бы это было и не так, хотя все это совершенно неоспоримо и очевидно, то все же, как я покажу, Сильвестр не получал, а Константин не передавал власти над теми владениями, о которых говорят, будто они были отданы в дар, и владения эти постоянно оставались под властью цезарей ¹⁸ и в их империи. В-третьих, я покажу, что Константин ничего не дарил Сильвестру и что дары, которые получил от него предшественник Сильвестра (а Константин принял крещение еще до него), были незначительны и предназначались лишь для того, чтобы доставить папе средства к существованию. В-четвертых, я докажу неправоту тех, которые утверждают, будто изложение дарственной грамоты можно найти в “Декрете” ¹⁹ или будто оно извлечено из “Истории Сильвестра” ²⁰. Изложение дарственной грамоты нельзя обнаружить ни в этой, ни в какой-либо другой истории, в нем содержится очень много противоречивого, невероятного, нелепого, варварского и смехотворного. Затем я расскажу о мнимых или же до смешного ничтожных дарах некоторых других цезарей. Сверх того, я покажу, что если бы даже Сильвестр и владел всем этим, то все же поскольку он [143] сам или какой-либо другой первосвященник был лишен этих владений, требовать их назад после столь большого перерыва во времени было бы совершенно несовместимо ни с божеским, ни с человеческим правом. Наконец, я покажу, что право верховного первосвященника на нынешние его владения не может быть обосновано никакой давностью.

Итак, обратимся к первой части нашего изложения и расскажем сначала о Константине, а затем о Сильвестре.

Нельзя допустить, чтобы о деле общественном и как бы цезаревом мы говорили не более торжественным тоном, чем об обычном частном деле. Итак, представлю себе, что я говорю в собрании королей и князей (ведь я в действительности так и поступаю, ибо эта моя речь попадет к ним в руки) ²¹, обращусь к этим высоким лицам так, как если бы они присутствовали здесь и я видел их перед своим взором. К вам обращаюсь я, короли и князья, ибо мне, частному человеку, трудно составить себе представление о том, каков может быть дух государя, я хочу понять ваш образ мысли, хочу постичь вашу душу, прошу вашего свидетельства.

Неужели кто-нибудь из вас, если бы оказался вдруг на месте Константина, счел бы себя обязанным даровать другому человеку город Рим, свою родину, столицу всего мира, царя государств, самый могущественный, самый знатный и самый богатый город среди всех, победителя народов, город священный уже одним своим обликом; неужели кто-нибудь счел бы себя должным просто из великодушия отдать другому этот город, а самому затем отправиться в ничтожный город Византий? И вместе с Римом отдать Италию, не провинцию, а владычицу провинций, отдать три Галлии, отдать две Испании, отдать германцев, отдать британцев, отдать весь Запад и лишить себя одного из двух глаз империи? Я не могу поверить, что кто-нибудь сделает это, будучи в здравом уме.

Разве может быть для вас что-нибудь более желанным, более приятным, более сладостным, нежели присоединение новых земель к вашим империям и королевствам, нежели распространение вашей власти вширь и вдаль, насколько это только возможно? Этому, как мне кажется, вы посвящаете все свои заботы, все размышления, все труды, денные и нощные. Именно с этим [144] Связываете вы более всего свои надежды на славу, ради этого отказываетесь вы от удовольствий, ради этого подвергаете себя тысяче опасностей, ради этого вы со спокойной душой приносите в жертву самые дорогие вам сокровища и даже части собственного тела. В самом деле, мне не приходилось ни слышать, ни читать, чтобы потеря глаза, руки, ноги или другого члена побудила кого-нибудь из вас отказаться от стремления распространять свою власть на новые земли. Больше того, чем могущественнее государь, тем сильнее его тревожит и мучает пламенное желание господствовать над огромными просторами. Александр ²² не был удовлетворен тем, что он пешком обошел пустыни Ливии, что он победил Восток вплоть до океана — предела земли, что он покорил Север, а ведь все это стоило ему многих ран, было сопряжено со множеством опасностей, ведь воины отказались уже идти дальше, проклиная столь длительные и тяжкие походы. Александру же казалось, что он ничего не достиг, он стремился еще покорить Запад, все народы хотел он сделать своими данниками силой оружия или могуществом своего имени. Мало того, он решил пересечь океан, чтобы проверить, нет ли там какого-нибудь другого мира, а если есть, то подчинить и его своей власти. В конце концов, я полагаю, он попытался бы взобраться на небо. Таковы желания почти всех государей, хотя не у всех имеется такая отвага. Я уже не говорю о том, сколь ужасающие преступления совершаются во имя того, чтобы достичь власти или подчинить ей новые страны. Братья не удерживают нечестивых рук своих от крови братьев, сыновья — от крови родителей, родители — от крови сыновей. Нигде, воистину нигде человеческое безрассудство не свирепствует с большей жестокостью. И, что самое удивительное, старики стремятся к власти с неменьшим пылом, чем юноши, бездетные — с неменьшим пылом, чем отцы семейств, короли — с неменьшим пылом, чем тираны.

И если люди с такой страстью стремятся к достижению власти, со сколь большей страстью должны они стремиться к сохранению ее. Не расширить империи еще не так постыдно, как уменьшить ее; не присоединить к своим владениям королевство другого государя еще не так для тебя позорно, как позволить другому присоединить к своим владениям твое королевство. Иногда мы [145] читаем, что какой-либо король или народ поставили какого-нибудь человека во главе королевства или во главе города, но этому человеку приносится в дар не первая или наибольшая, но как бы последняя и наименьшая часть империи, и делается это к тому же таким образом, чтобы человек, получивший дар, всегда видел в дарующем своего господина и себя всегда считал его слугой.

Теперь я спрашиваю, разве не вызывают гнева и презрения те люди, которые утверждают, что Константин лишил себя лучшей части своей империи? Я не говорю уже ничего о Риме, Италии и всем прочем, скажу только о Галлиях, где он предводительствовал в сражениях, где он долгое время был единственным господином, где он заложил основу своей славы и своей власти. Человека, который ради достижения власти вел войну с народами, который выступил в гражданской войне против друзей и родственников и отнял у них владения, которому приходилось бороться с еще непокоренными и несломленными остатками враждебной ему партии, который вел войны со многими народами не только из стремления к славе и к власти, но и в силу необходимости, ибо его постоянно тревожили варвары; человека, у которого было много сыновей, родственников и друзей, который понимал, что вызовет своим поступком недовольство Римского сената и народа, который знал о непостоянстве покоренных народов, поднимавших мятеж почти всякий раз, когда в Риме сменялся государь, который помнил, что подобно другим цезарям он получил власть не благодаря избранию в сенате и одобрению народа, а благодаря войску, оружию, войне,— какая же причина оказалась столь веской и настоятельной, чтобы побудить такого человека пренебречь всем этим и проявить столь безмерную щедрость?

Говорят, это произошло потому, что он стал христианином. Так вот (почему он отказался от лучшей части своей империи? Значит, быть царем стало уже преступным, гнусным и нечестивым делом, несовместимым с христианской верой. Те, которые живут в блуде, те, которые разбогатели благодаря ростовщичеству, те, которые владеют чужим,— все эти люди после крещения обычно отдают чужую жену, чужие деньги, чужое добро. Если ты, Константин, думаешь об этом, то ты должен вернуть городам их вольность ²³, а не менять им [146] господина. Но не это было причиной твоего поступка, тебя побудило к нему твое стремление воздать честь христианской вере. Как будто отказаться от царства благочестивее, чем царствовать, защищая веру. Что касается до тех, которые принимают этот дар, то им он не принесет ни чести, ни пользы. Если же ты хочешь проявить себя христианином, если ты хочешь выразить свое благочестие, если ты хочешь быть защитником церкви (я имею в виду не Римскую церковь, а церковь бога), то теперь, именно теперь ты должен действовать как государь, ты должен сражаться в защиту тех, которые не могут и не должны сражаться, ты должен своей властью ограждать тех, которые подвергаются обидам и несправедливостям. Навуходоносору, Киру, Агасверу ²⁴ и многим другим царям бог пожелал открыть таинство истины, но ни от кого из них он не потребовал отречься от власти или подарить часть своего царства; он требовал от них только того, чтобы они возвратили свободу евреям и защитили их от враждебных соседей. Этого было достаточно для иудеев; этого будет достаточно и для христиан. Ты стал христианином, Константин? Было бы в высшей степени постыдным, чтобы теперь, будучи христианским императором, ты обладал меньшей властью, чем тогда, когда был язычником. Ибо верховная власть — это особый дар бога; полагают, что даже языческие цари избираются богом ²⁵.

Но Константин был исцелен от проказы. Поэтому вполне вероятно, что он хотел воздать благодарность и воздать ее сторицей. Не так ли? Нееман-сириец, исцеленный Елисеем ²⁶, пожелал преподнести только дары, а не половину своего имущества. А Константин преподнес бы половину империи? Мне крайне досадно, что я, будто достоверному рассказу, уделяю внимание этой бесстыдной выдумке, этой истории об исцелении от проказы. Она представляет собой не что иное, как подражание истории Неемана и Елисея, подобно тому как история о драконе ²⁷ выдумана в подражание легенде о драконе Вила ²⁸. Не буду, однако, спорить о достоверности этой истории, спрошу только, есть ли в ней какое-нибудь упоминание о даре? Нет, никакого. Но об этом уместнее будет говорить позднее.

Итак, он был исцелен от проказы? Из-за этого он проникся христианским образом мысли и, [147] преисполненный страха перед богом и любви к богу, он пожелал воздать ему честь. Никто, однако, не сумеет меня убедить, что он пожелал даровать столь много. Ибо мне неизвестно, чтобы какой-нибудь язычник в честь богов или какой-нибудь христианин в честь бога живого отказался от власти и передал ее священнослужителям. Никого из царей израильских не удалось склонить к тому, чтобы народу было разрешено по древнему обычаю идти к иерусалимскому храму для совершения жертвоприношений, ибо цари боялись, что люди, потрясенные торжественностью богослужения и величием храма, возвратятся к царю Иудеи, от которого они раньше отложились. Но Константину приписывают нечто гораздо большее. Не тешь себя очень этой историей об исцелении от проказы. Иеровоам первый был избран богом в цари Израиля ²⁹, несмотря на его весьма низменное происхождение (а это, мне кажется, позначительнее, чем быть исцеленным от проказы) и все же он не решился вручить свое царство богу. А ты утверждаешь, что Константин подарил богу свое царство, которое бог от него и не принял бы. Ведь поступив так, Константин (чего не случилось бы с Иеровоамом) обидел бы своих сыновей, унизил бы друзей, пренебрег бы близкими, оскорбил бы родину, поверг бы всех в печаль, забыл бы о себе.

Даже если бы он и стал таким, даже если бы он словно превратился в другого человека, все же нашлись бы люди, которые сумели бы его отговорить, и прежде всего сыновья, близкие, друзья. Можно ли сомневаться в том, что они сразу же обратились бы к императору? Итак, представьте их перед своим взором; они уже услышали о намерении Константина, с трепетной поспешностью припадают они, стеная и плача, к коленям государя и обращаются к нему со словами:

“Неужели ты, который прежде был столь любящим отцом, теперь лишишь своих сыновей наследства, разоришь и отвергнешь их? То, что ты намерен отказаться от лучшей и наибольшей части империи — это удивляет нас, но не на это мы жалуемся. Мы жалуемся на то, что ты передаешь ее чужим людям, ведь тем самым ты наносишь нам ущерб и позоришь нас. Какая причина побудила тебя лишить своих детей империи—ожидаемого наследства, — тебя, который некогда правил совместно со своим отцом? Чем мы провинились перед тобой? [148]

Какой несправедливостью по отношению к тебе, к родине, к имени римскому и величию империи заслужили мы того, чтобы ты лишил нас главной и лучшей части владений, чтобы ты оторвал пас от отеческих ларов ³⁰, от родной земли, от родных небес, от всего того, что нам издавна привычно и мило? Как изгнанники, покинем мы пенаты ³¹, святилища и могилы, чтобы поселиться в неведомом нам краю земли.

Мы, твои близкие, мы, твои друзья, столько раз мы вместе с тобой стояли в боевом строю, мы видели предсмертные муки своих (братьев, родителей, сыновей, пронзенных вражеским мечом, но нас не устрашила смерть других, мы и сами готовы принять смерть ради тебя. Почему же ты теперь покидаешь нас всех? Неужели всех нас, исполняющих (государственные должности в Риме, возглавляющих или предназначенных к тому, чтобы возглавить города Италии, области Галлий, Испании и другие провинции, неужели теперь ты отзываешь всех нас? Неужели ты приказываешь нам стать частными людьми? Или ты собираешься возместить нам эту потерю чем-нибудь другим? Но сможешь ли ты это сделать в соответствии с нашими заслугами и нашим положением теперь, когда ты отдал другому столь большую часть мира? Неужели того, который стоял во главе сотни народов, ты цезарь, поставишь теперь во главе одного народа? Как могло тебе это прийти на ум? Неужели тебе не жаль твоих друзей, твоих родных, твоих сыновей? Лучше уж было нам, цезарь, погибнуть на войне, сражаясь за твою честь и победу, чем узнать такое!

Ты, конечно, можешь и со своей империей и даже с нами поступать по своему усмотрению, но над одним ты не властен, и в этом мы (будем упорны вплоть до нашей смерти. Мы не отступимся от почитания бессмертных богов, и эта наша преданность богам послужит примером для многих других. Тогда-то ты поймешь, какую услугу оказала твоя щедрость христианской вере. Ибо если ты не отдаешь империю Сильвестру, то мы будем христианами вместе с тобой, и многие последуют нашему примеру; если же ты отдаешь, то мы не только не согласимся стать христианами, но самое это имя (будет для нас проклятым, ненавистным, отвратительным. Ты сделаешь нас настолько несчастными, что в конце концов [149] ты сам будешь оплакивать и жизнь и смерть нашу, себя самого, а не нас будешь ты обвинять в черствости и бездушии”.

Неужели Константин (если только не считать, что он был вовсе лишен человечности) не был бы тронут этой речью, пусть даже собственные размышления не побудили его отказаться от своего замысла? А если бы он не пожелал выслушать своих близких, то разве не нашлось бы других людей, которые бы стали препятствовать его намерению и словом и делом? Неужели сенат и народ римский сочли бы возможным (бездействовать в таком деле? Неужели они не призвали бы оратора, “выдающегося по своей справедливости и своим заслугам”,— как говорит Вергилий ³², который бы произнес перед Константином такую речь:

“Цезарь, если ты забыл о своих близких и даже о себе самом, если ты (больше не заботишься о наследстве для сыновей, о богатстве для родных, о почестях для друзей, если ты не стремишься более сохранить в неприкосновенности свою империю, то сенат и народ римский не могут забыть о своих правах и о своем достоинстве. На каком основании ты позволяешь себе так обращаться с Римской империей, которая создана не твоей, а нашей кровью? Ты собираешься рассечь одно тело на две части, из одного царства сделать два царства, две головы, две воли, ты как бы протягиваешь двум братьям мечи, дабы они сражались друг против друга за наследство. Городам, которые имеют заслуги перед Римом, мы даем право гражданства, их жителям— право называться римскими гражданами, ты же отнимаешь у нас половину империи и все эти города не будут более признавать Рим своим отцом. Если в пчелином улье (рождается два царя, то одного из них, который похуже, убивают; ты же хочешь в улье Римской империи, где до сих пор был один и прекраснейший государь, поместить второго и худшего, притом даже не царя, а трутня. Мы умоляем тебя, император, будь благоразумен. Подумай только, что произойдет, если при твоей жизни или после твоей смерти варварские народы совершат нападение на ту часть империи, которую ты отдаешь, или на ту часть, которую оставляешь себе? С помощью каких войск, с помощью каких средств дадим мы им отпор? Даже сейчас, когда мы используем мощь всей [150] империи, мы едва можем это делать. Сможем ли мы это сделать тогда? Будет ли одна часть империи находиться всегда в согласии с другой частью? Я думаю, что нет. Ведь Рим захочет господствовать, а другая часть не захочет ему подчиняться. Подумай только, что произойдет еще  при твоей жизни в очень скором времени, когда старые начальники будут отозваны и новые назначены на их место, когда ты отправишься в свое царство и будешь находиться далеко, а здесь будет править другой? Разве не станет все новым, а значит, противоположным и враждебным? Обычно, когда царство делится между двумя братьями, души народов сразу же оказываются разъединенными, и войны возникают скорее от внутренних раздоров, чем от внешних врагов. Кто не видит, что то же самое произойдет и в этой империи. Разве ты не знаешь, что некогда именно по этой причине оптиматы заявили, что скорее погибнут на глазах у римского народа, чем позволят внести законопроект, чтобы часть сената и часть плебса переселилась в Веи ³³ и чтобы два города были общими у римского народа. Если в одном городе существуют такие разногласия, говорили они, то что уже будет в двух городах? ³⁴ Точно так же и в наше время, если такие раздоры господствуют в одной империи (в свидетели тому я призываю твою осведомленность и твои труды), что уже будет в двух империях?

Окажи-ка, неужели ты думаешь, что кто-нибудь отсюда захочет или сможет оказать тебе помощь, когда ты будешь вести войну? Те, которые будут здесь предводителями войска и городов, будут так же далеки от оружия и от всякого ратного дела, как и тот, кто сделает их предводителями. Кроме того, разве не попытаются римские легионы или сами провинции лишить власти этого человека, столь неопытного в деле управления и легко уязвимого, ведь они будут надеяться на то, что он либо не окажет им сопротивления, либо не станет их наказывать. Клянусь Геркулесом ³⁵, я думаю, что и месяца не останутся они в повиновении, а сразу же при первом известии о твоем отъезде поднимут мятеж. Что ты тогда сделаешь? Какое примешь решение, когда с двух или даже со всех сторон на тебя будут наступать вражеские войска? Народы, которые мы покорили, мы едва можем сдержать. Как окажем мы им сопротивление, если нам придется сражаться и со свободными народами? [151]

В отношении себя самого, цезарь, ты можешь поступать по своему разумению. Но это дело затрагивает нас не меньше, чем тебя. Ты смертен, империя римского народа должна быть бессмертной, и, насколько это зависит от нас, наша империя будет бессмертной, и не только она сама, но и честь ее. Подумать только, мы подпадем под власть тех, религию которых мы презираем, и, будучи властелинами мира, мы должны будем служить этому презренному человеку. Когда Рим был взят галлами, римские старцы не потерпели, чтобы победители дотронулись до их бород ³⁶. А теперь столько людей сенаторского сословия, столько людей, носивших звание претора, трибуна, консула, триумфатора должны будут терпеть, чтобы над ними властвовали те, которых они еще недавно, как плохих рабов, подвергали всяческому поруганию и казням. Неужели эти люди будут назначать должностных лиц, будут править провинциями, будут вести войны, будут творить суд над нами? Неужели под их началом римская знать будет нести военную службу и От них должна будет получать почести и награды? Какая рана может быть тяжелее и глубже? Не думаешь ли ты, цезарь, будто потомки римлян выродились настолько, что спокойно перенесут это и не попытаются избежать этого любой ценой? Клянусь богом, этого не стерпели бы и наши женщины, они скорее сожгли бы себя вместе с любимыми детьми и священными пенатами, дабы никто не сказал, что женщины Карфагена были отважнее римлянок.

Если бы, цезарь, мы выбрали тебя царем, ты имел бы большую власть над римской империей, но и тогда бы тебе не было позволено даже на самую малую долю ослабить ее могущество, ведь в этом случае мы, сделавшие тебя царем, с тем же правом приказали бы тебе отречься от царства. Я не говорю о том, что тебе бы никто не позволил делить царство, лишать его стольких провинций или отдавать его столицу человеку чужому и ничтожному. Мы ставим пса во главе овчарни, но, если он начинает вести себя как волк, мы выбрасываем его или убиваем. Неужели ты, который так долго, защищая нас, служил псом в римской овчарне, теперь столь беспримерным образом превратишься в волка?

Но ты должен знать (ты сам вынуждаешь нас говорить резко, ведь мы боремся за свои права), ты должен [152] знать, что у тебя нет никаких прав на императорскую власть над римским народом. Цезарь захватил власть силой, Август пошел по этому же порочному пути и сделал себя властелином благодаря уничтожению враждебных партий; Тиберий, Гай, Клавдий, Нерон, Гальба, Отон, Вителлий, Веспаоиан ³⁷ и прочие похитили нашу свободу таким же или сходным образом. Ты также стал властелином после того, как изгнал или уничтожил других претендентов, я уже не говорю о том, что ты родился вне брака ³⁸.

Поэтому, цезарь (мы не собираемся скрывать от тебя наш образ мыслей), если тебе не угодно сохранить власть над Римом, то ты имеешь сыновей, одного из которых ты мог бы по закону природы назначить взамен себя с нашего согласия и одобрения. В противном случае мы намереваемся защищать честь нашего государства и наше личное достоинство. Несправедливость, которую ты собираешься сотворить по отношению к квиритам ³⁹, не меньше той, которая некогда была совершена насилием над Лукрецией. И у нас появится Брут, который поведет народ против Тарквиния, чтобы вновь завоевать свободу ⁴⁰. Сначала против твоих ставленников, а потом и против тебя самого мы обнажим меч, который мы обнажали против многих императоров, имея на то даже менее веские причины”.

Совершенно несомненно, что эта речь глубоко взволновала бы Константина, если только не считать его камнем или деревом. И если бы даже народ не сказал этого прямо ему в глаза, тем не менее было бы понятно, что люди говорят это друг другу и выражают свое негодование повсюду именно в этих словах. Пойдем теперь дальше и скажем, что Константин хотел угодить Сильвестру. Но тем самым Константин навлек бы на него ненависть стольких людей, он подставил бы его под столько мечей, что Сильвестр, как я думаю, не прожил бы и дня после этого. Ибо люди считали бы, что, уничтожив Сильвестра и немногих других, они освободят души римлян от боли, причиняемой столь жестокой несправедливостью и обидой.

Продолжим дальше и допустим (если это только возможно), что ни мольбы, ни угрозы, ни разумные доводы не привели ни к какому результату, что Константин по-прежнему упорствует и не хочет отступиться от однажды [153] принятого решения. Но кто не признал бы себя глубоко тронутым речью Сильвестра (представим себе, будто некогда все это действительно произошло) ? А речь Сильвестра была бы несомненно такой:

“Превосходнейший государь и сын, цезарь, я высоко ценю твое благочестие, столь безмерное и самоуничижительное, и меня не очень удивляет, что ты несколько ошибаешься в том, какие дары следует выбирать для бога и какие жертвы следует ему приносить; ведь ты все еще новобранец в воинстве Христовом. Подобно тому, как некогда священнослужитель мог принести в жертву не всякое животное, не всякого зверя, не всякую птицу, точно так же и не всякий дар может быть принят. Я священник и понтифик ⁴¹, и я должен следить за тем, что подносят к алтарю, дабы к алтарю не поднесли какое-нибудь нечистое животное, а то, может быть, и змею. Ты должен знать это. Если бы ты имел право передать часть империи с царем мира Римом какому-нибудь человеку, кроме своих сыновей (а я думаю, что у тебя нет такого права), если бы наш народ, если бы Италия и другие племена согласились подчиниться власти тех, кого они ненавидят и чью религию они, привлеченные мирскими соблазнами, все еще презирают (а это невозможно), тем не менее, если бы ты что-нибудь захотел мне подарить, мой возлюбленный сын, никакие доводы не склонили бы меня принять твой дар, разве что я пожелал бы быть непохожим на себя самого, забыть свое положение и чуть ли не отречься от господа Иисуса. Ибо твой дар или, как ты говоришь, твое воздаяние запятнает и даже вовсе погубит честь, чистоту и непорочность мою и всех моих преемников; твой дар преградит дорогу тем, которые будут стремиться к познанию истины.

Елисей, исцелив от проказы Неемана-сирийца, отказался принять вознаграждение, а я, исцелив тебя, приму? Он отверг дары, а я позволю, чтобы мне подарили царства? Он не захотел запятнать в себе пророка, а я посмею запятнать Христа, которого ношу в себе? Почему же он считал, что эти дары могут запятнать пророка? Несомненно, потому, что он не хотел, чтобы показалось, будто он продает святыни, отдает в рост дар божий, нуждается в покровительстве людей, уменьшает и принижает ценность благодеяния. Он предпочитал сам творить благодеяния князьям и царям, чем быть [154] облагодетельствованным ими, он не хотел и взаимных благодеяний. „Ибо,— как говорит наш господь,— блаженнее давать, нежели принимать" ⁴². Отказаться от даров меня побуждает та же причина и, пожалуй, даже более веская, ведь господь учит меня: „Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте; даром получили даром давайте" ⁴³. Неужели, цезарь, я совершу столь большую гнусность и не последую наставлениям бога, неужели я запятнаю свою честь? „Для меня лучше умереть,— говорит Павел,— нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою" ⁴⁴. Честь наша в том, чтобы перед богом славить служение наше; как говорит он же: „Вам говорю, язычникам. Как апостол язычников, я прославляю служение мое" ⁴⁵.

Неужели, цезарь, я должен буду подать дурной пример и послужить причиной дурных поступков других людей, я, христианин, священник божий, римский понтифик, наместник Христов? Разве сумеют священники сохранить свою чистоту незапятнанной, если они станут владеть богатствами, занимать государственные должности, управлять мирскими делами? Для того ли мы отказываемся от мирских благ, чтобы получить их еще большею мерою? Для того ли мы отвергли личную собственность, чтобы завладеть чужим и общественным? Нашими будут города? Нашими будут подати? Нашими будут пошлины? Можно ли будет называть нас клириками, если мы так поступим? Удел наш или жребий наш (что по-гречески называется klhroV ⁴⁶) не земной, а небесный. Левиты (а ведь они тоже клирики) не участвовали в дележе имущества совместно с братьями ⁴⁷, а ты приказываешь нам присвоить себе даже долю братьев.

Зачем мне имущество и богатство, если голос бога приказывает мне не заботиться о завтрашнем дне ⁴⁸, если бог говорит мне: „Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои" и еще — „Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царство божие" ⁴⁹. И поэтому он выбирал себе помощниками бедняков и тех людей, которые оставляли все свое имущество, чтобы следовать за ним, и сам он был примером бедности. Не только тогда, когда мы владеем деньга-ми и являемся хозяевами богатств, но даже и тогда, когда мы держим деньги и богатства в своих руках, подвергаем мы искушению свою непорочность. Один [155] лишь Иуда, который имел ларцы и носил с собой милостыню ⁵⁰, был лицемером; и из-за любви к деньгам, к которым он привык, он оклеветал и предал учителя, господа, бога. Поэтому-то я и боюсь, цезарь, чтобы ты не превратил меня из Петра в Иуду.

Послушай, что говорит Павел: „Мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынесть из него. Имея пропитание и одежду, будем довольны тем. А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть [дьявола], и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям. Ты же, человек божий, убегай сего..." ⁵¹ И ты мне приказываешь, цезарь, принять то, чего я должен избегать, как отравы!

И останется ли (обдумай это, цезарь, со свойственным тебе благоразумием), останется ли среди всех этих дел время для религиозного служения? Некоторые роптали на апостолов, что они не проявляют ежедневной заботы о вдовах, и апостолы отвечали, что не следует им, “оставивши слово божие, пещись о столах” ⁵². Но заботиться о пище для вдов — это ведь еще совсем не то, что взымать налоги, пополнять казну, выплачивать жалование солдатам и заниматься множеством других подобных дел. „Никакой воин не связывает себя делами житейскими" ⁵³,— говорит Павел. Разве Аарон и другие потомки Левия заботились о чем-либо другом, кроме как о скинии бога? Сыновья Аарона за то, что они взяли чужой огонь в кадильницы, были сожжены огнем небесным ⁵⁴. А ты приказываешь нам взять огонь мирских богатств, запретный и нечестивый, в священные кадильницы священнических дел. Разве Елеазар, разве Финеес ⁵⁵, разве другие священники и прислужники скинии или храма управляли чем-либо другим, помимо того, что относится к религии? Управляли, спрашиваю я? Да и могли ли они управлять, если хотели выполнить свой долг? А если не хотят, то пусть услышат проклятие господа: „Проклят, кто дело господне делает небрежно..." ⁵⁶ Это проклятие может пасть на любого человека, но прежде всего на нерадивого первосвященника.

Сколь тяжкое это бремя — быть первосвященником! Сколь тяжкое бремя — быть главою церкви! Сколь [156] тяжело быть пастырем такого огромного стада овец — пастырем, с которого взыскивается за кровь каждого потерянного агнца, за каждую пропавшую овцу, пастырем, которому сказано: „Если ты любишь меня больше, нежели они, как ты говоришь, паси агнцев моих". И снова: „Если любишь меня, как говоришь, паси агнцев моих". И в третий раз: „Если любишь меня, как говоришь, паси агнцев моих" ⁵⁷. А ты, цезарь, приказываешь, мне пасти также коз и свиней, но их те может стеречь тот же пастырь.

Ты хочешь сделать меня царем, или, вернее, цезарем, а значит, главою царей? Господь Иисус Христос, бог и человек, царь и священник, называл себя царем, но послушай, о каком царстве говорил он: „Царство мое — говорил он,— не от мира сего; если бы от мира сего было царство мое, то служители мои подвизались бы за меня..." ⁵⁸ И какое слово было его первым словом,, какой призыв повторял он чаще в своей проповеди, чем этот: „Покайтесь, ибо приблизилось царство небесное" ⁵⁹-Приблизилось царство бога для того, кому уготовано царство небесное. Разве этими словами он не говорил, что мирское царство не для него? Он не только не искал мирского царства, он даже не хотел принять его, когда оно было ему предложено. Однажды, когда он узнал, что народ решил схватить его и сделать царем, он бежал в уединение, в торы. И он не только дал нам, своим наместникам, этим поступком пример для подражания, но он и прямо учил: „Князья народов господствуют над ними и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как сын человеческий не для того пришел, чтобы ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих" ⁶⁰. Некогда бог поставил над Израилем, знай об этом, цезарь, судей, а не царей, и он гневался на народ, требовавший себе царя. Потом из-за черствости их сердец он дал им царя, но допустив это отклонение, он отменил его в новом законе. А я приму царство, хотя и судьей-то мне едва ли дозволено быть?

„Разве не знаете,— говорит Павел,— что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве [157] не знате, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьями ничего не значащих в церкви" ⁶¹. И судьи только разбирали тяжбы и споры, а не взимали податей. А я буду взимать подати? Но я ведь знаю, что господь спросил Петра: „Цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних?" И после того, как Петр ответил: „С посторонних",— господь сказал: „Итак, сыны свободны" ⁶². А если все люди — мои дети, цезарь (а так оно в действительности и есть), го все они свободны и никто не будет ничего платить? Итак, пет мне нужды в твоем даре, он не принесет мне ничего, кроме тягостных трудов, которые я и не должен и не могу взять на себя.

Что уж сказать о том, что я должен был бы осуществлять свое право на пролитие крови, я должен был бы наказывать виновных, вести войны, подвергать разграблению города, опустошать страны огнем и мечом! А как иначе мог бы я защитить то, что ты мне передаешь? И если я буду делать все это, смогу ли я быть священником, понтификом, наместником Христа? И я услышу, как он, изливая свой гнев на меня, изречет громовым голосом: „Дом мой домом молитвы наречется для всех народов, а вы сделали его вертепом разбойников" ⁶³. „Я пришел,— говорит господь,— не судить мир, но спасти мир" ⁶⁴. А я, будучи его преемником, послужу причиной смертей, я, которому в лице Петра было сказано: „Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут" ⁶⁵. Нам не позволено защищать мечом даже самих себя, ведь Петр хотел защитить господа, когда отсек ухо у раба. А ты приказываешь нам взять меч для того, чтобы добывать богатства или охранять их.

Наша власть—это власть ключей. Ведь господь сказал: „И дам тебе ключи царства небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах" ⁶⁶, „...и врата ада не одолеют ее [церковь]" ⁶⁷. Ничто не может быть прибавлено к этой власти, к этому сану, к этому царству. Кто недоволен этим, тот требует себе чего-то другого от дьявола, который даже господу дерзнул сказать: „Все это дам тебе, если, падши поклонишься мне" ⁶⁸. Поэтому, цезарь, да будет это сказано с твоего позволения, не становись для меня дьяволом, не [158] приказывай Христу, то есть мне, принять от тебя царства мира. Ибо я предпочитаю отвергнуть их, чем владеть ими.

Скажу несколько слов о неверующих, которые, как я и алеюсь, в будущем станут верующими. Не превращай меня для них из ангела света в ангела тьмы. Я стремлюсь к тому, чтобы склонить их сердца к благочестию, а не к тому, чтобы возложить ярмо на их шею. Я хочу подчинить их себе мечом слова божьего, а не железным мечом, чтобы они не стали хуже, чем они есть, чтобы они не лягались и не бодались, чтобы они не поносили имя божье, озлобленные моей ошибкой. Я хочу сделать их дороги-ми сыновьями, а не рабами, усыновить их, а не купить. Я хочу вновь произвести их на свет, а не закабалить их, принести их души в жертву богу, а не тела их в жертву дьяволу. „Научитесь от меня,— говорит господь,— ибо я кроток и смирен сердцем", возьмите иго мое на себя и найдиет покой душам вашим; ибо иго мое благо, и бремя мое легко" ⁶⁹.

Напоследок, чтобы уж закончить свою речь, я приведу тебе одно изречение. В нем говорится как раз о нашем деле, как будто оно было сказано для меня и для тебя: „Итак, отдайте кесарево кесарю, а божие богу" ⁷⁰. А это значит, что ты, цезарь, не должен оставлять свое, а я не должен брать цезарево; и я никогда не возьму твоего, даже если ты будешь предлагать мне тысячу раз”.

Что мог бы ответить Константин на эту речь Сильвестра, достойную мужа апостольского? А раз это так, то о людях, настаивающих “а подлинности “Константинова дара”, следует сказать, что они клевещут на Константина, утверждая, будто он хотел отнять имущество у своих близких и уничтожить Римскую империю; что они клевещут на сенат и народ римский, на Италию, на весь Запад, утверждая, что народы Запада допустили эту незаконную и нечестивую перемену власти; что они клевещут на Сильвестра, утверждая, что он принял дар, недостойный святого мужа; что они клевещут на верховное первосвященство, утверждая, что первосвященникам можно владеть земными царствами и управлять Римской империей. Все это, однако, сводится к тому, чтобы стало ясным: Константин перед лицом стольких препятствий никогда не решился бы даровать [159] Сильвестру большую часть римского государства, как утверждают эти люди.

Продолжим наши рассуждения. Мы поверили бы в то, что передача владений, о которых упоминает ваша дарственная грамота, действительно осуществилась только в том случае, если бы было известно, что Сильвестр принял этот дар. Но об этом ничего не известно. Вполне вероятно, говорите вы, что Сильвестр признал этот дар. С тем же правом я мог бы сказать: вполне вероятно, что Сильвестр не только признал этот дар, но даже домогался его, выпрашивал его, выманил его ценою униженных молений. Почему вы называете вероятным то, что противоречит здравому смыслу? Только на том основании, что в дарственной грамоте говорится о даре, еще нельзя делать вывод, что дар был принят. Наоборот, поскольку в ней не упоминается о принятии дара, то отсюда следует, что передача владений не была осуществлена. То обстоятельство, что Константин хотел принести дар, не служит еще веским доводом в вашу пользу. Гораздо существеннее то, что Сильвестр отверг этот дар, ведь нельзя же оказать благодеяние вопреки воле того, которому оно оказывается. А мы должны предположить, что Сильвестр не только отверг этот дар, но своим молчанием он показал, что Константин не имеет права предлагать этот дар, а он сам не имеет права принять его.

Но чего не совершит слепая и всегда безрассудная человеческая жадность! Допустим даже, что вы можете представить нам истинные, неподдельные документы, удостоверяющие согласие Сильвестра. Значит ли это, что упоминаемые в них владения были действительно принесены в дар? Где доказательства того, что Сильвестр вступил во владение? Где доказательства того, что Константин передал эти дары Сильвестру? ⁷¹ Если Константин вручил Сильвестру только грамоту, то это значит, что он хотел не услужить ему, а поиздеваться над ним. Вполне вероятно, говорите вы, что тот, который вручает дарственную грамоту, передает и владение. Подумайте над тем, что вы говорите. Поскольку известно, что владения не были переданы, то возникает сомнение и в том, было ли передано право на эти владения. Вполне вероятно, что тот, который не передал владений, не хотел передать и свое право на них. [160]

Неужели не ясно, что владения никогда не были переданы? Отрицать это было бы делом безрассуднейшим. Разве Константин ввел Сильвестра на Капитолий как триумфатора перед рукоплещущей толпой квиритов ⁷² (а они были язычниками)? Разве Константин усадил Сильвестра на золотое кресло в присутствии всего сената? Разве он приказал должностным лицам (каждому в соответствии с его званием) приветствовать нового царя и поклониться ему? А ведь все это обыкновенно совершается при воцарении нового государя, дело здесь не ограничивается передачей какого-нибудь дворца, пусть даже Латеранского. Разве Константин совершил позднее вместе с Сильвестром поездку но всей Италии? Посетил он с ним Галлии? Посетил испанцев, посетил германцев и другие народы Запада? Если же для них обоих было слишком обременительно посетить так много земель, то кому поручили они столь ответственное дело? Кто передавал владения от имени цезаря и кто принимал их от имени Сильвестра? Такое поручение можно было возложить только на выдающихся и высокоуважаемых людей, и тем не менее мы не знаем, кто эти люди. Сколь весомы эти два слова “передавать” и “принимать”! На моей памяти (примеры из древности я опущу) всегда, когда какой-либо человек становился господином города, области или провинции, передача владений происходила именно так. Владение считается отданным другому лицу лишь в том случае, если прежние должностные лица удаляются, а новые назначаются на их место. Если даже Сильвестр и не настаивал бы тогда на этом, тем не менее для Константина было бы делом чести снять с постов назначенных им начальников и велеть Сильвестру заместить их другими лицами. Тогда бы он показал, что не на словах, а на деле передает владения. Нельзя же считать, что владение передано, если оно остается в руках тех же людей, которые управляли им раньше, и если новый господин не осмеливается их отстранить.

Не будем, однако, придавать значение этому обстоятельству и допустим, что Сильвестр действительно вступил во владение и что все это совершилось тогда таким необычным и противоестественным образом. Хотелось бы все же знать, каких людей поставил Сильвестр во главе провинций и городов, когда Константин удалился? [161]

Какие Сильвестр вел войны? Какие воинственные народы он покорил? С чьей помощью он это осуществил? Мы не знаем ничего об этом, отвечаете вы. По-видимому, все это происходило в ночное время, и потому никто ничего не заметил.

Итак, Сильвестр обладал властью над всеми этими странами? Кто же лишил Сильвестра его владений? Ибо они не принадлежали ему постоянно, как не принадлежали они никому из его преемников, по крайней мере, вплоть до Григория Великого ⁷³ (впрочем, и он не имел их в своей власти). Человек, который не владеет каким-либо имуществом и который к тому же не может доказать, что оно было у него отнято, никогда, конечно, и не владел этим имуществом. Если же он утверждает, что владел им, то он просто безумец. Видишь, я доказываю даже, что ты безумец. Если это не так, то скажи, кто лишил лапу его владений? Сам ли Константин, или его сыновья, или Юлиан ⁷⁴, или какой-либо другой цезарь? Назови имя того человека, который изгнал папу из его владений, укажи время, скажи, откуда он был изгнан в первый раз, во второй и в следующие разы. Сопровождалось ли это мятежами и убийствами или нет? Все ли народы в равной мере принимали участие в заговоре против папы, или один какой-либо народ выступил первым? Неужели никто не пришел папе на помощь, неужели изменили даже те люди, которых Сильвестр или другой папа поставил во главе городов и провинций? Потерял ли папа все сразу в один день, или терял постепенно и по частям? Оказал ли сопротивление сам папа, оказали ли сопротивление его ставленники, или они отреклись от власти при первых же беспорядках? Хотелось бы также знать, как поступили победители с этими подонками человечества, с этими людьми, которых считали недостойными господствовать над империей? Не подвергли ли победители казни этих людей, дабы отомстить за прежнюю обиду, дабы закрепить за собой завоеванную власть, дабы выразить свое презрение к нашей вере, дабы дать пример для потомства? Неужели никто из побежденных не пытался бежать, неужели никто не скрывался, неужели никто не боялся? Удивительный случай! Римскую империю, созданную столькими трудами, столькими кровопролитиями, христианские священники и приобрели и потеряли так мирно, так спокойно, что не [162] было никаких кровопролитий, никаких войн, никаких раздоров. И, что особенно удивительно, совершенно неизвестно, кто все это осуществлял, в какое время, каким образом, как долго. Можно подумать, что Сильвестр царствовал в лесах среди деревьев, а не в Риме среди людей, что его изгнали зимние дожди и холода, а не люди.

Какой человек, если он хоть немного начитан, не знает, сколько царей было в Риме, сколько консулов, диктаторов, народных трубунов, цензоров и эдилов? ⁷⁵ От нас не ускользнул ни один из такого множества людей, живших в столь глубокой древности. Мы знаем также, сколько полководцев было у афинян, фиванцев и лакедемонян. Нам известны все битвы, которые они вели на суше и на море. Мы хорошо знакомы с тем, какие цари были у персов, мидян, халдеев, евреев и многих других народов; мы знаем, как каждый из них получил свое царство; нам известно, удержал ли он царство в своих руках, или потерял его. и, потеряв, вернул ли его себе обратно. А вот о том, как Римская, или, вернее, Сильвестрова, империя возникла, как она пала, когда все это произошло и кто участвовал в этих событиях—об этом неизвестно даже в самом Риме. Я спрашиваю вас, можете ли вы указать на каких-либо авторов, как на свидетелей этих событий. Вы отвечаете — нет, не можем. И вам не стыдно после этого утверждать, что Сильвестр чем-то владел, пусть даже скотами, а не людьми.

Вы не в состоянии ничего сказать в свою пользу, я же, со своей стороны, докажу, что Константин владел Римской империей вплоть до последнего дня своей жизни и что затем ею владели один за другим все остальные цезари. И я докажу это с такой очевидностью, что вы не сможете и рта раскрыть, чтобы привести какое-нибудь возражение. Ах, как сложно это доказать, сколько трудов придется мне затратить! Раскроем все латинские и греческие исторические сочинения, привлечем и остальных авторов, писавших об этих временах — “нигде мы не увидим никаких расхождений по этому вопросу. Достаточно будет привести одно свидетельство из тысячи подобных. Евтропий ⁷⁶, видевший Константина и трех сыновей Константина, оставленных своим отцом владыками мира, писал о Юлиане, сыне брата Константина, так: [163] “Этот Юлиан, который был субдьяконом в Римской церкви, став императором, отступил от веры и вернулся к почитанию богов. Завладев верховной властью, он после тщательных приготовлений начал войну против парфян; в этом походе и я принимал участие” ⁷⁷. Евтропий не умолчал бы о том, что западная империя была принесена в дар. И если бы это произошло, он не мог бы несколько дальше писать о Иовиане ⁷⁸, преемнике Юлиана, так, как он писал: “Иовиан заключил с Сапором ⁷⁹ необходимый, но позорный мир, в результате которого границы были изменены и врагу была отдана некоторая часть Римской империи. Этого не случалось еще никогда раньше со времен основания Римской империи. Даже тогда, когда Понтий Телезин ⁸⁰ вынудил наши легионы пройти под ярмом в Кавдинском ущелье, когда римские войска прошли под ярмом в Испании близ Ну-манции и в Нумидии ⁸¹,— даже тогда границы римского государства не были урезаны!” ⁸²

Здесь я хочу обратиться к вам, римские папы, и к тем из вас, которые, пусть совсем недавно, но уже умерли, и к тебе, Евгений ⁸³, оставшийся в живых только благодаря милосердию Феликса ⁸⁴. На каком основании вы столь громогласно заявляете о Константиновом даре, на каком основании вы столь часто грозите местью королям и государствам за то, что они будто бы отняли у вас империю, на каком основании вы требуете выражения покорности от цезаря при его короновании и от некоторых других государей, как, например, от короля Неаполя и Сицилии? ⁸⁵ Ведь этого не требовал ни один из древних римских пап. Этого не требовал ни Дамаз у Феодосия ⁸⁶, ни Сириций у Аркадия ⁸⁷, ни Анастасий у Гонория ⁸⁸, ни Иоанн у Юстиниана ⁸⁹, этого не требовали и другие святейшие папы у других превосходнейших цезарей. Папы всегда признавали, что Рим и Италия со всеми теми провинциями, о которых я говорил, принадлежат цезарям. Кроме того (я не буду ничего говорить о памятниках и храмах города Рима), имеются золотые монеты Константина, уже ставшего христианином, и почти всех более поздних императоров с надписями не на греческом, а на латинском языке; много таких монет хранится и у меня. На этих монетах под изображением креста чаще всего начертаны слова: “Concordia orbis” (“Мировое согласие”). В каком множестве были бы [164] найдены монеты верховных первосвященников, если бы вы когда-либо правили Римом. Но мы не находим таких монет, ни золотых, ни серебряных; нет также никаких упоминаний о том, что кто-то видел подобные монеты. Между тем, в то время каждый правитель Рима должен был выпускать свою собственную монету; папские монеты могли ,бы, по крайней мере, иметь на себе изображение Спасителя или Петра.

Увы, сколь безмерно человеческое невежество! Вы не хотите понять, что если Константинов дар не выдумка, то цезарю (я имею в виду латинского цезаря) не остается ничего. Какой же это император, какой же царь римский? Ведь если его царством владеет другой, а сам он не имеет другого царства, то это означает, что он вообще ничего не имеет. И если так ясно, что Сильвестр не владел империей и, следовательно, Константин ему не передавал ее, то разве можно сомневаться в том, что Константин, как я уже говорил, не передавал и прав на владение? Или вы попытаетесь утверждать, что Константин передал права на владения, хотя по какой-то причине он и не передал самой империи? В этом случае он явно отдавал такое, что (как он и сам понимал) не имело никакой будущности; он отдавал то, что не мог отдавать; он отдавал нечто такое, что могло перейти к новому владельцу не иначе, как превратившись в ничто; он приносил такой дар, который приобрел бы какой-то смысл не раньше, чем через 500 лет, а то и вовсе никогда не приобрел бы его. Только безумец может сказать такую нелепость или поверить в нее.

Но не буду многоречивым. Пришло время нанести смертельную рану делу наших противников, и без того уже поколебленному и подорванному, и сокрушить его одним ударом. Почти во всех исторических сочинениях, заслуживающих этого названия, говорится о том, что Константин принял христианство вместе со своим отцом Констанцием, еще будучи мальчиком, задолго до понтификата Сильвестра. Об этом сообщает нам Евсевий, автор “Церковной истории” ⁹⁰, сочинения которого перевел на латинский язык, присоединив к ним две книги о своем времени, Руфин ⁹¹, который также был не из последних ученых, а оба они были почти современниками Константина. Прибавь к этому свидетельство самого римского понтифика, который был не только участником [165] этих событий, но играл в них ведущую роль, который был не только свидетелем, но главным действующим лицом, который повествует не о чужом деле, а о своем собственном. Я имею в виду папу Мельхиада ⁹² — непосредственного предшественника Сильвестра; он говорит следующее: “Церковь достигла того, что не только народы, но сами римские государи, владевшие всем миром, обратились к вере Христовой и к таинствам веры. Из них муж благочестивейший Константин был первым, который открыто перешел в истинную веру и дал разрешение своим подданным во всем мире не только становиться христианами, но также строить церкви; и для этой цели он постановил предоставить земельные участки. Наконец, этот же государь, о котором мы говорим, принес бесчисленные дары и начал сооружение храма, явившегося первой обителью блаженного Петра. Он даже покинул свой императорский дворец и предоставил его блаженному Петру и его преемникам”. Итак, Мельхиад не говорит ни о каких других дарах Константина, кроме как о Латеранском дворце и земельных владениях, о которых Григорий очень часто упоминает в своем “Списке” ⁹³. Кто же после этого может запретить нам поставить под сомнение подлинность Константинова дара, если дар был принесен еще до Сильвестра и состоял только в частных владениях?

Хотя все это ясно и очевидно, тем не менее следует обсудить вопрос о самой дарственной грамоте, на которую эти глупцы обычно ссылаются.

Прежде всего скажу следующее: не только тот человек, который хотел казаться Грацианом и который прибавил кое-что от себя к труду Грациана ⁹⁴, заслуживает обвинения, а именно обвинения в нечестности, следует также предъявить обвинение и тем людям, которые полагают, что дарственная грамота имеется у Грациана — их вина заключается в невежестве; ученые этого никогда не считали, и в самых старых списках декретов дарственной грамоты найти нельзя. Если бы даже Грациан в каком-либо месте и упоминал об этом деле, то отнюдь не там, где помещают дарственную грамоту эти люди, прерывающие самую нить повествования; скорее всего, он упомянул бы о грамоте там, где говорит о договоре Людовика ⁹⁵. Кроме того, в декретах имеется две тысячи мест, которые не позволяют нам отнестись с доверием к этому [166] месту; одно из них, содержащее слова Мельхиада, я привел выше. Некоторые говорят, что тот, который прибавил эту главу, назывался Палея, то ли потому, что так его действительно звали, то ли потому, что его добавление в сравнении с частями, принадлежащими самому Грациану, все равно, что мякина (ра1еа) в сравнении с зерном ⁹⁶. Как бы то ни было, совершенно немыслимо поверить, что собиратель декретов не знал того, что было прибавлено этим человеком, или же высоко это ценил и считал подлинным. Хорошо! Довольно! Мы победили! Во-первых, потому что Грациан вовсе не говорит того, что лживо приписывают ему эти люди, и даже больше, из бесчисленного множества мест можно понять, что он отрицает и отвергает это. Во-вторых, потому, что они ссылаются всего лишь на одного человека, безвестного и совершенно неавторитетного, да к тому же настолько глупого, что он присоединил к Грациану такое добавление, которое никак нельзя согласовать с остальными высказываниями этого писателя. Так вот на какого автора вы ссылаетесь! Значит, вы опираетесь на свидетельство лишь одного этого человека? Его жалкое писание вы противопоставляете тысяче доказательств, пытаясь утвердить свою правоту в таком деле! А я ожидал, что вы представите золотые печати, надписи на мраморе, тысячу авторов.

Но сам Палея (говорите вы) ссылается на автора, указывает источник этой истории и призывает в свидетели папу Геласия ⁹⁷ со многими епископами. Палея говорит: “В деяниях Сильвестра (относительно которых блаженный Геласий сообщает в „Собрании семидесяти епископов", что они читаются правоверными и что в соответствии со старинным обычаем этому подражают многие церкви) можно прочесть: Константин... и т. д.” ⁹⁸

Значительно раньше, где идет речь о книгах, которые следует читать, и о книгах, которые не следует читать, он также сказал: “Деяния блаженного Сильвестра — первосвященника, хотя нам и неизвестно имя того, кто их написал, читаются (как мы узнали) многими правоверными в Риме и в соответствии со старинным обычаем этому подражают церкви” ⁹⁹. Чудесное подтверждение, чудесное свидетельство, неопровержимое доказательство! Согласен с вами, что Геласий, говоря о “Собрании семидесяти епископов”, сказал это. Но разве он сказал, что [167] дарственную грамоту можно найти в “Деяниях блаженнейшего Сильвестра”? Он сказал только, что “Деяния Сильвестра” читаются, притом, в Риме, и что примеру Римской церкви следуют многие другие церкви — и я этого не отрицаю; я допускаю, я соглашаюсь, я даже готов засвидетельствовать это вместе с Геласием. Но какая вам польза от этого? Или вы стремитесь к тому, чтобы стало очевидным, что с помощью свидетелей вы хотели солгать? Неизвестно имя того, который включил это в Декреты, и только он один говорит это. Неизвестно имя человека, написавшего “Деяния Сильвестра”, и только он один, и притом ошибочно, приводится в качестве свидетеля. И вы, порядочные и разумные люди, считаете это вполне достаточным и убедительным доказательством в столь важном деле? Посмотрите только, сколь велико различие между моим и вашим способом рассуждения. Если бы даже дарственная грамота содержалась в “Деяниях Сильвестра”, я бы не счел ее подлинной, поскольку история эта — вовсе не история, а вымысел, да к тому же бесстыднейший, как я покажу позднее; ведь никакой другой сколько-нибудь достойный доверия автор не упоминает об этой дарственной грамоте. Даже Яков Во-рагинский ¹⁰⁰, который, как архиепископ, был весьма благосклонен к церковникам, в “Деяниях святых” обходит молчанием дар Константина, находя, что эта выдумка недостойна того, чтобы ее помещали среди “Деяний. Сильвестра”; тем самым он как бы подал свой голос против тех, которые вздумали бы вверять эту выдумку бумаге.

Но я хочу взяться за самого обманщика, эту уж воистину мякину (а отнюдь не пшеницу), и, схватив его за шиворот, приволочь на суд. Ну, что скажешь, мошенник? Отчего это мы не находим дарственную грамоту в “Деяниях Сильвестра”? Это, видно, редкая книга, ее трудно найти, она не имеется повсюду, она тщательно охраняется подобно тому, как некогда охранялись фасты понтификами ¹⁰¹ или Сибиллины книги — децимвирами! ¹⁰² Она написана на греческом языке или на сирийском, или на халдейском! Но Геласий свидетельствует, что ее читают многие правоверные; об этой книге упоминает Ворагин-ский; да и мы сами видели тысячи списков этой книги, написанных еще в старину; она читается вслух почти в каждой кафедральной церкви, когда приходит [168] Сильвестров день ¹⁰³. И, тем не менее, никто еще не говорил, что читал там ту выдумку, которую ты присочинил, никто не слышал о ней, никто и во сне не видел. Быть может, имеется какая-то другая история Сильвестра? Какая же это история? Я не знаю никакой другой, и, насколько я понимаю, ты не имеешь в виду никакой другой истории, кроме той, о которой Геласий сообщает нам, что она читается во многих церквах. Но в ней мы не находим твоей дарственной грамоты. А если этого нельзя найти в “Жизнеописании Сильвестра”, то на каком же основании ты заявил, что это можно там прочитать? Как ты осмелился шутить в столь важном деле и воспользоваться жадностью легковерных людей.

Как глуп я, однако, что больше осуждаю наглость обманщика, чем безумие тех, которые поверили ему. Если бы вам кто-нибудь сказал, что это записано где-то у греков, у евреев, у варваров, разве раньше, чем поверить этому, вы не потребовали бы, чтобы вам назвали автора, указали книгу, чтобы надежный переводчик истолковал вам указанный отрывок? Сейчас идет речь о вашем языке, об известнейшей книге, и вы или вовсе не подвергаете сомнению столь невероятный факт, или же оказываетесь столь легковерными, что считаете его записанным и истинным несмотря на то, что нигде не находите о нем упоминания. И, довольствуясь этой записью, вы приводите в движение моря и земли, и как будто правота ваша не вызывает сомнений, вы преследуете тех, кто не верит вам, ужасом войн и другими угрозами. Благой Иисус, какова сила, какова божественность истины, которая сама без больших усилий защищает себя от всех хитростей и обманов! Ведь не случайно же, когда у царя Дария зашел спор о том, что является самым сильным, и одни называли одно, другие — другое, пальма первенства была отдана истине! ¹⁰⁴

Так как я обращаюсь к священникам, а не к мирянам, то мне следует приводить не мирские, а церковные примеры. Иуда Маккавей ¹⁰⁵, отправив послов в Рим и добившись от сената заключения договора и дружеского союза, позаботился о том, чтобы слова договора были начертаны на меди и принесены в Иерусалим. Я уже не говорю о каменных скрижалях десяти заповедей, которые бог даровал Моисею ¹¹⁶. А этот столь щедрый и столь неслыханный дар Константина не может быть подтвержден [169] никакими документами, ни на золоте, ни на серебре, ни на меди, ни на мраморе; даже книгами он не подтверждается, а только, если верить этому человеку, бумагой или пергаментом. Иувал, изобретатель музыки (как сказано у Иосифа) ¹⁰⁷, знавший старинное предание о том, что род людской будет истреблен (один раз — водой, другой раз — огнем), начертал свое учение на двух колоннах (кирпичной — против огня, и каменной — против воды). Иосиф пишет, что обе колонны сохранились до его времени. Иувал сделал это с той целью, чтобы память о благодеянии, которое он оказал людям, сохранилась навсегда. У римлян, когда они были еще грубыми крестьянами, когда письменность их была еще слаборазвитой и редкой, законы двенадцати таблиц были все же записаны на медных плитах, и впоследствии, несмотря на то, что город был взят и сожжен галлами, эти плиты были найдены невредимыми ¹⁰⁸. Так заботливая предусмотрительность побеждает две вещи, самые опасные в делах человеческих — течение времени и жестокость судьбы.

А Константин приносит в дар целый мир и отмечает это только чернилами на бумаге. Как можно в это поверить? Ведь сам создатель этой побасенки, кто бы он ни был, влагает в уста Константина слова, из которых следует, будто Константин опасался появления людей, способных в своей нечестивой алчности посягнуть на этот дар. Ты боишься этого, Константин, и ты не заботишься о том, чтобы те люди, которые отнимут Рим у Сильвестра, не похитили также и дарственной грамоты?

Почему же сам Сильвестр ничего не делает для себя? Неужели он так беззаботен и небрежен в столь важном деле? Он нисколько не заботится ни о себе, ни о своей церкви, ни о потомках? Так вот кому ты передаешь управление над Римской империей! Посмотри-ка, ведь он погружен в дремоту и совершенно равнодушен к столь великому делу, которое таит в себе либо огромную выгоду, либо грозную опасность! А если эта бумажка будет утеряна, то спустя некоторое время он уже не сумеет доказать, что “привилегия” была ему дарована.

“Страницей привилегии” именует это безумный человек. Так ты называешь привилегией.(я буду нападать на него так, как будто он стоит передо мною) принесение в дар всего мира; и ты заявляешь, что все это написано [170] на странице; ты утверждаешь, что Константин прибег к такому обороту речи? Если заглавие столь нелепо, то что уже скажем мы обо всем остальном?

“Император Константин на четвертый день после своего крещения даровал привилегию первосвященнику Римской церкви, состоящую в том, чтобы во всем римском мире священники признавали его своим главою так же, как судьи признают своим главою царя”. Это имеется в самой “Истории Сильвестра” ¹⁰⁹ ; и это не оставляет никаких сомнений на тот счет, откуда документ получил название “привилегии”. Но по обычаю всех тех, которые измышляют ложь, он начинает с истинного, чтобы вызвать доверие к своим последующим утверждениям, которые представляют собой чистейший вымысел, так Синон говорит у Вергилия:

Всю тебе правду, о царь, о былом я намерен поведать:
Родина мне Арголида — это скрывать я не буду ¹¹⁰.

Так он начал, а затем прибавил ложь. Точно так же поступает здесь наш Синон; начав с правды, он затем говорит:

“В этой дарственной грамоте среди прочего можно прочесть: „Мы вместе со всеми нашими сатрапами и со всем сенатом, а также с оптиматами ¹¹¹ и со всем народом, подчиненным власти Римской церкви, решили следующее. Поскольку блаженный Петр поставлен намест-ником бога на земле, то пусть понтифики вместо самого главы апостолов получат от нас и от нашей империи уступленной верховную власть еще большую, чем та, которую имеет милость нашей земной императорской светлости"”.

О негодяй, о злодей! Та же самая история, на которую ты ссылаешься, сообщает нам, что в течение долгого времени ни один человек из сенаторского сословия не хотел принять христианство и что Константин за плату склонял бедняков к крещению ¹¹². А ты говоришь, что сразу же, в первые дни, сенат, оптиматы, сатрапы, как будто они были христианами, вместе с цезарем вынесли постановление об оказании почестей Римской церкви! Что уж сказать насчет того, что ты вмешал в это дело сатрапов? Вот олух, вот пень! Разве так говорят цезари? Разве так обычно составляются римские постановления? [171]

Кто слышал, чтобы когда-нибудь сатрапы упоминались в собраниях римлян? Насколько я помню, я никогда не сталкивался при чтении книг с тем, чтобы какой-нибудь римлянин или даже какой-либо житель римских провинций был назван сатрапом. А этот человек говорит об императорских сатрапах и ставит их выше сената, тогда как все почести, даже те, которые оказываются государю, утверждаются только сенатом или же сенатом и народом римским. Поэтому-то мы и видим на старинных каменных плитах, на медных таблицах и на монетах две буквы: S. C. то есть “Senatus consulto” (по постановлению сената), или четыре буквы: S. P. Q. R., то есть “Senatus populusgue Romanus” (Сенат и народ римский). Когда Понтий Пилат (как сообщает нам Тертуллиан) написал о чудесных деяниях Христа Тиберию Цезарю, а не сенату, сенат вознегодовал по этому поводу, поскольку местные начальники о значительных событиях обычно писали сенату ¹¹³. Считая оскорбленным свое достоинство и молчаливо негодуя, сенаторы воспротивились Тиберию, предложившему почитать Иисуса, как бога. И сила и значение сената были таковы, что Иисус не получил божеских почестей.

Что уж сказать о том, что ты упоминаешь об оптиматах? Под “оптиматами” мы понимаем либо знатнейших людей в государстве (но почему тогда говорится только об оптиматах, а об остальных сановниках нет никаких упоминаний?), либо тех людей, которые не являются популярами, домогающимися благосклонности народа, а выступают в качестве приверженцев и защитников “лучших” людей, “добропорядочных” слоев, как Цицерон объясняет нам в одной из своих речей ¹¹⁴. Поэтому-то мы говорим, что Цезарь до падения республики был популяром ¹¹⁵, а Катон был из оптиматов. Различие между ними раскрыл нам Саллюстий ¹¹⁶. Нет, однако, никаких сведений о том, чтобы эти оптиматы привлекались к совещанию [с императором] в большей мере, чем популяры или другие порядочные люди.

Но разве можно удивляться тому, что оптиматы привлекаются к этому совещанию, где весь народ (если верить этому человеку) выносил решение вместе с сенатом и цезарем, притом народ “подчиненный Римской церкви”? Что это за народ? Неужели римский? Почему же тогда не сказать лучше “римский народ” вместо того, [172] чтобы говорить “подчиненный народ”? Что это за небывалое оскорбление квиритов, о которых прекраснейший поэт сказал когда-то:

Римлянин, помни, что властно народами править ты призван ¹¹⁷.

И народ, который правит другими народами, ты называешь народом подчиненным — что за неслыханное дело! Римский государь (как пишет во многих письмах Григорий) ¹¹⁸ тем отличается от всех прочих государей, что только он один является государем свободного народа. Впрочем, пусть будет по-твоему. Но разве другие народы не подчиняются? Или ты имеешь в виду также и другие народы? Но как могло случиться, чтобы в течение трех дней все народы, подчиненные власти Римской церкви, выразили свое согласие с этим постановлением? Неужели, однако, в решении вопроса принимали участие всякие подонки? Неужели Константин назвал бы народ подчиненным еще до того, как подчинил его римскому папе? Как же это объяснить: о тех людях, которых называют подчиненными, говорится, что они играли главную роль при вынесении постановления? Как же это объяснить: об этих людях говорится, будто они решили стать подчиненными и постановили, чтобы тот, кому они подчиняются, имел их своими подданными? Каким другим делом занят ты, несчастный, кроме одного: ты всячески стремишься показать, что у тебя есть желание соврать, но нет способностей к этому?

“Мы выбирали себе самого главу апостолов или его наместников, чтобы были они надежными защитниками перед богом. И подобно тому, как возвеличена наша земная императорская власть, мы решили почтительно возвеличить его святую Римскую церковь и выше, чем нашу империю и земной трон, славно вознести святейший престол блаженного Петра, даруя ему силу и славу и достоинство, а. также блеск и почет императорский”.

Вернись к жизни хоть ненадолго, Фирмиан Лактанций, и останови этого осла, издающего такой дикий и оглушительный рев ¹¹⁹. Он так наслаждается шумом напыщенных слов, что дважды повторяет одно и то же и вновь вплетает то, что прежде уже сказал. Разве так говорили в твой век писцы цезарей или хотя бы их [173] конюхи? Константин выбрал себе их не защитниками, а “чтобы были защитниками”. Он вставил это “чтобы были”, полагая, что таким образом фраза станет более ритмичной. Основательная причина! Говорить по-варварски, чтобы речь была более изящной, если только может быть какое-нибудь изящество в такой мерзости! “Выбирая главу апостолов или его наместников”,— значит, ты не выбираешь Петра вместе с его наместниками, ты выбираешь либо одного Петра без наместников, либо наместников без Петра. Римских пап он называет наместниками Петра, как будто Петр жив или как будто остальные папы по своему сану ниже Петра. А разве это не варварское выражение: “от нас и от нашей империи”? Как будто империя может иметь намерение и возможность что-либо уступать? Он не был удовлетворен тем, что сказал “пусть получат” — он добавил еще “уступленной”, тогда как было достаточно употребить одно из этих выражений. А это — “надежными защитниками” — нечего сказать, весьма изящно! Он хочет, чтобы они были надежными, то есть, чтобы их нельзя было подкупить деньгами или напугать угрозами. А это — “земная императорская власть” — два прилагательных без союза! А это — “почтительно возвеличить” — или это — “милость нашей императорской светлости”. Когда речь идет о власти над империей, употреблять выражение “светлость” и “милость” вместо выражений “величие” и “великолепие”— вот это уж действительно напоминает красноречие Лактанция. И во всем — какая напыщенность, какая спесь, как, например, в этой фразе: “славно вознести” с помощью “славы и власти, и достоинства, и блеска, и почета императорского”! Это, по-видимому, заимствовано из апокалипсиса, где говорится: “Достоин агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость, и крепость, и честь, и славу, и благословение” ¹²⁰. Очень часто (как я покажу дальше) Константину приписывается, что он присваивает себе звания, подобающие только богу, и что он стремится подражать языку священного писания, которого он никогда не читал.

“И решая, мы санкционируем, чтобы ему принадлежало верховенство как над четырьмя престолами: Александрийским, Антиохийским, Иерусалимским, Константинопольским, так и над всеми церквами бога во всем круге земель. Папа, который когда-либо будет стоять во главе [174] святой Римской церкви, пусть стоит выше всех священников и пусть будет главою всем священникам всего мира, и пусть его решением определяется все то, что относится к почитанию бога и к заботе о вере христиан или их твердости”.

Я уже не буду говорить здесь о варварских оборотах речи. Он сказал “главою священникам” вместо того, чтобы сказать “главою священников”. В одной и той же фразе он употребил “будет стоять” и “пусть стоит”. После того, как он сказал “во всем круге земель”, он добавляет “всего мира”, как будто хочет включить сюда что-то еще, быть может, небо, которое ведь тоже является частью мира; и он говорит так, несмотря на то, что большая часть мира не находилась под властью Рима. Он отделил заботу о “вере христиан” от заботы об “их твердости”, как будто это не одно и то же. Он смешал “решать” и “санкционировать”. У него получается, что Константин выносит решение только теперь, будто прежде он не совещался с другими, и одновременно санкционирует это решение, Слоено речь идет о наложении наказания, да к тому же санкционирует его вместе с народом.

Какой христианин мог бы это выдержать? Какой христианин не осудил бы сурово такого папу, который терпит гнусный вымысел, охотно слушает и сам провозглашает, что римский престол, принявший свое старшинство от Христа (как объявил об этом, по свидетельству Грациана и многих греческих авторов, восьмой собор) ¹²¹, получен будто бы от Константина, едва ставшего христианином, словно от Христа? И это мог бы сказать скромнейший государь, и это пожелал бы выслушать благочестивейший первосвященник? Да будет столь тяжкий грех им неведом!

Что уж сказать о другой, еще более дикой, нелепости? Разве это совместимо со здравым смыслом — говорить о Константинополе как об одном из патриарших престолов в то время, когда он не был еще ни патриаршим, ни престолом, когда он не был еще христианским городом, когда он не был еще так назван, когда он не был еще основан и не был даже намечен к основанию? Ведь “привилегия” была дарована на третий день после того, как Константин стал христианином, и тогда еще был Византий, а не Константинополь. Да ведь этот [175] глупец и сам говорит о том же; пусть меня назовут лгуном, если это не так. Недалеко от конца “привилегии” он пишет: “Поэтому мы сочли уместным перенести нашу империю и царскую власть к восточным областям и в наилучшем месте Византийской провинции построить город нашего имени и там основать нашу империю”.

Если он хотел перенести империю в другое место, значит, он еще не перенес. Если он хотел там основать империю, значит, он еще не основал. Если он хотел построить город, значит, он еще не построил. Итак, Константин не мог бы говорить о патриаршем престоле, об одном из четырех престолов, о христианском городе, о городе, называемом Константинополем, о городе основанном; ведь если верить истории, на которую Палея ссылается, Константин даже не помышлял тогда об основании этого города. А это чудовище, Палея ли он, или кто-то другой, кому Палея следует, не замечает того, что вступает в противоречие с этой историей. Ведь в ней говорится, что Константин не по собственному почину, а по велению бога, полученному им во сне, не в Риме, а в Византии, не через несколько дней после крещения, а через несколько лет принял решение основать город и дать ему имя, которое было ему указано в его сновидении. Кому не ясно, что тот, кто сочинил “привилегию”, жил во времена гораздо более поздние, чем Константин, что этот человек, желая приукрасить свою выдумку, часто забывал о том, о чем говорил прежде, а именно о том, что все это произошло в Риме на третий день после крещения Константина? Вот уж к кому можно с полным правом отнести эту истершуюся от времени пословицу: “Лжецы должны иметь хорошую память” ¹²².

Почему он говорит о провинции Византии, тогда как то был город, называвшийся Византий? Место отнюдь не столь просторное, чтобы на нем был основан такой большой город: ведь старый Византий заключен внутри стен Константинополя! А этот человек говорит, что в его лучшем месте должен был быть основан новый город! Почему это он помещает Фракию, в которой находился Византий, на востоке, тогда как эта страна расположена на севере! Что же Константин, видно, “не знал того места, которое он выбрал, чтобы на нем основать город; он не знал, под каким небом оно находится, город это или провинция, какое пространство оно занимает. [176]

“Церквам блаженных апостолов Петра и Павла, дабы светильники их всегда были наполнены, мы передали земли владений и одарили их различными вещами. И нашим императорским священным повелением мы отдали им в нашей щедрости владения как на востоке, так и на западе, а также на севере и на юге, а именно в Иудее, в Греции, в Азии, во Фракии, в Африке, в Италии и на различных островах. Мы передали эти владения с тем условием, чтобы все они находились под управлением блаженнейшего отца нашего Сильвестра, верховного первосвященника, и его преемников”.

О негодяй! Разве были в Риме церкви, то есть храмы, посвященные Петру и Павлу? Кто их построил? Кто осмелился бы их построить в те времена, когда (как сообщает нам история) для христиан нигде не было приюта, кроме как в тайниках и убежищах? И если бы даже были в Риме какие-нибудь храмы, посвященные этим апостолам, то они не были достойны того, чтобы в них зажигались такие светильники. Это были молельни, а ,не храмы, небольшие святилища, а не соборы, молитвенные собрания в частных домах, а не церкви, предназначенные для общественного богослужения. Так что незачем было заботиться о светильниках в храмах раньше, чем о самих храмах. Подумай над тем, что ты только говоришь? У тебя Константин называет Петра и Павла блаженными, Сильвестра, еще здравствующего,— блаженнейшим, а свой приказ Константин, который еще недавно был язычником, называет священным. Неужели “непрерывное наполнение светильников” требует таких даров, что для этого надо обобрать весь мир? И что это за земли, в особенности “земли владений”? Мы обычно говорим “земельные владения”, а не “земли владений”. Ты даешь земли и не объясняешь, какие это земли. Ты подарил различные вещи, но когда это произошло и какие это вещи, ты не говоришь. Ты хочешь, чтобы Сильвестр руководил странами света, но ты не объясняешь, о каком руководстве идет речь. Ты передал все это прежде? Почему же ты говоришь, что сегодня начал оказывать почести Римской церкви и сегодня даришь ей “привилегию”? Ты сегодня передаешь, сегодня одаряешь? Почему же ты говоришь “передали” и “одарили”? Что ты говоришь и о чем ты думаешь, чудовище? (Я обращаюсь так к [177] сочинителю этого вымысла, а не к превосходнейшему государю Константину).

Но с какой это стати я ищу у тебя какого-то благоразумия, какой-то образованности? Ведь у тебя нет ни способностей, ни знаний. Ты говоришь luminariorum вместо luminarium, ты говоришь “к восточным областям” вместо того, чтобы сказать “в восточные области”. Ну, а дальше? Где у тебя находятся четыре страны света? Что ты считаешь востоком? Не Фракию ли? Но, как я сказал, она расположена на севере. Или Иудею? Но она, скорее, обращена к югу, ибо она граничит с Египтом. Что ты считаешь западом? Уж не Италию ли? Но все это происходило в Италии; и какой же человек, живущий в Италии, будет называть ее западом? Мы говорим, что Испании находятся на западе, а Италия с одной стороны обращена больше к югу, а с другой — больше к северу, чем к западу. Что же ты называешь севером? Не Фракию ли? Но ты сам помещаешь ее на востоке. Или Азию? Но полностью принадлежит Азии только восток, севером же Азия владеет вместе с Европой. Что ты называешь югом? Конечно, Африку. Но почему же ты не указал на какую-нибудь провинцию особо? Разве и эфиопы были подвластны Римской империи? Во всяком случае, если мы делим мир на четыре части и перечисляем области этих частей, то мы не вправе говорить об Азии и Африке; о них можно говорить лишь в том случае, если мы делим мир на три части: Азию, Африку и Европу ¹²³. Или ты называешь Азией Азиатскую провинцию, а Африкой ту провинцию, которая расположена недалеко от гетулов, но тогда я не понимаю, почему ты особо выделяешь эти провинции. Разве так говорил бы Константин, описывая четыре страны света? Разве он назвал бы только эти области, умолчав обо всех прочих? Разве он начал бы с Иудеи? Ведь Иудея считается частью Сирии, да и вообще Иудеи уже больше не существовало после того, как Иерусалим был разрушен ¹²⁴, а иудеи изгнаны и почти уничтожены. Ведь едва ли кто-нибудь из иудеев оставался тогда на своей родине, которую населяли уже другие народы? Где, наконец, была Иудея? Ведь она уже больше не называлась Иудеей, и само это название, как мы видим сегодня, исчезло с лица земли? Подобно тому, как после изгнания хананеев страна перестала называться Ханааном, а получила название Иудеи от своих новых [178] обитателей, точно так же после изгнания иудеев и с появлением новых народов на ее территории страна перестала называться Иудеей.

Ты называешь Иудею, Фракию, острова; но ты не считаешь нужным упомянуть об Испаниях, Галлиях, о германцах; ты перечисляешь народы, говорящие на различных языках,— еврейском, греческом, варварском,— но ты не упомянул ни об одной из провинций, в которых говорят на латинском языке. Я понимаю, в чем дело: ты ничего не сказал об этих провинциях с той целью, чтобы позднее включить их в число даров. И неужели недостаточно было стольких провинций запада, чтобы доставить средства, необходимые для поддержания света в светильниках, неужели для этого нужна была еще дань со всего остального мира? Я уже умолчу о том, что ты говоришь об этом даре, как о проявлении щедрости: так, значит, причина здесь не в благодарности за излечение от проказы, как утверждают твои приверженцы. Ведь в этом случае следовало бы назвать наглецом того человека, который вознаграждение считает подарком.

“Блаженному Сильвестру, наместнику [Петра], мы отныне передаем наш императорский Латеранский дворец, затем диадему, то есть корону с нашей головы, и вместе с ней тиару (phrygium), а также наплечную повязку, то есть ленту (1огигл), которая обычно надевается вокруг шеи императора, мы передаем также хламиду пурпурную, тунику багряную и все императорские одеяния или же символы достоинства начальника императорских всадников. Мы дарственно отдаем ему императорские скипетры и вместе с этим все знаки и знамена, и различные украшения императорские, и всю пышность императорского величия, и всю славу власти нашей.

Комментарии

1 “Рассуждение” (“De falso credita et ementita Constantini Donatione Declamatio”) Лоренцо Баллы было написано в 1440 г. Старейшая, наиболее полная рукопись его, дошедшая до нас (Codex Vaticanus, 5314), датирована 7 декабря 1451 г. Первое полное издание “Рассуждения” было выпущено немецким гуманистом Ульрихом Гуттеном в 1518 г. и затем неоднократно переиздавалось. На основе Ватиканского кодекса и издания Гуттена было подготовлено X. Колеманом первое полное, вполне научное издание “Рассуждения”, с параллельным английским переводом — “The Treatise of Lorenzo Valla on the Donation of Constantine. Text and translation”. New Haven, 1922. Это издание, а также итальянский перевод, включенный в указанное выше издание Дж. Радетти (“Scritti filosofici e religiosi...” Firenze, 1953) использован при подготовке текста “Рассуждения” для настоящего сборника. В Приложениях публикуется полный текст “Дарственной грамоты Константина”.

2 Литературу о сочинениях Баллы см. в Предисловии наст, изд., стр. 28.

3 Имеется в виду римский папа.

4 Цитата из “Сатурналий” (7 диалогов, II, 4, 21) позднеримского философа и грамматика V в. Аврелия Макробия. В подлиннике — непереводимая игра слов: “Nolo scribere in eos qui possunt proscribere”; У Макробия: “поп enim est facile in eum scribere, qui potest proscribere”.

5 Псалтирь, CXXXVIII, 7.

6 Деяния апостолов, XXIII, 1 — 2.

7 Иеремия, XX, 1 — 2. Фазур в русском переводе — Пасхор.

8 От Матфея, XVIII, 15.

9 Первое послание к Тимофею, V, 20.

10 Послание к галатам, II, 14.

11 Валла спутал римского архиепископа Марцелла (307 — 309) с его предшественником Марцеллином (296 — 304) — последний, по апокрифическому рассказу, отступил от христианства во время преследований императора Диоклетиана. Об этом сообщает Августин в сочинении “О едином крещении” (XXVII) и “Против писания Петилиана” (И, ХСII, 202), и Джакопо да Вораджине (1230 — 1298) в “Золотой легенде” (LX, 58).

12 Целестин — Целестин I (422 — 432), римский епископ (папа), боролся против ереси Нестория и добился осуждения последнего на церковном соборе в Риме в 430 г. и в Ефесе в 431 г.

Несторий — патриарх константинопольский, сначала боровшийся против арианства, но затем обвиненный в еретических взглядах, состоявших в отрицании единства божественной и человеческой природы в Христе. Умер в 434 г. в изгнании, в Ирландии.

13 Имеются в виду претензии соборов первой половины XV в. стать выше папы.

14 Филиппики — гневные обличительные речи; первоначально — название политических речей древнегреческого оратора Демосфена (382 — 322 гг. до н. э.), направленных против Филиппа II Македонского. Также называл свои речи против Антония Цицерон.

15 Во время работы над “Рассуждением” Валла находился на службе у неаполитанского короля; естественно, что претензии папства подчинить себе это королевство встречали решительный отпор с его стороны.

16 Сильвестр — римский епископ (папа с 314 по 336 г.) при императоре Константине. Согласно преданию, усиленно распространявшемуся католической церковью, именно он убедил Константина принять христианство и получил за это “Константинов дар”.

17 Константин — римский император (274 — 337), у власти во всей империи с 323 г.; признал христианство государственной религией, перенес столицу в Константинополь.

18 Цезари — этот термин здесь употреблен не в юридическом значении, которое это слово имело при Диоклетиане и Константине, а в общем смысле, вместо “императоров”.

19 Имеется в виду так называемый Декрет Грациана — широко используемый католической церковью сборник (действительных и фальшивых) документов церковного права, который, между прочим, должен был обосновать первенство папской власти. Он был составлен в середине XII в. итальянским монахом и канонистом Грацианом.

20 “История Сильвестра” (“Деяния Сильвестра”, “Жизнеописание Сильвестра”, “Житие Сильвестра”) — апокрифическое жизнеописание Сильвестра, составленное значительно позже его жизни и сохранившееся во многих вариантах. См. С. В. Coleman. Constantine the Great and Christianity... N. Y., 1914; “Boninus Mombritius sanctuarium sive vitae sanctorum”. Parisiis, 1910, t. II.

21 Имеется, по-видимому, в виду в первую очередь неаполитанский король Альфонс Великодушный, по согласованию с которым, если не по прямому заказу которого, “Рассуждение” было написано.

22 Имеются в виду завоевательные походы Александра Македонского (ом. стр. 377, прим. 78).

23 Имеется в виду централизаторская политика домината, а так же в какой-то мере проблема самостоятельности городов-коммун Италии XV в.

24 Навуходоносор — царь Ниневии (667 — 647 гг. до н. э.); Кир — персидский царь (599 — 530 гг. до н. э.); Агасвер — легендарный персидский царь; возможно, под этим именем подразумевается историческое лицо — Ксеркс (519 — 465 гг. до н. э.).

25 Послание к римлянам, XIII.

26 Четвертая книга царств, V, 1 — 27.

27 В ряде вариантов “Истории Сильвестра” имеется эпизод, в котором Сильвестр укрощает громадного змея.

28 Даниил, XIV, 22 — 28.

29 Третья книга царств, XI, 26, 31.

30 Лары — боги, покровители домашнего очага v древних римлян.

31 Пенаты — в древнем Риме боги, покровители материального благосостояния дома, весьма близкие к ларам.

32 Вергилий. Энеида, I, 151 — 152.

33 Вей — город в римской Этрурии, расположенной не далеко от Рима.

34 Об этом см.: Тит Ливий. Об основании города, V, 24, 7 — 10.

35 Обычная клятва-присказка римлян.

36 Об этом сообщает Тит Ливий в сочинении “Об основании города”, V, 41, 7 — 10.

37 Тиберий, Гай, Клавдий, Гальба, Отон, Вителлий, Веспасиан — римские императоры, правившие после Августа в I в. н. э.

38 Император Константин был сыном императора Констанция Хлора (292 — 306) и наложницы Елены.

39 Квириты — одно из обычных в античности наименований римлян по племени, вошедшему в состав римского народа в период его формирования.

40 Лукреция — знатная римлянка, изнасилованная сыном Тарквиния Гордого (седьмой и последний из полулегендарных римских царей, 534 — 509 гг. до и. э.) — Секстом, что послужило поводом для врага Тарквиния, Луция Юиия Брута, выступить против тиранической власти царя, который был свергнут, после чего в Риме была провозглашена республика. Эти события глубоко интересовали гуманистов первой половины XV в., когда борьба монархической и республиканской форм правления в мелких итальянских государствах ставила весьма остро вопрос о преимуществе той или иной формы правления. Валла, во время написания “Рассуждения” находившийся на службе у неаполитанского короля, склонялся ,скорее, к первой.

41 Понтифик — один из верховных жрецов римского культа, членов особой коллегии, председателем которой был “верховный понтифик”. В католической практике этим термином, иногда сокращенным (“понтифик”), нередко именовались римские архиепископы — папы. В таком смысле термин этот употреблен и здесь.

42 Деяния апостолов, XX, 35.

43 От Матфея, X, 8.

44 Первое послание к коринфянам, IX, 15.

45 Послание к римлянам, XI, 13.

46 В рукописи греческое слово xX^pog пропущено. В настоящем издании восстановлено предположительно.

47 Иисус Навин, XIII, 14.

48 От Матфея, VI, 34.

49 От Матфея, X, 9 и XIX, 24.

50 От Иоанна, XII, 6 и XIII, 29.

51 Первое послание к Тимофею, VI, 7 — 11.

52 Деяния апостолов, VI, 1 — 2.

53 Второе послание к Тимофею, II, 4.

54 Левит, X, 1 — 2.

55 Числа, XX, 25 — 28 и XXV, 7 — 13.

56 Иеремия, XLVIII, 10.

57 От Иоанна, XXI, 15 — 17.

58 От Иоанна, XVIII. 36.

59 От Матфея, IV, 17.

60 От Матфея, XX, 25 — 28.

61 Первое послание к коринфянам, VI, 2 — 4. Цитируемый текст Валла использует для доказательства положения, противоположного библейскому; в последнем утверждается, что церковники должны быть судьями во всех делах как церковных, так и гражданских, Валла же пытается доказать, что церковники права суда по гражданским делам не имеют.

62 От Матфея, XVII. 25 — 26.

63 От Марка, XI, 17.

64 От Иоанна, XII, 47.

65 От Матфея, XXVI, 52.

66 Там же, XVI, 19.

67 Там же, XVI, 18.

68 Там же, IV, 9.

69 Там же, XI, 29 — 30.

70 Там же, XXII, 21.

71 В подлиннике две последние фразы звучат гораздо лаконичнее: “Ubi possessio? ubi in manu traditio!”, но по-русски буквальный перевод был бы непонятен.

72 Квириты — одно из традиционных наименований римских граждан, во время исполнения ими гражданских, но не военных обязанностей.

73 Григорий Великий — Григорий I, римский папа (590 — 604).

74 Юлиан — Флавий Клавдий Юлиан (332 — 363), сын брата Константина, римский император, известный под прозвищем Отступника; на престоле с 361 г. Сделал попытку восстановить язычество.

75 Различные государственные должности римского государства.

76 Евтропий — Флавий Евтропий, позднеримский историк (IV в. н. э.). Современник императора Константина.

77 Евтропий. Краткая история римлян, X, 16, 1. Цитировано неточно.

78 Иовиан — Флавий Клавдий Иовиан, провозглашенный императором после смерти Юлиана; он принужден был заключить позорный для Империи мир с персами, но вскоре умер, не успев короноваться.

79 Сапор — Сапор II, персидский царь (умер в 380 г.).

80 Понтий Телезин, или Понтий Херенний — вождь самнитов, победивший в 321 г. до н. э. римское войско под командой Постумия в так называемой II Самнитской войне и заставивший его пройти под ярмом, что считалось самым глубоким унижением.

81 Нуманция — город, центр самостоятельного небольшого государства в Испании. При завоевании последней римлянами оказала им особо упорное сопротивление и нанесла им поражение в 137 г. до н. э., но затем была завоевана ими в 133 г. Нумидия — римская провинция в Северной Африке (ныне — Алжир), во время пунических войн была союзницей Рима, но затем неоднократно выступала против него. Особенно ожесточенной была война Рима с нумидийским царем Югуртой, который в 110 г. до н. э. нанес римским войскам жестокое поражение.

82 Евтропий. Краткая история, X, 18, 1 — 2.

83 Евгений — папа Евгений IV (1431 — 1447)

84 Феликс — папа Феликс V, антипапа, соперник Евгения IV, в миру — герцог Амедей Савойский (1439 — 1449).

85 Имеется в виду Альфонс Арагонский.

86 Дамаз, или Дамасий — римский архиепископ (366 — 384), при знанный католической церковью святым. Феодосий — римский император (346 — 395), на престоле с 379 г.; при нем произошло разделение империи на Восточную и Западную (395).

87 Сириций — римский архиепископ (384 — 399), признанный католической церковью святым. Аркадий — император Восточной Империи после раздела Римской империи в 395 г.; правил до 408 г.

88 Анастасий — Анастасий I, римский архиепископ (399 — 401), святой католической церкви. Гонорий — император Западной Империи после раздела Римской империи в 395 г.; правил до 423 г.

89 Иоанн — Иоанн I, римский архиепископ (523 — 526). Юстиниан — восточноримский император (527 — 565), прозванный Юстинианом Великим.

90 Евсевий — епископ кесарийский (270 — после 330), автор многочисленных написанных на греческом языке исторических работ, среди которых наиболее известны “Церковная история” и “Жизнь императора Константина”. Валла ссылается на последнюю из них (I, 27 — 32), однако допускает неточность, так как в ней говорится о том, что Константин принял христианство после легендарного видения креста во сне в 312 г., а не с детства.

91 Руфин — Тиринниус Руфин (345 — 410), итальянский церковник и богослов. Перевел с греческого на латинский “Церковную историю” Евсевия, добавив к ней две книги своего сочинения.

92 Папа Мельхиад, или Мильтиаз (311 — 314) — римский архиепископ, предшественник Сильвестра. “Письмо папы Мельхиаза”, которое цитирует Валла, уже Николаем Кузанским в сочинении “De concordia catholica” (1435) было признано апокрифом, и все же Валла использует его, хотя, по всей видимости, сочинение Николая Кузанского знал, поскольку все “Рассуждение” в какой-то степени развивает кратко сформулированную Николаем Кузанским критику подлинности “Константинова дара”.

93 Григорий — папа Григорий Великий. “Список” (Register), VI, 59.

94 В “Декрет Грациана” (см. стр. 351, прим. 19) были сделаны более поздние вставки, в том числе и “Константинов дар”.

95 Людовик — Людовик Благочестивый, франкский король и император (814 — 840), сын и преемник Карла Великого. Текст договора см. в изд.: Friedberg. Corpus Juris Canonici. I, LXIII. Lipsiae, 1879 — 1881.

96 Это имя стоит перед рядом мест “Декрета Грациана”, прибавленных позже, в том числе и перед “Константиновым даром” (Friedberg. Указ. соч., I, XCVI, 13). См. наст, изд., Приложение, стр. 334.

97 Геласий — римский архиепископ (492 — 496).

98 См. текст “дара” в изд.: Friedberg. Указ. соч., I, XCVI, 13, а также см. наст. издание. Приложение, стр. 334. Очевидно, Л. Валла пользовался не тем текстом “Дарственной грамоты”, который дошел до нас, или же цитировал его не всегда точно, так как между публикуемым в настоящем сборнике текстом “дара” и цитатами из него Баллы имеются расхождения.

99 Там же, I, XV, 3.

100 Яков Ворагинский — Джакопо да Вораджине (1230 — 1298), итальянский доминиканец, автор широко распространенного в позднем средневековье сборника житий святых “Золотая легенда”.

101 Фасты — древнеримские анналы, велись и строго охранялись коллегией жрецов — понтификов и в первую очередь — великим понтификом.

102 Сибиллины книги — сборник священных предсказаний (оракулов) в Римской республике, к которым прибегали при решении важнейших для государства вопросов. Они находились под особым надзором десяти жрецов, которых Валла не вполне закономерно называет “децемвирами”.

103 Сильвестров день — 31 декабря.

104 Имеется в виду легенда о Дарий и трех юношах, телохранителях его, из Второй книги Ездры, III — IV.

105 Первая книга маккавейская, VIII, 19-22.

106 Исход, XXXI, 18.

107 Иосиф — Иосиф Флавий, иудейский историк и политический деятель (37 — 95). “Иудейские древности”, I, 2 (3), 2.

108 Об атом см.: Тит Ливий. Об основании города, III, 57 и VI, 1.

109 См. С. В. Coleman. Указ. соч., стр. 224; изд. Boninus Mombritius..., t. II, стр. 8.

110 Вергилий. Энеида, II, 77 — 78.

111 Сатрапы — управители провинциями в древнем персидском государстве. Оптиматы — представители римской знати. Валла подчеркивает несовместимость этих терминов с характером документа.

112 “История Сильвестра”. См. указ. изд.: Boninus Mombritius..., t. II, стр. 513, 46 — 47 и 51.

113 Тертуллиан — Тит Септимий Флоренс Тертуллиан (160 — 245), раннехристианский богослов. Сообщение о письме Понтия Пилата к императору Тиберию (14 — 37) апокрифично (Апология, V и XXI). Сообщение это содержится также в “Церковной истории” Евсевия, 11,2.

114 Цицерон. Речь за Секста Росция, XLV, 96.

115 Популяры — имеется в виду партия, заигрывавшая с народом — демагоги.

116 Саллюстий. Заговор Каталины, LIV.

117 Вергилий. Энеида, VI, 851 — 852.

118 Григорий Великий. Письма X, 51 и XIII, 31.

119 Фирмиан Лактанций — Лактанций из Фермо, христианский писатель III — IV вв. Воспитатель сына императора Константина. Он получил за красоту стиля своих многочисленных латинских сочинений прозвище “христианский Цицерон”. Валла взывает к нему, именно как к стилисту.

120 Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис), V, 12.

121 Восьмой собор, или второй Никейский собор состоялся в 787 г. Здесъ имеется в виду ““Декрет Грациана” (см. сто. 351, прим. 19), I, XX, 3.

122 Поговорка приведена у Квинтилиана в сочинении “Обучение оратора”, IV, 2. В оригинале она звучит так: “Mendacem memorem esse oportet”.

123 Еще во времена Баллы известные Западу части земли ограничивались тремя материками.

124 В результате восстания Иудеи и длительной Иудейской войны (66 — 70) столица и религиозный центр страны Иерусалим был взят и разрушен сыном императора Веспасиана Титом (сентябрь 70 г.)

Текст воспроизведен по изданию: Лоренцо Валла. Рассуждения о подложности так называемой дарственной грамоты Константина // Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии. М. АН СССР. 1963