УСАМА ИБН МУНКЫЗ

КНИГА НАЗИДАНИЯ

КИТАБ АЛЬ-И'ТИБАР

Однажды я вошел туда, произнес “Аллах велик” и начал молиться. Один франк ворвался ко мне, схватил меня, повернул лицом к востоку и крикнул: “Молись так!” К нему бросилось несколько человек храмовников и оттащили его от меня, и я снова вернулся к молитве. Однако этот самый франк ускользнул от храмовников я снова бросился на меня. Он повернул меня лицом к востоку и крикнул: “Так молись!” Храмовники опять вбежали в мечеть и оттащили франка. Они извинились передо мной и сказали: “Это чужестранец, он приехал на этих днях из франкских земель и никогда не видал, чтобы кто-нибудь молился иначе, [212] как на восток”. — “Хватит уже мне молиться”, — ответил я и вышел из мечети. Меня очень удивило выражение лица этого дьявола, его дрожь и то, что с ним сделалось, когда он увидел молящегося по направлению к югу ³²⁵.

Я видел, как один франк пришел к эмиру Му'ин ад-Дину ³²⁶, да помилует его Аллах, когда тот был в ас-Сахра ³²⁷, и сказал: “Хочешь ты видеть бога ребенком?” — “Да”, — сказал Муин ад-Дин. Франк пошел впереди нас и показал нам изображение Мариам, на коленях которой сидел маленький Мессия, да будет над ним мир. “Вот бог, когда он был ребенком”, — сказал франк. Да будет превознесен великий Аллах над тем, что говорят нечестивые, на великую высоту!

У франков нет никакого самолюбия и ревности. Бывает, что франк идет со своей женой по улице; его встречает другой человек, берет его жену за руку, отходит с ней в сторону и начинает разговаривать, а муж стоит в сторонке и ждет, пока она кончит разговор. Если же разговор затянется, муж оставляет ее с собеседником и уходит.

Я был свидетелем следующего случая.

Когда я приезжал в Набулус ³²⁸, я останавливался в доме одного человека по имени Му'изз, у которого жили все мусульмане. В этом доме были окна, выходящие на дорогу, а напротив, на другой стороне улицы, стоял дом одного франка, продававшего купцам вино. Он наливал вино в бутылку и кричал: “Такой-то купец открыл бочку такого-то вина, и кто хочет получить его, пусть придет в такое-то место, и я предоставлю ему такое вино, как в этой бутылке!” [213]

Однажды торговец вернулся домой и нашел в своей постели человека, который лежал рядом с его женой. “Почему ты около моей жены?” — спросил он у него. “Я был утомлен, — ответил незнакомец, — и зашел сюда отдохнуть”. — “Как ты оказался в моей постели?” — продолжал торговец. “Я увидел, что постель постлана, — ответил человек, — и лег на нее”. — “Но жена ведь лежит с тобой!” — воскликнул торговец. “Ведь постель принадлежит ей, — ответил человек, — разве я мог не пустить ее на ее собственную постель?” — “Клянусь истиной моей веры, — воскликнул франк, — если ты еще раз сделаешь это, мы с тобой поссоримся!” Так проявилось его недовольство и высшая степень ревности.

Еще пример.

У нас был один банщик из жителей аль-Маарры ³²⁹ по имени Салим, который служил в банях моего отца, да помилует его Аллах. Салим рассказал мне: “Я открыл в аль-Маарре баню, чтобы жить доходами от нее. Однажды в баню пришел франкский рыцарь, а они не одобряют тех, кто, находясь в бане, опоясывается покрывалом. Он протянул свою руку, сорвал мое покрывало с пояса, отбросил его и увидел меня без всего, а я недавно обрил себе волосы на лобке.

“Салим”, — крикнул мне франк. Я подошел к нему, и он положил руку мне на лобок. “Салим, вот хорошо! — воскликнул он. — Клянусь истиной моей веры, сделай со мной то же самое”. И он лег на спину, а у него на этом месте была точно вторая борода. Я обрил его, а он провел по этому месту рукой, погладил его и сказал мне: “О Салим, заклинаю тебя истиной твоей веры, сделай то же с аль-дамой”. А “аль-дама” значит на их языке госпожа, и он имел в виду свою жену.

“Скажи аль-даме, чтобы она пришла”, — крикнул он слуге, тот пошел и привел его жену. Она легла на спину, и рыцарь сказал: “Сделай с ней то же, что ты сделал со мной”. [214]

И я брил ей эти волосы, а муж сидел и смотрел на меня. Затем он поблагодарил меня и дал мне денег за мою услугу”.

Посмотрите на это великое противоречие: у них нет ревности, ни самолюбия, но они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия и боязни бесславия?

Вот случай, похожий на этот.

Однажды, будучи в городе Тире ³³⁰, я вошел в баню и сидел там в отдельной комнате. Один из моих слуг сказал мне: “С нами в бане есть женщина”. Когда я вышел в общее помещение и сел на каменную скамью, вдруг появилась та женщина, которая была в бане, и встала напротив меня. Она уже оделась и стояла вместе со своим отцом. Я не был уверен, что это женщина, и сказал одному из своих товарищей: “Ради Аллаха, посмотри, женщина ли это? Я хочу, чтобы ты осведомился о ней”. Он пошел, на моих глазах поднял подол ее платья я посмотрел. Тогда ее отец обернулся ко мне и сказал: “Это моя дочь. Мать у нее умерла, и ей некому вымыть голову. Я привел ее с собой в баню и вымыл ей голову сам”. — “Ты хорошо сделал, — сказал я. — За это будет тебе небесная награда”.

Еще удивительный случай врачевания у франков рассказал нам Кильям Дабур ³³¹, властитель Табарии ³³², который был предводителем франков. Случилось, что он провожал эмира Му'ин ад-Дина, да помилует его Аллах, из Акки ³³³ в Табарию, и я был с ними. По пути он рассказал нам следующее: “В нашей стране был один очень сильный рыцарь. Он заболел и был близок к смерти. Мы отправились к самому главному из наших священников и сказали ему: “Пойди с нами взглянуть на такого-то рыцаря”. Он сказал: “Хорошо”, [215] — и отправился с нами. Мы были уверены, что, когда он положит на больного руку, тот выздоровеет. Когда священник увидел его, он сказал: “Дайте мне воску”. Мы принесли ему немного, он смял его, сделал из него шарики такой толщины, как суставы пальцев, и сунул по шарику в ноздри рыцаря, и тот умер. “Он умер”, — сказали мы. “Да, — ответил священник. — Он мучался, и я заткнул ему нос, чтобы он умер и успокоился”.

“Брось это и поговори снова о Харяме!” ³³⁴

Обратимся от рассказа об их привычках к чему-нибудь другому. Я присутствовал в Табарии при одном из франкских праздников. Рыцари выехали из города, чтоб поиграть копьями. С ними вышли две дряхлые старухи, которых они поставили на конце площади, а на другом конце поместили кабана, которого связали и бросили на скалу. Рыцари заставили старух бежать наперегонки. С каждой из этих старух двигалось несколько всадников, которые их подгоняли. Старухи падали и подымались на каждом шагу, а рыцари хохотали. Наконец, одна из них обогнала другую и взяла этого кабана в награду.

Однажды в Набулусе я был свидетелем того, как привели двух франков для единоборства. Причина была та, что мусульманские разбойники захватили деревню около Набулуса. Франки заподозрили одного из крестьян и сказали: “Это он привел разбойников в деревню”. Крестьянин убежал; король ³³⁵ послал схватить его детей. Тогда он вернулся и сказал королю: “Будь ко мне справедлив и позволь мне сразиться с тем, кто сказал про меня, что я привел разбойников в деревню”. И король приказал владельцу разграбленной деревни: “Приведи кого-нибудь, кто сразится с ним”.

Тот отправился в свою деревню, где был один кузнец, и он взял его и сказал: “Ты будешь сражаться на [216] поединке”. Ограбленный хозяин старался уберечь своих крестьян, чтобы ни одного из них не убили, и хозяйство его не пропало бы.

Я видел того кузнеца: это был сильный юноша, но когда он шел, то часто останавливался, садился и просил чего-нибудь выпить. Другой же, который требовал поединка, был старик с твердой душой. Он произносил воинственные стихи и не думал о поединке. Виконт ³³⁶, правитель города, пришел на место битвы и дал каждому из сражавшихся палку и щит, а народ встал вокруг них, и они бросились друг на друга. Старик теснил кузнеца, а тот отступал, пока не оказывался прижатым к толпе. Потом старик возвращался в середину круга, и они бились до того яростно, что стали похожи на окровавленные столбы. Дело затянулось, и виконт торопил их и кричал: “Скорее!” Кузнецу помогло то, что он привык работать молотом. Старик устал, и кузнец ударил его. Старик упал спиной на свою палку, а кузнец стал над ним на колени, чтобы вырвать ему пальцами глаза, но не мог этого сделать, потому что у него из глаз текло много крови. Тогда он поднялся и так ударил его палкой по голове, что убил. На шею старика сейчас же набросили веревку, потащили его и повесили. Хозяин этого кузнеца подарил ему поместье, посадил сзади себя на седло, взял с собой и уехал. Вот пример законов и суда франков, да проклянет их Аллах!

Однажды я отправился с эмиром Му'ин ад-Дином, да помилует его Аллах, в Иерусалим. По пути мы остановились в Набулусе. Там к Муин ад-Дину пришел один слепой юноша-мусульманин, хорошо одетый. Он принес Му'ин ад-Дину плодов и попросил разрешения поступить к нему на службу в Дамаске. Му'ин ад-Дин позволил ему, а я расспросил об этом юноше, и мне рассказали, что его мать была выдана замуж за франка и убила своего мужа. Ее сын заманивал хитростью франкских паломников и убивал их с помощью матери. В конце концов его заподозрили в этом и применили к нему франкский способ суда. Они поставили [217] громадную бочку, наполнили ее водой и укрепили над ней деревянную перекладину. Затем подозреваемого схватили, привязали за плечи к этой перекладине и бросили в бочку. Если бы этот человек был невиновен, он погрузился бы в воду, и его подняли бы с помощью этой веревки, и он не умер бы в воде. Если же он согрешил в чем-нибудь, то он не мог бы погрузиться в воду.

Когда этого юношу бросили в воду, он старался нырнуть, но не мог, и они его осудили, да проклянет их Аллах, и выжгли ему глаза. Этот человек прибыл потом в Дамаск, и эмир Му'ин ад-Дин, да помилует его Аллах, снабдил его всем необходимым.

Эмир сказал одному из своих слуг: “Сведи этого человека к Бурхан ад-Дину аль-Балхи, да помилует его Аллах, и скажи ему, чтобы он приказал кому-нибудь научить его Корану и кой-чему из законов”.

Тогда слепец сказал Му'ин ад-Дину: “Победа и одоление! Я надеялся не на это”. — “На что же ты рассчитывал?” — спросил эмир. “Что ты дашь мне лошадь, мула и оружие, — ответил юноша, — и сделаешь меня всадником”. — “Я никогда не думал, что слепые могут стать всадниками”, — ответил эмир.

Многие франки обосновались в наших землях и подружились с мусульманами. Эти франки гораздо лучше тех, кто недавно приехал из франкских стран, но они исключение, по которому нельзя судить вообще.

Вот пример. Однажды я послал своего товарища в Антиохию по делу. Главарем там был Теодор ибн ас-Сафани, с которым у меня была большая дружба. Он пользовался в Антиохии сильным влиянием. Однажды он сказал моему товарищу: “Один из моих франкских друзей пригласил меня к себе, ты пойдешь со мной, чтобы посмотреть на их обычаи”.

“Я пошел с ним, — рассказывал мой товарищ, — и мы вошли в дом одного рыцаря. Это был один из старожилов, которые прибыли сюда во время первых походов франков ³³⁷. Его освободили от канцелярской и [218] военной службы, но у него были в Антиохии владения, доходами с которых он жил. Нам принесли прекрасно накрытый стол, чисто и хорошо приготовленные кушанья. Рыцарь увидел, что я воздерживаюсь от еды, и сказал мне: “Ешь, ублаготвори свою душу; я сам не ем ничего из франкских кушаний и держу египетских кухарок, я ем только то, что ими приготовлено, и в моем доме не бывает свиного мяса”. Я стал есть, но был осторожен, а потом мы ушли. Однажды я проходил по рынку, и ко мне привязалась какая-то франкская женщина. Она что-то бормотала на их языке, и я не понимал, что она говорит. Вокруг нас собралась толпа франков, и я убедился в своей гибели. Вдруг приблизился этот самый рыцарь. Он увидел меня, подошел ко мне и сказал, обращаясь к женщине: “Что у тебя с этим мусульманином?” — “Этот человек убил моего брата Урса!” — воскликнула она, а этот Урс был рыцарь в Апамее ³³⁸, которого убил кто-то из войска Хама. Рыцарь закричал на нее и сказал: “Этот человек бурджаси (т. е. купец), он не сражается и не принимает участия в бою”. Он прикрикнул на собравшихся, и те рассеялись; тогда рыцарь взял меня за руку и пошел со мной. Мое спасение от смерти было следствием того, что я у него поел”. [219]

ТРУСЛИВЫЕ ХРАБРЕЦЫ

Удивительная особенность человеческих сердец та, что человек погружается в пучины и идет навстречу величайшим опасностям, и его сердце не пугается, но этот же человек боится того, чего не боятся дети или женщины.

Я видел это у моего дяди Изз ад-Дина Абу-ль-Асакир-султана ³³⁹, да помилует его Аллах, который был одним из самых храбрых в своем роду. Он участвовал в знаменитых походах и прославился памятными ударами копья, но когда он видел мышь, то менялся в лице, им овладевала как бы дрожь, и он уходил с того места, где видел мышь.

Среди его слуг был один храбрый человек, знаменитый своей доблестью и бесстрашием, по имени Сандук. Он до того боялся змей, что точно сходил с ума. Мой отец, да помилует его Аллах, сказал ему, когда он стоял перед моим дядей: “О Сандук, ты человек хороший, известный своей доблестью, не стыдно ли тебе так пугаться змей?” — “О господин мой, — ответил он, — что ж тут удивительного? В Хомсе есть храбрый человек, герой из героев, который чуть не до смерти боится мышей”. Он имел в виду своего хозяина, и мой дядя, да помилует его Аллах, закричал на [220] него: “Пусть обезобразит тебя Аллах, ах ты такой-сякой!”

Я видел одного невольника моего отца, да помилует его Аллах, по имени Лулу; это был замечательно храбрый человек. Однажды ночью я выехал из Шейзара, взяв с собой много мулов и вьючных животных, чтобы привезти с гор лесу, который я там нарубил, чтобы сделать оросительную машину ³⁴⁰. Мы вышли из окрестностей Шейзара, думая, что рассвет уже близок, но прибыли в деревню Дубейс еще до наступления полуночи. “Сходите с коней, — сказал я товарищам, — мы не пойдем в горы ночью”. Когда мы спешились и расположились отдыхать, то вдруг услышали ржание лошади.

“Это франки!” — воскликнули мы и стали в темноте садиться на лошадей. Я говорил себе: “Я убью одного франка и захвачу его лошадь, а они заберут всех наших вьючных животных и людей, которые их вели”.

Я сказал Лулу и еще трем слугам: “Поезжайте вперед, разведайте, что это за ржание”. Они поскакали вперед и встретили всадников, которых было очень много. Лулу двинулся к всадникам и крикнул: “Говорите, а не то я вас всех перебью”, — а он отлично стрелял из лука. Встречные узнали его голос и сказали: “Ты хаджиб Лулу?” — “Да”, — ответил Лулу. Оказалось, что это войско Хама с эмиром Сейф ад-Дином Суваром ³⁴¹, да помилует его Аллах. Они возвращались после набега на франкские области.

Такова была храбрость Лулу перед такой толпой, а когда он видел у себя в доме змею, то бегом выбегал оттуда и говорил своей жене: “Возьмись уж ты за змею”. И жена его шла на змею и убивала ее. [221]

НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ

Всякого воина, будь он подобен льву, может погубить и обессилить ничтожное препятствие, как произошло со мной у Хомса; когда я вышел в бой, мою лошадь убили, и я получил пятьдесят ударов мечом. Это случилось во исполнение воли Аллаха и благодаря небрежности моего стремянного при укреплении поводьев лошади. Он привязал повод к кольцам, но не продел его через них, и когда я потянул за узду, желая уйти от врагов, узел поводьев развязался, и меня постигло то, что постигло.

Однажды мы услышали в Шейзаре крик глашатая с юга. Мы перепугались и надели доспехи, но кричавший оказался лжецом. Мой дядя и отец, да помилует их обоих Аллах, поехали вперед, а я остановился поодаль от них. Вдруг донесся крик с севера, со стороны франков. Я пустил свою лошадь вскачь по направлению к кричавшему и увидел, что люди идут вброд, сидя верхом друг на друге, и кричат: “Франки!”

Я тоже пошел вброд и сказал солдатам: “Не бойтесь, я впереди вас!” Затем я вскачь поднялся на Холм Карматов и вдруг увидел франкских всадников, приближавшихся в большом числе. [222] Из их рядов выступил всадник, одетый в кольчугу и шлем, и стал приближаться ко мне. Я двинулся на него, чтобы воспользоваться его удалением от товарищей. Всадник подъехал ко мне совсем близко, но, когда я двинул к нему свою лошадь, у меня лопнуло стремя. Я уже не мог избежать встречи с этим всадником и поднялся на седле без стремени. Когда мы съехались и нам оставалось только начать бой, всадник вдруг почтительно меня приветствовал. Оказалось, что это начальник Омар, дядя начальника Зейн ад-Дина Исмаила ибн Омара ибн Бахтиара ³⁴². Он участвовал в набеге войск Хама на Кафартаб, но франки напали на мусульман, и те обратились в бегство и вернулись в Шейзар, куда еще раньше их прибыл эмир Сувар, да помилует его Аллах.

Человеку военному приходится осматривать сбрую своей лошади, так как самая незначительная и мелкая вещь в ней может принести вред и погубить; но все это связано с тем, что пошлет воля Аллаха и его приговор.

Я участвовал в сражениях со львами и в стольких облавах, что мне их не перечесть, и убил такое количество львов, что никто не сравняется со мной в этом, но мне не было от них никакого вреда. Однажды я выехал на охоту с отцом, да помилует его Аллах; мы направились в горы, расположенные близ Шейзара, чтобы поохотиться там с соколами на куропаток. Отец вместе с нами и сокольничими стоял у подножья горы, чтобы отбирать дичь у соколов и наблюдать за кустами.

Вдруг на нас выскочила гиена. Она вошла в пещеру, где была скалистая нора, и залегла в ней. Я кликнул своего стремянного, которого звали Юсуф. Он снял платье, взял в руку нож и вошел в эту пещеру. Я стоял лицом к ней с копьем в руке, чтобы ударить гиену, когда она выйдет из норы. Вдруг слуга закричал: “Берегитесь, она выскочила к вам!” Я ударил копьем, но промахнулся, так как у гиены очень тонкое туловище. “У меня другая гиена!” — крикнул [223] слуга. Она пробежала по следам первой мимо меня. Я опять остановился у входа в пещеру. Вход был узок, и пещера возвышалась над землей на два человеческих роста. Я хотел посмотреть, что сделают наши товарищи, бывшие в долине, с гиенами, которые к ним спустились. Но тут на меня выскочила третья гиена, а я был занят тем, что смотрел на первых двух. Гиена опрокинула меня и сбросила с площадки у входа в долину под пещерой. Она едва не переломала мне кости, и, таким образом, я пострадал от гиены, хотя мне не принесли вреда даже львы. Да будет же слава вершителю судеб и первопричине всех причин!

Я видел у некоторых людей такую душевную слабость и робость, которую не предположил бы даже у женщин.

Однажды, например, я стоял у входа в дом моего отца, да помилует его Аллах. Я был еще мальчиком, и мне не исполнилось и десяти лет. Один из слуг моего отца по имени Мухаммед аль-Аджами ударил по лицу мальчика, прислуживавшего в доме. Тот бросился бежать от него и уцепился за мое платье. Мухаммед догнал мальчика и еще раз ударил его, когда он уцепился за мое платье. Тогда я ударил Мухаммеда тростью, бывшей у меня в руке, но Мухаммед оттолкнул меня от себя. Я выхватил из-за пазухи нож и ударил им Мухаммеда; нож попал ему в левый сосок, и он упал.

К нам подошел старый слуга моего отца, которого звали аль-Каид Асад. Он остановился над Мухаммедом и осмотрел его рану. Когда он пришел в себя, из его раны полилась кровь, пузырясь, как вода. Мухаммед пожелтел, задрожал и лишился сознания. Его снесли в его дом в таком положении, а он жил вместе с нами в крепости. Мухаммед не оправился от обморока до конца дня и тогда же умер от этой раны, и его похоронили.

Вот еще близкий к этому случай. Нас в Шейзаре посещал один житель Алеппо, человек достойный и образованный. Он играл в шахматы и за доской и вдали от нее. Его звали Абу-ль-Мураджжа Салим ибн Канит, да помилует его Аллах, и он жил у нас по [224] году, и больше, и меньше. Иногда ему случалось захворать, и врач прописывал ему кровопускание. Как только приходил цирюльник, Абу-ль-Мураджжа бледнел и начинал дрожать, а когда ему пускали кровь, он терял сознание и приходил в себя только после того, как ему перевязывали надрез. Потом он оправлялся. [225]

ТВЕРДОСТЬ ДУХА

Вот пример противоположного. Среди наших товарищей был один негр из племени Бену Кинана, которого звали Али ибн Фарадж. У него на ноге сделался нарыв, пальцы ноги загнили и стали разлагаться, и нога даже начала дурно пахнуть. Хирург сказал ему: “Твою ногу остается только отнять, иначе ты погибнешь”. Он взял пилу и стал пилить Али ногу. Али так слабел от потери крови, что терял сознание, а когда он приходил в себя, хирург снова пилил ему ногу, пока не отпилил ее до середины голени. Он залечил ногу, и она поправилась.

Этот Али, да помилует его Аллах, был одним из самых огромных и сильных людей. Он садился на седло с одним стременем, а с другой стороны был ремень, поддерживавший его колено, и он участвовал в сражениях и бился копьями с франками в таком положении. Я видел его, да помилует его Аллах, в это время, и ни один человек не мог им овладеть ни хитростью, ни силой.

Несмотря на свою силу и доблесть, он отличался веселым нравом. Однажды утром, находясь в нашей крепости аль-Джиср ³⁴³, где он жил вместе с Бену [226] Кидана, Али послал сказать нескольким знатным кинанитам: “Сегодня дождливый день, а у меня осталось немного вина и еды. Сделайте милость, приходите ко мне попить вместе”. Кинаниты собрались у него, а он сел в дверях своего дома и сказал: “Есть кто-нибудь среди вас, кто может выйти из двери, если я не захочу этого?” — он намекал на свою силу. “Клянемся Аллахом, нет”, — ответили ему. “Сегодня дождливый день, — продолжал Али, — а у меня в доме с утра нет ни муки, ни хлеба, ни вина. У всякого же из вас есть в доме то, в чем он нуждается на один день. Пошлите к себе домой и принесите свое кушанье и свое вино, а я предоставлю дом. Тогда мы сегодня проведем время вместе, выпьем и поговорим”. — “Как ты хорошо придумал, о Абу-ль-Хасан”, — сказали все собравшиеся. Они послали к себе домой, велели принести все, какие там были кушанья и напитки, и окончили день у Али, который пользовался у них почетом.

Да будет же слава тому, кто сотворил своих тварей в разных образах! Как далека твердость и душевная сила этого человека от робости и слабости души у тех людей! Нечто похожее рассказал мне один из кинанитов в крепости аль-Джиср. У одного из жителей крепости сделалась водянка. Он вскрыл себе живот, поправился и стал снова таким же здоровым, как был. “Я хотел бы посмотреть на него и расспросить его”, — сказал я. А тот, кто рассказал мне это, был кинанит по имени Ахмед ибн Ма'бад ибн Ахмед. Он привел мне того человека, и я расспросил его о его положении и о том, как он с собой поступил, и он ответил: “Я человек нищий и одинокий, мое туловище распухло от водянки и увеличилось до такой степени, что я уже не мог двигаться и почувствовал отвращение к жизни. Я взял бритву, ударил ею себя по животу выше пупка и вскрыл живот, и оттуда вышло две кастрюли или два котла воды. Вода продолжала выделяться из моего туловища, пока живот не опал. Тогда я зашил и залечил рану, она зажила, и моя болезнь миновала”.

Он показал мне место разреза у себя на животе, которое было шире, чем пядь. Без сомнения, этому [227] человеку на земле был дарован полный удел. Я ведь видел другого водяночного, которому врач вскрыл живот, и из него вышло столько же воды, сколько вышло из тела того, кто сам себя проколол, но только он умер от этого вскрытия. Поистине, судьба надежная крепость! [228]

ПОМОЩЬ АЛЛАХА

Победа на войне — от Аллаха, да будет он благословен и превознесен, а не от распоряжений и планов, не от количества людей и помощников. Когда мой дядя, да помилует его Аллах, посылал меня на бой с турками или франками, я говорил ему: “О господин мой, дай мне указания, как распоряжаться, когда я встречу врага”, но дядя отвечал мне: “О сынок, война сама распоряжается собой”, и он был прав.

Однажды он приказал мне взять с собой его детей и жену, “госпожу”, дочь Тадж ад-Даула Тутуша ³⁴⁴, и отряд войска и доставить их в крепость Масиас ³⁴⁵, которая принадлежала тогда ему. Из любви к ним дядя хотел избавить их от жары Шейзара. Я сел на коня, а отец и дядя, да помилует их обоих Аллах, проводили нас на некоторое расстояние и вернулись. С ними не было никого, кроме маленьких невольников, которые вели на поводу лошадей и несли оружие, а все войска были со мной.

Когда отец и дядя приблизились к городу, они услышали бой крепостного барабана. “В крепости [229] аль-Джиср что-то случилось”, — сказали они. Они погнали своих лошадей и поехали рысью к крепости. Между нами и франками, Да проклянет их Аллах, было перемирие, но они послали вперед человека, который показал им брод, чтобы переправиться к городку аль-Джиср. Городок находился на полуострове, и к нему нельзя было добраться иначе, как по сводчатому мосту, построенному из камня и извести. Франки не могли бы подойти к мосту, но этот лазутчик указал им брод, и они все выехали из Апамеи ³⁴⁶ и утром были у того места, которое он им указал. Они переправились через реку, овладели городом, разграбили его, захватили пленных и многих убили. Они послали часть добычи и пленных в Апамею и заняли наши дома. Каждый из франков укрепил на доме, чтобы отметить его, свой крест и воткнул перед домом знамя.

Когда мой отец и дядя, да помилует их обоих Аллах, приблизились к крепости, жители ее вознесли хвалу Аллаху и закричали. Аллах, да будет ему слава, наслал на франков страх и смятение. Они забыли, в каком месте переправились через реку, и бросились на лошадях в воду, одетые в кольчуги, но не там, где был брод, и очень многие из них потонули. Всадники, прыгая в реку, падали с седла и погружались в воду, а лошади выплывали на поверхность. Те из франков, которым удалось спастись, бросились в бегство, не заботясь один о другом. Они были в большом числе, а с отцом и дядей было десять маленьких невольников.

Мой дядя остался в крепости аль-Джиср, а отец вернулся в Шейзар. Я доставил детей моего дяди в Масиас и в тот же день поехал обратно. К вечеру я был уже в Шейзаре, и мне рассказали все, что случилось. Я явился к отцу, да помилует его Аллах, и спросил у него совета: должен ли я тотчас же отправиться к моему дяде в крепость аль-Джиср.

“Ты приедешь ночью, — сказал отец, — и они все будут спать. Лучше поезжай к ним с утра”. [230]

На другое утро я отправился в путь и прибыл к дяде. Мы выехали верхом к тому месту, где потонули франки. В реку спустились несколько пловцов и вытащили из воды много мертвых франкских рыцарей.

“О господин мой, — сказал я моему дяде, — не отрубить ли нам у них головы и не послать ли в Шейзар?” — “Сделай так”, — сказал дядя, и мы отрубили около двадцати голов; из них так текла кровь, как будто они только что были убиты, хотя уже прошли целый день и ночь; я думаю, что вода сохранила в них кровь. Наши люди захватили много всякого оружия, кольчуг, мечей, копий, шлемов и ножных панцирей.

Я видел одного из крестьян аль-Джисра, когда он пришел к моему дяде. Он держал руку под платьем, и дядя сказал ему в шутку: “Что ты мне предназначаешь из добычи?” — “Я приготовил тебе лошадь с полным снаряжением, — ответил крестьянин, — кольчугу, щит и меч”.

Он пошел и принес все это, и дядя взял снаряжение, а самую лошадь отдал крестьянину и спросил его: “Что с твоей рукой?” И крестьянин ответил: “О господин мой, я схватился с одним франком, но у меня не было ни доспехов, ни меча. Я опрокинул франка и так ударил его в лицо, покрытое стальным забралом, что ошеломил его. Тогда я взял его же меч и убил его им. Кожа у меня на пальцах полопалась, и рука так вспухла, что я не могу ею пользоваться”.

Он показал нам свою руку; она действительно была такова, как он говорил, и кости его пальцев обнажились.

В войске крепости аль-Джиср был курд, которого звали Абу-ль-Хабаш. У него была дочь по имени Раффуль, которую франки захватили в плен. Он не переставал вздыхать о ней и говорил каждому встречному: “Раффуль попала в плен”. Однажды утром мы выехали, направляясь к реке, и увидели на воде, у берега что-то черное. Мы сказали одному из слуг: “Поплыви, посмотри, что это там чернеет”. Слуга поплыл туда, и вдруг оказалось, что этот темный предмет — тело Раффуль, одетое в синее платье. Она бросилась в воду [231] с лошади франка, который захватил ее, и утонула, а ее платье зацепилось за куст ивы. После этого скорбь ее отца Абу-ль-Хабаша утихла.

Крик, который поднялся среди франков, их бегство и гибель — все это произошло по милости Аллаха, да будет он возвеличен и прославлен, а не из-за силы врагов или их войска. Да будет же благословен Аллах, властный над тем, чего хочет! [232]

ПОМОЩЬ СТРАХА

Иногда бывает полезно испугать врагов во время войны. Раз, например, атабек ³⁴⁷ прибыл вместе со мной в Сирию в пятьсот двадцать девятом году ³⁴⁸ и двинулся на Дамаск ³⁴⁹. Когда мы достигли аль-Кутайифы ³⁵⁰, Садах ад-Дин ³⁵¹, да помилует его Аллах, сказал мне: “Поезжай впереди нас к аль-Фустуке, оставайся на дороге, чтобы ни один из солдат не перебежал в Дамаск”. Я поехал вперед, но простоял недолго. Садах ад-Дин неожиданно нагнал меня с маленьким отрядом своих товарищей. Мы увидели в аль-Азра какой-то дым, и Садах ад-Дин послал одного всадника посмотреть, что это за дым. Оказалось, что это солдаты из войска Дамаска жгут солому; они бросились в бегство, а Салах ад-Дин принялся их преследовать. С нами было, может быть, тридцать всадников. Мы достигли аль-Кусейра, и вдруг оказалось, что там находится все войско Дамаска, перерезавшее дорогу к мосту. Мы находились у постоялого двора и спрятались за стенами. [233]

Пять-шесть наших всадников выходили из-за прикрытия, чтобы дамасское войско их заметило, а потом возвращались за стены; таким образом мы внушили им мысль, что у нас там устроена засада. Салах ад-Дин послал одного всадника к атабеку, чтобы известить его о нашем положении. Неожиданно мы увидели человек десять всадников, поспешно приближавшихся к нам. Сзади двигались войска, следуя друг за другом. Они подошли к нам, и оказалось, что это атабек, который шел впереди, а войско двигалось по его следам.

Атабек был недоволен Салах ад-Дином за то, что он сделал, и сказал ему: “Ты поспешил к дамасским воротам с тридцатью всадниками, чтобы тебя разбили, о Мухаммед”. Он стал упрекать его, но они говорили по-тюркски, и я не понимал их слов.

Когда первые ряды войска дошли до нас, я сказал Салах ад-Дину: “Если ты прикажешь, я возьму этих солдат, которые сейчас прибыли, переправлюсь к всадникам Дамаска, что стоят против нас, и выбью их”. — “Не так и не этак, — ответил Салах ад-Дин. — Кто дает мне такой совет, пока я на службе у атабека, тот не слыхал, как атабек только что со мной обошелся”. И если бы не милость великого Аллаха, соединенная с испугом франков и нашей хитростью, враги бы выбили нас.

Нечто подобное случилось со мной, когда я ехал с моим дядей ³⁵², да помилует его Аллах, из Шейзара в Кафартаб ³⁵³. С нами было много крестьян и бедняков, намеревавшихся пограбить посевы зерна и хлопка в Кафартабе. Эти люди рассеялись, обирая поля, а конница Кафартаба тем временем выехала и остановилась около города. Мы находились между ними и нашими людьми, рассеявшимися по пашням и посевам хлопка. Один из наших разведчиков вдруг подскакал к нам и крикнул: “Конница Апамеи идет сюда!” Мой дядя тогда сказал мне: “Ты станешь напротив конницы Кафартаба, а я отправлюсь с войсками навстречу коннице Апамеи”. [234]

Я остановился во главе десяти всадников среди оливковых деревьев и спрятался за ними. Трое-четверо из нас выходили, показывались франкам и вновь прятались за оливковые деревья, а франки воображали, что нас очень много. Они съезжались, кричали и гнали к нам своих лошадей, пока не подъезжали совсем близко, но мы не трогались с места. Тогда они возвращались назад, а мы продолжали действовать таким образом, пока не вернулся мой дядя.

Франки, шедшие из Апамеи, обратились в бегстве, и один из мусульман сказал моему дяде: “О господин мой, посмотри, что сделал этот (он имел в виду меня): он оставил тебя и не пошел с тобой навстречу коннице Апамеи”. — “Если бы он не стоял здесь с десятью всадниками против конницы и пехоты Кафартаба, — сказал дядя, — враги захватили бы всех этих людей”. На этот раз оказалось выгодней испугать франков и действовать против них хитростью, чем сражаться, так как нас было мало, а их очень много. [235]

ОПАСНОСТЬ ОТ ЧРЕЗМЕРНОЙ СМЕЛОСТИ

Нечто подобное случилось со мной в Дамаске ³⁵⁴. Однажды я был вместе с эмиром Му'ин ад-Дином, да помилует его Аллах, когда к нему подъехал какой-то всадник и сказал: “Разбойники захватили на перевале караван с хлопком”. — “Поезжай к ним”, — сказал мне Му'ин ад-Дин. “Воля твоя, — ответил я, — но лучше вели чаушам ³⁵⁵ двинуть с тобой бойцов”. — “Зачем нам бойцы?” — спросил Му'ин ад-Дин. “А что будет плохого, если они поедут?” — возразил я. “Нам не нужны бойцы”, — повторил Му'ин ад-Дин. Он, да помилует его Аллах, был одним из храбрейших героев, но бесстрашие в некоторых обстоятельствах оказывается чрезмерным и опасным.

Мы выехали с двумя десятками всадников. На рассвете Му'ин ад-Дин послал двух всадников в одну сторону, двух — в другую, двух — туда, двух — сюда, чтобы они осмотрели дороги, а мы двинулись вперед с небольшим отрядом. Подошло время вечерней молитвы, и дядя сказал одному моему слуге: “Эй, Сувиндж, поднимись на пригорок, определи, в какую сторону нам молиться”. Но не успели мы начать молитву, как [236] к нам подскакал слуга и крикнул: “Вон люди в долине, и на головах у них тюки хлопка!” Му'ин ад-Дин, да помилует его Аллах, крякнул: “Поезжайте!” — “Дай нам время надеть казакины, — возразил я. — Когда мы увидим разбойников, мы опрокинем их нашими лошадьми, побьем их копьями, и они не будут знать, много нас или мало”. — “Когда подъедем к ним, тогда и наденем доспехи”, — ответил Муин ад-Дин и поехал вперед, а мы двинулись к разбойникам. Мы догнали их в долине Хальбун ³⁵⁶. Это очень узкая долина, и расстояние между скалами иногда не превышает пяти локтей. Горы с обеих сторон очень обрывисты и круты, и дорога так узка, что всадники могут там проехать только один сзади другого.

Разбойников было около семидесяти человек, вооруженных луками и стрелами. Когда мы догнали разбойников, наши слуги с оружием были сзади нас и не могли к нам подъехать, а разбойники были частью в долине, частью на склонах горы; я же думал, что люди в долине — наши приятели, крестьяне из ближних деревень, которые погнались за разбойниками, а те, что на склонах горы, — разбойники. Я вытащил меч и ринулся на тех, кто был на горе, но моя лошадь, поднявшись на крутизну, едва не испустила дух. Когда я добрался до разбойников, лошадь остановилась, не будучи в состоянии двинуться. Один из разбойников наложил стрелу на лук, чтобы поразить меня, но я закричал и испугал его. Он удержал свою руку, и я стал снова спускаться с горы, не веря своему спасению от них. Эмир Му'ин ад-Дин поднялся на самую макушку горы, чтобы посмотреть, нет ли там крестьян, которых можно собрать для боя, и закричал мне с верхушки горы: “Не отходи от них, пока я не вернусь!”.

Потом он скрылся от нас, а я вернулся, к тем, которые были в долине. Я теперь уже знал, что это были разбойники, и бросился на них в одиночку, так как долина была узкая. Разбойники пустились бежать и побросали хлопок, который был с ними. Мы отняли [237] у них двух вьючных животных, также нагруженных хлопком. Они поднялись в пещеру на склонах горы, и мы их видели, но у нас не было к ним подступа.

Эмир Му'ин ад-Дин, да помилует его Аллах, возвратился к концу дня, не найдя людей, которых можно было бы собрать для боя, а если бы с нами было войско, мы бы снесли всем разбойникам головы и отняли бы все, что у них было.

В другой раз со мной тоже случилось нечто подобное; причиной этого было проявление божественной воли, а также малый опыт в войне.

Мы выступили с эмиром Кутб ад-Дином Хусрау ибн Талилем ³⁵⁷ из Хама, направляясь в Дамаск на службу к аль-Малику аль-Адилю Нур ад-Дину ³⁵⁸, да помилует его Аллах. Мы прибыли в Хомс, а когда эмир собрался ехать дальше по дороге в Баальбек, я сказал ему: “Я поеду вперед: осмотрю баальбекскую церковь, пока ты приедешь”. — “Сделай так”, — сказал он.

Я сел на коня и поехал. Когда я был в церкви, ко мне прибыл от него всадник и передал его слова: “Шайка разбойников напала на караван и захватила его. Садись на коня и выезжай мне навстречу к горе”.

Я поехал и присоединился к эмиру. Мы поднялись на гору и увидели разбойников под нами, в долине, окружавшей гору, на которой мы находились.

Один из приближенных Хусрау сказал ему: “Опустись к ним”. — “Не делай этого! — воскликнул я. — Мы будем кружить на горе, оставаясь над разбойниками, преградим им дорогу на запад и захватим их”. А разбойники были из земель франков. “Зачем нам вертеться на горе? — сказал другой. — Мы уже подошли к ним и почти захватили их”.

Мы спустились, но разбойники, увидев нас, поднялись на гору. Хусрау сказал мне: “Поднимись к ним”. Я силился подняться, но не мог. На горе было пять-шесть [238] наших всадников. Они сошли с коней и пошли пешком, ведя лошадей на поводу. А разбойники, которых было очень много, бросились на наших товарищей и двух из них убили. Они захватили их лошадей и еще одну лошадь, владелец которой спасся. Они спустились с другой стороны со своей добычей, а мы вернулись обратно. У нас убили двух всадников и отняли трех лошадей; кладь каравана тоже пропала. Вот пример безрассудства от малой опытности в войне. [239]

ХРАБРОСТЬ ОТ САМОЛЮБИЯ

А что касается безрассудства в смелости, то оно происходит не от презрения к жизни. Причина его лишь в том, что когда человек, известный своей храбростью и прославленный доблестью, вступает в сражение, то честолюбие заставляет его действовать соответственно своей славе, а все остальное становится неважным; однако душа его боится смерти и опасностей, и страх едва не берет над ним верх и едва не удерживает его от того, что он хочет сделать, пока человек не пересилит душу и не побудит ее к тому, что ей неприятно. Им овладевает из-за этого дрожь, и он меняется в лице, но когда он вступает в бой, то подавляет страх, и его волнение проходит.

Я присутствовал при осаде крепости ас-Саур ³⁵⁹ вместе с царем эмиров атабеком Зенги, да помилует его Аллах, о котором было уже кое-что упомянуто раньше. Эта крепость принадлежала эмиру Фахр ад-Дину Кара-Арслану ибн Дауду ибн Сукману ибн Ортуку ³⁶⁰, да помилует его Аллах, а гарнизон ее состоял [240] из лучников. Это происходило после того, как Зенги потерпел поражение под Амидом ³⁶¹.

Как только разбили палатки, атабек послал одного из своих людей, а тот крякнул под крепостью: “Лучники! Атабек говорит вам: “Клянусь милостью султана ³⁶², если хоть один из моих товарищей будет убит вашей стрелой, я велю отрубить вам руки!”

К крепости подвели стенобитные машины, и они разрушили одну сторону, и не были еще стены настолько сокрушены, чтобы двинуть туда пехотинцев, как один из бойцов атабека из жителей Алеппо по имени Ибн аль-Урейк поднялся к бреши. Он стал биться мечом с врагами, и те нанесли ему несколько ран и сбросили с башни в ров. Наши люди во множестве прошли через брешь и овладели крепостью. Уполномоченные атабека поднялись в крепость, и атабек взял ее ключи, которые послал к Хусам ад-Дину Тимурташу ибн Ильгази ³⁶³, передав ему эту крепость.

Случилось так, что стрела какого-то лучника попала в колено хорасанскому бойцу, пробила ему чашку над коленным суставом, и он умер. Как только атабек овладел крепостью, он потребовал к себе лучников, которых было девять человек, и они пришли, держа натянутые луки на своих плечах. Он велел отпилить им большие пальцы у самого основания, и руки у них расслабли и пропали, а Ибн аль-Урейк вылечился от своих ран после того, как был близок к смерти. Это был смелый человек, и он часто подвергал себя опасности.

Я уже видел нечто подобное. Однажды атабек расположился вокруг крепости аль-Бариа ³⁶⁴. Ее окружали скалы и камни, на которых нельзя было разбить палатки. Атабек тогда спустился в долину и приказал эмирам по очереди возглавлять войска. Однажды атабек [241] приехал к крепости, когда была очередь Абу Бекра ад-Дубейси. На этом эмире не было боевого снаряжения. Атабек остановился около эмира и сказал ему: “Ступай вперед сражаться с нами”. Эмир двинулся вместе со своими бойцами, которые были без доспехов, и против них вышла пехота из крепости. Один из воинов Абу Бекра по имени Мазьяд, который прежде не был известен своей доблестью в бою, выступил вперед. Он сражался с великим ожесточением, нанося врагам удары мечом, и рассеивал их отряды. Он получил несколько ран, и я видел его, когда его несли в лагерь при последнем издыхании. Затем он выздоровел, и Абу Бекр ад-Дубейси выдвинул его, богато одарил и назначил в свою свиту. [242]

ЖЕСТОКОСТЬ АЛЬ-ЯГЫСЬЯНИ

Атабек говаривал: “У меня есть трое молодцов; один из них боится великого Аллаха и не боится меня (он имел в виду Зейн ад-Дина Али Кучука ³⁶⁵, да помилует его Аллах); другой боятся меня и не боится великого Аллаха (он подразумевал Насир ад-Дина Сункара ³⁶⁶, да помилует его Аллах), а третий не боится ни Аллаха, ни меня”. Этот третий был Садах ад-Дин Мухаммед ибн Айюб аль-Ягысьяни ³⁶⁷, да помилует его Аллах.

Я видел со стороны Садах ад-Дина, да простит его Аллах, нечто такое, что подтверждало слова атабека. Однажды мы двинулись на Хомс ³⁶⁸; накануне ночью на землю пролился сильный дождь, так что лошади не могли двигаться, ибо дорога стала тяжелой от грязи. Пехотинцы сражались; Салах ад-Дин стоял на месте, и я был рядом с ним. Мы смотрели на бойцов, сражавшихся перед нами, и вдруг один из пехотинцев перебежал к пехотинцам Хомса и присоединился к ним на глазах Салах ад-Дина. [243]

Тогда Салах ад-Дин сказал одному из своих приближенных: “Подай сюда того человека, который стоял рядом с ним”, и тот пошел и привел его. Салах ад-Дин спросил этого бойца: “Кто это стоял рядом с тобой и убежал и вошел в Хомс?” — “Клянусь Аллахом, о господин мой, я не знаю его”, — ответил солдат. “Разрубите его пополам!” — воскликнул Салах ад-Дин, но я сказал ему: “Заключи этого человека в тюрьму и разузнай, кто был беглец. Если он его знал или был связан с ним родством, ты отрубишь ему голову, если же нет, ты посмотришь, как поступить с ним”.

Салах ад-Дин уже соглашался со мной, но один из слуг, бывших в свите, сказал: “Когда кто-нибудь бежит, берут того, кто с ним рядом, и отрубают ему голову или перерубают его пополам”.

Слова слуги разъярили Салах ад-Дина, и он крикнул: “Разрубите этого бойца пополам!”, и его скрутили, как это обычно делалось, и разрубили пополам. А у Салах ад-Дина не было другого порока, кроме упрямства и недостаточной боязни великого Аллаха.

Я был вместе с Салах ад-Дином в другой раз, когда мы вернулись со сражения под Багдадом ³⁶⁹. Атабек желал проявить твердость и силу и приказал Салах ад-Дину отправиться со своим отрядом против эмира Кипчака ³⁷⁰. Мы шли из Мосула шесть дней и испытали крайние лишения. Наконец мы добрались до места, где был эмир, и оказалось, что он точно повис в горах Кухистана ³⁷¹. Мы расположились около крепости, называвшейся Масурра, и разбили свой лагерь при восходе солнца. Из крепости показалась какая-то женщина, которая сказала нам: “Есть у вас материя?” — “Время ли теперь покупать и продавать?” — ответили мы. “Нам нужна материя, — ответила она, — чтобы сделать вам саваны, потому что вы все умрете через пять дней”. Она хотела этим сказать, что Кухистан — нездоровое место. [244]

Разбив лагерь, Салах ад-Дин распорядился приготовиться и начать с утра штурм крепости. Он приказал землекопам проникнуть под одну из башен крепости, а крепость была вся построена из необожженного кирпича, и ее гарнизон состоял из крестьян. Мы бросились на приступ и поднялись к пролому, а хорасанцы сделали подкоп под одну из башен, и она упала. На ней было два человека: один из них умер, а другого захватили наши товарищи и привели к Салах ад-Дину. “Разрубите его пополам”, — приказал тот. “О господин мой, — сказал я ему, — теперь месяц рамадан ³⁷², а это мусульманин: не будем же отягчать свои души его убийством”.

Но Салах ад-Дин воскликнул: “Разрубите его пополам, чтобы они сдали крепость!” — “О господин мой, — возразил я, — ты сию минуту овладеешь крепостью”, — но Салах ад-Дин повторял: “Разрубите его пополам”, — и уперся на этом. Пленного разрубили, а мы взяли крепость почти сейчас же после этого.

Салах ад-Дин направился к воротам крепости, желая спуститься оттуда; с ним было множество победоносного войска. Он оставил нескольких своих приближенных сторожить крепость, а сам удалился и сидел в своей палатке до тех пор, пока не разошлись бойцы, бывшие с ним.

Затем он сел на лошадь и сказал мне: “Садись на коня”. Мы сели на коней и поднялись в крепость. Салах ад-Дин сел и призвал к себе дозорного, который наблюдал за крепостью и осведомлял его о том, что там делается.

К нему привели женщин и детей — христиан и евреев, и с ними пришла одна старуха из курдов. Она спросила этого сторожа: “Видел ли ты моего сына такого-то?” — “Он убит, — ответил ей сторож, — его поразила стрела”. — “А другого моего сына?” — сказала она. “Его разрубил пополам эмир”, — ответил сторож. Старуха закричала и сорвала покрывало с головы; ее волосы походили на расчесанный хлопок. “Замолчи, — сказал сторож, — ведь тут эмир”. — “А что [245] еще может эмир со мной сделать, — ответила она. — У меня было два сына, и он убил их”.

Старуху увели, а сторож пошел и привел старого шейха с прекрасной седой бородой, который шел, опираясь на две палки. Он приветствовал Салах ад-Дина, а тот спросил: “Что это за шейх?” — “Это имам крепости”, — ответил сторож. “Подойди, о шейх! — воскликнул Салах ад-Дни. — Подойди, подойди!” Шейх сел перед Салах ад-Дином, а тот протянул руку и, схватив его за бороду, вытащил нож, привязанный на поясе его платья, и срезал бороду шейха от самого подбородка. Борода осталась в руке Салах ад-Дина, похожая на бунчук.

Тогда этот шейх сказал ему: “О господин мой, за что ты сделал со мной такое дело?” — “За твое неповиновение султану ³⁷³”, — ответил Салах ад-Дин. “Клянусь Аллахом, — сказал шейх, — я не знал о вашем прибытии до тех пор, пока сейчас не пришел сторож, который сказал мне об этом и призвал меня к тебе”.

Затем мы уехали и остановились у другой крепости, тоже принадлежавшей эмиру Кипчаку, которая называлась аль-Керхини, и захватили ее. В ней нашли кладовую, наполненную одеждой, сшитой из грубой материя, которая предназначалась в подаяние беднякам Мекки.

Все христиане и евреи, находившиеся под защитой в крепости, были взяты в плен, а их имущество было разграблено так, как грабят только румы. Пусть Аллах, да будет ему слава, проспит Салах ад-Дина.

Закончу на этом месте настоящий отдел, приведя слова своего же стихотворения:

Брось вспоминать про тех, кто убивает с любовью, ведь от рассказов о них сделаются седыми наши новорожденные дети. [246]

ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ

Возвращусь к упоминанию кое-чего, случившегося у нас с исмаилитами в крепости Шейзар ³⁷⁴.

В этот день один из моих двоюродных братьев, по имени Абу Абдаллах ибн Хашим, да помилует его Аллах, проходя мимо, увидел в башне дома моего дяди одного батынита, с которым были меч и щит. Дверь дома была открыта, и снаружи стояло много народа из наших товарищей, но ни один из них не осмеливался войти к исмаилиту.

Тогда мой брат сказал одному из стоявших: “Войди к нему”. Тот вошел, но батынит немедля ударил его мечом и ранил. Наш товарищ вышел раненый, и Ибн Хашим сказал другому: “Войди к нему”. Тот вошел, но батынит опять ударил его мечом и ранил, и воин вышел в таком же виде, как вышел его товарищ. Мой двоюродный брат воскликнул: “О начальник Джавад, войди к нему!” — “Эй, распорядитель, — сказал Ибн Хашиму батынит, — а ты сам почему не входишь? Посылаешь ко мне других людей, а сам стоишь на месте. Входи, распорядитель, чтобы самому посмотреть”. И Джавад вошел к нему и убил его. [247]

А этот Джавад был нашим судьей а спорах и доблестным борцом, но над ним протекло только немного лет, и я опять увидел его в Дамаске в пятьсот тридцать четвертом году ³⁷⁵, он торговал фуражом и продавал ячмень и солому. Джавад стал стар, как протертый бурдюк, и не мог даже отогнать мышей от своего товара.

Чего только не делается с людьми! Я удивился тому, с чего начал Джавад, и тому, что с ним сталось в конце его дел и в какое состояние его привела долгая жизнь. Я не знал, что болезнь старости есть нечто общее всем и что она нападает на каждого, о ком забыла смерть, но когда я добрался до вершины девяноста, и течение лет и дней исчерпало мои силы, я сделался таким же, как Джавад, торговец фуражом, и стал непохож на щедрого ³⁷⁶ и расточительного. Слабость пригвоздила меня к земле, и одна часть моего тела вошла от старости в другую, так что я не узнал самого себя и стал вздыхать о том, чем я был вчера.

Я сказал, описывая свое состояние, такие стихи:

А в Мисре я сказал, проклиная в жизни покой и отдых, которые так быстро и поспешно оканчиваются:

Я полагал, что в жизни новое не стареет и тот, кто силен, не слабеет, и что, когда я вернусь в Сирию, окажутся мои дни такими же, как раньше, и время их не изменит после меня. Но когда я вернулся, то лживыми оказались обещания моих надежд, и рассеялись эти предположения, словно блестящее марево. О боже, прости за эти случайные слова, вырвавшиеся вследствие заботы, которая меня постигла, а затем рассеялась!

Возвращусь же к тому, что меня занимает, и сброшу с себя гнет мрачной ночи. [249]

ЖИЗНЕННОГО ПРЕДЕЛА НЕ ИЗМЕНИТЬ

Если бы сердца были чисты от скверны грехов и вручали себя ведающему сокрытое, они бы знали, что устремление в опасности войны не сокращает времени, остающегося до назначенного предела. Однажды я видел, когда мы сражались с исмаилитами в крепости Шейзар ³⁷⁸, назидательный пример, из которого ясно и доблестному, и умному, и трусливому, и глупому, что срок жизни заранее установлен и предопределен, что ее предел нельзя ни приблизить, ни отдалить.

А именно, когда мы кончили в тот день сражение, кто-то закричал из крепости: “Враги!” Около меня было несколько моих товарищей, имевших с собой оружие. Мы поспешно бросились к тому, кто крикнул, и сказали ему: “Что с тобой?” — “Я слышу шорох людей вот здесь”, — сказал он. Мы пошли к пустой и темной конюшне и, войдя туда, нашли там двух вооруженных людей и убили их. Мы обнаружили в конюшне убитым одного нашего товарища, тело которого на чем-то лежало. Мы подняли его и нашли под ним одного батынита, который закрылся саваном и положил убитого себе на грудь. Мы подняли тело нашего товарища и убили того, кто был под ним, а товарища [250] положили в мечеть близ этого самого места. Он получил опасные раны, и мы не сомневались, что он умер, так как он не двигался и не дышал. Клянусь Аллахом, я потрогал его голову ногой на плитах мечети, и мы были уверены, что он мертв.

Этот несчастный проходил мимо конюшни и услышал шорох. Он всунул в стойло голову, чтобы проверить, что он слышит, и один из исмаилитов втащил его туда. Они били его ножами до тех пор, пока не решили, что он умер, но Аллах великий судил, чтобы его раны на шее и на теле были зашиты, он выздоровел и стал так же здоров, как прежде. Да будет благословен Аллах, определяющий судьбы и назначающий срок кончин и жизней.

Я был свидетелем одного похожего случая. Франки, да проклянет их Аллах, сделали на нас набег в последнюю треть ночи. Мы сели на коней, намереваясь их преследовать, но мой дядя Изз ад-Дин ³⁷⁹, да помилует его Аллах, удержал нас от преследования и сказал: “Это разведка, а набег будет ночью”.

Из города без нашего ведома выступила за франками пехота. Франки напали на некоторых пехотинцев, когда они возвращались, и убили их, а некоторые спаслись.

На другое утро я расположился в Бендер Капице, деревне около города. Я увидел три приближающиеся фигуры, две из которых были как люди, а у среднего лицо не походило на человеческое. Когда они приблизились ко мне, оказалось, что среднего ударил мечом по носу один франк и рассек лицо до самых ушей. Половина лица отвисла и оказалась у него на груди, а между двумя половинами был разрез величиной в пядь, и тем не менее он шел между двумя другими. Этот человек отправился в город, и врач зашил и залечил его лицо. Его рана затянулась, он выздоровел и оставался таким же, как прежде, пока не умер на своей постели. Он был продавцом вьючных животных и назывался Ибн Гази “рассеченный”. Его прозвали рассеченным из-за этой раны. [251]

ТЯГОСТЬ СТАРОСТИ

Но пусть не вздумают предполагать, что смерть можно приблизить, подвергая себя опасности, или отдалить усиленной осторожностью. В моей долгой жизни самое яркое назидание: сколько я встретил ужасов и сколько раз устремлялся в страшные места и подвергался опасностям, сражался со всадниками и убивал львов, рубил мечами, ударял копьями и наносил раны стрелами и луками! И все-таки я был защищен от рока надежной крепостью, так что достиг девяноста лет, и смотрел на свое здоровье и долголетие так, как говорил пророк, да благословит его Аллах и да приветствует: “Довольно и такой болезни, как здоровье”. За моим опасением от этих ужасов последовало нечто более тягостное, чем смерть в бою и сражении: гибель во главе войска приятнее, чем тяготы жизни. Благодаря долгой жизни дни потребовали от меня обратно все разнообразные удовольствия и наслаждения, а тяжелая нужда замутила безоблачное счастье жизни. Я сказал о самом себе такие стихи:

Мои силы ослабли и почти исчезли, и беспечное счастье прекратилось и пришло к концу. Долгая жизнь среди людей повергла меня, и притушенный огонь моего очага скоро совсем погаснет. Наконец я стал таким, как сказал о себе:

Бессилие от преклонных лет сделало меня слишком слабым для службы султанам. Я покинул пороги их дверей и отделил свои судьбы от их судеб. Я уволился от служения им и возвратил им то, что они мне пожаловали из даров, так как я знал, что бессильная старость не в состоянии исполнять обязанности службы, и промысел со старым стариком не приносит выгоды эмиру. Я перестал выходить из дома и сделал безвестность своим покровом. И согласилась моя душа на уединенную жизнь на чужбине и разлуку с родиной и милыми сердцу местами, и, наконец, ее неудовольствие успокоилось, так что я не чувствовал никакой горечи. И терпел я, как пленник терпит свои цепи или как жаждущий путешественник терпит жажду, пока не дойдет до воды. [253]

ХВАЛА ВЕЛИКОМУ САЛАДИНУ

Потом меня призвал к себе письмом наш господин, царь победоносный, благо мира и религии ³⁸⁰, султан ислама и мусульман, объединяющий слова истинной веры и поражающий поклонников креста, воздвигающий знамя справедливости и добрых дел, оживитель власти повелителя правоверных, Абу-ль-Музаффар Юсуф ибн Айюб ³⁸¹, да украсит Аллах ислам и мусульман, даровав ему долголетие, и да укрепит их остриями его мечей и решений. Да очистит Аллах мусульманам пользование его густой тенью, как он очистил от мути источники его щедрости. Да распространит Аллах до крайних пределов земли его высочайшие приказы и запреты, и да поставит он острия его мечей судьями над шеями его врагов. Его милость откопала меня в глубине стран, хотя я был отделен от него горами и равнинами, и нашла меня в покинутом уголке земли, не имеющим ни средств, ни родины. Он вырвал меня из пасти превратностей своим прекрасным решением и перевел меня к своим высоким дверям обильными и богатыми [254] милостями. Он вправил то, что время во мне сломало, и вернул цену благодаря своему великодушию тому, что не имело цены для других по причине моих преклонных лет. Он засыпал меня самыми удивительными щедротами и пожаловал мне по своему великодушию самые драгоценные дары, так что своей безграничной милостью он вознаградил меня за мою прежнюю службу у других. Он засчитал мне эту службу и был так признателен за нее, словно сам был свидетелем ее и очевидцем. Его дары посещали меня ночью во время сна и притекали ко мне, когда я сидел в тоске. Благодаря его щедротам каждый день прибавляет мне милостей и почестей, так как он почитает достойных, хотя я и ничтожнейший из его рабов. Его благородное решение обезопасило меня от перемены счастья, его дары возвратили мне то, что вырвало у меня время губительными бедствиями. Он излил на меня свои преизбыточествующие благодеяния, после того как исполнил все должное и законное, так что всякая шея была бы слишком слаба, чтобы вынести даже легчайшую из его щедрот. Его великодушие не оставило мне ни одной мечты, исполнения которой я мог бы ожидать. Я провожу день и ночь, вознося за него молитвы; его милость достигает всех рабов Аллаха и оживляет своими благами страны. Он тот султан, который вернул к жизни заветы халифов, шедших по прямому пути ³⁸², и высоко воздвиг столпы власти и веры. Он река, не высыхающая от множества приходящих на водопои, и благотворитель, не урезывающий своих щедрот, несмотря на следующих друг за другом посетителей.

Пусть же народ не перестанет чувствовать себя под защитой его мечей в неприступном укреплении, под потоком его щедрот, как бы во время весны с ее благодатными дождями, и под его справедливым управлением, как бы в лучах света, рассеивающего мрак обид и отводящего протянутую руку хищного врага. Пусть его всепокоряющая власть держит народ [255] как бы в раскидистой тени я непрекращающемся блаженстве, идущем вновь и вновь по следам прошедшего до тех пор, пока ночь сменяется днем и вращается небесный свод.

Я молился, а два ангела — хранители свитков ³⁸³ провозгласили: “Аминь!”
Ведь властитель небесного престола близок к тому, кто призывает его.
Он сказал уже, да будет ему слава, рабам своим:
“Просите меня, ибо я тот, кто слышит и отвечает” ³⁸⁴.

Слава Аллаху, господу миров, и да будет его благословение на господине нашем Мухаммеде и на всем роде его! Достаточно с нас Аллаха, славного промыслителя, и все счастье, которое вы имеете, все от Аллаха.

Комментарии

325 То есть в сторону Мекки, как этого требует мусульманский ритуал.

326 Му'ин ад-Дин Анар — везир дамасских Буридоа, покровитель Усамы.

327 Ас-Сахра (точнее Куббет ас-Сахра—“Купол скалы”) — так называемая Омарова мечеть, воздвигнутая на том месте, где, пс преданию, была гора Мориа. В эпоху крестоносцев она была превращена в христианский храм.

328 Набулус (греч. Неаполис) — библейский Сихем в Самарии, у подножия горы Гаризим.

329 Аль-Маарра, или Мааррат ан-Ну'ман, — город в области Алеппо по дороге в Хама.

330 Тир (арабск. Сур) — известный город на Средиземном море, где Усама бывал, вероятно, во время своей жизни в Дамаске (1138—1144).

331 В арабской форме имени кроется, вероятно, Гильом де Бури, бывший около этого времени правителем Тивериады.

332 Табария — библейская Тивериада на берегу Генисаретского озера.

333 Акка (Сен-Жан д'Акр) — город на побережье Средиземного моря, к югу от горы Кармель.

334 Полустишие из большого стихотворения знаменитого доисламского поэта Зухейра, в котором он прославлял Харима, миротворца двух враждовавших арабских племен. Впоследствии обратилось в поговорку для обозначения перехода к другой теме.

335 Вероятно, Фулько V, король иерусалимский (1181—1142).

336 В арабском тексте транскрипция европейского титула.

337 Вероятно, речь идет о первом крестовом походе, начавшемся в 1096 году.

338 Апамея — город в 20 километрах к северу от Шейзара, принадлежавший франкам.

339 Правитель Шейзара с 1098 года

340 Вся область города Хама издревле славилась своими оросительными машинами в форме колес громадных размеров (арабское на'ура, откуда европейское нория), иногда достигавших высоты нескольких этажей

341 Наместник атабека Зенги в Алеппо. Набег его на франкские области, о котором, по-видимому, идет речь, относится к 1136 году.

342 Оба эти лица в истории неизвестны.

343 Неоднократно упоминавшееся предмостное укрепление, которое охраняло переправу через Оронт к Шейзару.

344 Тутуш. — брат сельджукского султана Мелик-шаха — правил от его имени в Алеппо (1094—1095).

345 Крепость Масиас лежала к юго-западу от Хама, на границе с графством Триполи.

346 Апамея — ближайший к Шейзару пункт, занятый в эту эпоху крестоносцами.

347 Имеется в виду атабек Зенга, мосульский Сельджукид.

348 Весной 1135 года.

349 Дамаск в эту эпоху принадлежал Буриду Шихаб ад-Дину Махмуду (1135—1139).

350 Город к северо-востоку от Дамаска, на пути в Пальмиру.

351 Салах ад-Дин аль-Ягысьяни, наместник атабека Зенга в Хама.

352 Правитель Шейзара Изз ад-Дин Абу-ль-Асакир-султан.

353 Кафартаб в этот период принадлежал франкам.

354 Во время первого пребывания Усамы здесь в 1133—1144 годах.

355 Чауш — низший офицерский чин.

356 Хальбун — селение в отрогах Антиливана, в трех часах пути к северу от Дамаска.

357 Хусрау ибн Талиль — курдский эмир, вассал Нур ад-Дина.

358 Нур ад-Дин — сын и преемник знаменитого мосульского атабека Имад ад-Дина Зенги, перенесший свою резиденцию в Сирию — сперва в Алеппо, затем в Дамаск (1146—1174). В Дамаске Усама жил под его покровительством почти десять лет (1154—1164).

359 Крепость ас-Саур была расположена около Мардина, в области Диарбекра.

360 Кара-Арслан стал впоследствии покровителем Усамы, дав ему под старость приют в своей крепости Кайфа.

361 Событие относится к 1133-34 году.

362 Имеется в виду сельджукский султан Махмуд-шах.

363 Хусам ад-Дин Тимурташ — сын и преемник борца с крестоносцами Наджм ад-Дина Ильгази, эмира Мардина.

364 Крепость аль-Бариа лежала к западу от Хомса и Хама и в это время (1137 г.) принадлежала Раймунду II, графу Триполи.

365 Али Кучук — правитель крепости Мосула с 1144 года. впоследствии везир атабека Маудуда (сына Зенги) в Мосуле, умер в 1168 году.

366 Один из везиров Зенги; убит около 1146 года.

367 Часто упоминавшийся правитель Хама, вассал Зенги, которого не следует смешивать со знаменитым Салах ад-Дином (Саладином).

368 Поход относится к маю 1137 года.

369 Вероятно, около 1138 года.

370 Эмир Кипчак — предводитель туркменских племен.

371 Кухистан — горная местность к югу от Мосула, с двумя крепостями — Масурра и аль-Керхини.

372 Рамадан—девятый месяц мусульманского года, посвящен посту и считается священным.

373 Имеется в виду сельджукский султан Махмуд-шах.

374 Речь идет, по-видимому, об одном из поздних нападений исмаилитов в 1135 году.

375 В 1139-40 году христианской эры.

376 Игра слов: Джавад — собственное имя и в то же время слово “щедрый”.

377 Дабик — селение в Северном Египте, известное вырабатывавшимися там тканями.

378 Вероятно, в 1135 году, как и в предыдущем рассказе.

379 Правитель Шейзара.

380 Игра слов, основанная на буквальном значении почетных титулов Саладина: аль-Малик ан-Насир — “царь победоносный” и Салах ад-Дин — “благо религии”.

381 Юсуф ибн Айюб — имя султана Салах ад-Дина, последнего покровителя престарелого Усамы, давшего ему приют в Дамаске (в 1174— 1199 гг.).

382 Под этим именем разумеются обыкновенно четыре первых халифа: Абу Бекр, Омар, Осман и Али.

383 Ангелы, записывающие добрые и злые деяния людей.

384 Ср. Коран, II, 64.