ЯКОБ УЛЬФЕЛЬДТ

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ

JACOBI, NOBILIS DANI, FRIDERICI II REGIS LEGATI, HODOEPORICON RUTHENICUM

Там по обеим сторонам дороги стояли длинной чередой 2 тысячи лучников в [полном] снаряжении, оставив промежуток, по которому мы продвигались. Проехав дальше, мы достигли крепости, действительно обширной и выстроенной по-царски из камня, окруженной стеной и рвами, вмещающей три замечательных храма ²²⁶ (см. рисунок на с. 319 наст. изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. Л.)). [320]

Там мы увидели многолюдное место [собраний] бояр, которые были разодеты в красные и разноцветные одежды. Миновав их, мы взошли во дворец, заполненный другими боярами, одетыми самым богатым образом, сидящими каждый на своем месте ²²⁷. Мы их приветствовали и, когда хотели войти в тронный зал ²²⁸, у входа навстречу нам вышел переводчик по имени Каспар ²²⁹, он напомнил, чтобы мы не произносили королевских титулов раньше царских и чтобы мы не забыли поприветствовать и назвать почетным титулом царского сына. Затем, когда нас впустили, мы увидели царя и его старшего сына, оба сидели — отец на троне, возвышавшемся над полом на один локоть, сын немного пониже справа от него.

Первый был облачен в шелковую тунику золотистого цвета, украшенную драгоценными камнями, на шее у него было золотое украшение, сделанное из разных [драгоценных] камней ²³⁰, на голове — шапка ²³¹, украшенная камнями и самоцветами, на которую была надета золотая корона ²³²; на всех пальцах были перстни, в которые были вставлены большие жемчужины ²³³, в руке он держал позолоченный скипетр ²³⁴.

На втором была шелковая туника красного цвета ²³⁵, усеянная драгоценными камнями, на голове у него — головной убор, отороченный мехом ²³⁶.

Рядом с ним стояли четверо юношей, державших в руках топорики, одетых в белые полотняные одежды ²³⁷.

Там было [также] большое количество бояр, сидевших повсюду, все они были одеты в дорогие одежды.

Как только мы оказались на виду у царя, он протянул руку, и глашатай ²³⁸, обращаясь ко мне, сказал громким голосом ²³⁹: “Якоб, Иван Васильевич жалует тебя тем, что удостаивает подать тебе руку, приблизься к нему и протяни к нему свою руку”, что я и сделал, так же как и по отношению к его сыну, с подобающей почтительностью, затем он таким же образом подозвал к себе Грегерса, Арнольда ²⁴⁰ и всех других людей дворянского звания. Потом он стал спрашивать у меня, в прежнем ли здравии находится наш король. Я ответил, что при моем отъезде он был совершенно здоров и, надеюсь, он и сейчас пребывает в благополучии ²⁴¹. [322]

После этого я начал речь и передал привет от короля ²⁴². Царь благосклонно выслушал приветствие и [перечисление] своих титулов [и] прервал беседу, не дав нам времени приступить к сути дела, [но] приказав, чтобы прочее мы изложили боярам ²⁴³. И так как нам совершенно не дали возможности говорить, мы были вынуждены обойти молчанием то, что, собственно, должны были изложить ему по поручению короля. Затем он приказал нам сесть, и, как только мы сели, глашатай снова провозгласил: “Царь приглашает вас сегодня на пир; встаньте и воздайте благодарность его величеству”, что и было исполнено. После этого он велел принести подарки, которые, как только их внесли, взяли и убрали слуги (см. рисунок на с. 321 наст. изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. А.)).

Потом мы удалились и были отведены в другое помещение ²⁴⁴, в котором оставались до тех пор, пока не появились советники Богдан Яковлевич Бельский ²⁴⁵, Василий Григорьевич Зюзин ²⁴⁶, Дементий Иванович Черемисинов ²⁴⁷, дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов ²⁴⁸ и дьяк Андрей Васильевич Шерефетдинов ²⁴⁹, которых он прислал для переговоров с нами ²⁵⁰ и с которыми мы беседовали до тех пор, пока не наступило время обеда ²⁵¹.

Отсюда мы были отведены на прежнее место; царь восседал там выше своего сына, он снял прежнюю драгоценную одежду и надел другую, полотняную, темного цвета ²⁵², на голове у него была шапочка из красной ткани, украшенная камнями. Сын также, сняв прежнюю одежду, облачился в белую, и все бояре тоже были одеты в более скромную одежду, а ту, пурпурную, очень дорогую, которая принадлежала царю и была куплена им, чтобы показывать свою важность и великолепие, уже убрали. На этот пир были приглашены довольно многие из них [бояр, но] они сидели за другими столами, мы же находились недалеко от царя по левую руку ²⁵³.

Князь, пока еще не было подано кушанье, пил вино с пряностями, затем слуги ²⁵⁴, приносившие кушанье, по [323] [существующему] порядку подали все тарелки ему, [и] среди бояр он распределил их таким образом, первое блюдо он послал своему главному военачальнику князю Ивану Федоровичу Мстиславскому ²⁵⁵, который принял его как величайшую честь, — в это время все бояре встали — второе своему шурину Никите Романовичу ²⁵⁶, который принял его с таким же почтением, третьим удостоил меня, следующими — Грегерса, Арнольда и всех остальных [наших] людей дворянского звания; в то же самое время некоторые [блюда] были поданы и его боярам.

А так как число блюд было бесконечным, то и вставаниям не было конца, ведь сколько раз подавали [блюда], столько же раз нам нужно было подниматься, а было их 65 ²⁵⁷, и среди них [бояр] не было недостатка в тех, кто придирчиво следил за нами, требуя, чтобы мы оказывали честь [их] царю ²⁵⁸. Спустя какое-то время князь послал мне кубок, наполненный медом, так же как и второй с медом другого сорта, после этого он приказал подать ему золотую чашу, в которую велел налить мальвазию ²⁵⁹. Пригубив ее, он затем послал ее мне. Взяв и отведав [вино], я протянул его Грегерсу, тот — Арнольду, этот последний — Поулю Верникену, он же — Юхану Вестерманну и так далее, дабы все они насладились его щедростью и великодушием, и это (как они считают) было знаком милости, [ведь] из других [чаш] он не отведал даже малой капли.

Сделав это, он обратился ко мне через переводчика, говоря, что ему хорошо известно, что мы проделали долгий путь не только по суше, но и по морю, перенесли огромные трудности и, если нам нужно что-нибудь необходимое для поддержания жизни, это нам будет предоставлено. Он прибавил, что то, что нас задержали на несколько недель в Новгороде, имело свои причины, ведь он был занят некоторыми другими делами, так что невозможно было устроить нам отъезд раньше. Это было единственное, о чем он говорил со мной и другими во время обеда.

Все столы были настолько тесно заставлены серебряными кубками и блюдами, что совсем не оставалось свободного места, но блюдо ставилось на блюдо, чаша на чашу, [324] одновременно нам подавалось много различных яств, так же как и разные виды меда. Царь и его сын пользовались ножами длиной в половину локтя ²⁶⁰, но чашей и ложкой — деревянными. Как тошнотворно и с какой неучтивостью поведения они ели, знают все, кто присутствовал на его пиру, и никогда в жизни я не видел никого, кто занимал бы такое высокое положение и должность и кто принимал бы пищу более неопрятно, чем этот могущественный государь ²⁶¹ (см. рисунок на с. 325 наст, изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. Л.)). По окончании обеда переводчик приказал нам подняться, и, когда это было сделано, царь подозвал нас к себе и каждому дал по серебряному кубку, наполненному медом красного цвета ²⁶². Каждый из нас один за другим в соответствии со своим рангом брал [кубок] из его рук; осушив их, мы удалились и отправились к домам, предназначенным для [нашего] пребывания ²⁶³.

23-го [августа] после ничем не заполненного дня мы снова были приглашены во дворец. При этом нам было предписано не брать в сопровождение больше 20 слуг. В том же порядке и с той же пышностью, что и раньше, мы отправились [ко двору]. Те же стрельцы и те же бояре оказались там же, а царь и его сын занимали свои обычные места. [Едва] мы вошли в двери его дворца, переводчик объявил нам, чтобы мы сели на поставленные здесь скамьи, но лишь только тела коснулись сидений, он приказал встать и идти в место, предназначенное для переговоров. Когда мы пришли туда, советники, которые уже раньше начали переговоры с нами, снова спрашивали о причине ²⁶⁴ нашего посольства и занимались этим делом, если мне не изменяет память, с 9 часов до первого часа пополудни. Когда это было закончено, мы вернулись домой.

На следующий день после этого, [а это был] день св. Варфоломея ²⁶⁵, посетив царя, мы нашли его на обычном месте, одетого в шелковую тунику зеленого цвета, а сына его, [одетого] в красное; повидавшись с ними, мы удалились и, после [326] того как потратили небольшое количество времени на усаживание и вставание, начали дальше заниматься нашим делом и вели его с очень большими трудностями ²⁶⁶. Невозможно высказать, сколь великая опасность — быть среди них, как много нужно было нам затратить труда и усилий на [ведение] этого дела.

Как ведут себя эти варвары, ты можешь заключить даже из того, что все, что бы они ни говорили, они считают незыблемым и твердым и, более того, они при переговорах не позволяют возражать себе, не придерживаются никакого порядка, но говорят необдуманно обо всем [сразу], бросаются то туда, то сюда, смотря по тому, что придет им в голову, не удостаивают внимательно выслушать [чужие] слова, перебивают и, по греческой пословице, действуют в своих интересах ²⁶⁷, рассматривают только то, что предлагают сами; а если предложат что-нибудь, что им не нравится, они говорят, что это вздор и не имеет никакого отношения к делу; они думают хорошо только о себе и остальных по сравнению с собой считают ничем. На основании этого справедливо можно сказать: “Среди хороших ты будешь хорош, среди дурных — дурен” ²⁶⁸.

Да и их князь отличался таким гордым и надменным нравом, что без конца поднимал брови, выпячивал грудь, раздуваясь всем телом, в особенности когда выслушивал свои титулы. Больше всего подходит сюда поговорка: “Каков властитель, таковы и нравы его подданных”.

Кроме того, они хитры и изворотливы, упрямы, своевольны, враждебны, недружелюбны, порочны (В подлиннике игра слов: “adversi, aversi, perversi”.), чтобы не сказать бесстыдны, склонны ко всяким мерзостям. Они [предпочитают] использовать насилие, а не разум. Поверь мне, они отказались ото всех добродетелей.

27-го [августа], после того как все было уже записано, одноглазый пригласил нас в крепость; получив лошадей, мы прибыли туда. Когда мы вошли в нее, все его бояре были на месте — одни находились в повозках, другие — на лестницах, [327] по которым мы поднимались, сверкая царскими одеждами, они изображали величайшую важность. Пройдя мимо них, мы вошли в тронный зал [и] с почтением приветствовали [великого] князя, этот обычай стал для нас уже привычным, после того как мы столько раз представали “пред ясные очи” (если воспользоваться их словами) ²⁶⁹.

Пройдя отсюда вместе с советниками в обычное помещение, предназначенное для ведения наших дел, мы вели [переговоры] с 9 часов до часа пополудни. Нам показалось, что все наше дело уже закончено ²⁷⁰. Мы оставили в крепости Поуля Верникена, чтобы он переписал бумаги набело ²⁷¹. После того как мы долгое время ожидали его возвращения, глубокой ночью, почти в 12 часов, к нам пришел посланец [царя] и нагло заявил, что царь изменил формулировки в некоторых статьях [договора], изъяв и объявив недействительным то, что мы накануне утвердили в окончательном варианте и зафиксировали письменно. Он сказал, что, если мы не пойдем навстречу желанию [государя], все наше дело окончится неудачей. Поэтому будет благоразумным, если мы немедленно откроем ему, что мы намереваемся делать. Едва лишь он изложил порученное, как прибыл другой [посланец] и потребовал как можно скорее дать ответ.

Невозможно выразить, как мы, услыхав это, были поражены по разным причинам и в какое сомнение погружены, в особенности потому, что мы были уже спокойны за [свое] дело, ведь накануне [стороны] в беседе друг с другом обсудили и решили все [вопросы] с величайшей предусмотрительностью, и более всего потому, что нам не было дано времени на размышление. Поэтому, так как не было другого выхода, самым безопасным решением нам показалось подписать и утвердить то, что способствовало бы миру и спокойствию ²⁷².

Я чуть было не забыл сказать, что все дела они делают ночью; пока мы там находились, они не спали ни одной ночи, но стрельцы и днем и ночью оставались на том же самом месте, где они находились [и] в тот день, хотя только один Поуль Верникен, занятый (как было сказано) переписыванием документов, оставался [еще] в крепости. [328]

На следующий день, 28-го августа, после того как то, что было изменено предшествующей ночью, было прочитано снова, записано, скреплено нашими печатями и утверждено, мы снова отправились в царскую резиденцию. Царь, усевшись на свой трон, обратился к Грегерсу, Арнольду и мне, говоря, что он намеревается скрепить крестным целованием то, что его бояре обсудили с нами и решили; он тотчас же приказал прочитать ему [эти] грамоты, имеющие обязательную силу, [и] на чтение их потратили час.

Так как в это время мы находились довольно близко от него и видели его одежду, отличавшуюся большой роскошью, мне кажется, здесь уместно сказать и [о том], как он был одет, и как вел себя, и какие обычаи [при его дворе].

Он был одет в красную шелковую тунику, с нашитыми драгоценными камнями и самоцветами, с шеи его свешивалось украшение из золота и драгоценных камней ²⁷³, похожее на те [украшения], которые некогда имели обыкновение носить наши знатные дамы в Дании ²⁷⁴, на голове у него была золотая корона, надетая на головной убор с драгоценными камнями и самоцветами, в руке он держал золотое яблоко величиной с детскую голову ²⁷⁵, оно все было отделано драгоценными камнями, приблизительно напоминая форму [детской головы]. Рядом с ним находилось [некое] позолоченное приспособление, предназначенное для вкладывания [туда этого] яблока. После того как он долго держал его в правой руке и часто поднимал, он клал его [туда]; также он поместил в золотую чашу, которая была для этого приготовлена, и свои головной убор и сидел с непокрытой головой. (См. рисунок на с. 331 наст, изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. А.))

Между тем во время чтения документов он занимался совершенно другими делами, так что казалось, что он присутствует [здесь] лишь телом, а не душой: он подзывал к себе бояр, обращаясь то к одному, то к другому, посмеиваясь и разговаривая, и так провел все это время ²⁷⁶. [330]

Тогда же недалеко от него находился Богдан Иванович Бельский (Так в оригинале.), к которому он обращался с веселым видом [и] со всей возможной приветливостью показывал ему свои перстни, весьма дорогие (ими у него были унизаны все пальцы и на правой, и на левой руке); вытягивая руки, он прикасался к золотым ножнам, спрятанным под накидкой и выставлял их на обозрение, проводя рукой по позолоченной портупее. Кроме того, в правой руке он держал скипетр, инкрустированный сверкающими камнями, на ногах у него были надеты сапоги, украшенные драгоценными камнями. По обеим сторонам от него стояло четыре юноши, одетых в белые шелковые одежды, с золотыми цепями и вооруженных топориками. Сын занимал свое место, он был одет в красную тунику, в руке держал позолоченный клинообразный посох ²⁷⁷.

Когда чтение документов подошло к концу, князь подозвал к себе двух бояр, державших чашу, и приказал принести грамоты. Взяв их, он поднялся и рукой, украшенной [перстнями], как султаном (Перевод “ornata coma” как “украшенной султаном” несколько спорен, буквальный перевод “рукой, украшенной волосами” здесь маловероятен, поскольку уже выше шла речь о руках, о волосатости которых У. ничего не писал. Возможно, автор с известной долей иронии сопоставил перстни с султаном или волосами. — Прим. ред. А. Л. X.), с большой торжественностью и важностью положил королевские [грамоты] в чашу, сверху на них возложил свои, а поверх них также каменный (“Каменный” или “украшенный камнями” — оба перевода равно возможны. — Прим. ред. В. В. Р.) золоченый крест; приблизив чашу к лицу, он поцеловал крест, произнеся [при этом], что будет соблюдать обещания и честно все хранить ²⁷⁸.

После этого принесли Новый Завет, написанный на русском языке, мы возложили на него пальцы, поцеловали Евангелие св. Иоанна и, как нам было поручено ²⁷⁹, поклялись от лица нашего короля, говоря, что он со своей стороны также будет нерушимо все хранить ²⁸⁰. [331]

После того как это было произведено, он приказал нам сесть, принесли три чаши с медом, и он дал каждому из нас выпить по очереди. Взяв их из его рук, мы их осушили, [а] он, протянув нам руку, попрощался с нами, то же сделал и его сын ²⁸¹. Оба они поручили нам пожелать от них нашему королю доброго здоровья.

С такими напутствиями нас отпустили, но прежде мы поблагодарили его за оказанные нам милости и попросили его об освобождении пленных ливонцев из областей Эзель и Вик, на что он дал согласие ²⁸². Исполнив все это, мы вернулись домой, если не ошибаюсь, в 12 часов пополудни.

После обеда явился посланец от одноглазого (который часто приходил к нам и [должен был] о нас заботиться) с сообщением, что царские дары уже приготовлены, и он хотел бы нам их принести; то же самое немного позже он объявил во второй раз, а затем и в третий, намекая в разговоре, что [одноглазый] хотел бы показать [своему] царю те подарки, которые должен был, [по его мнению,] получить от нас.

После его ухода наконец пришел сам [одноглазый] с дарами в виде мехов, которые несли 43 человека, все они [подарки] были записаны в списки, и каждому были предназначены свои.

Подарки, действительно, были чрезвычайно ценными — если их оценить по справедливой цене, они могли быть проданы не дешевле нескольких тысяч талеров. Было 27 сороков ²⁸³ меха соболя, 17— куницы, однако прочим, кроме [332] Грегерса, Арнольда, Поуля Верникена, Юхана Вестерманна, Юргена Свава и меня, то есть тех, кто преподнес подарки царю, ничего дано не было.

Вот что, любезный читатель, ты будешь знать от меня о последнем нашем посещении Московита, что произошло там, какими церемониями сопровождалось [подписание] договора, и в настоящее время ты не можешь ожидать большего. Но прежде чем перейти к рассказу о других [событиях], я в кратких словах опишу, как обращались с нами и нашими слугами в Слободе и какие милости были нам оказаны.

В тот же вечер, когда мы туда прибыли, нам сообщили, что царь узнал, что у нас есть трубачи ²⁸⁴, услугами которых мы ежедневно пользовались в дороге, в особенности когда во время обеда или ужина нужно было сообщить всем, что [пора] садиться за еду. Он не разрешил этого [делать] и, кроме того, запретил любому из нас выходить со двора на улицу, но каждый должен был находиться в стенах [дома].

Что [еще]? Когда нас приглашали ко двору, нашим слугам не разрешалось нас сопровождать, но русские возложили это на своих [людей], которые должны были при нас находиться, для других же вход был закрыт.

Что касается пищи, [то] нас принимали очень плохо, нам не давали никакого другого вида пищи, кроме [мяса] быков, овец и кур, совсем не приносили рыбы, хотя [вокруг] было очень много рыбных прудов ²⁸⁵. Не позаботились и о пиве для нас, но [давали] только мед для слуг, совсем дешевый и непригодный [для питья], похожий на воду, так что часто они оставляли его нетронутым. Изнуренные сильной жаждой, они терпели недостаток [даже] в воде, так как выход [из дома] им был запрещен, а воду, предназначенную для варки [пищи], привозили из других мест, и она не была чистой ²⁸⁶, содержалась в грязной посуде, но [все равно] много раз они утоляли ею жажду.

Умолчу [уж о том], что за все это время нас никто не навестил и с нами не разговаривал [никто], кроме приставов и Болера, услуживавших нам, и мы, можно сказать, погибли бы [333] от жажды, если бы у нас не было при себе нашего вина, которое мы привезли с той целью, чтобы угощать им русских бояр, но так как никто, кого мы сочли бы достойным такой почести, у нас не появлялся, [то] оставшееся вино мы предназначили для собственного употребления.

Теперь, когда я осуществил первую часть моего замысла и [описал] путешествие к Московиту, которое составило 332 мили как по морю, так и по суше, я, наконец, успешно перехожу ко второй части, где постараюсь кратко рассказать о возвращении в Данию.

29-го августа, после того как нам были преподнесены дары, нам объявили, чтобы в этот же день мы приготовились к отъезду, о чем раньше мы не были уведомлены, но так как тогда было около 2-х часов пополудни, мы выехали лишь в 5 часов и, проведя бессонную ночь (во время которой проделали 6 миль), прибыли в монастырь Троицы, откуда на следующий день мы приехали в Дмитров. По дороге видели монастырь св. Николая, отлично построенный из камня наподобие крепости ²⁸⁷; на 3-й день, то есть в последний день августа, мы въехали в город Клин [и], покинув его, 1-го сентября заночевали в Городне.

Так как расстояние между [различными] местами было достаточно [точно] указано выше, по этой причине здесь я буду его опускать, чтобы не показалось, что я занимаюсь этим больше, чем нужно ²⁸⁸, но обращу свое перо на описание городов и селений, так же как и того, что в [этом] путешествии оказалось достойным упоминания.

Выехав из Городни, мы прибыли в Тверь. На этом пути повсюду нам встречались татары, возвращавшиеся из Ливонии и везшие с собой очень много пленных (некоторые из них были ранены), мужчин, женщин, девочек и мальчиков.

Женщин и девушек, которых они берут в плен, распродают, делят между друзьями, а иным дают в виде подарка; те ими пользуются по своему усмотрению ²⁸⁹. Когда они им надоедают, их отпускают, прогоняют и оставляют другим на поругание. О горе и беды людские! Можно ли представить [334] себе что-либо ужаснее, чем попасть под власть подобных тиранов, которые обращаются с христианами не иначе, как с грубыми и неразумными животными?

Что, в конце концов, [может быть] плачевнее для супругов, соединенных нерасторжимыми брачными узами, чем быть разлученными и отторгнутыми друг от друга? Мужа от его половины посылают в Казань или Астрахань против татар, а русский похищает его жену, оскверняет, покрывает позором и бесчестьем. Первый падает, изнемогая от раны, второй дни и ночи наслаждается с его женой и предается порокам. Таких людей, по моему убеждению, постигнут не меньшие несчастья, чем Давида, который совершил насилие над Вирсавией и послал на смерть Урию ²⁹⁰.

В этих грехах виновны не только подданные и жители [страны], но даже и сам князь. Ведь он (как утверждают) имеет в своем гинекее (Ульфельдт использует для обозначения понятия “гарем” греческое по происхождению слово “гинекей”, которым в древности называли женскую половину дома — Прим ред. В. В. Р.) 50 девиц, происходящих из знатных родов и привезенных из Ливонии, он их возит с собой, куда бы ни направлялся, пользуясь ими вместо жены, ведь он не женат ²⁹¹.

Но оставим их наказание справедливейшему судье — Господу, который воздаст за это в свое время, ведь он имеет карающее око, и, как говорит один греческий автор: ecei qeoV ekdikon omma (Имеет Бог карающее око (пер. Ю Я. Вина)).

В этом же месте [в Твери] мы узнали, что татарский [хан] ²⁹² уже давно покинул Крым [и] снова неожиданно для русских появился здесь с большим войском в те самые дни, когда мы уехали от царя, и, воспользовавшись необыкновенной военной хитростью, занял [некоторые] русские области. Ты спросишь, как это было? За месяц до этого он направил [послом] к Московиту человека, вероятно, отчаянного и ничем не связанного, чтобы тот вел с ним переговоры о перемирии. Царь же послал к нему своего дьяка Василия Щелкалова ²⁹³, чтобы тот с ним обсуждал это. Между тем татарский [335] [хан] вооружается, готовит все необходимое для войны и, хотя его посол до сих пор находится в России, начинает войну с Московитом [и] силой оружия вторгается в его царство ²⁹⁴. Что выйдет из этого и каков будет конец предпринятым военным действиям, все это, без сомнения, прояснится в свое время. Отметь, со временем все тайное становится явным.

3-го числа того же месяца мы прибыли в Торжок и на следующий день оставались там же, так как не могли достать лошадей и повозок. Дело в том, что наши новые приставы научились от других [приставов], которые везли нас в Слободу, брать у городских воевод деньги [за то], что те оставляли у себя своих свежих лошадей. А нам и дальше приходилось пользоваться теми, которые привезли нас сюда. И хотя мы убеждали их, чтобы они на примере чужих пороков исправляли свои, дабы и на них не пало то же подозрение (ведь после нашего отъезда некоторых [приставов] посадили в тюрьму из-за покраж, учиненных [ими] в дороге, и [они] были отпущены только после того, как их наказали плетьми и взяли с них штраф в 700 талеров ²⁹⁵, — так дурно приобретенное дурно и гибнет), однако они не обратили внимания на наши увещевания и запятнали себя таким же воровством, так что можно с уверенностью сказать о них: с тех пор как на земле появились люди, таких бесчестных не бывало.

5-го [Сентября] мы проехали Выдропуск, где нам повсюду встречались толпы татар с людьми, захваченными в окрестностях Риги.

6-е [сентября] мы провели в Вышнем Волочке, где мы сели на корабли ²⁹⁶, построенные для нас во время нашего пребывания в Слободе, и двинулись в Новгород, отстоящий оттуда на 100 миль.

Впрочем, так как этот водный путь ²⁹⁷ был не только опасным, но и в высшей степени тягостным, я думаю, нельзя не сказать, с какими трудностями и опасностями он был проделан. Итак, сначала послушай [о нем].

Нам удалось осуществить наше плавание благополучно, если учитывать огромное количество камней, скал и прочего, [336] что препятствовало движению. При этом наши корабли столько раз [и] с такой силой ударялись о скалы, что, не будь они новыми, им никогда бы не выдержать столь сильных столкновений. Ведь мы плыли по течению, [а] в некоторых местах оно было таким стремительным, что из-за его быстроты чаще, чем можно было ожидать, то нос, то корма ударялись о верхушки скал, разумеется, с большим уроном для кораблей. Затем мы попали на мелководье, опасное более, чем прочие [места]; будучи повсюду усыпано камнями, оно совсем не пригодно для плавания. Там мощные потоки воды, [преодолевая расстояние] в 4 мили, ниспадали с огромных высот в глубочайшие озера, полные камней ²⁹⁸, так что волна гигантской силы подхватывала корабли и разбивала их на мельчайшие куски. Мы же, стремясь предотвратить это, сняли [с кораблей] нашу поклажу и эти 4 мили ехали на лошадях и повозках ²⁹⁹, что позволило нашим облегченным [кораблям] пройти это место. Когда [же] мы снова сели на них, оказалось, что они частично разрушены и поломаны.

Кроме того, наши приставы намеренно везли нас водным путем, [и мы] петляли более 30 миль, так что дорогу, которую на повозках можно было проехать за один день, мы не могли преодолеть на веслах за два или [даже] за три дня, ведь нас везли по кривой линии, много раз [сворачивая] то на восток, то на запад, то на юг в зависимости от того, в какую сторону отходили рукава реки, так что для нас, плывших то вперед, то назад, не было ничего длиннее этого водного пути.

Кроме того, в дома, где мы останавливались, мы никогда не входили раньше заката солнца; мы находили их пустыми, грязными, разрушенными, в ужасной неисправности и до того душными от жара печей (которыми пользуются во всех домах) ³⁰⁰, что нам приходилось пользоваться ими безо всякого удовольствия, но с великим отвращением, что [не способствовало] восстановлению сил.

Здесь можно спросить, по какой причине нам пришлось совершать путь по воде, а не по суше. Насколько мне дозволено делать предположения, я отвечу: [все] это происходило [337] по трем причинам. Первая — недостаток продовольствия и лошадей был у них [русских] столь велик, что они не могли довезти нас до Новгорода по суше ³⁰¹. Вторая — царь боялся, как бы его войско, возвращавшееся из Ливонии с пленными, не натолкнулось на нас по дороге. Третья — везя нас кружным путем, он продлевал время нашего [путешествия], чтобы его послы, которых собирались отправить в Данию, [могли бы] быстрее соединиться с нами.

Как бы то ни было, мы переносили эти и другие тяготы так, что, вспоминая то время, мы до сих пор содрогаемся; и до того мы были ненавистны нашим приставам, что, [если] они видели, что нам что-нибудь неприятно, они с величайшей настойчивостью и рвением старались нам это подстроить.

Почти каждый день мы поднимались с рассветом, чтобы [поскорее] закончить этот долгий и вместе с тем опасный путь. Они [же] отбирали у нас гребцов, чтобы мы не могли уплыть дальше того, чем им было угодно; хотя мы нередко просили их о гребцах и других [вещах,] необходимых для плавания, однако ни просьбами, ни даже угрозами мы не могли ничего добиться, за исключением того, что им самим было любезно и приятно. И наоборот, когда нам оставалось проехать только 3 или 4 мили, они будили нас ночью, около часа или двух, требуя ехать [дальше]. Они прерывали [наш] сон с таким криком и шумом, что нам волей-неволей приходилось им повиноваться.

Что [еще]? Если мы приезжали в такое место, где можно было что-нибудь купить, они тотчас же запрещали торговцам показывать и предлагать нам какой бы то ни было [товар]; если же они узнавали, что те при нас упоминали о возможных торговых сделках, тотчас били их плетьми, так чтобы они не приближались к нам и бежали от нас, как от чумы. Это я попытаюсь показать на [таком] примере. 12-го сентября, в сумерки, мы прибыли к берегам города Белая ³⁰². Послав нашего переводчика, мы купили на свои деньги двух гусей, чтобы поскорее подкрепить силы, подорванные усталостью (ведь на всем этом пути нам не давали ничего, кроме коров, овец и [338] цыплят ³⁰³, которых приносили лишь глубокой ночью, так что нашим поварам едва хватало времени, чтобы их заколоть и приготовить; прежде чем они успевали всех их заколоть и [доварить] до готовности, [поваров] снова заставляли садиться на корабли, [чем] доводили их почти до изнеможения). [Итак], когда приставы случайно узнали об этом, те несчастные люди, которые продали нам гусей, немедля были наказаны плетьми и палками с такой жестокостью и яростью, что если бы они нанесли оскорбление царскому величию, [и то никакие] христиане не стали бы бить и полосовать их более [бесчеловечно] ³⁰⁴.

В вышеназванный день нам встретилось много кораблей, которые тянули против течения лошади; все они были нагружены пленными, среди которых я заметил множество знатных женщин и девиц, выражения их лиц и жесты свидетельствовали о величайшей скорби; и хотя мы были очень взволнованы этим, однако никакой помощи оказать им не смогли.

16-го [сентября] глубокой ночью мы прибыли к монастырю св. Николая ³⁰⁵, довольно красивому и расположенному в красивейшей местности, но находящемуся в запустении: царь, охваченный ненавистью к монахам, всех их лишил жизни и утопил в воде. Здесь нам не разрешили готовить пищу в пределах монастыря, а трубачам издавать трубами звуки, утверждая, что это святое место.

Наконец, после того как мы как следует проблуждали 11 дней по воде и по суше (В подлиннике “по морю и по суше”. Вероятно, перевод с датского: “Til vands og til lands”. — Д. Л.), испытали много опасностей и, постоянно петляя, проехали от Люцифера к Гесперу ³⁰⁶, 17-го сентября мы прибыли на кораблях в Новгород.

По прибытии мы вошли в прежнее [наше] жилище, считая, что завтра или послезавтра отправимся оттуда, так как все наши дела были закончены уже в Слободе. Но мы обманулись в этом, ведь нас задержали до 24-го числа, причем [339] содержали настолько строго, что нам ни разу не разрешили отойти [даже] на милю дальше, чем им было угодно.

Хотя мы каждый день донимали их просьбами назначить день нашего отъезда, так как для нас не было ничего важнее отправления, зима стояла на пороге, и я понимал, что нам нужно было пересечь море, а в это время года [такое дело] сопряжено с величайшей опасностью, однако мы ничего не смогли выпросить до того момента, когда появились лошади и повозки, которые должны были везти нас во Псков.

Могло ли у каких-нибудь [других] людей быть больше коварства и ненависти, чем у них, которые сделали все, чтобы привести нас в гнев, печаль и душевное смятение? Об этом мне пришлось бы рассказывать [слишком] долго, в особенности потому, что я спешу [изложить] другое.

В то самое время, когда нас там задерживали, по городу проводили большую толпу ливонских пленников (это кроме тех, которые повсюду попадались нам навстречу в пути), их было более 1000 — старики и молодые, мужчины и женщины. Некоторых из них татары везли в Московию, других распродавали в городе, поставив у входа в храм ³⁰⁷, чтобы все могли их рассмотреть. А покупатели и продавцы собирались перед нашим домом. Первые, выбрав тех, кого хотели, приобретали по низкой цене. Эти несчастные люди шли такие грязные, обнаженные, оборванные, что, поверь мне, вызывали у нас величайшее сострадание.

24-го сентября, после того как нас против нашей воли продержали в Новгороде целых 8 дней, бояре решили отпустить нас оттуда. Итак, после того как были приготовлены лошади и повозки, мы в 2 часа пополудни двинулись в путь и к вечеру прибыли в разрушенный город Лентово, отсюда 25-го числа — в Новую Русу, а оттуда в день св. Михаила ³⁰⁸ — во Псков, проведя в дороге две ночи в местах, не достойных упоминания.

Там мы оставались до 1-го октября. А поскольку не были приготовлены свежие лошади, чтобы сменить усталых, на которых мы прибыли из Новгорода, мы были вынуждены ехать [340] в Дерпт на тех же. В первую [ночь] мы нашли приют в Гарелле ³⁰⁹, покинув его, [прибыли] в Репенск ³¹⁰, затем в Гаренск, [а] оттуда 4-го октября — в Дерпт.

Здесь, прежде чем мы отправились дальше, нас снова задержали почти на месяц из-за опоздания с прибытием послов великого князя ³¹¹, которые должны были направиться в Данию вместе с нами и которые появились только 10-го октября. Невозможно выразить словами, как отвратительно [там] было и [с какими] невзгодами и душевными муками было связано для нас это промедление. Для этого были особые причины, некоторые из которых я приведу здесь: во-первых, нам предстоял путь по морю (о чем упоминалось раньше), и была реальная опасность, что море покроется льдом и плавание станет для нас невозможным, так как приближалось время года, когда корабли обычно устремляются в гавани для зимовки и когда убирают паруса и снасти; во-вторых, войска польского и шведского королей, так же как и Московита, располагались лагерем неподалеку от той дороги, по которой нам предстояло ехать, и русским было трудно везти нас до Пернова, они часто меняли свои намерения: то они желали, чтобы мы доверили свое добро морскому пути, то сухопутному — в зависимости от [тех] сведений о вражеских лагерях, которые они получали; в-третьих, то место, где мы находились, совсем не было безопасно от врагов, ведь каждый день приходилось ожидать их неожиданного появления, так как этим летом такие нападения несколько раз имели место и еще тогда можно было видеть у ворот [города] трупы убитых, которые не были преданы земле, но были оставлены на лугах и полях, и их терзали собаки и свиньи.

Поэтому достойны сожаления невыразимые бедствия ли-вонцев и достойна проклятия жестокость русских, которые, подобно львам рыкающим, свирепствуют против них и жестоко преследуют, чтобы захватить, а захваченных, как бешеные собаки или свиньи, терзают и пожирают ³¹².

Я не знаю, что сказать об их жизни, кроме, пожалуй, того, что у них нет никаких занятий, кроме военной службы, на [341] которой они претерпевают тяготы, переносят голод и жажду, почти все они ведут жизнь, похожую на [жизнь] неразумных животных. Большей частью голод заглушают хлебом ³¹³, [а] жажду утоляют водой, используя, [таким образом], то же пиво, что и лягушки, [то есть воду]. Им редко позволяют находиться дома, [ведь] их все время заставляют воевать они то защищают русские границы от татар, то ливонские — от поляков и шведов. Но хватит об этом, [лучше] направить усилия на другое — рассказ о том, как нас принимали, когда мы находились в Дерпте.

Когда мы туда направлялись, мы самым твердым образом были убеждены, что местные жители окажут нам гостеприимство, однако благодаря приставам мы обманулись в наших ожиданиях. Совершенно запретив нам [пребывание] в городе, они привезли нас в предместье, недавно сожженное шведами, в дома грязные, разбитые, разрушенные. Если бы ты их увидел, ты, я не сомневаюсь, сказал бы, что это хлев или загон, скорее подходящий для собак или свиней, чем жилища, пригодные для нас, ведь их невозможно было очистить от копоти и грязи за 3—4 часа, в них не было ни кроватей, ни столов, ни окон, ни скамеек, ни каких бы то ни было других предметов. Мы не сильно удивились этому, в особенности потому, что Исдан Иванович ³¹⁴, который прибыл из Дании вместе с нами, состоял в должности воеводы этого города и часто в дороге заверял нас, что он не забудет милостей, оказанных ему в Копенгагене. Хотя мы в этот день не обедали, однако приставы не привезли провиант, и мы отправились спать, удовольствовавшись [только] немногочисленными рыбками, тайно приобретенными нами на свои деньги. Для наших слуг и прислужников были куплены норвежские сельди за более низкую цену, чем можно было бы их купить в Копенгагене или каком-нибудь другом месте в Дании, три штуки продавались за [один] датский солид, чему я никогда бы не поверил, если бы не видел этого собственными глазами, — ведь их привезли очень издалека ³¹⁵.

5-го [октября] воевода крепости ³¹⁶ через своих слуг прислал нам десерт: яблок 15 (если я правильно запомнил число), [342] груш — 20 и два квадранта ³¹⁷ меда, [а] на следующий день [его примеру] последовал слуга Исдана, также принесший меда и яблок.

Кроме того, к нам пришел один боярин ³¹⁸, который должен был вместе с нами ехать в Данию, и объявил, что встретился с нами для того, чтобы проявить к нам свое расположение и милость и узнать, не нужно ли нам чего-нибудь для поддержания жизни, [сказав, что] он обо всем этом позаботится. Приняв нашу благодарность, он удалился. Когда же мы захотели в этот же день побеспокоить его по поводу некоторых необходимых [нам] вещей, он скрылся в Псков, [отстоящий] оттуда (как было сказано выше) на 25 миль. Из этого поступка ясно видно, что сердце и уста этого человека сильно отличались [друг от друга], в первом совершенно не было правдивости, вторые же всего-навсего любили пустословие.

Здесь я чуть было не забыл рассказать о том, как приставы строили козни нам и нашему посланцу, который отправился на Эзель вперед нас, равно как и о других [их интригах] ³¹⁹. Этого не нужно скрывать, но следует изложить, чтобы все узнали об их ненависти к нам и ни от кого бы не скрылось, что их вероломство и коварство превосходили меру. Поэтому я хотел бы, чтобы ты, читатель, узнал об этом.

Когда мы еще покидали Слободу, одноглазый Болдан заговорил о наших кораблях, на которых мы должны были пересечь море, спросив, в каком месте мы должны на них погрузиться. Мы сказали ему, что они будут находиться возле крепости Аренсбург до тех пор, пока это будет возможно, и не отойдут оттуда, прежде чем их шкиперы не получат от нас какого-нибудь извещения, если только их не вынудят отойти [оттуда] слишком сильная буря или жестокое обледенение. Узнав об этом, он сказал, что будет разумным, чтобы мы заранее отправили какого-нибудь человека, который бы сообщил [шкиперам], что мы в пути и направляемся к Эзелю. Тогда там заранее позаботятся обо всем необходимом для нас. Исполнив поручение, он должен снова встретиться с нами в Дерпте или в каком-нибудь другом месте. [Также] он [343] прибавил, что приставам будет дано поручение, чтобы они, когда нам это будет угодно, дали ему проводника, и он бы тем вернее выполнил свои дела и тем скорее возвратился к нам. Этот совет мы приняли с благодарностью и признательностью, совершенно убежденные в том, что он дан от чистого сердца и искренне, но, как мы поняли позже, и в этом мы обманулись, о чем я расскажу ниже.

Итак, когда мы прибыли в Новгород, помня сказанное нам в Слободе, мы переговорили с приставами о снаряжении проводника и лошадей для нашего посыльного, они изъявили себя готовыми исполнить это. И вот, получив лошадей и проводника, он покинул Новгород и 19-го сентября отправился в путь. Но еще до его отправления у нас появились приставы и после разговора о разных предметах коснулись в разговоре вопроса о кораблях [и] сказали, что есть царский приказ, чтобы наши корабли пристали к Пернову, а мы и царские послы, которые поедут вместе с нами, должны отправиться туда. Услыхав это, мы, чрезвычайно взволнованные, ответили: “То, что вы сейчас подвергаете обсуждению, нам кажется странным; по нашему мнению, нам нельзя помешать вернуться в область [нашего] короля — на Эзель, где приготовлены все припасы для нашего морского путешествия и где мы должны выполнить данные нам королевские поручения; вы не знаете правил навигации, а таким большим кораблям, как те, что предназначены для нас, невозможно дойти до Пернова из-за камней и скал. Мы же не можем пойти на невозможное”.

Но они восприняли это так, как если бы глухому рассказали сказку. А чтобы уж окончательно завершить эту историю, [скажу, что] после долгих споров и словопрений в конце концов мы были вынуждены письмом вызвать нанятые парусные корабли и весельные галеры из Эзеля в Пернов, иначе бы нам не позволили отправиться в сухопутное путешествие [то есть не выпустили бы из Новгорода]. Но они не удовольствовались только этим обманом, но устроили и другие козни, ведь нашего посыльного, которому было дано строгое [344] указание, чтобы он как можно скорее вернулся к нам, по дороге повсюду старательно задерживали на много дней, чтобы он как можно позже достиг Эзеля. Когда он наконец прибыл туда [и], закончив там [свои] дела, направился в Пернов, ему почти не давали возможности продвигаться и задержали бы вплоть до нашего приезда [туда], если бы время нашего [пребывания] в Дерпте не растянулось до такой степени.

На основании этого можно предположить, что этот вероломный одноглазый еще в Слободе задумал сделать так, чтобы создать препятствия нашему передвижению по суше и отозвать корабли в Пернов, но в то время он молчал об этом. И на самом деле он [вовсе] не заботился о нашем удобстве, [как] то изображал.

Мне совсем не хочется говорить об этом дольше. Скажу только об одном событии, которое достойно упоминания. После того как с помощью нашего конного гонца корабли и галеры были отозваны в Пернов, и потребовалось какое-то время, прежде чем мы прибыли в Аренсбург, начальник этой крепости решил послать к нам гонца, от которого мы должны были узнать, что корабли повернули паруса к Пернову. Он убеждал нас как можно скорее отправиться в путь, чтобы скорый приход зимы, которая обычно наступала в этой северной области довольно рано, не помешал нашему переезду.

К этому гонцу был приставлен сотоварищ из области Пернова, который должен был прямым путем привезти его в Дерпт. После того как русские узнали, что оба они прибыли туда 16-го октября, они схватили проводника и посадили его в тюрьму за то, что он сопровождал этого гонца и показывал [ему] путь. Здесь я прошу представить себе, сколь вероломен этот род людей — русские, какой ненавистью пылают они к нам, как тягостно нам было иметь с ними дело в течение этой половины месяца. Несмотря на наши настойчивые просьбы, он не был освобожден из тюрьмы и не смог получить прощения.

Пока мы там находились, до наших ушей стали доходить слухи, что шведские отряды находятся недалеко от нас и опустошают почти всю местность между Перновом и Дерптом [345] и, нападая то на сам [Пернов], то на город Фелин, то на крепости Армут ³²⁰, Каркис и Рюге и другие пункты, отвоеванные русскими. Мы узнали об этом по сильной пушечной канонаде, которую слышали целых 3 дня. [И хотя] русские не хотели в этом признаваться, мы предположили, что либо город Фелин, либо одна из этих трех крепостей будет осаждена ³²¹.

Из-за присутствия [здесь] этого войска мы находились в состоянии страха, сомнения и нерешительности, потому что у нас в случае внезапного подхода врага не было возможности найти убежище в городе, [ведь] его ворота были для нас закрыты ³²². Дома, в которых мы укрывались, находились в местах, довольно далеко отстоящих от города. Враги легко могли их ограбить, сжечь и сравнять с землей.

Кто-нибудь может здесь спросить, где же в это время находилось русское войско, раз уж оно не противостояло врагу и дало ему возможность нападать и свирепствовать? Я хотел бы сказать ему, что русские в это время находились с вооруженными отрядами под крепостью Вендена ³²³, они утверждали, что им приказано осадить ее и отойти оттуда не раньше, чем они овладеют крепостью. Здесь недавно был захвачен герцог Магнус ³²⁴, сын датского короля Кристиана III. И здесь Московит проявил по отношению к знатным женщинам и девушкам такую жестокость, что, когда слышу [об этом], а уж тем более когда говорю, я содрогаюсь всем телом. Но так как это не имеет отношения к целям нашего изложения, мы это опустим, а интересующихся отсылаем для ознакомления к недавно изданной “Ливонской Апологии” ³²⁵, в которой рассказывается о том, к чему привело это несчастье.

Теперь же поведем речь об обрядах, которыми они сопровождают перевозку и установку военных орудий. Когда пушки сдвигают с места, при этом присутствует священник, который кропит их святой водой и освящает их, произнося русские молитвы и песнопения, потом несчастных крестьян заставляют их тянуть: для этой работы их используют вместо лошадей. Я видел, как орудие огромной величины тащили 800 человек ³²⁶. [346]

На следующий день после того, как его приволокли в военный лагерь, мы узнали, что поляки, находившиеся в крепости Вендене, в те дни сделали вылазку против русских, завязали небольшое сражение и одержали победу. Было убито и уничтожено около 2 тысяч русских; в этом сражении погиб, пораженный ядром, предводитель войска ³²⁷, его тело было отправлено в Дерпт, привезено и при [всеобщей] скорби похоронено с совершением погребального обряда. Другой, следующий за ним по рангу, был ранен, так же как и большое число бояр, так что все хирурги Дерпта, призванные для их лечения, не надеялись на выздоровление его и других.

Под действием этого поражения [русские] не отвели отряды от крепости, но все больше и больше стягивали осаду, [в особенности] из-за присутствия дьяка Андрея Щелкалова, которого царь недавно прислал туда, с тем чтобы тот командовал войском от его имени ³²⁸ и побуждал солдат к взятию крепости, даже не столько чтобы побуждал, сколько чтобы объявил, что царь намерен казнить всех тех, кто отступится от осады раньше, чем крепость будет взята ³²⁹. Также он имел поручение ни в малейшей степени не щадить врагов, за исключением одного [только] начальника крепости, которого он хотел видеть у себя живым, чтобы осуществить свое желание помучить его.

Пусть сказанное положит конец рассказу об этом, теперь же обратим речь на другое.

После того как мы долгое время прождали прибытия послов, они прибыли 19-го октября, в результате чего мы воспряли духом, так как это сулило нам отъезд, ведь до сих пор эту задержку приставы сваливали на них, но, как и во многих других случаях, и здесь нас обманули.

Ведь после своего прибытия они протянули три дня, прежде чем встретиться с нами и сообщить нам хоть что-то. По прошествии этих [дней] они через приставов прислали нам лошадей, на которых мы должны были приехать к ним. Как только мы у них появились, после [обычных] приветствий, прежде чем мы смогли завести разговор о других делах, они начали сетовать на то, что шведские войска расположились [347] между Дерптом и Перновом, [а ведь] по этой дороге нам предстоит ехать; поэтому они считали, что нам будет разумно оставаться в Дерпте до тех пор, пока они не уйдут оттуда и не перейдут в другое место, чтобы мы в большей безопасности смогли отправиться в Пернов.

В ответ на эти жалобы я сказал: “Нас на продолжительное время задерживали повсюду вопреки ожиданиям нашего короля и нашим собственным и противно всем заверениям, хотя нам [и] дали право свободного проезда и мы защищены охранной грамотой, что гарантирует наш свободный въезд в Россию и возвращение на родину без того, чтобы кто-либо препятствовал нам или нашей деятельности. Не будь это [так], король никогда бы не отправил нас в посольство. Впрочем, если вы не хотите выполнить обещанное и отпустить нас, это [неизбежно] станет известно Всемогущему Богу и нашему королю”. Я добавил к этому, что мы не боимся войска шведского короля, так как у нашего короля нет с ним никакой вражды, и что мы готовы к путешествию безо всякого проводника. И хотя это было высказано им открыто и довольно резко, однако они этого не слушали, но пели все ту же песню, постоянно повторяя одно и то же, в результате чего мы, оставив их в их резиденции, вернулись в [наше] жилище в гневе, в особенности потому, что путь был свободен и не представлял никакой опасности вследствие отсутствия шведов, которые уже давно покинули эту дорогу и направили свои отряды прямо к Вендену, где ожидали вспомогательных сил от поляков. Эти [силы], как думали [шведы], направлялись туда, соединившись недалеко [от этого места]. [Шведы] не обманулись в своей надежде, и в тот самый день, когда русские попытались овладеть крепостью и броситься на ее [штурм], оба войска соединились и, выступив, двинулись на готового к бою врага, [и] это многочисленное войско намеревалось завязать сражение; они напали на русский лагерь и перебили несколько тысяч [человек], ведь почти все их [русских] войско разбежалось (было захвачено 33 орудия с ядрами и порохом), остатки же несчастного войска обратились в бегство кто куда и едва [сумели] [348] донести весть о столь значительном поражении. Некоторые из них, раненые и оборванные, пришли в Дерпт. Если бы ты их видел, ты не удержался бы от смеха, что уж говорить о слезах.

Пострадал в этой беде и дьяк Андрей Щелкалов, которому было поручено руководство войсками. Он попал бы в руки врагов, если бы тотчас не обратился в бегство ³³⁰. Итак, он бежал и укрылся в крепости Ронненбург ³³¹. Невозможно сказать, какой страх охватил русских из-за этой победы [их] врагов, ведь, как говорят, в наши дни со времен отца нынешнего царя ³³² в этих местах не было подобного сражения ³³³. Итак, в этой местности распространился такой страх перед поляками и шведами, что наши приставы, которые везли нас в Пернов, во время путешествия часто настолько теряли присутствие духа, что не осмеливались вести нас прямым путем, но отклонялись от прямой дороги [и] много времени [шли] по бездорожью. Но об этом достаточно. Вернемся к описанию нашего путешествия.

29-го [октября], после того как мы против нашей воли пробыли месяц без трех дней в грязных домах перед воротами города Дерпта, в то время как царские послы находились в самом городе (в который они переехали, едва лишь узнали, что враг находится поблизости ³³⁴), а сельские жители со всем своим имуществом сбежались под защиту города, мы отправились в путь, [но] отчасти вследствие страха, который их охватил из-за появления врагов, отчасти вследствие наступающей зимы, которая, как они видели, приближалась, в этот день мы проехали [лишь] половину мили до какого-то селения Арвеколла, оттуда к Еллинкферу, [отстоящему] от него на 6 миль, на третий день, проехав 4 мили, мы прибыли в Оберполен.

Не знаю, нужно ли упоминать о том, что недавно русские напали на крепость этого города, а во время нашего пребывания в Новгороде [снова] захватили [ее]. А до того она досталась шведскому королю, [так как] герцог Магнус, брат датского короля, уступил [ее ему]. Поэтому русские вели ее осаду весьма решительно, ведь их раздражало то, что она, раньше [им] принадлежавшая, отнята у них. [349]

Отсюда мы отправились в Каролл ³³⁵, отстоящий от Обер-полена на 3 мили, а затем 2-го ноября мы [приехали] в Фелин, проделав путь в 6 миль.

Наши приставы снова запретили нам входить в город, и мы расположились в поле перед городом под открытым небом, ведь во всех [этих] местах бедность вошла в те дома, которые когда-то были богатыми.

Здесь мы узнали, что предводитель ревельского [шведского] войска Ганнибал ³³⁶ немного времени спустя со всей добычей, взятой в Вендене, прошел всю нетронутую [еще] русскую территорию в направлении Ревеля, чему не помешало [то], что он довольно близко подходил к Фелину и Пернову. Из этого можно заключить, что силы их [русских] ослабели, так как они не делали вылазок против них и не жаждали овладеть захваченной [врагом] добычей.

Отсюда 4-го ноября мы вышли по направлению к Пернову и первую ночь провели в городе Кепт ³³⁷, проехав 3 мили; так как в отсутствие Ганнибала, который незадолго до этого (как [уже] было упомянуто) направился к Ревелю, русские в этих местах немного перевели дух от войны, они повезли нас быстро, чтобы достичь Пернова раньше, чем он изменит направление движения и направит войска на город. Таким образом, мы прибыли в Пернов 6-го ноября, причем провели одну ночь в каких-то жалких хижинах на расстоянии 5 миль от Кепта и 7 [миль] от Пскова (Так в тексте. Следует читать “Пернова”.). Наши приставы сопровождали нас дотуда, хотя мы были уже за пределами русских и ливонских владений и достигли моря, которое нам предстояло пересечь. Однако они не могли удержаться [от того], чтобы и здесь, по своему обыкновению, не быть нам препятствием и не вызвать у нас гнева.

Ведь когда мы туда прибыли, я отправился в дом одного хозяина-немца — по всегдашнему обыкновению, перед городскими воротами, — считая, что именно он будет доставлять мне необходимое для поддержания жизни, а уже в [350] течение 3 дней я не мог утолить желудок, требовавший пищи. Но я не получил желаемого. Дело в том, что они схватили его и увели в город вместе с женой, не позволив ему посещать свой дом, пока мы там находились, поэтому нам пришлось довольствоваться этими пустыми и разграбленными помещениями; там же мы остались и на второй день. Но не это было самым большим бедствием, которое нас постигло, но были и другие, гораздо более важные, о чем я хотел бы тебе рассказать.

Перед нашим приездом прибыл [сюда] копенгагенский купец на корабле, который мы наняли, чтобы перевезти через море наше добро, [но] его [купца] заключили под стражу, чтобы мы его не видели до времени нашего отъезда. Подобным же образом они в день нашего отправления задержали в городе гражданина Любека, кораблем которого мы намеревались воспользоваться для перевозки русских послов, вместе с одним гражданином Аренсбурга, который прибыл туда с письмами к нам от королевского наместника. Когда он понял, что не сможет вырваться [от них], он потребовал дать ему возможность пройти к нам, объясняя, что у него есть письма для передачи нам. Когда они узнали об этом, они взяли их себе, вскрыли, и прочитали, и [уже] прочтенные переслали к нам. И хотя им было достаточно ясно указано, что честному человеку вовсе не подобает вскрывать и тем более читать чужие письма, [и] в особенности тех [людей], которые всегда хорошо к ним относились и от имени своих государей исполняли важные поручения, однако, пропустив это мимо ушей, они ни разу не проявили признаков какого-либо смущения или стыда, [но] уверяли, что им все дозволено.

При этом, так как русские послы, которые должны были предпринять вместе с нами морское путешествие в Данию, [уже] находились здесь, они испугались, как бы мы, оставив их, не сели [на корабли одни], поэтому ночью нас сторожили обвешанные оружием стрельцы, которые перехватали бы нас, если бы у нас вдруг возникла мысль тайно скрыться.

Вот оно вероломство и коварство [этих] дерзких людей, то есть русских! Кто, говорю я, из всех смертных мог бы [351] подумать, что они поступают подобным образом с друзьями и теми, с кем только что заключили союз? У кого, наконец, не возникнет чувства враждебности от их отношения и обхождения, так как никто не может избежать опасности, находясь среди них, и всякий меж ними живущий страдает от окружающей [его] злобы? Конечно, если только [человек] в здравом уме, он скорее будет переносить какие угодно трудности, чем подвергнет себя столь большой опасности.

Но довольно говорить о них, перейдем с Божьей помощью к изложению того, от чего мы отклонились. Итак, выслушай, читатель, без недоброжелательства правдивый рассказ.

9-го ноября, когда уже истек полугодовой срок с того дня, как мы покинули отеческие лары ^340а, ранним утром, до рассвета, мы отправились в морское путешествие, так как сухопутное нам было заказано, и чтобы не удалиться, не сообщив им и против их воли ([как мы], по их мнению, [хотели сделать]), мы [оповестили о нашем] уходе звуком трех труб. До морского берега нас сопровождали стрельцы, о которых было сказано выше [и] которые постарались бы помешать [нашему] продвижению, если бы четыре дворянина, находившиеся там, не предложили себя послам в качестве сопровождающих. Итак, снявшись с якоря, мы отправилась на о. Мои [и] на следующий день прибыли во владения нашего короля.

Так как во время плавания мы едва не потерпели кораблекрушение, я в кратких словах расскажу об обстоятельствах этого дела.

Когда мы взяли курс на Мон, отстоящий от Пернова на 14 миль, дул сильный ветер, а мы шли на всех парусах, и корабль резким движением наскочил на скалу. Поэтому сделали так: ослабив и опустив паруса, мы на протяжении часа простояли на ней при большой опасности для себя, но милость Господа, который и раньше спасал нас от многих больших опасностей, после долгих мытарств и в этот раз привела нас в гавань невредимыми; оттуда [мы отправились] в Аренсбург [и] прибыли [туда] в ноябрьские ноны. Там мы были с почетом приняты наместниками и знатными людьми острова, которые воздали великую благодарность Всемогущему Господу [352] за то, что он освободил нас невредимыми из рук самого настоящего фараона ³³⁸, то есть Московита, злейшего врага германцев, и возвратил нас на давно и страстно желаемую землю. Они выказали себя готовыми к оказанию нам всяческой благосклонности, с радостью узнали о договоре, заключенном между Московитом и королем [с той целью], чтобы они не испытали на себе варварских русских обычаев, [как это были вынуждены сделать] другие ливонцы, которые за столько веков привыкли к германским законам ³³⁹.

Там мы пробыли до 20-го [ноября], потому что решили возвращаться к родным местам через Германию, [чтобы] избежать мороза и других трудностей на море. Мы позаботились о том, что было нужно для путешествия.

Вот, любезный читатель, то, что я хотел вкратце рассказать об этом нашем путешествии в Россию, теперь в мои планы входит в кратких словах описать возвращение оттуда в Данию. Но прежде чем перейти к этому, я хочу добавить к моему повествованию еще краткое описание того, что, вероятно, из-за недостатка времени и быстроты [нашего] передвижения я опустил раньше.

В рассказе о путешествии в Россию уже было упомянуто, что татары могут брать себе [столько] жен, сколько захотят, о чем мы узнали в Новгороде.

Там был татарин, которого жители именовали цезарем ³⁴⁰, он содержал 6 жен, происходивших из знатных ливонских родов, с которыми он по очереди совокуплялся, однако все эти 6 жен признавали и чтили как свою госпожу седьмую его жену — русскую. Когда он хочет насладиться любовью с другими, он посылает той, которая внушает ему страсть и чьей любви он желает, кольцо или иной знак. Получив его, она показывает, что готова исполнить все что угодно и исполняет обязанности супруги до тех пор, пока он не воспылает любовью к другой и не вызовет [ее] к себе подобным же знаком.

[Также] я упомянул об Исдане Ивановиче, недавно отправленном послом к римскому императору ³⁴¹. Нужно обратить внимание, что этот человек оказался низким и [353] неблагодарным, он совсем не выказывал к нам расположения, пока мы в течение месяца были в Дерпте, [и] чуть ли не желал нас признавать, хотя [раньше] очень часто обещал обильно отплатить за ту щедрость, которая была проявлена по отношению к нему в Копенгагене. Если ты спросишь, в чем она заключалась, мы не постесняемся об этом рассказать, однако не с той целью, чтобы вопреки благопристойности восхвалять себя, но скорее для того, чтобы показать неблагодарность этого животного и его каверзный характер.

Наш король одарил его золотой цепью, хотя он не был послом к его величеству, но оказался там [в Копенгагене] по воле случая, [надеясь], что его в безопасности доставят на родину на королевских кораблях. [И действительно,] затем он был благополучно доставлен на них в Пернов; в противном случае он едва ли увидел бы родные места из-за шведского флота. Что касается лично меня, то я, стремясь оказать ему любезность, пока он был в Копенгагене, каждый день посылал ему вино, рыбу, зайцев, коз и прочее необходимое, пригласил его на обед, с почетом принял и угождал как мог, подарил ему ружья и другие подобные [вещи], то же самое делали Грегерс и Арнольд, определенно считая, что он примет это с благодарностью и в России отплатит [тем же]. Но там я понял, что он очень далек от этого, ведь, отбросив всякую порядочность и забыв все обещания, он показал себя неблаго-дарнейшим и в высшей степени нелюбезным [человеком].

Когда мы упоминали о крепости Оберполене, я забыл отметить то, что мы видели там, а именно, что трупы повешенных на виселицах терзали собаки и догрызали вплоть до костей. При этом повсюду на дороге [можно было увидеть] головы убитых, надетые на колья заборов, так же как и валявшиеся на дороге непогребенные мертвые тела.

Не стоит скрывать [и] того, что русские столь бесчеловечно обращаются со своими пленниками, что не позволяют им ничего принимать от послов и путешественников, препятствуя этому как могут, и запрещают подавать им милостыню. Когда мы были в Дерпте, слыша крики этих [354] несчастных, мы послали им 20 талеров, но им не разрешили их взять, вместо чего наказали плетьми тех, кто позволил нам приблизиться [к ним].

И вот еще что приходит на память: русские послы, отправленные вместе с нами в Данию, в Дерпте ни разу не пригласили нас на обед и ничего не прислали. Поэтому мы, воспользовавшись случаем, чтобы устыдить их, пригласили их, купив [все] необходимое за свои деньги. [Так] мы узнали, что они более склонны получать милости [от других], чем оказывать их [милости], ведь они не отказались прийти к нам, но, напротив, проявили самую полную готовность, не смущаясь [тем], что [сами] ни до, ни после того не удостаивали нас какой-либо чести.

Вот что я коротко изложил из того, что нужно было добавить. Теперь [же] перейдем к описанию возвращения в Данию, откуда мы начали путь. Так как эта дорога хорошо известна, мы ограничимся лишь упоминанием названий городов, крепостей и деревень, через которые проезжали, и расстояний между ними. Пусть все это будет так.

20-го ноября, покинув Аренсбург и проделав путь в 3 мили, на следующий день прибыли в селение Сальме ³⁴², где и остановились. Оттуда на другой день прибыли в королевскую усадьбу в Торрихе ³⁴³, отстоящем от предыдущего места на 3 мили, отсюда отправились в усадьбу Шварфер ³⁴⁴, резиденцию дворянина Георга Витинга ³⁴⁵, отстоящую от предыдущей на одну милю.

Здесь находится гавань Эзеля, которую омывает часть моря, называемая Рижским заливом, отделяющая Эзель от Курляндии ³⁴⁶, которая располагается на противоположной стороне [залива]. Здесь 24-го ноября погрузились на какие-то утлые лодки и на них преодолели 7 морских миль с большой опасностью и большими трудностями — частично из-за жестокого холода, который наступил как раз в эти дни, так что мы были вынуждены на расстоянии одной мили преодолевать это замерзшее море как [используя] паруса, так и с помощью весел, а частично из-за отсутствия гавани: со стороны [355] Курляндии вообще нет порта, но ее омывает со всех сторон открытое море, и на берег накатывают огромные волны, потому что море в этих местах изобилует многочисленными скалами, так что, если бы подоспевшие курляндцы не оказывали помощи лодкам, никто не смог бы причалить к земле на целых и неповрежденных кораблях. Итак, они [курляндцы] с огромным вниманием следят, не покажется ли парус, выходят навстречу и приходят на помощь. Чего же больше? Я не поверил бы, что [где-либо] у всех океанских берегов есть [места], плавать в которых опаснее.

Этот переход мы с Божьей помощью совершили счастливо, но если бы мы не прибыли в этот день, то уже на следующий в эту зимнюю пору мы, может быть, не достигли бы берегов, так как этой ночью море покрылось таким прочным льдом, что [там], где в день нашего прибытия по нему вряд ли можно было пройти пешком, на следующий можно было совершить путь на коне.

Здесь нам [снова] предоставляется случай, как и много раз в других местах, вознести величайшую благодарность Всемогущему Господу, который при посредстве святых своих ангелов провел нас невредимо и освободил от грозившей опасности.

26-го [ноября] мы прибыли в Сутен ³⁴⁷, проделав путь в 3 мили, отсюда 4 [мили] в Позен ³⁴⁸, где находится замок герцога Магнуса Донданг ³⁴⁹; здесь протекает также река Виндова ³⁵⁰, которую вследствие сильнейшего мороза мы переехали на повозках. Отсюда 5 [миль] до Этвалена ³⁵¹, местопребывания Ганса Беера ³⁵², человека, достойного всяческой похвалы, который встретил нас на дороге, пригласил к себе и принял любезно и щедро. Мы оставили его 29-го [ноября] и в этот же день прибыли в Газенпот ³⁵³, проделав путь в 5 миль, от Газенпота до Греббина ³⁵⁴ — 5 миль, до Сибенберга по направлению к Хейлиген Аэ ³⁵⁵ — 4 мили.

Здесь также нужно было переправиться через реку, отделяющую герцогство Курляндское от польской области, называемой Литвой ³⁵⁶ или Сарматией ³⁵⁷. [356]

Пока мы там находились, мы узнали, что в этих местах был сильнейший мятеж, поднятый крестьянами, так что все жители этой местности размером 10 или 12 миль собрались в одном месте на той дороге, по которой мы должны были ехать, [и] решили, если смогут, воздействовать силой на управителей этой области, по той причине, что они задавили их бременем новых поборов ³⁵⁸. Они выбрали себе предводителем какого-то одноглазого крестьянина, который вел себя настолько деспотично, что наказывал плетьми и розгами всех, кто прятался в домах, не повиновался и оказывал [ему] сопротивление. В результате собралось такое множество крестьян, что все стали их бояться, управители же, заботясь о себе и пытаясь помешать их намерениям, собрали 500 татар и поляков, чтобы победить [крестьян] в открытом бою ³⁵⁹. Но было ли это, мы не знаем, [ведь] мы отправились другой дорогой, миновали их лагерь и в этот же день, после того как проехали город Поланген ³⁶⁰, прибыли в Мемель³⁶¹.

Там можно увидеть очень хорошо защищенную крепость, маленькую, как и [сам] город. Хотя мы думали дать нашим уставшим лошадям только однодневный отдых, а затем быстро продолжать начатый путь, однако против своей воли задержались на 3 дня из-за буйства здешней реки ³⁶², через которую мы должны были переправиться. Вся она была заполнена льдом, сильный ветер резкими порывами гонял его то туда, то сюда, и невозможно было кому бы то ни было ее пересечь, пока сильный мороз, сковав эту реку льдом, не вернул ее в прежнее спокойное состояние.

В эти дни из-за дождя и влажности море было бурным, лед раскололся и грозил опасностью — это испытали на себе люди, пожелавшие поплыть [куда-то] на каком-то корабле. В тот день их вместе с кораблем льды отнесли в открытое море. Еще две ночи бедовали они в море, но в конце концов усилиями местных жителей были спасены и приведены в покинутый [ими] порт.

Мы же, переправившись на следующий день [через реку], прибыли 11-го декабря в Региомонт ³⁶³, [находящийся на [357] расстоянии] 18 миль оттуда. Выехав оттуда 13-го [декабря], 15-го прибыли в Мельбинг ³⁶⁴, на следующий день дали там отдых лошадям, а 18-го числа достигли Данцига ³⁶⁵, проделав путь в 24 мили; там наши лошади, уставшие от долгого пути, паслись и отдыхали в течение 2-х дней.

Здесь нас с почетом приняли и хорошо содержали наши друзья, которым наш король оказал большие услуги. Ведь они не забыли помощи, недавно оказанной им его величеством ³⁶⁶.

Когда мы хотели уезжать оттуда, группа сенаторов привела нас к портовым укреплениям поблизости от города, чтобы показать, сколь много и сколь жестокие нападения врагов выдержали они во время последней осады этого города. Они вознесли бесконечную благодарность Всемогущему Господу и нашему королю за то, что в это опасное время он оказывал им помощь, и они вырвались из рук врагов ³⁶⁷.

Под вечер, после щедрого пира, на который нас там пригласили, мы продолжили путь на повозках, но сделали только 2 мили и заночевали в местечке Каллипке ³⁶⁸, там мы оставили одного гданского сенатора Михаила Сифрида ³⁶⁹, который сопровождал нас вплоть до этого места. На другой день, проехав 7 миль, мы прибыли в Ландсвитц ³⁷⁰, на следующий день, проделав путь в 7 миль, миновав город Леонбург ³⁷¹, достигли Загарса ³⁷², отсюда прибыли в Зетцемин ³⁷³, отстоящий от предыдущего на 4 с половиной мили.

На этом пути мы проехали города Замноу ³⁷⁴, расположенный в миле от него Кецлин ³⁷⁵ и город Карлин ³⁷⁶, отстоящий от предыдущего на 3 мили. Эти города ³⁷⁷ признают господином герцога Померании³⁷⁸ Казимира Младшего ³⁷⁹, то есть [подчиняются] тамошнему епископу, кафедра которого находится в обоих этих городах. Она довольно богата. Из вышеназванного пункта мы в этот же день доехали до графства Нойгардского, а к вечеру, в день, предшествующий празднику Рождества Господа нашего Иисуса Христа, проделав 5 миль, подошли к городу Новогард ³⁸⁰, местопребыванию графа. На другой день мы прибыли в расположенный на расстоянии 7 миль оттуда город Дам ³⁸¹, пройдя находящийся в 3 милях от него [358] город Гольдское ³⁸², оттуда проехали одну милю до Штетина ³⁸³, отстоящего от Данцига на 43 мили. Наняв там новые повозки, в этот же день сверх того проделали 2 мили и прибыли в селение Фалькенволле ³⁸⁴. Выехав оттуда, мы через 5 миль немного передохнули в городе Аккермунде ³⁸⁵ и после трапезы, проделав еще 2 мили, заночевали в селении Бугевиц ³⁸⁶. Оттуда, миновав город Анклам ³⁸⁷ в 6 милях [от Бугевица], ранним утром проследовали к городу Дамин ³⁸⁸. Оттуда 29-го декабря мы прибыли в Росток ³⁸⁹, проехав через крепость Тесселин ³⁹⁰, отстоящую от него на 5 миль. На середине этого пути проходит граница владений Померании и начинается герцогство Мекленбургское ³⁹¹.

31-го декабря мы достигли города Висмара ³⁹², [отстоящего] от Ростока на 6 миль, пройдя 30-го декабря 3 мили [и] переночевав в каком-то селении. 1-го января миновали Травемунде ³⁹³ и вступили в Голштинию ³⁹⁴, снова проделав путь в б миль, [также] остановившись на ночевку в селении. Оттуда на другой день мы прибыли в Сегеберг ³⁹⁵, проделав путь в 2 мили. Там мы посетили нашего друга Хендрика Рантцова ³⁹⁶, наместника нашего короля в Голштинии, которому наш приезд был очень приятен и который показал, что он готов предоставить нам какие угодно блага. Покинув его, мы в тот же день проехали 3 мили. 3-го числа того же месяца мы прибыли в Реннесбург ³⁹⁷, 4-го — во Фленсбург ³⁹⁸, 5-го — в Хадерслев ³⁹⁹. Затем, с 5-го января, вступили в [пределы] отечества [и] прибыли в Коллинг ⁴⁰⁰, проделав за время своего путешествия 244 морских и 566 сухопутных миль.

Здесь мы прибыли к нашему королю и рады были видеть его величество здравым и невредимым.

Здесь же мы нашли счастливой нашу королеву ⁴⁰¹, ибо в эти самые дни она подарила королю и королевству прекраснейшего ребенка ⁴⁰², который да будет вверен Всемогущему Богу, и да попросим у Него всем сердцем, чтобы этот младенец, как и рожденный нам 1579 лет тому назад, почти в то же время года, а именно Сын Божий, возрастал бы годами, мудростью и был бы все более любим Богом и людьми. [359]

Вот краткий рассказ об этом нашем путешествии в Россию. Я хочу, любезный читатель, чтобы ты благосклонно принял все это. Да узнаешь ты ясно, с какими опасностями и злоключениями проделали мы этот путь.

Теперь нам остается возблагодарить, насколько это в наших силах, Всемогущего Бога за то, что он освободил нас из рук Московита, жесточайшего фараона, злейшего врага христианского имени, и возвратил невредимыми к отеческим ларам. Да будет хвала и слава Ему во веки веков.

Ему, единому Богу, да будет честь, слава и хвала. Конец.

Комментарии

226. В Слободе находились Покровский (ранее Троицкий), Успенский храмы и Распятская церковь-колокольня, внутри которой находится восьмигранная башня — часть звонницы начала XVI в.

227. Видимо, это были члены Боярской думы, ее состав в 1578 г. точно не установлен.

228. Трон в официальном отчете послов назван точнее “лавкой”, “скамьей” (Щербачев. Два посольства. С. 139), что вполне соответствовало действительности. Древнейшим княжеским сидением, как оно изображено на миниатюрах XVI в., была именно “скамья” (Арциховский А В Древнерусская миниатюра. М., 1944. С. 194). Троном царь пользовался в исключительных случаях.

229. Каспар — по официальному посольскому отчету Каспар фон Виттенборг (Щербачев. Два посольства. С. 139; ср.: Ny kgl. samling 2963. — K.P).

230. Речь идет, по-видимому, о бармах, поскольку в датском переводе употреблен термин “gebremet”, этимологически связанный с древнеисландским barmr — “край, берег” (шведский — brает, “борт”, средневерхненемецкий — brem, “опушка, обшивка”). Впрочем, М. Фасмер сомневается в этом из-за разницы значения и несоответствия рода этих существительных в русском и древнеисландском (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и дополнения О. Н. Трубачева. Т I. М., 1986. С. 127—128. Здесь и литература вопроса). Мнение Ульфельдта о схожести этого “украшения” с тем, что носили датские дамы, говорит против мнения Фасмера. Впрочем, современные или почти современные Ульфельдту западные гравюры представляют великого князя и царя в высоком воротнике, прилегающем к шее и расшитом (?) узором типа ромбов или “шахматицы”, очень модной в ту пору (Kappeler, 1972. S. 274—275. 111. 2, 2а). В русском великокняжеском обиходе, судя по письменным источникам, бармы известны с первой четверти XIV в (ДДГ. № 2. С. 8, а также 16, 18, 36 и др.). По мнению А. В. Исаченко, термин “бармы” проник из польского, хотя в польской письменности термин “брама” — украшение на руках, ногах или голове — известен (в этом своем вторичном значении) лишь с 1493 г. (Isacenko A. V. Herbersteiniana II. Herbersteins Moskowiterbuch und seine Bedeutung far die russische histonsche Lexikographie // Zeitschrift fur Slawistik. Berlin, 1957. Hf. 4. S. 496). Перевод Ю. Н. Щербачева не совсем точен. Скорее следует предложить “окаймленном”, несколько ниже У. пишет о шейном украшении царя, похожем на украшения датских дам. Среди драгоценных камней первое место занимал жемчуг, очень популярный в то время (Якунина Л. И. Русское шитье жемчугом. М., 1955, Донова К. В Русское шитье жемчугом XVI—XVII в. М., 1962).

231. Шапка — традиционная регалия русских князей, хорошо документированная многочисленными миниатюрами Лицевого свода XVI в. (Арциховский А. В. Древнерусская миниатюра. М., 1944. С. 28—113), первый венец русского государя носил название “Шапки Мономаха” (Жилина Н. В. Шапка Мономаха: Историко-культурное и технологическое исследование. М., 2001). В описании У. обращает на себя внимание сочетание сразу двух регалий, носимых на голове, — шапки и короны, надетой поверх нее. Подобных изображений русского происхождения, современных У., не выявлено. Имеется, однако, “парсуна” Ивана IV, созданная, очевидно, в следующем столетии, где царь поверх шапки имеет и корону, хранящаяся в ГИМе; копия находится в музее Александровой слободы. Парсуна имеет надпись с многочисленными белорусизмами. В гравюрах западного происхождения, якобы восходящих ко времени Эрхарда Шена (что весьма сомнительно), представившего Василия III в высоком остроконечном колпаке с меховой опушкой и надетой поверх него зубчатой короне, такое сочетание регалий было особенно характерно для 60—80-х годов XVI в. Так, в Нюрнберге в 1563 г. Гансом Вейгелем был издан “портрет” “Ивана Васильевича, теперешнего великого князя”. В 1585 г. зеркальное и обрезанное по высоте (при этом середина и низ шапки и корона видны очень хорошо) повторение было помещено на титульном листе “Жизнеописания Ивана Васильевича, великого московского князя” (Kappeler 1972. S. 274—275. 111. 2, 2a).

232. Последний исследователь вопроса о коронах Ивана Грозного А. В. Лаврентьев полагает, что накануне Смуты их было четыре: “одинарная” — шапка Мономаха, “двойная” — сохранившаяся доныне и изготовленная вскоре после захвата Казани, “тройная” — утраченная к настоящему времени астраханская, “цысарская” (ее существование допускалось уже в XIX в. (Соболевский А. Н. Мономахова шапка и царский венец // Археологические известия и заметки. 1897. № 3. С. 67), а история создания выяснена А. В. Лаврентьевым: она была заказана по распоряжению Бориса Годунова А. Власьевым в Империи в 1599 г. и получена в 1604 г.) — сибирская (Лаврентьев А. В. Царевич—царь—цесарь. Лжедмитрий I, его государственные печати, наградные знаки и медали. 1604—606 гг. СПб., 2001. С. 182—188. Благодарю А. В. Лаврентьева за возможность ознакомиться с цитированной выше работой до ее выхода в свет). Однако корон, вероятно, было больше. И цифра 7, приведенная Петреем де Эрлезуидой в начале XVII в., кажется отнюдь не столь фантастической, если принять во внимание сообщение послов Речи Посполитой о том, что английским мастерам к 1573 г. за высокую (!) и очень дорогую корону было уплачено соболями 130 руб. (АЗР. Т. III. № 56), с одной стороны, и, с другой, сообщение Мартина Груневега, видевшего в 1585 г. царя Федора в парадной и расхожей коронах. В данном случае Иван Грозный мог иметь на голове одну из парадных корон, о которых пишет А. В. Лаврентьев. О форме несохранившихся корон можно говорить лишь предположительно. Те короны, которые изготовлялись за пределами России, должны бы, по логике вещей, быть похожими на императорские — с зубцами и акантовыми листьями между ними, т. е. схожими с изображенными на западноевропейских гравюрах середины и второй половины XVI в. и, возможно, восходящими к имперскому образцу.

233. О любви Грозного к драгоценным камням пишут все иностранцы в своих воспоминаниях о встрече с царем.

234. Скипетр — введен в употребление в качестве регалии второго ряда после присоединения Казани на рубеже 1552—1553 гг. (Stokl G. Testament und Siegel Ivans IV. Opiaden, 1972. S. 26—31). Термин “скипетр” вошел в обиход с 1550 г. Он упомянут в послании царю Ивану игумена Хиландарского монастыря Паисия, возносившего хвалу Богу, “даровавшему ти скипетр царства” (РГАДА. Ф. 52. Греческие дела. Кн. 1. Л. 55об.), и в ответном царском послании от марта 1556 г., хотя и в несколько ином обороте: “утвердившему нас скипетр” (там же. Л. 79об.). Благодарю Л. А. Тимошину за предоставленную возможность пользоваться компьютерным набором цитированной выше посольской книги 1 греческих дел.

К сожалению, ни одного скипетра времени Грозного не сохранилось, хотя данных о его употреблении известно много (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 104). А. В. Лаврентьев предполагает, что на медали Лжедмитрия I изображен несохранившийся скипетр XVI в., навершие которого имело два изображения двуглавых орлов (Лаврентьев А. В. Царевич—царь—цесарь.). Насколько точно изображение скипетра на гравюрах 1563 и 1585 гг., сказать трудно (Kappeler 1972. S. 274—275. 111. 2, 2a).

235. Согласно византийской традиции пурпур был принадлежностью лиц императорского дома.

236. То есть обычная княжеская шапка.

237. Юноши с “топорами, сделанными по образцу алебард по русскому обычаю” (Щербачев. Два посольства. С. 139) — это рынды, личная охрана царя, в особенности на официальных приемах (Kampfer Fr. Die Leibwache (rynda) Ivan IV. gemass den Angaben des Ranglistenbuch // Geschich-te Russlands in der Begriffswelt ihrer Quellen. Festschrift zum 70. Geburtstag von Gunter Stokl. Stuttgart, 1986. S. 142—151).

У. не употребляет русского термина, совершенно очевидно иноязычного, однако неясного происхождения. Версии о древнеисландском (rond “край щита, щит”), датском (rinde, rende “бежать”), немецком источниках М. Фасмер отвергает, предлагая свою гипотезу происхождения из средненижненемецкого ndder (Фасмер. Die Leibwache. III. С. 529). В пользу этой точки зрения говорит и факт сравнительно позднего появления этого русского термина — в первой четверти XVI в. (РК 1475— 1598. С. 68; Kampfer Fr. M. Этимологический словарь. 1986. S. 143), когда русско-, вернее, московско-немецкие связи достаточно упрочились, впрочем, Герберштейн, побывавший в Москве в 1517 и 1526 гг., этого термина еще не знал.

238. Возможно, существовала и такая должность, ибо обычай объявлять об указах великих князей на Торгу известен издавна (“заповедь” на торгу). О подобной практике сообщает и Мартин Груневег, посетивший Москву в 1585 г.

239. Это отмечено и в официальном отчете послов: “во все горло” — uberlaut (Щербачев. Два посольства. С. 140).

240. Т. е. Грегерса Ульфстанда и Арильда Урупа.

241. Обмен вопросами о здоровье государя — обычный элемент дипломатического ритуала того времени (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 113).

242. Король предлагал свои дружеские услуги и все то, что он сможет сделать любезного и доброго (Щербачев. Два посольства. С. 139. Прим.).

243. Переговоры по существу вели, как правило, бояре, которых И. Ч. Граля называет Боярской комиссией.

244. В комнату со сводами — in ein gewelbt gemach (Щербачев. Два посольства. С. 140).

245. Богдан Яковлевич Бельский — выходец из неродовитого вяземского дворянства, племянник известного опричника Малюты Григорьевича Скуратова, сам опричник с 1570 г., пользовался расположением Ивана Грозного, начиная с конца 60-х годов. На свадьбах царя 1571 и января 1575 гг. находился “в государево мыльне”, в походах 1571—1572 и 1572—1573 гг. служил рындой “с рогатиной”, а 1574 г. — “с шеломом” Грозного. В 1576 г. стал думным дворянином, к январю 1578 г. — оружничим. В 1577 г. возглавлял поход к Вольмару (Зимин 1986. С. 20, 49).

246. Василий Григорьевич Зюзин — окольничий с 1576 г., пожалованный землями в Шелонской пятине, дворянин Ближней Думы (Зимин 1986. С. 39).

247. Дементий (Деменша) Иванович Черемисинов в 1576 г. должен был ездить “за государем” во время царского похода “на берег против крымского царя Девлет-Кирея”, “сторож дозирати”, — с апреля 1577 г. дворянин “в Думе” (Ближней), в том же качестве он назван и 24 июля того же года, 28 августа участвовал в походе на Владимерец, 9 сентября на Ровной, 1 июня и 1 августа 1578 г. он один из четырех дворян в Думе, соответственно в Москве и во Пскове, в 1580 г. — воевода в Большом полку под Холмом (РК. С. 259, 261, 276, 279, 281, 282, 292, 295, 308). Черемисинов сохранил свое положение и при Федоре: в 1585, 1586, 1590 г. он казначей (там же. С. 364, 379, 413, 414), думный дворянин в Астрахани в 1595, 1596, в 1597 г. — казначей и воевода там же (там же. С. 493, 504, 513). У. застал его в один из моментов вершины его карьеры).

248. Андрей Яковлевич Щелкалов — думный дьяк (Рогожин Н. M. Братья Щелкаловы // “Око всей Великой России”. Об истории русской дипломатической службы XVI—XVII веков. M., 1989. С. 71—92; Савва. Дьяки. С. 156—280). Видимо, страдал комплексом неполноценности из-за того, что прадед его был “барышник на Конской площадке” (о чем помнил недруг Щелкаловых вплоть до 1598 г.), дед — священником и лишь отец выбился по-видимому сперва в подьячие Разбойного приказа, а потом и в дворцовые дьяки (Мятлев Н. В. Челобитная Михаила Татищева // Летопись историко-родословного общества. 1907. Т. III. Вып. 1 (9). С. 6; Веселовский 1975. С. 588; Граля 1994. С. 46), а сам Андрей начинал свою карьеру в качестве “поддатня у рынд” (РК 1475—1598. С. 128, 157; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888. С. 191—192; с этой должности зачастую начиналась быстрая чиновничья карьера, примером чему он и может служить), этот комплекс и придавал особую энергию новоявленным приказным дельцам. Если дворянство его и его брата Василия и не вызывает сомнений у некоторых исследователей (Градя С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М„ 1994. С. 28—29), то, очевидно, оно было лишь приобретением отца. Сам Андрей Щелкалов в июле и сентябре 1560 г., в январе 1561 был всего-навсего приставом сначала у литовского гонца Анджея Станиславовича и Михаила Гарибурды, а затем Яна Шишкова и Яна Гайки (Сб. РИО. Т. 59. С. 621, 625; Т. 71. С. 23). Его автограф см. Граля. 1994. С. 156, прим. 64; 177—178, прим. 212. Оба были печатниками.

Посольский дьяк с июня 1563 по февраль—апрель 1567 г. (Сб. РИО. 71. С. 198, 223, 257, 273) 11 декабря 1563—9 января 1564 г.; 21 июля 1566 г. (там же. С. 423), отчасти в 1570 г. — 29 мая и 24 сентября (Сб. РИО. Т. 71. С. 724).

В 1571 г. вместе с Малютой Скуратовым проводил следствие по делу о тайных сношениях с Девлет-Гирееем (РГДА Ф. 123. On. 1. Кн. 14. Л. 27; Кобрин В. Б. Состав. С. 23). Печатник и начальник Разрядного приказа после 1570 г. (Скрынников Р. Г. Опричный террор. С. 86; Шмидт С. О. Российское государство в середине XVI столетия. Царский архив и лицевые летописи времени Ивана Грозного. M., 1984. С. 162—163). Женат на сестре Сукина—Ульяне (Граля. 1994. С. 392—393; Кобеко Д. Ф. Дьяки Щелкаловы. СПб., 1910). С. Денисьево в Горетовском стане Московского у., ранее принадлежавшее Висковатому, в 1573—1574 имело другого владельца—- Андрея Щелкалова (ПКМГ. Отд. I. Ч. 1. С. 128). Горсей назвал его большим взяточником (Горсей Дж. Записки о России с XVI — начала XVII в. М., 1990. С. 80). По хронике Франца Ниенштедта (со слов пастора Иоганна Веттермана) — высший канцлер и дьяк (Граля. 1994. С. 438 прим. 26); Савва В. И. Дьяки. С. 156—195, 242—280).

249. Андрей Васильевич Шерефетдинов — в 1575 г. дворовый дьяк, гонец в Речь Посполитую в 1565—1566 и в Стокгольм в 1566—1567 г., в 1575— 1576 г. — дьяк Разрядного приказа, в 1576 г. — дьяк, а затем и глава Двинской четверти и Дворового разряда (Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 578). Вероятно, именно он, как глава Дворового разряда, и назван “канцлером”. Впрочем, в предшествующее время канцлером именовали печатника.

250. Это сообщение Ульфельдта подкрепляет сообщение посольской книги по сношениям с Польшей о приеме А. Щелкаловым гонца Петра Гарабурды в Александровской слободе 31 августа (Савва. Дьяки. С. 250—251) и позволяет уверенно уточнить время отъезда А. Щелкалова в Ливонию началом сентября.

251. Как явствует из отчета послов, переговоров как таковых не было. Послы с трудом убедили русских взять список своего посольства (ДА. № 405. С. 109), после чего послы и остались дожидаться обеда. При этом приглашение на пир считалось знаком особой милости, и сообщение о ней или ее отсутствии постоянно заносилось в посольские книги. В данном случае оно звучало не очень вежливо: “Царь жалует вас, бейте ему челом” (Щербачев. Два посольства. С. 140).

252. В официальном отчете речь шла об одеянии зеленого бархата, “mit gulden gebremet”.

253. Напротив послов расположились приставы Баланда Совин и Евстафий Пушкин (Щербачев. Два посольства. С. 141. Ср. Приложение. С. 504).

254. Ministri — служители либо члены Боярской комиссии либо Боярской думы.

255. Иван Федорович Мстиславский — сын выезжего из Великого княжества Литовского в 1514 г. Федора Михайловича Мстиславского (Ижеславского) и великой княжны московской Анастасии Васильевны (род. после 1530 г.), владелец земель в Ярославском у. (по преимуществу в Юхотской вол.). В 1547 г. женился на дочери кн. А. Б. Горбатого и тогда же стал боярином. Во время “мятежа” 1553 г. активно поддерживал кандидатуру Дмитрия Ивановича как будущего наследника на царский престол. Ближний боярин, по мнению А. А. Зимина, был третьим в “навышшей раде” — регентском совете 1562 г., а в 1565 г. во время пребывания Ивана IV в Александровой слободе наряду с И. Д. Бельским управлял страной. Его дочь Анастасия была выдана замуж за Симеона Бекбулатовича. Однако ни близость к царю (равно как и к его ближайшему окружению), ни его административная и военная (в 1560 г. он был участником похода на Полчев и Тарваст, осенью 1567 г. должен был возглавлять несостоявшийся поход, в 1571 г. защищал Москву от набега крымского хана) деятельность не спасли его от неоднократных обвинений в измене. В 1567 г. он попал под подозрение в измене в пользу Литовского княжества в связи с посланием Сигизмунда II Августа, в 1570 г. в пользу крымского хана, в 1574 г. прозвучало последнее обвинение. Первому из них предшествовало лишение земли: в 1566 г. или ранее он был лишен дворового места в Московском Кремле, за вторым в 1571 г. последовала потеря земель в Веневе. Через три года после посольства У. — в 1581 — он попал в опалу, а в 1585 г. пострижен в монахи (Мятлев Н. К. К родословию кн. Мстиславских. М., 1915; Зимин 1986; Он же. Реформа Ивана Грозного. М., 1960; Он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964).

256. Никита Романович Юрьев-Захарьин — брат первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовны Юрьевой-Захарьиной. Первым браком был женат на Варваре Ивановне Ховриной, вторым — на Евдокии Александровне Горбатой. Рында в 1547 г., окольничий — с 1558—1559 г., боярин — с 1562—1563 г., тверской дворецкий с 1565—1566 г., глава Большого дворца с ноября 1564 г., член земской думы в 1572 г. Осенью 1575 г. временно попал в опалу. Неоднократно участвовал в дипломатических переговорах и военных походах. Умер 23 апреля 1586 г. (Сборник материалов по истории предков царя Михаила Федоровича Романова. Ч. I. СПб., 1901. С. 282—311; Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. 1969. С. 155; Зимин А. А. Реформа Ивана Грозного. М., 1960. С. 369; Он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964 и др.).

257. Пожалуй, пир в Александровой слободе был особенно долог. Впрочем, Ульфельдт был не единственным, кто посчитал число здравиц (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 136).

258. В данном случае У. употребил термин “цезарь”.

259. Тот же набор напитков — меды, греческое вино и мальвазия — подавался на пиру у отца Ивана Грозного, Василия III, в 1517 г. и за столом у смоленского наместника в 1526 г. (Герберштейн 1988. С. 207, 218). Мальвазия — легкое ликерное вино, производившееся на о. Мадейра, в Италии (Палермо, о. Липари), Греции, Турции, Франции, Австрии (Таиров. Мальвазия / Энциклопедический словарь / Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. XVIII. СПб., 1896. С. 496). В русских источниках и иностранных словарях оно называлось “малмазея”, “мармазея”, “marmasia” (Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 9. М., 1982. С. 23; Toennies Fenne's. Manual. V. II. P. 84). Традиция его ввоза на Русь восходит к Средневековью, когда торговлей им занимались ганзейские купцы (Hartmeyer Н. Der Weinhandel im Gebiete der Hanse im Mittelalter. Jena, 1904. S. 520).

260. Незаменимый атрибут быта средневекового горожанина — ножи были самой разнообразной формы и назначения. В данном случае, скорее всего, это были универсальные ножи, которые носили в кожаных ножнах у пояса (Лобанов Н. А. Быт горожан Пскова и Изборска XI— XVI вв. М„ 1989. С. 7.)

261. Любопытно замечание об употреблении ножей только царем и царевичем. Остальные получали мясо и рыбу уже в разрезанном виде (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 139).

262. Угощение медами в заключение обеда было обычным ритуалом, о чем почти четвертью века раньше писал Михалон Литвин.

263. Там У. опустил, что “...после стола ездили на подворье [к послам] с меды подчивати Остафей Пушкин да диак Рудак Толмачев” (Щербачев. Два посольства. С. 142).

264. 22 августа Баланда Совин сообщил, что царь и его думные бояре после ознакомления со списком “стали кручинны и угрюмы” (Щербачев. Два посольства. С. 142).

265. 24 августа — перенесение мощей св. Варфоломея.

266. 25 августа при согласовании текста датчане исправили слово “begnadiget” (“пожаловал”) на “bewilliget” (“согласился”), когда речь шла о действиях царя. Датчане вычеркнули запрет пропускать через Зунд наемников к шведскому королю. После долгих прений “ввиду раздражения и угроз дворян” датчане приняли весь второй пункт с оговорками.

267. Это цитата из Цицерона: Речь против Верреса, 2р 1, 53. — В. В. Р.

268. Аналогия русским пословицам: “С волками жить — по волчьи выть”; “С кем поведешься, от того и наберешься”. — В. В. Р.

269. То же выражение (“seine klare Augen sehen”) употреблено и в официальном отчете (Щербачев. Два посольства. С. 149, прим.).

270. Второй пункт договора был снова изменен. Щелкалову удалось припугнуть почтительных и боязливых послов царским гневом, и в тексте снова появилось слово “пожаловал” (Щербачев. Два посольства. С. 154—155). Русские хотели внести еще одну поправку — заменить слово “begeret” (“захотел”) на “gepeten” (“бил челом, просил”). Эта поправка вернула бы текст к формуле договора 1562 г., согласно которой датский король “бил челом” русскому царю (РА. № 21. Стб. 76). На этот раз послы проявили не свойственную им настойчивость в отстаивании престижа собственного короля. Они объявили, что они не лгуны и не привыкли отказываться от своих слов. Выслушав это, по словам послов, справедливое утверждение, русские “не захотели дела так, один из них, что занимал первое место между русскими и сидел рядом с г[осподином] Якобом Ульфельдтом (по-видимому, речь шла о Б. Я. Вольском. —А. Л. X.), плюнул на королевских послов (как отметил Ю. Н. Щербачев, подчеркнуто в немецком тексте датского отчета), и затем все собрание встало, после каковой дерзости русский толмач выскоблил в посольском оригинале слово “begeret” и заменил его словом “gepeten”, с чем королевские послы должны были примириться ввиду той наглости и насилия, с какими велось дело”, писали они королю (Щербачев. Два посольства. С. 155—156). По поводу всех этих терминов секретарю посольства П. Вернике пришлось серьезно оправдываться в 1579 г. (ДА. № 416. С. 114. 19.V.1579).

271. Вернике остался с переводчиком Хенриком Олуфсеном (Там же. С. 151) в “канцелярии” или “комнате русского канцлера” и работал в присутствии А. Я. Щелкалова.

272. При переписке А. Я. Щелкалов потребовал опустить вторую часть оговорок спорной статьи, которые звучали так: “[1.] Исключая тех, кто против нашей воли без нашего ведома тайно прокрались бы чрез наши земли или [2.] проехали бы под предлогом иных дел, а затем отправились бы на службу к шведскому королю, каковое обстоятельство не должно быть понимаемо или толкуемо как противоречащее настоящему перемирию”. Послы, возможно с перепугу, отказались не только от второй, но и от первой части (Щербачев. Два посольства. С. 150).

273. По-видимому, речь идет снова о “бармах”.

274. В XVI в. датские аристократки любили носить одетые на шею несколькими кольцами, подобно бусам, длинные массивные золотые или серебряные цепи (halskaede), при этом нередко один конец цепи, украшенный драгоценными камнями, ниспадал до ног (Lund Tr. Dagligt Liv i Norden i det 16de Aarhudrede. Kbh., 1882. Bd. 4. S. 213—217).—В. Л. Л.

275. Речь идет о державе, еще одной царской инсигнии, которая только что по западному образцу была введена в обиход. Повышенное внимание Грозного к этому предмету свидетельствует, что он был ему еще в новинку.

276. У. несколько лукавит. При словах договора “И тебе, Фредерику королю... воевод своих с людьми в помочь... свойскому королю не давати, ни казною своею... не спосужати” царь заявил: “Неохота ему, он скорее готов помогать шведу, чем мне”.

277. Посох был принадлежностью князя и боярина, символом высокого положения и власти, в том числе республиканской (Порфиридов Н. Г. Новгородская “вечевая” печать // Вспомогательные исторические дисциплины. [Т.] П. Л., 1969. С. 193).

278. Процедура крестоцелования весьма схожа с той, что описал С. Герберштейн (Герберштейн 1988. С. 225—226).

279. Буквально послы поклялись “душою короля” (Щербачев. Два посольства. С. 158).

280. Текст присяги был занесен в немецкий протокол: “Ульфельдт обещает и клянется, что король привесит свою печать к договору и будет целовать на нем крест в присутствии русских послов” (ДА. № 407. С. 109).

281. “Кивком головы”, как значится в посольском отчете. Датские дипломаты после крестоцелования по требованию русских перенесли дату съезда на норвежской границе со дня Петра и Павла 1579 г. на такой же день следующего года, пойдя таким образом еще на одну уступку (Щербачев. Два посольства. С. 160).

282. Пленные ливонцы из Эзеля и Вика вряд ли были отпущены. Об их освобождении хлопотал спустя 8 лет Мартин Груневег.

283. Сорок — обычно связанные головами по 40 штук шкурки пушнины, которые паковали в тканевые мешки.

284. Трубачи — непременная принадлежность каждого европейского посольства конца XVI — начала XVII в. Трубы известны были и на Руси (Герберштейн 1988. С. 117), о чем свидетельствует и их упоминание в словаре Тённиса Фенне наряду с бубном, дудой, сопелью, домрами и гуслями (Toennies Fenne's. Manual. V. II. Р. 57). Трубачей на Руси было, по словам С. Герберштейна, множество. “Если они по отеческому обычаю, — пишет он, рассказывая о своих впечатлениях от звуков, издаваемых ими, — принимаются все вместе дуть в свои трубы и загудят, то звучит это несколько странно и непривычно” (Герберштейн 1988. С. 117)

285. Странное нежелание снабжать послов рыбой может быть отмечено и в более раннее время. Так, Герберштейн с большим трудом добивался получения от приставов живой рыбы (Герберштейн 1988. С. 210), и это при том, что в состав пищи русских во время постов постоянно входила рыба.

286. На качество воды из колодцев иностранцы, судя по посольским книгам середины XVI в., жаловались не только в Александровой слободе, но даже в Москве (Хорошкевич А. Л. Московский посад середины XVI в. по данным польско-литовских посольских книг // Столичные и периферийные города. 1996. С. 123).

287. Монастырь между Троицей и г. Дмитровом идентифицируется с Николо-Песношским монастырем, расположенным ныне близ с. Рогачева на дороге из Дмитрова в Клин. Монастырь основан около 1361 г. учеником Сергия Радонежского Мефодием на берегу р. Яхромы Каменный Никольский собор монастыря документально не датирован. На основании анализа архитектурных и декоративных форм он может быть отнесен к первой четверти XVI в. (Подьяпольская Е. Н. Памятники архитектуры Московской области. Вып. 1. М., 1999. С. 175—176). Свидетельство Ульфельдта о том, что монастырь построен “из камня наподобие крепости”, чрезвычайно интересно. Однако его справедливость может быть оценена лишь после проведения в Николо-Песношском монастыре археологических исследований. — С. З. Ч.

288. Вопрос о расстояниях между отдельными пунктами, несомненно, очень занимал У., может быть, особенно по сравнению с территорией его родины.

289. Примером того может служить опыт спутников имперского посла на Русь 1519 г. Франческо да Колло, которые, приобретя девушек “от пятнадцати до восемнадцати лет, поистине прекрасных”, потом бросили их (Колло Франческо да. Доношение о Московии. М., 1996. С. 66). О существовании рынка рабов в Москве узнаем из “Стоглава” 1551 г (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 374—375; см. подробнее: Хорошкевич А. Л. Задачи русской внешней политики и реформы Ивана Грозного // Реформы и реформаторы в истории России. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 23—34). Правда, в “Стоглаве” речь шла о русских пленниках, которых пригоняли в Москву торговцы — греки, армяне, турки, — скупавшие их в Крыму и Турции.

290. 2 кн. Царств 11: Царь Давид, пораженный красотой Вирсавии, жены Урии Хеттеянина, соблазнил ее, а Урию отправил на осаду Раввы, в самое опасное место, где находились храбрейшие ее защитники. Там он и погиб.

291. В начале сентября 1572 г. Иван IV распорядился постричь в монахини свою четвертую жену — Анну Алексеевну Колтовскую, а в марте 1575 г. ее уже не стало. Не больше двух лет прожила в браке с царем его пятая жена — Анна Григорьевна Васильчикова (январь 1575 — декабрь 1576/начало 1577 г.).

292. Татарский хан — Мухаммед-Гирей II, старший сын Девлет-Гирея I, унаследовавший престол в июне 1577 г. после смерти отца. Новый хан находился в сложных отношениях с братьями (в первую очередь Адыл-Гиреем, Алп-Гиреем, Селамет-Гиреем) и при жизни Девлет-Гирея I. Несмотря на противоречия с ними в области внешней политики (царевичи выступали за поддержку ногайских татар и совместное с ними нападение на южные границы России), хан в феврале 1578 г. направил свое войско на Речь Посполитую, надеясь тем самым побудить польского короля и великого князя литовского возобновить договор Крыма с Речью Посполитой, ибо прежний утратил силу со смертью Сигизмунда II Августа в 1572 г. Однако момент для этого был выбран неудачно. Мало того, что в походе не принял участия его сын Мурад, но военным предприятием осталась недовольна и Порта, которая именно в это время заключила мир с Речью Посполитой. Султан же в условиях только что начавшейся войны с Ираном 1578—1590 гг. был заинтересован в мобилизации сил крымских татар на борьбу с ним (действительно, осенью 1578 г. крымцы совершили неудачный поход на Ширван). При посредничестве султана Мухаммед-Гирею в сентябре 1578 г. удается заключить польско-крымское соглашение, содержавшее обязательство Крыма воевать против России. — А. В. В.

293. Василий Щелкалов — дьяк и печатник, богатый землевладелец (Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве в XVI веке. СПб., 1897. С. 223—224; ПКМГ. Отд. 1. Ч. 1. С. 383, 400— 831, 832; Отд. 2. С. 643—645), в 1569 г. получил часть владений Ивана Михайловича Висковатого — два сельца и 10 деревень ценой 200 руб. (Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссией). СПб., 1841. Т. 1. № 180/II. С. 342—343). Подробно о его земельных владениях см.: Гриля. 1994. С. 415, прим. 54. Участник посольства в Великое княжество Литовское в 1567 г. с фантастическим проектом женитьбы женатого царя на сестре польского короля Екатерине, уже имевшей мужа — финляндского герцога Юхана (Траля 1994. С. 301, 303)

Дочь Василия Щелкалова вышла замуж за Василия Петровича Морозова (Граля 1994. С. 26). В 60-е годы Василий Щелкалов — начальник Разбойного приказа (Скрынников Р. Г. Опричный террор. С. 85—86). О его карьере см.: Савва. Дьяки. С. 239—279; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888. С. 191—204; Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 588).

В его подчинении как посольского дьяка находилось 17 подьячих (Белокуров С. А. О Посольском приказе. СПб., 1916. С. 34—35). Однако его нет в списке, составленном И. Гралей (Граля 1994. С. 462—463).

294. Вероятно, У. не точно понял ситуацию. В русских источниках данных о крымском набеге нет.

295. Талер — наиболее распространенная в XVI в. крупная серебряная монета, получившая свое название от места ее первоначального производства в Чехии — Яхимова (Joachimstal), где ее начали чеканить в 1518 г. В России она использовалась в основном в качестве сырья и именовалась “ефимками”, от первой части указанного топонима (Мельникова А.С., Уздеников В.В., Шикамова И.С. Деньги в России. История русского денежного хозяйства с древнейших времен до 1917 г. М., 2000. С. 84— 85). С надчеканкой использовалась в российском денежном обращении (Спасский И. Г. Русские ефимки: Исследование и каталог. Новосибирск, 1988. С. 6).

296. Если У. прав, то можно удивляться быстроте, с которой были построены речные суда. О них см.: Дубровин Г. Е. Водный транспорт Новгорода. Т. 1—2. М.,2000.

297. Водный путь посольства пролегал по р. Мете.

298. Озера находятся лишь у притоков Меты, в частности Березайки. Местность, по которой передвигались послы, изобиловала болотами (некоторые из которых имели собственные наименования, например, Соколье) и озерами (Щучье, Быстрое, Песочно, Пустно, Тишадра и др.). Первым на пути оказалось оз. Метано в верховьях р. Меты (НПК. Т. VI. СПб., 1910. Книги Бежецкой пятины 1501, 1545, 1551, 1564 гг. С. 50, 338 и др.).

299. Неясно, где именно был сокращен водный путь.

300. Скорее всего, послы ночевали в курных избах с плохой вентиляцией, где дым просто поднимался кверху. В городах же наиболее распространены были жилища с двойным потолком, что уберегало жилое помещение от дыма. Такой тип отопления хорошо описан Мартином Груневегом.

301. Проблема транспорта крайне обострилась к заключительному этапу Ливонской войны. Впрочем, она весьма остро стояла и значительно раньше — за 11 лет до появления в России Ульфельдта. 12 декабря 1567 г. был казнен дьяк Казарин Дубровский за освобождение от транспортной повинности княжат и детей боярских за взятки, в связи с чем перевозкой орудий во время похода на Литву занимались крестьяне — возчики самого царя (Шлихтинг. С. 24—25).

302. Белая — город на среднем течении р. Меты.

303. Крупный рогатый скот и овцы преобладали во всех хозяйствах страны. Сведения о разведении птицы сравнительно редки, как редки и находки птичьих костей при археологических раскопках. М. Г. Рабинович причину их отсутствия в археологическом материале Подмосковья видит в том, что их съедали собаки (Рабинович М. Г. О древней Москве. М., 1962. С. 275), но представляется, что и куры, и гуси были сравнительно мало распространены в то время, хотя в “Домострое” содержатся наставления по выращиванию птицы (Домострой по Коншинскому списку. Гл. 56. С. 54; Домострой. М., 1990. С. 78), а словарь Тенниса Фенне среди различных сортов мяса упоминает и “гусятину”, и “курятину” (Toennies Fennes's. Manual. V. II. Р. 83—84).

304. Почти в аналогичной ситуации оказался имперский посол С. Герберштейн, который, однако, в отличие от Ульфельдта, сумел поставить пристава на место уже вскоре после пересечения границы во время первого путешествия по Руси (Герберштейн 1988. С. 208—209). Видимо, прав Герберштейн, приведший слова пристава, что самостоятельными покупками иностранных послов наносится урон чести русского государя (там же. С. 211).

305. Монастырь св. Николая на Вяжище с тремя церквями Николы Чудотворца, Иоанна Богослова, Святого Евфимия. Уже в конце XV в. монастырь потерял большую часть своих земель, те же, что остались, превратились в “опчие” с великим князем владения (НПК. Т. III. Переписные оброчные книги Вотской пятины 1500 г. Первая половина. СПб., 1868. С. 11, 27—32, 34, 43,44 и др.).

306. То есть с востока на запад.

307. Скорее всего, это один из храмов на Торговой стороне, может быть, Пятницкий.

308. День св. Михаила — 29 сентября.

309. Гарелло — с. Горелое.

310. Репенск (эст. Ряпина).

311. ...с прибытием послов великого князя — речь идет о боярине Алексее Григорьевиче Давыдове и дьяке Тимофее Петрове (деятельность и земельные приобретения последнего приходятся на 80-е годы XVI в. См.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 412).

312. Этот фрагмент написан в стиле летучих листков времени Ливонской войны, в которых царь и его воинство уподоблялись библейским львам рыкающим (Kappeler 1972. S. 48—51).

313. Это совершенно правильное наблюдение (Горская Н. А. Пища // Очерки русской культуры XVI века. Ч. 1. М., 1977. С. 217—218, 220), применительно к изучаемому времени и региону подтверждаемое сведениями приказного делопроизводства об отправке хлеба, прежде всего ржи и сухарей, воинским соединениям, находившимся в разоренных землях Ливонии (ДЛВ. Ч. 2. № 25, 26, 32, 34, 40, 41. С. 96, 98, 102—105, 107—115).

314. Об Исдане Ивановиче — Ж. И. Квашнине см. выше комм. 149. Начиная с 1572 г. он был одним из воевод в этом городе, в том же 1578 г. он был не только юрьевским воеводой, но должен был “и на выласке быти и под людьми ходити”. Здесь же обзавелся земельными владениями: в сентябрьском 1576 г. разряде он, как, вероятно, и его брат Иван, назван одним “из юрьевских помещиков” (РК. С. 245, 274, 290, 299). По возвращении из Дании он в 1580 г. был воеводой в Кукуносе “в большом городе”, но уже в 1581 г. — снова в Дерпте (там же. С. 314, 322). См. подробнее: Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 264). Месяца через два после отбытия Ульфельдта Ж. И. Квашнин бил челом Ивану IV, что он, бедняга, недополучил царского жалования: “...у меня в Юрьеве только четыреста четвертей, и то все пусто, прожиги на нем немочно”. А еще триста четвертей в Полчеве (Пыльсамаа, Оберполене), пожалованных ранее царем и “отделенных” дьяками М. Зубовым и Н. Перфирьевым, ранее принадлежавших Салтану Гурьеву и Б. Ачкасову, по новому наказу царя должны были поступить в распоряжение последнего. По сведениям М. Зубова и В. Бундова, 1578 г. в оклад до воеводы не дошло 150 четей, “поместья за ним в тиши живущего двесте двацать чети, да в пусте сто восемьдесят чети”. А 23 января 1579 г., по справке М. Зубова и Н. Перфирьева, “пашни паханые” оказалось 135 четей, а “в пусте” — 257 четей. Прогресс налицо: его признавал и верховный государь. В его грамоте от 28 января 1579 г. “юрьевского... его поместья в войны неметцких людей вывоевано и ввыжено”. Квашнин своего добился — 28 января ему дали искомые земли “сряду с одного, а не в розни, живущего и пустого” (ДЛВ. Ч. 2. № 70.I—III. С. 189—191).

315. Норвежские сельди — это скорее всего недорогая сельдь из Сконе, которая была наиболее распространенным не только в России, но и во всей Северной Европе сортом. В словаре Фенне упоминаются сконская, фламская и амброльская (предположительно из Аальборга) сельди (Tonnies Fenne's. Manual. V. II. Р. 116). Все они, равно как и сельдь из Борнхольма, ввозились на Русь в XV в. Дешевизна же сельди могла определяться не столько ее сортом, сколько качеством. Она часто портилась в дороге, кроме того, засоленная до 24 августа сельдь вообще считалась дешевой (Schafer D. Das Buch der Lubischen Vogte auf Schonen. Halle a.S., 1887. Einleitung, S. LI; Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода... С. 334—336). Солид — римская, позднее византийская золотая монета, чеканившаяся с 309 г. Этот термин вошел во многие романские языки для обозначения мелкой монеты. Русские цены на сельдь этого времени неизвестны. Но если предположить, что он также имел в виду мелкую монету, то можно думать, что это было пуло (О нем см.: Гайдуков П. Г. Младшие монетные номиналы средневековой Руси (четверетцы, полушки и пула конца XIV—XVII вв.). Автореф. дисс. ... докт. наук. М., 1999; Он же. Медные русские монеты конца XIV—XVI вв. М., 1993). Впрочем, датский переводчик XVII в. термин “солид” переводит как “шиллинг”, не подозревая о возможности обозначения им русской денежной единицы.

316. Воевода крепости (Дерпта) — это скорее всего один из тех, кто во время отсутствия Ж. И. Квашнина занимал эту должность в январе 1578 г. — И. Д. Плещеев или кн. М. В. Тюфякин (ДЛВ. Ч. 2. № 47. С. 120).

317. Квадрант — мера объема, четверть, в данном случае кади (Бассалыго Л. А. Новгородские писцовые книги рубежа XV—XVI вв.: справочник по статьям доходов, мерам и ценам // Писцовые книги Новгородской земли. Т. 2 / Сост. К. В. Баранов. СПб., 1999. С. 303).

318. Наместник мценский Алексей Григорьевич Давыдов.

319. Конный гонец, выехал из Новгорода 19 сентября, прибыл в Пернов 16 октября.

320. Армут (вероятно, эст. Эргеме).

321. Нападения шведов на Фелин и другие города во второй половине сентября — начале октября 1578 г. не увенчались успехом, как явствует из материалов приказного делопроизводства начала 1579—1580 г.

322. Как правило, сельское население ближайшей к городу округи в случае военной опасности пряталось за его стенами. Это касалось и княжеской семьи (Каштанов С. М. К вопросу о “городной осаде” в междукняжеских договорных грамотах // Столичные и периферийные города. 1996. С. 86—87).

323. ...под крепостью Вендева (Венден, лат. Цесис) — попытка захвата крепости русскими войсками была предпринята с 15 по 21 октября. С 15-го по 20-е они осаждали крепость, а 21 предприняли штурм. В знаменитом сражении 21 октября шведы (под началом Ерана Буйе) и поляки (во главе с Андреем Сапегой), неожиданно соединившись, совместными усилиями нанесли поражение русскому войску, первым воеводой которого был кн. И. Ю. Голицын (Рюссов I Псб. Т. III. С. 300—302; Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1892. Т. IX. Гл. V. С. 179—180; Новодворский В. Борьба за Ливонию между Москвой и Речью Посполитой (1580—1582). С. 85—87. С. 85—87; Kappeler 1972. S. 138—139).—В. Л. Л.

324. Герцог Магнус (1540—1583)— второй сын Кристиана III и брат Фредерика II. С детства отец предназначал его к получению духовного звания. Учителем Магнуса были голландец Пауль Новимагнус, придворный проповедник короля, соборный пробст из Риги, Каспар Муге и Лука Бакмейстер, позже ставший профессором в Ростоке. Много внимания сыну уделяла мать-королева Доротея. Когда Магнусу было два года, он перенес глазную болезнь, в результате которой потерял один глаз. Впоследствии его враги дали ему прозвище “Кривой”. В 1557 г. Кристиан III отправил Магнуса в Саксонию ко двору своего родственника курфюрста Августа (1553—1586) для совершенствования образования и знакомства с европейской жизнью. Некоторое время он слушал лекции в лютеранском университете в Виттенберге (до 1559 г.).

Уже в юношеские годы вполне определился характер Магнуса, доставлявший немало хлопот его родственникам и близким. До конца жизни его преследовала репутация человека легкомысленного, расточительного и склонного к чрезмерной чувственности.

В конце правления Кристиана III встал вопрос о выделении Магнусу земельного владения, на которое он вправе был рассчитывать в королевской части герцогств Шлезвиг и Голыптейн. Чтобы не ослаблять влияния в герцогствах старшего сына, будущего короля Фредерика II, Кристиан III решил не производить раздела, а купить для Магнуса епископство Эзельское, что и было осуществлено. В 1559 г. во время коронации Фредерика Магнус согласился отказаться от всех светских и духовных прав на герцогства Шлезвиг и Гольштейн в обмен на получение эзельского епископства.

В апреле 1566 г. двадцатилетний Магнус прибыл на о. Эзель. 13 мая епископ Иоганн фон Мюнхгаузен отрекся от епископского сана, и епархиальный капитул избрал в епископы Магнуса, передав ему ключи и жезл — знак духовной и светской власти епископа. Затем чины епископства присягнули ему как своему законному господину, а он в свою очередь подтвердил их старинные права и вольности.

В том же году Магнус расширил свои владения в Ливонии, купив у Морица фон Врангеля епископство Ревельское, а также земли в Курляндии, расположенные вокруг замка Пильтен. Однако удержать свои владения без военной помощи из Дании Магнусу было трудно. Поэтому весной 1561 г. он отправился в Данию, где вынужден был признать над своими землями верховную власть Фредерика II. Магнус также согласился допустить в свое епископство королевского статхольдера, с которым отныне он должен был согласовывать свои решения и действия.

В 1560-е гг., потеряв практически всю власть в своих владениях, оказавшихся в руках его брата, шведов и русских, Магнус пытался заручиться поддержкой польского короля Сигизмунда II Августа, он рассчитывал жениться на его сестре и получить за ней в приданое ту часть Ливонии, которая находилась во власти поляков. Но этот замысел не был осуществлен. Неудачей также закончилась попытка Магнуса склонить на свою сторону горожан Ревеля и Риги, отдавшихся под власть Швеции и Польши.

В конце 1560-х гг. Магнус сблизился с царем Иваном IV, который выразил готовность передать ему ливонские земли, но с условием, что Магнус признает себя “голдовником” (вассалом) русского государя. В июне 1570 г. в Москве состоялось коронование Магнуса как короля Ливонии. Одновременно он был объявлен женихом княжны Евфимии, дочери кн. Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата царя, а после смерти Евфимии в 1571 г. — ее сестры Марии, которой тогда шел только 13-й год. Свадьба состоялась 12 апреля 1573 г. в Новгороде. Венчал Магнуса и Марию православный священник, а затем они получили благословение от лютеранского пастора.

Реальных выгод, однако, от сближения с Иваном IV Магнус не получил. В его распоряжении находилось только несколько замков. Русский царь испытывал мало доверия к своему вассалу и препятствовал распространению его влияния на ливонских жителей. До 10 августа 1570 г. Магнус получил царский наказ — “не ходить на города литовских людей” (Баранов К. В. Акты XVI — начала XVII вв. из местнических дел // Русский дипломатарий. Вып. 7. М., 2001. № 9. С. 40—41). Когда в 1577 г. во время большого похода царя в Ливонию Магнус, откликнувшись на чаяния местного населения, занял ряд замков, Иван IV пришел в ярость и потребовал его к себе. Представ пред “ясные очи” грозного царя, король Ливонии, стоя на коленях, едва смог вымолить себе прощение. Царь вернул ему Каркус и Оберполен, добавив к ним еще и ряд других, при этом, правда, обязав Магнуса под угрозой нового ареста уплатить к Рождеству 40 тыс. венгерских гульденов.

Не имея возможности исполнить эту царскую волю и поняв, что царь Иван не собирается передавать ему власть над Ливонией, Магнус решил отдаться под покровительство врага русского государя польского короля Стефана Батория и тайно вместе с женой бежал к полякам в Курляндию, где поселился в принадлежавшем ему замке Пильтен. Здесь Мария в конце 1581 г. родила ему дочь, которую окрестили по православному обряду и нарекли Евдокией. Последние годы жизни Магнус провел в безуспешных попытках добиться от короля Стефана и польского сейма передачи ему в лен ливонских земель, завоеванных Польшей. Он умер 18 марта 1583 г. и был погребен в замковой церкви в Пильтене. В 1662 г. его останки был перенесены в Данию, где их похоронили в кафедральном соборе города Роскилле — усыпальнице датских королей. Вдова Магнуса, королева Мария, сперва поселилась в Риге, получив приличное содержание от польских властей, но затем вернулась в Россию. Здесь ее дочь вскоре умерла, а сама она, по слухам, была насильственно пострижена в монахини под именем Марфа. Год смерти инокини Марфы точно неизвестен. Ее останки, по-видимому, были погребены в Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры, где и сегодня можно увидеть надгробие с надписью “лета 7105 (1597) июня 13 дня преставися благоверная королева инока Марфа Владимировна”. Однако сохранились документальные свидетельства, из которых следует, что вдова герцога Магнуса продолжала жить еще в первое десятилетие XVII в.: в 1609 г. она пребывала в осажденной поляками Троице-Сергиевой лавре. В отличие от своего мужа, Мария Владимировна, по сообщениям современников, отличалась нравом кротким и добросердечным; она оказывала покровительство сиротам, а также тем ливонцам, которые оказались в русском плену (Цветаев Д. Мария Владимировна и Магнус Датский // ЖМНП. 1878. Ч. CXCVI. С. 57—85; Busse К. Н. v. Herzog Magnus. Konig von Livland. Leipzig, 1871; Donnert E. Der livlandische Ordensritterschaft und Russland. Berlin, 1963. S. 181—196; Rasmussen K. Magnus // DBL. Bd. 9. S. 355—356; Renner U. Herzog Magnus von Holstein als Vassal des Zaren Ivan Groznyj // Deutschland—Livland—Russland. Ihre Beziehungen vom 15. bis zum 17. Jahrhundert. Beitrage aus dem Historischen Seminar der Universitaet Hamburg. Liineburg, 1988. S. 137—158). — В. А. А.

325. “Ливонская Апология” — сочинение с таким названием неизвестно. По мнению К. Расмуссена, У. мог так назвать сочинение Бальтазара Рюссова (1542—1602) “Chronika der Prouintz Lyfflandt”, первое издание которой увидело свет в Ростоке в 1578 г., а второе — в Барте (Померания) в 1584 г. Б. Рюссов родился в Ревеле в семье извозчика. Образование получил в Германии. С 1563 г. и до конца жизни был лютеранским пастором и школьным учителем в родном городе. Первое издание хроники содержит историю Ливонии с древнейших времен до 1577 г., а во втором описание событий продолжено по 1583 год. Особенно большую ценность хроника представляет в тех своих частях, где речь идет о событиях Ливонской войны, непосредственным свидетелем коей и был Рюссов. Во втором издании хроники имеется краткое упоминание о датском посольстве в Россию в 1578 г. (Расмуссен К. О книге Якоба Ульфельдта. С. 60; Зутис Я. Я. Очерки по историографии Латвии. Ч. 1. Рига, 1949. С. 29—35). Русский перевод хроники выполнен в XIX в. (Псб. Т. II. С. 161—404; Рига, 1880. Т. III. С. 125—352). — В. А. А.

326. Главным центром литья затинных пищалей (малокалиберных пушек) и пушечных ядер была Москва, где иностранные литейщики обосновались еще на рубеже XV—XVI вв., и Великий Новгород (Колчин Б. А. Обработка железа в Московском государстве в XVI в. // Материалы и исследования по археологии СССР. 1949. № 12. С. 200—201; Рабинович М. Г. О древней Москве. М., 1964. С. 92). Все это в 1578 г. переправлялось в новые ливонские города, постоянно испытывавшие недостаток орудий и боеприпасов к ним (ДЛВ. Ч. 2. №№ 30, 33 43—46. С. 101—102, 106, 117—119), что при дальности пути и отсутствии тягловой силы вынуждало прибегать к дешевому труду крестьян. Пушка, которую видел У., должна была быть очень большой. Попытка наладить производство боеприпасов на месте — в Юрьеве зимой 1577—1578 г. не увенчалась успехом из-за отсутствия сырья и специалистов кузнецов (там же. № 30. С. 102).

327. И. Ю. Голицын. См. подробнее с. 122 наст. изд.

328. В разрядной книге под 7087 годом речь шла о том, что воеводы “опять зам[е]ш[ка]лись и к Кеси не пошли. И царь и великий князь прислал к ним, кручинясь, с Москвы посольского дьяка Андрея Щелкалова” и дворянина Д. Б. Салтыкова, приказав им “итить на Кесь и промышлять своим делом мимо воевод”, далее разные редакции: “а воеводам с ними” или “с воеводами заодин” (Савва. Дьяки. С. 289).

329. Грозный вообще рассматривал все военные неудачи как измену и жестоко карал за них. Именно в его время в источниках и памятниках материальной культуры особое распространение получило слово “палач”. Оно высечено на надгробной плите 1561 г. (Карийский Н. М. Русская надпись XVI в. с именем Марка, сына палача // РАНИОН. Труды секции археологии. Т. IV), палачи встречаются среди тех лиц, которых посылали из Москвы в Ливонию для упрочения там царского владычества — наряду с попами, пономарем, проскурницей, воротниками и сторожами. Палачи, набранные в Великом Новгороде, как и вышеперечисленные специалисты, должны были присутствовать в каждом, даже самом маленьком из завоеванных городов (ДЛВ. № 14. С. 70—82). Они, как и тюремные сторожа, толмачи, кузнецы и плотники, должны были получать по два рубля “годового” и 4 алтына за соль (там же. С. 70).

330. Это полностью соответствует сообщению Андрея Сапеги, стоявшего во главе польского войска (АЗР. Т. II. СПб., 1841. С. 237—238), и ливонского хрониста Р. Гейденштейна. Последний писал: “Двое воевод, Петр Хворостинин и Андрей Щелкалов, начальствовавшие над конницей, вместе с ней бежали” (Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. СПб., 1889. С. 35—36, прим 1 на с. 37).

331. Ронненбург (латыш. Рауна).

332. Василий III— великий князь московский и всея Руси (1505— 1533), вел войны с Великим княжеством Литовским в 1507—1508, 1512—1514, 1518—1519. Серии этих войн предшествовала и война с Великим княжеством Литовским и Ливонским орденом 1500—1503 гг.

333. Оно подробно описано в летучем листке 1579 г. (Поражение москвитян и осада Вендена) 1579 г. (ЧОИДР. 1847. Кн. 3. Отд. 3. С. 4).

334. Судя по отчету, еще 23 октября русские послы обедали у датских (Щербачев. Два посольства. С. 167).

335. Каролл (эcm. Карула).

336. Имеется в виду сын монетного мастера из Ревеля Иво Шенкенберг (ок. 1550—1579), прозванный за храбрость и военные способности Ганнибалом (Аннибалом). По свидетельству Рюссова, И. Шенкенберг собрал отряд из крестьян и организовал его “по немецкому образцу и обычаю”. Действуя на стороне шведов, прославился при обороне Ревеля, осажденного в 1577 г. российскими войсками, и активными партизанскими действиями против осаждавших. В бою у Везенберга 27 июля 1579 г. был окружен татарским отрядом и взят в плен. В том же году по приказу Ивана Грозного казнен во Пскове (Рюссов / Псб. Т. III. С. 252, 259, 268, 306—307), о чем У. не пишет. — В. А. А.

337. Кепт (эст. Копу).

340а. Лары — боги-покровители домашнего очага у древних римлян. “Отеческие лары” — в переносном значении “дом”.

338. Фараон — обычное для летучих листков времени Ливонской войны наименование Ивана Грозного, которого таким образом приравнивали к библейскому египетскому царю, гонителю евреев (Исход, 1—16).

339. В юрисдикции немецкого населения Ливонии (включая и Эстонию) применялись нормы кодексов рыцарского ленного и земского права. Первый кодекс — Вальдемар-Эрикское рыцарское ленное право— был составлен для датских владений в Эстонии в 1315 г. Нормы этого кодекса вместе с положениями немецкого “Саксонского зерцала” легли в основу кодексов — Древнейшего первой половины XIV в., Среднего, действовавшего с конца XIV или первой четверти XV в., и Переработанного, составленного между 1422 и 1538 гг., рыцарского ленного и земского права. Кодексы действовали в разных районах Ливонии и содержали, помимо упомянутых, правоположения, отражавшие характерные особенности местной жизни. В городах же Ливонии действовало городское право XIII в., предназначенное для Риги и Ревеля и имевшее своим образцом право г. Висби, а затем видоизменявшееся под влиянием права городов Ганзейского союза с учетом различных прибалтийских особенностей. (Калнынь В. Очерки истории государства и права Ливонии в XI—XIX вв. Рига, 1980; Назарова Е.Л. Ливонские правды как исторический источник // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования. 1979. М., 1980; Егоров Ю. История государства и права Эстонской ССР. Таллин, 1981). — Е. Л. Н.

340. ...татарин, которого жители называли цезарем — возможен и перевод “хан” или “князь” (Л. Н. Годовикова). Однако, судя по латинскому термину “cesar”, наиболее точен термин “царь”. В таком качестве, скорее всего, мог выступить Семион Бекбулатович, Саин-Булат, правнук последнего хана Большой Орды Ахмата, сын перешедшего на службу Ивану IV в 1562 г. Бекбулата. К 1570 г. он стал “царем на Касимове” и после этого активно участвовал в Ливонской войне (в 1571—1572 гг. в походе на шведов, осенью 1572 г. — на Пайду Вайссенштейн, затем на Ревель). До 15 июля 1573 г. принял крещение под именем Семиона, а в 1575 г. был поставлен Иваном Грозным на великое княжение, при том что Иван IV оставил себе лишь “удел”. В 1576 г. был сведен с великого княжения и пожалован великим княжением Тверским с городами Тверью и Торжком. И в это время Семион Бекбулатович продолжает участвовать в военных действиях, в частности в летнем походе 1577 г., завершившемся весьма успешно (Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб., 1864. Ч. II. С. 9—11; Лилеев Н. В. Семион Бекбулатович, хан Касимовский, великий князь всея Руси. Тверь, 1891; Зимин А. А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович в 1575 г. // Из истории Татарии. Казань, 1970. С. 149—163; Он же. В канун грозных потрясений. С. 28, 255 и др.) Возможно, после этого похода он и находился в Новгороде до лета 1578 г.

341. Император Священной Римской империи германской нации Рудольф II.

342. Сальме (эст. Сальме). — К. Р.

343. Торрих (эсm. Торгу). — К. Р.

344. Шварфер (эст. Сорве-Сооре). — К. Р.

345. Георг Виттинг — может быть, ливонский дворянин Георг фон Фитингоф, находившийся на датской службе. В грамоте царя Ивана к королю Фредерику от 7 апреля 1575 г. его фамилия написана как Vitinghoff (KA-2. № 238). — В. А. А.

346. Курляндия — одна из ливонских областей; с 1561 г. — герцогство, правителем которого стал последний магистр Ливонского ордена Готтгард Кеттлер. Курляндское герцогство находилось в вассальной зависимости от Польши. — В. А. А.

347. Сутен (латыш. Суде). — К. Р.

348. Позен (латыш. Пузе). — К. Р.

349. Донданг (латыш. Дундага) ранее принадлежал курляндским епископам. Замок был построен в 1249 г. — В. А. А.

350. Виндова, р. — Виндава (лат. Вента). В ее устье находился одноименный город Виндава (Вентспилс). Замок построен в 1314 г. — К. Р., В. А. А.

351. Эшвален, или Эдвален (латыш. Эдале), крепость которого восходит к 1275 г.— К. Р.

352. Ганс Беер — курляндский дворянин Иоганн Бер, находившийся на службе у герцога Магнуса; Этвален он унаследовал от своего дяди, Ульриха фон Бера, бывшего коадъютора и домпробста епископства Курляндского, в 1561 г. объявившего себя сторонником Магнуса (Rutenberg О. v. Geschichte der Osteseeprovinzen Liv-, Esth- und Kurland. Leipzig, 1860. Bd. 2. S. 515; Mollerup W. Danmarks vorhold til Lifland fra Salget af Estland til Ordensstatens Optesning (1346—1561). Kbh., 1880. 8. 132). — Д. А.

353. Газенпот (латыш. Айзпуте). — К. Р.

354. Греббин (латыш. Гробиня). — К. Р.

355. Хейлиген Аэ, р. (латыш. Свента). — К. Р.

356. ...от польской области, называемой Литвой — территория Великого княжества Литовского, вошедшая в 1569 г. в состав Речи Посполитой.

357. Сарматия — в античной географии обозначала территорию бывшей Скифии, после того как ираноязычные племена сарматов с III в. до н. э. по IV в. н. э. заняли степи от Тобола до Дуная. Этим термином в польской литературе эпохи Возрождения сначала обозначалась общая славянская, в том числе и польская прародина, а затем и сама Польша (Рогов А. И. Основные особенности развития русско-польских культурных связей в эпоху Возрождения // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. М., 1976; Тананаева Л. И. Сарматский портрет. М., 1979. С. 10—32; Ulewicz Т. Sarmacja. Studium z problematyki stowianskiej XV i XVI w. Krakow, 1950).

358. Вопрос о сборе налогов и их тягости был злободневным не только для этого региона. Местные сеймики Нового Корча, Кракова, Сандомира, Серадза, равно как и Поморья и др. воеводств, решали его отнюдь не в соответствии с постановлениям общегосударственного Варшавского сейма 1577 г. Большинство вышеназванных воеводств отказывалось от уплаты налогов (Новодворский В. Борьба за Ливонию. С. 68—73).

359. Данных о выступлении крестьян, о котором пишет У., в других источниках не обнаружено.

360. Поланген (лит. Паланга). — К. Р.

361. Мемель (лит. Клайпеда) — в XVI в. город в герцогстве Прусском. — В. А. А.

362. р. Свента.— К. Р. 29—1924

363. Региомонт (Кенигсберг, польск. и русск. Крулевец, Королевец) — ныне Калининград.

364. Мельбинг, или Эльбинг (польск. Эльблонг) — в 1578 г. признавал над собой верховную власть короля Польши (Форстен. Балтийский вопрос. С. 629). — В. А. А.

365. Данциг (нем.) — Гедан (Gedan, латыш.), Гданьск (польск.), в Средневековье крупный центр ганзейской торговли в 1466 г. — в составе Короны Польской.

366. Речь идет о военной помощи, которую в 1577 г. датский король оказал Данцигу (Гданьску) во время его осады польскими войсками во главе с королем Стефаном Баторием (Форстен. Балтийский вопрос. С. 642—645). — В. А. А.

367. Под “врагами” сенаторы (ратманы) Гданьска разумели польское войско, осаждавшее город в 1577 г. Мирный договор между Гданьском и Баторием был заключен только 12 декабря 1579 г. Согласно этому договору, город признавал верховную власть короля Польши и выплачивал ему 20 тысяч гульденов; Баторий же со своей стороны подтверждал старинные вольности Гданьска (Форстен. Балтийский вопрос. С. 645). — В. А. А.

368. Каллипке — селение близ Гданьска. — В. А. А.

369. Михаил (Михал) Сифрид — в 1570—1580-е гг. ратман в Гданьске (Historia Gdaiiska. Gdansk, 1982. Bd. II. S. 588). — В. А. А.

370. Ландсвитц — селение в герцогстве Померанском. — В. А. А.

371. Леонбург (нем. Лауэнбург, польск. Лемборг) — город в герцогстве Померанском. — В. А. А.

372. Загарс — селение в герцогстве Померанском. — В. А. А.

373. Зетцемин (нем. Зицемин, польск. Сецемин) — селение в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte der Provinz Pommern. Berlin, 1865. S. 562), которое находилось на северо-западе нынешней Польши; правителями этого епископства с 1556 г. являлись герцоги Померанские. — В. А. А.

374. Замноу (нем. Цанов, польск Сианов) — город в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte. S. 561—562). — К. Р., В. А. А.

375. Кецлин (нем. Кеслин, польск. Кошалин) — город в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte. S. 75). — К. Р., В. А. А

376. Карлик (нем. Керлиц польск. Карлино) — город в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte. S. 67—68). — К. Р., В. А. А.

377. Эти города — имеются в виду Кецлин и Карлин. — К. Р., В. А. А.

378. Померания (польск. Поморье) — герцогство в составе Священной Римской империи; включало в себя также земли, расположенные на северо-западе нынешней Польши. — К. Р., В. А. А.

379. Казимир Младший — епископ Камминский (1574—1602), младший из поморских князей, который по их соглашению 1569 г. стал герцогом Померанским Казимиром IX (1559—1605) (Wehrmann M. Geschichte von Pommern. Gotha, 1906. S. 70, 83). — В. А. А.

380. Новогард (польск. Нойгард) — город, расположенный на северо-западе нынешней Польши, по направлению от Кошалина к Щецину (Штеттину). Являлся центром Нойгардского графства, которым с 1274 по 1663 г. на правах вассалов епископов Камминских владели графы фон Эберштейн, прозывавшиеся также графами фон Нойгарт (Kratz G. Die Stadte. S. 267—268). — В. А. А.

381. Дам, или Дамба, впоследствии Альт-Дамм — в XVI в. город, принадлежавший герцогам Померанским (Kratz G. Die Stadte. S. 108—112). Ныне пригород Щецина, расположенный на южном побережье озера Домбе, на пути к Голенюву. — В. А. А.

382. Голъденов (польск. Голенюв) — город, в XVI в. принадлежавший герцогам Померанским. — К. Р., В. А. А.

383. Штетин (польск. Щецин) — ганзейский город в устье р. Одер, государями которого до XVII в. были герцоги Померанские (Поморские). — К. Р., В. А. А.

384. Фалькенволле (польск. Таново) — в XVI в. владение герцогов Померанских. Далее датское посольство совершало свой путь по землям нынешней Германии. — К. Р., В. А. А.

385. Аккермунде (нем. Иккермюнде) — город в герцогстве Померания. — В. А. А.

386. Бугевиц (нем. Буггевиц) —селение в герцогстве Померания. — В. А. А.

387. Анклам — город в герцогстве Померания. — В. А. А.

388. Дамин (нем. Деммин) — город в герцогстве Померания. — В. А. А.

389. Росток — город в герцогстве Мекленбург. — В. А. А.

390. Тесселин (нем. Тессин) — город в герцогстве Мекленбург. — К. Р., В. А. А.

391. Граница между Померанией и Мекленбургом пролегала близ Деммина. — В. А. А.

392. Висмар — город в герцогстве Мекленбург. — В. А. А.

393. Травемунде (нем. Травемюнде) — город, расположенный в устье реки Траве, при входе в гавань Любека, ныне пригород Любека. — В. А. А.

394. Голштиния — с начала XII в. графство, с 1472 г. герцогство в составе Священной Римской империи; с конца XIV в. пребывало в унии с герцогством Шлезвиг, которое находилось в вассальной зависимости от датской короны. С 1460 г. правителями Голыцтейна и Шлезвига являлись короли Дании и их потомки. В XVI в. состоялось несколько разделов герцогств между представителями правившей в Дании Ольденбургской династии, при этом значительная часть их территории осталась во владении датских королей. “Королевская часть” Гольштейна и Шлезвига управлялась статхольдером (наместником короля). — В. А. А.

395. Сегеберг (нем. Зегеберг) — замок в Гольштейне. — В. А. А.

396. Хендрик Рантцов — имеется в виду Хенрик Ранцау (1526—1598), представитель старинного голштинского рода; сын Иоганна Ранцау (1492—1565), полководца и ближайшего сподвижника короля Кристиана III в борьбе последнего за датскую корону и насаждении лютеранского вероучения в Дании. В юности учился в Виттенбергском университете. С 1554 г. член ригсрода, а с 1556 г. статхольдер в королевской части Шлезвига и Гольштейна. Пользовался большим влиянием при дворе. Летом 1579 г. обратился с посланием к королю Фредерику II, в котором постарался оправдать деяния Я. Ульфельдта в России (ДА. № 417; Skovgaard J. Henrik Rantzau // DBL. Bd. 11. S. 622—627). — В. А. А.

397. Реннесбург (нем. Рендсбург) — замок в Гольштейне. — В. А. А.

398. Фленсбург—город в герцогстве Шлезвиг (ныне в Германии). — В. А. А.

399. Хадерслев — город в северо-восточной части герцогства Шлезвиг (ныне в Дании). — В. А. А

400. Коллинг — датский город, расположенный на юго-восточном побережье Ютландского п-ва, немного севернее Хадерслева. — В. А. А.

401. Королева — София Мекленбургская (1557—1631), дочь герцога Ульриха Мекленбург-Шверинского (1527—1603), с 1572 г. супруга короля Фредерика II (Cedergreen Bech. Sv. Sophie // DBL. Bd. 13. S. 168). — В. А. А

402. Имеется в виду принц Ульрик (1578—1624), герцог части Шлезвига и Гольштейна и епископ Шлезвигский и Шверенский; он родился в Коллинге 30 декабря, т. е. спустя пять дней после Рождества (25 декабря) (Fussing H. A. Ulrik // DBL. Bd 15. S. 168). — В. А. А.