ЯКОБ УЛЬФЕЛЬДТ

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ

JACOBI, NOBILIS DANI, FRIDERICI II REGIS LEGATI, HODOEPORICON RUTHENICUM

В жизни человека нет ничего приятнее и полезнее, чем чтение книг, излагающих священную и светскую историю, так как из первых он может почерпнуть истинное познание Бога (ибо чем иным является Священное Писание, как не истинным историческим повествованием о Боге Отце, Сыне и Святом Духе?) ¹, а из вторых понять, как ему жить и строить свое будущее. Необходимо, чтобы образованные люди с усердием обращали [свой ум] на познание этих книг, ведь в исторических сочинениях есть огромное множество наставлений о том, как избегать пороков и приобретать добродетели. Есть и бесчисленные примеры, показывающие, что нечестивые люди и тираны были наказаны и по большей части погибли насильственной смертью, а хорошие и благочестивые люди всегда спасались и умирали естественной смертью. [Это делается для того], чтобы тот, кто читает исторические сочинения ², всегда имел перед глазами образец, в соответствии с которым он направлял бы все свои поступки, и на примере других смог узнать, каким образом ему вести себя в жизни, чтобы снискать милость Господню и чтобы дурной жизнью не навлечь на себя его гнева и справедливой кары; чтобы на примере других он научился сам заботиться о себе и избегать того, что навлекало гнев и кару на других, ведь Господь наказывает ужасными карами за ужасные преступления, о чем свидетельствует как священная, так и светская история.

Поскольку есть весьма много историков, которые в печатной форме достаточно пространно говорят о пользе [285] исторических сочинений, я полагаю, что бессмысленно много писать о ней, и намереваюсь возможно более кратко, в немногих словах и в виде исторического повествования рассказать о путешествии в Россию ³, [предпринятом] мною и другими дворянами, меня сопровождавшими. Но поскольку я не считаю себя способным описать его изящным слогом (ведь, признаюсь, я [лишь] поверхностно знаком с латинским языком и мой способ выражения далек от совершенства, и это неудивительно, прежде всего потому, что я в течение шести пятилетий (Ульфельдт употребляет слово lustrum, обычное для римской литературы, но странное в данном контексте. Если римляне считали пятилетиями, то датчане в XVI веке этого не делали. Об античных реалиях в тексте сочинения см.: В. В. Рыбаков. Язык и стиль записок Якоба Ульфельдта (см. в наст. издании)) был оторван от ученых занятий и, будучи постоянно занят придворными и домашними делами, не мог ни подучиться, ни повторить что-либо из того, чему когда-то выучился ⁴; а также потому, что все записывалось в дороге — быстро и в спешке), я прошу любезного читателя благосклонно отнестись [к написанному], исправлять [неудачные места] и не судить строго. Впрочем, чтобы [читатель] знал, чего он может ожидать от меня в повествовании подобного рода, я изложу [это] в кратких словах. Сначала я хочу объяснить причину нашего путешествия, затем — кто был отправлен, кем, к кому, когда, каким путем; какие опасности ждали [в пути], как [посланцы] были приняты, [как с ними] обращались, каким образом они были отпущены и отправлены назад. И [все] это [изложу] не пространно, чтобы не утомлять уши читателя пустяками и длиннотами. Итак, я хотел бы, чтобы благосклонный читатель получил все [эти сведения] в самом кратком виде.

Я полагаю, ни у кого не вызывает сомнения, что в давние времена, в особенности при благочестивом блаженной памяти короле Кристиане ⁵, возлюбленном отце нынешнего короля, между Данией и Россией были дружба и союз ⁶ и два эти [286] государства были так связаны между собой мирным договором, что жители каждой из стран могли беспрепятственно торговать и заключать сделки в областях другой [из них] и у них были назначенные им собственные дома, у русских в Копенгагене ⁷, у датчан — в Нарве ⁸; и они даже [могли] безо всякой опасности ездить куда хотят. Зная об этом союзе, король Фредерик II⁹ почел разумным последовать примеру своих предшественников, прежде всего дражайшего своего отца, и сразу же после коронации через посредство своих послов — гофмейстера Эйлера Харденберга ¹⁰, маршала Йенса Ульстанда ¹¹ и Якоба Брокенхуса ¹² — решил не только подтвердить прежний союз, но с помощью новых договоров возобновить дружбу и взаимную переписку ¹³, однако не с той целью, чтобы нанести вред какому-нибудь иному христианскому государю, и не с той [целью], чтобы объединиться с русским [государем] для получения от него помощи против врагов, но более для того, чтобы государства обоих правителей в результате заключения подобного союза процветали в мире ¹⁴.

Этот договор сохранялся вплоть до 1575 г., когда из-за разногласий между королем и ливонскими наместниками московского великого князя случилось нечто не соответствующее договору, а именно: три ливонские крепости — Гапсель ¹⁵, Леаль¹⁶ и Лоден ¹⁷ — были отобраны великим князем [московским]¹⁸ у короля ¹⁹. [При этом великий князь] раньше раз или два в письмах убеждал короля передать их ему, так как из текста договора [следовало, что] право владеть ими принадлежит королю (Подчеркнуто в оригинале.). Поскольку эту обиду, нанесенную ему вопреки данной клятве, нельзя было искупить без военных столкновений, крови и гибели подданных, если только не возобновить и не утвердить нового договора, удовлетворяющего интересам [обеих сторон, нашему] королю было угодно сначала испробовать путь переговоров, а не силу оружия, как подобает мудрецу (по словам Теренция ²⁰), чтобы подданные не страдали от [роста] налогов, войн и других бедствий и чтобы не [288] проливалась невинная кровь, [ведь] он думал больше о спокойствии подданных, чем о справедливой жажде мщения.

Такой была главная причина этого посольства — то первое, о чем я обещал рассказать. Теперь мне следует перечислить лиц, направленных в это посольство, коим было доверено это дело. [То были] Грегерс Ульфстанд из Эструпа ²¹, Арнольд Угеруп из Уропа ²², Поуль Верникен ²³ — секретарь и я. Чтобы придать [посольству] больше веса, к нам присоединили 6 дворян, чьей помощью мы могли бы пользоваться. Среди них первое место занимал Йене Венстерманн из Ольструпа ²⁴, ему была поручена забота о деньгах, он исполнял обязанности нашего казначея; второе место вслед за ним занимал Стен Матссен ²⁵, которого мы признавали за маршала, третий — Хеннинг Фальстер ²⁶ ведал [нашей] кухней, четвертый — Ёрген Сваве²⁷ заботился о напитках. Были также Даниэль Хоркен ²⁸ и Ёрген Мунк ²⁹. Все они ехали с нами, имея слуг и прислужников, так что нас оказалось 100 человек, не считая трех трубачей и стольких же музыкантов ³⁰.

Итак, снявшись с якоря, мы подставили паруса ветрам в пятницу, ближайшую к празднику Вознесения Господня, 9 [числа] месяца мая. Покинув Драгер ³¹ при попутном ветре, мы на 3 парусных кораблях и б весельных галерах ³² направились к острову Борнхольм ³³, отстоящему от Копенгагена на 25 морских миль³⁴. Мы прибыли туда на следующий день. Встав там на якорь, провели там ночь. На другой день, на рассвете, когда, как казалось, направление ветра соответствовало нашим желаниям, мы снова направили паруса в море и поплыли к Готланду ³⁵.

Во время плавания [совершенно] неожиданно [для нас] поднялся встречный северный ветер, помешавший нашем) продвижению, поэтому, после того как в течение нескольких часов нас бросало в разных направлениях то туда, то сюда, в соответствии с тем, как сталкивались враждебные волны, мы наконец были вынуждены со [всеми своими] кораблями снова пристать к Борнхольму, откуда начали путешествие. [289]

Выслушай, однако, какое происшествие случилось в это время. Вполне ясное небо в мгновение ока затянулось тучами | до такой степени, что на восьми довольно близко к нам расположенных кораблях мы не могли разглядеть не то что маленьких [предметов], но даже и больших. Поэтому вышло так, что [одна] из галер, под названием “Абрахам” ³⁶, из-за плотности туч неожиданно с такой силой ударилась о нос нашего корабля своим форштевнем, что ее чуть не захлестнули волны; [при этом] она потеряла ту часть правого борта, которая выступала над волнами и находилась ближе к нам; были повреждены передние паруса и фок-мачта³⁷, так же как и бизань³⁸. Все это потом с большим трудом восстановили на Борнхольме.

Но и мы отделались не без урона, часть носа нашего {корабля] была потеряна с большим ущербом для него, ведь в результате этого столкновения отовсюду через пробоины хлынула вода, так что мы и днем и ночью были вынуждены более, чем обычно, откачивать ее из трюма и бороться с сыростью.

После [всего] этого мы (как [уже] было сказано) той же ночью подошли к Борнхольму, но, так как упомянутые тучи закрывали все небо, мы не могли видеть прибрежные скалы; поэтому мы встали на якорь в открытом море. [Лишь только] взошла заря, просветлело небо и разошлись облака, [обнаружилось, что] мы с большой опасностью [для себя] пристроились возле скал, так как считали, что между нами и островом целая миля или даже больше; если бы мы подошли к ним ближе, то с кораблями было бы покончено. Поэтому нужно вознести величайшую хвалу Всемогущему Господу, который спас нас от этих морских опасностей.

20-го числа того же месяца, когда утро благоприятствовало нашему [путешествию], мы снова отправились в путь и 25-го числа, в день Святой Троицы ³⁹, проплыв 110 миль, соизволением Божьей благодати прибыли на остров Эзель ⁴⁰. На следующий день, покинув корабли, мы сошли на сушу⁴¹ и поприветствовали ливонскую землю ⁴². [290]

Там, проводя ночи возле крепости Аренсбург ⁴³, в предместье Хагдверк ^43а, мы пробыли до 30-го числа [того же] месяца и наблюдали величайшие бедствия людей, голод столь жестокий, что, как мы видели, они ели хлеб, [приготовленный] из измельченных отрубей, сена и соломы, подобно тому как во многих других местах на нашем пути [люди ели] траву, собранную на лугах и пастбищах ⁴⁴.

Покинув Аренсбург в тот же день⁴⁵, мы преодолели 3 мили и заночевали в королевской усадьбе Телсе⁴⁶, оттуда на следующий день прибыли в Зоненбург ⁴⁷, проделав 5 миль.

В первый день июня мы пересекли пролив Монсунд ⁴⁸ и прибыли к королевской усадьбе Монгард ⁴⁹. [Она] была разрушена и сожжена русскими и шведами, так что с той ночи мы спали под открытым небом.

2-го [июня] мы пересекли другой пролив, называемый Большой Монсунд ⁵⁰ (в нем наш корабль с [большой для себя] опасностью налетел на неизвестную скалу, и, если бы мы не добрались до гавани на той лодке, которая у нас была, с нами, очень может быть, было бы покончено, ведь он [корабль] с такой силой ударился о скалу, что морякам удалось высвободить его и вывести на место, подходящее для плавания, с [большим] трудом — [лишь] за два или три часа), и прибыли в Вигт ⁵¹, [находящийся] на расстоянии двух миль от острова Мон ⁵². Там нас встретили русские, которые сообщили нам, что поблизости находится шведское войско, поэтому, говорили они, мы не можем безопасно добраться до Пернова ⁵³, прежде чем они [шведы] не уйдут в другое место, ведь в то время у русских были совсем незначительные силы, так что они не могли оказывать им [шведам] сопротивление ⁵⁴. Там мы оставались три дня, проводя все ночи под открытым небом. А поскольку из еды нам не предоставили ничего, кроме трех овец, одного быка и двух цыплят, напитков же — никаких, наши слуги вынуждены были спасаться от мучительной жажды водой ⁵⁵. Итак, мы поднялись на корабль, желая достичь Пернова морем. Но, после того как в течение трех или четырех часов нас без пользы бросали бушующие волны, сломленные [291] жестокостью ветров, мы были вынуждены в конце концов снова возвратиться в оставленную гавань и там провести ночь возле разрушенной за несколько лет до того крепости, называемой Вердер ⁵⁶.

На другой день, это было 5 июня, мы в сопровождении 40 всадников и нескольких стрельцов ⁵⁷ на повозках и лошадях ⁵⁸ поехали за 5 миль, к селению, находящемуся между Перновым и Вердером.

6-го [июня] мы достигли Пернова, проделав еще 5 миль. Здесь мы надеялись найти подходящего хозяина, который бы хоть в какой-то мере заботился о нас, и получить кров, чтобы мы могли хоть как-нибудь оправиться и восстановить силы, растраченные в бессонные ночи. Но мы обманулись в надеждах. Когда [мы] прибыли туда, навстречу нам вышли два пристава ⁵⁹ (которые должны были стать нашими спутниками и доставлять [все] необходимое) [и] запретили входить в город, поставив перед воротами весьма большое число лучников ⁶⁰, чтобы преградить нам вход ⁶¹. Нам указали дома в предместье ⁶², в которые мы должны были направиться. Но лишь только я познакомился с хозяином, в моей комнате возник пожар и вся она сгорела в очень короткое время, так что я сам едва [успел] убежать; сгорела кое-какая одежда, шпага, копье и другие вещи, и если бы [прочее] наше имущество не оставалось на кораблях, со всем ним было бы покончено.

Когда мы это увидели, мы стали раздумывать, в каком месте можно было бы остановиться в безопасности, и после долгих размышлений решили сидеть на кораблях до тех пор, пока не прибудут лошади, которые [должны] везти нас дальше, но [и] это нам было запрещено. Более того, лучники, размещенные по берегу моря⁶³, [просто] не позволили нам исполнить то, что мы хотели. Поэтому волей-неволей мы расположились лагерем на поле возле города ⁶⁴ [и пробыли там] вплоть до третьего дня.

Там мы узнали, что слухи о шведах, сообщенные нам ранее, верны. Ведь в те дни они с небольшим отрядом находились в предместье [Пернова]. Русские сделали против [292] [шведов] вылазку из города, и произошло небольшое сражение с немалым ущербом для первых: шведы убили 80 русских ⁶⁵.

9-го [июня] мы отправились [оттуда] в сопровождении 100 лучников и 20 всадников ⁶⁶. Проехав [одну] милю, ночевали, по заведенному обычаю, в поле ⁶⁷.

На следующий день, 10 июня, мы проделали 7 миль [и] отдыхали под сенью деревьев.

11-го [июня] прибыли в Фелин ⁶⁸, город, отстоящий от вышеназванного места на 7 миль. В пути нас встретили русские с [отрядом из] 100 стрельцов и нескольких всадников. И так как нам не позволили войти в город, мы 8 дней пробыли в поле за пределами [городских] стен, потому что не могли найти ни лошадей, ни повозок, хотя изо дня в день нас обманывали, обещая нам [скорое] отправление. Однако все их обещания были ложными.

Здесь, я полагаю, нельзя обойти молчанием и опустить [то обстоятельство], что очень многие ливонские женщины на руках приносили к нашему пастору ⁶⁹ [своих] детей, желая очистить их водой святого крещения ⁷⁰, что и свершилось. За то время, что мы там находились, наш пастор окрестил что-то более 55 [детей], некоторым из которых было больше двух лет ⁷¹. Если бы мы случайно не оказались там, они были бы лишены святого таинства крещения.

Видя бедствия этих людей, да научимся мы благодарить Всемогущего Господа за его милость к нам, за то, что в наших королевствах сохранил он слово свое чистым и неизменным, украсил нашу церковь таинствами крещения и причастия, которых несчастные ливонцы лишены вследствие некогда совершенных грехов ^71а. Поэтому всем сердцем надо нам стремиться [к тому], чтобы всегда пребывал с нами Святой Дух, просвещая сердца наши, дабы не оказалось в пренебрежении слово Божье, снизошедшее к нам, язычникам, по Его милосердию, за которое Он не требует платы, и дабы не утратили мы его [слово Божье] из-за своей дурной жизни и дурных нравов. [293]

18 июня мы покинули Фелин и, проделав 4 мили, остановились на пастбище ⁷²; там нас встретили русские с 200 лучниками и 100 всадниками. Так как они боялись вражеских отрядов, находившихся неподалеку, по дороге к нам присоединились 1000 всадников — все татары — и 100 стрельцов ⁷³, которые в случае необходимости должны были защищать нас от нападения врагов ⁷⁴. Недалеко оттуда расположены крепости Хельмодт⁷⁵, Рюге ⁷⁶ и Каркис ⁷⁷, которые до сих пор находятся под властью великого князя⁷⁸.

На самом рассвете следующего дня, около 2-х часов, мы снялись с места и направились прямо к Дерпту ⁷⁹. Переправившись через пролив Хальстевере ⁸⁰ и проделав в этот день путь в б миль, мы остановились у реки ⁸¹.

Оттуда мы выступили на рассвете 20-го [июня] и, преодолев 7 миль, прибыли в Дерпт. Этот город обнесен крепостной стеной и застроен каменными домами, как говорят, тем же [294] способом, что и город Любек ⁸², хотя недавно почти все дома были разрушены и опустошены.

Поскольку нам не разрешили туда войти, мы разбили лагерь в деревне, в полумиле от него, [и] спали, прикрытые только лишь кронами деревьев, потому что на постоялых дворах ⁸³ не было ни одного пригодного и подходящего места. Так как шведские войска почти в это [же самое] время захватили всю область между Фелином и Дерптом и [все там] разрушили, [русские] по этой причине не захотели вести нас прямой дорогой, но [вели] несколько миль по бездорожью — по мостам, холмам, лесам, болотам — с большой опасностью и уроном для наших лошадей и имущества.

Уже после нашего прибытия туда [в Дерпт] мы узнали, каков был ход сражения шведских всадников с русскими, [произошедшего] за несколько дней до этого, когда мы были в Пернове. А было это так: они [шведы] ночью незаметно вышли из крепости Оберполен ⁸⁴ (которая недавно отошла под власть шведского короля) и, желая захватить добычу, [подошли] к Дерпту. Когда они явились туда, они предали огню все обширное и богатое предместье, русские же, находившиеся в городе, увидев это, бросились на них. Так как шведы уступали им в численности, они обратились в бегство. [Русские] преследовали их и в погоне захватили 40 шведов. Одержав эту победу, русские попытались продвинуться со своими войсками дальше и, собрав до 4 тысяч [человек], пошли прямо на Оберполен. Прибыв туда, они решили, что все совершилось согласно их замыслу и ничто не препятствует тому, чтобы они сделали то, что хотели. Но послушай, что неожиданно случилось с ними. Шведы, которым стало известно об их приходе, решили применить военную хитрость. Бросив свое снаряжение вместе с добром, взятым в Дерпте, перед городскими воротами, они возбудили у неприятеля желание вернуть [то], что он [некогда] утратил, и сделали вид, что они не могут внести это [добро] в крепость вследствие внезапного подхода врагов. [Сами же] между тем укрылись в лесочке, расположенном недалеко от крепости (это место было прикрыто листвой, лесом, густой порослью, так что каждый легко [295] мог укрыться и не был виден врагам). Русские, не заметив этого, с жадностью набросились на добычу и оставленное добро, в неистовстве разбивали сундуки, военное снаряжение и прочее тому подобное, празднуя триумф, еще не успев одержать победу. [Шведы], увидев это, выскакивают из леса, нападают на них, занятых своим делом, ранят, убивают и вражеской рукой истребляют [русских] ⁸⁵; таким образом, из 4 тысяч вырвалось лишь 3 (В отчете священника сказано: “редчайшие спаслись бегством” (paucissimis fuga elapsis”) — Д. А.) — если верить тем, кто нам это сообщил ⁸⁶, ведь то были московиты ⁸⁷.

Отсюда 22-го июня мы отправились в Псков ⁸⁸, город, который отстоит от Дерпта на 25 миль. Первую ночь, так же как и вторую, провели под деревьями, проделав путь в б миль.

23-го [июня] на самом рассвете мы снова отправились в путь, проделали 7 миль и на следующий день — а это был день св. Иоанна Крестителя — прибыли в Псков, [проехав] 7 миль от вышеупомянутого места ⁸⁹. В тот день эту дорогу пересекло много татар. Это люди безобразные [с виду], они двигались отрядами, направляясь в Ливонию против шведов и поляков. Все они были на конях, легко вооружены и не имели никакого другого воинского снаряжения, кроме луков ⁹⁰. Русские говорили, что число их превосходит 5 тысяч, и утверждали, что [за ними] последуют [еще] 20 тысяч. Они могут переносить величайшие трудности, очень легко терпят голод и жажду. Все необходимое им для пропитания они возят с собой, повозки [для этого им] не нужны, питаются кониной, порции которой привязаны [у них] к седлу. Кроме того, они — язычники (aJeoi), проводят жизнь в наслаждении и имеют жен, сколько захотят. Когда я с помощью переводчика обратился к одному из них, он признался, что в настоящее время имеет 10 жен — немецкого, русского и татарского происхождения ⁹¹.

В этот день мы проехали мимо озера под названием Пебс [Чудское] ⁹², которое тянется на 20 миль в длину и на столько [296] же в ширину, в него впадает 72 речушки, а вытекает только одна — по направлению к Нарве ⁹³.

Мы прибыли также к тому месту, где 40 лет тому назад произошло сражение между русскими и ливонцами, [в котором] последние одержали победу, перебив 4000 [врагов], поэтому [там] была воздвигнута часовня (Буквально: “построена хижина”) на вечную память об этом сражении ⁹⁴.

Мы посетили также монастырь под названием Ибдокт ⁹⁵, видели их образы ⁹⁶, но хотя дверь и открыли, в храм нам войти не позволили, потому что мы, по их мнению, были недостойны вступить в святая святых ⁹⁷.

Говорили, что недалеко находится еще один [монастырь], довольно большой и богатый, имеющий 300 монахов, а их храм расположен под землей, так что его не видно. Они, по своему обычаю, постоянно предаются молитвам и постам, великим князем дарованы им свободы и многочисленные деревни. Они до того свободны ото всяких повинностей (пользуются таким иммунитетом. — А. X.), что их крестьяне не обременены ни военной службой, ни податями⁹⁸. Итак, они постоянно оберегают его [великого князя] своими молитвами, [молясь о том], чтобы он стяжал победу, особенно в Ливонии ⁹⁹; их воспринимают как оракул. Хотя нас обуревало желание увидеть этот монастырь, однако из-за недостатка времени мы были лишены этой возможности.

По прибытии в Псков нам указали дом в предместье ¹⁰⁰ (так как входить [или не входить] в город было не в нашей воле), где все мы должны были оставаться до тех пор, пока князь ¹⁰¹ не сообщит нам о том, как нам ехать [дальше], причем и нам, и нашим слугам сразу же было запрещено выходить ¹⁰².

Если даже мы страдали от недостатка питья, то и тогда нам не разрешалось покупать что-либо у живших поблизости торговцев ¹⁰³. Мы узнали, что один человек был жестоко наказан за то, что продал [нашим] слугам модий (Ульфельдт употребляет здесь слово, обозначающее римскую меру объема. — В. В. Р.) ¹⁰⁴ молока. Но [297] нам некоторым образом отдавали должное: приставы, которые нас сопровождали, добывали все необходимое, хотя и с большим трудом, ибо они обещали многое, а давали мало.

Что же еще [можно сказать]? [Эти] люди до такой степени лживы и далеки от стези истины, что им нельзя давать никакой веры, они не держат слова, не считают позором лгать, обманывать и красть. Они ежедневно уворовывали что-нибудь из доставлявшейся нам еды, пива ¹⁰⁵, меда ¹⁰⁶, и при этом почти половину, не придавая никакого значения [тому], что это становилось нам известно и мы уличали их в краже. Кроме того, каждый день они удерживали у себя — иногда больше, иногда меньше — лошадей и повозок, предназначенных для [перевозки] нашего имущества, и за [некоторую] сумму денег ¹⁰⁷ возвращали их боярам, которые должны были [их предоставлять], что создавало для нас неудобства, ведь наши слуги много раз вынуждены были идти пешком. В результате я убедился [в том], что нет ни одной категории людей, которая была бы более лишена всякого стыда и страха, чем та, о которой мы говорили. Вот что я хотел сообщить об их характере, теперь [же] обратимся к другим [предметам].

Этот город [Псков] расположен на равнине и окружен стенами, башнями и рвами¹⁰⁸. Оттуда плавают по реке Нарве ¹⁰⁹, омывающей город и впадающей в озеро Пебс (Чудское) ¹¹⁰. Там очень много воска¹¹¹, льна ¹¹², пеньки. По-видимому, именно для этих товаров предназначен [тамошний] рынок ¹¹³. Наконец, [этот] богатейший город украшен 300 храмами и 150 монастырями, как утверждают те, которые, по их словам, знают их точное число¹¹⁴. Почти все они построены из камня [и] сверкают, придавая городу величайший блеск, ведь они украшены башнями, которые крыты железом и крашены в свинцовый цвет ¹¹⁵.

Хотя мы думали, что пробудем здесь полмесяца, 28-го июня, вечером, приставы сообщили нам, что днем они получили письмо, в котором нам предписывалось ехать в Новгород, отдаленный от Пскова на 35 миль. Поэтому 30-го [июня] мы отправились в путь, переночевали в поле, после того как [298] проделали 7 миль, на следующий день мы проехали 5 миль, на третий — 7, на четвертый — 6. В этот [день] мы прибыли к озеру, называемому Ильмень, простирающемуся в длину на 10, в ширину на 8 миль ¹¹⁶, по которому на кораблях ¹¹⁷ мы переправились в самый Новгород ¹¹⁸.

Около вика (Circa vicum, написанное с маленькой буквы, скорее всего не топоним, а датское vig — залив. Так понял переводчик на датский язык 1680г.— Д. А.) ¹¹⁹, в поселении под названием Новая Руса ¹²⁰, находятся солеварни; если бы ты их увидел, они показались бы тебе дивным творением Всемогущего Господа. Дело в том, что вышеназванная река, как и другие реки, имеет пресную воду, но здесь же по соседству есть соленое озеро, откуда вываривают довольно крепкую соль, так что, как видим, русские не имеют никакого недостатка в соли. Несколько [солеварен] есть также недалеко от Новгорода и в прочих местах ¹²¹. Это показалось мне по-настоящему удивительным, в особенности потому, что я достаточно часто слышал от своих соотечественников их мнение [о том], что русские (Термин Rutheni, если это не простой латинизм, дает основание предполагать, что Ульфельдт не очень хорошо разбирался в различных ветвях славянства. — А. Л. X.) испытывают недостаток в соли, с тех пор как [сначала] им поставили препятствия на море, а [потом] преградили доступ к Нарве ¹²². Однако я узнал, что дело обстоит иначе.

После прибытия туда [в Новгород] нас отвели в палаты, где некогда было местопребывание убитого брата Московита ¹²³. Они, как и весь город, да и другие дома по всей России, построены из дерева. Тотчас нам объявили запрет, чтобы никто из нас и шагу не ступил к дверям чужого дома; это было очень тяжело переносить, так как нам не было позволено приобретать необходимое. Тем не менее, если исключить три ночи, проведенные нами в предместье Пскова, этот город был первым, который принял нас под свой кров, после того как мы покинули Эзель, владение нашего короля, область, отстоящую оттуда на 112 миль. [299]

Здесь мы узнали, что татарский [хан], называемый крымским, вместе с войсками [уже] у ворот, недалеко от Москвы, окруженный многими тысячами татар, и что он решил силой оружия вторгнуться в Россию ¹²⁴. Поэтому великому князю показалось неразумным оставаться в Москве, но он [предпочел] лучше укрыться в крепости Слобода ¹²⁵, где мог бы быть в безопасности от их вторжения. Он вспомнил о том ущербе, который [хан] причинил ему 8 лет тому назад (В отчете священника указана точная дата: 24 мая 1571 г. — Д. Л.), когда он предал огню почти всю Москву, спалив 40 тысяч домов, при этом были перебиты и сожжены 200 тысяч русских ¹²⁶.

Здесь я чуть было не забыл коснуться достоинств этого города, которые по справедливости должны быть упомянуты в особенности потому, что некогда он был наиболее значительным [городом] этого края, и [еще] 80 лет тому назад (В отчете священника: “100 лет тому назад”. — Д. Л.) ¹²⁷ не признавал своим господином московского князя, но жил по законам, [установленным] собственной властью ¹²⁸. Его владения простираются далеко, с одной стороны [подходя] к границам Норвегии, с другой — к Ливонии, и составляют 300 миль в длину и 200 — в ширину ¹²⁹. Его могущество было так велико, что он легко мог защищаться от врагов и соседних государств. Поэтому появилась поговорка: “Кто может сделать что-нибудь против Бога и Великого Новгорода?” ¹³⁰. Это его могущество продолжалось до того дня, когда возникли ненависть и распри между [его] правителями и дело дошло до того, что они доверили разрешение тяжбы Московиту, который впоследствии, опираясь на слабейшую партию, подавил другую и, овладев городом, сделал себя его господином ¹³¹.

Что касается его застройки ¹³², то построен он действительно превосходно, по русскому образцу, и украшен бесчисленными храмами и монастырями ¹³³. Сооружен он на красивейшем месте, равнинном, повсюду изобилующем пшеницей, зеленеющими лугами, рыбными угодьями, озерами, реками и всеми благами ¹³⁴. [300]

Здесь мне также следует рассказать о разрушении городов, деревень и сел между Перновом и Новгородом и его причине.

Лет 9 тому назад, если не ошибаюсь, у великого князя возникло некое подозрение на своего единоутробного брата — подозрение в том, что тот задумал ему навредить и строит козни. Было ли это так — знает Бог. Итак, он вызвал его к себе [и] поднес ему яд. После того как тот выпил его, он заболел и умер ¹³⁵. Затем [великий князь] отобрал 300 опричников, предоставив им власть над жизнью и смертью людей, а также над всем имуществом, домами и домашним скарбом ¹³⁶.

Они обошли все пространство между Москвой и Псковом ¹³⁷ [и] сравняли с землей великое множество домов; по своему усмотрению убивали мужчин, женщин и детей, грабили купцов, уничтожали рыбные пруды, а рыбу сжигали [и] вообще все настолько расстроили и разорили ¹³⁸, что страшно об этом [даже и] говорить, а не то что видеть. Поэтому, если бы приставы не доставляли нам [средств], необходимых для поддержания жизни, которые привозились из других мест, мы все неизбежно погибли бы от голода и лишений (Отсутствия пищи. — Прим. ред. В. В. Р.). Люди впали в такую нужду, что мы [почти нигде], за исключением очень немногих мест, не могли купить даже жалкого яйца.

При этом в то же самое время царь созвал в Новгород большое количество людей, словно намеревался обсудить г ними неотложные дела. Когда они туда прибыли, он приказал всех их согнать на мост недалеко от города ¹³⁹ — тот, который мы видели каждый день. Собрав их, он [велел] сбросить их в текущую там реку. Были убиты и задушены многие тысячи людей, которых он подозревал из-за брата, [еще] раньше устраненного им с помощью яда, — [подозревал в том,] что они якобы были на его стороне ¹⁴⁰. И что более всего удивительно, [так это то], что утонуло такое множество людей, что вышеупомянутая река заполнилась трупами сверх всякого человеческого ожидания и была настолько ими запружена, [301] что не могла течь по своему прежнему руслу, но разлилась по зеленеющим лугам и плодородным полям и все затопила своей водой ¹⁴¹. Хотя это и кажется маловероятным и далеким от истины, однако все это в действительности так и было, как я узнал в России от людей, достойных доверия, то есть от тех, которые до сих пор живут в Новгороде под властью Московита ¹⁴². Иначе я, что называется, не стал бы писать об этом.

Пока мы оставались там, наши приставы изо дня в день преследовали нас с величайшей ненавистью, о чем здесь не стоит умалчивать, но, напротив, стоит упомянуть, чтобы образованные [люди] поняли, с какой жестокостью эти варвары относятся к германцам ¹⁴³, над которыми имеют какую-либо власть. После того как в течение целых 14 дней нас удерживали в Новгороде под стражей, [приставы] пришли к нам [и] сообщили, что в этот день из Москвы прибыл гонец. Он по приказу великого князя объявил, что и нам, и слугам нашим разрешается ходить куда угодно и совершать торговые операции, если [в этом] будет нужда, что доставило нам удовольствие и радость, ведь мы испытывали величайшее желание подвигаться и в быстром движении размять наши тела, до того времени пребывавшие в домах. Поэтому на следующий день через нашего переводчика мы попросили ¹⁴⁴, чтобы нам не отказали снарядить лодки, на которых бы мы переправились через реку, протекающую по городу, и чтобы нам разрешили, если вдруг это возможно, поохотиться с помощью силков на птиц (Globo tormentano volucrem laedere. Буквально: “портить пернатого шаром для мучений”. Неясное место, не поддающееся точному переводу. — Прим. ред. В. В. Р.), в чем нам было тотчас отказано ¹⁴⁵.

И не только в этом случае они показали себя недоброжелательными людьми; но и на следующий день, когда мы пытались восстановить свои силы, гуляя в равнинной местности по соседству с нашим жильем, они сразу же последовали за нами, упрекнули нас и запретили впредь делать это, говоря, что царь дозволил, чтобы мы покупали то, что нам нужно, [но [302] только] нашим слугам разрешено выходить [из дома], а [отнюдь] не нам ¹⁴⁶.

Мы дали им такой ответ: “Мы посланы его светлейшим королевским величеством к великому князю московскому ради выполнения дела, нам порученного, и сделано это по просьбе [великого] князя, который не один раз в [своих] письмах просил направить к нему послов ¹⁴⁷, и мы прибыли не [для того], чтобы производить какие-то торговые операции. По этой причине нам кажется странным, что то, что дозволено нашим слугам, запрещено нам; мы совсем не привыкли постоянно сидеть в домах, но более привыкли заниматься какими-нибудь делами, идущими на пользу здоровью ¹⁴⁸; мы не хотим ничего более, как только [иметь] возможность посетить Московита, если же это невозможно, то мы полагаем, что нам нельзя запретить иногда выходить из дома, и не считаем, что находимся в плену. Но если дело пойдет противно всяким ожиданиям и данной клятве (ведь нас защищала надежная посольская неприкосновенность), мы хотели бы, чтобы нас об этом ставили в известность”. [При этом] мы прибавили, что царский посол, недавно приезжавший к нашему королю ¹⁴⁹, под стражей у нас не содержался, как мы здесь, ему не причинили ни малейшего зла, но он был прекрасно принят, его возили в экипаже, куда он хотел, приглашали на пиры и там любезно принимали и угощали; так что достойно удивления, что [русские] не стараются хоть чем-нибудь отплатить за это благосклонное отношение.

На это [нам] ответили (не обратив ни малейшего внимания на то, что было сказано), что мы сейчас находимся у них и нам следует подчиняться их указаниям и вести себя так, как они предписывают, ибо в каждой стране свои обычаи, которым каждый человек должен следовать; [и] они не сомневаются, что нам совершенно ясно, что всякая струйка должна следовать течению вод, [тому,] куда они текут.

Услыхав это и подобное [этому], мы прониклись столь большим отвращением к их поведению, что невозможно этого даже сказать, не то что написать. Кроме того, мы видели, [303] что нас столь долгое время удерживают там (ведь с нами обращались, как с пленниками), надеялись, [что нам дадут] позволение отправить к императору гонца и просить доступа к его величеству, они же не захотели этого разрешить, отговариваясь [тем], что ему очень хорошо известно о нашем прибытии, [и] он по своей воле может нас удерживать или отпустить, и утверждали, что все во власти Господа и самого [царя] ¹⁵⁰. Получив такой ответ, мы перестали докучать им и стали вести жизнь уединенную, смешанную со скорбью. Ведь пока мы там находились, нас не посещал никто, кроме дряхлых двух бояр, которые сначала изображали величайшую важность, но, поскольку они были людьми необразованными, и нельзя не сказать о том, каким образом они вели себя у нас, чтобы образованные люди узнали, сколь велико их варварство и сколь грубы и неотесанны эти подмастерья и ослы.

19-го июля к вечеру они появились у нас перед обедом и направились к нашему столу. После того как они как следует наелись и выпили по своему обычаю много меда, к столу был подан сыр. Увидев и отведав его, они попросили дать [его] им, что мы позволили. Они сразу же отдали его слугам, чтобы [те его] берегли. После этого был подан десерт, сахар, гранаты, финики, фиги, [кушанья], пряность, имбирь и прочее того же рода, все привезенное из Дании. Они съели из этого сколько могли, а то, что осталось в мисках, взяли и спрятали себе в кушаки; суп же они ели, вызывая у нас отвращение, слизывая его с пальцев, так что нас чуть не рвало, как мальчишки или нищие, принимающие пищу у порога. Хотя у них в изобилии было для насыщения пива и меда, тем не менее они не довольствовались напитками подобного рода, но пожелали получить от нас наши напитки, рейнское вино или вино другого рода, что и было сделано, им были поданы красное вино “алекант” ¹⁵¹. Отведав его, они выпили друг за друга “с поцелуем”, то есть, подняв бокалы, они поцеловались ¹⁵².

Но не только они демонстрировали эту грубость нравов, ежедневно мы видали ее и у других. К нам всякий день приходили гудошники¹⁵³, разыгрывали комедии на свой лад, [304] часто среди представления они обнажали зады и показывали всем срамные места тела, вставали на колени и поднимали зад кверху, отбросив всякий стыд и робость. То же самое иногда делали и женщины. Однажды, находясь на площадке перед нашим домом вместе со своими многочисленными слугами, мы увидели в соседнем [доме] женщин, которые задирали вверх одежду и показывали нам в окне срамные [части тела], как передние, так и задние; высовывали из окна голые ноги — поочередно то левую, то правую, и зад, и другие [части тела], не смущаясь присутствием приставов ¹⁵⁴.

Из этого можно увидеть и ясно понять, что здешние люди отличаются весьма грубым и развратным нравом; и если бы пришлось сравнить их с другими, культурными людьми, последние посмеялись бы над первыми, словно те ничем, даже очень малым не отличаются от тупиц ¹⁵⁵.

[В один из] ближайших дней пришел к нам наш пристав по имени Федор, человек пожилой и степенный, [и] я вступил с ним в беседу об их вере ¹⁵⁶. Когда в разговоре случайно зашла речь о прегрешении против Святого Духа, он сказал, что каждый может спастись, пусть даже он изо дня в день прибавляет грех к грехам, если только однажды у него появится намерение обдумать [свои поступки] и принести покаяние ¹⁵⁷.

Я, защищая противоположную точку зрения, сказал: “Это верно, что каждый грешник, даже запятнавший себя многими и большими грехами, может спастись, лишь бы только он покаялся и с верой молил Господа о милосердии. Но если он противно разуму и душе не постыдится каждый день грешить против него [милосердия Господа], надеясь когда-нибудь исправить [свою] жизнь, он, конечно, грешен против Святого Духа, и этот грех ни в нынешней, ни в будущей жизни не будет ему отпущен”.

Выслушав это, он достойно ответил, что все грехи прощаются, сказал, что подтвердит это примером, и поведал следующее: “Мария Магдалина была нечестивейшей блудницей и многажды предавалась разврату, следовательно, совершала тяжкий грех. Однако за то, что однажды она уступила [305] просьбе мужчины, попавшегося ей на дороге и склонявшего ее к прелюбодеянию, прося, чтобы она сделала это ради Господа, и он получил желаемое, она — спаслась и отмечена в списке святых красным цветом — [все] по той причине, что не отказала в этом, но дозволила ради имени Божья” ¹⁵⁸.

И хотя это в высшей степени нелепо и отдает баснями и вздором, я счел нужным рассказать об этом, так как сие было приведено, чтобы доказать верность одного из положений его веры. [Из чего] да узнают наши, какой тьмой окутаны их умы и сколь скрыто и удалено Священное Писание от тех, кто вместо Евангелия вспоминает бредни и басни и считает их откровениями ¹⁵⁹. Мне кажется поэтому, что к ним хорошо подходит изречение пророка: “Так как они не верят истине, Бог дал им живой ум, чтобы верить лжи” ¹⁶⁰. И раз слово Божье не является для них [источником] света, они неизбежно будут находиться в потемках. Их жалкое состояние по справедливости должно было бы научить нас быть осторожнее, с величайшим благоговением и благодарностью беречь слово Божье и с большим вниманием следить, чтобы оно не покинуло нас вследствие [нашего] к нему пренебрежения и неуважения.

Здесь я не буду говорить о [некоторых] других их недостатках и заблуждениях, о которых они сообщали нам в другие дни во время нашего пребывания в Новгороде. Но так как мы познакомились с некоторыми их обрядами, мне кажется, будет уместным кое-что о них рассказать.

1-го августа, после восхода солнца, когда мы пытались облегчить мерзость [нашего] положения прогулкой, мы заметили вдали большую толпу народа, собравшегося в одном месте около реки, [текшей] поблизости от города ¹⁶¹; здесь были почти все горожане, как мужчины, так и женщины, либо державшие младенцев на руках, либо ведшие детей за руку; кроме того, там была большая толпа монахов и дев-весталок [монахинь]. После того как [все] они туда собрались, к ним приблизился архиепископ с крестом в руках в сопровождении священников и людей того же рода. Взойдя на мост через реку, возведенный специально для этой надобности, и [306] произнеся речь, он благословил ее [реку] и по особому обряду, похожему на католический, освятил воду. После этого великое множество мужчин разделись и голыми у всех на виду бросились в реку, не прикрыв [даже] срамных частей, не обращая никакого внимания на то, что на них смотрели девицы и женщины. Те также обливали этой водой своих детей и обмывали и очищали этой святой водой все свои идолы, отмечая этот день в качестве праздничного ¹⁶².

Не знаю, право, должен ли я рассказывать, каким образом они пользуются помощью святых при изготовлении пива и какими действиями [это] сопровождают. После того как они нальют в бочку воду, они погружают в нее изображение святого (его специально держат под рукой), привязанное к длинной палке, и тотчас вынимают обратно. Это же они делают, когда кладут солод и хмель. Затем они поднимают палку кверху, а сами, преклонив колени, опустив голову и осеняя лоб крестным знаменьем, поклоняются этому образу¹⁶³. Они настолько впитали подобные суеверия и погрязли в этих предрассудках, что считают, что весь их труд будет затрачен впустую, если не проделать описанных обрядов.

Упоминая об [этих] обрядах, я также считаю необходимым добавить кое-что о религии русских, равно как и то, что я узнал из общения с ними, из их бесед между собой, [их] жестов и другими способами.

Их религия — почти что католичество ¹⁶⁴, они чтят иконы, четырежды в год соблюдают посты, первый от воскресенья после [праздника] Троицы в течение 6 [недель] вплоть до праздника Петра и Павла; затем 14 дней до дня Успения [Девы] Марии, после этого постятся также целых 6 недель, предшествующих Рождеству Христову, наконец, 7 недель, предшествующих Пасхе ¹⁶⁵. Так вот, в это время они не едят ни мяса, ни масла, но только рыбу, уксус, чеснок, корнеплоды и тому подобные вещи.

У них есть таинства крещения и причастия, причем приобщаются [Святых Тайн] они под двумя видами, и для этого [используют лишь] красное вино, а не другие напитки. [307]

Каждый день они идут в церковь¹⁶⁶, и даже если двери [храма] бывают закрыты, они, тем не менее, осеняют себя перед ними крестным знаменьем, преклоняют колена и склоняют голову к земле.

У них нет клятв и проклятий, и они не употребляют имени Бога, чтобы клясться, а имени дьявола, когда ругаются, но клянутся и бранятся словами “пойди к матери” ¹⁶⁷, “собака”, “собачий сын”, “бастард”, произнося: “Pudi matter”, “Sabach”, “Sugin sin”, “Pledin sin” ¹⁶⁸.

Их священники необразованны ¹⁶⁹, знают только русский язык (ведь там нет ученых людей), все они имеют жен (холостые не допускаются к исполнению священнических обязанностей), но, что более всего достойно удивления, овдовевший [священник] тотчас устраняется от исполнения обязанностей, и ему не разрешается вступать в брак во второй раз, если только он не будет вести жизнь частного человека ¹⁷⁰. Одеваются они по греческому образцу, волосы носят длинные, бороду не бреют ¹⁷¹. Никогда не произносят проповедей ¹⁷², но ежедневно читают из Евангелия и [поют] на свой лад священные песнопения. Субботу они не чтят, но, поскорее отслужив службу, [начинают] заниматься торговлей и погружаются в дела ¹⁷³.

Храмы их украшены многочисленными идолами и иконами ¹⁷⁴. Как только они их видят, сразу же им молятся. Образы есть у них даже в домах, причем у каждого свои. Им они оказывают необыкновенное почтение. У них также висят на шеях кресты, которые они чтут особым образом ¹⁷⁵. Не стоит здесь обходить молчанием [того], что я очень часто беседовал с их священниками и боярами об их религии и обрядах. Я говорил, что никоим образом не следует обращаться с молитвой к святым, и доказывал это словами Священного Писания, приводя некоторые свидетельства, а именно, 20 главу Исхода [и] пятую Второзакония: “Не делай себе кумиров, не поклоняйся им, не воздавай им почитания”. Также из Исайи (44), который резко осуждает тех, кто делает идолов, также Варуха (6), псалом 115, также из Послания Павла к коринфянам: “Убегайте идолослужения” ¹⁷⁶. [308]

Я считал, что с помощью этих [цитат смогу] убедить их [поверить мне], но зря потратил время. Они не смогли привести никакого обоснования и никаких доводов (они очень сдержанно говорили об этих, столь значительных вещах) и ответили мне только следующее: “Наши предки чтили изображения святых, и мы будем делать то же самое”. Они также прибавили, что ежедневно совершаются чудеса, чем они могут доказать, что почитание икон оправданно. Они также добавили: “Никто не [станет] отрицать, что земные государи имеют своих канцлеров, сенаторов, секретарей, к которым подданные обращаются раньше, чем предстать перед ними [государями], и чем больше их влияние на государей, тем быстрее можно добиться чего бы то ни было у последних”.

На это я ответил: “На небе дела обстоят иначе, нежели на земле, и у нас есть явное свидетельство, что следует чтить Единого Бога в Троице, Троицу же — в единстве, а не святых”. Я также сказал, что нет никакого [другого] посредника между Богом и человеком, кроме Иисуса Христа, что к Отцу мы имеем доступ через Сына, а не через Петра, Павла, Николая или кого другого; что Господом нам заказано чтить изваяния и в первой заповеди запрещено призывать других богов, поэтому нужно избегать идолопоклонства ¹⁷⁷.

Мои аргументы заставили их замолчать, и им нечего было ответить. Поняв это, они с гневными лицами выпалили на мои слова: “До сих пор тех, кто говорил что-нибудь оскорбительное о предметах нашего культа, всегда бросали в темницы и наказывали смертью ¹⁷⁸; яснее ясного, что Лютер ¹⁷⁹ и все его последователи осуждены [на вечные муки], те же, кто не стесняется поклоняться святым, спасутся; в России, скажем, ныне в Новгороде, есть примеры, когда можно увидеть (если только верить их словам) даже и теперь тела умерших, похороненные много лет тому назад, но нисколько не тронутые тлением, у них снова поднимается голова, шея, грудь, плечи, руки, так что все могут это видеть, и отсюда легко можно заключить, что эти люди отмечены величайшей святостью и причтены к лику святых” ¹⁸⁰. [309]

Услыхав подобного рода вещи, я положил конец [этому] спору, и, приняв во внимание их угрозы, больше не упоминал об иконах, но приложил палец к губам.

После того как мы против нашей воли пробыли в этом месте месяц и 5 дней, 4-го августа, едва взошло солнце, между 3 и 4 [часами] пришли приставы, стали стучать в дверь моего дома и потребовали открыть им, чему я немало удивился, так как раньше они никогда не посещали меня так рано и тело [мое] еще отдыхало под покровом одеял. Как только им открыли дверь, они тотчас подошли к моей постели, показывая полученные ими письма, которыми мы наконец вызывались в Москву; они потребовали, чтобы мы как можно скорее приготовились к отправлению, и доложили, что им поручено в этот же день увезти нас из Новгорода в другое место; если же это не будет сделано, им грозит смертная казнь.

Выслушав это, я сказал, что давно готов и ничего не желал более и так часто, как отъезда [отсюда], нет ничего важнее отправления, поэтому никоим образом за мной не будет задержки. Сообщив все это, они удалились, обещая возможно скорее позаботиться о лошадях и повозках. Однако из-за того, что у них был большой недостаток в лошадях ¹⁸¹, мы не смогли отправиться в путь раньше 2-х часов пополудни, когда мы поднялись на корабли ¹⁸² с небольшим количеством слуг и направились в Бронницу ¹⁸³, город, отстоящий от Новгорода на 4 морские мили. Прочие же на повозках и верхом совершали сухопутное путешествие, и, проделав 8 миль, этой же ночью присоединились к нам в вышеупомянутом месте ¹⁸⁴.

На другой день, очень рано отправившись в дорогу, мы прибыли в Зайцево, проделав 7 миль ¹⁸⁵, отсюда в течение дня проделали путь в 8 миль до Крестцов ¹⁸⁶, а оттуда в Яжелбицы, расположенные на расстоянии 8 миль ¹⁸⁷.

Эти переходы, как и последующие, мы совершали с огромным трудом, так как наши лошади, которые должны были тянуть повозки, были нагружены сверх меры, кучера же, оставив их, решили сбежать, и наши слуги волей-неволей вынуждены были исполнять их обязанности на протяжении [310] 67 миль, ведь из всех деревень, где мы ночевали, все мужчины с лошадьми и имуществом убегали, так что нам предстояло добираться до Торжка ¹⁸⁸ на лошадях, полученных в Новгороде.

Поэтому получилось так, что в пути некоторые лошади задохлись и погибли от сильной жары и тяжести поклажи, а наши слуги устали до такой степени, что еле могли передвигать ноги. Но не только продолжительность и трудность пути, который они проделали пешком, истощили их силы, их уменьшили также голод и жажда, так как от Новгорода вплоть до Вышнего Волочка ¹⁸⁹ (а это расстояние составляет 53 мили) им не было дано ни капли пива, меда или какого-нибудь другого напитка, несчастным приходилось с великим отвращением пить воду, и редко их жажда утолялась молоком, смешанным с водой. И хотя столь измученные люди и лошади не могли переносить таких больших трудностей и тягот, тем не менее приставы не разрешали в течение дня давать отдых измученным членам в каком-нибудь месте, но постоянно приказывали двигаться вперед, ссылаясь на приказ царя, чтобы мы появились в Москве 19-го августа. Его нельзя было нарушить, [поэтому] не жалели ни людей, ни лошадей, ни снаряжения, ни прочей нашей собственности.

Так как, надеясь на лучшее, мы везде обманывались в своих надеждах и во всех местах жили на одних и тех же условиях, мы воспользовались законным поводом, чтобы пожаловаться приставам и потребовать у [них] лошадей, повозок и пищи. Пригласив их, мы обратились к ним с такой речью: “Мы не сомневаемся, что вы помните, как недавно объявили нам в Новгороде, что получили от своего царя письма, которые предписывали вам прямым путем везти нас в Москву, и вы потребовали, чтобы мы подготовились к отъезду как можно скорее, и этот [отъезд] произошел в тот же день; и вот уже некоторое число дней мы и наши слуги переносим тягчайшие бедствия, каждый день ожидая перемены к лучшему. До сих пор мы не хотели жаловаться, чтобы не показаться слишком нетерпеливыми, но так как наши страдания растут все больше и с каждым днем становятся все тяжелее, пища скудеет, [311] люди и животные изнемогают, мы не можем не высказать вам чувств, идущих от души, и мы говорим:

“Мы посланы датским королем Фредериком II к великому князю московскому вместе с [другими] дворянами и слугами для того, чтобы выполнить возложенные [на нас] поручения, и считали, что нас будут обеспечивать необходимым для поддержания жизни. А мы уже испытали сверх всяких ожиданий голод, жажду, недостаток лошадей, кучеров и прочие неудобства, что нам кажется весьма странным — в особенности потому, что, когда нас держали почти 5 недель в Новгороде, у вас оставалось достаточно времени, чтобы подготовить все необходимое для нашего путешествия. Мы и наши слуги не привыкли каждый день удовольствоваться и утолять многодневную жажду водой; [к тому же] мы привезли их не для того, чтобы они выполняли обязанности кучеров или шли пешком, но чтобы они нам служили и были для короля, королевства и нас свидетельством достоинства, а не позора. У нас же столько денег, что, если бы можно было приобретать на них необходимое, то не пришлось бы ни слугам испытывать какую-либо нужду в чем-либо, ни нам просить что-нибудь у них [русских] бесплатно. И раз дело обстоит именно так, а они не считают нас иудеями или турками ¹⁹⁰, мы хотели бы, чтобы в ответ на самую любезную нашу просьбу они поступали с нами не иначе, как подобает христианам (а на это звание они претендуют) поступать с христианами, иначе они оскорбили бы [имя] Божье, наложили бы на своего великого князя клеймо бесчестия и нанесли оскорбление нашему королю”.

Выслушав это, они ответили, что все это, конечно, им известно и они очень хорошо видят, как тяжко и по разным поводам страдают наши слуги, однако они не могут этого изменить. Они попробуют, если удастся, найти большее число — и притом свежих — лошадей в другом месте. Произнеся эти речи, они удалились.

Ты спросишь, как мы поехали дальше? На следующее утро мы попытались двинуться в путь на тех же лошадях, ведь мы не могли достать других, и с огромным трудом проделали [312] путь в 8 миль и достигли города Едрово ¹⁹¹. Когда [мы] прибыли туда, те, кто должен был дать нам лошадей, оставив город, убежали в леса, а очень немногих, которые остались, приставы изрядно наказали палками и плетьми, пока они не обещали, что добудут лошадей. Даже служитель слова Господня не избежал побоев, но был бит и руган до тех пор, пока не предоставил лошади ¹⁹².

Но сверх этого они смогли силой извлечь из жителей всего города [лишь] б лошадей, которых те на следующий день, то есть 10-го августа, ночью увели обратно в поле, поэтому все на тех же несчастнейших животных, которые везли нас от Новгорода ¹⁹³, мы, [проделав] еще 9 миль, прибыли в город Коломну ¹⁹⁴; отсюда 11 августа мы проделали путь в 5 миль и приехали в город Вышний Волочек с огромным вредом для этих животных, ведь очень много их пало и погибло в пути.

На всем этом пути почти все деревни ¹⁹⁵ разрушены Московитом и сравнены с землей таким же образом, как и по другую сторону от Новгорода, так как он считал, что [их] жители были на стороне его убитого брата и что они замышляли его [царя] убийство. Названный выше город омывает река ¹⁹⁶, по которой плывут в Отверь ¹⁹⁷, оттуда до нее 26 миль. Говорят также, что недалеко от города есть источник, откуда вытекает ручей, текущий вплоть до Новгорода. Он пригоден для навигации ¹⁹⁸.

12-го [августа] мы снялись с лагеря и вечером этого же дня прибыли в Выдропуск, проделав путь в 7 миль ¹⁹⁹. До этого места простираются владения Новгорода, и отсюда начинается Московское княжество. Его земля очень отличается от той, которую мы [уже] проехали, она ровна, плодородна, возделана и повсюду изобилует плодами.

Отсюда на конях и повозках 13-го августа мы прибыли в Торжок ²⁰⁰, отстоящий от вышеописанного места на 7 миль. Этот город расположен на ровном и красивом месте возле реки Тверцы, застроен деревянными, по русскому обычаю, домами ²⁰¹. Здесь наши слуги впервые хоть как-то наполнили алчущие желудки медом; ведь они уже давно (как раньше было сказано) терпели голод и страдания. [313]

Отсюда мы отправились 14-го [августа] и прибыли в Отверь; путь [между ними] составляет 12 миль. Некогда этот город был богатейшим торговым центром ²⁰², теперь же он совершенно запустел и доведен почти до крайней степени бедности, потому что в нем сидел убитый князь, то есть брат великого князя ²⁰³. [Это] была [его] крепость, прежде окруженная рвами, валом и стеной, но сейчас она разрушена настолько, что не осталось даже следов стены ²⁰⁴. Отсюда плавают в Казань и Астрахань, а затем по реке Волге в Каспийское море, держа курс на восток.

Невозможно описать, какие тяготы мы испытали, прибыв сюда. В этот день мы проделали путь в 12 миль, двигаясь от Люцифера к Гесперу ²⁰⁵; во время путешествия приставы уверяли, что все относящееся к пропитанию приготовлено, но они солгали (как [делали] довольно часто и в других случаях), ведь [на деле] ни о чем не позаботились. Кроме того, нам, страдающим от голода, предоставили помещения, почти совершенно опустошенные и без крыши; до следующего дня мы были вынуждены давать отдых своим голодным и измученным телам именно в них. В этом не было для нас [ничего] удивительного, ведь нигде во всей России мы не встречали гостеприимства, но во всех местах, где мы проезжали, были пустые дома, брошенные людьми и скотом, так что едва можно поверить, что существует какое-нибудь государство, не подвергшееся нападению врагов, которое было бы в большем запустении, чем это царство.

Мы на [своем] опыте узнали, что слухи, распространившиеся о Московите повсюду, очень далеки от истины; ибо он правит своими подданными с такой жестокостью и тиранией и на самом деле довел их до такой степени покорности, что они ни в малейшей степени не осмеливаются противиться его распоряжениям, но демонстрируют, что они [всячески] готовы исполнить любые [его повеления]. При этом они достаточно упрямы, непокорны и склонны ко всякого рода порокам, ведь наши приставы не могли, не прибегая к побоям, достать у жителей городов для нашего пользования ни [314] лошадей, ни повозок, ни кучеров. С помощью плетей, палок и дубинок они ниспровергали их на землю и [держали] до тех пор, пока те не пообещают приготовить [все] необходимое. Однако [жители] проявляли покорность лишь до того времени, когда, как видели, они смогут вырваться; в дороге [столько раз], сколько это было возможно, они либо уводили лошадей, которых [перед этим] предоставили нам, либо убегали сами. Отсюда можно заключить, с какими мучениями и трудностями мы проделали этот долгий путь, ведь часто мы не имели пищи, питья, пристанища, лошадей, повозок, кучеров и другого, не говоря уже о том, что так бывали приняты, что невозможно скоро забыть и изгнать [это] из памяти.

15-го [августа], оставив Тверь, мы прибыли в Городно ²⁰⁶, в 6 милях от нее, а на следующий день в Клин ²⁰⁷, проделав путь в 10 миль, оттуда 17-го мы прибыли в город Дмитров, сделав 8 миль. В этом городе есть крепость, окруженная стеной [и] сооруженная из бревен, грязи и соломы²⁰⁸. Отсюда мы отправились очень рано ²⁰⁹ [и] заночевали в Троице ²¹⁰, которая отстоит от предыдущего [города] на 6 миль. Здесь можно увидеть довольно большой по величине монастырь, окруженный башнями, укреплениями и каменной стеной. [Это] главный [монастырь] всей России, в котором, говорят, живет 300 монахов ²¹¹. Он имеет очень много озер, которые действительно красивы ²¹², густые леса, поэтому место это очень удобно для рыбной ловли и охоты. И поскольку царская крепость Слобода ²¹³ (в которой царь довольно часто проводит время из-за красоты ее расположения) неподалеку, [царь] оттуда довольно часто приезжает сюда, чтобы возносить здесь свои молитвы своему Богу. Нам сообщили, что вечером он будет там, и что нас приглашают туда, [и уже] присланы лошади, которые должны везти нас в Слободу ²¹⁴, поэтому ранним утром мы отправились в путь, который составляет б миль, и около первого часа пополудни закончили его, прибыв в город 19-го августа.

По дороге нас встретили бояре [великого] князя со 100 лошадьми, следующим образом: как только показалась крепость, мы издали увидели всадников, а когда подъехали к [316] ним поближе, поняли, что это те, кто должен нас встречать. Подъехав прямо к нам, они приблизились к моей повозке [и] сказали, что они посланы великим князем московским и царем всея Руси (Буквально: “всех русских”.), чтобы встретить нас и указать нам пристанище, куда мы должны направиться.

Державший речь, по имени Болер ²¹⁵ был крив на правый глаз. Так как он не сошел с коня и не оказал мне никакого почета, то и я не оказал почета ему, но находился в повозке, слушая то, что он говорил ²¹⁶. Он, поняв, что я не собираюсь выходить из повозки, велел мне ее покинуть, что я и сделал, тогда и он соскочил с коня на землю и повторил те же слова, которые сказал раньше. И хотя я хотел по возможности ответить [ему] и поблагодарить царя за прием, оказанный нам на дороге, и высказать [все] прочее, что подобает в таких у случаях, насколько у меня хватило бы таланта, однако мне не дали возможности говорить, но он приказал мне сесть в повозку, что я и сделал, и мы под их предводительством поспешили в город и прибыли в назначенный [нам] дом.

(А город этот отстоит от Новгорода на 100 миль) (В отчете священника: “110 миль”. — Д. Л.).

Под вечер, между 9 и 10 часами, когда мы предавались отдыху, пришел тот же Болер и среди прочего стал спрашивать, прибыли ли мы с добрыми намерениями и с добрым ли умыслом, прося это ему открыть. Я сказал на это:

“Мы присланы его королевским величеством к великому князю как к другу, и нам поручено вести дело только о том, что имеет целью спокойствие обоих королевств; если бы дело обстояло иначе и наш король имел бы другие намерения по отношению к царю, тогда его поручения могли быть исполнены людьми ниже нас [по рангу]”. Получив этот ответ, он предложил изложить ему [наши поручения], но я сказал: “Мы надеемся в скором времени появиться перед царем, и если бы это произошло, то, как мы полагаем, мы изложили бы ему все наше дело. Выслушав это, он удалился и на следующий день, [317] а это было 20-го [августа], снова пришел к нам и объявил распоряжение царя — на следующий день нам явиться к нему, — он прибавил, что видит нашу искренность и благорасположение, поэтому не может не помочь нам своим советом [о том], каким образом и какими средствами нам легче добиться у этого государя милостивого к себе отношения. Он дал понять, что прилично будет излагать порученное нам дело с величайшим почтением и заранее тщательно обдумав свои слова и избегать того, что могло бы дать государю какой-нибудь повод к гневу, а также исключить все, что не имеет отношения к делу; кроме того, [следует] со всем возможным тщанием перечислять все титулы его величества [великого князя] прежде, чем называть титулы нашего короля, и упомянуть обо всем, что служит ему [царю] ко славе.

При этой беседе присутствовал переводчик с русского языка, по имени Яков, австриец [по происхождению] ²¹⁷, который по поводу этих слов добавил: “То, что [этот] добрый господин напоминает о произнесении титулов царя до титулов вашего короля, имеет свои причины, о которых не стоит умалчивать. Главная из них — как бы из-за вашего пренебрежения на вас не легло клеймо бесчестия. Я помню, как несколько лет тому назад царя посетили послы, которые с позором были удалены и изгнаны сразу же после своего прихода по той причине, что, отложив на потом титулы [этого] государя, они сначала назвали титулы своих правителей”. Он [успел договорить лишь] до этого места.

Восприняв это указание как звук боевого сигнала, я немедленно ответил: “Нас и раньше посылали к королям и князьям ²¹⁸, и мы так выполняли королевские поручения, что наши действия одобряли, и мы надеемся, что и [это дело] мы поведем так, что ни царю, ни королю не будет бесчестья, но мы и к нему [царю] будем обращаться с приветствием по немецкому обычаю ²¹⁹. Если же все-таки он [Болер] захочет дать нам совет, каким образом нам добиться благосклонности царя, снискать его милость, но и нашего короля не лишить достойного почета, [все] это мы обязательно с самым добрым [318] чувством примем [от него] как от друга и будем считать благодеянием.

Что касается изложения самого дела, то мы получили от нашего короля указания, как его вести, и не имеем права, и не хотим прибавлять к его поручениям что-либо от себя”.

Тогда он снова спросил, не поручено ли нам упомянуть о крепостях, отнятых у короля в Ливонии ²²⁰, и если это так, то, он считает, ни к чему говорить об этом.

Я сказал ему: “Нам предписано излагать порученные нам дела в присутствии императора и сената ²²¹, но не другим [лицам]. Поэтому я считаю нетактичным беспокоить нас этими [вопросами]”.

Тогда он попросил, чтобы ему сообщили, посланы ли его королевским величеством подарки царю и намеревается ли каждый из нас поднести ему [царю] ²²² что-либо.

Я сказал, что король прислал царю и его старшему сыну позолоченные кубки ²²³. Тогда он сказал, что необходимо, чтобы и младшему сыну были преподнесены дары. Мы обещали поступить по его совету. Услыхав это, он приказал составить список подарков ²²⁴ и отдать их [подарки] ему. Забрав их, он удалился, а когда вечером снова пришел, объявил, что царь велел нам явиться к нему на следующий день, 21-го [числа] этого же месяца [августа] ²²⁵. И это было [для нас] самым желанным известием.

И вот он пришел к нам на следующий день около 9 часов утра [и] предложил нам приготовиться к отправлению; мы безо всякого промедления сели на коней и направились прямо в крепость.

Комментарии

1. “...ибо чем иным является Священное Писание, как не истинным историческим повествованием о Боге Отце, Сыне и Святом Духе?” — типичное для религиозного сознания Средневековья и Нового времени представление, отнюдь не отличающееся у христиан различных конфессий (о православных Руси см.: Мюллер Л. Значение Библии для христианства на Руси (от крещения до 1240 г.) II Мюллер Л. Понять Россию: Историко-культурное исследование. М., 2000. С. 216—230). Настоящий зачин “Записок” Ульфельдта — возможный результат его знакомства с текстом сочинения священника.

2. В Копенгагене, в Королевской библиотеке, хранится экземпляр сочинения Ф. Меланхтона “Loci praecipui theologici” (“Основные теологические понятия”), изданного в Лейпциге в 1559 г., в котором на последних беловых листах рукою конца XVI в. были исчислены книги, составлявшие некогда библиотеку Я. Ульфельдта. Из этого списка, насчитывающего сто названий и озаглавленного как “Catalogue librorum usui quotidiano destinatorum” (“Каталог книг, предназначенных для повседневного пользования”), видно, что Ульфельдт являлся владельцем прекрасного книжного собрания, обладание которым могло быть желанной мечтой для всякого образованного человека XVI столетия. Поскольку почти все книги, исчисленные в “Каталоге”, вышли в свет в середине — второй половине XVI в., то можно предположить, что они приобретались лично Я. Ульфельдтом, по-видимому, и в годы его обучения в университетах Лувена и Виттенберга, и во время его заграничных поездок к европейским дворам в качестве дипломата; но и будучи уже “на покое”, он, вне всякого сомнения, продолжил пополнять свою библиотеку, получая заинтересовавшие его издания как от иноземных, так и датских книготорговцев. Тематика этих книг довольно обширна: Библия, названная в “Каталоге” на первом месте, сочинения некоторых духовных вождей протестантизма (Ф. Меланхтон, Ж. Кальвин), памятники римского и датского права, сочинения географического и этнографического характера, лингвистические словари, труды знаменитых античных философов и писателей (Платон, Аристотель, Гесиод, Теренций Афр, Плавт, Цицерон, Вергилий, Сенека), сочинения не менее знаменитых мыслителей эпохи Возрождения (Л. Валла, Н. Макьявелли, Ж. Боден). Представлены в “Каталоге” в большом числе также книги исторического содержания. Это труды и великих античных историков (Геродот, Ксенофонт, Фукидид, Ливии, Саллюстий, Тацит, Полибий, Дионисий Галикарнасский, Плутарх, Курций), и прославленных историографов позднего средневековья и ренессансного времени (Жан Фруассар, Филипп де Коммин, Ф. Гвиччардини). Обнаруживаем, кроме того, в “Каталоге” сочинения датских историков Саксона Грамматика (XII— XIII вв.) и Арильда Витфельдта (конец XVI в.).

Мысли и факты, почерпнутые из творений означенных писателей, очевидно, не могли не оказать влияния на то душевное и умственное настроение Ульфельдта, с которым он приступал к написанию своего сочинения о поездке в Россию. Это настроение характеризует его и как ревностного поборника лютеранского вероучения, и как большого любителя и ценителя исторического знания, понимание важного общественного значения которого имело своим источником античную традицию и находило горячих приверженцев среди ренессансных мыслителей. И мы видим, что Ульфельдт, подобно Геродоту и гуманистам, признает за чтением исторических сочинений огромное назидательное и воспитательное значение, но при этом, вслед за Ф. Меланхтоном, своим духовным наставником, усматривает смысл в изучении истории еще и в качестве важнейшего средства для приведения человека к истинному познанию Бога и праведной жизни, основанной на религиозных началах. К сказанному следует присовокупить, что такое умонастроение в отношении исторического знания было характерно для многих соплеменников Ульфельдта, живших в XVI в., когда в Дании под воздействием ренессансных идей вновь (как некогда в XII—XIII вв., в пору зарождения датской историографии тоже вследствие культурного западноевропейского влияния) пробудился живой интерес к отеческим древностям, заметно угасший во второй половине XIV—XV в. (En Bogliste fra del 16. Aarhundredes Slutning / Meddelt af E. Jorgensen // Danske Magazin. Kbh., 1918. R. 6. Bd. 3. S. 175—182; Jorgensen E. Historieforskning og Historieskrivning i Danmark indtil Aar 1800. 2. udg. Kbh., 1960. S. 61—69). cm. приложение на с. 157—163 наст, издания. — В. А. А.

3. Латыш. Russia — всюду переводится как “Россия”, поскольку официальным самоназванием страны после венчания великого князя Ивана IV Васильевича на царство стало “Российское царство” или “Россия”, хотя в его титулатуре сохранился оборот “великий князь всея Руси” или “Руссии”.

4. Заявление несколько странное, если иметь в виду, что Ульфельдт обучался в 1551 г. в Лувенском университете, а в 1554 г. — в Виттенбергском. Подробнее: Антонов В. А., Хорошкевич А. Л. Якоб Ульфельдт и его записки о России (наст. изд.). Сообщение о 30-летней королевской службе может указывать, если оно точно, на 1586 год как время написания книги.

5. Кристиан III (1503—1559) — герцог Шлезвига и Гольштейна, с 1534 г. король Дании. Сын короля Фредерика I (1523—1533) и королевы Анны Бранденбургской (1487—1514). Осуществлял управление государством совместно с аристократическим ригсродом (государственным советом).

При содействии дворянства и бюргерства провел в Дании Реформацию (1536 г.) на началах лютеранского вероучения, ревностным приверженцем коего Кристиан сделался еще в 1520-е гг. Во внешней политике проводил курс на поддержку протестантских князей Германии и сохранение мира со Швецией. В конце царствования Кристиана (в 1558— 1559 гг.) были восстановлены дипломатические отношения Дании с Россией, прерванные еще в 1523 г., после низложения короля Кристиана II (1513—1523), имевшего дружественные отношения с русским великим князем Василием III Ивановичем (1505—1533), которые покоились в первую очередь на почве их общей вражды к Швеции. Снова пойти на сближение с Россией правительство Кристиана III побудили обстоятельства начавшейся Ливонской войны (1558 г.), прежде всего боязнь утерять в ходе успешного наступления русских войск те земли, на которые притязала Дания в ливонских областях— Эстонии и Курляндии (Форстен. Балтийский вопрос. С. 166—198; Hansen P. E. Kejser Karl V og skandinaviske Norden 1523—1544. Kbh., 1943; Engberg J. Danmarks forhold til Rusland 1558—1562 // Historic. Jyske samlinger. Ny raekke. Bd. 7. Arhus, 1967. S. 333—340). —B. A. A.

6. Речь идет о договоре 1559 г. Подробнее см.: В. А. Антонов, А. Л. Хорошкевич. Якоб Ульфельдт и его записки о России (наст. изд.).

7. Копенгаген — столица Датского королевства с XV в. — В. А. А.

8. Завоевание Россией Нарвы в 1558 г. открыло этот порт для посещения и пребывания там иностранного купечества. Здесь началось массовое строительство (Kirchner W. The Role of Narva in the Sixteenth Century. A Contribution to the Study of Russo-European Relations // Kirchner W. Commercial Relations between Russia and Europe 1400—1800. Bloomington, 1966. P. 64, 68—70, 73). Однако о поселениях датчан в период “Нарвского плавания” (1558—1581) данных не имеется. В 1558 г. никаких “германцев” в городе якобы не было (Bienemann F. Briefe und Urkunden zur Geschichte Livlands in den Jahren 1558—1562. Bd. 1. Riga, 1865. S. 258. VII. 1558).

В разгар Семилетней войны Дания получала огромные выгоды от Нарвского плавания. В 1566 г. Ригу миновало 98 кораблей из Нарвы, из самой Риги выехало на запад 35 кораблей, в 1567 г. 76 кораблей, покинувших нарвский порт, и 205, двинувшихся из Риги, уплатили в Датском Зунде соответствующие пошлины. В 1566 г. “нарвские суда” составляли 70% всех кораблей, двигавшихся из Риги на запад, а в 1567 г. — 40% (Kirchner W. The Role... P. 70, 77. Подсчеты произведены пo: Tabeller over Skibsfart og Varetransport gennem 0resund, 1497—1660. V. 1). 33 любекских корабля посетили Нарву в течение этого года (Петров А. В. Город Нарва 1223—1900. СПб., 1901. С. 96). В связи с этим В. Кирхнер считает заниженной цифру в 100 кораблей, по Г. В. Форстену, якобы находившихся в Нарве в августе этого года (Форстен. Акты и письма. С. 109), и склоняется к иной — в несколько сотен судов (Kirchner W. The Role... P. 71).

9. Фредерик II (1534—1588)— король Дании с 1559 г. Сын короля Кристиана III и королевы Доротеи Саксен-Лауэнбургской (1511—1571). Управлял государством совместно с аристократическим ригсродом. Проводил политику, направленную на укрепление королевской власти. В его правление у Дании вновь испортились отношения со Швецией, что произошло во многом на почве спора из-за ливонских земель (в Эстонии). Следствием чего явилась датско-шведская война 1563—1570 гг. (Северная семилетняя война), которая, однако, не принесла решительной победы ни одной из сторон. В первые двадцать лет своего царствования король Фредерик старался поддерживать весьма тесные отношения с Россией, что было обусловлено в первую очередь его стремлением обеспечить датские интересы при разрешении ливонского вопроса. (Danmarks historic. Bd. 2. Tiden 1340—1648. Andet halvbind: 1559—1648 / af H. Gamrath, E. Ladewig Pedersen. Kbh., 1980. S. 445—458; Jensen P. F. Danmarks konflikt med Sverige 1563—1570. Kbh., 1982). —B. A. A.

10. Эйлер Харденберг (ок. 1500—1565) — датский вельможа. С 1543 г. являлся членом ригсрода. В 1559—1565 гг. занимал должность гофмейстера, самую высокую придворную и государственную должность в Дании того времени. Обладал большим политическим влиянием при королях Кристиане III и Фредерике II. Приходился близким родственником Якобу Ульфельдту (Colding P. Eiler Hardenberg // DBL. Udg. 3. Kbh., 1980. Bd. 6. S. 26—27). — B. A. A.

11. Йене Ульстанд — Йене Труидсен Ульстанд (ум. 1566). Происходил из аристократического рода. С 1552 г. был гофмаршалом у королей Кристиана III и Фредерика II. В начале Северной семилетней войны находился в сухопутной армии в области Сконе. В 1566 г. получил звание адмирала. Погиб 29 июля того же года во время бури, застигшей его эскадру у острова Готланд (Colding P. Jens Truidsen Ulfstand // DBL. Bd. 15. S. 157—158).— B. A. A.

12. Якоб Брокенхус (1521—1577) — происходил из старинного дворянского рода, владевшего землями на острове Фюн. В разное время управлял ленами на островах Зеландия и Лолланн, а также в областях Северная Ютландия и Сконе. В 1562 г. стал адмиралом, хотя прежде не обладал опытом морского офицера. В начале Северной семилетней войны, 30 мая 1563 г., возглавляемая им эскадра в сражении у о. Борнхольм была разбита шведами, а сам Я. Брокенхус попал в плен, из которого смог вернуться в Данию только в 1568 г. (Bruun H. Jakob Brokenhuus // DBL. Bd. 2. S. 553—554). —В. А. А.

13. Речь идет о переговорах и договоре 1562 г.

14. Имеется в виду договор, заключенный в Можайске 7 августа 1562 г. (см. наст. изд.). Русский текст договора опубликован Ю. Н. Щербачевым (Русские акты Копенгагенского государственного архива // Русская историческая библиотека. СПб., 1897. Т. 16. № 20—21. Он воспроизведен в приложении). В несколько странной формулировке целей договора явно чувствуется заинтересованность в упорядочении отношений, возможно, в целях развития обоюдной торговли. — В. А. А.

15. Гапсель (эст. Хаапсалу) — в русских источниках Опсель, Апсель, Апсл (РК. С. 192, 255, 322). — К. Р., А. Л. X.

16. Леаль — Лиговери, в русских источниках Лиял (хт. Лихула). — К. Р., А.Л.Х.

17. Лоден — в русских источниках Лод, Лоде, Коловерь (эст. Колувере).— К. Р., А.Л.Х.

18. “Великий князь московский” — У. периодически употребляет титул, который носили предки Ивана IV до 1478—1485 гг. После инкорпорации Великого Новгорода и Твери и образования нового государства Иван III носил титул “князя всея Руси”, хотя и сохранил некоторые прежние объектные характеристики— “владимирский, московский” и другие. Новый титул “князя всея Руси” не был признан западным соседом Ивана III — великим князем литовским и королем польским, усматривавшим в этом определении притязание на те земли “Руси”, которые входили в состав Великого княжества Литовского и Короны Польской. На протяжении конца XV—XVI и даже XVII в. за признание этого, а после 1547 г. и другого — царского титула (Зимин А. А. Россия на рубеже XV—XVI вв. М., 1982. С. 379; Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений конца XV— начала XVI вв. М., 1980; Wodoff W. Princes et principautes russes (X^е—XVII^е siecles). Northampton, 1989) Россия вела упорную борьбу.

19. Споры из-за этих крепостей омрачили русско-датские отношения уже в середине 1575 г. (КА-2. № 235, 237, 238, 240, 241—250, 260, 262. См. подробнее: Зимин 1986. С. 21). Эти города были захвачены в результате осенне-зимнего похода 1575 г. на Ревель, который возглавили юрьевский наместник и воевода кн. Афанасий Шейдякович и боярин Никита Романович Юрьев в Большом полку, полком правой руки командовали кн. Роман Агишевич Тюменский и окольничий кн. Петр Иванович Татев, полком левой руки — П. В. Морозов и кн. М. В. Тюфякин, передовым — кн. Семен Ардасович Черкаский и кн. Михаил Юрьевич Лыков, сторожевым — кн. Д. А, Ногтев и В. Ф. Воронцов. Наказ предусматривал двигаться от Нарвы (Раковора) к Ревелю (Колывани) на “коловерские и опсельские (Гапсель. — А. Л. X.) и падцынские места, а от Падцы к Кеси”, затем к Лоду, от Лода к Лиялу, от Лияла к Пернову, после чего вернуться в Дерпт (Юрьев) (РК. С. 255). Город Гапсаль был взят в январе 1565 г. (Зимин 1986. С. 43). 13 марта 1577 г. наместником там был кн. М. Ю. Лыков-Оболенский (ДА. № 374. С. 102).

20. Теренций — Теренций Афер (190—150 до Р. X.), знаменитый римский комедиограф. Книга с его пьесами, снабженная комментариями гуманиста М. А. Муретуса, находилась в библиотеке Ульфельдта (см. выше № 2). — В. А. А.

21. Грегерс Улъфстанд из Эструпа — Грегерс (Йорген) Ульфстанд из Торупа, Барсебека и Эструпа (ум. 1582). Старший брат Йенса Ульфстанда. Участник датско-шведской войны 1563—1570 гг. Владел несколькими ленами (Danmarks Adels Aarbog (далее — DAA). 1896. S. 430). У. различает имена “Gregers” и “Jorgen”, которым в латинском тексте соответствуют “Gregorius” (Gregorius Ulstand) и “Georgius” (Georgius Suvavenius, Georgius Muncke). В датском переводе 1680 г. всюду употреблено одно имя: Jorgen, что приводит к смешению двух разных лиц Jorgen и Gregorius Ulstand. В настоящем переводе возвращаемся к правильному наименованию — Грегер (Д. Л.). Ёрген (Грегор) Труидсен из Эструпа (ум. в 1582 г.) — старший брат Йенса Ульфстанда (DAA. 1896. S. 430). — В. А. А.

22. Арнольд Угеруп из Уропа — Арильд Уруп из Угерупа (1528—1587), знатный датский дворянин, ошибочно названный в публикации Арнольдом. Участник датско-шведской войны 1563—1570 гг. В период с 12 июня 1565 г. и до окончания войны находился в шведском плену. Владел в разное время рядом ленов, в том числе замком Хельсингборг (область Сконе), который ему пожаловал король Фредерик в 1580 г. (DAA. 1932. S. 176—177). — В. А. А.

23. Поулъ Верникен — Пауль Вернике, немец, находившийся на службе короля Фредерика II. Возможно, он уже ранее ездил в Россию по поручению своего короля; во всяком случае, сохранилась верительная грамота, составленная 29 июня 1575 г., с которой королевский секретарь Поуль Верникен должен был отправиться ко двору царя Ивана (КА-2. С. 142—143). — В. А. А.

24. Йене Венстерманн из Олъструпа — Йохан Венстерман (ум. 1587). — К. Р.

25. Стен Матссен — Стен Мадсен Лаксман (ум. 1615). — К. Р.

26. Хеннинг Фальстер (ум. около 1590). — К. Р.

27. Ёрген Сваве — Йорген Сваве из Харридлевгорда. Его сын и тезка в 1589 г. и вплоть до смерти в 1595 г. был лексманом на Эзеле (R. М., S. 4). — К. Р.

28. Даниэль Хоркен — датский дворянин. — К. Р.

29. Ёрген Мунк — Йорген Мунк (?), датский дворянин. — К. Р.

30. Размеры посольства по тем временам не очень велики. Как правило, Россия и Великое княжество Литовское отправляли за границу большее число своих представителей (вплоть до 1000 и более человек).

31. Драгер расположен на о. Амагер, часть которого ныне входит в пределы Копенгагена. — В. А. А.

32. Послы находились на адмиральском корабле “Слон” (Щербачев. Два посольства. С. 125).

33. о-в Борнхольм — остров в Балтийском море, с древних времен принадлежит Дании. — В. А. А.

34. Морская (современная) миля равна 1,865 км.

35. На о. Готланд расположен старинный центр балтийской торговли — г. Висби (Висбю); таким образом, послы двигались традиционной дорогой.

36. “Абрахам” — трирема (парусная галера), построена в конце 1560-х гг. Известно, что в 1577 г. ее капитаном был Гилберт Юнг, а в 1580 г. — Иохан Хой (Barfod J. H. Christian 3.s flede. Kbh., 1995. S. 247, 251, 264). — В. А. А.

37. Фок-мачта — передняя мачта в носовой части судна.

38. Бизань — косой парус на самой задней мачте (бизань-мачте) парусных судов.

39. День Св. Троицы указан Ульфельдтом по лютеранскому летоисчислению.

40. о-в Эзель (эст. Сааремаа) — с 1560 по 1645 г. принадлежал Дании. — В. А. А.

41. Корабли были отправлены в Копенгаген, а послы обратились к королю Речи Посполитой Стефану Баторию с просьбой о проезде домой по суше по его владениям (Щербачев. Два посольства. С. 126. Прим. 2). Копия посольской грамоты была приобщена к официальному отчету.

42. Среди них был и эзельский наместник Иоганн Укскюле (ДА. № 371. С. 101. 14. II. 1577), который сообщил послам ливонские новости, рассказал о нападениях шведов на русские войска под Перновом (Пярну), Дерптом (Тарту, Юрьевом Ливонским) и Великим Новгородом, осаде ими викских крепостей, измене Магнуса и его переходе на сторону Стефана Батория (Щербачев. Два посольства. С. 126).

43. Аренсбург (эст. Куресааре) — резиденция датской администрации на о. Эзель с 1560 г. по 1645 г.

43а. Хагдверк (от нем. Hakdwerk) — огороженный забором поселок, где живут ремесленники, мелкие торговцы, соответствующий русскому посаду — слободе. Название происходит от названия типа ограждения — крестообразно-решетчатого дощатого забора, см. подробнее: Mott R. Comm. 3. S. 7.

44. О том же послы писали и королю 28 мая.

45. Здесь разошлись пути русского посла и датских 1577—1578 гг. к императору Рудольфу II Ждана Ивановича Квашнина, который возвращался на родину вместе с датчанами. Квашнин отправился к Пернову.

46. Телс (эст. Толлусте). — К. Р.

47. Зоненбург (эст. Маасилинн). — К. Р.

48. Монсунд (эст. Вяйке Вэйн). — К. Р.

49. Монгард (эст. Муху-Сууремойса). — К. Р.

50. Большой Монсунд (эст. Суур Вэйн). — К. Р.

51. Вигт (эст. Лээлемаа) — в русских источниках Викель. Он тоже был захвачен в результате осенне-зимнего похода 1575 г. (РК. С. 255).

52. о-в Мон (эст. Муху, нем. Mohn). — К. Р.

53. Пернов (эст. Пярну) захвачен русскими в 1575 г. (Форстен. Балтийский вопрос. С. 653). — В. А. А.

54. Шведам удалось захватить и Оберполен-Полчев (эст. Пыльтсамаа).

55. Снабжение разоренных войной “новых ливонских городов” представляло большие сложности для самого российского воинства. В эти города посылали продовольствие — сухари, рожь, овес — из Дерпта и Нарвы (Ругодива), все это в значительно меньших количествах, чем требовалось, и с большими трудностями переправлялось на запад (ДЛВ. 4.2. № 25, 26, 32 С. 96—98, 102—106). Однако все это не спасало “государевых пушкарей, стрельцов и казаков, которые нужны и голодны” (там же. № 28. С. 99). “А головы и сотники московских и полоцких стрельцов пишут к государю, что стрельцы московские и полотцкие в тех городах голодны, хлеба купить и добыть немочно” (там же. № 36. С. 108).

56. Вердер (зет. Виртсу). Видимо, эта крепость в разрядных книгах именуется Верль. По царскому распоряжению в 1577 г. уничтожению (“велел государь розорить, чтоб тут впредь городу не быть”) подверглись многочисленные ливонские крепости — Голбин, Пиболда и др. (РК. С. 280). Если эта идентификация правильна, то Ульфельдт ошибся в определении времени разрушения крепости. — К. Р., А. Л. X.

57. Стрельцы — стрелец (sclopetarius) — “стрельцы из пищалей”, “огненные стрельцы”, стрельцы “огненного боя” — особый пехотный отряд русского войска, который появился летом 1550 г. (Марголин С. Л. Начало стрелецкого войска // Ученые записки каф. народов СССР Моск. обл. пед. ин-та. М., 1939. Вып. 1. С. 47—53; Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 346—347), правда, некоторые авторы относили их появление к более раннему времени — к 1545 г. (Чернов А. С. Образование стрелецкого войска// ИЗ. Т. 38. М., 1951. С. 283; Он же. Вооруженные силы Русского государства в XV—XVII вв. М., 1954. С. 46—47). 3000 человек, вооруженных огнестрельным оружием, были выделены из числа пищальников и стали ядром постоянного русского войска. Они были разделены на 6 “статей” или приказов с “головами” из детей боярских, сотни, которыми командовали сотники, пятидесятские и десятские. В Москве для жительства им была отведена Воробьевская слобода. Московские и полоцкие стрельцы упомянуты в послании из Городового приказа воеводе Кукенойса кн. А. П. Хованскому в 1578 г. (ДЛВ. Ч. 2. № 42. С. 116).

58. Послам была предоставлена одна повозка и несколько десятков лошадей (Щербачев. Два посольства. С. 127).

59. Пристав — низший чин дипломатической службы, лицо, призванное сопровождать послов и обеспечивать их всем необходимым в пределах России согласно полученной инструкции. В функции пристава входили не только хозяйственные и охранные обязанности, но отчасти и разведывательные. Впрочем, в таком же качестве их пытались использовать и иностранные дипломаты.

60. Лучники — воины, вооруженные луками, традиционная и основная часть русского войска.

61. Странно, что послов не встретил никто из представителей администрации города — ни от воевод кн. М. Ю. Лыкова, П. Е. Кутузова и даже дьяка В. Алексеева (ДЛВ. Ч. 2, см. по указателю).

62. В разрядных книгах уже под 1560 г. отмечается наличие “посадов” в Пярну и Хаапсалу (РК. С. 192).

63. Всего в Пернове в январе следующего 1579 г. находилось 400 стрельцов (ДЛВ. Ч. 2. № 72. III. С. 195).

64. Судя по “протоколу” — официальному отчету послов, это был рыбачий поселок Ст. Пернов.

65. Возможно, именно об этом упоминает вдова Г. А. Лазарева — Марфа, челобитье которой рассматривалось в Поместном приказе в декабре 1578 г.: “Послали, государь, мужя моего Григорья твои государевы ис Пернова воеводы проведывати про колыванских немец. И как, государь, он будет [в] Велике мызе, и стретили его колыванския латыши, а шли, государь, на перновские места” (ДЛВ. Ч. 2. № 63. I. С. 174). Впрочем, гибель мужа челобитчицы могла произойти и в октябре того же 1578 г.

66. Судя по числу стрельцов, которых отправляли из Москвы в начале 1578 г. (в целом подкрепление насчитывало 650 человек, в каждый город было отправлено по 50, максимум 100 человек, см.: ДЛВ. Ч. 2. № 36. С. 108), посольский конвой был достаточно велик.

67. Видимо, послы не достигли даже р. Пярну.

68. Фелин (эст. Вильянди) — в русских источниках Вильян. — К. Р., А.Л.Х.

69. Это был Андреас Фионикус, пастор Я. Ульфельдта и автор одного из описаний датского посольства 1578 г. Подробнее: Дж. X. Линд. О рукописном наследии датского посольства 1578 года в Россию (наст. изд.).

70. По-видимому, У. намекает на сохранение лютеранства большей частью населения Ливонии. Видимо, с момента захвата города здесь прекратилась деятельность священников-протестантов и исподволь проводилась политика насаждения православия.

71. Видимо, с момента захвата города здесь прекратилась деятельность священников-протестантов и исподволь проводилась поли гика насаждения православия.

71а. Представления о грехах ливонцев как причине их несчастий было широко распространенным по всей Европе, подобно тому как русские летописцы именно в грехах жителей Руси видели причину нашествия Батыя.

72. Таким образом, можно думать, что посольство двинулось по направлению к юго-востоку в обход оз. Выртсъярв, западные берега которого до сих пор изобилуют болотами.

73. Русские материалы не дают возможности уточнить, под чьим руководством находился этот отряд, в который входили и татары (1000 всадников), и стрельцы (100).

74. Аналогичные меры предосторожности принимались и при различных переездах самих русских. При отправке в “новые ливонские города” дьяка (?) с подьячим из Городового приказа, сына боярского “с грамотами”, городового мастера юрьевский дьяк должен был дать “провожатых детей боярских, кольких будет пригоже, посмотря по тамошним вестем, чтоб им ехать меж городов от литовских и от немецких людей бесстрашно” (ДЛВ. Ч. 2. № 16. С. 84).

75. Хелъмодт (эст.) — Хельме. В русском делопроизводстве — Елман (ДЛВ. Ч. 2. №61.1, III. С. 169, 170).— К. Р., А.Л. X.

76. Рюге (эст.) — Рюена. В русском делопроизводстве — Руина — Руинский, Рудский уезд (ДЛВ. Ч. 2. № 5.1, III. С. 60, 91,92). — К. Р., А. Л. X.

77. Каркис (эст.) — Каркси. В русском делопроизводстве — Каркус, Каркусский уезд (ДЛВ. Ч. 2. № 5. I, III. № 21. 65. I. II. 67. I. С. 60, 91, 92, 178—180, 182).— К. Р., А.Л. X.

78. Здесь и в 1578, и в 1579 г. производилось испомещение русских служилых людей (ДЛВ. Ч. 2. № 21, 61.1, III. С. 91, 92, 169, 170).

79. Дерпт (нем.) — эст. Тарту, др.-русск. Юрьев.

80. Халъстевере (эст). — р. Хальстреярве. — К. Р.

81. По-видимому, у р. Эмбаха (эст. — Вяйке-Эмайыги). Далее путь посольства пролегал на северо—северо-восток.

82. Действительно, во всех городах Ливонии был распространен северогерманский тип строительства (Цауне А. В. Рига под Ригой. Рига, 1989; Он же. Здания каркасной конструкции XII—XIV вв. // Проблемы изучения древнего домостроительства в VIII—XIV вв. в северо-западной части СССР. Рига, 1983. С. 57—60).

83. Постоялыми дворами У. называет ямские дворы, об учреждении которых в Ливонии Городовой приказ заботился в январе 1578 г. Во многих мелких городах предусматривалось строительство огороженного ямского двора с избой, клетью, конюшней, на которой должны были находиться три добрых мерина с санями и всей конской упряжью. В качестве ямщиков следовало набирать 5—15—20 “тамошних охочих людей”. На дворе же должен был находиться ямской дьячок и дворник из Новгородской земли (ДАВ. Ч. 2. № 20. С. 88—89).

84. Оберполен (Оберпален, эст. Пыльтсамаа) — в русском делопроизводстве Полчев. — К. Р., А. Л. X.

85. К Полчеву-Оберполену в мае 1578 г. действительно было направлено небольшое войско (Большой полк во главе с кн. И. Ю. Булгаковым, передовой — с окольничим Ф. В. Шереметевым и кн. А. Д. Палецким и сторожевой — с кн. Д. И. Хворостининым и М. Тюфякиным), правда, снабженное артиллерией, которой ведали окольничий В. Ф. Воронцов и дьяк А. Клобуков (РК. С. 286). Возможности основной массы войска, отправленного “для своево дела и земскова в немецкой поход”, уменьшались за счет местнических споров, разъедавших государево воинство (РК. С. 287), что, по-видимому, и способствовало тому сокрушительному поражению, о котором писал У.

86. Вероятно, эти сведения датчане получили от своих приставов.

87. Термин “московит” обязан своим происхождением не просто тому факту, что определение “московский” находилось в титуле великих князей владимирских и московских, а позднее, с 1485 г., — князей всея Руси и царей — с 1547 г., но, самое главное, тому, что западный сосед Московского княжества, княжества всея Руси и Российского царства — великие князья литовские и короли польские признавали лишь одно это определение. Все же остальные вышеназванные титулы, начиная с титула “князя всея Руси”, в скрытой форме содержавшего притязания на все земли Древней Руси, в том числе и вошедшие после монгольского нашествия в пределы Короны Польской и Великого княжества Литовского, и титул “государя”, и титул “царя”, вызывали их постоянное противодействие. В результате непризнания первого из них за дедом Ивана Грозного — Иваном III Васильевичем — во многих странах Европы, в особенности Центральной и Южной, в том числе таком небольшом, но чрезвычайно влиятельном государстве, как Ватикан, получавших информацию через Великое княжество Литовское и Корону Польскую, самое восточное европейское государство также именовалось Московией, а его жители — московитами. Особое распространение этот политико-географический термин и соответствующий ему титул приобрели в годы Ливонской войны, распространившись и на скандинавские страны, где ранее преобладали иные наименования — Русь, Русия, Россия (Хорошкевич А. Л. Русь, Русия, Московия, Россия, Московское государство, Российское царство // Спорные вопросы отечественной истории XI—XVIII веков: Тезисы докладов и сообщений Первых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1990. Вып. 2. С. 290—292; Она же. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI вв. М., 1980. С. 116—117).

88. Псков — столица средневекового русского княжества, с 1462 г. попавшего под протекторат московских великих князей, а в 1510 г. полностью потерявшего независимость. В годы опричнины Псков не подвергся столь сокрушительному разгрому, как другой крупнейший русский северо-западный город — Великий Новгород. По преданию, город был спасен увещеваниями юродивого Николы, оказавшими воздействие на Ивана Грозного. Старинный центр русской внешней торговли периода Средневековья, он поддерживал наиболее тесные связи с Дерптом и Ригой.

89. Видимо, какая-то ошибка в датах. Если Ульфельдт считает расстояние от Дерпта до Пскова в 25 миль, при этом указывая, что пройдено за 3 дня — 20 миль, то, возможно, выезд из Юрьева состоялся не 22, а 21 июня.

90. Луки — традиционное оружие татар (Кирпичников А. Н. Снаряжение всадника. М., 1973).

91. Сообщение У. об образе жизни, системе жизнеобеспечения и походных обычаях татар соответствует известиям других иностранцев — Матвея Меховского (Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.; Л., 1936. С. 59 и др.), Сигизмунда Герберштейна (Герберштейн 1988. С. 167— 169 и др.), Михалона Литвина (Литвин Михалон. О нравах татар, литовцев и москвитян. М., 1994. С. 66, 69 и др.) и т. д. У. лишь уточняет сведения о численности немецких, русских и татарских наложниц (10).

92. Пебс — Чудское озеро. У. не различает Чудского и Псковского озер.

93. Р. Нарова.

94. Возможно, У. сообщает о битве на р. Серице 27 августа 1501 г., в которой войска ливонского магистра В. фон Плеттенберга одержали победу над отрядами псковского нместника И. И. Горбатого-Суздальского, Д. А. Пенкова, новгородского наместника В. В. Шуйского и тверских воевод Ивана и Петра Борисовичей (Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV в. М., 1952. С. 476—477). Дж. Линд считает, что речь шла о битве у оз. Смолино 13 сентября 1502 г. (с. 69 наст. изд). И в том и в другом случае, следует допустить, что У. неточно определяет время этого события, делая ошибку в несколько десятилетий.

95. Монастырь ... Ибдокт Ю. Н. Щербачев, равно как и Р. Мотт, отождествлял с Изборском (Щербачев. Два посольства. С. 120; Mott R. Op. cit. Comm. 7. S. 19). Против этого предположения говорит неидентичность монастыря и города. Автор молчит о крепости, расположенной у моренной долины. Своеобразие и живописность природы вряд ли могли быть обойдены путешественником. Кроме того, путь послов проходил значительно севернее Изборска. Более обоснованной — даже по созвучию ульфельдтовского топонима с русским — представляется гипотеза о том, что Ибдокт — это Спасский монастырь, “что на Бдех” (Суворин Н. С. Псковское церковное землевладение в XVI и XVII вв. // ЖМНП. Апрель 1906. С. 394). Река Абдег впадает в Псковское озеро у его южной оконечности (Василев И. И. Опыт статистико-географического словаря Псковского у. Псковской губернии. Псков, 1882. С. 20. См.: карта в приложении). Топоним был труден для воспроизведения даже самих русских: в грамоте XV — начала XVI в., правда, в списке XIX в. встречаем “на Дбехе” (Марасинова Л. М. Новые псковские грамоты XV—XVI вв. М., 1966. № 32. С. 71). Р. Бдех находилась как раз на пути посольства из Печер во Псков (см. картосхему пути посольства в наст. изд.).

96. Иконные образы и, возможно, скульптурные изображения святых У. называет идолами. Подбор латинского слова автором неслучаен. Лютеранство отрицает догмат иконопочитания, принятый на 7-м Вселенском соборе (783—787 гг.). При этом делается упор на ветхозаветный запрет идолопоклонства и отсутствие прямых указаний на иконы в Новом Завете. “Идолами окаянными” называли иконы вольнодумцы из окружения Матвея Башкина, представшего перед царским судом в 1554 г. Об идолопоклонстве московитов пишут многие иностранцы-протестанты. Среди них Дж. Турбервилль (Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. / Пер. и сост. А. А. Севастьянова. М., 1990. С. 248, 258, 260, 274. Прим. 68), Дж. Флетчер (Rude and Barbarous Kingdom: Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers / Ed. by L. E. Berry and R. O. Crummey. Madison; Milwaukee; London, 1968. P. 227). Для французских путешественников вплоть до маркиза де Кюстина русские обычно еретики, схизматики, суеверные “полуидолопоклонники” (Лимонов Ю. А. Введение // Маржерет Ж. Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета / Пер. Т. И. Шаскольской, Н. В. Ревуненкова. М., 1982. С. 31—37; Mervaud M. La Russie vue par les voyageurs francais du XVI^е et du XVII^е siecles // Mervaud M., Roberti J. Cl. Une infinie brutalite: L'image de la Russie dans la France des XVI^е et XVII^е siecles. P., 1991. P. 37—40), Парфений Уродивый уделяет значительное место апологии иконопочитания: “...иконах же церкви и духовная молитва, сердечная жертва. Не мни же, яко боготворим сия, но первообразному, почесть воздающе, поклоняемся. <...> Что же убо изреку ти о чюдесех и о исцелении недугов и бесов прогнании, яко же от божественных икон и поклонником их содеяшеся?” (Послание к неизвестному против люторов. Творение Парфения Уродивого? писателя XVI века (По рукописи № 423 библиотеки покойного графа А. С. Уварова, бывшей И. Н. Царского). Сообщил архимандрит Леонид. СПб., 1886. [Памятники древней письменности и искусства. Вып. 60], С. 36—44; 38, 41). Собеседники Ульфельдта, священники и вельможи, отстаивая поклонение образам, ссылались на традицию, чудотворную силу икон, сотериологический аргумент и проводили аналогию святых и подвижников христианства с государственными служащими. Болезненность темы видна по угрозам в адрес датского посла, который явно не был к ним готов и решил в конце концов прекратить споры. Угрозы неслучайны: “люторской ереси” была официально объявлена война, и спор носил политический характер (См. также: Иностранцы о древней Москве: Москва XV—XVII веков / Сост. М. М. Сухман. М., 1991. С. 36, 41, 46, 67, 89—90; О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Петр Петрей. М., 1997. [История России и дома Романовых в мемуарах современников. XVII—XX вв.]. С. 429— 430). — К. Ю. Е.

97. Иноверцы не всегда допускались к церковной службе и даже в храм. Лютеранство признает незримый храм Бога, что для православного могло означать недостаточное уважение к земной церкви. У Парфения в полемике с лютеранством этот момент также отмечен: “Егда убо Иудеи хождаху, тогда вси покрывала имяху, и егда убо во святая святых вхождаху, тогда покрывала отлагаху” (Послание к неизвестному. С. 39). “Святая Святых” здесь, так же как и в записках Ульфельдта, — храм, церковь. Допустима прямая ассоциация “Святая Святых” с храмом Гроба Господня, характерная в наибольшей мере для новгородской и псковской богослужебной традиции (Баталов А. Московское каменное зодчество конца XVI века. Проблемы художественного мышления эпохи. М., 1996. С. 268—289). —Я. Ю. Е.

98. Псково-Печерский мужской монастырь, основанный в XV в., расположен в 52 км к западу от Пскова. Местоположение монастыря вблизи русско-ливонской границы придавало ему в XV—XVI вв. важное стратегическое значение.

Древнейший монастырский храм Успения Пресвятой Богородицы, устроенный в пещере, был освящен в 1473 г. основателем обители Ионой, переселенцем из Дерпта, где он служил православным священником и подвергался гонениям за веру. Вскоре в монастыре возвели еще одну, деревянную, церковь и кельи для монахов. К этому же времени относятся первые крупные земельные приобретения обители. Однако успешное развитие монастыря было прервано набегами ливонских рыцарей начала XVI в., разоривших монастырь и опустошивших монастырские земли. Восстановление обители началось в первой четверти XVI в. (с 1519 г.) при игумене Дорофее и специально присланном из Пскова для обустройства монастыря дьяке М. Г. Мунехине.

Период наивысшего подъема и могущества обители приходится на время игуменства Корнилия (1529—1570 гг.). Во второй и третьей четверти XVI в. активно формируется территория монастыря, возводятся новые постройки: 5-пролетная звонница (1532 г.), каменная трапезная церковь Благовещения Пресвятой Богородицы (1540 г.), церковь Николы (1565 г.). В 1558—1565 гг. в связи с Ливонской войной монастырь как важный военно-оборонительный центр был основательно укреплен каменной крепостной стеной (длиной в 380 саж.) с девятью башнями и тремя проезжими воротами. В 1538 г. у монастыря появилось собственное подворье в Пскове с каменной церковью Пресвятой Богородицы Одигитрии. Сохранились жалованные грамоты в подлинниках или копиях Ивана IV Псково-Печерскому монастырю — жалованная на двор во Пскове и деревни от марта 1539 г., от февраля 1547 г., “несудимая” от 23 февраля 1549 г. (Каштанов С. М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XV века // АЕ за 1957 год. М., 1958. № 394, 537. С. 353, 369; То же//АЕ за 1960 г. М., 1962. № 599. С. 131, 132).

К середине XVI в. Псково-Печерский монастырь стал центром распространения православной веры, оттуда направлялись миссионеры в юго-западные районы Эстонии: они возводили храмы, привозили иконы и книги. В то время в монастыре работали профессиональные писцы и мастера-иконописцы. В обители сложилась библиотека (так, среди монастырских рукописей хранился список “Сказания о погибели Русской земли”), на основе собственной летописной традиции велось летописание, которое дошло до нас, как считают исследователи, в Псковской третьей летописи. Политическая позиция монастыря и его культурно-просветительская деятельность во многом определялись взглядами игумена Корнилия, выдающегося монастырского строителя, миссионера, писателя, историка, художника-иконописца. Сторонник самостоятельности Пскова, в период Ливонской войны давший убежище опальному князю А. М. Курбскому, игумен Корнилий вызвал недовольство Ивана Грозного. По преданию, царь убил оппозиционно настроенного игумена во время своего посещения обители в 1570 г. После смерти игумена Корнилия, когда настоятелем монастыря стал Савва (1570/71—1572 гг.), царь не оставлял монастырь своим вниманием, жаловал Псково-Печерской обители новые земли и имущество.

К 70—80-м годам XVI в. монастырь стал крупным земельным собственником. По данным писцовой книги Г. И. Мещанинова-Морозова и И. В. Дровнина 1585—1587 гг., Псково-Печерский монастырь располагал 3 212 четвертями пашенной земли, огородами, мельницами и житницами. Возле монастыря рос посад, жители которого занимались ремеслом, торговали на внутреннем рынке и за рубежом.

Таким образом, во времена посещения России Я. Ульфельдтом Псково-Печерский монастырь являлся довольно значительным религиозным, военно-оборонительным, культурным и экономическим центром на Северо-Западе России. Приводимая У. цифра — 300 монахов, — вполне сопоставимая с численностью Троице-Сергиева монастыря (см. комм. 211), вполне вероятна. В условиях Ливонской войны, несомненно, должен был увеличиться приток монахов за счет увечных воинов, молодых мужчин, лишенных семьи, и т. д. (Архимандрит Аполлос (Беляев).

Первоклассный Псково-Печерский монастырь. Остров, 1893; Шереметьев С. Д. Псково-Печерский монастырь. СПб., 1895; Синайский В. Псково-Печерский монастырь. Рига, 1929; Рабинович Г. Архитектурный ансамбль Псково-Печерского монастыря // Архитектурное наследство. № 6, 1956. С. 57—86; Манков Ю. Г. Художественные памятники Псково-Печерского монастыря (материалы к исследованию) // Древний Псков: История, искусство, археология: Новые исследования. М., 1988. С. 198— 224). —А. В. Ю.

99. В силу близости монастыря к театру военных действий достоверным представляется и сообщение У. о круглосуточных молитвах о даровании победы в Ливонской войне. О значении Псково-Печерского монастыря говорит и тот факт, что он входил в число немногих монастырей, доставлявших царю “святую воду”, впервые жалованная “подорожная” монахам этого монастыря на проезд “к государю со святою водою в год двожды” была дана 30 сентября 1562 г., подтверждена же она была уже спустя несколько лет после посольства Ульфельдта, в сентябре 1585 г. (Каштанов С. М. Хронологический перечень... // АЕ за I960 год. № 824. С. 158).

100. Предместье (Пскова) — посад псковских летописей и ПСГ. Ко времени пребывания У. в России это могло быть и Полонище за пределами четвертой каменной стены, и Запсковье, и Завеличье, заселенные еще в XIV в. (Лабутина И. К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте // Псковская судная грамота и российская правовая традиция: Труды межрегиональной научной конференции, посвященной 600-летнему юбилею Псковской судной грамоты. Псков. 27—28 октября 1997 г. Псков, 1997. С. 25; Харлашов Б. Н. Формирование посадов Пскова в XVI в. // Столичные и периферийные города Руси и России XI—XVIII вв. М., 1996. С. 116—118). Город— civitas. Трудно сказать, в каком смысле употребил это выражение У. Между тем в ПСГ и псковских летописях выражение “на городе” относилось, видимо, к Крому, то есть наиболее древней части Пскова на мысу между р. Великой и р. Псковой (Лабутина И. К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте. С. 21, 25).

101. Наместник Пскова с титулом князя по разрядным книгам и материалам делопроизводства центральных приказов неизвестен. Воеводой же во Пскове был Иван Бутурлин, которого трудно идентифицировать с другими его тезками (ДАВ. Ч. 2. № 7, 14. I, II, V—XI, 24. С. 63, 71, 72, 76—82, 95). Дьяком при нем был Меньшой Башев (там же).

102. Запрещение послам выходить с подворья — обычное правило в Российском царстве, где послов рассматривали как потенциальных шпионов (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... М., 1988. С. 74—80).

103. Кроме рынков в предместье, на посаде, существовали “торжища”, обнаруженные археологами (Лабутина И. К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв. М., 1985. С. 92).

104. Соответствие модия реальным русским мерам по сообщению У. установить нельзя. — В. В. Р.

105. Пиво и мед, согласно “Стоглаву”, причислялись к “хмельному питию” (Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст. М., 2000. С. 329). Пиво— один из популярнейших напитков Средневековья. Фенне в свой словарь-разговорник записал в 1607 г. бытовую ситуацию: “Дай дух [возможна описка: "друх", хотя у него чаще употребляется существительное— "дружка") пива спить, горло у меня пересохло” (Toenmes Fenne's. Manual. V. II. F. 250, 3). В раннее Средневековье оно, как правило, в значительной степени было привозным, хотя пиво варили и на Руси, в особенности во время семи великих церковных праздников (Хорошкевич А. Л. “Незваный гость” на праздниках средневековой Руси // Феодализм в России: Сб. статей и воспоминаний, посвященный памяти академика Л. В. Черепнина. М., 1987. С. 189—191). Местное пиво, будучи одним из тех напитков, употребление которых на Руси зафиксировано летописными памятниками, в раннее средневековье по сортам не различалось (Малкова О. В. Пиво // Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 17. М., 1989. С. 44), как, впрочем, и импортное, постоянно ввозившееся через северо-западные русские города. Иностранцам торговля им в розлив, правда, запрещалась, но угощать им разрешалось: в словаре-разговорнике Фенне читаем приглашение: “Поди к (в подлинной рукописи — с) нам, у нас есть добро сливал[о]е пиво по твоем (!) обычаю” (Toennies Fenne's. Manual. V. II. F. 246, 1). Зато не был ограничен ввоз пивных кружек. Одна из них — второй половины XVI в. была обнаружена во Пскове при раскопках. Эта пивная кружка из каменной массы (Steinzeug), покрытая соляной глазурью из г. Ререна, воспроизводившей гравюру Ганса Ребальта Бехайма (1500—1550). См. подробнее: Иванова Г. Н. Рейнская керамика в Пскове // Советская археология. 1975. № 4. С. 274—276.

106. Речь идет не просто о меде, но о медовом хмельном пряном напитке, иногда ставленном (если его парят в закрытом сосуде) и (с добавлением ягод) — соответственно малиновом, вишневом и т. д., позднее известном под названием “медовины” — вареного, питейного меда, — или “медовухи” (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. II. М., 1985. С. 312—313). “Меды сытили” к различным светским и церковным праздникам, когда на Руси и в России и разрешалось вообще употребление подобных напитков (см. выше. комм. 105). Известно несколько сортов меда: кислый, пресный (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. № 336. С. 323), яблочный и какой-то загадочный “med szunszkoe”, который в словаре Тенниса Фенне переведен как “sundesche med”, т. е. зундский” (Toennies Fenne's. Manual. V. II. P. 84). Ошибка составителя или переписчика (1607 г.) словаря-разговорника обнаруживает умолчание датчанина Ульфельдта о меде с его собственной родины. Впрочем, нельзя быть уверенным в критике переводчика. Еще в XV в. в Прибалтику ввозился мед из Мекленбурга, Померании и даже Любека (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV—XV вв. М., 1963. С. 325). Не исключено, что термин словаря Тенниса Фенне восходит именно к этим временам, хотя в XVI в., судя по контексту записок Ульфельдта, в России преобладали местные сорта. Использовались различные ягодные меды: вишневый, малиновый, черемуховый. Однако послам 1589 г., как и их предшественникам 1562 г., на официальных приемах приходилось, видимо, пить “княжой” и “боярский” меды (Малкова О. В. Мед // Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 9. М., 1982. С. 54; КА. С. 54).

107. Транспортные махинации приставов легко объясняются обстоятельствами, в которых происходило путешествие послов. Очевидный недостаток транспортных средств и прежде всего тягловой силы — естественный результат длившейся уже 20 лет Ливонской войны. Он особенно ощущался именно на северо-западе, где и раньше предпринимались различные попытки освободить привилегированное население от поставки на войну телег и лошадей. Именно за это был казнен дьяк Казарин Дубровский, “норовивший” новгородским боярам. В 1567 г. после неудачного похода на Литву первым ответчиком за провал похода оказался Казарин Дубровский, дьяк Казанского приказа, ведавший посошной службой. По словам Шлихтинга, он был казнен за то, что за взятки освобождал боярских людей от посохи, так что перевозкой пушек занимались исключительно обозники и подводчики великого князя, которые и обвинили дьяка (Шлихтинг. С. 24—25; Зимин А. А. Опричнина. 2000. С. 175—176). Никаких проблем с транспортом не испытывали иностранные дипломаты, посещавшие Русь в более мирные и благоприятные времена. Даже Герберштейн, приезжавший в качестве посредника между королем польским и великим князем литовским Сигизмундом I Старым и великим князем всея Руси Василием III, дабы урегулировать их отношения после войны, описывает ямскую службу как хорошо налаженную и отлично функционирующую. В немецком тексте он останавливается на том, как старательно следили и ухаживали за лошадьми ямщики и конюхи (Герберштейн 1988. С. 122).

108. Топография Пскова описана У. довольно точно (Лабутина И. К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв. М., 1985).

109. Автор ошибочно называет р. Великую Наровой.

110. Последняя, как он сам упомянул выше, вытекает из Чудского озера и впадает в Балтийское море.

111. Воск принадлежал к традиционным предметам русского экспорта и наряду с пушниной был главной его статьей (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV— XV вв. М., 1963. С. 121—154).

112. Лен, несмотря на то, что и до XVI в. возделывался в Новгородской и Псковской землях (Горский А. Д. Сельское хозяйство и промыслы// Очерки русской культуры XIII—XV веков. Ч. 1. М., 1970. С. 46), занял серьезное место в псковской торговле лишь в начале XVI в., когда культура льна (равно как и конопли) широко распространилась на всем севере страны (Горская Н. А. Земледелие и скотоводство // Очерки русской культуры XVI в. Ч. 1. М., 1977. С. 46—47). Рынок товаров, о которых упоминает У., — воска и льна — считался самым богатым не только в его времена, но уже в начале XVI в. Наряду с этими товарами большое место занимала и пенька (Хорошкевич А. Л. Значение экономических связей с Прибалтикой для развития северо-западных русских городов в конце XV — начале XVI вв. // Экономические связи Прибалтики с Россией. Рига, 1968). Возможно, к концу XVI в. в связи с падением сельскохозяйственного производства экспорт пеньки сократился.

113. Рынок — вероятно, речь идет о клетях в Кроме (Лабутина И. К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте. С. 21; Колосова И. О. Старый Торг (Торговище) Пскова до начала XVI в. // Столичные и периферийные города. 1996. С. 111—114; Масленникова Н. Н., Проскурякова Г. В. К изучению облика Пскова в XVI—XVII вв. // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1988. С. 7—9), где, судя по ПСГ, хранилось зерно и движимое имущество. Не исключено, что речь шла о Новом Торге, располагавшемся в Окольном городе (Колосова И. О. Указ. соч. С. 111), описанном в писцовых книгах 1585— 1587 гг. (Документы МАМЮ. Т. V. М., 1913).

114. Видимо, знатоки несколько преувеличили число церквей (в псковских летописях упомянуто лишь около 80) и монастырей (по летописи известно 30). Неясен источник сведений посла. Либо это были приставы, о чем он не преминул бы упомянуть, либо окружение царского наместника во Пскове, то есть те два боярина преклонного возраста, которые посещали послов во время их пребывания в Новгороде.

115. У. перепутал башни с колокольнями. Из летописей известно только о покрытии оловом соборов. При всем неприятии послом российской действительности он не мог скрыть своего восхищения церковными сооружениями во Пскове.

116. Размеры Ильменского озера переданы У. почти правильно: площадь озера — 982 кв. км.

117. Скорее всего, это были килевые суда лодейного типа, снабженные парусами, похожие на современную сойму, длиной до 12 м, шириной до 2 м и с бортами 60—123 см (Дубровин Г. Е. Водный и сухопутный транспорт средневекового Новгорода X—XV вв. по археологическим данным. [Вып. 1]. М., 2000. С. 37, 119).

118. Из Пскова Ульфельдт отправился по р. Великой. По ней был пройден лишь относительно небольшой участок пути. Затем, судя по тому, что указан именно речной путь, — достаточно протяженный участок вверх по Черехе. Затем началось путешествие по суше, однако место смены способа передвижения установить трудно. Далее возможны два варианта: или после верховьев Черехи посольство перебралось волоком в р. Узу (приток Шелони) и далее шло по Шелони до порожистого участка в районе Сольцов, где вообще пороги и перекаты часто обходились по берегу; или после верховьев Черехи оно следовало уже по сухопутной дороге. Так или иначе, на всем протяжении пути от Пскова до Новгорода можно было добраться и рекой, и посуху (эта часть пути являлась отрезком так называемого ревельского пути в Новгород). Участок пути из Пскова как по Шелони, так и по суше завершался в низовьях Мшаги, после чего путь раздваивался. Одна ветвь уходила на север к Новгороду (была и сухопутная дорога, но чаще пользовались водным путем по Ильменю), другая шла на юго-восток через перевоз на Шелони и далее, минуя Углы, Подгощи и Солоницко, на Старую Русу. Через Мшагу же проходил и известный с древности Лужский путь, связывавший Новгород с Финским заливом уже в XV в. и неоднократно упоминавшийся в ганзейских документах (Сорокин П. Е. Водные пути и судостроение на северо-западе Руси в Средневековье. СПб., 1997. С. 22—23). Лужский путь имел два варианта, но с одной общей точкой в низовьях Мшаги. Первый вариант пути проходил через Ильмень, нижнюю Шелонь, Мшагу и Кибу до 5—10-километрового волока в верхнее течение р. Луги (Колосова И. О. Комментарии к псковской берестяной грамоте № 7 // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1990. С. 6—8; Сорокин П. Е. Указ. соч. С. 22—23). Второй — через Мшагу, Медведь, Онежицы посуху доходил до Тесовской пристани на р. Оредеж, впадающей в Лугу. В новгородских писцовых книгах упоминается, что крестьяне, живущие в окрестностях переволочного участка (видимо, современный Ожегов Волочек), платят оброк “с ызвоза, что возят товар через Волочек изо Пшаги к реце Луге (НПК. Т. V. СПб., 1905. Стб. 33. Пшага — древнее название р. Мшаги. Переход звука “п” в “м” и обратно в “п” часто встречается в средневековых текстах, особенно в географических названиях, и обусловлен, скорее всего, практикой записи писцом малознакомых слов лишь со слуха). Проходивший через Мшагу обеими своими ветвями Лужский путь был важнейшей транспортной артерией, связывающей населенный центр Новгородской земли с Финским заливом, и единственной связующей нитью в том случае, если устье Невы было блокировано (Андрияшев Л, М. Материалы по исторической географии Новгородской земли. Шелонская пятина по писцовым книгам 1498—1576 гг. М., 1914). — М. Е. В.

Не позднее 1586 г. здесь был учрежден ям, позднее называемый Мшажский или Мшацкий (Гурлянд И. Я. Новгородские ямские книги 1586—1631 гг. Ярославль, 1900. С. 248). А паромная переправа между Воскресенской и Ямской сторонами и через Шелонь продолжала действовать в 30-х годах XX в, пока в 40-х не был построен мост. Значение транспортного узла Мшажский ям утрачивает во второй половине XIX в., с появлением Шимской станции. Видимо, благодаря этому столь оживленному пути, проходившему через Нижнюю Мшагу, на многих достаточно ранних картах Руси и России, составленных иностранцами на основании донесений и путевых записок соотечественников, показана и Новая Руса (Кордт В. А. Материалы по русской картографии. Киев, 1899), место, знакомое всем, кто следовал из Новгорода во Псков или Старую Русу, а также из Ревеля или Балтики. Э. Пальмквист, оставивший рисунок солеварни на р. Мшаге, в составе посольства двигался из Новгорода в Москву по тракту, огибавшему оз. Ильмень с запада и пересекавшему р. Мшагу именно в районе Новой Русы. Тракт, функционировавший до на начала XIX в., подробно описан А. Н. Озерецковским (Озерецковский А. Н. Обозрение мест от Старой Русы до Санкт-Петербурга и на обратном пути. СПб., 1802. С. 64—68). — М. Е. В.

119. Виками в Северной Европе эпохи Средневековья именовались заливы и поселения около них.

120. Могут иметь место различные толкования сообщения о местоположении Новой Русы. Первое и наиболее вероятное — что “заливом” названо устье Шелони при впадении ее в оз. Ильмень. Широкая река здесь действительно очень плавно переходит в озеро. Однако Новая Руса отстоит от этого залива на несколько километров и находится даже не на Шелони, а на впадающей в нее Мшаге. Поэтому возможно, что заливом названы самые низовья и устье р. Мшаги при впадении ее в Шелонь. Ширина самой Мшаги при высокой воде здесь достигает иногда почти 600 метров. А большой остров, находящийся на Шелони против места впадения в нее Мшаги, создает впечатление, что Шелонь здесь узкая, значительно уже своего притока (т. к. протоки с другой стороны острова не видно), и впадающую в Шелонь Мшагу можно принять за Шелонский залив. Тем более что Ульфельдт был в Новой Русе в начале июля, а в это время очень часто вода здесь бывает почти на максимальном уровне, если не считать весеннего разлива. Предположение, что заливом, у которого находятся соляные промыслы, названо устье Мшаги, выглядит вполне логично, если учесть, что прибыв в окрестности Новой Русы со стороны Пскова, далее Ульфельдт отправился в Новгород “на кораблях” (по озеру), т. е. не поднимался по Мшаге и, следовательно, мог посчитать ее заливом. Однако Ульфельдт упоминает (и явно не с чужих слов) кипящее соленое озеро, которое находится на удалении более полутора километров от Шелони, что указывает на его осведомленность в данной топографической ситуации. А значит, он вряд ли мог не знать о продолжении Мшаги далее вверх по течению на северо-запад. В таком случае заливом могло быть названо только устье соленого ручья — стока промыслового минерального озера. — М. Е. В.

121. В Новгородской земле с рубежа XVI—XVII вв. фиксируется два одноименных поселения Новая Руса на р. Поле (на юго-востоке от Новгорода) и на р. Мшаге — ныне в Маревском и Шимском районах Новгородской области), обязанных своим возникновением соляному промыслу, бурно развившемуся здесь к XVI в., и названных так в подражание (или противопоставление?) находившейся по соседству Русе на р. Порусье — крупнейшему и одному из старейших на Руси центров солеварения с конца XVI в. — Старой Русе. Ульфельдт пишет о Новой Русе на р. Мшаге, через которую проходил магистральный путь, из Пскова в Новгород. В низовьях Мшаги находился узел сухопутных и водных путей, связывавший наиболее важные в то время пункты региона. А. М. Андрияшев, исследование которого специально посвящено проблеме локализации населенных пунктов новгородских писцовых книг, достаточно точно соотнес это поселение с существующим и ныне селом

Мшага, расположенным по обеим сторонам одноименной реки и находящимся примерно в 60 км к юго-западу от Новгорода недалеко от впадения р. Мшаги в Шелонь (Шимский район Новгородской области). A. M. Андрияшев убедительно доказал, что в это время вторым и полностью равноправным названием Новой Соли было и другое, более известное, упоминающееся в том числе и Ульфельдтом, — Новая Руса. Первое упоминание Новой Русы под именем “Новая Соль” относится к самому концу XV в, когда, согласно писцовому описанию Шелонской пятины Матвея Ивановича Валуева в 1498 г., этот населенный пункт являлся центром Новосольского кормления. Это кормление было выделено незадолго до составления переписи и включало погосты, расположенные вокруг Новой Соли: Медведь, Струпенский, Дворецкий, Любыньский, Свинорецкий и Мусецкий. Т. е. уже в конце XV в. Новая Руса на Мшаге являлась центром достаточно большой и весьма населенной округи.

Писцовая книга дает самое раннее из сохранившихся в пригодном для чтения состоянии описание поселка: “на Пшаге Слоновая (Соль Новая) дворов 25, опроче великого князя двора да 22 варницы”. Таким образом, поселение имело четко выраженный промысловый характер и в этом качестве было весьма значительным для своего времени. О том, как ценились, буквально по счету, соляные варницы, показывает договор короля польского и великого князя литовского Казимира IV с Великим Новгородом, в тексте которого Казимиру разрешается “держати десять варниц в Русе” (ГВНП. № 77. С. 131). Для своего времени промысловый поселок был очень многолюдным. Согласно документам XVI—XVII вв., на каждой варнице было занято 5—7 человек. То есть одних только солеваров с их семьями (без учета других жителей) проживало здесь не менее 400 человек. Если добавить к этому еще и яркие зрительные впечатления путешественника от многочисленных дымящих варниц и огромных дровяных площадок, то неудивительно, что Ульфельдт называет Новую Русу городом. В более поздних документах Новая Руса на Мшаге считается одним из трех так называемых “рядков” (промысловых поселений) Новгородской земли наряду с рыболовецкими Взвадом (Озвадом) и Ужином. Однако в XVI в. промысел, видимо, пошел на убыль: к 1598 г. осталось лишь 4 варницы.

Именно отсюда, со Мшаги, происходит одно из наиболее подробных изображений с натуры соляных варниц. Они зарисованы секретарем шведского посольства Э. Пальмквистом 1673 г. Кроме самих варниц (двух больших, рубленных в-обло изб, покрытых двускатными крышами) на рисунке показан и соляной колодец с журавлем, находящийся между ними. У нижнего края рисунка на достаточном расстоянии от варниц и колодца — берег и часть реки. Подпись — “варницы на реке Мшага”.

122. Соляные промыслы под Русой, где существовало “озерко соленое ключевое”, снабжали Новгородскую землю солью очень высокого качества (Заозерская Е. И. У истоков крупного производства в русской промышленности XVI—XVII вв. М., 1970. С. 69—70). Однако соль местной добычи отнюдь не покрывала потребностей страны в этом продукте питания, дорогая руская соль удовлетворяла лишь местный спрос на этот продукт питания (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV—XV вв. М., 1963). По-видимому, У. совершенно не был знаком с экономической стороной русских заграничных связей. Его поверхностные наблюдения о солеварении в Русе не дают никаких оснований для опровержения мнения иностранцев о недостатке в России соли.

123. Убитый брат Московита — двоюродный брат Ивана Грозного Владимир Андреевич Старицкий (1535—1569), сын старицкого князя Андрея Ивановича, брата Василия III, дяди Ивана IV, и Евфросинии Андреевны Хованской. С двух до пяти лет рос в заточении — сначала под наблюдением Ф. И. Карпова, куда был определен после “мятежа” отца в 1537 г., вскоре скончавшегося “в железех”, а потом с матерью “в тыну”. Выпущен на свободу в 1540 г., получил отцовский удел, из которого были удалены бояре и дворяне, служившие еще его отцу. С 15-летнего возраста активно участвовал в военных начинаниях Грозного, в частности в двух последних походах на Казань и в ее покорении. После этого его авторитет быстро возрос. В 1551 г., то есть в 16 лет, стал членом Боярской думы. А в марте 1553 г. во время тяжелой болезни царя и так называемого “мятежа” бояр часть их именно его прочила в наследники царского престола. Согласно крестоцеловальным записям 1553 и 1554 гг. он должен был быть главой регентского совета при детях Ивана IV. Новый подъем авторитета Владимира Андреевича связан с блистательной победой под Полоцком, захваченным русскими войсками 15 февраля 1563 г. Однако Владимир Андреевич, как и большинство бояр, по-видимому, не поддерживал войны против единоверческого населения Великого княжества Литовского и высказался за прекращение похода за пределы непосредственной городской территории Полоцка, что с военной точки зрения оказалось крайне неудачным. Полоцк остался без собственных источников снабжения, пограничным городом, лишенным “волости”, это в дальнейшем немало затруднило военные действия в этом регионе. Сам Владимир Андреевич, виновник отзыва войск, уже было посланных Иваном IV в глубь Великого княжества Литовского, в июне 1563 г. попал в опалу, часть его земель была сменена: Вышгород с уездом и ряд волостей в Можайском у. отошли царю, а он получил удаленный от столицы г. Романов на средней Волге. Тогда же была пострижена в монахини и его мать под именем Евдокии. Однако в марте 1566 г. ему было разрешено восстановить свой двор в Москве. После неудачного отражения набега крымского хана Девлет-Гирея осенью 1566 г. Владимир Андреевич в январе 1567 г. потерял Старицу, вместо которой получил Дмитров, а в марте 1567 г. — Боровск и Верею взамен Алексина, Звенигорода и Стародуба Ряполовского. Весной 1569 г. князь был направлен в Нижний Новгород против турок. Его торжественная, на уровне наследника престола, встреча костромичами по пути к месту назначения вновь обострила подозрения царя. Он, давно опасавшийся возможного претендента, был и без того раздражен близостью старицкого князя с Филиппом Колычевым, открыто критиковавшим опричнину и за это 23 декабря 1568 г. поплатившимся жизнью. Сам князь Владимир Андреевич по пути к Александровой слободе на Боганском яме 9 октября 1569 г. по распоряжению царя, обвинившего его в покушении на свою жизнь, был отравлен поваром, принудившим его выпить яд. Местонахождение усадьбы Владимира Старицкого в Новгороде неизвестно. По устному предположению Е. А. Рыбиной, это могло быть Городище, традиционное место пребывания князей в Новгороде. Однако этому, кажется, противоречит дальнейшее сообщение У. о Новгороде как единственном городе, в котором нашло кров датское посольство. Возможно, это был воеводский двор (Воробьев А. В., Алешковский М. Е Воеводский двор Кремля. Новгород, 1959).

124. Сведения У. о приближении крымского войска к Москве летом 1578 г. не находят подтверждения в русских источниках.

125. Александрова Слобода на р. Серой была снабжена валом и рвом, как пишет Ульфельдт ниже (см. комм. 188, 206).

126. Цифры русских потерь, приводимые другими иностранцами (от 60 тыс. убитыми — по данным крымского посла — до 800 тыс. погибших у англичанина Дж. Флетчера), расходятся с данными Ульфельдта. О 40 тыс. сгоревших дворов писал хронист Б. Рюссов (Рюссов / Псб. Т. III. С. 204). Все эти цифры очень сильно преувеличены.

127. Войско крымского хана Девлет-Гирея появилось у стен Москвы 3 мая 1571 г. Пожар, начавшись 24 мая на посаде за р. Неглинной, быстро распространился и охватил весь город (Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 454—458). Сообщение о бегстве Ивана IV в Александрову слободу летом 1578 г. из-за опасности крымского вторжения могло возникнуть по аналогии с 1571 годом, когда царь действительно именно там скрывался от крымцев.

128. Боярская республика управлялась Советом господ, который в своей деятельности должен был руководствоваться собственным кодексом законов — Новгородской судной грамотой. Консулы У. — это и есть члены Совета господ, число которых после реформ 1410—1420-х годов 24 человека, после 50-х — 34, а к 70-м годам XV в. — около 50—60 (Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 320).

129. О размерах Новгородской земли см.: Вернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. М.; Л., 1961. С. 16—17.

130. Эта поговорка занесена в летопись под 6907/1399 г. в связи с битвой на Ворскле против объединенных сил великого князя литовского Витовта и ордынских Темир-Кутлуя в иной редакции: “Аще Бог по крестианех, то кто на ны” (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 395). В редакции Ульфельдта она впервые приведена А. Крантцем. —А. Л. X., Г. М. К.

131. Потеря Великим Новгородом самостоятельности произошла не за 80 лет до приезда У., но за 100 или 107, то есть в 1471, 1478 годах. О присоединении Новгорода см.: Вернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля. С. 291—313. Версия Ульфельдта о двух партиях среди новгородцев полностью игнорирует обращение одной из них (во главе с Борецкими) к великому князю литовскому и королю польскому Казимиру, что могло бы в условиях 1578 г. рассматриваться как измена, поэтому можно предполагать, что он получал сведения от лиц, не настроенных против Новгорода.

132. Вероятно, до третьей четверти XVI в. сохранился тип застройки, характерный и для последних столетий самостоятельности Новгорода, преобладающими были большие по площади однокамерные строения, образовывавшие хоромные комплексы (Гайдуков П. Г., Дубровин Г. Е., Фараджева Н. Н. Динамика застройки городской усадьбы по материалам Троицкого раскопа // Столичные и периферийные города... 1996. С. 107, 109.

133. Под застройкой (structura) Новгорода У., видимо, имел в виду не только гражданские или церковные сооружения (см. подробнее о плане Новгорода Янин В. Л. Планы Новгорода Великого XVII—XVIII веков М , 1999), но и оборонительные (Кузьмина Н. Н., Филиппова Л А Крепостные сооружения Новгорода Великого. СПб., 1997).

134. Об окрестностях Новгорода см . Конецкий В. Я., Носов Е. Н. Загадки Новгородской округи. Л., 1985.

135. Речь идет о двоюродном брате царя — Владимире Андреевиче Старицком.

136. Сведения о смерти Владимира Андреевича ошибочны — он был отравлен в 1569 г., но не самим великим князем, как пишет У., а поваром Рассказ У. о смерти Старицкого соответствует рассказу Б. Рюссова (Рюссов / Псб. Т. III. С. 185).

137. Ошибочна и дата учреждения опричнины — вместо 1570 следует читать 1565 г. Введение опричнины излагается У. в обратном порядке. Сфера действия опричников сформулирована У. в самой общей форме — “власть над жизнью и смертью людей”. Число опричников указано У. не вполне точно. В разрядных книгах зафиксировано не более 277 человек (Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного // АЕ за 1959 год. М., 1960. С. 16—92). Опричнина включала значительно большее число членов, в особенности если принять во внимание и слуг самих опричников.

138. Официальной причиной похода на Новгород, согласно трактовке Грозного (в статейном списке об изменном деле), объявлялось желание местных жителей “Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя всеа Русии... злым умышлением извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича” (ДДГ. С. 480, Опись Посольского приказа 1626 г.). Возможно, были более конкретные причины — необходимость пополнения казны ради продолжения тянувшейся уже 11 лет и совершенно бесперспективной Ливонской войны, устрашения населения и принуждения бояр и дворян к несению воинской службы на непопулярной войне (Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений середины XVI в. В печати) При этом на опричнину возлагались “функции политической полиции” (Полосин И. И. Что такое опричнина // Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в.: Сб. статей. М., 1963. С. 126).

Последствия так называемого Новгородского похода (у У. — “между Москвой и Псковом”) описаны с дополнениями, отсутствующими в русских и других иностранных материалах (Зимин А. А. Опричнина. М., 2000. С. 186—190, 241—247, 393; ср.: Великий Новгород во второй половине XVI в : Сб. документов / Сост. К. В. Баранов. СПб., 2001). Помимо убийств мужчин и женщин Ульфельдт пишет об убийствах детей, грабеже купцов, уничтожении рыбных садков — искусственных прудов, получивших распространение в это время в крупных хозяйствах (Бахрушин С. В. Научные труды. Т. И. М., 1953. С. 33).

139. Мост недалеко от города — это Великий мост через реку, знаменитый столкновениями жителей Торговой и Софийской стороны (НПЛ С. 413, 419. 6945/1437). На наиболее раннем из сохранившихся планов Новгорода — шведском плане 1611 г. ясно видно расстояние, отделяющее мост от детинца (Янин В. Л. Планы Новгорода Великого XVII— XVIII веков М., 1999 Рис. 1).

140. Рассказ У. о казнях в Новгороде вполне соответствует сведениям “Повести о приходе царя Ивана IV в Новгород”, составленной, по мнению А. А. Зимина (Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного М, 1964 С 298—299), в новгородской клерикальной среде (Новгородские летописи СПб., 1879. С. 342—344). Возможно, из этой же среды и происходили информаторы если не самого Ульфельдта, то посольского пастора.

141. Река Волхов, подобно Неве, своими наводнениями часто причиняла ущерб не только городу, но и его округе, такое бедствие красочно описано под 6929/1421 годом: “...бысть вода велика въ Волхове и снесе Великий мост и Нередичкои и Жилотужьскыи, а с Коломець и церковь снесе святую Троицю; а в Щилове и на Соколнице и в Радоковицах и [в] Въскресениа в Людине конце, — в тех церквах толко на полатех пеле; а по концем хоромы и съ животы сьнесе, а толь силно розлилася в городная ворота до Рыбников” (НПЛ. С. 413). Видимо, подобное бедствие, усугубленное казнями, осуществлявшимися при посредстве утопления в Волхове, имело место и в 1570 г.

142. Московит — царь Иван Васильевич. В данном случае речь шла об Иване Грозном (1530—1584) — великом князе всея Руси с 1533 г., царе с 1547 г. На время его княжения приходится Стародубская война и протекавшая параллельно с ней Шведская 1536—1537 гг. В конце 40-х — начале 50-х годов в период пребывания у власти так называемой Избранной рады в стране были проведены реформы центрального и местного управления, военная, в 1550 г. принят новый Судебник. В результате семилетней войны 1545—1552 гг. было завоевано Казанское ханство, двухлетней в 1554—1556 г. — Астраханское, на это же время приходится первый этап присоединения Сибирского ханства. С 1558 по 1581 гг. длилась Ливонская война. На протяжении всей жизни Иван IV боролся за признание своего царского титула в сфере внешних сношений и упрочение власти внутри страны. В разгар Ливонской войны, потребовавшей крайнего напряжения сил и потерявшей популярность с момента начала военных действий против единоверческого православного населения Великого княжества Литовского, Иван Грозный ввел опричнину, разделив территорию и население России на земское и опричное. Последнее призвано было исполнять не только военные, но и карательные функции по отношению ко всем тем (будь то представители боярства или дворянства, нарождающейся бюрократии или церкви), кто, по его мнению, умалял власть царя, совершая тем самым измену по отношению к нему. В результате опричнины, сопровождавшейся гибелью не только отдельных лиц и родов, в том числе и двоюродного брата царя Владимира Андреевича Старицкого, но и разорением огромных территорий вследствие похода Грозного на крупнейший город собственного царства — Великий Новгород, страна была поставлена на грань кризиса. Оценки Ивана IV в русской, в том числе и советского времени, равно как и зарубежной историографии неоднозначны — от великого государственного деятеля до параноика. Первые особенно типичны для периода советского тоталитаризма — 20—50-х годов. Наиболее точные характеристики личности и деятельности Ивана IV принадлежат В. О. Ключевскому (Ключевский В. О. Курс русской истории. Т. 2. Гл. 30), С. Б. Веселовскому (Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963), А. А. Зимину (Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1961; Он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964; Он же. Опричнина. М., 2001; Он же. В канун грозных потрясений. М., 1986), В. Б. Кобрину (Кобрин В. Б. Иван Грозный. М., 1989).

143. Видимо, этот термин У. употребляет в собирательном значении для всех романоязычных жителей побережья Балтики.

144. Видимо, послы обращались к новгородским воеводам кн. В. И. Телятевскому и П. И. Волынскому (ДЛВ. Ч. 2. № 14, 20. С. 71—82, 88—90).

145. Ульфельдт очень неясно описывает способ охоты. Герберштейн рассказал лишь об охоте с помощью ловчих птиц.

146. Аналогичное разрешение свободно передвигаться по городу получил семью годами позднее Мартин Груневег, что было зафиксировано в специальной грамоте, которой, видимо, послам не дали. Кроме того, по своему социальному статусу — торгового подмастерья — он, видимо, приближался к посольским слугам.

147. Подобные приглашения Иван IV направлял уже в 1577 г.

148. Любовь датчан к ходьбе полностью противоречит неподвижному образу жизни русских бояр, отмеченному еще Герберштейном.

149. Ждан Иванович Квашнин.

150. “О том знает Бог да великий государь”, — говорили в первой четверти XVI в. Герберштейну (Герберштейн. 1998. С. 74).

151. Все эти сорта немецкого и испанского вина были в России наиболее распространенными. В словаре Фенне они называются соответственно “rinschoia”, “alakanta” (Toennies Fenne's. Manual. V. II. P. 84). О производстве и торговле первым из них см.: Schwarz P. Der Weinbau in den Mark Brandenburg in Vergangenheit und Gegenwart. Berlin, 1896 S. 17). Второе — аликанте — сладкое ликерное удобохранимое вино производилось в испанском городе Аликанте, куда виноградная лоза с Рейна была завезена при Карле V (Алъмединген А. Н. Аликанте // Энциклопедический словарь / Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. VI. СПб., 1892. С. 443—444). В Стоглаве импортные вина фигурируют под наименованием “фрясских” (итальянских), употребление которых не возбранялось даже духовным лицам и даже монастырским инокам — до трех чаш (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 332, 340).

152. Странным образом это обыкновение сохранилось доныне.

153. Это были скоморохи, которые играли на дудках, гудках и подобных инструментах. Неприличные телодвижения народных артистов отмечали все иностранцы (Олеарий). У., вероятно, несколько слишком нетерпим как лютеранин. В средние века фольклор, вообще, по современным представлениям был на грани непристойности.

154. О существовании проституции в этом регионе известно и по немецко-русскому словарю-разговорнику Тенниса Фенне, переписанному в 1607 г.

155. Почти то же самое Ульфельдт писал и выше о боярах. Нарочитое и настойчивое повторение отрицательной характеристики русских должно было выгородить самого посла, не сумевшего выполнить королевского поручения.

156. Поддержание приставом разговора о вере было смелым поступком. Парфений Уродивый призывал не метать бисер перед свиньями, “не давати святаго слова псом неверным и не верующим святому писанию, божественнаго слова пред ними не глаголати и божественных догмат не исповедати пред ними, яко сущим недостойным и слышати о божественных словесех, яко пси имущий житие, и своим лаянием и злобою внутренняго человека поядающим и растерзающим...” (Послание к неизвестному. С. 1). Ульфельд был представителем враждебного лютеранства, представителей которого Грозный считал врагами креста Христова и антихристами, обзывал собаками и ослами, не слушающими слов увещания, расстраивающими согласие в христианстве. Общение с таким человеком было подсудно церковной юрисдикции (Иеромонах Николай (Ярушевич). Церковный суд в России до Соборного Уложения Алексея Михайловича (1649 г.): Опыт изучения вселенских и местных начал и их взаимоотношений в древнерусском церковном суде. Историко-каноническое исследование. Пг , 1917. С. 166 сл.) — К. Ю. Е.

157. Ульфельдт — лютеранин, и спор о покаянии между ним и православным коренится в конфессиональных доктринах Лютер первоначально (к 1530 г.) признавал данное таинство, но затем изменил позицию и проповедовал публичное покаяние, считая, что для единоличного достаточно искреннего молчаливого раскаяния. Для датчанина уверенность в спасительной силе тайной исповеди была отступлением от основополагающего положения об оправдании верой, то есть грехом против Духа Святого. Аргумент пристава содержит апокрифический (?) или, скорее, сказочный сюжет. В рассказе о Марии Магдалине прослеживается представление о готовности на любую жертву и о прощении любого греха, совершенного “ради Бога”. В России распространилась, помимо индивидуальной исповеди и пенитенциарного смирения (Максимович К. А. Византийская практика публичного покаяния в Древней Руси: терминология и проблемы рецепции // Russica Romaiia. Roma, 1995 Vol. 2. С. 7—24), практика властного публичного соборного покаяния. Царское смирение и покаянные церемонии стали неотъемлемой частью московской жизни и прослеживаются в 1547, 1549, 1550, 1551, 1552, 1564, 1566, 1570, 1574—1577, 1581—1584 гг. Церковное смирение стало одной из функций светской власти. — К. Ю. Е.

158. Этот аргумент вряд ли мог подействовать на Ульфельдта, так как, хотя в средневековой Германии Мария Магдалина весьма почиталась и существовал даже орден раскаявшихся блудниц, восприятие самого посла было окрашено не только чисто религиозными соображениями, но и национальными. В соседнем с Данией Любеке культ Марии Магдалины был связан с ее покровительством любечанам в битве при Борнховеде 1227 г., когда жители этого города одержали сокрушительную победу над датчанами (Anstett-Janssen M. Маriа Magdalena // Lexikon der christh-chen Ikonographie. Bd. 7. Ikonographie der Heiligen. Innozenz bis Melchi-sedech / Begr. von E. Kirschbaum. Hrsg. von W. Braunfels. Rom; Freiburg, Basel, Wien, 1994. S. 516—541, bes. 518).

159. P. Ченслор передал иное впечатление. “Они почитают Ветхий и Новый Завет, которые ежедневно читаются, но суеверие от этого не уменьшается. Ибо когда священники читают, то в чтении их столько странностей, что их никто не понимает, да никто их и не слушает” (Иностранцы о древней Москве. С. 36). П. Петрей писал о монахах и монахинях: “Они ужасно неприличны, неучены и не умеют ничего ответить, когда их спросишь что-нибудь из Библии, или из св. отцов, или об их вере, ордене и жизни: они говорят, что не могут отвечать на это, потому что должны держать себя в простоте и невежестве, и не умеют ни читать, ни писать” (О начале войн и смут. С. 440). Воспитатель царевича Алексея Петровича Гюйссен отмечал: “Прежде [до Петра I] если русский священник умел кстати прочесть одну главу из Библии или отрывок из проповеди, то считался уже за ученого человека, и кто умел читать и писать, от того не требовали дальнейшего учения” (Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом СПб., 1862. Т. 1. С. 135—136). Нежелание и неспособность московитов вести споры на библейские темы — общее место записок иностранцев XVI в. Уровень образованности духовенства был в среднем низок Школ, училищ, “гимнасий” заграничные путешественники не находили

О невнимании к изучению Священного Писания в рядах духовенства писали архиепископ Новгородский Геннадий, Максим Грек, составители “Стоглава” и др. (Астафьев Н. Опыт истории Библии в России в связи с просвещением и нравами. СПб., 1892. С. 72—104). Книги Священного Писания после монгольского нашествия исчезли из употребления. По монастырям встречались только отдельные части Библии. Поэтому составитель сводной Библии (1499 г.) архиепископ Новгородский Геннадий привлек Вульгату, и отдельные тексты переводились с латыни. Недоверие к Писанию происходило еще от большого числа механических ошибок, допущенных переписчиками. Под рукой у справщиков не существовало такого авторитетного полного текста, с помощью которого можно было бы править списки. На Стоглавом соборе 1551 г. прозвучал наказ: “Протопопом и старейшим священником со всеми священники в коемждо граде во всех святых церквах дозирати Священных книг, святых Евангелий и Апостол и прочих святых книг, их же соборная церковь приемлет; и которые обрящутся неправлены и описьливы, те все с добрых переводов исправливати соборне” (Рижский М. И. История переводов Библии в России. Новосибирск, 1978. С. 40—44, 62—65, 69, 72, 78, 82—83). Полная славянская Библия была впервые напечатана в Остроге в 1581 г. Ее исправленная копия в Москве была впервые издана в 1663 г. Споры о правилах сверки текстов были чреваты сомнениями, расколами и ересями, что подрывало авторитет чтения как такового (Tazbir J. Ksiazka rejcopismienna w Polsce i Rosji (XVI — XVIII w.) // Przeglad historyczny. 1986. T. 77. Zesz. 4. S. 657—675, 662—663). Для лютеран издания Библии были доступны. Помимо классических европейских публикаций, выходивших с конца XV в., под рукой был полный перевод на немецкий язык, выполненный Лютером (к 1534 г.). — К. Ю. Е.

160. Quia поп credunt ventati dedit illis Deus efficacem spmtum ut credant mendacio. Данное изречение на самом деле принадлежит не одному из пророков, как пишет Ульфельдт, а апостолу Павлу, который во Втором послании к фессалоникийцам (2 Фее 2, 11—12) пишет (цитируем по русскому синодальному переводу): “11. И за сие (то есть, добавим из предыдущего стиха, “за то, что они не приняли любви истины”. — В. В. Р.) пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи. 12. Да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду”. В Вульгате (основном латинском переводе Библии) это место выглядит следующим образом: 11. ideo mittit illis Deus operationem errons ut credant mendacio. 12. ut iudicentur omnes qui non crediderunt veritati sed consenserunt iniquitati (буквальный перевод: “поэтому Бог посылает им действие заблуждения, чтобы они верили лжи, чтобы были осуждены все, кто не верил истине, но предпочитал беззаконие”). Как видим, Ульфельдт приводит текст по памяти, поэтому неправильно называет источник цитаты, заменяет “посылает” на “даровал”, “действие заблуждения” на “действенный дух” (не вполне понятно, что это такое), и соединяет 11 и часть 12 стиха. Причиной такой неточности может служить и то, что автор запомнил данное изречение не при чтении Евангелия, а при чтении кого-либо из средневековых церковных писателей, ведь довольно многие из них цитировали в своих сочинениях эти слова апостола Павла, при этом не всегда буквально. Сошлемся на четыре места у Августина (СС SL Т. 40. Enarrationes m Psalmos, 105, 37; PL T. 44. Contra lulianum, V, col. 790; De gratia et libero arbitrio, V, col. 909; CC SL T. 48. De civitate Dei, XX, 19), а также на Тертуллиана (CC SL T. 1. Adversus Marcionem, V, 631), Киприана (CC SL T. 3. De lapsis, 33) и Амброзия Аутперта— VIII в. (СС СМ Т. 27A. Expositio in Apocalypsin, VII, 16, 5). Имеются соответствующие места также и у Григория Великого, Петра Достопочтенного и других авторов. — В. В. Р. Аналогично полагал и Р. Мотт (Mott R. Op. cit. Comm. 11. S. 31).

161. Видимо, речь идет о р. Перыни.

162. В этот день по православному календарю сразу несколько праздников, ни один из которых не обозначил Ульфельдт, искавший в происходящем сходство с католичеством, а также элементы язычества и идолопоклонства. Во-первых, отмечается происхождение (изнесение) честных древ Животворящего Креста Господня. В этой связи устраивается крестный ход. В народном календаре это также “медовый Спас”, празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице. Купания (в Волхове?) связаны с особенно почитаемым Воспоминанием крещения Руси. Тогда же начинался двухнедельный Успенский пост. 1 августа — так называемый Первый Спас (празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице, происхождение (изнесение) честных древ Животворящего Креста Господня. Этот праздник сопровождается водосвятием. Обряды, совершаемые в этот день (“по папистскому образцу”), выразительно описаны У. “Печати библейской простоты” посол не увидел, он характеризовал эти обряды как “знак русского бесстыдства” (Щербачев. Два посольства. С. 134). — Я. Ю. Е.

163. Пиво готовилось к церковным торжествам заранее. Отсюда устойчивое убеждение, что варкой пива следовало заниматься к “храмовому празднику” (Народная проза / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С. Н. Азбелев. М., 1992. С. 536). Участие духовенства или, по крайней мере, чтение молитв и обрядность считались обязательными как для его приготовления, так и для потребления. Даже в XVIII в пиршество начиналось после того, как священник отпевал у хозяина в доме молебен (Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 111—125; Милое Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 374—379). “Домострой” содержит наставление звать священников в дом на молитвы, но в гл. 47 “Тому же пивоваренной наказ как пиво варити и как мед сытити и вино курити” никаких специальных указаний на обряды и молитвы при приготовлении пива не дает, не предусматривается освящение ни воды, ни солода, ни хмеля (Домострой по Коншинскому списку и подобным / Подг. А. Орлов. М., 1908. Т. 1. Отд. 2. С. 9, 46—47; Домострой / Подг. текстов В. В. Рождественской, В. В. Колесова, М. В. Пименовой. М., 1990. С. 87; Домострой по Коншинскому списку. С. 46). — К. Ю. Е.

164. Речь идет о близости православия к католичеству, которое У. именует папистским образцом.

165. Первый из них называется Петровским (день Петра и Павла 29 июня), второй (с 1 по 14 августа) — Успенским, третий (с 15 ноября по 25 декабря) — Филипповским и последний (7 недель до Пасхи) — Великим.

166. Это строго регламентировалось церковными правилами. “Стоглав” 1551 г. освобождал от этой обязанности только тех верующих, кто был болен (Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст. М., 2000. С. 410).

167. У. не совсем точно записал выражение “Пойди к чертовой матери”, пропустив определение.

168. Часть приведенных У. ругательств аналогичны тем, что занесены в словарь-разговорник Тенниса Фенне (Toennies Fenne's. Manual. F. 42, 89, 474, 485), Однако такие выражения, как “собака”, “сукин сын”, на северо-западе Руси, судя по всем немецко-русским средневековым словарям, не были распространены. Видимо, они “московского” происхождения. Еще Герберштейн отметил, что при великокняжеском дворе в первую четверть XVI в. “собака” считалась нечистым животным. Первым, кто ввел эти выражения в широкий “литературный” оборот, был, кажется, Иван Грозный (Хорошкевич А. Л. Русские обычаи в изображении Герберштейна. В печати).

169. Священники необразованны — на это же жаловались за четверть века до знакомства У. с русскими священниками и участники Освященного собора 1551 г., решения которого получили название “Стоглава”. В середине XVI в. проблемой было и обучение священников даже русской грамоте (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 285).

170. У. не совсем точно понял и соответственно изложил ситуацию священников-вдовцов. Запрещение вдовому священнику, не вступившему во второй брак, проводить церковную службу было принято московским собором 12 сентября 1503 г. (ПСРЛ. Т. 24. С. 215; Т. 6. С. 48— 49; Т. 28. С. 336—337; Т. 20, 1-я пол. С. 373—374 и др.). Виленский собор 1509 г. принял аналогичное постановление (Покровский А. О соборах Юго-Западной Руси XV—XVII веков // Богословский вестник. 1906. Сентябрь. С. 124—127). Вдовые попы и дьяконы могли лишь петь на клиросе или постричься в монахи. Церковь крайне неодобрительно относилась ко второму и третьему бракам. Лица, вступавшие в такие браки, лишались причастия, соответственно, в течение двух и трех лет (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 259, 283, 380, 381, 388).

171. Бороду не бреют — этот обычай распространялся не только на священников, но и на светских людей. Обычай брить бороду, которая раньше считалась не только признаком возраста (юноши безбороды, средовеки — с небольшой, старцы с длинной бородой), но и социального статуса (Терещенко А. Быт русского народа. СПб., 1848. Ч. 5. С. 319, 377), можно причислить к западным нововведениям первой половины XVI в. и довольно распространенным. В 1526 г. Василий III, обривший бороду ради своей молодой жены, утверждал, что ныне так поступают многие в его стране. Герберштейн во время пира услышал это утверждение от самого государя, который должен был оправдать свое нарушение старинного обычая перед иноземным представителем (Герберштейн 1988. С. 218). Это совершенно уникальное сообщение. Спустя четверть века после второго посещения Герберштейном Москвы “Стоглав” гл. 40 резко осудил тех, кто бреет усы и бороду: “Аще кто браду бреет и преставися тако, не достоить над ним служити ни сорокоустьа по нем пеги, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь приносити, с неверными да причтется” (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 302).

172. Православное учение о проповеди (гомилетика) закрепляет право проповедования, то есть учительства, только за лицами, имеющими благодать священства, причем только за епископами и пресвитерами (Христианство. Энциклопедический словарь. Т. 2. Л—С. М., 1995. С. 401— 402). О состоянии вопроса в XVI в. в России свидетельствует С. Герберштейн: “Проповедников у них нет; по их мнению, достаточно присутствовать при богослужении и слушать слова [Евангелий, посланий и других учителей], которые священник читает у них на родном языке. Сверх того, они рассчитывают тем самым избежать разницы во мнениях и ересей, которые по большей части рождаются от проповедей” (Герберштейн 1988. С. 88, 105. Прим.; см. также: О начале войн и смут. С. 442). Под проповедниками все же, как в тексте Дж. П. Компани, могли пониматься ученые богословы (Иностранцы о древней Москве. С. 89). — К. Ю. Е.

173. Касается ли сообщение У. о торговле вскоре после окончания церковной службы священников или светских лиц, из текста “Записок” неясно. В “Стоглаве”, однако, говорится о торговле светских людей, проводимой по окончании церковной службы. Более того, “Стоглав” предусматривал послабления в исполнении церковных обрядов ради занятий торговлей и государственной службы (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 410).

174. Идолы (statuas) — скульптуры. Настоящих скульптурных изображений в храмах было очень мало. Как правило, так изображались Параскева Пятница и Никола Можайский.

175. Типы крестиков третьей четверти XVI в. можно представить по находкам в Москве (Кренке Н, А. Нательные крестики из раскопок во дворе старого здания Московского университета // Российская археология. 2000. № 1. С. 211—212. Рис. 2; № 5—7. Рис. 3. Ср.: Беленькая Д. А. Кресты и иконки из курганов Подмосковья // СА. 1976. № 4; Николаева Т. В., Недошивина Н. Г. Предметы христианского культа // Древняя Русь. Быт и культура. М., 1997).

176. Исход 20:4,5; Второзаконие, 5:8, 9; Исайя, 44;9—11; Варух, 4:7; Перв. поел, коринф. 8:1, 4, 5, 7; 10:14.

177. Запрещение идолопоклонства — Исход 20:4—5; Второзаконие 5:8, 9.

178. ...и наказывали смертью — новгородцам хорошо была известна судьба критиков чудотворцев и еретиков, непочтительно относившихся к иконам. Тех, кто “святые иконы щепляли и огнем сжигали”, а “крест... зубы искусали”, в 1490 г. после церковного собора новгородский архиепископ Геннадий “велел жечи... а инех торговой казни предати, а овех в заточение посла...” (Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI в. М.; Л., 1955. С. 381).

179. Лютер (1483—1546) — идейный деятель Реформации, выступал с 95 тезисами против индульгенций в родном городе Виттенборге в 1517 г. Основатель лютеранства, переводчик Библии на немецкий язык.

180. Общее место в записках иностранцев — удивление тому, как сильно почитаются угодники (особенно св. Николай Мирликийский). Парфений Уродивый таким образом оправдывает православие и снимает обвинение в идолопоклонстве: “Апостолов же не боготворим, не буди то! <...> Сице убо мы веруем, яко един ходатай Господь наш Иисус Христос, Пречистая же Его Богомати, яко Матерь всех Владыце и ходатаица и заступление всем християном. Сия же вси апостоли и пророцы и святителие и вси святии, яко служителие правде и нам наставницы, и ко Христу приводящи, почитаются. Сего ради и мощем их покланяемся, да большую помощь от них обрящем” (Послание к неизвестному. С. 16, 17, 35—36). Почитание нетленных мощей, реликвий, а также тел праведников особенно распространилось в середине XVI в. после соборов 1547 и 1549 гг. о канонизации святых. В начале 1553 г. нетленными были объявлены мощи архиепископа новгородского Никиты. Игумен Соловецкого монастыря Филипп принял почитание реликвий основателей монастыря Зосимы и Савватия и сделал объектом поклонения трупы погибших летом 1553 г. монахов (Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 153). Видимо, У. рассказывали о мощах Никиты Новгородского, которые были открыты 30 апреля 1558 г. (Ключевский В. О. Древнерусские жития святых. М., 1989. С. 264—267, 278; Вихров П. Новгородские святые места. Новгород, 1860. С. 5; Указатель Великого Новгорода с приложением новгородского месяцеслова / Составил для богомольцев М. Толстой. М., 1862). Он, инок Киево-Печерского монастыря, был новгородским епископом в 1096—1107 гг., местная память ему приходится на 30 апреля. Слово об обретении мощей новгородского архиепископа Никиты 1565 г. “О божий благодати бывшей чудеси явлением священного телесе иже во святых отца нашего Никиты... на посрамление отступивших православныя веры и на обличение безбожных их ереси” (ОР ГБЛ Ф. 256. № 154. Л. 28—110; Ф. 304. № 673. Л. 392-—149; ОР РНБ № 1356. Л. 306—364, Q XVII. № 42. См.: МорозоваЛ. Е Сочинения Зиновия Отенского. М., 1990. С. 204—205). Написано игуменом Данилова монастыря в Новгороде Иоасафом (Морозова Л. Е. Указ. соч. С. 200— 215). Двумя годами позднее в 1566—1567 гг. было создано “Слово об обретении мощей преподобного Ионы, архиепископа Великого Новаграда, и о казнех, бывающих на нас от Бога” (Калугин Ф. Г. Зиновий, инок Отенский и его богословско-полемические и церковно-учительные произведения. СПб., 1894. Приложение 2. С. 21—22; Он же. Гомилетические труды инока Зиновия Огенского // ЖМНП. 1893. № 5. С. 89; Он же Зиновий, инок Отенский. С. 343). Наряду с ними в Новгороде почиталось много других святых, мощи которых находились в Софийском соборе — кн. Мстислава Росгиславича, кн. Анны (Ингигерды), дочери шведского короля Олава и супруги кн. Ярослава Владимировича, скончавшейся в 1150 г., и других (Словарь исторический о святых православных в российской церкви и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. С. 19, 29; Памятная книжка Новгородской губернии за 1858 год С. 22, 24). — К Ю. Е., А. Л. X.

181. Транспортная повинность, и прежде всего поставка ездовых лошадей, ложилась в первую очередь на крестьянство. Монастыри часто получали освобождение от различных общегосударственных обязанностей, боярство также пользовалось привилегиями или пыталось тайно избежать выполнения транспортных повинностей. В крестьянском же хозяйстве на северо-западе и в центре России была, как правило, лишь одна лошадь (Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси конца XIII — начала XVI в. М.; Л., 1965. С. 262, 277, 282 и др.). В условиях Ливонской войны вопрос о ездовых лошадях приобрел особую актуальность.

182. Видимо, посол передвигался на ушкуе-паузке, довольно крупном плоскодонном дощатом судне барочного или барочно-лодейного типа (Дубровин Г. Е. Указ, соч.; Арциховский А. В. Транспорт и средства передвижения // Очерки русской культуры XII—XV вв. Ч. I. M., 1969. С. 312).

183. Послы плыли по судоходной реке Мете.

184. Слуги Ульфельдта двигались тем же путем, что Герберштейн за 61 год до датчанина (Герберштейн. 1988 С. 237).

185. Зайцева Герберштейн поместил на расстояние в 6 миль от Бронниц и сообщил о переправе через р. Нишу (Герберштейн 1988 С. 237).

186. Крестцы на притоке р. Меты — Холове, снова расстояние у Герберштейна указано меньшее на 1 милю (ср. Герберштейн 1988 С. 237)

187. Яжелбицы — на р. Полометь (НПК T.I С. 797, 812—847, 860, 871, 878, 901). Снова данные о расстоянии у Ульфельдта расходятся с данными Герберштейна: 8 и 9 миль (Герберштейн 1988. С. 237).

188. Торжок — один из древнейших городов Новгородской земли (где в XII в. управляли князья — новгородские наместники), существовавший уже в XII в., в XIV—XV вв. делился по половинам — то между смоленским и вяземским князьями (1406 г.), то между Новгородом и Тверью (в начале XVI в.) (Малыгин П. Д. Новый Торг — Торжок в контексте политической истории Новгородской земли XII—XIII вв. // Столичные и периферийные города. 1996. С. 79, 80. Ср.: Куза А. В. Малые города Древней Руси. М., 1989. С. 108; Pannonopm П. А. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси в X—XVBB // МИА. М., 1961 № 105 С. 84) В первую половину XVI в. город уверенно первенствовал в своей округе благодаря географическому положению между Тверью и Новгородом, на одной из главных торговых артерий внутри России, и благодаря монопольному положению, созданному жалованной грамотой Ивана IV от 16 декабря 1539 г. Согласно этому акту, направленному городовым приказчикам Торжка, в Новоторжском уезде разрешалось производить торговлю только на посаде г. Торжка и в с. Медна Троице-Сергиева монастыря (ААЭ. Т I № 188. С. 165—166) Однако во время Новгородского похода царя в 1569 г. город был разорен, 30 человек казнено (Скрынников Р. Г. Опричный террор Л., 1969. С. 276). Несмотря на это в первой трети XVII в Торжок, судя по писцовой книге 1625 г. и другим источникам, оставался хорошо укрепленным городом с деревянной крепостью и каменным Спасо-Преображенским собором, большим количеством монастырей (8) с 12 церквями и слободами. Посады города, именовавшиеся по названиям церквей, были сгруппированы в 19 концов. Однако и в XVI— XVII вв. территория города, протянувшегося вдоль правого берега р. Тверцы на 3,2 км, вряд ли превышала его площадь времени расцвета в конце XII — начале XIII в. Тогда же сформировался сместный порядок, отразившийся в топографии города наличием двух городищ: Нижнего (боярского центра) и Верхнего (княжеского замка). Вершиной политической истории Торжка стала попытка князя Ярослава Всеволодовича перенести княжеский стол из Новгорода в Торжок. Разорение города монголо-татарами стало катастрофой в его экономической, политической и культурной жизни. Глубочайший кризис, длившийся до конца первой трети XIV в., усугублялся попытками быстро формировавшегося мощного Тверского княжества подчинить город, которые сопровождались неоднократным его разрушением (Малыгин П. Д. Топография средневекового Торжка (XII—XVII века) // Памятники железного века и средневековья на Верхней Волге и Верхнем Подвинье. Калинин, 1989. С. 85—96; Он же. Культурный слой средневекового Торжка // Краткие сообщения Института археологии АН СССР. М., 1989. Вып. 195. С. 42—51; Кирпичников А. Н. Город Торжок // Города Верхней Руси. Торопец, 1990). Со второй половины XIV в. начинается новый подъем города. В XV в. вслед за Новгородом и Псковом в Торжке организуется чеканка собственной серебряной монеты. Несмотря на начавшийся после присоединения к Московскому княжеству в 1478 г. упадок города, даже в конце XVI в. размерами своей торговли он мог конкурировать с Тверью. По данным Дж. Флетчера он платил пошлину большую, чем Тверь (соответственно, 800 и 700 руб.). После опричнины Торжок вступил в новую фазу упадка. М. Н. Тихомиров относил его “к числу городов, захиревших к концу XVI в.” (Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 191, 195—196). — Я. Д. М.

189. Вышний Волочек — город на р. Мете, получил свое название от волока между р. Тверцой и Метой, соединявшего бассейн Волги с северо-западом Руси.

190. У. путает национальную принадлежность с религиозной, когда противопоставляет христиан иудеям и туркам.

191. Едрово в северо-восточной части Валдайской возвышенности на р. Ядрово (НПК. Т. II. 231). У Герберштейна — это селение (а не город!) (Герберштейн 1988. С. 237). Видимо, за 60 лет оно выросло до значительных размеров. Не исключена и простая ошибка датского посла.

192. Согласно установлениям древнерусских княжеских уставов, повторенных Судебниками 1497 и 1550 г., “Стоглавом” 1551 г., все духовенство подлежало сословному церковному суду, в том числе и по гражданским делам, за исключением самых тяжких преступлений. Впрочем, пределы этой неподсудности были очень размыты. Герберштейн, посетивший Русь в 1517 и 1526 годах, отмечал, что уличенный в пьянстве священник подвергался бичеванию, уличенный в краже — даже смертной казни. С них и тогда приставы насильственно взимали какие-то предметы в пользу послов (Герберштейн 1988. С. 90, 91). В условиях Ливонской войны недавние постановления о неподсудности священников светской власти были совсем забыты, (ср.: Емченко Е. Б. Стоглав. С. 356 и др.).

193. В 1517 г. на этом же участке пути произошла уже шестая смена лошадей (Герберштейн 1988. С. 237).

194. Коломна — погост на оз. Коломне (Коломенском), известный с конца XV в. (НПК Т. I. СПб., 1859. Переписная оброчная книга Деревской пятины около 1495 г. С. 71—100, 105, 115, 117; Неволин К. А. О пятинах и погостах новгородских в XVI в. СПб., 1853. С. 188). На этом отрезке дороги пути имперского 1517 г. и датского 1578 г. послов разошлись: Первый ехал через Хотилово (Герберштейн 1988. С. 237).

195. Вид новгородских деревень можно представить по несколько более поздним (1615 г.) рисункам А. Хутеериса (Шенников А. А. Русское деревянное зодчество начала XVII в. по книге А. Хутеериса // Современный художественный музей: Проблемы деятельности и перспективы развития. М., 1980. С. 130—143; Милков Ю. Г. Новгородская земля в рисунках Антониса Хутериса (1615) // Древний Новгород. История, искусство, археология. М., 1983).

196. р. Тдерца — левый приток р. Волги в ее верхнем течении.

197. Отверь (Тверь)— некогда столица Великого княжества Тверского. Особое в торговом отношении расположение Твери лучше всего описал со слов русского толмача Дмитрия Герасимова итальянский историк Павел Йовий: “...почти на середине этого пути (из Москвы в Великий Новгород—А. Г. Т.) можно встретить город Тверь, расположенный на реке Волге... Отсюда через леса и пустынные равнины добираются до Новгорода. От Новгорода до Риги, самого близкого порта на Сарматском побережье...” (Россия в первой половине XVI в. С. 274—275. Сочинение относится к 1525 году). Как городское поселение Тверь возникла на высоком остроугольном мысу при впадении реки Тьмаки в Волгу в XII — начале XIII в. (Милонов Н. П. Археологические разведки в Тверском кремле // Проблемы истории докапиталистических обществ. 5. № 9—10. М.; Л., 1935. С. 145—155; Жилина Н. В. К вопросу о происхождении Твери // Краткие сообщения Института археологии. М., 1986. Вып. 187. С. 53—55). Более того, на участках Затьмачья, расположенных близ кремлевского мыса и не входивших в древнейшее ядро города, обнаружен культурный слой конца XI — начала XII в., который можно считать городским по своему характеру (Хохлов А. Н., Дашкова И. А. Древняя Тверь в домонгольский период // Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья. Вып. 1. Тверь, 1996. С. 149—157. В той же статье — аргументированная критика П. Д. Малыгина, выдвигавшего свои предположения относительно ранней истории города: Малыгин П. Д. Тверь и Новоторжско-волоцкие земли в XII—XIII вв. // Становление европейского средневекового города. М., 1989. С. 149— 158). Ряд положений автор скорректировал позднее: Малыгин П. Д. Некоторые итоги и проблемы изучения средневековых древностей территории Тверской области // Тверской археологический сборник. Вып. 1. Тверь, 1994. С. 116—128). Согласно В. А. Кучкину, Тверь возникает как один из пограничных городов-крепостей, запиравших движение по Волге и ее притокам в глубь Ростово-Суздальской земли. Создание такого рода крепостей в 30—40-е годы XII в было вызвано, с одной стороны, распространением здесь даней, а с другой — столкновениями между князьями Новгорода и Суздаля, начавшимися в 30-е гг. XII в. Первое косвенное упоминание Твери исследователь относит к зиме начала 1149г., когда Ростислав Смоленский, участвуя в походе против Юрия Долгорукого, взял “по Волзе” шесть его городков (НПЛ. 1950 С. 28, Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 80—82). Явное упоминание Твери как административно-феодального центра содержится в “Сказании о Владимирской иконе божьей матери” списка 70-х годов XV в и датируется началом 60-х годов XII в. (Кучкин В. А. Возникновение Твери и проблема тверского гостя в “Рукописании” Всеволода // Древнейшие государства на территории СССР. 1983. М., 1984. С. 209—230) В период монголо-татарского ига Тверь не менее двух раз разорялась — в 1238 и 1327 гг. (НПЛ. С. 76; ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 43; НПЛ. С. 98) Однако своим возвышением Тверское княжество, как и Московское, обязано именно этому нашествию: в поисках мирной жизни население стекалось к более безопасным западным окраинам Ростово-Суздальской земли (Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С. 184; Кучкин В. А. Формирование... С. 104—106, 109, 122—124. Последний автор также отмечает существенную роль Литвы в этом процессе). Скорее всего, с 1247 года Тверь, в соответствии с завещанием Ярослава Всеволодовича, становится центром самостоятельного Тверского княжества (Кучкин В. А. Формирование... С. 114—116). К началу 70-х годов XIII в. в Твери была образована своя епархия во главе с епископом Симеоном (по одним расчетам это произошло между 1264 и 1268 г. См.: Кучкин В. А. Особая редакция “Наказания” Симеона Тверского // Изучение русского языка и источниковедение. М., 1969. С. 243—251; по другим — в период с 1267 по 1271 г. См.: Клюг Э. Княжество Тверское. Тверь, 1994. С. 66—67). Значительного могущества княжество достигло уже к началу XIV столетия - в 1305 году Михаил Ярославич Тверской получает в Орде ярлык на Владимирский великокняжеский стол (Кучкин В. А. Формирование... С. 131—132). С этого времени Тверь становится одним из основных соперников Москвы. Матвей Меховский, опирающийся в интересующей нас части на источник, надо полагать, 1446 года, пишет, что Тверь — большой деревянный, выстроенный из бревен город со ста шестьюдесятью деревянными церквями и деревянным замком с десятью церквями, главная из которых — каменная церковь Спасителя (Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.; Л., 1935. С. 113). Упоминаемый Меховским соборный храм Спаса Преображения был заложен на месте сломанного кафедрального собора Козьмы и Дамиана в 1285 г. (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 34; Т. XV. СПб., 1863. Стб. 406) и перестроен в конце XIV в. (О церквях и монастырях Твери см.: Борзаковский В. С. История Тверского княжества. Тверь, 1994. С. 208—214. Первое издание — 1876 г. Данные по середине XVI в. можно найти в исследовании И. И. Лаппо: Лаппо И. И. Тверской уезд в XVI веке // ЧОИДР. 1894. Кн. 4. М , 1894. Таблица IV. С. 178—190). Под “замком” следует разуметь саму крепость, которая с 1317 г., согласно Н. В. Жилиной, существовала в границах своего максимального развития (Жилина Н. В К вопросу о происхождении Твери. С. 51—55; Она же. Укрепления средневековой Твери // Краткие сообщения Института археологии. М., 1986. Вып. 183. С. 66—70). Н. Н. Воронин попытался восстановить архитектурный облик кремля по его изображению на иконе князя Михаила Ярославича и его матери Ксении (Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV вв. Т. II. М., 1962. С. 390—398). Однако такой подход оказался неверным: икона донесла до нас представление более поздней эпохи — середины — второй половины XVII в. (Попов Г. В., Рындина А. В Живопись и прикладное искусство Твери XIV— XVI века. М., 1979. С. 98, прим. 37. Это исследование оказалось вне поля зрения Н. Ф. Гуляницкого, повторившего ошибку Н. Н. Воронина: Воронин Н. Н. Древнерусское градостроительство Х—XV веков. М., 1993. С. 189). В “Слове похвальном” инока Фомы, написанном около 1453 года, Тверь именуется “богоспасаемым”, “богомъ покрываемым” градом, уподобляется по мудрости своих властителей Царьграду и Киеву; надвратный храм, поставленный великим князем Борисом Александровичем, нарекается не иначе как “Входъ въ Иерусалимъ” (Памятники литературы Древней Руси Вторая половина XV века. М., 1982. С. 286, 292, 312. О символике см. Кучкин В. А., Флоря Б. Н. Княжеская власть в представлениях тверских книжников XIV—XV вв. // Римско-константинопольское наследие на Руси: идея власти и политическая практика. М., 1995. С. 186—201). 15 сентября 1485 г. великий князь владимирский Иван III торжественно прибыл в покоренный им город и передал его вместе со всем Тверским княжеством своему сыну великому князю Ивану Молодому, внуку Бориса Александровича Тверского, который уже 18-го числа “въехал... в город Тверь жита” (ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 330—331). Со времени покорения Твери Иваном III началось откровенное расхищение местной казны: немалое число ценностей было вывезено бежавшим в Литву Михаилом Борисовичем — последним тверским князем; многие сокровища в свою очередь были отправлены в Москву, как в другие времена из Великого Новгорода и Пскова. По материалам 1515г. отмечается уже и бедность епископской казны (Попов Г. В., Рындина А. В. Живопись и прикладное искусство Твери. С. 478—479). Сигизмунд Герберштейн в начале XVI в. мог написать о Твери только то, что это “деревянная крепость и некоторое количество домов по обоим берегам” (Герберштейн 1988. С. 238). Тем не менее из записки голландца Альберта Кампенского, составленной с 1523/24 по 1525 гг. на основании рассказов отца, братьев и некоторых купцов, побывавших в Московии, узнаем, что Тверь представляла собой “...огромный город, превосходящий Москву размерами и великолепием” (Россия в первой половине XVI в... С. 103 О датировке послания: Там же С. 66). Схожие данные мы находим в трактате 1525 года Иоганна Фабри. Никогда не бывавший в России советник эрцгерцога Фердинанда описал далекую страну по “рассказам” русских послов, проезжавших через южногерманские земли: Тверь наряду с Владимиром, Псковом, Новгородом и Смоленском отнесена к числу самых обширных городов, богато застроенных царскими хоромами и укрепленных стенами из тесаного камня или обоженного кирпича (Россия в первой половине XVI в... С. 176). Однако известия об укреплении Твери вызывают серьезные сомнения (Жилина Н. В. Тверской кремль: этапы строительства укреплений и хронология культурного слоя // Кремли России. Тезисы докладов всероссийского симпозиума Москва, 23 — 26 ноября 1999 г. М., 1999. С. 53—54). Начиная с XVI столетия Тверь становится значительным центром металлургического ремесла: здесь налаживается широкое производство гвоздей, замков, так называемых “тверских игл”, металлических частей коневой сбруи, шил, пилок, топоров. Тверь активно торгует на всех крупных ярмарках вологодско-белозерского региона “щепьем” — деревянной посудой и ложками, сравнительно дешевым простым и мельничьим (для смазывания мельничных колес) мылом, поставлявшимся даже в Холмогоры (Бахрушин С. В. Научные труды. Т. I. М., 1952. С. 34, 62—64, 95—96, 103—104). На средства тверских купцов Г. А. Тушинского и семьи Ламиных в 1563—1564 гг. в Твери была построена церковь “Белая Троица” (Некрасов А. И. Церковь Белая Троица в Твери. Тверь, 1900). В начале XVI в. Тверь являлась также одним из видных центров по обработке кости (Попов Г. В., Рындина А. В. Указ. соч. С. 478—479). Политическое же значение столицы некогда могущественного княжества все более начинало определяться ссылаемыми туда людьми: с 1531 по 1547/48 гг. Тверской Отроч монастырь стал местом пребывания Максима Грека. Благодаря покровительству местного епископа Акакия, опальный книжник получил здесь возможность писать и переводить (Синицына Н. В. Максим Грек в России. М., 1977. С. 149—159). В ноябре 1568 г. в тот же пригородный монастырь на “вечное заточение” был сослан низложенный митрополит Филипп, где 23 декабря 1569 г. он был умерщвлен (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 340, 362; Зимин А. А. Опричнина. С. 164). Незадолго до приезда Ульфельдта в Московию, в 20-х числах декабря 1569 г., произошла кровавая расправа над Тверью. Причину расправы А. А. Зимин усматривал в традиционной связи Твери со Старицей, чей удельный князь был обвинен в заговоре против царя (Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 187—188). Из пяти дней, на протяжении которых здесь находились опричные войска — сам Грозный со свитой остановился в Отроче монастыре, — два дня шел погром церквей и монастырей, и один день — посада. Город был оставлен не позднее 26—27 декабря 1569 г. По сообщению Таубе и Крузе, принимавших участие в походе, 27 тысяч тверичей умерли от голода— 1569 г. оказался неурожайным, и еще 9 тысяч были перебиты (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 362—363, 381). А. А. Зимин считал, что в Твери погибло несколько тысяч человек. (Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 187 и прим. 180 на с. 364). По мнению Р. Г. Скрынникова, секуляризация монастырских и церковных сокровищ явилась едва ли не главным содержанием этого похода (Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 377—379). Спустя некоторое время, немец, некогда опричник Генрих Штаден писал: “Здесь (в Александровой слободе. — А. Г. Т.) лежит много денег и добра, что награбил великий князь по городам: в Твери, в Торжке, Великом Новгороде и Пскове” (Штаден Г. План обращения Москвы в имперскую провинцию. Heinrich von Staden Aufzeichnungen uber den Moskauer Staat / Hrsg v. Fr. von Epstein. 2. Aufl. Hamburg, 1964. S. 146. О награбленном светском и церковном имуществе см. также: Гваньини А. Описание Московии. М., 1997. С. 119. Первое издание — 1578 г.). Апостольский легат и викарий всех северных стран Антонио Поссевино, посетивший Московию в 1581—1582 гг., отмечал, что людей в Твери гораздо меньше, чем в Смоленске, Новгороде или Пскове, и что город, издали производящий впечатление большого и красивого, не окружен стенами, хотя и имеет значительное количество разбросанных повсюду домов (Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983. С. 44). Осенью 1576 г. Иван IV свел с московского престола крещеного касимовского царя Симеона Бекбулатовича и передал ему в удел Великое княжество Тверское (Веселовский С. Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси // ИЗ. 22. М., 1947. С. 113—127; Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 498. Сохранилась отпись Ивана Корсакова и Ивана Шишкова, составленная “по великаго князя Семиона Бекбулатовича Тверскаго наказу” около 1585 г. — Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII века. Т. II. М., 1998. № 419). После всевозможных бедствий к 1616 году в Твери насчитывалось восемь деревянных храмов и каменный собор Св. Спаса, 507 дворов в городе (в том числе — 196 дворов дворян и детей боярских, 8 дворов каменщиков и кирпичников, 82 двора посадских людей, 79 дворов уездных крестьян) и 463 на посаде, 63 лавки, 22 полулавки и 16 амбаров (Сторожев В. Н. Дозорная книга города Твери 1616 года. Тверь, 1890. С. 13—39). — Л. Г. Г.

198. Этот исток р. Волги, Новгород в данном случае — Нижний Новгород. Впрочем, возможно, У., как и Франческо да Колло, путает Волгу с Волховом.

199. Сведения о расстоянии от Волочка до Выдропуска у Герберштейна и Ульфельдта совпадают (Герберштейн 1988. С. 238). Выдропуск стоит на р. Тверце.

200. Сообщение Ульфельдта о местоположении Торжка “на ровном и красивом месте” противоречит описаниям путешественников XVII в. — Н. Витсена и Э. Пальмквиста, отмечавших сильно пересеченный характер местности. — П. Д. М.

201. Рабинович М. Г. Очерки материальной культуры русского города. М., 1988. С. 51, 61, 63. О причинах преобладания деревянных сооружений Дж. Флетчер писал так: “Деревянные постройки русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные или кирпичные, потому что в последних больше сырости и они холоднее, чем деревянный дом, особенно из сухого соснового леса” (Флетчер Дж. О государстве русском. СПб., 1906. С. 18—19). В Новгороде же, например, преобладали сооружения из сосновых и еловых бревен (Засурцев П. И. Постройки древнего Новгорода. М., 1959. С. 264).

202. О торговых традициях этого города можно судить с XV в., когда Афанасий Никитин отправился в Индию, описав свое путешествие в знаменитом “Хожении за три моря”.

203. У. ошибается. Уделом кн. Владимира Андреевича была Старица, город на Волге несколько выше Твери к юго-западу от нее.

204. Остатки крепостных сооружений ныне исследуются археологически.

205. Двигаясь от Люцифера к Гисперу — с запада на восток. Это не совсем точно. Послы двигались на юго-восток. Люцифер — сын Авроры, бог утренней зари, утренняя звезда (Венера). Геспер — сын Кефала (или Атланта) и Авроры — западная вечерняя звезда.

206. Городно (Городень, совр. Городня) — некогда пограничный город Тверского княжества, возникший на правом берегу реки Волги, в 40 км ниже Твери. Городище овальной формы площадью 5000 кв. метров отделялось от равнины с двух сторон искусственно соединенными оврагами. Крепость занимала плато, располагавшееся на 20 метрах над уровнем реки. Посад находился на низменном берегу Волги, у подножия крепости, и был защищен валом высотой более 2-х метров. Следов вала вокруг самой крепости обнаружено не было (Рикман Э. А. Обследование городов Тверского княжества // КСИИМК. М., 1951. Вып. XLI. С. 78— 79). В середине XIX в. К. А. Неволин обратил внимание на то, что первоначально Городень был известен как город Вертязин (Неволин К. А. О пятинах и погостах новгородских в XVI в. // Записки императорского Русского географического общества. Кн. VIII. СПб., 1853. С. 27, прим. 1). В соответствии с духовной Михаила Александровича Тверского 1399 г., сохранившейся в пересказе Софийской I и Новгородской IV летописей, восходящих в этой части к Своду митрополита Фотия 1418 г., Вертязин в числе прочих тверских городов отходил старшему сыну Михаила Ивану (ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. Вып. 2. С. 388; Т. V. С. 252. О датировке грамоты см.: Кучкин В. Л. Духовные грамоты московских князей. В печати). Это первое упоминание города в письменных источниках. В конце XIV — начале XV века в центре города по княжескому заказу лучшими местными мастеровыми была возведена белокаменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, которая пострадала во время опустошительного пожара 31 октября 1412 г. (ПСРЛ. Т. XI. С. 219—220). Из сообщения об этом бедствии видно, что Городень был крупным княжеским центром с княжеским двором, “имениа княжа и жита” и всевозможными запасами. По мнению Н. Н. Воронина, Рождественская церковь с некоторыми изменениями была восстановлена при Борисе Александровиче Тверском, скорее всего в 40-х годах XV в. По мнению Г. В. Попова— вскоре после пожара, в 1413 году; при Борисе же Александровиче она была только расписана (Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII — XV вв. М., 1962. Т. II. С. 399—414; Попов Г. В., Рындина А. В. Живопись и прикладное искусство Твери. С. 98—110). Писцовые книги 40-х годов XVI в. знают эту церковь уже как соборную. К тому времени она владела тремя деревнями и двумя починками (ПКМГ. Отд. II. С. 158). После пожара город заново отстраивал с помощью тверичей и кашинцев старший сын великого князя Александр Иванович— “...паки заложи Городенъ... и срубленъ бысть вборзе” (ПСРЛ. Т. XI. С. 221. Данное известие, надо полагать, как и сообщение о пожаре, восходит к Кашинской редакции Тверского великокняжеского свода 1425 г. См.: Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества // Известия АН СССР. VII серия. Отделение гуманитарных наук. Л., 1930. № 10. С. 756—757). Только повествует ли Никоновская летопись о Вертязине или же о Старице, носящей в те времена схожее название (Городок, Городец), — сказать сложно. Но именно к Старице, вопреки бытовавшему ранее мнению, следует относить “деньгу городескую” (Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 177—179; Гайдуков П. Г. Медные русские монеты конца XIV—XVI вв. М., 1993. С. 48). После падения Великого княжества Тверского в сентябре 1485 г. Городень с прочими тверскими городами и землями должен был отойти Ивану Ивановичу Молодому — сыну Ивана III — и оставаться за ним вплоть до его смерти, случившейся в 1490 г. Не ранее 21 декабря 1506 г. великий князь московский Василий Иванович передает “Городень городъ”, полученный им в соответствии с духовной отца 1503 г. (ДДГ. № 89. С. 357), вместе с Клином в вотчину новокрещеному казанскому князю Петру (ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. М„ 2000. С. 460, 536. Полагаем, что речь идет именно о Вертязине, поскольку он расположен значительно ближе к Клину, чем Старица). В начале XVI в. через “городок Gorodin” держал свой путь на Клин, а оттуда — в Москву имперский посол Сигизмунд Герберштейн (Герберштейн 1988. С. 238). По данным Писцовой книги 40-х годов XVI в., “на Городне”, помимо собора Рождества Пресвятой Богородицы, находилась церковь Воскресения и два монастыря — Петровский, владевший восемью деревнями и починком, и Афанасьевский — с двумя деревнями и двумя пустошами (ПКМГ. С. 158, 159). В соответствии с духовной Ивана Грозного 1472 года Городень должен был унаследовать его старший сын Иван (ДДГ. № 104. С. 437. Однако наверняка сказать, идет ли речь об интересующем нас городе, пока нельзя). Н. Н. Воронин, по всей видимости, неверно отождествил Городень с селом того же наименования, в котором в 1555 г. останавливался у Владимира Андреевича Старицкого Иван Грозный (ПСРЛ. Т. XX. Ч. 2. С. 557—558; Т. XIII. С. 252; Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. С. 401), хотя к середине XVII в. Городень в самом деле превращается в “село Городок, Городен Вертязин тож” Захожского стана Тверского уезда — вотчину Бориса Ивановича Морозова (Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. Ч. I. Л., 1933. С. 9, 230—232). —А. Г. Т.

207. Клин — город сегментно-лучкового типа, возникший на плодородных почвах юга Тверского княжества, в глубокой петле реки Сестры. Располагался на важном торговом пути, соединявшем Москву с Тверью и Великим Новгородом (Рикман Э. А. Обследование городов Тверского княжества // КСИИМК. М., 1951. Вып. XLI. С. 83; Он же. Города Тверского княжества и сухопутные дороги // Культура Древней Руси. М., 1966. С. 229; Кучкин В. А. Города Северо-Восточной Руси в XIII— XV вв. // ИСССР. М., 1990. № 6. С. 77. О планировке города см.: Древнерусское градостроительство Х—XV веков. М., 1993. С. 51, 217—218). Первое упоминание, в статье 6825 г. Рогожского летописца, связано с событиями конца 1317— начала 1318 г., когда через Клин прошел со своими войсками Юрий Данилович Московский (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 37). Изучая сочинение Матвея Меховского, Б. Н. Флоря пришел к мысли о том, что в свое время Клин являлся столицей удельного княжества, центром владений потомков Константина Михайловича — третьего сына Михаила Ярославича Тверского (Флоря Б. Н. Об одном из источников “Трактата о двух Сарматиях” Матвея Меховского // Советское славяноведение. М., 1965. № 2. С. 56—57). Более поздние исследования показали, что сам удел был образован в соответствии с духовной Михаила Ярославича 1318 г., которая упоминается в “Повести об убиении Михаила Тверского” (Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. М., 1974. С. 233; Он же. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси X—XIV вв. М., 1984. С. 167—169, 180—187). Опустошительный набег ордынского темника Едигея 1408 г. на клинскую волость (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 185; Т. 18. С. 158—159), вопреки мнению некоторых исследователей (см. например: Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. СПб., 1999. С. 502—503, прим. к с. 100), не причинил вреда самому городу: летописи повествуют о разорении волости, и не более того. В сочинении польского хрониста, изданном в 1517 году, но восходящем в интересующей нас части к источнику 1446 года (Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 58), Клин изображается довольно-таки значительным центром: “...княжество Клинское, дающее две тысячи бойцов...” (Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. С. 113). В 50-е годы XV в. Клин вновь сливается с великокняжеской отчиной: Борис Александрович Тверской поновляет некий запустевший город в области Клинской (Смиреннаго инока Фомы Слово похвальное о благоверном великом князи Борисе Александровиче // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV в. М., 1982. С. 298. Заметим, что речь идет не о Городне, как полагал Н. Н. Воронин, а вслед за ним и комментаторы недавно переизданного текста “Слова”. Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. Т. II. М., 1962. С. 399—400; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. СПб., 1999. С. 502—503, прим. к с. 100). После падения Твери в середине сентября 1485 г. Клин как один из городов Великого княжества Тверского переходит во владение Ивана Ивановича Молодого (известна жалованная данная грамота Ивана Молодого на клинские земли от 30 января 1488 г. —АСЭИ. Т. III. № 62) и остается за князем вплоть до его смерти, последовавшей 7 марта 1490 г. (Флоря Б. Н. Рец.: С. М. Каштанов. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. // ИСССР. М., 1969. № 3. С. 181— 182). Из жалованной кормленой грамоты Михаилу Карамышеву, датируемой приблизительно 1485—1493 гг. (АСЭИ. М., 1964. Т. III. № 69), видно, что Видякина и Данилкова слободки “в Клине” были за братом Ивана Васильевича Борисом Волоцким. Не исключено, что обладание этими слободками было связано с участием волоцкого князя в походе на Тверь 1485 г. Однако находились ли они внутри города или за его пределами— сказать трудно (о возможных претензиях Бориса Васильевича на Клин см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. М., 1967. С. 46—47). В соответствии с духовной Ивана III 1503 г.. Клин отошел старшему сыну великого князя — Василию Ивановичу (ДДГ. № 89. С. 357. О датировке грамоты см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. М., 1967. С. 198—202). Не ранее 21 декабря 1506 г. Василий III передал Клин в вотчину новокрещеному казанскому царевичу Петру (ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. М., 2000. С. 460, 536). Через “городок Clin” в начале XVI в. держал путь в Москву небезызвестный имперский посол, который ошибочно упомянул о нем как о расположенном “на реке Ianuga” (Герберштейн 1988. С. 238). Сохранилась жалованная грамота Ивана IV Д. Ф. Кушелеву 1547—1552 гг., свидетельствующая о том, что город на протяжении XVI в. неоднократно передавался в кормление “...с правдою, и с петном, и с явкою, и с роговым, и со всеми пошлинами...” (Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII в. Т. I. М., 1997. № 135). Во второй половине декабря 1569 года в Клин вместе с 15-тысячным войском прибыл Иван Грозный (по подсчетам А. А. Зимина, царь вступил в Клин к 30-му декабря: Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 187, 364, прим. 175. Однако в данном случае более верными представляются доводы Р. Г. Скрынникова, в соответствии с которыми Грозный только из Твери вышел не позднее 26—27 декабря 1569 г. (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 362—363). И здесь данные источников противоречивы. В соответствии с участвовавшими в походе опричниками Таубе и Крузе, было истреблено все население Клина (Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Пг., 1922. Кн. 8. С. 48. Критику перевода М. Г. Рогинского, положенного в основу издания, и в том числе части, касающейся Клина, см.: Скрынников Р. Г. Там же. С. 58—59). Однако исследователями уже отмечалась некая тенденциозность “Послания” бежавших к тому времени из Московии лифляндских дворян. По данным “Синодика опальных” 7091 г., в Клине был казнен только один человек— Иона-каменщик (реконструкцию текста см.: Скрынников. Там же. С. 536). К 8 января 1572 г. в Клин прибыл из муромской ссылки шведский посол епископ Павел Юстен. Здесь же в это время находился и сам царь, намеревавшийся идти войной на шведского короля Юхана III. Определенный интерес представляет замечание Юстена о том, что Иван Грозный вместе со своей свитой жил на северном берегу реки, надо полагать, вне пределов города. Однако аудиенция царя с послом прошла непосредственно в городе. 12 января Юстен оставил Клин и последовал за царским войском в Великий Новгород (Юстен Павел. Посольство в Московию 1569—1572 гг. СПб., 2000. С. 143—151). Клин обозначен также в завещании Ивана IV, составленном в июне—августе 1572 г.: после смерти царя город должен был отойти его старшему сыну Ивану (ДДГ. № 104. С. 438). — А. Г. Т.

208. Дмитров расположен к северу от Москвы, на правом берегу р. Яхромы, там, где она делает резкий поворот на запад. В древности Яхрома была удобной водной дорогой, по которой от Дмитрова начинался путь на Верхнюю Волгу.

Город, так же как и Москва, был основан Юрием Долгоруким. “В лето 6662 (1154) родися Юрию сын Дмитрий, был он тогда на реке Яхроме и с княгинею и заложил град во имя сына своего и нарек Дмитров, сына же назвал Всеволодом” (ПСРЛ. Т. XXV. М., 1949. С. 58). Стратегическая роль города видна уже из следующего упоминания о нем в связи с войной черниговского князя Святослава Всеволодовича с Всеволодом Большое Гнездо (1180 г.) (ПСРЛ. Т. II. С. 14; Т. XXV. С. 90). Встреча войск Святослава с суздальцами произошла на “р. Влене”, где войска простояли две недели на разных берегах реки. Еще Н. М. Карамзин справедливо отождествил эту реку с притоком Дубны р. Белей, текущей в 5 км от Дмитрова (Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1. Т. 3. Прим. 59). Боясь приближающейся распутицы, Святослав повернул обратно и по дороге сжег Дмитров. Летописец Переяславля Суздальского под 1214 г. (с. 112) сообщает, что во время похода московской рати во главе с Владимиром Всеволодовичем на Дмитров, горожане “пожгоша сами все преградие (посады. —А. А. Ю.) и затвориша” (ПСРЛ. Т. XXXXI. М., 1995. С. 131). Здесь важно упоминание о посадах города. Прием поджога деревянных построек вокруг городской крепости был широко распространен при штурме древнерусских городов, поскольку огонь осложнял доступ противника к городским стенам.

Власть в Дмитрове после смерти Юрия Долгорукого в 1157 г. получил “самовластец” Андрей Боголюбский (1157—1174), а затем брат последнего — Всеволод Большое Гнездо (1176—1212). Дмитров в этот период входил в состав Владимиро-Суздальского княжества. После смерти Всеволода Большое Гнездо и раздела Владимиро-Суздальской Руси между пятью его сыновьями Дмитров в 30—40-е годы XIII в. входил в состав Переяславского княжества (Летописец Переяславля Суздальского. С. 79), а затем с 1247 (по В. А. Кучкину) в самостоятельное Галицко-Дмитровское княжество, впервые упомянутое в 1280 году (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 77), и уже между 1280 и 1334 гг. стал столицей одноименного княжества (Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М„ 1984. С. 116, 239).

В 1360 г. Дмитровское княжество превращается в вотчину московских князей. Именно в этом году прямой потомок дмитровского княжеского рода князь Дмитрий, сын умершего в 1334 г. Бориса Дмитровского, получает уже не свою родовую вотчину — Дмитров, а дедину — окраинный Галич (Кучкин В. А. Указ. соч. 1984. С. 217). Окончательную же принадлежность Дмитрова и его волостей московским князьям фиксирует второе духовное завещание Дмитрия Ивановича 1389 г. (ДДГ. С. 34), согласно которому он образует удел князя Петра. Судьбу этого удела обстоятельно проследил В. Д. Назаров (Назаров В. Д. Дмитровский удел в конце XIV — середине XV вв. // Историческая география России XII — начала XX вв. М., 1977. С. 46—62; см. также: “Ушко А. А Особенности развития городов Московской земли XII—XIV вв. // Столичные и периферийные города. 1996). Дмитров пережил время своего расцвета в конце XV — начале XVI в., уже будучи присоединенным к Московскому княжеству и превратившись в центр удельного княжества. Археологически подтверждаются сведения об укреплениях Дмитрова. Городище г. Дмитрова расположено на правом берегу р. Яхромы, в том месте, где она делает крутую петлю. Оно относится к слабо распространенному типу округлоовальных городищ, при сооружении которых совсем не использовались особенности рельефа. Они возводились на равнинном месте, и единственной формой укрепления являлся искусственный вал по периметру поселения. Следы вала по всему периметру оставались видны вплоть до XIX в. (Токмаков И. Ф. Историко-статистическое... описание города Дмитрова. М., 1893). Площадка городища имеет размер 200х120 м и вытянута в направлении север—юг. Частично сохранился кольцевой вал. В древности с северо-запада к детинцу близко подходила река, а с севера и северо-востока тянулось болото. Это были естественные преграды. В более уязвимой южной части вал был выше и был ров. По валу шла деревянная стена с башнями. Сейчас максимальная высота сохранившейся части вала достигает 7 м, ров почти заплыл. Культурный слой достигает мощности 2 м, но в значительной степени он нарушен при сооружении более поздних построек. Нижний слой толщиной 0,3—0,5 м датируется XI—XIII вв. Городище исследовалось в 1930—1932 и 1934 гг. О. Н. Бадером, в 1933 и 1934 гг. — Н. П. Милоновым (методически неудовлетворительно), в 1986 г. — Р. Л. Розенфельдтом (Археологическая карта России. Московская область. Ч. 2. М., 1995. С. 26—30. — А. А. Ю.

209. Из Дмитрова посольство свернуло на запад, минуя Москву. Дорога из Дмитрова к Троице-Сергиеву монастырю (судя по изображению на геометрическом генеральном плане Московской губернии Дмитровского уезда 1784 г., копия 1848 г. (РГАДА. Ф. 1356. Д. 2241)) вела через с. Федорове, с. Озерецкое (на берегу озера Галицкого), д. Шапилово по территории Дмитровского уезда. После д. Шапилово дорога пересекала р. Пажу и пролегала далее по территории Радонежского уезда. Этот последний участок трассы длиной 12 км локализован на основании упоминания этой дороги в Межевой книге границ стана Радонеж и Бели А. Ю. Бестужева и В. Домашнева 1680 г. (“через Дмитровскую дорогу, что ездят из Троицкого монастыря в Дмитров”— РГАДА. Ф. 1209. Д. 273. Л. 90).

На этом участке дорога перестала использоваться в конце XIX в. и сохранилась в Копнинском лесу в виде полузаросшего проселка, который старожилы называют “Долгой Дмитровкой” (Чернов С. 3. Исторический ландшафт окрестностей Троице-Сергиева монастыря и его семантика // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1999 г. М., 2000. С. 691). От р. Пажи дорога поднимается на водораздел и пролегает близ поляны и Копнинского пруда, где сохраняются следы древнего троицкого села Копнина (селище в Копнинском лесу—1). Далее дорога выходит из леса, спускается к Копнинскому ручью (некоторые карты называют его верховьями р. Кончуры) и пролегает его левым берегом в направлении Троице-Сергиева монастыря. Вдоль берега Копнинского ручья открываются дальние виды — вначале на Успенскую церковь в селе Клементьевском, а затем — на Троице-Сергиев монастырь (Чернов С. 3. Исторический ландшафт окрестностей Троице-Сергиева монастыря и его семантика // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1999 г. С. 680—681. Рис. 12; № 28, 524, 546). — С. 3. Ч.

210. Троице-Сергиев монастырь расположен на холме Маковец на левом берегу р. Кончура, правом притоке р. Торгоша. Первоначально состоял из деревянной церкви во имя Троицы, деревянных же келий и тына. В 1408 г. был захвачен ордынским темником Едигеем. При Никоне, преемнике Сергия, в 1422—1423 гг. был построен белокаменный Троицкий собор. В 1540—1550 гг. деревянные укрепления монастыря были заменены каменными стенами и башнями. Оборонительные сооружения монастыря, сильно пострадавшие во время шестнадцатимесячной осады 1608—1610 гг. польско-литовскими войсками, были не только восстановлены, но и перестроены. Протяженность стен составляла тогда 1,5 км, высота стен достигала 10—14 м, толщина — около 6 м Крепость имела 11 башен (см.: Археологическая карта России Московская область. Ч. 3. М., 1996. С. 114). — А. А. Ю.

“В Троице” — здесь употреблено использовавшееся в устной речи название поселения — фактически города, — состоявшего из Троицкого монастыря и прилегающих к нему Троицких слобод. На протяжении XIX в. название “Троицкие слободы” сохранялось в официальной документации и устной традиции. В памяти старожилов сохраняется воспоминание о давнем времени, когда не только монастырь, но и окружающие его слободы именовались “Троицей”. Объясняя старинное название лесной “Троицкой дороги”, которая некогда вела из с. Радонежа в Троице-Сергиев монастырь, М. П. Масленцева (1895 г. рождения; родилась в д. Машино, записано в с. Городок 30. 09. 1983) заметила. “А ведь раньше не Загорск звали, а Троица”. В 1782 г. указом Екатерины II на основе Троицких слобод был образован город Сергиевский Посад (в устной речи: Сергиев Посад). В 1919 г. город был переименован в Сергиев, а в 1930 г. — в Загорск. В 1991 г. ему возвращено имя Сергиев Посад (Чернов С. З. Исторический ландшафт. С. 691). — С. З. Ч.

211. Троице-Сергиев монастырь основан Сергием Радонежским (1314—1392), который в 1337 г. срубил ц. Троицы, в 1422 г. на месте деревянного был возведен каменный собор, тогда же был канонизирован и Сергий Радонежский, покровитель земли Русской (Голубинский Е Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра М., 1909. С. 387). Монастырь, названный его именем, был крупнейшим в России. Приблизительно в то же время, что описывает Ульфельдт, в 1595/96 г., численность монахов Троице-Сергиева монастыря насчитывала 220 человек (Арсений. Введенская и Пятницкая церкви в Сергиеве посаде Московской губернии. Приложение. Духовное завещание соборного старца Троицкаго Сергиева монастыря Варсонофия Якимова 1595/96 г. // ЧОИДР. 1894. Кн. 4. С. 25—28. В начале XVII в. — больше 300 (по Авраамию Палицыну) — Горский А. В. Историческое описание Свято-Троицкие Сергиевы лавры // ЧОИДР. 1878 Кн. 4. С. 27). Монастырь пользовался благоволением не только великих князей и царя, но и различных удельных князей (Юрия Ивановича Дмитровского, Андрея Ивановича Старицкого, Владимира Андреевича Старицкого). Показательно, что из общего числа сохранившихся за XVI век жалованных на долю Троицы приходится более 10% (подсчет сделан по хронологическому перечню жалованных грамот XVI в., составленному С. М. Каштановым). В настоящее время монастырь входит в состав города Загорска (Балдин В. Загорск. М., 1958).

212. Упоминание “многих озер”, по всей видимости, основано на личных наблюдениях Ульфельдта, так как он подъезжал к монастырю вдоль берега Келарского пруда, устроенного в нижнем течении Копнинского ручья (Чернов С. З. Исторический ландшафт окрестностей Троице-Сергиева монастыря... С. 680—681. Рис. 12. № 40, 41) Кроме того, проезжая из Троицы в Слободу, Ульфельдт мог видеть пруды на р. Карбуге, притоке Кончуры (там же. С. 675. Рис. 11; Рис. 12, № 58) — С 3 Ч.

213. См.: Кавельмахер В. В. Государев двор в Александровой слободе (в наст. издании). Ульфельдт не сообщает ничего о самой крепости, в противоположность Г. Штадену, описавшему ее 15-ю годами раньше: “Эта слобода построена так. Стены сделаны из деревянных балок, встроенных друг в друга и заполненных землею. Деревянный больверк обложен каменной стеной толщиной в 1 кирпич от земли до верхнего оборонительного хода во избежание пожара” (Heinrich von Staden Aufzeichnungen ueber den Moskauer Staat / Hrsg. von Fr. v. Epstem Yamburg 1964 S. 146).

От XVI в., когда слобода была столицей опричнины, сохранился Троицкий собор 1513 г.. Успенская церковь первой четверти XVI в и от эпохи Грозного — Покровская церковь XVI в. и Распятская церковь-колокольня 1565 г. Монастырь XVII в. занял меньшую территорию, чем крепость XVI в. Часть укреплений Ивана Грозного (валы) оказалась за пределами монастырских стен. При монастырском строительстве в XVII в. не сохранили ни одного дворцового сооружения XVI в. Древние жилые постройки разобраны, а строительный мусор разнесен по монастырю так, что фундаменты древних дворцов оказались погребенными под толстым слоем (до 2 м) кирпича, щебня, извести. До сих пор комплексные археологические работы с целью поисков дворцов не проводились (Рыбаков Б. А. Отчет об археологических раскопках в Александровой слободе в 1970 г. // Архив ИА РАН. Р. 1. Д. 4076). — А. А. Ю.

214. Дорога из Троицы в Слободу локализуется на основании генерального плана Владимирской губернии Александровского уезда конца XVIII в. (копия нач. XIX в. — РГАДА. Ф. 1356. Д. 1/177). В конце XVIII в. тракт вел на восток от Троице-Сергиева монастыря по трассе ул. Вифаниевской Сергиева Посада мимо Корбушских прудов, а затем по берегу р. Торгоши вверх по течению этой реки. Местность низменная, покрыта ельником таежного типа (Исаковская роща). Возможно, впечатления от этого участка пути отразились в упоминании “густых лесов”, окружавших Троицкий монастырь.

Дорога из Троицы в Слободу пересекала реку Торгошу в 2 км к северу от с. Глинкова и вела далее по издавна населенной местности через сохранившиеся до нашего времени села Дерюзино (здесь дорога пересекала р. Вондюгу), Слотино и Коринское к Александровой слободе. Местность к западу от с. Слотина была описана в межевых книгах вотчины Троицкого монастыря в интересующий нас период дважды— в 1552— 1559 и в 1592—1593 гг. В 1592—1593 гг. в 0,5 км к западу от с. Слотина упоминалась “дорога, что ездят из Слободы к Троице”, которая соответствует трассе тракта из Троицы в Александрову слободу, показанного на плане конца XVIII в. (РГАДА. Ф. 1209. Д. 348. Л. 183).

В 1552—1559 ситуация была несколько иной. В 0,5 км западу от с. Слотина упоминается просто “дорога”, а в 1 км к югу межа выходила на “Стоговскую дорогу” близ д. Новинок (РГАДА Ф. 1209 Д. 254. Л. 183об.—185). Эта последняя деревня в 1562 г. упоминается как “деревня Новое, Старый ям тож”. Она возникла на месте Стоговского яма на древней дороге из Москвы в Переславль, которая существовала еще до основания Троице-Сергиева монастыря (1342 г.).

Таким образом, есть основания полагать, что упоминаемая Ульфельдтом дорога из Троицы в Слободу возникла после учреждения опричнины и переезда опричного двора Ивана IV в Слободу (1564) Она может быть идентифицирована с трактом из Троице-Сергиева монастыря в г. Александров, показанным на плане Александровского уезда генерального межевания конца XVIII в. — С. З. Ч.

215. Пристава по имени Болер Ю. Н. Щербачев на основании официального отчета, где он назван Балондой (Balonda), идентифицирует с Баландой Григорьевичем Совиным, братом Петра Григорьевича Совина, сопровождавшего кн. А. Ромодановского в Копенгаген в 1563 г (Щербачев. Два посольства. С. 137. Прим.). Среди опричников был Богдан Григорьевич Совин (Веселовский С Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 89).

216. Русский дипломатический протокол предусматривал неодновременный выход из возка или схождение с коня. Русские старались, чтобы это сделал сначала иностранный представитель, а не русский встречающий. Со своей стороны послы пеклись об обратном и прибегали ко многим хитростям, чтобы “менее престижные” движения сделали сначала русские. Некоторым, в частности С. Герберштейну, это удавалось.

217. В Ливонии в это время действовал дьяк Яков Андреев Витофтов (ДЛВ. Ч. 2. С. 165, 166, 168—170) Впрочем, публикатор этих документов Н. Ф. Демидова считает его дьяком Поместного приказа в Москве (там же. С. 250).

218. У. вспоминает о переговорах с герцогом Хансом Старшим, братом Фридерика II. Подробнее: Антонов В. А., Хорошкевич А. Л. Якоб Ульфельдт и его записки о России (наст. изд.)

219. ...обращаться с приветствием по тевтонскому обычаю — видимо, это заявление было вызвано сведениями о том, как В. Щелкалов принимал в Москве, почти одновременно с датчанами, ногайских послов. И та и другая сторона вели переговоры, “сетчи на коленки” (Сивев В. И. Дьяки. С. 191).

220. ...крепостях в Ливонии — Большие и Малые Колки, в частности.

221. У. употребляет термин, которым в латыни обозначал ригсрод — Королевский совет, по отношению к Боярской думе.

222. Баланда при этом объявил, что “государево жалование будет в 30 раз большим” (Щербачев. Два посольства. С. 138).

223. Подарки царю и старшему сыну Ивану Ивановичу, сыну от первой жены царя Анастасии Романовой. Требование подарков и младшему сыну Федору от того же брака — свидетельство некоторого неудовольствия царя по отношению к старшему сыну Ивану.

224. Обычно такие списки — приданого и поминков, отправлявшихся крымскому хану и знати в конце XV — начале XVI в., составлялись в Казне (Сб. РИО. Т. 41. С. 30, 117; Т. 95. С. 470, 491, ср.: Хорошкевич А. Л. Из истории дворцового делопроизводства конца XV в. Опись приданого великой княжны Елены Ивановны 1495 г. // Советские архивы. 1987 № 4. С. 32—33; Она же. Русь и Крым. От союза к противостоянию. Конец XV — начало XVI в. М., 2001. С. 246—247).

225. При этом Баланда снова напомнил о необходимости произнести царский титул раньше королевского, а также посоветовал почтить тем же титулом и старшего царевича (Щербачев. Два посольства. С. 138).