ЯКОБ УЛЬФЕЛЬДТ

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ

JACOBI, NOBILIS DANI, FRIDERICI II REGIS LEGATI, HODOEPORICON RUTHENICUM

О рукописном наследии датского посольства 1578 года в Россию

Сравнительный анализ трех путевых описаний посольства Якоба Ульфельдта

В науке хорошо известно описание России, написанное на латыни в 1578 году датским дворянином Якобом Ульфельдтом. Его можно рассматривать как “классику”, конечно уступающую по уровню популярности Rerum Muscoviticarum Сотmentarii Сигизмунда Герберштейна. Оно переиздавалось несколько раз с момента его первого выхода в свет в 1608 г., и довольно рано были сделаны переводы и на русский, и на датский языки (заметим, что перевод на русский язык не отличался ни точностью, ни художественным стилем). Мало какие исторические работы об эпохе Ивана Грозного обходятся без ссылок на Ульфельдта, а если работа еще и иллюстрируется, то часть иллюстраций непременно берется из первого издания ульфельдтовского текста.

Но в отличие от сочинения Герберштейна, которое не просто цитируется, но и тщательно изучалось многими исследователями, описание Ульфельдта никогда не становилось предметом источниковедческого анализа. Первый шаг в этом направлении был сделан датским историком Кнудом Расмуссеном, когда он готовил факсимильное воспроизведение первой латинской публикации и датского издания 1680 г. (книга [34] вышла в 1978 г., к четырехсотлетнему юбилею посольства в Россию) (Rasmussen К. Jacob Ulfeldts Rejse i Rusland 1578. Kbh., 1978. Перевод на датский язык был сделан для “Истории Фредерика II” Люскандера (Lyskander), которая была опубликована под именем Peder Hanson Resen. См.: Resen P. A. Kong Frederics den Andens Kronicke. Kbh., 1680. S. 398— 436. В 1993 г. появился новый перевод на современный датский язык, сделанный, как утверждается, с латинского оригинала (Jacob Ulfeldt. Ruslandsrejse 1578. Gentofte). Ценность его, однако, невелика. Переводчик явно держал постоянно перед глазами старый датский текст и в тех случаях, где латинская и датская версия расходились, обычно следовал датской, а некоторые большие отрывки оказались вообще не переведенными.).

К этому параллельному двуязычному изданию К. Расмуссен добавил вступительную статью (Rasmussen. 1978. S. 7—27. Сокращенная версия этого предисловия была опубликована по-русски в виде самостоятельной статьи. См.: Расмуссен К. О книге Якоба Ульфельдта “Hodoeporicon Ruthemcum”, Frankfurt 1608 // Скандинавский сборник. 23. Таллинн, 1978. S. 57—67. До Расмуссена последними историками, изучавшими “Записки” Ульфельдта, были: Norretranders В. Ivan den skraekkelige i russisk tradition. Kbh., 1956; Idem. The Shaping of Czardom under Ivan Groznyj. Cph., 1964; Kappeler A. Ivan Groznyj im Spiegel der auslaendischen Druckschnften seiner Zeit. Ein Beitrag zur Geschichte des westlichen Russlandbildes. Frankfurt a/M., 1972.). Впоследствии К. Расмуссен делал доклад о “Записках” Ульфельдта, в котором центральной проблемой было: следует ли рассматривать записки как источник по датской истории или по русской? (Rasmussen K. Das Hodoeporicon Ruthenicum von Jacob Ulfeldt — erne Quelle zur russischen oder zur danischen Geschichte? // Reisebenchte als Quellen europaischer Kulturgeschichte. Wolfenbuttel, 1982 S. 177—92.).

То, что Ульфельдт, бывший официальным главой датского посольства к Ивану Грозному в 1578 г., написал какие-то записки о происшедшем с ним во время путешествия, стало известно в 1588 г.

После возвращения из России в январе 1579 г. с текстом договора, который был составлен в пользу России в значительно большей степени, чем это допускалось выданными [36] посольству инструкциями Фредерика II, Ульфельдт вызвал суровые порицания, потерял милость короля и политическое влияние и, выйдя в отставку, удалился в свои имения.

Когда в 1588 г. на престол взошел новый король, Кристиан IV, Ульфельдт предпринял попытку вернуться к политической карьере. Он обратился к собранию государственных чиновников и дворянства в надежде добиться реабилитации. Пытаясь защитить свое поведение как руководителя посольства, он всячески подчеркивал многочисленные трудности, созданные на его пути русскими, и общую недружелюбную обстановку, которой было встречено посольство в России. Для этого Ульфельдт подготовил краткий рапорт, в который были включены соответствующие документы (Breuis quoedam et succinta narratio negotiorum Ruthenicorum a Gregorio Ulstand, Arnoldo Ugerup, Paulo Vernicouio et mejacobo Ulfeldio exactorum // Del kgl. Bibliotek. Handskriftsamlingen. Rostgaards Samling 48. 2°.). Тогда же он вручил правительству и записки о своем путешествии (В “рапорте”, на л. 2, он ясно ссылается на “Записки”: Quae omnia ex Hodoeporico meo in itinere exarato constabunt, quare ea hic missa facio ad rem ipsam properans.), которые планировал опубликовать в качестве оправдания.

Правительство высказало настойчивую рекомендацию не публиковать записки, если только в них не будут включены те официальные инструкции, которые он нарушил; в противном же случае правительство угрожало опубликовать опровержение. Кажется, что в результате Ульфельдт отказался от публикации.

После этого записки, по мнению К. Расмуссена, были утеряны из виду, пока их будущий издатель, Мельхиор Гольдаст, не обнаружил рукописи в 1601 г. в Лионе. Когда Гольдаст в 1608 г. в первый раз издал текст, он еще не знал, кем же именно он был написан. Но после того как записки были опубликованы, датский священник и историк Клаус Кристоферсен Люскандер сообщил ему, что автором является Якоб Ульфельдт. Второе издание Гольдаста вышло в 1627 г. уже под именем Ульфельдта. [37]

На основе информации предисловий к обоим гольдастовским изданиям К. Расмуссен сделал вывод, что рукопись в 90-е гг. XVI в. должна была покинуть пределы Дании и в результате всплыть в Лионе.

Исходя из вступительной статьи К. Расмуссена, мы должны заключить, что не существовало никакой другой рукописи, кроме той, что была найдена в Лионе, и что текст Ульфельдта дошел до нас только благодаря публикации Гольдаста. Подобное заключение, как будет показано ниже, неверно.

К. Расмуссен, однако, сам указывал на три других рукописных сочинения, сохранившихся от посольства, — но не для того, чтобы определить их ценность для описания России, а только для выяснения, не могли ли они оказать влияние на записки Ульфельдта. Видимо, поэтому он и не обратил должного внимания на содержание этих произведений.

Из этих трех сочинений только одно К. Расмуссен нашел заслуживающим внимания. Это написанные на латыни записки о путешествии, которые, согласно приписанной в 1596 г. помете, принадлежали перу священника Ульфельдта по имени Андреас Н. с Фюна (scriptum ab Andrea N: Fionico) (Del kgl. Bibliotek. Handskriftsamlingen Ny kgl. Samling 2963. 4°. Основная часть рукописи состоит из 64 листов (плюс по 2 чистых листа в начале и в конце). Для всей рукописи использован только один тип бумаги с водяным знаком очень близким, но не вполне идентичным Брике № 917 (1554 г.) и, возможно, № 919 (1580 г.). Почерк рукописи мелкий, но четкий.).

Другие два сочинения— это: 1) официальный протокол, написанный по-немецки (Rigsarkivet. TKUA Speciel del. Rusland AIL С. Gesandtskabsarkiver. 92: 1578. (72)—79 Jacob Ulfeld's, Gregers Truidsen Ulfstand's, og Arild Ugerup's og Paul Wernicke's Gesandtskabsarkiv.); 2) анонимный текст на датском языке в форме дневника (Det kgl. Bibliotek. Handskriftsamlingen. Gl. kgl. Samling 871. 2°.). При этом протокол содержит в основном копии входящих и исходящих писем посольства, и его вряд ли правомочно относить к “запискам путешественников”. [38]

Последнее сочинение могло, по первоначальной мысли К. Расмуссена, сыграть роль канвы для записок Ульфельдта. Но между двумя текстами было слишком много несоответствий относительно мест, в которых останавливалось посольство, так что после дальнейших размышлений К. Расмуссен пришел к выводу, что ни один из двух вышеупомянутых текстов Ульфельдт не использовал.

Тем не менее К. Расмуссен должен был признать, что между записками Ульфельдта и священника существовала явная взаимосвязь. Он нашел много параллельных мест и сходств, но нашел также и различия. Во-первых, Записки Андреаса значительно больше по объему, и особенно много в них говорится о церковных делах. Во-вторых, у Ульфельдта встречается некоторый материал, которого нет у Андреаса. Как пример К. Расмуссен приводил запись от 6 июня об атаке шведами Пернау. Поэтому К. Расмуссен сделал вывод, что ни один из этих текстов не мог быть непосредственно списан с другого (Rasmussen. 1978. S. 22.).

Ключ к решению вопроса о взаимозависимости этих произведений К. Расмуссен нашел при сравнении следующих двух отрывков:

Оба произведения описывают одно и то же событие, но используют при этом различные латинские выражения и стилистические обороты. На этом основании К. Расмуссен делал [39] вывод, что оба сочинения основываются на общем источнике, написанном на каком-то другом языке — немецком или датском. Кто был автором гипотетического оригинала — Ульфельдт или священник, — этот вопрос К. Расмуссен считал не поддающимся решению.

Если принять эти заключения — как и поступил К. Расмуссен, — то переиздание в 1973 г. ульфельдтовского текста вместо новой публикации записок Андреаса получается научно оправданным. Но расмуссеновское издание остается, тем не менее, все равно весьма проблематичным в другом аспекте. Во вступительной статье К. Расмуссена, как уже было сказано, совершенно отчетливо говорится, что текст Ульфельдта известен нам сегодня только по гольдастовскому изданию. Это, тем не менее, не верно. В действительности, рукопись с текстом Ульфельдта хранится в Королевской библиотеке Дании (Del kgl. Bibliotek. Hindskriftsamlingen Gl. kgl. Samling 870. 2°.). Рукопись, которая вне всяких сомнений старше издания. По водяным знакам бумага рукописи датируется 1541 — 1563 гг. (Водяной знак один и тот же во всей рукописи: Брике № 916.), и более того: хотя маловероятно, чтобы основной почерк — небрежная скоропись с многочисленными знаками сокращений — мог принадлежать самому Ульфельдту, но второй почерк, которым вносились поправки к тексту между линиями строчек, обнаруживает очень близкое сходство с известными нам образцами собственной руки Ульфельдта (Почерк Ульфельдта известен, в частности, по некоторым документам, относящимся к посольству. См.: Rigsarkivet. TKUA. Speciel del. Rusland AII. C. Gesandtskabsarkiver. 92. 1578. (72)—79 Jacob Ulfeld's, Gregers Truidsen Ulfstand's og Arild Ugerup's og Paul Wernicke's Gesandtskabsarkiv. Здесь, на копии инструкции, датированной 30.04.1578, Ульфельдт написал на листке бумаги, покрывающем его печать, “своей собственной рукой” подтверждение того, что данный текст является верной копией “наших инструкций”. Другой хорошо известный образец его почерка находится в знаменитой “Langebeks kvart” — рукописной книге с датскими балладами. Различные баллады записывались в эту книгу представителями дворянского сословия, и одна из них принадлежит руке Ульфельдта, — см.: Ny Kgl. Samling. 816. 4°. Л. 179.). [40] Некоторые из этих исправлений можно найти в изданном тексте записок, другие же нет. По крайней мере в некоторых случаях рукопись содержит более верные чтения, чем издание (Один из примеров фактической информации, показывающий, что наша рукопись не может быть вторичной по отношению к изданию или к той рукописи, на которой основывалось издание, — это расстояние между Новгородом и Александровской слободой. В издании указано 100 миль, в то время как в рукописи это 110 миль (эту же цифру встречаем и в записках священника). См.: Rasmussen. 1978. Р. 90; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 12 об. Но если рассчитать общую длину пути на основе приводимых Ульфельдтом (и Андреасом) сведений о длине перегонов от одной остановки до другой, то мы получим в сумме 111 миль.). Но поскольку сейчас издается долгожданный новый русский перевод издания, то я должен уточнить, что в сущности разница между текстами в издании и в рукописи не принципиальная.

Одно из принципиальных различий между рукописью и изданием связано с иллюстрациями (Все иллюстрации см.: Щербачев. Два посольства, вклейка между с. 162—163; четыре первых: Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... М., 1989, вклейка между с. 96—97.). В обоих изданиях Гольдфаста было по пять иллюстраций: вид Александровской слободы с птичьего полета; три изображения внутри покоев (прием посольства и переговоры); и, наконец, “рис. № 5” — пьедестал, поддерживающий царскую державу. В тексте есть отсылки к рисункам № 1—4. Но отсылка к рисунку 4 явно ошибочна, там должно стоять “рис. № 5”. Учитывая это и сравнив изображение Александровской слободы с реальной топографией современного Александрова, К. Расмуссен высказал предположение, что иллюстрации были плодом творчества не Ульфельдта, а издателя и не представляют ценности как исторический источник (См.: Rasmussen. 1978. S. 16—17.).

В рукописи никаких отсылок к изображениям нет. Но есть все же один рисунок на поле, в том месте, где в издании ошибочно указано “рис. № 4”. В действительности рисунок [41] соответствует “рис. № 5” издания (Gl. kgl. Samling 870. 2°. Л. 16г. См. также: Rasmussen. 1978. S. 112, 167.). Отсутствие отсылок подтверждает, вероятно, подозрения К. Расмуссена в том, что иллюстрации в первом издании появились, скорее всего, благодаря творческой работе издателя. С другой стороны, наличие в рукописи одного рисунка (наименее сложного и интересного, а поэтому никогда не воспроизводившегося в работах историков) заставляет предположить, что Ульфельдт думал об иллюстрациях. Возможно, этот маленький рисунок подтолкнул издателя к идее проиллюстрировать книгу. В любом случае, трудно не согласиться с мнением К. Расмуссена, что первые четыре иллюстрации выглядят довольно подозрительно и вполне вероятно, были созданы на основе ульфельдтовского текста художником с богатой фантазией.

Несомненно, что при современном переиздании записок Ульфельдта приоритет должен быть отдан тексту рукописи, а не первого издания (То, что К. Расмуссен не заметил рукописи, совершенно не поддается объяснению. Она зарегистрирована в двух наиболее используемых каталогах Королевской библиотеки наряду с двумя другими сочинениями о посольстве 1578 г., которые К. Расмуссен изучал. К сожалению, по техническим причинам текст рукописи, подготовленной Дж. Линдом, в настоящее издание не включен.).

То, что в нашем распоряжении есть ранняя рукопись с ульфельдтовским текстом, — это, конечно, очень важно. Но все же в том, что касается ранних записок иностранцев о России, более важен факт, что помимо ульфельдтовского текста мы обладаем еще двумя сочинениями о посольстве в Россию в 1578 г., которые никогда раньше историками не изучались и не использовались. Одно из них — дневник NN — К. Расмуссен совершенно справедливо считал никак не связанным с текстом Ульфельдта.

Но прежде чем обратиться к “Дневнику”, мы должны сначала разобраться с описанием путешествия на латинском языке, атрибутируемым ульфельдтовскому священнику, [42] Андреасу (Пока что так и не удается идентифицировать нашего Андреаса в источниках. В 1596 г. рукопись уже перешла во владение священнику церкви в Ледьейе, Бо Ольсену (ум. 1599), который и сделал запись с атрибуцией текста “Андреасу, священнику Ульфельдта”. Но до того как Бо получил эту рукопись, она, по его словам, принадлежала другому священнику, Николаю Эскильдсену из церкви св. Петра в Нествиде. От него она перешла в собственность церкви св. Мартина в том же Нествиде и уже только после этого попала к самому Бо. Следовательно, с тех пор как рукопись покинула своего автора и до 1596 г., она прошла через руки по меньшей мере трех владельцев. К тому же дошедший до нас текст — не оригинал, хотя он вполне может быть собственной Андреаса беловой копией. При копировании писец перескочил с одного слова “equis” на другое, но быстро обнаружил это и зачеркнул повтор: “...retentis equis, quos Neugardias acceperamus... secum equis quos Neugardias”, см. л. 28 об.). Атрибуция не вызывает никаких сомнений. Несомненна тесная связь между сочинениями Ульфельдта и священника, если мы сравним оба текста между собой. Так, к примеру, в тех случаях, где Ульфельдт употребляет “Ego” и глаголы первого лица, то у священника мы читаем: “D: Jacobus Wlfeldius” (Ср.: Rasmussen. 1978. S. 44, 52, 78, 90, 144; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 8r, 1IV, 21V, 32V, 53r. Если учитывать все “meo”, “mihi” и т. д., то количество примеров будет, конечно, намного больше.). В особенности следующий сюжет, содержащийся в обоих текстах, ясно показывает, что Андреас действительно был личным священником самого Ульфельдта, а не просто каким-то клириком, прикомандированным к посольству. Когда 11 июня посольство достигло Фелина, то некоторые ливонские женщины пришли к посольским священникам с просьбой крестить их детей. Ульфельдт об этом пишет, что “наш пастор” крестил “более 55 человек” (“baptisati... sunt... a nostro pastore ultra 55”, см.: Rasmussen. 1978. S. 46.), а в записках Андреаса стоит: “мною было крещено более 50 человек” (“Baptizatique ab ipso sunt vltra 50”, Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 9r.). Судя по сведениям “Дневника”, также отразившего этот эпизод, священников при посольстве было больше одного (“Christnet Vor Predicannter enn ganndsche hob Smaabornn” (russ), см.: Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 4v.). [44] Следовательно, когда Ульфельдт употреблял выражение “наш священник”, то он имел в виду своего личного священника.

В первую очередь мы должны задать вопрос, верно ли заключение К. Расмуссена о взаимоотношениях между записками Ульфельдта и священника. Суть этого вопроса заключается в том, действительно ли помимо трех существующих текстов был еще и гипотетический четвертый — на немецком или датском языке, из которого в равной степени заимствовали и Ульфельдт, и священник.

Главный аргумент К. Расмуссена, на котором он строил свою теорию, — это то, что поскольку и у Ульфельдта, и у священника встречается информация, которой нет у другого, то они независимы друг от друга. Этот аргумент, конечно же, не выдерживает критики. Любая информация, которой нет в другом сочинении, легко могла быть почерпнута из какого-то дополнительного источника или же просто из собственных воспоминаний. Что касается сведения, на которое К. Расмуссен указывал как на свойственное только Ульфельдту (шведская атака Пернау), то следует напомнить, что Ульфельдт сам открыто сознавался в том, что он использовал дополнительный литературный источник — “недавно изданную” “Ливонскую Апологию” (“...missum id faciamus & Apologiam Livoniensum nuper oeditam consulendam indagatoribus relinquamus, quae miserabilem istius calamitatis exitum perstringit”. См.: Rasmussen. 1978. S. 142.). Следовательно, любую информацию о Ливонской войне Ульфельдт легко мог позаимствовать оттуда. Относительно упоминания “Ливонской Апологии” К. Расмуссен полагал, что это должно было быть второе (в сущности третье — Дж. Л.) издание Chronica der Prouintz Lyfflandt Бальтазара Рюссова (Balthasar Russow), появившееся в 1584 г. Именно здесь, а не в первом издании 1578 г. встречается сведение о попытке русских отбить Венден в октябре 1578 г., о котором Ульфельдт пишет со ссылкой на “Ливонскую Апологию” (Рюссовская хроника 1584 г. была переиздана в 1848 г., а с последнего издания, в свою очередь, была сделана факсимильная публикация.). Это означает также, что, согласно К. Расмуссену, [45] Ульфельдт не мог закончить своих “Записок” ранее 1584 г. (He зная ничего об идентификации К. Расмуссеном “Ливонской Апологии” как “Хроники” Рюссова, X. Ф. Грэхам, изучая источники по разгрому Иваном Грозным Новгорода в 1570 г., также обнаружил “любопытные реминисценции из Рюссова” в “Записках” Ульфельдта. См.: Graham H. How do we know what we know about Ivan the Terrible? (A Paradigm) // Ivan the Terrible: A Quatercentenary Celebration of his Death / Ed. Richard Hellie. Russian History. 1987. Vol. 14. P. 187.).

Что касается вопроса о гипотетическом иноязычном источнике, то примеры подобные тому, что приводил К. Расмуссен, в действительности часты в обоих текстах. Но мы можем, однако, указать и на такие примеры, где сходство не столь очевидно до тех пор, пока мы не начнем сравнивать оба текста в деталях. Но в таком случае и вытекающее отсюда заключение должно быть иным.

Здесь мы видим, что ульфельдтовский текст слово в слово, почти целиком содержится в тексте священника. Или что касается следующих примеров:

Сходство в употреблении латинских выражений свидетельствует о том, что и Ульфельдт, и священник использовали [47] один латинский текст. Но если у нас отпала нужда в допущении иноязычного общего источника, то и вообще не нужна больше версия о гипотетическом третьем тексте. Просто получается, что одни “Записки” использовали текст других “Записок”. Первый из приведенных примеров сравнения текстов ясно показывает, что именно Ульфельдт заимствовал из сочинения Андреаса. Мы можем, однако, найти и другие доказательства правильности этой точки зрения.

Сходство между двумя сочинениями значительно больше, чем кажется на первый взгляд, потому что соответствующие друг другу текстовые параллели часто оказываются в этих двух текстах в совершенно различных местах и в окружении различного контекста, поэтому для их выявления требуется очень кропотливое чтение. В результате последовательного сравнения оказывается, что в каждом тексте лишь немногие отрывки остаются без соответствующей пары в другом тексте.

В приводимых ниже сопоставлениях текст записок священника идет последовательно, в то время как отрывки из Ульфельдта перемешаны в тексте с другими сюжетами. К первому отрывку нами была добавлена для сравнения параллель из текста “Дневника” (подробнее о нем см. ниже), ко второму отрывку — из Chronica der Prouintz Lyfflandt Балтазара Рюссова.

Тот факт, что у священника в первом отрывке выражение “quae olim sedes fratris Moscovitae” встречается в отступлении, основное содержание которого Ульфельдтом не передается, — этот факт является очень веским аргументом в пользу того, что Ульфельдт использовал текст священника, а не наоборот. Во втором отрывке в первую очередь бросается в глаза поразительное сходство между текстами Рюссова и священника, а это показывает, что и священник был знаком с Хроникой Рюссова. Значительно более полные и правильные заимствования из рюссовского текста у священника подтверждают, что “Записки” Ульфельдта не могли послужить [51] источником для Андреаса. В то же время сходство латинских выражений и формулировок в текстах Ульфельдта и священника показывают, что “Записки” Ульфельдта не могут быть результатом самостоятельного использования Рюссова (Изучение западных источников по истории России времени Ивана Грозного всегда затрудняется тем, что во многих сохранившихся трак татах и памфлетах содержится одна и та же информация, переписанная друг у друга. См.: Kappeler 1972. Но в нашем случае нет никаких причин сомневаться в том, что это была именно рюссовская Хроника, отразившаяся в обоих записках. Это сочинение получило в свое время значительно более широкое распространение, чем любой другой труд подобного рода, и почиталось за бестселлер. Первое издание было переиздано уже в том же 1578 г., а в 1584 г появилось новое дополненное издание. См.: Taube A van Der Untergang der livlandischen Selbstandigkeit Die livlandische Chronistik des 16. Jahrhunderts// (Hrsg.) Ranch G. von. Geschichte der deutschbahischen Geschichtsschreibung Koln, Wien, 1986 S. 30—33. В Королевской библиотеке Дании, к примеру, хранится по меньшей мере три экземпляра издания 1578 г и один — 1584 г. Один из экземпляров первого издания принадлежал канцлеру Нильсу Косу, тесно сотрудничавшему с Ульфельдтом, — ему посвятил Ульфельдт панегирик в предисловии (col 488) к своему переводу “Истории Дании” (см. подробнее сн. 40) Не исключено, что экземпляр книги мог быть приобретен членами посольства, поскольку издание 1578 г вышло в Ростоке, через который посольство проезжало в самом конце 1578 г.).

Даже на основе предварительного и не совсем завершенного исследования уже можно с уверенностью на 99 процентов сделать вывод, что Ульфельдт использовал “Записки” священника, возможно в дополнение к собственным записям, ведшимся во время путешествия, или просто воспоминаниям (Если взять чисто фактический уровень, то в записках священника совершенно верно говорится, что Новгород потерял независимость 100 лет назад (это дает 1478г.), Ульфельдт же ошибочно пишет о 80 годах. Ny kgl. Samling 2963 4° Л. 14 об.; См.: также Rasmussen. 1978. Р. 58.).

Но если Ульфельдт при сочинении своего произведения действительно использовал написанные на латыни записки своего священника, то как тогда объяснить появление различных латинских формулировок, на которые указывал К. Расмуссен?

Во-первых, Ульфельдт не мог использовать текст [52] священника в том виде, в котором он существовал. При повышенном внимании этого сочинения к церковным делам, вряд ли он мог сослужить службу Ульфельдту, даже если бы и появился под его именем. Во внимание должны быть приняты, однако, еще два обстоятельства: то, что записки Ульфельдта на 30% меньше по объему, чем священника, и то, что, согласно словам самого Ульфельдта, он писал свой текст в большой спешке (celeriter). Конечно, это могла быть просто шаблонная фраза с целью избежать критики стиля и содержания. Как, однако, должен был вести себя Ульфельдт в той ситуации, в какой он очутился в 1588 г., если он чувствовал необходимость написать сочинение? Логичнее всего для него было бы сократить текст своего священника, перефразируя его, и дополнить некоторыми собственными воспоминаниями, делая при этом упор на те моменты, которые могли бы сыграть ему на руку. Подобная процедура с большой степенью вероятности должна была породить текст именно такого содержания, какое мы и встречаем в “Записках” Ульфельдта. Такая реконструкция объясняет и появление многочисленных мест, где не совпадают формулировки и выражения, где вместо глагола активной формы в тексте священника появляется глагол в пассивной форме или в субстантиве в тексте Ульфельдта, и наоборот, где иногда слова просто заменяются синонимами (Необходимо напомнить, что Ульфельдт в совершенстве владел латынью. Он перевел с датского на латынь сочинение по истории Дании за 1332—1559 гг., которое он датировал 1585 г. Он, однако, не был автором этого сочинения, как утверждал К. Расмуссен (см.: Rasmussen. 1978. S. 18), поскольку датская версия была известна до этого. Перевод был опубликован в кн.: Westphalen Ernest Joach de. Monumenta inedita Rerum Germanicarum praecipue Cimbricarum et Megapolensium III. Lipsiae. 1743. cols 485—502. Здесь сочинение появилось под именем Ульфельдта: Jacobi Ulfeldii Eqvitis Dani, consiliarii regni Danici etc. Histona Danica ab anno 1332 ad annum 1559, со следующим постскриптумом: “Ex Musaeo sedis meae Wlfeldsholmiance I. Kalend. Sept. Anno 1585”.), — то есть все то, что скорее всего было вызвано желанием со стороны Ульфельдта закамуфлировать зависимость от чужого [53] сочинения (Даже та черта, которая, согласно Б. Нерретрандерсу, А. Каппелеру и К. Расмуссену, отличала записки Ульфельдта от других современных ему сочинений о России, в которых подчеркивался абсолютный характер власти великого князя — а именно, общее и полное неподчинение русских ни Ивану Грозному, ни властям, — даже эта характеристика слово в слово находится в записках священника. См.: Rasmussen. 1978. S. 86—88; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 31 об.). При этом мы, конечно, должны вспомнить о существовавших между Ульфельдтом и Андреасом близких личных отношениях. Скорее всего, Андреас был не только его личным священником, но исполнял также и функции личного секретаря — в противовес официальному секретарю посольства, Паулю Вернике. Создается впечатление, что Андреас присутствовал во всех тех местах и при всех тех событиях, что и Ульфельдт, или, точнее сказать, во всех тех местах, о которых Ульфельдт решил упомянуть в своих записках. А это опять же заставляет предположить, что, вероятнее всего, Андреас делал какие-то записи для Ульфельдта и что по возвращении в Данию Ульфельдт, можно сказать, поручил Андреасу написать записки на основе делавшихся им записей (Любопытно, что Клевенфельдт, кажется, тоже разделял эту точку зрения, так как в сделанной им записи о том, как он нашел рукопись Андреаса, значится: “NB. / Dette er Autographum og Rette / Original, som Jacob Uhlfelts / LegationB = Prest paa den Rus/siske Ambassade har sammen / skrefven. Differer i meget / fra den truckle Hodoeporicon”, см.: Ny kgl. Sam-ling 2963. 4°. Л. I (“Это автограф и истинный оригинал, который написан бывшим при посольстве священником Якоба Ульфельдта во время их миссии в России. Очень во многом отличается от напечатанных "Записок"”)).

И характер взаимоотношений между двумя текстами, и их возможная общая зависимость от третьего, уже тогда опубликованного источника, возбуждают серьезные сомнения в их ценности как “свежих”, оригинальных записок путешественников.

Речь идет не только об Ульфельдте, который своими ссылками на “Ливонскую Апологию” открыто признавал, что он [54] пользовался по крайней мере одним дополнительным источником по тому периоду и событиям, о которых он писал. Так же поступал и священник. Помимо того, что он использовал, как мы установили, Хронику Рюссова (Не обязательно издание 1584 г., поскольку сведения о нападении крымских татар на Москву в 1571 г. можно встретить и в более ранних изданиях.), он еще дважды ссылается на Павла Иовия (Паоло Джовио, Paulus Jovius) (Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 13 об., 14.). На первый взгляд ссылки на Иовия кажутся странными, потому что трудно понять, что же именно позаимствовал священник в этих местах из Иовия. Объяснение, однако, найти нетрудно. В 1579 г. Сигмунд Фейерабендт (Sigmund Feyerabendt) опубликовал второе издание своего сочинения Die Moscouitische chronica, в котором оказались объединены немецкие переводы Иовия и Герберштейна; так что необходимо тщательно изучить напечатанное очень мелким шрифтом предисловие, чтобы понять, что Иовий не был автором всего текста (Die Moscouitische chronica. Das ist ein grundtliche beschreibung oder historia deB mechtigen vnd gewaltigen GroBfiirsten in der Moscauw. Frankfurt a/Mayn. MDLXXIX. Использованием немецкого перевода объясняется то, что в середине латинского текста Андреас неожиданно называет озеро Ильмень “der Timer See”, см.: Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 14; Die Moscouitische chronica. Л. 67 а. Еще одним подтверждением того, что Андреас использовал немецкий перевод Герберштейна, а не латинский оригинал, является упоминание двух рек — Тверцы и Цны, текущих от Торжка в противоположных направлениях: hie affluit versus occasum Novogardiam, ille versus Orientem (л. 30 об). Здесь versus occasum (на заход солнца) соответствует немецкому переводу “gegen Nidergang” (1578. Л. 65 об., на заход солнца), в то время как в латинском тексте Герберштейна стоит “in Occidentem” (на запад) (Sigismund Herberstain. Rerum Muscoviticarum Commentarii. Basel, 1556. S. 73)). В действительности оказывается, что те два отрывка, на которые ссылается священник Андреас, взяты из Герберштейна. Как только в любые записки путешественников о России закрадывается в качестве возможного источника Герберштейн, так оригинальность и ценность этих записок тут же начинает [55] вызывать подозрения, и тут необходим специальный тщательный анализ для определения самостоятельной источниковой ценности этих записок. Поскольку Ульфельдт использовал записки своего священника, то такой анализ на “следы Герберштейна” необходим для обоих их записок. В том, что касается оригинальности, дневник NN, вне всяких сомнений, намного превосходит записки и Ульфельдта и священника.

Это, конечно, в значительной степени уменьшает ценность ульфельдтовского текста как исторического источника по сравнению с записками его священника. Но та выборка, которую он сделал из текста священника, его изменения и добавления представляют собой все равно необыкновенную важность, поскольку он был главой посольства.

Дневник, содержащий 23 листа в фолио, анонимен, но его автор явно не принадлежал к аристократам, бывшим в посольстве, поскольку он делает различие между “мы” и “господа”. Особенно хорошо это видно при описании нашим автором их пути от Новгорода до Бронниц: “В тот же день выехали мы из Новгорода, было тогда четыре часа после полудня, и в тот день мы проехали восемь миль, до первого яма Бронницы, и в этот день мы переехали три большие реки. Но господа приплыли из Новгорода на кораблях” (“Samme dag reigste Vy fran Nougaard, om effter middag Klockenn Var fire, och reigste Vy thennd dag Ote mile, thil denn forste Jam, brondis, och komme Vy thennd dag offiier iij store Elffue, Men Herrerne komme til schiffs frann Nougaard” (Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 7.)). С другой стороны, NN несомненно был одним из тех, кто присутствовал при переговорах. Ни Ульфельдт, ни его священник не сделали никаких записей за 22 августа, т. е. на следующий день после торжественного приема-пира, который дал им обоим возможность высмеять манеры русских. В “Дневнике”, напротив, описывается, как в место расквартирования посольства приезжал вечером Bagdonn (Богдан Бельский?), спрашивал господ, нет ли у них каких жалоб, и обещал, что [56] все будет устроено при условии, что они соглашаются на договор с царем (См.: Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 12 об.—13. За 23 августа и Ульфельдт и священник упоминают кратко, что маленькая делегация (только 20 младших по званию служащих посольства получили разрешение сопровождать их) была приглашена на краткую аудиенцию у царя, за которой последовали дальнейшие переговоры. Автор дневника присутствовал там и записал имена участников переговоров с русской стороны (л. 13)).

Учитывая все это, наиболее вероятным кандидатом на роль автора “Дневника” представляется переводчик посольства — Хенрик Олуфсен (1 октября 1573 г. король Фредерик II приказывал Педеру Оксе назначить зарплату Хенрику Олуфсену, “который до сих пор дозволял использовать себя в качестве переводчика русского языка” (Kancelliets brevboger 1571—1575 / Ed. L. Laursen. Kbh., 1898. S. 335). Хенрик не назван по имени ни в одном из трех рассматриваемых сочинений, но его имя включено в протокол посольства как переводчика во время переговоров в Александровской слободе (Rigsarkivet. TKUA. Speciel del. Rusland C. Gesandtskabsarkiver Rusland 92). К. Расмуссен не заметил, что посольство имело собственного русско-датского переводчика, и предполагал поэтому, что Ульфельдт во время сбора им информации должен был пользоваться услугами немецкого переводчика из Ливонии (Rasmussen. Das Hodoeporicon Ruthenicum. S. 179)), хотя мы и можем уверенно сказать, [57] что имеющаяся в нашем распоряжении рукопись переписана не его рукой. В 1580 г. Хенрик переводил письмо Ивана Грозного к датскому королю. На оборотной стороне он приписал: “Это письмо я, Хенрик Олуфсен, переводил с русского языка на датский” (“Thette forschreffhe haffuer ieg, Hendrich Oluffsen, fortholmeskett af-fryske paa dansk” // Rigsarkivet. TKUA. Speciel del. Rusland AIL Akter og dokumenter vedr. det politiske forhold til Rusland. 2: 1577—1586 Brevvekslmg mellem Zarerne Ivan IV Vasilievitsch og Feodor Ivanovitsch og Frederik II.). Эта приписка, вне всякого сомнения, была сделана собственной рукой Хенрика, поскольку почерк отличается от почерка, которым переписан собственно перевод. С другой стороны, между почерком, которым переписан перевод письма, и почерком, которым переписан “Дневник”, обнаруживается такое поразительное сходство, что это в обоих случаях должен быть один и тот же писец (Легко заметить характерные черты почерков по написанию двойного “ff” в часто употребляемых словах типа “aff” и “haffue”. В почерке Хенрика две вертикальные линии строго параллельны и на значительном расстоянии друг от друга. В почерке, которым переписан “Дневник” и перевод письма, двойное “ff” начинается наверху практически из одной точки и затем сильно расходится книзу.). А это значит, что список “Дневника”, хотя и хранится сейчас в Королевской библиотеке, но происходил из так называемой “Немецкой канцелярии” короля (“Немецкая канцелярия”, в противоположность “Датской канцелярии”, ведала сношениями Дании со всеми иностранными государствами, кроме Швеции.); и следовательно, автором должен был быть кто-то из сотрудников канцелярии. Хенрик Олуфсен был одним из немногих работников Немецкой канцелярии, писавших по-датски, так как обычным языком деловой переписки был немецкий. [58]

Если действительно Хенрик Олуфсон был автором “Дневника”, то это объясняет появление многой информации, неизвестной по другим источникам и не встречающейся в двух других записках. Эта информация как раз такого рода, которую переводчик мог легко подхватить от местного населения во время путешествия.

Для “Дневника” характерны полная оригинальность и непосредственные личные наблюдения. В “Дневнике” все указывает на то, что автор опирался только на собственные зрение и слух. Хотя, как мы уже говорили, рукопись представляет собой беловую копию, сделанную в канцелярии, но подобного рода текст легко мог быть написан еще во время самого путешествия (Все же следы редактирования встречаются. Когда автор упоминает, как посольство проезжало через Торжок и Тверь на пути к Москве, то за характеристикой этих городов он отсылает читателей к концу “книги”, т. е. к описанию обратного пути через те же города. И действительно, там находится характеристика упомянутых городов. Подобное небольшое корректирование, конечно, легко могло быть сделано при переписке набело.). Ближе к концу сочинения, при описании возвращения в Тарту, автор пишет о многочисленных попытках Ивана Грозного овладеть Таллином; при этом о последней атаке, предпринятой царем в 1577 г., он говорит: “в предыдущем году” (i dette forganngenn Aar) (Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 20.). Следовательно, текст был написан в 1578 г.

Текст “Дневника” намного меньше по объему, чем двух других записок; он составляет примерно 60% от размера ульфельдтовского текста. Вся информация организована в форме дневниковых записей по дням, и в соответствии с этой четкой хронологической структурой сообщения “Дневника” сводятся в большинстве случаев к констатации, что в такой-то день послы переехали в такое-то и такое-то место, проехав при этом столько-то и столько-то. Обычно указывается также, в каких условиях они ночевали, и в большинстве случаев оказывается, что в чистом поле, под открытым небом. В некоторых случаях [59] сведения “Дневника” о маршруте посольства противоречат указаниям двух других записок. Так, согласно “Дневнику”, посольство выехало из Пскова 28 июня и приехало в Новгород 2 июля. У Ульфельдта даты — соответственно 30 июня и 3 июля, а у священника — 29 июня и 4 июля. При этом и Ульфельдт и священник приводят довольно туманные сведения об отрезках пути по дороге из Пскова в Новгород, и предпочтение, вне всяких сомнений, должно быть отдано версии “Дневника” (Все три источника единодушны в том, что посольство покинуло Новгород 4 августа, простояв в нем по меньшей мере месяц и 5 дней.).

В некоторых случаях, однако, “Дневник” выходит за рамки простого описания маршрута (т. е. перечисления мест, дат и расстояний), давая описания посещенных ими мест и рассказывая о связанных с ними событиях прошлого.

Несмотря на свою лаконичность, чисто топографические описания “Дневника” намного превосходят описания тех же мест двумя другими записками. В особенности это касается крупных мест — Пскова, Новгорода, Александровской слободы. В записках же и Ульфельдта и его священника их описания настолько общи и безлики, что с равным успехом могли бы относиться к любому времени и к любому русскому городу, в них ничто не заставляет читателя воскликнуть: “да, это Новгород!”, “а вот это Псков!”. Описания же “Дневника” написаны несомненно наблюдательным очевидцем (См.: Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 5, 6—6 об., 8 об.).

В некоторых случаях “Дневник” передает информацию из первых рук — и совершенно новую информацию, которая представляет большую важность не только для русской, но и для датской истории.

При сравнении сюжета из “Дневника” о пребывании посольства в Новгороде с аналогичными описаниями в записках Ульфельдта и священника (см. таблицу выше) я сосредоточил внимание на наиболее заметном и существенном отличии между ними: в “Дневнике” часто говорится о действиях и [60] местонахождении герцога Магнуса, неудачливого и непопулярного брата короля Фредерика II, который в 1570 г. питал наивные надежды добиться какого-нибудь положения для себя в Ливонии, опираясь на поддержку Ивана Грозного. В других же двух записках (кроме одного-единственного упоминания у священника — см. таблицу) этих ссылок на Магнуса нет, даже при описании тех же самых событий.

В первый раз “Дневник” сообщает о герцоге Магнусе в записи от 10 июня, вскоре после того, как посольство выехало из Пернау. Тогда русские проинформировали датчан, что Магнус находится где-то по соседству вместе с несколькими сотнями всадников, хотя они и не знали точно — где. Эта новость обеспокоила “господ”. По-видимому, они испугались нападения герцога и немедленно послали гонца назад в Пернау с указом приостановить отправку их кораблей обратно вплоть до дальнейших указаний (См.: Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 4.).

Когда посольство стояло в Пскове, где, согласно “Дневнику”, они жили — как и в Новгороде — в доме, принадлежавшем Магнусу, NN разговаривал с одним из дворян герцога Магнуса. Этот дворянин поведал о том, как Иван Грозный мучил и в конце концов жестоко убил двух советников герцога Магнуса — Йергена Вильда (Jorgenn Wild) и Фольмера Плетенберга-Платенборга (Folmer Plattennborch) (Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 5—5 об.).

Позже, по приезде в Новгород на обратном пути после переговоров с Иваном Грозным, наш NN сообщает, как они встретили группу ливонских пленных, которые шли в Москву, чтобы там быть проданными. Они оказались сторонниками герцога Магнуса, который, как сейчас узнал NN, переметнулся к польскому королю (Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 17 об.—18.).

Это только часть ретроспективных сведений о взаимоотношениях между Иваном Грозным и герцогом Магнусом, о которых мы слишком мало знаем; и это делает наш [61] “Дневник” важным источником по столь малоизвестному предмету. Причину же умалчивания дела со стороны двух других записок найти нетрудно: вряд ли бы Ульфельдту сослужило хорошую службу упоминание для своих читателей, членов правительства, в 1588 г. о карьере опозорившегося, а к тому моменту уже и умершего герцога Магнуса и тем более о контактах между герцогом и его людьми с членами посольства. Перед отъездом посольства из Копенгагена король Фредерик II предостерегал Ульфельдта против возможных контактов с герцогом Магнусом после их приезда в Ливонию (См.: Kancelliets brevboger 1576—1579 / Ed. L. Laursen. Kbh., 1900. P. 352. Ульфельдт все же упоминает герцога Магнуса трижды; рассказывая о том, как его имя связано было в прошлом с данными местностями, — но все это уже только в отчете об обратном пути. См.: Rasmussen 1978. Р. 142, 148, 160.).

Другие исторические ретроспективы “Дневника” касаются истории России и подсказаны теми местами, через которое проезжало посольство. Одно из детально описанных событий — разгром Новгорода в 1570 г. (См.: Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 6 об. О записках Ульфельдта как одном из источников по этому событию см.: Graham. 1987. Р. 179—198.).

При описании Твери и Торжка по дороге назад NN приводит длинный рассказ о конфликте между Иваном Грозным и Владимиром Андреевичем Старицким, закончившемся смертью последнего и разрушением крепостей в обоих городах. За этим следует история о Симеоне Бекбулатовиче, в пользу которого царь на короткое время отрекался от престола в 1575 г. После того как царь решил вернуть себе свой титул, он посадил Симеона в бывший удел Владимира Андреевича, т. е. в Тверь и Торжок. Вот почему NN рассказывает нам сейчас так подробно о происхождении Симеона Бекбулатовича (См.: Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 16 об.—17.).

Также значительное место отведено взаимоотношениям Ивана Грозного с семьей его второй жены, Марии Темрюковны, дочери черкесского правителя (Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 18—19 об.). То же относится и к [62] наклонностям Грозного к жестокости и ненормальному сексуальному поведению и то, что оба его сына принимают участие в зверствах. NN в неподдельном ужасе (Gl. Kgl. Samling 871. 2° Л. 13 об.—16).

Эти записи, может быть, не всегда оказываются строго исторически корректны в деталях, но они, во всяком случае, отражают современный взгляд на события, и что особенно важно по сравнению с другими западными источниками, — это, вне всякого сомнения, взгляд самих русских на современную им историю России эпохи Ивана Грозного. Так что и с этой точки зрения наш “Дневник” — ценный и содержательный исторический источник.

На всех трех авторов одинаково глубокое впечатление произвели три особенности России, с которыми им пришлось столкнуться.

Все они отметили колоссальное количество отрядов, [63] состоящих из татарских воинов на русской службе, на пути в Ливонию. Если судить только на основании записок датчан, то представляется, что русское войско состояло сплошь из татар. Возможно, это была просто психологическая уловка царя Ивана, которая, судя по реакции наших трех авторов, удалась вполне

Все они пережили ужас и испытали сострадание к судьбе ливонских пленных, большие группы которых посольство встречало много раз на своем пути. Пленных ждали ссылка и

рабство.

И наконец, все три автора были глубоко потрясены частыми вестями о жестокостях Ивана Грозного, и в особенности — зверствами по отношению к его собственным людям

Церковная жизнь России также послужила поводом для критических замечаний всех трех авторов. Следует напомнить, что перед нами ревностные лютеране в первом или втором поколении. Критика, однако, значительно чаще встречается в “Записках” Ульфельдта и, естественно, у священника. Они занимались систематическим наблюдением церковной жизни и сбором информации о ней во время их пребывания в Новгороде, что нашло отражение в самостоятельных сюжетах их записок

В “Дневнике” подобная критика редка и связана, как правило, с конкретными событиями и местами NN не предпринимает таких повторяющихся враждебных атак на доктрины и обрядность православной церкви, какие мы находим и у Ульфельдта, и у священника. Но все же иконы, которые несли во время крестного хода на праздник Петра и Павла 29 июня, он характеризует как идолы: “Русские внесли в церковь своих идолов вместе с крестами и знаменами” (“Samme tid forde Rydtzeme dens Affgud Ind Vdj Kirckenn, med korB och fauffhe” Л. 5 об.). Позже, упоминая большое количество церквей и монастырей в Новгороде, он добавляет “Которые они используют для своего ложного богослужения” (“Och der er enn ganndsche hob Kircker och Closter Vdj Byenn, Som de bruge dens Affguden Vdj” Л. 6 об.). [64]

Совершенно не удивительно, что священник Андреас с большим интересом наблюдал и описывал церковную жизнь в России. Ульфельдт тоже проявлял черезвычайную заинтересованность в церковных делах, что нашло отражение и в других его работах. И именно Ульфельдт, а не священник постоянно вовлекал русских в горячие дискуссии по религиозным вопросам. Самоуверенно-фарисейские попытки Ульфельдта убедить своих русских оппонентов в ложности почитания святых и поклонения иконам достигали пропорций фарса. Это напоминает о знаменитой и злополучной попытке шведского короля Магнуса Эриксона в 1347 г. склонить русских к католицизму путем обсуждения вопросов вероисповедания в манере биргитинцев (Rasmussen. 1978. S. 68—70, 74—78; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 20— 22. О Магнусе Эриксоне см. более подробно: Lind J. Magnus Eriksson som birgittinsk konge i lyset af russiske kilder // Birgitta, hendes vaerk og hendes klostre i Norden. Nordiskt Birgitta-symposium i Manager 1990. Odense, 1991. P. 103—128. Линд Дж. Религиозно-политические предпосылки “Рукописания короля свеиского Магнуша” по шведским и русским источникам//Древнейшие государства Восточной Европы. 2000. М., 2001.). Дискуссии Ульфельдта были зафиксированы и в его записках, и у священника.

Ульфельдт, однако, был не единственным высокопоставленным членом посольства, который провоцировал русских на религиозные споры. Секретарь посольства Пауль Вернике вел дебаты на такие темы, как грех, святые, иконы, посты. Они нашли отражение только в записках Андреаса (Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 17 об.—18.), который, перемешав дискуссии Ульфельдта и Вернике со своими собственными скрупулезными наблюдениями, создал настоящий трактат о церковной жизни России (Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 17 об.—25 об.).

В своей критике православной церкви и Ульфельдт, и его священник подчеркивали в первую очередь те черты, которые они определяли как папизм (Rasmussen. 1978. S. 70—72; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 23 об., 24 об.—25 об.). Кажется, только у [65] священника было все-таки понимание того, что между католической и православной церквями существует различие в догматах и литургике — например, при употреблении просфор (Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 25 об. Он говорит также о grecorum et раpistarum errores (греческих и папистских заблуждениях — см. л. 23 об.)). Оба, однако, отметили, что православный священник должен быть женат, а если его жена умирает, то он не имеет права на второй брак, но вынужден оставить службу, — этот факт глубоко потряс воображение Ульфельдта (Rasmussen. 1978. S. 74; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 23—23 об.).

Картина русских религиозных верований и их внешних проявлений, нарисованная Андреасом, основана на дискуссиях Ульфельдта и Пауля Вернике и в первую очередь на его собственных внимательных наблюдениях, и она намного подробнее, чем у Ульфельдта. Записки Андреаса — одно из наиболее полных западных описаний церковной жизни в России в XVI в., в том виде как она практиковалась в Новгороде, и написанное очевидцем.

Резко отрицательные отзывы Ульфельдта о России и русских часто становились предметом комментирования и толкований. Причину этого обычно видят в том, что Ульфельдту необходимо было оправдаться за скудные результаты, достигнутые им в России. Но факт заключается в том, что все три сочинения очень негативны по отношению к русским.

Антипатия автора “Дневника” направлена не столько против самой России, сколько против царя за его жестокое обращение как со своими подданными, так и с теми, кто попал в зону действия его власти. После описания того, сколь сурово обошелся Иван Грозный с маленьким городом Бронницы, поступив так же, как и с жителями Новгорода в 1570 г., наш автор восклицает: “Господи всемогущий, сохрани всех верных христиан от подобных тиранов, чтобы не подпадать им под их власть!” (“Sammeledis lod Grosforstenn handle med enn Lidenn Kiopsted, kaldis Brondis liigesom hand handlet med de Nougaardsche Indwonner, Saa schiennckte hand i for disse thend Almectige Barmhiertige Gud beuare alle thro Christne, fra Slig thiranner, at dj iche faa magtt ofFuer thennem, Som saa thiranscheligenn handler, mod deris fattige Vnndersaatte”, см. л. 7.) [66]

На поверхностный взгляд кажется, что “Записки” Андреаса содержат столь же негативные оценки России и русских, что и сочинение Ульфельдта. Но если сравнить их между собой более внимательно, то легко увидеть, что Ульфельдт, читая текст священника, находил его критику чересчур слабой. В трех местах, где священник употребляет слова verecundia (пристойность) и rubor (позор, стыд) для описания отсутствующих у русских этих позитивных качеств, Ульфельдт, не слишком деликатничая, систематически добавляет еще слово pudor (совестливость, чувство чести, целомудрие) (“Magis omnem pudorem ac verecundiam”, см.: Rasmussen. 1978. S. 56; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 13; “in altum extollentes, exuti ommpudore ac Verecundia”, см.: Rasmussen. 1978. S. 68; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 26 об.; “rubore velpudore”, см.: Rasmussen. 1978. S. 152; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 56 об.).

Этого, однако, недостаточно, чтобы обосновать мнение, что Ульфельдт сознательно искажал картину. Мы можем прибавить к этому пример, как Ульфельдт по крайней мере один раз упустил возможность выразить свою признательность, если не благодарность, по отношению к одному конкретному русскому. Все три сочинения описывают, в какой опасности находилась жизнь Ульфельдта, когда в доме, где он жил, неожиданно вспыхнул пожар (это случилось по приезде в Пернау, 6 июня). Согласно сведениям “Дневника”, какой-то русский дворянин пришел со своими людьми из города на помощь и спас Ульфельдту жизнь (Gl. kgl. Samling 871. 2°. Л. 3 об.; Rasmussen. 1978. S. 44; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 8 об.). И Ульфельдт, и священник хранят молчание по поводу этого обстоятельства.

С другой стороны, если верно мое предположение о том, что “Дневник” — источник, современный событиям и не подвергшийся влиянию последующей литературы, то из этого следует, что мрачная картина той части России, по которой [67] проезжало посольство, и враждебность, с которой они были приняты, — все это отнюдь не было преувеличено Ульфельдтом, как полагают некоторые современные историки и, возможно, считали критики Ульфельдта его времени.

Необходимо напомнить, что, после того как посольство покинуло о. Сааремаа — последнее датское владение на их пути, — посланникам пришлось путешествовать через опустошенную Ливонию, которая все еще не могла оправиться после последнего наступления русских в 1577 г. и последовавших за ним контрнаступлений Швеции и Польши. Но и когда посольство выехало из зоны непосредственных боевых действий, условия не стали заметно лучше. Та часть России, через которую они ехали, была опустошена ничуть не меньше: они следовали тем же путем, которым перед ними прошелся Иван Грозный, пославший свои наводящие ужас банды на разграбление Клина, Твери, Торжка, Бронниц, Новгорода и Пскова. Теперь вдоль дороги брели массы воинов и пленных, что делало сложным или невозможным достать воду, еду, место для постоя и лошадей.

Жалобы Ульфельдта на тяжелые условия не были изобретены им в 1588 г., с тем чтобы оправдать свою неудачу в 1578 г. В этом отношении предпринятый нами сравнительный анализ трех произведений реабилитирует Ульфельдта. Но все равно очевидно, что Ульфельдт и его товарищи не проявили себя достойными противниками русским в придуманной Иваном Грозным оригинальной технике ведения переговоров (Об этом см., например: Линд Дж. Большая государственная печать Ивана IV и использованные в ней некоторые геральдические символы времен Ливонской войны // Архив русской истории. 5. М., 1995. С. 201—226.).

Даже на той начальной стадии, на которой сейчас находится исследование и сравнительный анализ текстов, уже можно сделать некоторые важные выводы. Наиболее важным [68] является факт, что Hodoeporicon Ruthenicum Якоба Ульфельдта — записки датчанина о России 1578 г., которые были известны и использовались исследователями в течение почти четырех столетий, — не единственное произведение, сохранившееся от того посольства. Два других сочинения дошли до нас в аутентичных рукописях. Одна из этих рукописей — Андреаса — вполне возможно, автограф. Другая — “Дневник” — вероятно является беловой копией, сделанной сразу же по возвращении посольства и переписанной профессиональным писцом Немецкой канцелярии с черновика, писавшегося во время путешествия. Автором “Дневника” был, скорее всего, русско-датский переводчик посольства Хенрик Олуфсен.

Из всех трех сочинений текст Ульфельдта появился на свет, вероятнее всего, самым последним. Текст отражает сложнейший процесс компиляторской работы, в нем есть заимствования и из записок Андреаса и по крайней мере еще из одного исторического труда — “Ливонской Апологии”, как он его называет (мы полагаем, что имеется в виду трактат Рюссова). Весьма вероятно, что при составлении Hodoeporicon Ульфельдт пользовался и еще одной очень популярной на западе книгой — “Житием Ивана Грозного” Пауля Одерборна (Paul Oderborn). Окончательно это может быть установлено лишь после тщательного сравнения обоих текстов, но, во всяком случае, в момент передачи своих записок в 1588 г. правительству Ульфельдт знал о существовании труда Одерборна и цитировал его (В своем “Кратком докладе”, переданном им вместе с основным текстом “Записок” правительству в 1588 г., Ульфельдт упоминает “недавно вышедшее” “Житие Ивана Грозного” Пауля Одерборна как доказательство жестокости Ивана Грозного (vt ex eius vita per Paulum Oderbornium, in lucem nuper edita dare conspicitur) // Rostgaards Samling № 48 2°. Л. 1. Ульфельдт мог иметь в виду и первое издание по латыни (loannis Basilides Magni Moscoviae Ducis vitae libri 3. Wittenberg, 1585) и первое немецкое издание (Goerlitz, 1588)). Надо думать, что Ульфельдт создавал свои “Записки”, руководствуясь несколько иными мотивами, чем [69] просто описание России, и именно эти намерения определяли делавшуюся им выборку из записок Андреаса.

Записки Андреаса представляют собой попытку создать ученый труд в традициях того времени, где его собственные записи и наблюдения перемешаны с информацией, почерпнутой из Герберштейна и, вероятно, также из Рюссова. Конечно, сочинение Андреаса представляло бы для нас больший интерес, если бы он меньше следовал своим писательским амбициям, а просто записывал бы все, что он узнал и увидел за время путешествия. В результате приходится путем тщательного анализа устанавливать, где у него собственные впечатления, где заимствования (в первую очередь из Герберштейна), а где смесь того и другого (В отношении записок Андреаса существует вероятность, что он использовал еще одно историческое сочинение, до сих пор не идентифицированное. И Андреас, и Ульфельдт при проезде через Изборск на пути к Москве упоминают какую-то часовню, выстроенную в память русских, убитых при нападении ливонцев “сорок лет тому назад” (ante annos 40). Но в источниках невозможно найти упоминания подобной битвы, а исходя из знаний об этом историческом периоде, трудно представить себе, чтобы подобное сражение могло произойти в 1530 — 1540-е гг. Вряд ли это может быть какая-нибудь иная битва, чем знаменитая победа ливонцев у озера Смолино 13 сентября 1502 г. В таком случае этот факт показывает, что информация Андреаса, а вслед за ним и Ульфельдта, базируется на каком-то еще не выявленном сочинении, написанном или опубликованном в 1540-е гг. См.: Rasmussen. 1978. S. 52; Ny kgl. Samling 2963. 4°. Л. 11 об.).

Бесхитростные записи “Дневника” представляют больший интерес как исторический источник. Если автором “Дневника” был, как мы предполагаем, переводчик Хенрик Олуфсен, то у него были самые большие из всех возможности самому собирать информацию во время путешествия по России.

Хотя ценность записок Ульфельдта как исторического источника по многим пунктам может показаться теперь, после проведенного нами изучения, не столь большой, но в любом случае представляет интерес принцип отбора им материала и выбор позиции, взгляда на события. Все же он был главой [70] посольства, и даже если большинство приводимой им информации следует признать вторичного происхождения, но у него все равно была возможность дополнить записки аутентичной информацией, основанной на его личных воспоминаниях. Поэтому его “Записки” не становятся ненужным дублетом. В то же время ясно, что первоочередной задачей становится введение в научный оборот и публикация двух других сочинений. Невозможно продолжать пользоваться записками Ульфельдта как оригинальным источником, если мы знаем, что они в большинстве своем уже вторичны по отношению к запискам Андреаса.

Представляется необходимым параллельное издание трех текстов, где ульфельдтовские записки должны быть даны по рукописи. Подобное параллельное издание даст наилучшие возможности для дальнейшего изучения процесса компиляции и для определения того, где перед нами зависящие друг от друга тексты, где — параллельные, но независимые записи об одном и том же событии, а где — уникальная информация.