БЕРНГАРД ТАННЕР

ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЕ ПОСОЛЬСТВО В МОСКОВИЮ.

ПРИЛОЖЕНИЯ.

I.

к стр. 44 — 48.

1678 г. мая 7-го по указу в. государя стольник князь Борис Ефимьев сын Мышецкий да дьяк Семен Протопопов встретили кор. величества польского вел. и полномочных послов, князя Мах. Черторыйского и проч. за Тверскими вороты, за Земляным городом, отъехав от Гонной слободы с перестрел. А как вел. и полном. послы стали приходить ко встречному месту, и стольн. князь Борис и дьяк Семен послали от себя к вел. послом из ездоков Поместного приказу подьячего Ф. Васильева и велели ему вел. послом объявить, что по указу вел. государя велено их встретить и с ними, великими послы, вместе в царствующей вел. град Москву ехать и на подворье их проводить приставом, и вел. государя, е. ц. величества, есть до них, послов, речь и чтобы они, послы, у встречного места из карет своих вышли и тое ц. величества речь от приставов выслушали. И как вел. послы пришли ко встречному месту и остановились, и стольник князь Борис и дьяк Семен с лошадей ссели и великие послы из карет своих вышли. И стольник с дьяком речь говорили и е. ц. величества карету объявили, в чем им ехать на подворье, по наказу. И вед. послы речь выслушали, сняв шапки, и на е. ц. величества милостивом жалованье, что изволил их, вел. послов, указать им встретить, и на высланной к ним е. ц. в—ства карете били челом с великою учтивостью. А выслушав ц. в—ства речь, вед. послы и стол. кн. Борис и стряпчий Ник. Ефимьев, который с послы ехал в дороге, и дьяк Семен сели вел. государя в карету и от встречного места ехали в город и до Посольского двора в карете.

А в карете сидели великие послы в больших местех стольника и стряпчего и дьяка по правую сторону. Вел. государя перед [131] каретою ехали комнатные ближние люди с королевскими дворяны, а наперед шла стольничья выборная сотня. А как у встречного места обходила в. г—ря карету, в которой сидели послы, выборная стольничья сотня, и ближние комнатные люди перед каретою с королевскими дворяны поехали, и вел. послы про ближних комнатных людей и про стольничью отборную сотню спрашивали про всякого имянно и богатству в платье и конским нарядом удивлялись и лошадей, которые под ними, хвалили зело.

А как ехали вел. послы Земляным, Белым и Китаем городами, и величеству государства и многонародству удивлялись вельми ж и говорили: подобно де ц. величества московскому государству пространством и многолюдством французское государство, в котором де можно собрать в неприятельское нечаемое нахождение с 100 тысяч человек в скором времени на отпор нeпpиятeля. Да они ж, вел. послы, говорили: окрестные де христианские монархи, которые в войне пребывают, ныне в мир приходят, и назначен де в Немецкой земле город, где всех христианских государей послы нынешнего лета в съезде будут и государей своих от войн к покою приводить станут, на которое де посольство и от их кор. величества посол назначен, и желают де того, чтобы и у ц. величества с е. кор. величеством вечный покой утвердился. А как вел. послы пришли на Красную площадь, и конюшенного чину сотни, у которых были крылья и в руках копья и щиты, хвалили и тому строю зело удивлялись, а говорили, что в прежних де летех и в Польше такой строй бывал — кавалерия езживала с крыльем, и тот де строй к ратному уряду способен.

II.

Описание Москвы в сочинениях иностранцев (Из описаний Москвы, сделанных иностранцами до Таннера, здесь приведены не все. Многие из описывавших Москву только повторяли своих предшественников (напр. Нейгебауер — Герберштейна, дон Хуан Персидский — Герберштейна и Поссевина, Климент Адамс и Мильтон — Ченслера), не прибавляя ничего нового. Такие описания приводить было бы, конечно, излишне.).

К стр. 57 — 71.

1. Иосафат Барбаро (1437—1453).

2. Амвросий Контарини (1476).

3. Герберштейн (1517—1526).

4. Иовий (1537).

5. Матвей Меховский (1521).

6. Ричард Ченслер (1553—1556).

7. Антон Дженкинсон (1557—1571).

8. Барберини (1565).

9. Гваньини (1560).

10. Ант. Поссевино (1581—1582).

11. Флетчер (1588).

12. Николай Варкоч (1593). (С. Гейс (Гизен))

13. Маржерет (1601—1611).

14. Степан Какаш (1602).

15. Поездка принца Иоанна (1602). (М. И. Лунд или И. Вебер)

16. Петр Петрей (1608).

17. Маскевич (1611).

18. Адам Олеарий (1636 г.).

19. Павел, архидиакон Алеппский (1653).

20. Карляйль (1663). [160]

Г. Москва, вместе с другими городами Московии, имеет тот недостаток, что выстроен подобно им из дерева, за исключением главных зданий. Вместо мостовой там положены еловые бревна сплошными рядом поперек улиц. В нашу бытность видом он напоминал почти круг и в окружности имел по крайней мере 4 мили; но вследствие того, что там часты пожары, вид его и объем не остаются долго одинаковы. Улицы довольно широки, и местами, чтобы препятствовать силе огня, оставлены промежутки. Но так как дома у них из легко воспламеняющегося материала, то и [161] бывает немало хлопот, чтобы предупредить его распространение. Первое средство у них — ломать соседние дома, чтобы с устранением всего горючего заставить пламя погаснуть. Это не всегда удается; когда ветрено, случается, что в короткое время выгорает большая часть города.

Город имеет три стены - кирпичную, каменную и деревянную, разделяющие четыре четверти города — Китай-город, Царь - город, Скородом и Стрелецкую слободу. Стена кирпичная отделяет Китай-город от остального города; каменная — принадлежит к Царь - городу, а деревянная — служит оплотом Стрелецкой слободе; которая собственно есть местопребывание стрельцов, иди мушкетеров царской гвардии.

Из рек, текущих городом, Москва—река хорошая; она дала ему имя; начинается в Тверской области, впадает в Волгу, где оная соединяется с Окой близ Коломны. Кроме нее, есть Неглинная и Яуза, две речки, текущие городом и впадающие в Москву.

Кроме поименованных рек, лучшее украшение городу — множество церквей и часовен да царский замок, называемый Кремлем (Cremelena). Церкви у них обыкновенно каменные, со сводами, круглой формы; они составляют большое украшение городу колокольнями) покрытыми латунью, коей блеск как будто удваивается от лучей солнца. Церквей и часовен насчитывают в Москве до двух тысяч.

Замок царский имеет в окружности около двух миль. В нем прекрасный дворец, каменный, в итальянском вкусе, и другой — деревянный, где царь предпочитает жить, как в более здоровом. Патриарх и разные бояре тоже имеют каменные дома в замке; кроме того, там два монастыря — мужской и женский. Там много также каменных церквей и часовен — одна между прочим во имя Св. Михаила, где погребаются цари. Все главы церквей крыты медью, горящей на солнце точно золото, а на главах — кресты из массивного золота... Укрепления замка тоже значительны; кроме пушек, там есть большой ров и кругом три крепких стены. Никоторые из наших, желая взглянуть на ров, перешли было мост; но москвитяне попросили проходить и не трудиться разглядывать их сооружения. В Москве не мало греков, персиян и татар; но жидов они к себе не пускают. Изо всех чужеземцев наиболее радушно принимают они греков, как во многом с ними сходных, особенно же в религии. Протестантов принимают тоже хорошо, предоставляют им свободно совершать богослужение, но католикам не позволяют; они вообще их не любят. А чтобы чужестранцам - [162] христианам жилось привольней, существует слобода, или предместье вне, города, где большинство их и живет по-своему. Там-то и живут обыкновенно немцы, англичане, голландцы и поляки. Carlisle, A relation of three Ambassies... in the years 1663 and 1664. London. 1668. стр. 135—139.

21. Августин Мейерберг (1661).

22. Стрюйс (Strausz) (1668-1670).

23. Рейтенфельс (1671).

24. Эрколе Зани (1672).

25. Лизек (1675).

26. Ван-Кленк (1675). (Б. Коэйтт)

III.

Первый ответ, или заседание.

к стр. 72.

Мая 13-го Велики1 Государь,... указал быти у себя на дворе и у бояр в ответе польским послам.

Приезд их к Вел. Государю и встречники были во всем по-прежнему, как они (послы) были у Вел. Государя па приезде.

Вел. Государь изволил в то время сидеть в столовой избе в своем царском месте и в диадиме с скипетром. Рынды при нем были те же, которые были и тогда, как были послы на приезде: справа Борис Петров Шереметев да Илья Михайлов Дмитриев, слева Федор Петров Шереметев да Афонасий Михайлов Дмитриев.

Бояре и окольничие и думные люди и дворяне большие сидели в ферезях бархатных и в шапках с запоны, а бояре, которым приходилось быть в ответе, сидели в золотных ферезях, против первого дня. В сенях сидели дворяне и приказные люди и дьяки и гости. По крыльцу у Благовещенья в паперти стояли дети боярские и дворовые люди и подьячие всех приказов в чистом платье.

Как польские послы вошли к Вел. Государю в столовую, явил их окольничий Александр Савостьянович Хитрово, а молыл:

“Вел. Государь!... (полный титул) брата вашего Яна III Божиею милостию короля польскаго.... великие и полномочные послы кн. Мих. Черторыйский, воевода волынский, Казимир Ян Сапега, воевода полоцкий, Героним Комар, судья земский оршанский, и Королев. Величества дворяне вам, Вел. Государю, челом ударили и на вашем Цар. Величества жалованье челом бьют”. [177]

И польские послы били челом Вел. Государю на его жалованье, что он пожаловал — посылать к ним со столом.

Вел. Государь велел спросить великих послов о здоровье думному дьяку Лариону Иванову. И думный дьяк молыл:

“Великие и полномочные послы! Вел. Государь, Е. Ц. Величество, жалует вас — спрашивает о здоровье”.

Затем Вел. Государь пожаловал — велел послам сесть.

Посидев мало, велел Вел. Государь думному дьяку Л. Иванову говорить послам речь:

“Великие и полномочные послы! Вел. Государь ... ... велел вам говорить: были есте у нас, Вел. Государя, у нашего Ц. Величества, и грамоту нам, Вел. Государю, брата нашего наяснейшаго Вел. Государя Яна III Божиею милостию короля польскаго, вел. князя литовскаго, русскаго и иных, Е. К. Величества, подали и посольство правили, и мы, Вел. Государь, брата нашего ..... грамоту приняли и выслушали любительно, и о которых делех к нам, Вел. Государю, нашему Ц. Величеству, брат наш, Вел. Государь, Е. К. Величество, вас, великих и полномочных послов, прислал, и мы, Вел. Государь, наше Ц. Величество, тех дел велели у вас выслушать и ответ вам учинить нашим, Ц. Величества, боярам и думным людям (следует кому именно)”.

После того, погодя немного, думный дьяк молыл послам: “время вам идти в ответ”.

Послы пошли в ответную палату. Встречники провожали их до тех мест, где кто встречал. В ответной палате послы дожидались бояр и думных людей с приставами. Затем велел Вел. Государь боярам и думным людям идти в ответную палату. А были бояре и думные люди с польскими послами в ответной палате в ферезях и в золотых чепях и в шапках с запоны. За боярами и думными людьми пошли в ответную палату дворяне и дьяки человек со сто. Польские послы встретили бояр и думных людей среди палаты, а явил их послам дьяк Сем. Протопопов, а молыл:

“Великие и полномочные послы! Великаго Государя и т. д. бояре и думные люди: ближний боярин и наместник новгородский князь Никита Ив. Одоевский, ближ. бояр. и наместн. астрах, кн. Яков Ник. Одоевский, ближ. бояр. и наместн. обдорский Вас. Сем. Волынский, окольничий и наместник чебоксарский Ив. Афон. Прончищев, думн. дьяк Ларион Иванов, дьяки — Вас. Бобынин, Степан Полков”. [178]

Бояре и думные люди с польскими послами витались и спросили послов от себя о здоровье и сели по местам. А сидели бояре и окольничий в большом месте по конец стола в лавке от Москвы реки, а послы за столом от Встретенья; дьяки и думный дьяк Л. Иванов сидели против послов на скамье. А посидев мало, пристава и королевские дворяне вышли вон. Но уходе их кн. Н. И. Одоевский послам говорил:

“Бога в Троице славимаго милостию Вел. Государь (полный титул) брата своего наяснейшаго Вел. Государя Яна III и т. д. вам, великим и полномочным послам ....... велел говорити: как есте были у Вел. Государя нашего, у Е. Ц. Величества, на посольстве, и Е. Ц. Величеству наяснейшаго Вел. Государя своего, Кор. Величества, поклон правили и грамоту подали и речь говорили, и Вел. Государь, Е. Ц. Величество, грамоту брата своего, Вел. Государя вашего, Е. К. Величества, изволил у вас принять и тое грамоту и посольства вашего выслушать.

Яков Никитич Одоевский говорил:

“Да и о том Государь наш, Е. Ц. Величество, вам .... послам велел говорить, что к Вел. Государю нашему ..... Государь ваш ..... в той своей вышепомянутой грамоте писал, что вас, великих и полномочных послов, послал Е. К. В. для утверждения покою святаго и для обновления любви общей междо ими, обоими Вел. Государи, и их обоих государств междо народы, такожде и для иных дел великих государских”.

Вас. Сем. Волынский говорил:

“Да и то Вел. Государь наш, Е. Ц. В., вам послам. . . . велел объявить, что в той же Е. К. Величества грамоте написано: о которых делех Вел. Государю нашему .... вы .... послы. .... донесете и постановите, тому всему полная вера имеет быти дана и не порушена будет”.

Ив. Аф. Прончищев говорил:

“К тому же вышереченному и то Вел. Государь наш, Е. II,. В., вам ..... послом ..... велел сказать: в той же вышепомянутой грамоте написано, чтобы Вел. Государь наш, Е. Ц. В., вас, великих и полномочных послов, указал принять и отпустить повелел не задержав”.

Думный дьяк Л. Иванов:

“И того ради Вел. Государь наш, Е. Ц. В., вам, Корол. Величества великим и полномочным послам, указал свои Ц. Величества очи видеть и посольства вашего выслушать вскоре. А что вы, [179] Е. К. Величества великие и полномочные послы, будучи у Вел. Государя нашего, у Е Ц. Величества, во отправлении посольства своего говорили, чтобы Вел. Государь наш, Е Ц Величество, наказанных вам дел от Государя вашего, от Е. К. Величества, указал выслушать, кому В. Государь наш, Е. Ц. Величество, укажет”.

Дьяк Вас. Бобынин говорил:

“И Вел. Государь наш, Е. Ц. Величество, указал у вас, великих и полномочных послов, тех дел выслушать своим Ц. Величества боярам и думным людем (перечисление)”.

Дьяк Ст. Полков говорил:

“И потому Вел. Государя нашего, Е. Ц. Величества, изволению вы бы, великие и полномочные послы, о тех о всех делех, о которых к Вел. Государю нашему, к Е. Ц. Величеству, наяснейший Вел. Государь, Е. К. Величество, с вами наказал, им, Ц. Величества боярам и думным людем, ближнему боярину и наместнику новгородскому князю Н. И. Одоевскому с товарищи объявили”.

И послы, речей их выслушав, выразили благодарность царю, что изволил он к ним выслать бояр и думных честных и разумных людей и пожелали, чтобы между обоими государями “учинить что доброе самыми короткими разговоры”.

Затем они объявили 2 грамоты да третью грамоту проезжую, которые были чтены и отданы для перевода. От имени короля и речи посполитой Черторыйский выразил сожаление о смерти царя Алексея Михайловича, но тут же прибавил, что король имеет ту утеху, что у него остался наследник Феодор Алексеевич, которому и пожелал многолетнего здоровья и счастливого государствования.

А после того послы говорили: “чают-де они, что ко вступлению обоих вел. государей к делам начало ныне они учинили, и желают, чтобы они, ближн. бояре и думные люди, назначили срок, как им, послом, быть с ними в другом ответе, и потом вступят они и в иные дела, а ныне объявляют они некоторые особые дела”. Дела эти — жалобы на трудности и притеснения, испытанные ими по дороге от Смоленска до Москвы.

Комар заявил, что не получив на свой лист ответа из Смоленска, они были вынуждены переехать рубеж, не дождавшись пристава; в Досугове приказчик никаких кормов продавать им не велел; в Смоленске держали их целую неделю, пристав принял их в Вязьме и корму объявил только 120 рублей на неделю, а наперед сего в государстве Цар. Величества и посланникам [180] давано корму по 80 рублев на неделю, а из того ста двадцати рублев доведется ему, Иep. Комару, только 15 р. И они, послы, в дороге того малаго корму не приняли, отлагая то с ними, боярами, до разговору. И ехали де они, послы, от рубежа до Москвы 6 недель, а можно было бы поспеть и в три недели; в Москве же корму пристав им объявил по 240 р. на неделю. “А которые Корол. Величества послы и не такие честные люди не в давнем времени на Москве были, и им давано корму по 500 р. на неделю да, сверх того, даван им конский корм и дрова... И они де, послы, полагают на волю и рассуждение Царского Величества — изволит ли он их иметь в почитании хотя против прежних королевского величества послов”. Черторыйский прибавил, что хоть они корму и не емлют и стыдно им о том говорить, однако припоминают они то, чтобы им и впредь образца не учинить, что ныне довольствоваться тем малым кормом, как им на Москве объявлено.

Бояре сказали, что коли мосты не были починены, так виновата в том поспешность самих же послов, а которые были, те в половодье разнесло водою; что досуговскому приказчику продавать никто не заказывал и что в корме умаления им не делается; ведь им дается 240 р. — столько же, сколько и Волынскому в Польше, подвод же Волынскому и вовсе не давали; а Чаадаеву — так не только кормов и подвод, но и пристава не дали до самой Вильны. Что же касается того, что они, не дождавшись ответа из Смоленска, перешли рубеж, не ожидая себе посольского приема на рубеже, то “идти было им не годилось”, и все испытанные ими в пути трудности произошли от них же самих.

Сапега стал оправдывать образ действий по отношению к Чаадаеву с товарищи: напиши он о приеме не к гетману литовскому Михаилу Пацу, а к его, Kaзимирову, брату, подскарбию великого княжества литовского, им дали бы и корм и подводы; а они писали к Пацу, который в то время был в Жмуди, им и не сделали посольского приема. Впрочем Чаадаеву ведь заплатили же после в Вильне 810 р. да и ныне Хришт. Пац писал к ним, послам, что Чаадаеву с дьяком дано за кормы и подводы 2750 р., не считая подарков.

На оправдание Сапеги бояре сказали, что Чаадаеву не для чего было писать к подскарбию — о нем писали в порубежный город воеводы из Смоленска, и он в ожидании приему жил в Смоленске, три недели, и все же никакого послу “почитания” со стороны короля не сделано. “А великий государь им, послам, учинить того не [181] указал, а указал воздати в кормах пристойное удовольствование, а что они, послы, объявленного корму не принимали — так сами того не похотели, а у пристава в дороге всегда те кормы были готовы”.

“И говоря о том послы с мест своих встали и ближним боярам и думн. людям оказывали Кор. Величества подтверженную грамоту и спросили их, которого числа им, послом, быти с ними...в другом ответе.

“И ближн. бояре и думные люди сказали, что Вел. Государю о том они донесут. И с ними, послы, ближн. бояре и думные люди витались и из ответной палате пошли к Вел. Государю, а послы ожидали его, государева, указу в ответной палате с приставы. И помешкав мало, приходил к послам думный дьяк Лар. Иванов и объявил, что Вел. Г—рь указал им, послом, ехати на подворье, а которого числа быть им в другом ответе — о том объявлено им будет чрез приставов.

“И отпущены послы на подворье”.

Второй ответ (15-го мая стар. ст.).

Когда послы явились в ответную палату, все встали и с ними витались, а потом сели опять по местам. Затем Никита Иванович Одоевский от имени царского спросил послов: “которыя королевскаго величества и речи посполитой грамоты в первом ответе вы на уверение посольства своего объявили, и в той речи посполитой грамоте при подписях сенаторских рук печатей их не приложено, и то для чего не против прежняго учинено?”

Послы отвечали, что в государстве Королевского Величества лучше верят руке, чем печати, что верющая грамота короля — за корунною печатью, и той грамоте можно верить и одной, а в грамоте речи посполитой за всех приложил свою печать маршалок, а его печать имеет такую же силу, как и печати всех сенаторей.

Бояре возразили, что приложение маршалковой печати содержит силу только вместо поветовых послов, а не за сенаторов, и указывали на то, что прежние послы, при покойном царе Алексее Михайловиче, объявляли верющие грамоты с подписями сенаторских рук и с печатями, а потому и теперь следовало бы при подписях быть и печатям.

Послы на это сказали, что когда им по указу Великого Государя было прислано письменное объявление — отправлять посольство [182] без шапок за подписью канцлеровой руки, но без приложения печати, они, послы, поверили ему и без печати.

Им на это сказали, что они “то письмо без печати спорили” и после многих споров просили дать список с того письма, в чем им у Королевского Величества себя оправдати, и только когда обещали им дать, они согласились править свое посольство без шапок. “И потому знатно, что печать имеет быть при подписях рук, а подпись рук при печати, а о том было и спорить не годилось, потому что то постановление о шапках новое, а верющие речи посполитой грамоты вечное обыкновение за сенаторскими руками и за печатьми. И ныне довелось было учинить против того же”.

Послы просили показать прежние верющие грамоты; им показали привезенную Яном Гнинским в 1672 году.

Послы посмотрели, сказали, что приложение и тех печатей не имеет значения, и что “о том много трудитися не годится”.

Бояре им ответили, что умолчать об этом было нельзя, потому что в самой грамоте упомянуто о приложении печатей.

По просьбе послов им была показана и самая грамота. Смотря на нее, они говорили, что то учинено без хитрости, а не для какой неверности, что в том виной недосмотр канцелярии, что упомянутые в грамоте печати надобно было приложить и “то слово тем приложением очистить”.

Бояре просили послов дать на очищение того письмо за своими руками и за печатьми. Послы попросили бояр дать им время подумать, вышли из-за стола, сели отдельно и стали промеж себя толковать, а потом через думного дьяка говорили боярам “с великим прошением, чтобы того дела вдаль больше не разговаривать, потому что то учинилось без хитрости”.

Бояре звали к себе послов; послы говорили прежние речи, что сделано это в Его Кор. Величества канцелярии от неосторожности, и обещали дать письмо, просили только бояр указать им форму. Бояре обещали.

Покончив об этом, послы спросили бояр: “имеют ли они их ныне за полномочных послов, чтобы им, послам, ведая о том, и в дела вступать?”

Те ответили, что когда они обещались исправить недосмотр канцелярии данием своего письма, то имеют, и просили их по полной своей мочи объявить им дела.

Послы благодарили, что они “то дело успокоили”, и, посидев немного, сказали, что они желают между обоими великими [183] государями приятства и исполнения по договорам: союз блаженный памяти Вел. Государя Алексея Михайловича и наяснейших государей Яна Казимира и Михаила их Королевских Величеств душами утвержен — так же бы и ныне наследник Е. Ц. Величества Вел. Государь Феодор Алексеевич.... те прежние посольские договоры на подтверженной Кор. Величества грамоте, какова с ними, послы, прислана, изволил подтвердить своею Ц. Величества душою.

Бояре отвечали, что они, послы, приехали не для одного подтверждения, но и для иных великих дел, что им следует ныне объявить о делах, кои им поручены, а когда — Бог даст — они с ними, боярами, столкуются, тогда государь подтвердить и прежние и те их договоры.

Послы отвечали, что для них главное — подтверждение андрусовского перемирного договора, который его царское величество изволит подтвердить прежде объявления дел, кои им поручены; а помешкою де то подтвержение новых дел объявлению не будет, и учнут они, послы, объявлять дела после того подтвержения, “a ныне бы исполнить по договорам, как они сами о себе силу содержать”.

Бояре на это сказали, что следует объявить сначала дела, что подтверждать невозможно, не соверша и не успокоя нарушенных дел, потому что с королевской стороны было сделано немало нарушений — надо поэтому уладить все трудности, которые сначала были отложены до комиссии 1675 г., а с этой комиссии до теперешнего их посольства.

Послы стояли на своем. Бояре им сказали, что Вел. Государь от договоров не отступает, только тех договоров многие статьи со стороны короля повреждены и отложены до нынешнего посольства и за теми заходящими трудностьми Вел. Государю тех договоров подтвердить невозможно. Послы отошли и, поговорив между собою, сели по-прежнему за стол и сказали: в виду будто бы нарушений с королевской стороны договоров бояре отлагают подтверждение, но со стороны Его Ц. Величества были тоже нарушения. В бытность их нынешнего государя гетманом корунным, когда наступали татары (в 1667г.), вопреки 18-й статье перемирного договора помощи под Подгайцами не было оказано. Пocле договоров 1672 г. турки и крымцы опять напали на государство Его Королев. Величества, взяли Каменец-Подольский и многие города и тем отворили врата ко всему христианству — помочи и тогда не учинено.

Бояре сказали, что первое наступление было прежде посольского договору — помочи чинить не довелось да и в московском того [184] договору постановлении королевских послов написано: подгаицкие договоры тому согласному договору повреждением и помешкою быти не имеют. А что они, послы, воспоминают перемирного андрусовского договору 18-ую статью, и в той статье написано, что Вел. Государю, Е. Ц. Величеству, и Кор. Величеству призывать хана крымского в дружбу, чтобы он от войны престал. И по той статье Великий Государь писать к хану изволил, объявляя свою с Кор. Величеством дружбу и удерживая его от войны, да и с ханскими послами договор учинил в 1670 г. об общем мире и за государство Королевского Величества. Король писал, что и его посланник в Крыме Карвовский действует в том же смысле, а на деле оказалось — нет: как по указу Вел. Государя посыланы для подтвержения тех договоров к хану посланники, Карвовский не только с ними о делах к готовому совету не пристал, но и видеться не похотел — и в том со стороны Кор. Величества договором посольским исполнения не учинено. Что же до Каменца-Подольского, то крепость эта в сущности отдана туркам самохотно, ибо никаких приготовлений к отпору врагам сделано не было, тогда как еще в 1672 г., в бытность Яна Гнинского в Москве, боярин Юрий Алексеевич Долгоруково с товарищи объявляли способ, чтобы обоим великим государям писать к салтану турскому, отвращая его от войны. И они, Кор. Величества послы, того способа вовремя не приняли, а испустя время, о том говорили и постановили. И Великий Государь, по утверженной с Кор. Величеством дружбе и любви, изволил к салтану писать, призывая его в дружбу и отвращая от той войны (список с грамоты дан был на Москве послам). И к Вел. Государю... Королевское Величество прислал с грамот своих списки с Василием Семеновичем Волынским с товарищи, как они были у Кор. Величества в 1672 г., и в тех грамотах к салтану турскому и к хану крымскому не только что против грамоты Цар. Величества не написал, но и ни мало о дружбе своей с Вел. Государем, по должности договоров, не припомянул”. Что же до Каменца-Подольского, которым овладел турский салтан будто бы от непосилков со стороны Вел. Государя, — как он взят, о том сказано выше, а случение сил учинить было не возможно, потому что в договорах андрусовских хотя о том случении было и постановлено, только посольским же договором в 1672 г. та статья обновилась новым способом, о чем вам, Кор. Величества послам, подлинно известно. Однако блаженный памяти Вел. Государь наш не по договорам, но для имени христианского посылал много раз свои рати к Днепру и за Днепр и к [185] случению сил указал имети обсылку с корунными и литовскими гетманы о времени и о месте и о безопастве; но гетманы по обсылкам ничего не учинили, посыльщиков у себя задержали и тем к воинскому делу потребное время испустили. А Великий Государь учинить так не изволил, как учинил король Ян-Казимир в 1668 г., когда Дорошенко с крымскими татарами приходил на украйные Его Величества города: в ответ на просьбу о помощи — помощи не оказано. И тот договор о случении сил в то время со стороны короля нарушен. И ведая о том нарушении подлинно, Ян Гнинский учинил с боярами договор о помочи вновь и тое статью обновил в 1672 г. иным способом, о чем вам, вел. послам, объявлено выше сего. И с стороны Его Ц. Величества не только по тому новому договору помочи чинены под Азовом, в Крыму и во многих местах, но и, сверх договору, для братския с Корол. Величеством дружбы и любви и для имени христианского королю чинена многая помочь московскими ратными людьми, которые непрестанно были в военных трудех у Днепра и за Днепром с боярином князем Григорием Григорьевичем Ромодановским и с гетманом Иваном Самойловичем на разных местех со многими царской казне убытки, о которой помочи Великому Государю, Его Ц. Величеству, и в грамотах и через резидента своего на Москве Королевское Величество благодарствовал.

Послы возразили, что гетманы, оставив неприятеля в государстве Королевск. Величества, идти на соединение с Ромадоновским и Самойловичем не могли, а по договорам посольским должно было Его Царского Величества войскам учинить королю помочь, где случай воинский употребляти будет; на Украйне, когда король ходил отнимать Бар, Немиров и др. города, тоже ему помощи от Царск. Величества не было; тогда как по договорам следовало прислать 25 тысяч, да и Дорошенко с г. Чигирином в сторону Корол. Величества не отдан.

На это бояре сказали: всему свету известно, что помощь постоянно оказывалась не по договорам, но для имени христианского и для братской с Корол. Величеством дружбы и любви со многими царской казне убытками. Что же касается договора о вспомогательном отряде в 25 тысяч, то договор нарушен, как сказано, самим же королем. Договор возобновлен был иным способом в 1672 г. — и не только по тому договору, но и сверх того чинена Корол. Величеству многая помощь; а по 7-ой статье того другого 1672 г. московского договора о посилках в поле, Волынский о том [186] в бытность свою у короля послом панам раде объявлял, и паны-рада тех со стороны Царского Величества помочей не приняли. Что же касается похода короля на Украйну, то когда учинилось его Царск. Величеству о том известно, резиденту Павлу Свидерскому тогда говорено, чтобы он писал к королю — не ходить, ибо шел он в самую осень, испустя пристойное время, когда войска Его Царск. Величества стали расходиться по домам. Резидент писал, но король совета не послушал и вышел на Украйну. Что до Дорошенка и Чигирина, который королю не уступлен, то послам известно, какое было там гонение на греческую веру, отчего Дорошенко с всей Украйной, еще прежде договоров и уступления королем Украйны салтану, бил великому государю челом — принять их под самодержавную руку, и он их принять не изволил, чиня довольство андрусовскому договору, писал, чтобы он оставался верен королю, а обид ему и притеснений в вере не будет; но король, не смотря на заступничество Царск. Величества, желания их не исполнил, а еще больше усилил гонение; Дорошенко пришел в отчаяние и поддался турскому султану, который и задумал потому овладеть этой стороной Днепра, как и Каменцом Подольским; о том послам Яну Гнинскому с товарищи было пространно говорено, и были предложены способы отторгнуть Дорошенко от салтана, но послы ничего того не приняли, и тем выше помянутым озлоблением и невосприятием предложенных способов явно Дорошенко в подданство турскому салтану прогнан, отчего учинилось многое христианству кровопролитие. Великий Государь видя, что от этого уростает христианству разорение и что со стороны Королевского Величества Украйна по договорам уступлена турскому салтану, не допуская того неприятеля в порубежные свои города, указал своим ратям, напрасно ждавшим соединения с корунным и литовским гетманами, идти к Чигирину и чинить воинский промысел не в стороне Корол. Величества, но во владениях турского салтана; рати при помощи Всемогущего Бога Дорошенка со всеми городами и местами из-под ига турского салтана взяли. А если бы Дорошенко остался в подданстве турского салтана, то неприятелю было бы легче вести войну: послы сами знают, какую надежду салтан имел на Дорошенка. И ныне им, великим послам, об уступке г. Чигирина и вспоминать не годится.

На это послы сказали: после взятия Каменца королевские войска побили турок под Хотимом; если бы великий государь изволил своими ратями учинить королю посилки и случить их с королевскими войсками, то оба войска не только бы [187] совершенно неприятеля побили, но могли бы завоевать Африку и Америку, и неприятель ныне о войне с обоими государствами и помыслить бы не смел. Король желал, чтобы царские войска только были при королевских ратях, хотя бы и никакого воинского промыслу против неприятеля не имели, только бы славу свою явили — таким бы случением помочь учинилась Королевскому Величеству немалая.

Бояре и думные люди повторили прежнее и прибавили: послам известно, что король под Хотим с войсками ходил, помирясь с турским салтаном под Бучачем, и соединять силы тогда было не пристойно — во-первых, потому, что в договоре не написано, какими мерами это сделать, а не договорясь об этом, нельзя было ратям идти на соединение с гетманами, от коих не только договоров, но и присылки Ц. В —ва бояре и гетман дождаться не могли; во-вторых, потому, что король с салтаном помирился; да и никак нельзя послам видеть тут нарушение договора со стороны Великого Государя, ибо гетманы — корунный и литовский во все время войны были в несогласии — возможно ли тут соединение? Лучше это оставить, а сказать только одно: пограничная крепость явно благодаря таким несогласиям поступлена неприятелю, а не оттого, что помощи от ратей Царского Величества не было оказано. Имеющему разум можно рассудить, что при таком скором нашествии нельзя желать помощи со стороны Царского Величества из дальних краев, когда королевские рати не только не пришли для отпору, но и не собрались. Надо было защищаться своими силами, а не дожидаться ратей Царского Величества, которым и в благополучное время ради дальнего расстояния и великой пустоты и оскудения своих и конских кормов придти скоро невозможно, а о дальности пути послам самим подлинно ведомо.

О случении сил послы больше не говорили; они перешли к другому — к вопросу о Киеве: они-де видят нарушение договоров в том, что не только г. Киев в срок не возвращен, но и около Kиева в Василькове чинены зацепки. Для чего подданный Царского Величества гетман пишется гетманом обоей стороны Днепра? О Киеве-де всегда со стороны Царского Величества отлагали с посольства на посольство, и он не уступлен по сие время — указал бы Е. Ц. В. Киев отдать.

Бояре отвечали, что на первый срок он был не уступлен потому, что Дорошенко, изменяя королю, отдавал его салтану; покойный Великий Государь Алексей Михайлович, предваряя злой умысел, и не изволил уступить Киев на первый срок, и был он “одержан” Е. Ц. Величества ратными людьми с великими убытки; [188] затем не уступлен он потому, что после андрусовского договора Царскому Величеству учинены многие бесчестия и досадительства неправильным титулованьем в грамотах, во всяких письмах, в печатных книгах. (В числе книг, где непочтительно говорилось о Вел. Государе, послам в 9-м ответе были предъявлены две: Леторасль корибутская, соч. ксендза Стан. Трембовского, да Censura candidatorum, где автор подканцлер Ольшовский рассуждает о кандидатах на польский престол (1668). Послы их смотрели и чли; Сапега даже что-то записал, а потом сказал: “В книгах де бесчестья не написано; только написано, что здесь никакого ученья не имеют, а те де книги писали себе для ученья краковские студенты, потому что они из тех книг говорят рацыи”. Но бояре на то сказали, что те книги печатаны на бесчестье, а не студенты их писали.). Притом у короля с ханом крымским производились тайные пересылки о дружбе да и ныне у него учинен с салтаном турским мирный договор и Украйна уступлена салтану, а за сторону Царского Величества ничего в том договоре не постановлено, и резиденту Его Цар. Величества при тех договорах король быть не указал. И потому по всему г. Киев в сторону Королевского Величества ныне и впредь никогда отдать невозможно; в Василькове никаких зацепок со стороны Царского Величества не бывало; подданный его гетман Иван Самойлович пишется обоей стороны Днепра потому, что воинским Е. Ц. Величества ратных людей промыслом на той стороне Чигирин с иными городами и уездами из-под ига турского учинился в подданстве под самодержавною Его Ц. Величества рукою. А которые города на той же стороне — Королевского Величества, в те города Царское Величество вступать не изволил и подданному своему гетману не указал.

Послы сказали: вольно же Царскому Величеству размышлять о содержании Киева; если бы Киев был отдан к положенному сроку, король праздным бы его не оставил, как и ныне, не допуская неприятеля, Белую Церковь и иные города держит. А гетману Самойловичу писаться гетманом той стороны Днепра не довелось и киевским воеводам в Васильков и в иные места через договоры вступать не годилось. Да и, кроме того, ради подтвержденных присягою договоров надобно было Дорошенка с городами отдать Королевскому Величеству. Прибыльнее было бы обоим великим государям соединиться силами, а не города задерживать из-за прописок. Они, послы, надеются, что блажен. памяти Великий Государь при отшествии своем с сего света в вечное небесное царствие всем, [189] согрешавшим пред ним, грехи их отпустил и ныне ни о каких досадительствах Великому Государю им, ближним боярам и думным людям, вспоминать было ненадобно: буде кто согрешит без хитрости, за то и Бог не казнит. И со стороны Царск. Величества такие прописки бывают, только они того не внимают, а как будет комиссия с посредниками, тогда объявят книги печатные, в коих они, христиане, причтены к бусурманам. И ныне де междо обоими государи надобно изобрести дело к покою христианскому и унятию кровопролития.

После того воевода полоцкий Сапега говорил с великою жалостию: О Боже! доколе бусурман будет разорять христиан, доколе не престанет разливати христианскую кровь яко реки? Уже де от того меж христианских государей несогласия многие города и места запустели и неисчетные тысячи плену в бусурманские руки достались, и чтобы-де ныне, оставя все досадительства и прописки, мыслить обоим великим государям о целости христианской и о случении на бусурманов новыми способами, а впредь-де которые Королевск. Величества грамоты и всяких чинов людей листы явятся с прописками Вел. Гос., Е. Ц. Величества, именованья и титл — таких бы грамот и листов в сторону Ц. Величества не принимать.

Но сами послы тут же спросили: для чего Ц. Величество пишется в титлах отчичем киевским — Киев де пребывает в стороне Ц. Величества ныне только до уступки, а не вечно?

Бояре на это отвечали послам: чтобы Киев мог остаться за королем — то дело нестаточное; не только та великая крепость, в которую множество надобно людей и запасов, ни и Белая Церковь была бы у неприятеля, если бы Вел. Государь своею казною вспомочь не указал. Что же до именования Киева отчиной, то мы, ближние бояре, объявляем: ныне Киев под его самодержавной рукою на той сторон Днепра, которая королем уступлена салтану; только Великий Государь, ради договоров в своих грамотах и в письмах к Кор. Величеству Киева отчиною не именует до времени, а в королевской печати на грамотах, писанных к Великому Государю прежде сего и ныне, выображены прежние титла: Смоленский, Киевский, Северский, Черниговский, что противно договорам.

Послы на это ответа не дали, а представили письменную жалобу на то, что из Смоленска к римскому костелу за рубеж никого не пускают, что для расправы межевые судьи не высланы, не отданы взятые в войну пушки, церковные и костельные утвари, книги, древо св. Креста. Бояре обещали дать ответ также письменно, а [190] затем послов спросили: на каких статьях король постановил с салтаном договор под Журавною и почему резидент царский при договоре не был?

Послы отвечали, что король учинил договор по неволе, потому что помочи со стороны Царского Величества не имел, что резиденту под Журавну пройти из-подо Львова было невозможно, а на каких статьях те договоры постановлены — список с них королевскому резиденту был прислан, и резидент его думным людям Великого Государя объявил.

Бояре сказали, что король, по их сведениям, заключил договор по воле и что ему можно было постановить и за сторону его Царского Величества, но он постановить ничего не указал и списка с тех договоров с своею грамотою прислать не изволил и резидент списка не объявлял.

Затем бояре спросили: почему представленная послами на первом ответе подтверженная грамота только за одною корунной печатью, а печати вел. княжества литовского не привешено? Прежние грамоты, присланные с Станиславом Беневским и Яном Гнинским, имели по 2 печати. Говорят послы о подтверждении, а такой потверженной грамоты за одною печатью, мимо прежнего обыкновения, и принять Великому Государю невозможно.

Послы просили показать прежние подтверженные грамоты; им показали. Они снова свалили вину на королевскую канцелярию и просили вручить грамоту послам, которые будут отправлены к королю — король без спору велит приложить литовскую печать. Бояре просили послов написать о том королю через почту; послы обещали.

Затем бояре объявили послам, что государь указал дать им свое жалованье в зачет 1000 рублей. Послы били челом и просили назначать время, когда быть третьему заседанию. Бояре сказали, что они объявят им о том через приставов, после чего послы отпущены на подворье.

Vаria.

(Эти Varia извлечены мною из документов Посольского приказа. Присоединяю их потому, что в них есть некоторые черты, характеризующие пребывавшую в Москве посольскую шляхту и дворню.).

1. С приездом в 1678 г. польских послов в Москву, к ним немало приставало проживавших в ней поляков. Посольская дворня, при тайном содействии послов (главным образом, [191] по-видимому, Сапеги) занималась укрывательством беглых, даже сманивала к себе русских людей.

Великим постом 1678 г. государев конюх Федор Свидерский бил Вел. Государю челом, чтобы он его пожаловал — велел отдать сына его, Якушку, для ученья живописному письму. Государь велел отдать его к живописцу Ивану Солтанову, но Якушке у него не нравилось. Когда приехали в Москву польские послы, он услыхал от живописца Кисленского, что на Посольском дворе есть работа — починивать золотые посольские кареты. Якушка, не похотя учиться, не замедлил сбежать от налоги Солтанова и пришел на Посольский двор, сказав караульным стрельцам, что он пришел починивать золотые кареты. Когда его пропустили, он явился к дворецкому Сапеги, а дворецкий доложил про него самому Сапеге. Тот призвал Якушку, стал расспрашивать и оставил у себя, велев остричь по-польски, чтобы ему с посольского двора и на двор ходить было свободно. Но Якушка, кажется, расхаживал чересчур свободно. Его узнали и привели в Посольский приказ, где он и рассказал, как попал он на Посольское подворье. Он говорил, что дворецкий и иные сапегины люди звали с собою в Польшу и лошадь до Польши дать хотели и говорили, буде он с ними в Польшу выедет, и в Польше де он, Якушка, человек будет. “И за теми словами он, Якушка, с сапегиными и дворецкого его и иных дворян челядниками по двору и по хоромам ходил свободен и перед Сапегою, как он с дворяны есть, стаивал почасту, и в мясные дни с челядниками их ел вместе, а в постные Сапега приказал кормить постною ествою, для того что он, Якушка, в постные дни с челядниками их не похотел скоромных еств есть... А капитан де расспрашивал его, Якушку, все ль государские служилые люди на службе, и он де сказал, что государских людей на службе только с половину. А как послы приезжали сверху от ответу, и посольские люди, сходясь на польском дворе, меж себя говорили: лучше де бы то было, как бы В. Государь с ними помирился вечным миром, и послали де бы они с Москвы в Польшу гонца, велели ратных людей своих сбирать и высылать в поле против турских людей собча, а то де они московских людей не боятся. И будет де В. Государь с ними не учинит миру, и они де мирную згоду учинят с турским царем”. Якушка прибавил также, что на посольском дворе у ксендза кн. Мих. Черторыйского видел он на поварне челядника русского, [192] подстрижен по-польски, так же под волос, а сказывал он ему, Якушке, что его поляки с собою везут в Польшу....

2. Августа 2-го объявился в Посольском приказе стольника кн. Юрья Щербатова человек Афонька Прокофьев, а сказал: в июне шел он в город, “и будет он против Посольского двора, остановил его, Афоньку поляк и стал его спрашивать, чей он и какой породы. И он сказал ему, что он стольника Щербатова человек, а породы русской, крестьянский сын. И тот поляк учал ему говорить, чтобы он от боярина своего ушел и от него бы что снес, а он де увезет его совсем в Польшу, а чтобы де от боярина своего сшел утре и дожидался его на Москве реке у живого моста, а он де по него выедет по утру рано”. Афонька дал согласие. В тот же день, приметя у боярина в поставце на верху 2 кружки, 2 стакана больших, 4 стакана малых, 6 чарок медвеных серебр., он вынул их да в верху же снял узду серебряную да платье - кафтан суконный темно-зеленый да полукафтанье тафтяное теплое и с тем животом сбежал по утру рано. За ним действительно приехал остановивший его поляк сам третей (он Служил, кухмистром у Сапеги), взял у него сносные животы, одел его в польское платье, посадил на лошадь и привез на Посольский двор. “И приехав де на Посольский двор, велел Ян кухмистр, чтобы стрельцы не видали, спрятать его в пекарню. И жил он в пекарне недели с три, и приходили де стрельцы с конюхом, у которого конюха на Посольский же двор малой ушел, в пекарне того малого обыскивать, и его, Афоньку, с то время схоронили на полати. И после до того, как в пекарне обыскивали, жил он, Афонька, у Яна кухмистра в палате, и велел Ян ему называться шляхтичем Заблоцким, и хотели его с Москвы свезть тайно в возах. И он де, Афонька, не хотя с ними в Польшу ехать, с Посольского двора ушел тому дня с три и хочет быть у боярина своего по-прежнему. А что де снес от него — кружки и стаканы и чарки медвеныя и узду и кафтаны, и то все осталось у Яна кухмистра, а от него де Яна никаких животов польских и своих он, Афонька, не снес”.

Он же сказал, что на Посольском дворе живут русские люди, и их он укажет.

Послали приставов с Афонькою и “по его указыванью взяты с Посольского двора 3 чел. и в Посольском приказе расспрашиваны, а в расспросе сказались — один Никитин человек Насонова шляхетской породы, которого на Посол. дворе поляки называли [193] сокольником; другой Борисов человек Резицкого, шляхетской породы; третий сказался полуголовы Родионов человек Остафьева, шляхетский сын. А стольника князь Никиты Семен. Урусова человека Родьку польские люди ухоронили.

Неизвестно, отдан ли был Якушка Свидорский опять к Солтанову, но Афонька вернулся по-прежнему к своему боярину.

3. Июля 26-го мимо Посольского подворья шли два шляхтича — Степан Василевский да Ян Антонович. Они только что выехали из Польской земли на имя Великого Государя; за выезд им дано было против их братьи, и по их челобитью велено их послать в Патриарший приказ для подначальства и крещения в православную христианскую веру. Вероятно, послы о выезде их знали. Когда они поравнялись с Посольским подворьем, вдруг посольские; люди ухватили Яна Антоновича и увели на двор. “И платье, и деньги, что ему дано государево жалованье, писал в челобитной товарищ его Ст. Василевский, с него обрали, посадили за караул и морят голодом”. Сапега, как рассказывал после сам Антонович, из-за караула брал его к себе и спрашивал, для чего он к Москве приехал. И он ему сказал, что выехал на имя Великого Государя в вечное холопство. И спрося его, велел Сапега держать его за караулом по-прежнему”. Благодаря челобитной товарища его Василевского приставам велено было его разыскать. Его разыскали и 6-го августа взяли с Посольского подворья.

4. Августа 1-го в Стрелецкий приказ привезли сотника московских стрельцов Гаврилу Башева, в крови, без шапки, да стрельца Вас. Иванова. Они стояли того числа на карауле на Посольском дворе, и в пожарное время, как горело за Покровскими воротами, польских послов люди, нарядясь в саадаки, с Посольского двора стали ломиться и стрельцов стали бить палками и каменьем в них бросать. “И в те поры вышел из караульной палатки полуголова Микита Зотов с сотником. И те де посольские люди сотника зашибли каменьем в голову до крови, а стрельцу Василью расшибли ногу”. По осмотру оказалось, что у сотника на голов выше правого виска, действительно, расшиблено до крови больно и лицо в крови. У стрельца правая нога в лодыжке расшиблена и опухла больно. Сам Башев говорил, что зашибли его посольские люди, а кто - имени не знает, а был тут на драке и кто сие зашиб, видел шляхтич Жданович. Рана, должно быть, была не из легких, потому что через день после того полковник Полтев говорил, что Башев умирает и исповедывался. “И о том [194] ближние бояре и думные люди выговаривали польским послам, будучи в ответе. И послы управу в том учинили — шляхтич дал сотнику за увечье 15 рублев”.

5. За Мясницкими воротами, в Огородной слободе, в приходе Трех Святителей, у князя Шайсупова был загородный двор. На дворничество князь пустил на тот двор племянника своего, отставного подьячего сытного дворца, Гаврилу Нефедьева, взяв на него запись в том, что живучи на дворе, он вином и табаком торговать и корчмы и воровства держать не будет.

Летом 1678 г., с приездом польских послов в Москву, в слободе стали говорить и объезжему голове доносили, что у себя на дворе держит Гаврила б...ю и корчму. Раз даже от него вынесли двух женок, а два поляка ушли.

В ночь на 9-ое июля слободские караульщики с десятским Иваном Березниковым привели на съезжий двор шляхтича Яна Паска, трех женщин, самого Гаврилу да малого. Березников сказал, что на том дворе учинился крик и по двору и в хоромах ходили с огнем; он и послал караульщиков, а те взяли с того двора пятерых человек и привели на съезжий двор.

На съезжем дворе всех пятерых продержали до утра, а утром препроводили в Посольский приказ. Отобрав необходимые показания от шляхтича Яна Паска, бояре велели отвести его к польским послам, а прочих подвергли допросу.

Гаврила Нефедьев показал, что живет он на князь-Шайсупова, дяди своего, загородном дворе в Огородниках, и как де ныне приехали польские послы к Москве, с ними приехал и шляхтич Иван Иванов сын Пасок. А тот де Пасок дяде его по жене свойственник. И по приказу де дяди своего и по свойству велел он, Гаврила, на том дворе того шляхтича поставить телеги. И вчерашнего дня присылал шляхтич Пасок челядника своего для вытопки бани, а потом и сам пришел к нему в отдачу дневных часов. И того де шляхтича унял он у себя ночевать и положил в вышке. И в полночь де слободские тяглецы, человек с тридцать и больше, вломились к нему на двор и в хоромы и, выволокши, били неведомо за что и шляхтича и его, Гаврилу, и вдову Орину, которая у него живет, и дочь ее названую Овдотью и работницу его сестры (которая приходила от нее узнать о здоровье его, Гавриловой, жены), и бив, отвели на съезжий двор, что в Огородниках, и наложили на того шляхтича чепь, а с съезжего [195] двора привели в Посольский приказ. “А он де, Гаврила, ни за каким воровством не ходит, а того дни и ночью бани не топил”.

Вдова Орина Лопатина показала, что живет она у Гаврилы по приятству с неделю, а прежде жила па Кулижках, а вчера де пришла для повиданья дочь ся названая грузинца Павлова жена Овдотья, а не для какого худа. Овдотья подтвердила, что вчера она пришла к своей названой матери для повидания, и согласно с ней показала, что вечером того числа на тот двор к Гавриле Нефедьеву, которому тот двор приказано беречь, приехал поляк, и слышала де она от Гавриловы жены и от дочери девки, что тот поляк приехал мыться в баню, только того дни бани они ночью топить не смели. Поляк остался ночевать, лег в вышке, а они, женщины, легли в горнице вместе; в полночь вломились люди к поляку в вышку и к ним в горницу, учали бить и рвать и, связав поляку руки назад, отвели всех на съезжий двор и там наложили на поляка чепь, а со съезжего двора привели в Посольский приказ. “А она, Дунька, к матери своей приходила не для воровства какого, только для повиданья”.

Дав несколько предварительных показаний в Посольском приказе; 9-го июля, отпущенный Пасок прислал вскоре целое Оправдание невинности своей, где подробно разъяснял, как он попал к Гавриле Нефедьеву на двор. Оказывалось, что кн. Шайсупов был женат на дочери шляхтича Соколинского, а родная ее сестра, впрочем уже лет шесть умершая, была за родным братом Яна Паска, смоленским шляхтичем Данилом. Данило был на царской службе и, уезжая из Смоленска под Чигирин, писал будто бы брату своему Яну, что в случае, если на Посольском дворе будет тесно, он свои возы может поставить на дворе у князя Шайсупова, где и сам он по свойству и знакомству стаивал.

Ян Пасок, по-видимому, никогда не видал ни князя Шайсупова, ни его жены. Приехав в Москву, он “за утеснением” на Посольском дворе просил позволения через своего племянника, Данилова сына, перевести свои две подводы на двор к Гавриле. Ему не только будто бы позволили перевести, но и “с соизволения их милостей, пишет Пасок, велели тотчас для меня уготовать баню по приезде нашем в Москву. По тому-ж знакомству коликратно бывал есмь тамо в бане не для какой дурости — Боже сохрани — точию омытися ради руды, на что имею добрых людей русских свидетелей, которых употреблял есмь ко умовению, и они никакого безчинства не видели — пущай тех людей допросят!”. В [196] понедельник 8 июля был съезд, и Пасок был в ответе с послами. Вернувшись с съезда и узнав, от приставов, что съезд назначен и назавтра, он послал вперед малого с платьем белым, чтобы просить Гаврилу “о уготовлении бани”. Малый вернулся уже к вечеру и сказал, что баня будет готова, только бы де он, господин, приехал. Когда у послов на верху трубили к ужину, он, ничего не медля, отправился к Гавриле в надежде скоро вернуться. Но ожидания его не оправдались.

На лестнице встретил его хозяин и сказал: “не покручинься де; господин Пасок, баня не топлена, понеже дважды готовил и дрова даром сжег, а топерво против ночи невозможно топить и огня имети не вольно; ибо кой бы час объезжий проведал, и он был бы в беде великой и наказании”.

Пасок сказал, что коли сегодня нельзя, то ему нельзя завтра, потому что на завтра назначено заседание в четвертом часу.

На то ему сказали хозяин с хозяйкой: “не кручинься-де ты о том: мы до света велим изготовить, и на двор поспеешь вовремя, а ныне поздно итти на Посольский двор; ночуй де смело с нами на княжом дворе!” — И я склонился на те речи, пишет Пасок, и заночевал.

“Там сидя в верху в тех разговорех, велел подать малому вино во фляге, которое принес с собою, пил с хозяином и, напившись гораздо, взвел меня хозяин в верх и запер двери на крюк, а я так подпил, что не пришло к тому, чтобы платье скинуть с себя — лег в платье, зная, что нет за мной вины, и что я никому ничем не досадил.

Тогда не слышал, как воровские люди пришли на двор к свету уже, прежде взяли внизу того хозяина и трех женщин, знакомых того хозяина, вывели их на улицу и отдали караулу, а потом с фонарями вернулись в дом, отворили верх, ударили меня спящего в бок обухом или кистенем дважды — я упал с кровати и два ребра вышиб (!).

Потом вся саранча кинулась ко мне, бия и толкая, спихнула с лестницы на улицу, где держали хозяина и женок, и повели не без частых побоев. Я спрашивал: кто у вас большой? за что вы меня бьете? — и они сказали, что все мы большие, и досадными словами бранили и били и таскали и, оземь ударяя, топтали и, лопатки назад завернув, коленками и ногами стоптав, связали и погоняли меня обухами и дубьем и совками на съезжий двор вышеупомянутым наруганием, ни в чем неповинного и ни на каком [197] злом деле взятого, свидетель тому сам Господь Бог! А что около себя имел, в очах моих оборвали на 30 рубл. и больше на том съезжем дворе. Да те же гулящие воровские люди послали за подьячим, который пришед, видя меня замученного и избитого, не спрашивая ни о каком деле, по научению вышеупомянутых людей, над которыми большим был Иван Березников, положил мне чепь на шею, и так я до свету сидел до приезду дворян от их милостей господ послов. И тогда тот подьячий велел снять с меня чепь”.

“Но не так мне болезненны побои дубовые и обуховые, продолжает красноречивый шляхтич, забыв, по-видимому, о том, что он два ребра вышиб: яко досады и наругание мужичье! А как объезжий приехал на съзжий двор, тогда взял меня к себе наверх, и там я показывал ему раны свои и сидел безопасно. И ту свою невинность подаю под высокое рассуждение: аще ли я винен, пущай подлежу суду, а будет — невинен, о наказании разбойников смиренно прошу!”.

Из росписи, поданной шляхтичем, оказывалось, что у него пропали: обушок польский, цена 2 р.; пояс шелковый с ложкою серебряной и ножик, оправа серебряна — цена всему 5 руб.; у кафтана зепь вырвана, а в зепи было 20 червонных золотых да два рубля денег мелких; очки хрустальные, цена алтын; рубашка с портками да полотенце, цена два рубля с полтиною.

“Высокое рассуждение” сделало запрос князю Шайсупову о свойстве его с Яном Паском. Шайсупов жил в Москве, а Пасок был городничий полоцкий. Свойство, конечно, легко могло быть, но по всей вероятности князь очень мало знал Паска. Как бы то ни было, он ответил на запрос из Посольского приказа, что польского шляхтича Яна Паска он не знает и стоять ему на загородном своем дворе, что в Огородниках, не веливал и смоленскому шляхтичу Данилу Паску тот шляхтич брат ли или нет, того он не ведает.

Посольские люди были гостями в Москве, а потому в Посольском приказе нашли не особенно удобным доискиваться, как и зачем попал Пасок на двор к Гавриле Нефедьеву. Не вдавались и в рассмотрение того, как это мог Пасок напиться, когда, по его же словам, он должен был скоро вернуться на подворье, потому что на другой день ему предстояло быть в ответе с послами; обошли молчанием и вопрос, как могла вломиться толпа в [198] 20 или 30 человек без всякого повода к Гавр. Нефедьеву на двор и в хоромы. Имелось в виду лишь то, что посольский шляхтич был взят на съезжий двор, посажен на цепь, да в добавок избит и обобран. Кто его избил и обобрал? Как могли посадить его на цепь?

В Оправдании невинности своей Пасок намекал, что главный виновник всех его злоключений — десятский Ив. Березников. Вызванный в Посольский приказ, Березников старался показать что он действовал лишь законно, согласно с данным ему наказом. “По десятной памяти за рукою объезжего головы велено ему, Березникову, наряжать на караулы для береженья от огня и от воровских людей и выимки корчмы. Слободские караульщики и ближние соседи двора князя Шайсупова ему сказали, что туда приезжают посольские люди и по ночам пьют и с огнем по двору и в хоромах ходят небережно, и женки многие на тот двор приходят. В четвертом часу ночи он с караульщиками на тот двор ходил, для того что там учинился крик и по двору и в хоромех ходили с огнем. Пришед, он спросил Гаврилу Нефедьева, какие люди у него ночуют; тот учал его бранить и говорил, что никаких людей нет... Тогда он попросил, чтобы Гаврила сени отпер и пустил их для осмотру. Караульщики вошли и увидали трех женок — сидят с польским шляхтичем, пьют вино. И караульщики и окольные соседи шляхтича и Гаврилу и женок взяли и отвели на съезжий двор. А со многими людьми он, Иван, не прихаживал, а был де он на том дворе для выимки б...и. А шляхтича не били и не бесчестили и в сушиле с лестницы не пихали. И тот де шляхтич взят из горницы, а не из верху, и, наземь поваля, никто его не бил и не топтал и руки назад не вязали и дубьем и совками не бивали ж и из кармана ничего не выняли, а что де он подал челобитную роспись, будто у него отняли золотые червонные и деньги и ножик и кафтан изорвали, про то он не ведает. А на съезжем дворе он объезжему сказал, что у него из кармана выняли только 20 алтын да обушок польский да ножик, оправа серебряна, да ложку серебряну, а про золотые и про кафтан объезжему не сказал, а кто де то взял и та рвал — про то он, Иван, не ведает. А вели де того шляхтича до съезжего двора честью, видя то, что он польских послов шляхтич, и отдали его там подьячему, а в чепь сажать не велели, а сажал ли подьячий его в чепь или нет, того он не ведает. А как де [199] пришел он, Иван, по утру к объезжему — и тот шляхтич сидит в чепи, а сказал, что посадил его подьячий. Да Иван же Березников сказал, что на том же дворе от Гаврилы взяли и прежде двух женок... стрельчанок — приходили они к Гавриле, а как приходили, и у него, Гаврилы, были в то время два поляка. И тех де поляков не поймали, а женок, взяв, отвели на съезжий двор, и за то им учинено наказанье”.

Показание Березникова таким образом не сходилось с показанием Паска: оказывалось, что шляхтич был не в вышке, а в горнице, что о пропавших вещах он говорил не то, что писал после. Но на вопрос, кто бил его, Березников отвечал, что его не только не били дорогой, но и в цепь сажать не велели. Подьячий Моисей Литвинов признал, что в цепи шляхтича посадил он, но посадил по незнанию. Когда привели Паска на съезжий двор, его, Моисея, в то время там не было, а известил он, Березников, ему про него в 4-м часу по утру. “А как де он, Моисей, приехал, и шляхтич сидел на съезжем дворе не скован и не на чепи. И взяв того шляхтича перед себя, он расспрашивал, для чего он в Огородную слободу приехал и караульные стрельцы с ним были ль. И он де сказал, что приехал на двор князь-Шайсупова по знакомству париться в баню, а караульных с ним стрельцов нет, для того что он пошел в баню и ночевать да и прежде сего он, шляхтич, на тот двор без караульных стрельцов прихаживал и ночевывал... Не ведая, что это шляхтич, посольский человек, велел было он, Моисей, наложить на него караульным цепь, и сидел тот шляхтич у него на цепи с час, а как он сказался, что он польских послов дворянин, и он де велел с него цепь снять до объезжего, а как объезжий приехал, и он того шляхтича объезжему объявил, а шляхтич ему сказал, что с него сорвали опояску да ложку да выняли 20 алтын денег, а про золотые и про иное шляхтич ему не объявлял”, Литвинов к этому прибавил, что сказывали той слободы тяглецы, что те женки приходят на двор многажды, и в то де время, как они приходят, приезжает на тот двор польских послов шляхта.

Из слов подьячего выяснилось только то, что на цепь посадил шляхтича он, но виной того был сам же шляхтич, явившийся в слободу без караульных стрельцов. Приходилось допросить других, которые принимали участие в выимке. Но допрос опять не привел ни к чему: одни говорили, что они не принимали участия в выимке, [200] другие, не отрицая своего участия, говорили, что кто еще принимал участие, сказать не могут, потому что была пора ночная. Виноватым за всех и за все остался И. Березников. При думном дьяке Л. Иванове, при дьяках — Бобынине и Украинцеве и при самом любителе париться Паске он “за вину его был бит батоги, сняв рубашку, и из приказу свобожен”.