ТАЛЛЕМАН ДЕ РЕО

ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ

HISTORIETTES

ОТ АВТОРА

Я оттого называю (В конце 1657 г. (Здесь и далее подстрочные примечания принадлежат автору, — А. Э.).) этот сборник «Занимательными историями», что это всего только краткие записи, не имеющие между собою какой-либо связи. Я лишь отчасти соблюдаю в них последовательное течение событий, дабы избежать путаницы. Записывать я намерен все, что мне довелось и доведется впредь узнать приятного и достойного внимания, и собираюсь говорить и о хорошем и о плохом, не скрывая правды и не прибегая к тому, что можно почерпнуть в опубликованных исторических сочинениях и мемуарах. Поступаю я так с тем большей смелостью, что сии записки, по моему разумению, гласности не подлежат, хотя, пожалуй, от них может быть и некоторая польза. Я предназначаю их для друзей, которые давно меня о том настоятельно просят. Впрочем, я часто буду отсылать читателя к Мемуарам, которые хочу написать о регентстве Анны Австрийской — или, вернее сказать, о правлении кардинала Мазарини — и которые намерен продолжать, покуда он стоит у власти, ежели только смогу это сделать. Такие отсылки понадобятся мне, чтобы не повторять одно и то же: например, как только г~н Шабо, став герцогом де Роганом, войдет в сношение с королевским двором, я уже не смогу продолжать рассказ, озаглавленный его именем, ибо далее начинается история второй Парижской войны. ¹ Таков мой замысел. Начну я с Генриха Великого и его Двора, дабы начать с чего-то поистине славного. [7]

Генрих Четвертый

Родись этот государь королем Франции и царствуй он в мирное время, ему, должно быть, никогда не стать бы столь знаменитым: он погряз бы в сластолюбивых утехах, ибо не раз, невзирая на все препятствия, в погоне за удовольствиями забрасывал самые важные дела. (Я не стану ссылаться здесь на некую рукопись, озаглавленную «Любовные проказы Алькандра» (т. е. Генриха IV), ключ к которой мне известен, ибо в сих «Любовных проказах», она предстанет перед читателем вся целиком. ²)

После битвы при Кутра ³, вместо того чтобы воспользоваться своим преимуществом, он предается шалостям с графиней де Гиш и показывает ей захваченные у врага знамена. Во время осады Амьена он волочится за г-жою де Бофор, немало не тревожась тем, что Кардинал Австрийский (Кардинал Австрийский, впоследствии герцог Альберт.) подступает к городу, спеша на выручку к осажденным. (Сигонь написал по этому случаю такую эпиграмму:

Я Генриха пою отвагу:
Сумев Испанца в дрожь вогнать,
Он нынче от попа дал тягу) ⁴

Он был не слишком щедр и не очень-то умел быть благодарным. Он никогда никого не хвалил, а сам хвастался как гасконец. Зато не упомнить государя более милостивого, который бы больше любил свой народ; впрочем, он неустанно заботился и о благе государства. Во многих обстоятельствах он доказал, что у него живой ум и что он понимает шутку.

Но вернемся к его любовным шалостям. Ежели, как утверждали некоторые, Себастьен Заме и в самом деле отравил г-жу де Бофор, он несомненно оказал этим немалую услугу Генриху IV, ибо сей славный государь намеревался совершить величайшее из всех возможных безумств; [8] и более того, он уже был на него готов. (Причины этого можно найти в мемуарах г-на де Сюлли.) Покойного Принца собирались объявить незаконным сыном ⁵. Граф Суассонский делался кардиналом, в ему давали ренту в триста тысяч экю различными бенефициями. Принц Конти был в ту пору женат на старухе, (Г-же де Монтафье, матери покойной графини.) которая не могла иметь детей. Маршал де Бирон собирался жениться на той дочери г-жи д'Эстре, которая впоследствии стала г-жой де Санзе. Г-ну д'Эстре (Первый, кто носил это имя, Генерал-инспектор артиллерии (в ту пору это не было должностью королевского сановника), был славный малый, который преуспел. Он родился на пикардской границе; звали его по-пикардски Ла-Коссе (вместо Ла-Шоссе), и происходил он в какой-то мере из dubia nobilitatis ⁶. Но потом стал называть себя г-ном д'Эстре и утверждать, что происходит из знатного фландрского рода. Его сын благодаря покровительству г-жи де Бофор был тоже Генерал-инспектор артиллерии. Я слышал, будто он был латником в роте г-на де Рюбампре и что он спас жизнь своему капитану, это помогло ему продвинуться. Его звали Длинный Жан де Ла-Коссе.) пришлось признать эту дочь; она родилась в браке, но г-н д'Эстре к тому времени уже лет пять-шесть не жил с женою: та ушла к маркизу д'Аллегру и была убита вместе с ним в Иссуаре местными жителями, которые взбунтовались и перешли на сторону Лиги ⁷. Маркиз и его любовница держали руку Короля: и он, и она были заколоты и выброшены из окна.

Эта г-жа д'Эстре, в девичестве Ла-Бурдэзьер, происходила из рода, который, пожалуй, был самым плодовитым во Франции по части женщин не строгого поведения; (Одна из дам Ла-Бурдэзьер похвалялась, что спала с папой Климентом VII в Ницце, с императором Карлом V в бытность его во Франции и с королем Франциском I.) их можно насчитать двадцать пять, а то и двадцать шесть, монахинь и замужних, причем все они открыто принимали поклонение мужчин. Оттого-то про герб семейства Ла-Бурдэзьер и стали говорить «виково семя», ибо в гербе этом, по забавному совпадению, есть рука, сеющая вику. Насчет их герба было написано такое четверостишие:

Благословенна будь рука,
Что вику сеять не устала,
Даруя нам, щедра, легка,
В посеве сем и шлюх немало ⁸.

Вот что мне привелось слышать от людей, хорошо осведомленных или полагавших себя таковыми. Некая бедная женщина, жительница Буржа, вдова прокурора или нотариуса, купила у старьевщика потертую куртку, за подкладкой которой нашла бумагу, где говорилось: «В подвале такого-то дома, на глубине шести футов под землею, в таком-то месте (оно было точно указано) зарыто столько-то золота в кувшинах» и т. д. По тем временам (добрых сто пятьдесят лет назад) сумма была весьма значительной. Вдова эта, зная, что генеральный наместник города тоже вдов и [9] бездетен, рассказала ему про клад, но дом не назвала и предложила, коли он согласен на ней жениться, раскрыть ему тайну до конца. Тот согласился, клад разыскали; генеральный наместник города сдержал слово и женился на вдове. Его звали Бабу. Он купил поместье Ла-Бурдэзьер. Это, как я полагаю, был дед матери маршала д'Эстре.

У г-жи д'Эстре было шесть дочерей и два сына: старший был убит при осаде Лаона; младший, по воле родителей ставший священником, получил Лионский епископат и сан кардинала, это ныне здравствующий маршал д'Эстре. Его кузен де Сурди добился кардинальской шляпы. Шесть дочерей г-жи д'Эстре — это г-жа де Бофор, воспитанница г-жи де Сурди, тоже из рода Ла-Бурдэзьер; г-жа де Виллар, о которой речь впереди; г-жа де Нан; графиня де Санзе; аббатиса де Мобюиссон и г-жа де Баланьи. Эта последняя — Делия из «Астреи» ⁹. Она была несколько кривобока, зато любвеобильна необычайно. Это она родила покойному г-ну д'Эпернону дочь, ставшую впоследствии настоятельницей монастыря Сент-Клосин-де-Мец. Этих шесть дочерей и их брата прозвали «семью смертными грехами».

Г-жа де Невик, дама остроумная и запросто бывавшая у г-жи де Бар, написала на смерть г-жи де Бофор такую эпиграмму:

Я вижу явь страшнее снов:
Ведомы пастырским ублюдком,*
Шесть смертных, но живых грехов
Идут к погосту строем жутким
И, голося «за упокой»,
Оплакивают грех седьмой.

* (Это — Баланьи, сын Монлюка, епископа Валанского. Он привел пятьсот всадников и восемьсот пехотинцев, набранных на свои средства, в распоряжение Генриха IV, когда тот не знал, как устоять против Великого командора Кастильского ¹⁰ и г-на де Майенна, которые подходили, чтобы заставить Короля снять осаду с Лаона. Эта услуга была Генриху IV столь отрадна, что он сделал Баланьи маршалом Франции и выдал за него сестру г-жи де Бофор. Этот Баланьи был князем де Камбре; он овладел городом Камбре, примкнув к герцогу Алансонскому...)

Генрих IV, как поговаривают, был у герцогини не первым, и по этой то причине он и не назвал г-на де Вандома старшего Александром, опасаясь, как бы его не стали титуловать Александром «Великим», ибо Великим или Главным называли г-на де Бельгарда, который, по-видимому, опередил Короля. Раз десять Король приказывал его убить, (Как-то г-н де Прален, капитан Лейб-гвардии, впоследствии маршал Франции во время Регентства, дабы помешать Королю жениться на г-же де Бофор, предложил ему застать Бельгарда с нею в постели. И вот однажды в Фонтенбло он будит Короля среди ночи; но когда они уже готовы были войти в апартаменты герцогини, Король сказал: «Ах! как бы это ее не рассердило!». Маршал де Прален рассказывал это одному дворянину, а тот — мне.) но потом спохватывался, вспомнив, что сам же отбил у него возлюбленную; ибо [10] Генрих III, увидев, как г-н Бельгард танцует с м-ль д'Эстре, сказал: «Не иначе как они любовники». (Г-жа де Бофор жила вблизи Лувра. Говорили: «Капитанова девка у замковых ворот». Это стало пословицей.)

У Генриха IV было великое множество любовниц; но в постели он бывал не слишком расторопен, а потому всегда носил рога. Острили, что его и на раз едва хватает. Г-жа де Вернёй назвала его однажды «Капитан Хочет, да не Может», а в другой раз — ибо Королю доставалось от нее нещадно — она ему заявила, пусть, мол, радуется, что он Король, не то его вообще нельзя было бы выносить, до того разит от него падалью.

Покойный Король ¹¹, желая прикинуться шутником, говаривал: «Это я в батюшку пошел: потом воняю».

Как-то Генриху IV доставили некую Фанюш, которую ему выдали за девственницу. Найдя дорожку достаточно проторенной, он принялся насвистывать. «Что это значит?» — спросила она. «А это я зову тех, — ответил он, — кто прошел здесь до меня». — «Жмите, жмите и нагоните»,— откликнулась Фанюш.

Генрих Третий поступил с одной знаменитой куртизанкой куда хуже. Он провел с нею ночь; на следующий день она, напустив на себя важный вид, рассказывала всем и каждому, что провела ночь с богами. «А что, — спросил ее кто-то, — боги в этом деле лучше смертных?». — «Они лучше платят, — ответила она, — но, пожалуй, только это и умеют. Приходится терпеть: тысяча двести экю золотом на земле не валяются». Король, узнав про то, отправил к ней двенадцать Швейцарцев, имевших при себе по пять су на брата. «На сей раз — сказал он, — пусть похваляется, что ее изрядно утешили, но мало заплатили».

Полагаю, никто не одобрял поведения Генриха IV в отношении его жены, покойной Королевы-матери ¹², когда дело шло о его любовницах; ведь поселять г-жу де Вернёй у самого Лувра (В замке Ла-Форс. Это можно прочесть в рукописи «Любовные проказы Алькандра».) и мириться с тем, что Двор из-за нее чуть ли не делится на два лагеря, было, по правде говоря, не политично и не слишком пристойно. Г-жа де Вернёй была дочерью г-на д'Антрага, женатого на Мари Туше, дочке Орлеанского булочника, но которая зато была любовницей Карла IX. (Матерью покойного герцога Ангулемского Старшего.) Г-жа де Вернёй была умна, но и горда; она не питала никакого почтения ни к Королеве, ни к Королю; говоря с последним о Королеве, она называла ее «Ваша толстая баржа» и как-то на вопрос Короля, что бы она делала, если бы оказалась в порту Нюлли в тот день, когда Королева едва там не утонула ¹³, ответила: «Я бы стала кричать: Королева идет ко дну!».........

В конце концов Король порвал с г-жой де Вернёй; она стала вести образ жизни наподобие Сарданапала или Виттелия ¹⁴, только и [11] помышляла что о еде, об острых приправах и требовала, чтобы даже в спальне у нее стояла миска с едой. Она до того растолстела, что стала просто безобразна. Но ум никогда ее не покидал. Ее мало кто навещал. Детей у нее отняли; ее дочь воспитывалась вместе с королевскими дочерьми.

Покойная Королева-мать со своей стороны не очень-то старалась ладить со своим супругом, она придиралась к нему по любому поводу. Однажды, когда он велел выпороть дофина, она воскликнула: «С вашими ублюдками вы бы так не поступили!».

— Что до моих ублюдков, — отвечал он, — мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака; а вот его-то уж никто не выпорет».

Я слышал, будто Король дважды собственноручно высек дофина: один раз, когда тот возымел отвращение к некоему придворному, да такое, что в угоду ему пришлось выстрелить в этого дворянина из незаряженного пистолета для виду, словно его убивают; в другой раз за то, что дофин размозжил головку воробью; и поскольку Королева-мать рассердилась, Король сказал ей: «Сударыня, молите бога, чтобы я еще пожил; если меня не станет, он будет дурно обращаться с вами».

Кое-кто подозревал что Королева-мать причастна к смерти Короля: потому-то, мол, никто не видел показаний Равайака. Достоверно известно, что Король, когда Кончини (впоследствии маршал д'Анкр) отправился навстречу ему в Монсо, сказал: «Умри я, этот человек погубит мое государство».

Рассказывали только, будто Равайак так объяснял свое поведение: он де, понимая, что Король затевает большую войну и государство от этого пострадает, решил оказать великую услугу отечеству, избавив его от государя, который не желает сохранить в стране мир и к тому же не является добрым католиком. (Те, кто хотел докопаться до причин смерти Короля, говорят, будто допрос Равайаку чинил президент Жанен в качестве государственного советника (он был председателем парламента в Гренобле) и Королева-мать избрала его как «своего человека». Говорили также, будто Коман упорствовала до самой смерти.)

У этого Равайака борода была рыжая, а волосы чуть-чуть золотистые. В общем-то он был бездельник, который обращал на себя внимание лишь тем, что одевался скорее на фламандский манер, нежели на французский. Сбоку у него вечно болталась шпага; нрава он был унылого, но как собеседник приятен.

Генрих IV, как я уже говорил, отличался живым умом и добросердечием. Приведу несколько примеров.

В Ларошели среди простонародия прошел слух про некоего свечного мастера; он, мол, что называется, «охулки на руку не положит»: так обычно говорят про тех, кто ловко умеет вести свои дела. Генрих, бывший в ту. пору лишь королем Наваррским, послал кого-то среди ночи купить свечу. Мастер встал с постели и продал свечу. «Видите, — сказал [12] наутро Король, — этот человек охулки на руку не кладет. Он не упустит случая заработать, а это — верное средство разбогатеть».

Какой-то представитель Третьего сословия, опустившись на колени, дабы обратиться к Королю с речью, наткнулся на острый камень, причинивший ему столь сильную боль, что он крикнул: «Ядрена вошь!». Король, рассмеявшись, сказал ему: «Отменно! Вот самое лучшее, что вы могли сказать. Не нужно никаких речей; вы только испортите начало».

Однажды прислуживавший ему за столом дворянин вместо того, чтобы выпить пробу вина, как обычно, из крышки кубка, замечтавшись, выпил содержимое кубка; Король только и сказал ему: «Вы бы хоть за мое здоровье выпили, тогда вас можно было бы еще оправдать».

Раз Королю сообщили, что герцог де Гиз ¹⁵, ныне покойный, любит г-жу де Верней; он на это и ухом не повел и лишь заметил: «Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху: и без того у них много чего отняли».

Проезжая как-то через деревню, где ему пришлось остановиться, чтобы пообедать, Король велел позвать какого-нибудь местного жителя, который слыл первым острословом. Ему сказали, что есть де такой, по прозвищу Забавник. «Так ступайте за ним!». Когда крестьянин пришел, Король велел ему сесть напротив себя, по другую сторону стола, за которым обедал. «Как тебя звать?» — спрашивает Король. «Да меня, государь, Забавником кличут». — «А далеко ли от бабника до забавника?». — «Да меж ними, государь, только стол стоит», — отвечает крестьянин. «Черт подери!—рассмеялся Король. — Вот уж не думал найти в такой маленькой деревушке такого большого острослова».

Когда он пожаловал цепь г-ну Ла-Вьевилю, отцу того самого де Ла-Вьевиля, который дважды был суперинтендантом ¹⁶, тот, как это полагается, сказал ему: Domine, non sum dignum ¹⁷. «Я это знаю, — отвечал Король, — да меня племянник просил». Племянник этот был г-н де Невер, впоследствии герцог Мантуанский, у которого Ла-Вьевиль, незнатный дворянин, был дворецким. Ла-Вьевиль рассказывал об этом сам, опасаясь, быть может, как бы этого не сделал кто-нибудь другой, ибо был отнюдь не глуп и слыл любителем острых шуток.

Рассказывают, будто он посмеялся над неким удальцом, близким ко Двору, и этот удалец послал ему вызов на дуэль; тот, кто передал вызов Ла-Вьевилю, добавил, что поединок назначен назавтра, в шесть часов утра. «В шесть? — переспросил Ла-Вьевиль. — Да я и по собственным делам так рано не встаю, стану я подниматься с петухами ради вашего приятеля». Так посланец от него ни с чем и ушел. Ла-Вьевиль тотчас же отправился в Лувр и первым рассказал там обо всем; и, поскольку шутники были на его стороне, тот удалец остался в дураках. [13]

Когда была наряжена Судебная палата для расследования деятельности чинов финансового ведомства ¹⁸, Король заметил: «Эх! Те, кого будут обвинять, разлюбят меня».

Король вместе с г-ном де Бельгардом, маршалом де Роклором и другими часто обедал у Заме (Когда нотариус осведомился у Заме о его почетном звании, тот сказал ему: «Пишите: сеньер, владелец миллиона восьмисот тысяч экю».) и в других кабачках. Когда очередь дошла до Маршала, тот заявил Королю, что не знает, где его угощать, разве только в кабачке «Трех Мавров». Король отправился туда. У сотрапезников его был один паж на двоих, а у Короля свой собственный. «Потому что мой камер-паж, — сказал он, — никому не станет прислуживать, кроме меня». Этим пажом был г-н де Ракан, оставивший нам прекрасные стихи.

Жители Эрнесе, в Шампани, поднесли Королю вина, уверив его, что лучшего нет во всем королевстве и что они готовы подтвердить свои слова ad poenam libris. «Мне доводилось слышать: ad poenam libri» ¹⁹, — сказал Король. — «Не мудрено, государь, — отвечал тот, кто держал речь, — от нашего вина такие “S” порой выписываешь».

Однажды Король отправился к принцессе де Конде, вдове принца де Конде Горбатого; там он обнаружил лютню, на обратной стороне которой было начертано двустишие:

В разлуке с ним томлюсь душой:
Мечтаю об одном — о смерти.

Он добавил:

Вы тетушке моей не верьте:
У ней в мечтах весь род мужской.

Дама эта была весьма любвеобильна. Она происходила из рода Лонгвиль.

Незадолго до сдачи Парижа, в то время как Король мучился бессонницей, оттого что никак не мог решиться порвать со своею верою, Крийон сказал ему: «Право же, государь, просто смешно ломать себе голову над тем, принимать ли веру, которая принесет вам власть!». А ведь Крийон был добрый христианин — однажды, молясь перед распятием, он вдруг возгласил: «О господи! будь я в ту пору там, никогда бы тебя не распяли!». Мне сдается даже, он обнажил при этом оружие, подобно Хлодвигу ²⁰ и его дружине во время проповеди святого Реми. Тот же Крийон, когда его стали обучать танцам, в ответ на слова: «Склонитесь, отступите»,— воскликнул: «Отнюдь! Крийон ни перед кем не склонялся и никогда не отступал». Можно ли вообразить себе более истинного гасконца? Будучи полковником Гвардейского полка, он отказался убить г-на де Гиза. Когда же г-н де Гиз младший, в бытность свою губернатором Прованса, вздумал поднять гарнизон Марселя по ложной тревоге и, [14] явившись к Крийону, вскричал: «Враги напали на город!», — Крийон, не дрогнув, сказал: «Вперед! Умрем храбрецами!». Потом де Гиз признался ему, что пошел на хитрость, дабы посмотреть, правда ли Крийон никогда ничего не боится. «Молодой человек, — резко ответил ему Крийон, — окажись вы свидетелем малейшей моей слабости, я бы вас заколол».

Когда г-н дю Перрон, тогдашний епископ в Эвре, наставляя короля, заговорил о Чистилище, Генрих IV сказал ему: «Оставим это, не отбивайте хлеб у монахов».

Это мне напоминает того лекаря г-на де Креки, что прибыл в составе его посольства в Рим. Кто-то в Ватикане спросил этого лекаря, где папская кухня, на что он ответил со смехом: «В Чистилище». Его чуть было не привлекли к суду инквизиции, но, узнав, у кого он служит, не посмели.

В ту пору в Париж приехал Арлекин ²¹ со своей труппой; явившись на поклон к Королю, он, отличаясь необыкновенной бойкостью, выбрал время, когда Его Величество поднялся с трона, тотчас же уселся на его место и, обращаясь к Королю, как если бы тот был Арлекином, сказал: «Итак, Арлекин, вы прибыли сюда со своей труппой, дабы поразвлечь меня. Я очень рад; обещаю вам свое покровительство: назначаю вам такое-то содержание» и т. д. Король ни в чем ему не прекословил, но под конец сказал: «Ну, хватит! довольно вы играли мою роль, теперь дайте мне сыграть ее самому».

Попутно мне вспомнился один рассказ из английской жизни. Милорд Монтэгю был недостаточно вознагражден за свои услуги королем Иаковом; и вот однажды, когда некий шотландский дворянин, коему Король под разными предлогами отказывал в аудиенции, явился просить его о награде, Монтэгю сказал Королю: «Государь, на сей раз вам от него не уйти. Человек этот вас не знает, на мне ваш орден ²²; я притворюсь Королем, а вы станете позади меня». Шотландец излагает свое прошение; Монтэгю ему отвечает: «Вам не следует удивляться, что я ничего для вас не сделал, ведь я ничего не сделал еще и для Монтэгю, который оказал мне столько услуг». Король Иаков шутку понимает и потому говорит: «Отойдите-ка в сторонку, хватит вам играть».

Генрих IV отлично понимал, что разрушать старый Париж означало бы, как говорится, назло самому же себе нос откусить; и в этом он был мудрее своего предшественника ²³, который говаривал, что у Парижа слишком большая голова и ее нужно бы отрубить. Генрих IV пожелал все же, по понятным причинам, иметь какой-нибудь выход из города, дабы можно было покидать Париж незаметно; с этой целью он велел пристроить к Лувру галерею, которой в первоначальном плане не было, чтобы попадать через нее в Тюильри, вошедший в городскую ограду всего двадцать—двадцать пять лет назад. Г-н де Невер в это время строил для себя Неверский дворец. Генрих IV находил его [15] чересчур пышным, чтобы выситься напротив Лувра, и однажды, беседуя с г-ном де Невером и указывая ему на это здание, сказал: «Племянник, я переселюсь к тебе, когда твой дом будет закончен». Упомянутые слова Короля, а быть может, и недостаток денежных средств привели к тому, что строить дом перестали.

Однажды, обнаружив у себя много седых волос, Король воскликнул: «Право же, я поседел от торжественных речей, что произносились в мою честь со дня моего восшествия на престол».

Г-жа де Бар имела право приглашать в Лувр проповедников, но распевать псалмы там не разрешалось. Однажды, когда ее очень долго ждали, д'Обиньи, зная, что она беседует с Королем, входит в ее покои. «Что случилось?» — спрашивает Его Величество. «Герцогиню, давно уже ждут, государь». — «Ну, что ж, — отвечает Король, — пусть себе попоют, ежели им скучно». Д'Обиньи, в восторге от того, что может подшутить над Королем, передает его слова собравшимся, а их довольно много, и все они начинают громко петь. «Что это?» — недоумевает Король. Ему объясняют. «Бог ты мой! — обращается он к сестре, — ступай же скорее туда, и пусть они немедленно замолчат».

Как-то, застав свою сестру, будущую г-жу де Бар, в задумчивой позе, Король спросил ее: «С чего это, сестрица, вы вздумали грустить? Нам по всему подобало бы воздать хвалу господу богу: дела у нас идут как нельзя лучше».— «У вас-то да, — отвечает она, — у вас все очень мило, а вот у меня милого нет как нет» ²⁴.

Однажды она велела поставить балет, в котором каждая фигура изображала букву имени Короля. «Ну как, Ваше Величество, — спросила она потом, — вы заметили, что все эти фигуры составляют буквы вашего имени?». — «Ах, сестрица, — отвечал Король, — либо вы плохо пишете, либо мы не умеем читать: никто не заметил того, о чем вы говорите».

В тот день, когда Генрих IV вступил в Париж, он отправился к своей тетке де Монпансье и попросил подать ему варенья. «Не иначе, — сказала она, — как вы спрашиваете его ради насмешки. Думаете, небось, что оно у меня все вышло». — «Да нет, — отвечал Король, — я попросту есть хочу». Она велела принести горшок абрикосового варенья и, положивши Королю, хотела, как полагалось, отведать первая. Король остановил ее и сказал: «Опомнитесь, тетушка!». — «Как? — воскликнула она, — мало я, по-вашему, натворила? Неужто вы меня не подозреваете?». — «Да ничуть не подозреваю, тетушка». — «А! — отозвалась она, — придется, видно, мне стать вашей служанкой!». И в самом деле, с тех пор она преданно служила ему.

При всей храбрости Короля говорят, будто стоило сказать ему: «Враги идут!», — как с ним приключалась медвежья болезнь и он, желая обратить это в шутку, объявлял: «Пойду-ка, постараюсь хорошенько для них!». [16]

Рассказывают, будто в битве при Фонтэн-Франсэз ²⁵ ему было несколько досадно видеть перед собою все того же Шапель-оз-Юрсена, впоследствии маркиза де Тренеля.

По натуре своей он был вороват и не мог не взять того, что попадалось ему под руку, но взятое возвращал. Он говаривал, что, не будь он Королем, его бы повесили.

Что до его внешности, представительностью он не отличался. Г-жа де Симье, которая привыкла видеть Генриха III, увидев Генриха IV, сказала: «Я видела Короля, но не видела Его Величества».

В Фонтенбло остался заметный след доброты этого Государя. В одном из садов можно увидеть дом, который как бы уходит в глубь сада и образует выступ. Частный владелец так и не пожелал продать этот дом Королю; и, хотя Король готов был дать за дом гораздо больше, чем он того стоил, принуждать владельца к продаже силою ему не хотелось.

Когда Король видел какой-нибудь обветшалый дом, он говорил: «Это, должно быть, принадлежит мне или церкви».

Маршал де Бирон младший

Этот Маршал был прирожденным воином: участвуя еще совсем молодым в осаде Руана, ²⁶ он по какому-то поводу сказал отцу, что, ежели бы ему дали небольшой отряд людей, которого он добивается, он взялся бы уничтожить большую часть вражеского войска. «Ты прав, — ответил ему маршал, его отец, — для меня это так же ясно, как и для тебя; но надо еще снискать себе уважение. На что мы будем годны, когда война кончится?».

Бирон младший был нагл и почти не считался с людьми. Он говаривал, что все эти принцы — ..., годные лишь на то, чтобы их утопить, и что не будь его, Маршала, Королю бы не миновать тернового венца. Маршал был падок на похвалы, Король же хвалил только самого себя, а потому никогда слова не сказал о храбрости де Бирона, что выводило последнего из терпения. Он, впрочем, всегда полагал, что его заслуги вознаграждены недостаточно. Мы читаем, однако, что Генрих IV, посылая маршала де Бирона к королеве Елизавете, называет его в письме к ней «самым смелым пособником своих побед», да и после смерти Маршала Король достаточно доказал, как он его ценил: когда мать покойного Принца ²⁷ объявила, что желает отправиться в Брюссель ради Спинолы, прозванного ею фламандским Бироном, от которого она ждала столь же преданной любви, какой была любовь Бирона французского, Король не мог перенести подобного сравнения и сказал, что весьма неуважительно по отношению к Маршалу ставить его на одну доску с этим торговцем.

Бирон был отнюдь не невежда. Рассказывают, что Генрих IV, будучи во Френе, близ Mo, попросил объяснить ему греческий стих, который [17] можно было увидеть в галерее. Несколько докладчиков Государственного Совета, которые, на свою беду, при сем присутствовали, сделали вид, будто не слышат слов Его Величества; Маршал, проходя мимо, объяснил, что сей стих означает, и поспешно скрылся: так ему было стыдно, что он знает больше, нежели судейские, ибо, чтобы приноровиться к веку, надлежало скорее прослыть грубым неучем, нежели человеком, обладающим познаниями в изящной словесности. В сражении при Арке ²⁸ пастор д'Амур стал призывать бога с величайшим рвением и страстной верой: «Господи, вот они, — причитал он, — приди, явись! Они уже повержены, бог предает их в наши руки», и т. д. «Как тут не сказать, — заметил Маршал, — что господу богу приходится повиноваться этим чертовым попам!».

Он был довольно милостив к своим слугам. Его управитель Сарро, отец советника и писателя, давно уже настоятельно просил его уменьшить штат прислуги и принес ему однажды список тех слуг, которые были для него бесполезны. «Вот, стало быть, те, — сказал Маршал, прочитав список, — без которых, по-вашему, я прекрасно могу обойтись, по надобно бы знать, обойдутся ли они без меня». И ни одного из них не прогнал.

Господин де Бельгард и многое о Генрихе Третьем

Люди, которые, подобно г-ну де Ракану, хорошо знали г-на де Бельгарда, говорят, что насчет него ходили слухи, и все неверные: во-первых, будто он трус, во-вторых, будто он весьма обходителен, и в-третьих, будто он очень щедр. Правда, он не искал опасности, но мужества отнюдь лишен не был; в дальнейшем мы увидим тому доказательства. Он отличался приятной манерой держаться, был хорошо сложен и весьма охотно смеялся. При первом знакомстве он нравился; но, за вычетом кое-каких любезностей, которые выходили у него довольно мило, все, что он говорил, ровным счетом ничего не значило. Слуги его вечно ходили оборванными, и, если только не предстоял какой-нибудь пышный выезд или нечто подобное, он не тратил и ломаного гроша; но в торжественных случаях тщеславие его вылезало наружу. В седле он красавцем отнюдь не выглядел, разве что в боевых доспехах, ибо они заставляли его держаться прямее; он был статен и силен и прекрасно умел носить оружие.

Одной знатной даме из Оверни, сестре г-жи де Сенетерр, из рода де Ла-Шатр, вздумалось во что бы то ни стало добиться благосклонности г-на де Бельгарда, о коем она была наслышана, и однажды, когда он проезжал неподалеку от тех мест, где она жила, дама эта пригласила его остановиться у себя в доме. Он заехал к ней; она прихорошилась [18] как только могла. Он провел с ней ночь и наутро уехал. Через тридцать лет они снова встретились в Париже; г-жа де Сенетерр ужас как изменилась; он поверить не мог, что это она, и опасался, как бы люди не усомнились в том, что эта женщина когда-то была совсем не дурна собою. Излишне упоминать, что красивая внешность Бельгарда весьма помогла ему преуспеть, снискав внимание Генриха III. Известно, как ответил один из тогдашних придворных, когда его попрекнули, что он не продвигается при Дворе, как Бельгард: «Эка невидаль! — сказал он. — Ему о продвижении и думать не надобно: его достаточно подталкивают сзади». У Бельгарда был красивый голос, и он хорошо пел, но основным занятием своим пение так и не сделал, забросив его довольно рано.

Не было человека более чистоплотного; столь же чистоплотным он был даже в выборе слов..................

Однажды, когда последний кардинал де Гиз, архиепископ Реймский,. приехал весь в завитках (Он умер, перестав причесываться.) на обед к г-ну де Бельгарду, паж Ивранд шепнул на ухо г-ну Главному (так называли г-на де Бельгарда) следующее четверостишие:

Есть слух, что в давние года
Скромней прелаты наши жили:
Молились, и пажи тогда
Подстилкою им не служили.

Как-то, когда г-на де Бельгарда ждали в Нанси, куда он должен был отправиться от имени Короля, некий государственный советник герцога Лотарингского возвращался из небольшой поездки в девять часов вечера. Он подъезжает к городским воротам, дабы посмотреть, откроют ли ему, и говорит: «Едет г-н Ле-Гран» ²⁹. Его принимают за г-на де Бельгарда. Раздаются звуки барабанов и труб, появляется множество факелов; люди спрашивают: «Где же господин Главный?». — «Вот он», — отвечают слуги. Ему передают приглашение Герцога пожаловать во дворец. Советник отправляется туда, весьма удивленный такими почестями, ибо знает, что в этот час никому ворот не открывают. Герцог спрашивает его: «Где же господин Главный?». — «Да это я, монсеньер. Меня зовут Ле Гран». — «Вы самый главный дурак», — сказал ему Герцог и вышел, сильно разгневанный оплошностью своей челяди.

Несмотря на большую чистоплотность г-на де Бельгарда, о которой мы уже говорили, у него лет с тридцати пяти стало течь из носу; со временем сие недомогание усилилось. Это весьма коробило покойного короля Людовика XIII, который, однако, не отваживался сказать что-либо Бельгарду, ибо тот пользовался известным уважением. Король велел г-ну де Бассомпьеру побеседовать с ним. Но г-н де Бассомпьер отговорился. «Государь, — сказал он, — в первый же раз, как появится г-н де Бельгард, прикажите всем высморкаться». Король так и сделал, но г-н де [19] Бельгард догадался, кто дал такой совет, и сказал Королю: «Да, верно, Ваше Величество, я страдаю постоянным насморком, но вы отлично можете с ним примириться, коли миритесь с ногами г-на де Бассомпьера». А от ног г-на де Бассомпьера весьма попахивало. Постарались, чтобы размолвка эта дальше не пошла.

Я приведу здесь то, что герцог Ангулемский ³⁰, бастард французский, говорит о Бельгарде в своих Мемуарах, касаясь битвы при Арке ³¹: «Среди тех, кто особливо доказал свою доблесть, надобно упомянуть г-на де Бельгарда, Главного шталмейстера, коего храбрость сочеталась с такою скромностью и расположением к столь любезной беседе, что не было никого другого, кто бы являл большую твердость в бою и большую учтивость при Дворе. Он завидел всадника, разукрашенного перьями, каковой предложил обменяться с ним пистолетным выстрелом ради любви к дамам; а коль скоро г-н де Бельгард был их первым любимцем, он посчитал, что вызов касается его; и вот, без промедления, он устремляется на породистом испанском коне по кличке “Фрегуз” и нападает на сего всадника столь же ловко, сколь и отважно; всадник выстрелил издалека в г-на де Бельгарда и промахнулся; тот же, настигнув врага, перебил ему левую руку, так что всадник, обратив тыл, стал искать спасения в бегстве, примкнув к первому попавшемуся своему эскадрону».

Чтобы еще раз повторить, что г-н де Бельгард был отнюдь не лишен мужества, укажем на достойное его поведение в бою при Фонтэн-Франсэз ³² и под Ларошелью ³³. Его приставили к Месье ³⁴, впоследствии герцогу Орлеанскому, дабы подавать советы этому Принцу, когда тот отправился испытывать свою удаль под Ларошель; г-ну де Бельгарду было приказано прежде всего воспрепятствовать боевым схваткам. Из Ларошели вышел отряд, г-н де Бельгард находился от него довольно далеко; пятьдесят молодых дворян устремляются на этих людей; те расступаются и охватывают их с флангов. Г-н де Бельгард, без доспехов, спешит на выручку, приводит своих людей в порядок и ведет назад. Отступая, он видит, что четыре ларошельца окружили какого-то кавалериста. Он вместе с ним вступает в бой, вдвоем против четверых, и выручает всадника.

Что до любовных увлечений г-на де Бельгарда, мне кажется, страсть к королеве Анне Австрийской была его последней любовью. Он то и дело повторял: «Ах, я умираю!». Рассказывают, будто однажды, когда он спросил королеву, как бы она поступила с тем, кто заговорил бы с ней о любви, она ответила: «Я бы его убила». — «Ах, умираю!» — воскликнул он. И, однако, Королева отнюдь не убила Бекингема, который оттеснил нашего героя, царедворца Генриха III. Вуатюр написал по этому поводу следующее стихотворение:

Сверкнув звездой падучей,
Роже * разбился в пух, [20]
И ныне ходит слух —
Его де с Луврской кручи,
Попав нежданно в случай,
Заморский сбил петух.

* (Бельгарда звали Роже. )

Однажды дю Мутье, художник, о котором речь впереди, застал г-на де Бельгарда в самом дурном настроении: он одевался и никак не мог найти желтой ленты в коробке, которую велел себе принести. «Вот они, всех цветов! — воскликнул он. — Нет только той, какая мне нужна сегодня. Ну не несчастный ли я человек? Никогда не могу найти то, что мне надобно». Г-жа де Рамбуйе, которой рассказали об этом случае, заметила, что, судя по всему, Бельгарду это передалось от Генриха III, о котором г-н Берто, поэт, состоявший в ту пору королевским чтецом, а впоследствии епископ Сейский, говорил примерно то же самое. «Однажды, после полудня, — рассказывал он, — Генрих III лежал у себя на постели, с довольно грустным видом рассматривая изображение Богоматери в Часослове, переплет которого ему не нравился; а были другие Часословы, куда ему хотелось бы это изображение поместить. “Берто, — обратился он ко мне, — как бы нам переклеить эту Богоматерь в другой Часослов? Вырежи ее!”. Я трепеща взял ножницы и мысленно призвал на помощь всю свою ловкость и уменье; однако, в двух-трех местах все же получилось неровно. “Ах! — воскликнул Король, — бедная моя картинка! Этот увалень мне ее испортил! Экий нескладный! И кто только мне его прислал?”». Чего он тут с досады не наговорил! Появляется г-н де Жуайез. Король пеняет ему на Берто: Берто ни на что не годен, его утопить мало. «И тут как раз, — добавляет г-н Берто, — прибывает посланник. — “До чего же несносен этот посланник! — воскликнул Король. — Вечно он некстати! Все же дайте мне мою мантию”. И он проследовал в аудиенц-зал. Вы бы сказали, что это какой-то бог: столько в нем было величия. Отсюда можно заключить, что государь сей был по природе своей слаб и изнежен, но в определенных случаях умел себя превозмочь. Он был щедр и шел на траты всегда охотно». Все тот же Берто явился к нему как-то на прием; но хотя, на его собственный взгляд, он был разодет весьма пышно, Король сокрушенно сказал: «Берто, ну как вы одеты? Сколь велико ваше содержание?». — «Такое-то, государь». — «Я вам его удвою, но извольте одеваться лучше».

По пути на Сен-Жерменскую ярмарку Генрих III заметил спящего юношу; в ту пору в одном из приходов освободилась довольно выгодная должность настоятеля и многие лица наперерыв добивались ее. «Я хочу отдать ее этому мальчику, — сказал Король, — пусть хвалится, что счастье ему во сне привалило». Юношу звали Бенуаз; (От него пошли парижские Бенуазы.) Король привязался к нему и назначил секретарем своего кабинета. На Бенуазе [21] лежала обязанность держать всегда наготове отточенные перья, ибо Король писал довольно часто. Однажды, дабы попробовать, хорошо ли пишет перо, Бенуаз вывел наверху чистого листа: «Хранителю моей казны...». Король обнаружил этот лист и дописал: «Настоящим уплатите Бенуазу, моему секретарю, сумму в три тысячи экю» — и подписал. Бенуаз нашел это распоряжение и получил деньги.

Альбер де Гонди, впоследствии маршал и герцог де Рец, был первым камер-юнкером при Карле IX; когда на престол взошел Генрих III, он, будучи тонким придворным, сразу уразумел, что его принудят отказаться от этой должности, ибо она создана для людей, способных нравиться, и не подходит тому, кто неприятен лицом. И вот он является к Королю и подает ему прошение об отставке. Король назначил на эту должность г-на де Жуайеза, а на следующий день послал грамоту на герцогский титул г-же де Рец с любезной припиской, «что она из слишком хорошей семьи, чтобы не быть причисленной к рангу, к коему причислены менее знатные, нежели она». И это было гораздо более учтиво, чем ежели бы Король послал грамоту ее мужу. Г-жа де Рец была вдовой сына адмирала д'Аннебо. Ее мать, г-жа де Дампьер из рода де Вивон, (Дочь же была из рода Клермон-Таллар де Тоннер.) не сумев помешать дочери выйти замуж за г-на Реца, прокляла ее. Г-жа Дампьер была в свое время фрейлиной королевы Елизаветы ³⁵. Рассказывают об одном весьма мудром ее поступке. Она сделала одну из своих племянниц фрейлиной королевы Луизы и, заметив в одно прекрасное утро, что Король больно уж ласков с молодой девушкой, посадила ее в карету и отправила к отцу. Король не посмел ничего сказать. Даму эту весьма почитали, и все питали к ней уважение.

Г-жа де Рец, невзирая на материнское проклятье, имела множество детей. Маркиз де Белиль, ее старший сын, женился на девице из рода Лонгвиль, которая отличалась красотой и приятным сложением; она пожелала отомстить за смерть мужа, убитого в Мон-Сен-Мишеле ³⁶, а потом постриглась в монахини, став настоятельницей в Фонтевро, а затем основательницей общины Кальвэр. Она ввела там новые реформы и умерла в святости.....................

Г-н де Бельгард велел учинить на своем надгробии надпись, что имел честь состоять в числе друзей покойного Графа ³⁷.

Кардинал де Ришелье сослал г-на де Бельгарда в Сен-Фаржо, где он пробыл лет восемь или девять. Покойный Принц ³⁸, управлявший Бургундией, пожелал приобрести поместье Серр, которое г-н де Бельгард купил у г-жи де Меркер, дабы сделать из него герцогство, и дал ему свое имя ³⁹. Покупка была совершена так, чтобы земля перешла к брату г-на де Бельгарда, г-ну де Терму, и его сыновьям, которые были тогда еще живы. Г-н де Терм умер первым, оставив после себя единственную дочь, которую г-н де Бельгард выдал за г-на де Монтеспана (ныне г-на [22] де Бельгарда) сына своей сестры. Итак, покойный Принц купил поместье Бельгарда, а г-н де Бельгард приобрел Шуази, в Орлеанском лесу, родовую землю семьи Лопиталь, и дал ей название Бельгард. Именно на этом основании нынешний г-н де Бельгард, сын его сестры, носящий фамилию Гондрен (поначалу Монтеспан), претендует на герцогский титул. У него детей нет, но у его братьев, маркизов д'Антен и Терм-Пардайан, они есть. Правда, умом эти отпрыски не отличаются. Архиепископ Санский тоже его брат.

При нас г-н де Бельгард вновь появился при Дворе после смерти кардинала де Ришелье и носил траур по этому правителю, который не переносил его насморка. Вскоре после этого, правда, г-н де Бельгард умер.

Принцесса де Конти

Принцесса де Конти была дочерью того герцога де Гиза, который по приказу Генриха III был убит в Блуа ⁴⁰. Но прежде, чем рассказывать о ее любовных связях, скажу несколько слов о шалостях ее прабабки и ее матери. Г-жа де Гиз, (Ее звали Антуанетта Бурбонская. Она была порядочной женщиной; этот рассказ мало правдоподобен.) мать Франциска, герцога де Гиза, убитого при осаде Орлеана Жаном Польтро, будучи влюблена в некоего придворного кавалера, дабы, наслаждаясь любовью, избежать огласки, требовала, чтобы его приводили ночью к ней в спальню с завязанными глазами и точно так же выводили. Один из друзей кавалера посоветовал ему отрезать кусок бахромы от покрывала постели, а затем посетить всех знакомых ему дам и посмотреть, не найдется ли где-нибудь подобной бахромы. Таким образом тот обнаружил, кто эта дама, и при первом же свидании сказал ей об этом, но его безрассудное любопытство положило конец их связи. Г-н д'Юрфе вывел героя этой истории в своей «Астрее» ⁴¹ под именем Альсиппа, отца Селадона, то есть отца самого г-на д'Юрфе; и это в самом деле вполне мог быть кто-то из его семьи, ибо то, что он говорит далее о вызволении своего друга, соответствует истине, и когда король Франциск I узнал об этом, он воскликнул: «Экий пайяр!» ⁴². В дальнейшем тот же г-н д'Юрфе, который вызволил своего друга, в письме к одному из придворных игриво подписался: «Пайяр». Впоследствии кое-кто из этой семьи получил сие прозвище в качестве второго имени; по крайней мере я так слышал. Это напоминает мне об одном почтенном овернском роде, носящем фамилию д'Аше, — так во всяком случае подписываются его представители; истинная же их фамилия звучит весьма неприлично: «Мердезак» ⁴³; говорят, будто это прозвище было дано одному из их предков в не знаю уж каком сражении, где, несмотря [23] на случившийся с ним понос, он не покинул ратного строя и явил чудеса храбрости.

Генрих «Меченый», отец принцессы де Конти, был гораздо незадачливее в браке, нежели его дед. Его жена (Она была из рода де Клев, младшая сестра г-жи де Невер, матери герцога Мантуанского.) вела себя весьма дурно. Один его приятель, полагая, что он ничего не замечает, решил попробовать, можно ли ему об этом сказать; он заявил Герцогу, что у него есть друг, жена которого недостаточно блюдет его честь, и попросил у Герцога совета, открывать ли этому другу глаза. «Ибо я настолько в сем уверен, — добавил он, — что могу легко это доказать». «Меченый», который сразу почуял, в чем дело, ответил ему: «Что до меня, я заколол бы того, кто бы мне такое сказал». — «Клянусь честью! — откликнулся его приятель, — тогда я ничего не скажу и своему другу: у него, может статься, тот же нрав, что и у вас».

И все же, говорят, Герцог нагнал на жену страху; как-то раз, когда той немного нездоровилось, он, выказывая всем своим видом, что сильно чем-то удручен, заявил каким-то странным тоном, что ей надобно съесть бульону; жена отвечала, что потребности в сем не чувствует. «Извините, сударыня, вам надобно его отведать». И тотчас же послал на кухню за бульоном. Жена, у которой совесть не слишком была чиста, твердо решила, что муж хочет спровадить ее на тот свет, и стала слезно упрашивать его, чтобы он позволил съесть этот бульон хотя бы через полчаса. Рассказывают, будто она все эти полчаса готовилась к смерти, ничего, однако, о том не говоря, после чего поела принесенного ей бульону, каковой оказался самым обыкновенным.

Сен-Мегрен, коего считали отцом покойного г-на де Гиза только потому, что тот, как и Сен-Мегрен, был курносым, состоял ее любовником. Г-н де Майенн, не любивший шуток, приказал его убить. Точно так же он поступил с Сакремором, которого обвиняли в том, что тот живет с дочерью г-жи де Майенн. (Г-жа де Майенн была наследницей земель Танда. Граф де Танд был бастардом Савойским. Она была вдовой г-на де Монпеза. Когда она вступила в права наследства, г-н де Майенн женился на ней.) Этот Сакремор был дворянином; ничего другого о нем мне узнать не удалось.

Г-н де Майенн, дабы обмануть свою жену, которая весьма тревожилась, что муж отлучается по ночам, сажал лакея в своем халате за стол, заваленный бумагами, будто работает над чем-то важным; лакей издали делал госпоже знак рукой, чтобы она шла к себе, и та почтительно удалялась.

За м-ль де Гиз, впоследствии принцессой Конти, ухаживали многие, в том числе и отважный Живри. (Он был из рода д'Англюр.) Рассказывают, будто, назначив ему [24] свидание, она из озорства вздумала переодеться монахиней. Живри поднялся к ней по веревочной лестнице, но был настолько поражен, встретив вместо м-ль де Гиз монахиню, что никак не мог придти в себя и поневоле вернулся не солоно хлебавши. Второго свидания он так и не добился; красавица прониклась к нему презрением, и дело завершил Бельгард. (Бельгард нанял человека, который бежал из Парижа. Этот человек вручил ему карандашный портрет м-ль де Гиз. В пору написания портрета ей было всего пятнадцать лет. Именно с этого и началась любовь к ней Бельгарда. За шесть лет до смерти м-ль де Гиз снова обрела свой портрет и сказала о том г-же де Рамбуйе, навестившей ее в этот самый день; м-ль де Гиз была весьма обрадована.) В «Любовных проказах Алькандра» ⁴⁴ рассказывается о зарождении этой любовной истории. Правда, опасаясь повторения неожиданного конфуза, м-ль де Гиз уже монахиней не переодевалась. Я слышал, будто все произошло на полу, в спальне самой г-жи де Гиз, которая лежала уже в кровати и, чувствуя, что ее клонит ко сну, велела задернуть полог, чтобы покрепче заснуть. М-ль де Витри, наперстница м-ль де Гиз, была Дариолеттой ⁴⁵. Когда дело дошло до любовного поединка, у красавицы вырвалось: «Ух!». Мать, проснувшись, спросила, что случилось. «Да нет, ничего, — ответила наперстница, — просто Мадемуазель накололась за работой». Еще до этого, во время краткого перемирия, Бельгард и Живри пришли к воротам тюильрийского сада поболтать с г-жой и м-ль де Гиз. Г-н де Немур, (Тот, кто потом был тираном Лионским. Он был братом (по – А. З.) матери г-на де Гиза, убитого в Блуа. Их мать, дочь герцогини Феррарской, французская принцесса крови, вышла замуж за г-на де Гиза, а потом за г-на де Немура.) влюбленный в молодую принцессу, (Г-н де Немур женился бы на ней, получи он церковное разрешение.) приказал по ним стрелять. Бельгард отошел, а Живри, более храбрый, крикнул ему: «Как, Бельгард, ты отступаешь перед этой красавицей!». Под конец, видя, что принцесса с ним порывает, Живри написал ей любовное письмо, которое я здесь приведу, ибо это одно из самых прекрасных любовных писем, какие только могут быть на свете:

Письмо г-на де Живри к м-ль де Гиз

«Услышав о моем конце, вы убедитесь, что я человек слова и говорил сущую правду, утверждая, что хочу жить лишь покуда вы оказываете мне честь вашим благорасположением. Ибо, узнав о перемене ваших чувств, я прибегаю к единственному доступному мне целительному средству и, должно быть, погибну: вас слишком любит небо, чтобы сохранить то, что вы желаете утратить, и только чудо может спасти меня от гибели, навстречу коей я устремляюсь. Смерть, коей я ищу и которая ждет меня, заставляет прервать сии строки. Судите же, прекрасная принцесса, сколь почтительно мое отчаяние, какою силою обладает ваше презрение и заслужил ли я его». [25]

И в самом деле, во время осады Лаона он углубился столь далеко во вражеские ряды, что был сражен. (Канцлер де Шиверни, его зять, говорит в своих Мемуарах, что Живри, производя под Лаоном рекогносцировку вражеского фланга, на который он хотел; навести пушку, был убит.) Ему, как я слышал незадолго до этого, предсказали, что он умрет devant l'an ⁴⁶, a это могло означать и «до конца года», и «под Лаоном».

Еще скажу немного о г-не де Живри. Некогда он любил даму, имени которой я так и не мог узнать. Поскольку он был настойчив, ибо отлично видел, что дама его любит, она сказала однажды, тяжело вздохнув: «Знали бы вы, как я мучаюсь, вы бы меня пожалели. Я боюсь потерять вас, но когда б я согласилась дать вам то, о чем вы меня просите, я, кажется, умерла бы от печали». По тому, как это она говорила, и по ее слезам кавалер понял, что это не притворство, был глубоко тронут и, хоть и был уверен, что ему стоит лишь проявить упорство, и он добьется всего, — поклялся ей небом никогда более не говорить о своей страсти и любить ее с той поры, как сестру.

М-ль де Гиз вела себя впоследствии так, что один только принц де Конти способен был на ней жениться. (Он был глуп.)

В маленьком городке, через который проезжал Двор, судья, произнеся приветственную речь Королю, обратился затем с приветствием к принцессе де Конти, которую принял за Королеву. Король рассмеялся и во всеуслышание сказал: «Он не слишком-то ошибся: она бы ею стала, когда б вела себя добродетельно».

Рассказывают, будто, когда она стала просить г-на де Гиза, своего брата, не играть более в карты, ибо он много проигрывал, тот ответил: «Сестрица, я перестану играть, когда вы перестанете заниматься любовью». — «Ах, негодник! — воскликнула она. — Значит, он никогда не перестанет!».

Она была весьма неглупа и даже написала нечто вроде небольшого романа под названием «Приключения при Персидском Дворе» ⁴⁷, где говорится о многом, случившемся в ее время. Она была добра и жалостлива, помогала сочинителям и оказывала услуги кому только могла. Правда, она бывала беспощадна к женщинам, коих подозревала в том, что они отбили у нее возлюбленных. Под конец жизни она стала несносною, совершенно помешавшись на величии своего рода, и настолько поглощена была этим, что вела себя иной раз довольно странно. Одержимая своими мыслями, она, проходя однажды с покойною графиней Суассонского мимо ворот Малого Бурбонского дворца, выходящего на реку, указала ей, что на них еще заметны следы желтой краски, коею их выкрасили в ту пору, когда коннетабль Бурбонский бежал из Франции. «Надобно признаться, — ответила Графиня, — что наши короли проявили в свое время большую небрежность, не вымазав в желтый цвет ворота [26] Гизов» ⁴⁸. (Впоследствии с ними это произошло.) Принцесса де Конти сказала как-то графине Суаcсонской: «Вы должны быть очень мне благодарны за то, что у меня не было детей».— «По правде говоря, — отвечала та, — меньше, чем вы думаете; мы совершенно уверены, что это не от вас зависело».

Когда кардинал де Ришелье сослал принцессу де Конти в графство д'Э, она по пути остановилась у некоего дворянина по имени Жонкер, близ Компьена, так как ее карета сломалась. В доме было трое-четверо юношей; это не помешало ей на следующий же день в их присутствии румяниться, набелить себе кисточкой грудь и плечи. В вечер приезда она, дабы развеять свое огорчение, спросила какую-нибудь книгу и с удовольствием прочла старого, засаленного «Жана Парижского» ⁴⁹, найденного на кухне.

В Истории о г-не де Бассомпьере будет сообщено еще кое-что о ней.

Господин Депорт

Филипп Депорт был родом из Шартра и довольно низкого происхождения, но преуспел в учении. Он стал клерком у некоего парижского прокурора. У этого прокурора была довольно хорошенькая жена, которой молодой клерк нравился немного более, чем следует. Муж это заметил и однажды, когда Депорт отправился в город, взял его вещи, связал их в узел и повесил у входа на дверной колотушке с надписью: «Когда Филипп вернется, пусть забирает свои пожитки и уходит». Депорт берет свой узел и отправляется в Авиньон (быть может, Двор находился на пути туда) ⁵⁰, на городской мост, где, как на ступеньках Дворца Правосудия в Париже, стоят те, кто хочет наняться в слуги. Он услышал, как какие-то молодые люди говорят: «Господину епископу дю Пюи надобен секретарь». Депорт идет к нему: епископ в то время, по-видимому, пребывал в Авиньоне. Физиономия молодого человека понравилась прелату. Находясь на службе у г-на дю Пюи, который происходил из рода Сенетерр, (Это от Сен-Нектер.) Депорт влюбился в его племянницу, сестру м-ль де Сенетерр, о которой речь впереди. Эта возлюбленная зовется в его стихах Клеонис ⁵¹.

Именно в пору своей службы у прелата Депорт постепенно становится известным благодаря стихотворной пьесе, начинающейся словами:

О ночь, ревнивая, ... и т. д.

Он, разумеется, никому не говорил, что это всего лишь перевод из Ариосто или во всяком случае подражание ему. К стихам этим придумали мелодию, и все стали их распевать. (Незадолго до своей смерти он, к огорчению своему, увидел книгу, озаглавленную «Сходство Муз итальянских и Муз французских», где сонеты, заимствованные и переведенные им, помещены рядом с его собственными.) Значительное свое [27] состояние Депорт составил себе в пору милостивого расположения к нему г-на де Жуайеза, у которого был постоянным советником. Он получил четыре аббатства, приносившие ему более сорока тысяч ливров. Г-н де Жуайез сумел так расположить Генриха III к Депорту, что тот стал принимать большое участие в делах государства. Именно тогда он сделал немало для сочинителей и способствовал пожалованию им множества бенефиций.

Не знаю, Депорт ли определил к особе Короля некоего Отрона, услугами коего Его Величество пользовался для составления речей; однако никто не предупредил сего Отрона, чтобы он не позволял себе шуток со своим властелином; однажды в Сен-Клу Король, выпаривая венерин недуг, спросил Отрона, о чем говорят в Париже. «Государь, — ответил тот опрометчиво, — говорят, что в Сен-Клу очень жарко». Король осерчал и велел ему выйти вон.

Однако Депорт покинул стан Короля и перекинулся к Гизам, ибо полагал, что Королю не миновать поражения ⁵². Он отправился в Руан вместе с адмиралом де Вилларом, подле которого занял то же место, что занимал при г-не де Жуайезе. Все же впоследствии они с Адмиралом рассорились, и вот по какой причине.

У королевы Екатерины Медичи была фрейлиной м-ль де Витри, легкомысленная, привлекательная и остроумная. Как-то, когда она находилась в покоях Королевы, Депорт сделал ей дочку; говорят, будто однажды поутру она отправилась рожать в предместье Сен-Виктор, а вечером появилась на бале в Лувре, где даже танцевала; что с ней неладно, заметили по тому, что у нее открылось кровотечение. Она шутливо говорила, что женщинам пояс святой Маргариты ни к чему: им-то ведь можно кричать до хрипоты, а носить его подобает девицам, которые даже ах! громко произнести не решаются. Впоследствии, как то часто бывает меж любовниками, она охладела к Депорту и поссорила его с адмиралом де Вилларом, который, хотя де Витри была уже в летах, влюбился в нее без памяти. Она коварно внушила Адмиралу, что, ежели он всегда будет держать при себе Депорта, люди станут думать, будто он ни в чем не может обойтись без его советов и все делает по его указке, ибо только благодаря влиятельности Депорта де Виллар был сделан тем, кем он теперь является. Адмирал был от своей возлюбленной без ума — настолько, что в Пикардии, уже примирившись с Генрихом IV и отправляясь в бой, в котором он пал, стал целовать браслет из волос г-жи де Симье (так звали впоследствии эту даму) и сказал г-ну де Буйону, стыдившему его за это: «Воистину, я верю в нее, как в бога». И тем не менее он был убит.

Г-ну Депорту пришла довольно странная фантазия получить одному все отцовское наследство. У него были брат и шесть сестер, из коих три не пожелали продать ему свою долю. Им он не стал помогать. Трем остальным он помогал, но особенно брату. [28]

Сатирический поэт Ренье, его племянник, зажил безбедно только после смерти Депорта, когда маршал д'Эстре выхлопотал для него аббатство, приносившее пять тысяч ливров дохода. К тому времени он уже имел доход по своей должности каноника в Шартре ⁵³.

Депорт был в таком почете, что все приносили ему на суд свои сочинения. Некий стряпчий принес однажды длинную поэму, которую Депорт попросил прочесть племянника, дабы избавить себя от сего утомительного занятия; в одном месте стряпчий писал:

Я взнуздываю Аполлона...
Ренье сделал на полях приписку:

Лишь те, что разумом убоги,
Владыку Муз хотят взнуздать:
Пойми, в узде не ходят боги,
Но вам, ослам, она под стать.

Через некоторое время приходит стряпчий, и Депорт отдает ему сочинение, говоря, что в нем много прекрасных мест. На следующий день стряпчий возвращается вне себя от гнева и, показывая Депорту это четверостишие, говорит ему, что непозволительно подобным образом насмехаться над людьми. Депорт узнает почерк Ренье, он вынужден признаться стряпчему, как все произошло, и просит не вменять ему в вину сумасбродство племянника. Дабы потом не повторяться, добавлю, что Ренье умер тридцати девяти лет в Руане, куда уехал лечиться от сифилиса у некоего лекаря по прозвищу «Звонарь». Когда его вылечили, он решил угостить своих целителей. Нашлось молодое испанское вино; лекаря, потворствуя Ренье, позволили ему выпить; разгоряченный, он схватил плеврит, и через три дня его не стало.

В царствование Генриха IV Депорт продолжал быть в чести; однажды Король со смехом сказал ему в присутствии принцессы де Конти: «Господин де Тирон (аббатство Тирон было его главным угодьем), вам бы следовало полюбить мою племянницу: (Так Король называл принцессу де Конти, когда хотел ей угодить.) это разгорячит вашу кровь, и вы напишете прекрасные стихи, хотя уже и не молоды». Принцесса ответила довольно смело: «Я не против: он любил женщин и более высокой крови, нежели я». Она разумела королеву Маргариту, которую Депорт любил в те времена, когда та была еще только королевой Наваррской.

Именно Депорт способствовал возвышению кардинала дю Перрона, каковой был его ставленником. Когда тот стал Кардиналом, Депорт оказался в большом затруднении, как теперь обращаться к нему в письмах, ибо никак не решался титуловать Монсеньером человека, которого столь долго кормил. Все же он нашел выход и стал писать ему Domine ⁵⁴. [29]

Депорт был весьма сластолюбив, и в одной из своих эпиграмм, довольно, впрочем, посредственной, он говорит, что в сорок лет проделывал кое-что шесть-семь раз кряду.

Господин де Сюлли

(Я извлек большую часть изложенного здесь из рукописи, составленной покойным г-ном Марбо (бывшим в свое время секретарем г-на дю Плесси-Морне) по поводу Записок г-на де Сюлли, лживость коих он выявляет почти на каждом шагу относительно всего, что касается их автора. Я извлек из этой рукописи все, что не осмелятся опубликовать, когда ее напечатают.)

Говорили и даже уверяли, будто он происходил от шотландца Бетена, а вовсе не из рода графов де Бетюнов фламандских, и будто существовал некий шотландец, архиепископ Глазго, коего он назвал своим родственником. Почитая себя в родстве с Гизами через семейство де Куси ⁵⁵, происходившее, по его словам, «из старинного австрийского рода» (словно ему казалось унизительным состоять в родстве с Императором и королем Испанским), он предложил свои услуги Гизам против графа Суассонского. Король велел передать ему через г-на дю Морье, гугенота, в дальнейшем посланника в Голландии, что он ему спеси поубавит и Гизы немного выиграют от его, Сюлли, поддержки; он де неблагодарный, ежели идет против принца крови, который его из грязи поднял, и предлагает свою помощь тем, кто пытался посягнуть на корону и жизнь его благодетеля. Г-н дю Морье не передал и половины того, что поручил ему сказать Король; тем не менее герой наш был так этим подавлен, что вызывал к себе жалость; ибо насколько он бывал заносчив в пору своего благоденствия, настолько оказывался труслив и не уверен в себе в дни невзгоды. (Впоследствии он повздорил с графом Суассонским из-за некоторых ассигнований, за кои грубо упрекал этого принца. Герцоги Гизы предложили Сюлли свою поддержку, дабы отплатить ему за услугу, чем Король был весьма разгневан. То же, что он рассказывает по поводу другой своей ссоры с Графом, неверно: Граф попросту пронзил бы его шпагой. Хотя Сюлли был губернатором в Пуату, он не пользовался там доверием.)

Он хвалился тем, что поручил управление Провансом покойному г-ну де Гизу, против чего канцлер де Шиверни возражал.

Он хулит г-на д'О, который, однако, рук не замарал и, вместо того чтобы нажиться на управлении финансами, проел на этой должности свое состояние.

Он обходит молчанием г-на де Санси, словно тот никогда не управлял финансами. Санси прогнали за то, что при осаде Амьена, когда Король в присутствии г-на де Монпансье стал советоваться с ним относительно своей женитьбы на г-же де Бофор, он ответил, что, коли уж говорить о шлюхах, он предпочел бы дочь Генриха Второго, а не дочь госпожи д'Эстре, помершей в борделе; а еще за то, что, слушая рассказ Герцогини [30] о некоем помещике, ее соседе, который узаконил своих детей, женившись на их матери, он, Санси, заявил ей в лицо: «Все это годится для дворянина с пятью-шестью тысячами наследственного дохода, а вот зайди речь о королевстве, той женщине никогда бы дела не сладить, и бастард всегда останется сыном шлюхи». Слова эти были, по правде говоря, несколько неучтивы; но Королю надлежало бы принять в соображение, что г-н де Санси человек порядочный и оказал ему множество важных услуг. Он на собственный счет нанял Швейцарцев и привел большой отряд их в распоряжение Генриха IV ⁵⁶. Умер он в бедности, с запретительным постановлением ⁵⁷ в кармане. Не раз случалось, что его забирали стражники; он давал им довести себя до ворот тюрьмы, затем предъявлял свое запретительное постановление и глумился над ними.( У г-на де Санси был сын, состоявший камер-пажом Генриха IV. Умаявшись носить факел пешим, он раздобыл себе иноходца. Король про то узнал и велел его выпороть. Сей паж всегда клялся Ра la mort, его прозвали Паламором ⁵⁸. Это был довольно забавный юноша. Однажды на Орлеанской дороге он повстречал г-жу де Гимене, направлявшуюся в Париж. Ему надоело ехать верхом: погода; была скверная; он сказал: «В долине Торфу водятся воры, позвольте вас сопровождать». — «Благодарю вас», — ответила дама. — «О, сударыня, — воскликнул он, — пусть же никто не скажет, что я покинул вас в беде!». С этими словами он опустил окошко и, как она ни возражала, влез к ней в карету. Как-то в Риме жена г-на де Бриссака, бывшего там в ту пору посланником, направилась взглянуть на виноградники Медичи. Паламор, совершенно голый, стал в одной из ниш, в которой не было статуи: там есть галерея, сплошь уставленная ими. Человек; этот впоследствии сделался отцом-Ораторианцем ⁵⁹, и его звали отец Паламор. В келье у него находились лишь изображения святых на коне, таких, как святой Маврикий, святой Мартин и другие.

Другой сын г-на де Санси, который был посланником в Турции, стал тоже отцом-Ораторианцем. Однажды он заехал по пути в Кармелитский монастырь, основанный кем-то из его рода; монахини оказали ему такой же прием, как любому другому. Он на это посетовал; когда на обратном пути он снова заехал в монастырь, настоятельнице захотелось исправить свою ошибку; но и вручение ключей от ограды, и согласие приподнять свое покрывало были обставлены ею с великой таинственностью. Наконец покрывало приподнято. «Воистину, матушка, — сказал гость настоятельнице, узрев ее весьма желтую физиономию, — очень нужно было так ломаться, чтобы показать лицо цвета яичницы! Опустите, опустите покрывало!». И он повернулся к ней спиною.)

Г-жа де Бофор не успокоилась, пока не добилась назначения на его место г-на де Рони. Он уж давно ухаживал за ней. Его первой должностью была должность контролера по проверке пропускных свидетельств во время осады Амьена. Потом его послали в податное ведомство для взимания всех денег, находившихся у сборщиков, и он проявил при сем отменную строгость. Той же строгости придерживался он при выполнении всех поручений. Поскольку он был весьма невежествен по части финансов, ему сопутствовал некий Анж Капель, сьер дю Люа, чудак, причастный к изящной словесности, который опубликовал гораздо позже,. дабы польстить г-ну де Сюлли, книжицу, озаглавленную «Наперсник» ⁶⁰ и приведшую в сильнейшее раздражение г-на де л'Эдигьера. Дю Люа [31] посадили в тюрьму. Когда приступили к допросу и спросили у него: «Обещаете ли вы говорить правду?» — «От сего воздержусь, — ответил он. — Я ведь страдаю-то потому, что правду говорил». Он высказывал весьма пагубные суждения и, среди прочих глупостей, говаривал, что де для восстановления Франции надобно лишь миндальное молоко: в ту пору как раз разбиралось дело о штрафах ⁶¹. Он опубликовал книгу, содержащую его пресловутые суждения, на титульном листе коей был изображен сам в виде ангела ⁶² с крыльями и бородою, а в помещенных ниже стихах говорилось, что от человека у него и осталась только борода.

Г-н д'Энкарвиль, генеральный ревизор финансового ведомства, вовсе не был вором, как то утверждает Сюлли; он был честным и почтенным человеком.

Ссора Сюлли с г-жой де Бофор в ту пору, когда она должна была стать королевой, плохо согласуется с его рассказом о поездке в Клермон, где он, по приказу этой дамы, якобы бьет палкой кучера. Она бы его быстро прогнала.......................

Вот что произошло, когда г-жа де Бофор заболела. Она спешно послала к Королю дворянина Пюиперy, дабы сообщить о своем недомогании и; умолить его позволить ей сесть в лодку и отправиться к нему в Фонтенбло. Она надеялась, что это заставит Короля тотчас же приехать к ней и, пока она еще жива, обвенчаться с нею ради детей. В самом деле, как только Пюиперy прибыл, Король приказал ему тронуться в обратный путь, дабы тот приготовил для него паром в Тюильри, на котором он хотел незаметно переправиться; а сам немедля вскочил на коня и помчался так быстро, что нагнал Пюиперy и осыпал его жестокими упреками. Подле Жювизи Король повстречал канцлера де Белльевра, который сообщил ему о смерти Герцогини. Невзирая на это, он поскакал бы в Париж, дабы увидеть ее хотя бы бездыханной, ежели бы Канцлер не внушил ему, что сие недостойно Короля. Он сдался на эти доводы и возвратился в Фонтенбло.

Г-н де Сюлли говорит в одном месте, что Король сел в его карету; у него ее не было, хотя он уже стал Суперинтендантом финансов. В Лувр он ездил верхом и получил карету, только когда стал Генерал-инспектором артиллерии. (Король не желал, чтобы обзаводились каретами. Маркиз де Кевр и маркиз де Рамбуйе были первыми молодыми людьми, кои приобрели их, последний — по причине плохого зрения; первый сослался на какую-то иную причину. Встречая Короля, они прятались. Бассомпьер говорил, что, когда шел дождь, они заезжали за знакомыми дамами, дабы наносить визиты вместе с ними. Арно Ле-Петё был первым холостяком в городе, у коего появилась карета, ибо женатые люди обзавелись ими прежде него. Покойный Король не одобрял, что Фонтене-Марей завел себе карету; ему доложили, что тот собирается жениться. Наконец кареты стали чем-то вполне обычным. Но что такое лошади-иноходцы, никто не знал; иноходец был только у Короля. Даже во времена Генриха IV дело обстояло именно так; за Королем трусили рысцой.) [32]

Когда Король назначил де Сюлли Суперинтендантом финансов, тот из бахвальства составил перечень своего имущества и вручил этот перечень Его Величеству, поклявшись, что намерен жить на одно жалование и на свою земельную ренту, которая в ту пору сводилась лишь к доходам с поместья Рони. Но тотчас же вслед за этим он начал делать большие приобретения, и все кругом стали посмеиваться над его пресловутым перечнем. Король довольно ясно показал, что он обо всем этом думает: однажды, когда г-н де Сюлли споткнулся во дворе Лувра, желая приветствовать Государя, стоявшего на балконе, тот, обращаясь к окружавшим его придворным, сказал, чтобы они сему не удивлялись, ибо ежели у самого выносливого из его Швейцарцев так шумело бы в голове от магарычей, он растянулся бы во весь рост.

Сюлли разрешает Ла-Варенну (Главному своднику Короля.) титуловать себя Монсеньером. В те времена Суперинтенданта финансов «Монсеньером» не называли, а занимал он тогда только этот пост. Впрочем, Ла-Варенн был слишком горд, чтобы поступать таким образом. Это видно из того, что впоследствии он пишет Сюлли по поводу ссоры между их зятьями (Г-ном де Роганом и графом де Вертю д'Авогуром.) в Бретани, возникшей из-за местничества. Ибо, хотя г-н де Сюлли был герцогом и пэром, Ла-Варенн писал ему так: «Ссора меж нашими зятьями...». Наш Суперинтендант чуть не взбесился. Это мне напоминает тот случай, когда канцлер Сегье, дочь которого вышла замуж за внука г-на де Сюлли, написал Герцогу по поводу какого-то семейного раздора: «Ради сохранения мира меж нашими семьями». Сюлли на это сильно разгневался и сказал, что слово «семья» подходит здесь разве что для Канцлера, который всего-навсего обыкновенный горожанин.

Не было дотоле Суперинтенданта финансов более неприветливого. Однажды пять-шесть самых знатных придворных, из числа тех, кто пользовался особой благосклонностью Короля, решили нанести г-ну де Сюлли визит в Арсенале. Взойдя в покои Герцога, они заявили, что пришли лишь затем, чтобы увидеть его. На это он ответил, что нет ничего проще; и, дабы его могли увидеть, повернулся к ним лицом, потом спиной, а затем ушел в свой кабинет и закрыл за собою дверь.

Некий Государственный казначей по имени Прадель, бывший дворецкий старого маршала де Бирона и человек, хорошо известный Королю, никак не мог добиться справедливости от г-на де Сюлли, который не платил ему жалованья. Однажды Герцог хотел вытолкать его от себя; но Прадель схватил с накрытого стола нож и сказал: «Прежде вы отнимете у меня жизнь! Я в доме Короля, вы обязаны блюсти закон». Наконец, после крупной перепалки Прадель направился к Королю, рассказал ему суть дела и объявил, что г-н де Сюлли довел его до полного отчаяния и ему все равно, пусть его повесят, лишь бы за себя отомстить. [33] Король сильно пожурил его; но как г-н де Сюлли ни жаловался, ему пришлось выплатить Праделю сполна.

Какой-то итальянец, возвращаясь из Арсенала, где он был дурно принят Суперинтендантом финансов, проходил по Гревской площади, когда там вешали нескольких злоумышленников. — «О beati impiccati! — воскликнул он, — che non avete da far con quel Rosny» ⁶³.

Его так ненавидели, что людям доставляло удовольствие рубить вязы, которые ради украшения он велел посадить вдоль больших дорог. «Это Рони, — говорили при этом, — сделаем из него Бирона» ⁶⁴. Он предложил Королю, который любил всяческое благоустройство, обязать частных лиц сажать деревья вдоль дорог, а когда увидел, что по приказу ничего не выходит, первый стал над этим смеяться.

На одной из страниц своих Мемуаров г-н де Сюлли сообщает, что г-н де Бирон и двенадцать наиболее блестящих царедворцев никак не могли справиться с балетом, каковой они задумали разучить, и что пришлось Королю повелеть г-ну де Сюлли взяться за это. Танцы были одной из его причуд. Каждый вечер лакей Короля играл на лютне танцы, бывшие в ту пору в моде, а г-н де Сюлли танцевал совершенно один, водрузив на голову какой-то нелепый колпак, который обычно надевал, сидя у себя в кабинете. Зрителями были Дюре, впоследствии президент де Шеври, и Ла-Клавель, впоследствии сьер де Шевиньи, которые вместе с несколькими женщинами дурного поведения паясничали с ним каждый вечер. Люди эти рукоплескали ему, хотя он был необычайно неловок. Он ездил иногда верхом во дворе Арсенала, но столь неизящно, что все над ним потешались.

Кстати о балетах: Принц ⁶⁵ представил один из балетов, и Король повелел г-ну де Сюлли распорядиться о выплате ему денег. Г-на де Сюлли это взбесило, и он в насмешку приписал внизу: «В пользу бедных». Дабы взбесить его еще больше, Принц заставил выплатить себе двойную сумму на том основании, что половина ее идет в пользу бедных. Он отправился со всей своей свитой к г-ну Дарбо, казначею королевской казны, и ушел от него, лишь получив деньги. Король только посмеялся и сказал, что г-н де Сюлли вполне этого заслуживает.

У него самого был ключ от двери в зал с двойным рядом галерей, который он велел построить в Арсенале для танцев.

Взятки подносились секретарю Дюре, его своднику. Г-н де Сюлли говорит в своей книге о некоем Робене, которого он вытолкал за дверь, — должно быть, потому, что Робен обратился к нему самому, а не к Дюре.

Девиз Quo jussa Jovis ⁶⁶ придуман Робером Этьенном, стряпчим: в гербе орел, держащий в когтях молнию.

Судебная палата была создана лишь затем, чтобы погубить г-на де Сюлли и раскрыть растраты вверенных ему сумм; и это делали те самые люди, коих он определил в финансовое ведомство. Он, как только мог, противился этим розыскам и сам входил в полюбовные соглашения с [34] контролерами ⁶⁷. Ходатаем за него выступил г-н де Бельгард; он так ловко повел дело, что все выгоды, извлекавшиеся из этих соглашений Суперинтендантом, выглядели на поверку пустяковыми; все это — дабы уверить Короля, будто ему подавались дурные советы и будто ради незначительной выгоды он потерял теперь благорасположение своих чиновников. Произошло это в 1607 году, и Король, будучи осведомлен о взятках г-на де Сюлли и полагая, что он получает свою долю процентов, выплачиваемых казначеем королевской казны, намеревался передать Управление финансами г-ну де Вандому по достижении им более зрелого возраста; и перед самой своей кончиной Его Величество уже готов был утвердить г-на де Вандома в этой должности.

Рассказы о триумфе, выпавшем на долю г-на де Сюлли под Иври ⁶⁸, и о том, как он сумел извлечь из захваченных им пленных крупные суммы, составляют самые забавные места в его книге. Все эти сумасбродства изображены на стенах большого зала в Вильбоне, в Шартрских землях ⁶⁹.......................

Он был великий мастер говорить непристойности. Однажды пришел к нему обедать дворянин, не помню уж кто, весьма статного сложения. Г-жа де Сюлли, вторая жена Суперинтенданта финансов, здравствующая и поныне, не спускала с гостя глаз. «Признайтесь, сударыня, — сказал ей муж во всеуслышание, — здорово бы вы попались, когда бы у сего господина не оказалось бы...?». Он отнюдь не боялся стать рогоносцем и, выдавая деньги на расходы, говорил жене: «Столько-то на то, столько-то на се, столько-то на ваших...».

Наш Суперинтендант, спустя двадцать пять лет с лишним после того, как прошла мода на цепи и бриллиантовые знаки, каждый день, надевая их на себя для украшения, прогуливался в таком виде под портиками Королевской площади, находившейся неподалеку от его особняка. Все прохожие смеялись, с любопытством глядя на него. В Сюлли, куда он удалился на склоне дней, он держал пятнадцать или двадцать старых павлинов и не то семь, не то восемь старых рейтаров ⁷⁰ из дворян, кои по звону колокола выстраивались шпалерой и салютовали ему, когда он выходил на прогулку, а затем шли за ним; полагаю, что павлины тоже шли следом. Он держал при себе нечто вроде Швейцарской гвардии.

Г-н де Сюлли говорил, что можно спастись в любой вере, и желал быть похороненным в Святой земле. Один из слуг Канцлера, тесть (тестя – А. З.) внука г-на де Сюлли, рассказывая об этом, все перепутал и заявил, что г-н де Сюлли утверждал, будто в любой вере губишь свою душу.

Королева Маргарита

Королева Маргарита в молодости отличалась красотой, несмотря на то что у нее были слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо. Никогда, пожалуй, не было на свете женщины, более склонной к любовным [35] утехам. У нее была особая бумага, поля которой усеивали сплошь эмблемы побед на поприще любви; бумагой этой она пользовалась для любовных записок. Она изъяснялась галантным стилем того времени, но была весьма неглупа. От нее сохранилось сочинение под названием «Плохо обставленный уголок спальни», по которому можно судить, какова была ее особая манера письма ⁷¹.

Она носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с сердцем усопшего любовника; ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Фижмы эти она каждый вечер вешала на крюк за спинкой кровати и запирала на замок. .................

Со временем она ужасно растолстела, и при этом заставляла делать себе лиф и юбки гораздо шире, чем следовало, а по ним и рукава. Мерка ее была на полфута больше, чем у других. Она носила белокурый шиньон цвета отбеленного льна с желтоватым оттенком, ибо рано облысела. Посему на висках у нее были большие букли, тоже белокурые, которые ей время от времени подстригали. В кармане она всегда носила про запас волосы того же цвета, опасаясь, что в нужную минуту их не окажется под рукою; дабы придать себе большую статность, она вставляла себе в платье по бокам жестяные планки, расширявшие лиф. Через некоторые двери она не могла пройти.

На склоне лет она любила некоего музыканта Виллара. Этому Виллару приказано было всегда носить засученные штаны и привязные чулки, хотя никто уже так не одевался. Между собою его называли «Король Марго». У Королевы было несколько побочных сыновей; один из них, говорят, выжил и стал капуцином ⁷². Наличие «Короля Марго» отнюдь не мешало нашей Королеве быть весьма набожной и богобоязненной, ибо она заказывала неисчислимое количество месс и вечерен.

Если не считать ее безудержного стремления к любовным утехам, она была весьма благоразумна. Она не пожелала согласиться на расторжение своего брака с Королем в пользу г-жи де Бофор. У нее был гибкий ум, и она умела приспосабливаться к требованиям своего времени. Она наговорила множество льстивых слов покойной Королеве-матери ⁷³, и когда г-да де Сувре и де Плювинель подвели к ней покойного Короля ⁷⁴, воскликнула: «Ах, как он красив! Ах, как он хорош! Сколь же счастлив Хирон, воспитующий сего Ахилла!» ⁷⁵. Плювинель, который отличался изяществом ума не в большей мере, чем его лошади, (Он был вторым наставником дофина и Первым шталмейстером Большой конюшни.) шепнул г-ну де Сувре: (Сей де Сувре, по слухам, говорил «Буцефал» вместо «Цефал» там, где у Малерба сказано:

И если бы сравненье это —
Когда-то сделал сам Цефал, ..)

«Говорил я вам, что эта злючка как-нибудь да обругает нас!». [36] Г-н де Сувре и сам-то был не очень смышлен. В ту пору кто-то сочинил стихи, названные «Видением Двора», где говорилось, что от Хирона у него, Плювинеля, только и есть, что задняя часть. Этому Плювинелю пришла как-то в голову довольно забавная мысль. Он заявлял, что ничего так не желает, как присутствовать при баталии против челяди. И когда однажды г-н дез Ивето, наставник покойного Короля, разгневался на своего слугу, Плювинель послал к Ивето пажа с обещанием прислать для известной ему баталии одного из лучших скакунов королевской конюшни. Генрих IV иногда навещал королеву Маргариту и всякий раз ворчал, что Королева-мать де недостаточно далеко вышла ей навстречу при первом посещении.

За трапезой у королевы Маргариты по ее просьбе неизменно разглагольствовал какой-нибудь сочинитель. Под ее покровительством находился Питар, писавший рассуждения о морали; его тоже она часто заставляла говорить.

Покойный Король задумал показать балет «Старый двор», где среди прочих персонажей была выведена и королева Маргарита в том забавном облике, какой был свойствен ей на старости лет. Намерение это было само по себе неразумно: не следовало, по крайней мере, выставлять на посмешище дочь стольких государей.

К слову о балетах. Однажды, когда в покоях королевы Маргариты представляли какой-то балет, герцогиня де Рец попросила Королеву приказать, чтобы впускали только приглашенных, дабы можно было посмотреть представление в свое удовольствие. Некая м-ль л'Уазо ⁷⁶, хорошенькая и легкомысленная женщина, все же умудрилась пройти и сесть рядом с королевой Маргаритой. Увидев ее, Герцогиня возмутилась и попросила у Королевы позволения проучить эту женщину, задав ей один небольшой вопрос. Королева посоветовала ей ничего не предпринимать, предупредив, что у этой птички есть клюв и когти; но Герцогиня настаивала, и в конце концов Королева согласилась. Итак, м-ль л'Уазо подозвали, и она приблизилась с весьма непринужденным видом. «Мадемуазель, — обратилась к ней Герцогиня, — не будете ли вы столь любезны сказать мне, бывают ли у птиц рога?». — «О да, сударыня, — отвечала та, — например у дюков» ⁷⁷. Королева, услышав это, рассмеялась и сказала Герцогине: «Ну, как? Не лучше ли вам было послушаться меня?».

Я слышал о королеве Маргарите довольно забавную историю. Некий гасконский дворянин Салиньяк еще в ту пору, когда она была молода, безумно влюбился в нее, она же не отвечала на его чувства. Однажды, когда он корил ее за черствость, она спросила его: «А чем могли бы вы доказать мне вашу любовь?». — «Нет ничего такого, чего бы я не сделал», — отвечает он. — «Даже приняли бы яду?». — «Да, лишь бы вы позволили мне умереть у ваших ног». — «Я согласна!» — откликнулась она. Они назначают день; она велит приготовить для него сильно действующее слабительное. Он проглатывает его, и Королева запирает его [З7] в комнату, поклявшись, что придет прежде, чем подействует яд. Там он оставался два часа, и лекарство подействовало столь основательно, что, когда отперли дверь, рядом с гасконцем невозможно было долго стоять. Этот дворянин, сдается мне, был потом послом в Турции.

Малерб

Франсуа де Малерб родился в Кане, в Нормандии, около 1555 года. Он происходил из рода Малерб Сент-Эньян, который после завоевания Англии герцогом Вильгельмом прославился более там, нежели у себя на родине, где он настолько захудал, что отец Малерба был всего лишь асессором в Кане. Сей асессор незадолго до смерти перешел в протестантство; сына его, коему было в ту пору только семнадцать лет, это так сильно огорчило, что он решил покинуть родные края и последовал за Великим приором ⁷⁸ в Прованс, где тот был губернатором, и оставался при нем до самой его смерти. Этот Великий приор был побочным сыном Генриха II и братом графини Ангулемской, вдовы маршала де Монморанси.........................

В бытность свою в Провансе Малерб добился расположения дочери некоего президента парламента в Эксе Кариолиса, вдовы советника того же парламента, и женился на ней. Он имел от нее несколько детей, в том числе дочь, умершую пяти или шести лет от оспы, девочку, от которой он не отходил до самой ее смерти, и сына, убитого, к несчастью, в двадцатидевятилетнем возрасте, о чем мы расскажем в дальнейшем.

Самым примечательным событием в его жизни было то, что во время войн с Лигой ⁷⁹, он и некто Ла-Рок, который с приятностью писал стихи и умер, находясь в свите королевы Маргариты, гнали г-на де Сюлли целых два или три лье, да так усердно, что тот никогда этого не забывал; сие обстоятельство, по словам Малерба, и было причиной того, что он никогда не мог добиться чего-либо существенного от Генриха IV с тех пор, как г-н де Сюлли стал во главе финансового ведомства.

Однажды во время дележа захваченной добычи некий капитан грубо обошелся с Малербом. Принудив его с собою драться, Малерб сразу же пронзил ему грудь шпагой и сделал его небоеспособным.

После смерти Великого приора (Великий приор, побочный сын Генриха II, был убит неким Альтовити, капитаном галерного флота, в прошлом корсаром, после того как Приор похитил знатную девицу, красавицу де Рье Шатенеф, на которой собирался жениться Генрих III. Именно она сказала как-то Альтовити, пусть, мол, он говорит за себя вместо того, чтобы говорить за другого. Генрих III считал его шпионом при Великом приоре, который, узнав об этом, отправился к Альтовити с намерением вызвать его. Смертельно раненный Принцем, Альтовити нанес ему удар кинжалом, от коего тот умер. Правда, уже мертвому Альтовити была нанесена добрая сотня ударов, ибо люди губернатора набросились на него.) Малерб был послан с двумя стами пехотинцев для обложения города Мартиг ⁸⁰, в ту пору пораженного [38] какой-то заразною болезнью; испанцы осаждали его с моря, а провансальцы с суши, дабы воспрепятствовать распространению болезни. Они столь тесно обложили город, перекрыв все пути сообщения, что вынудили последного оставшегося в живых горожанина водрузить черный флаг на стене крепости, прежде чем сняли осаду.

Имя и заслуги Малерба стали известны Генриху IV благодаря лестному отзыву о поэте кардинала дю Перрона: однажды на вопрос Короля, не перестал ли он писать стихи, Кардинал ответил, что с того времени, как Король оказал ему честь, призвав к участию в делах государства, он совсем прекратил занятия поэзией, да и нет более смысла ею заниматься с тех пор, как появился некий нормандский дворянин, ныне живущий в Провансе, по имени Малерб.

Поэту было тридцать лет, когда он написал стихотворение, обращенное к дю Перье и начинающееся словами ⁸¹:

Ужели, дю Перье, вовек ты безутешен?

(Однажды Великий приор, который имел честь писать дрянные стихи, обратился к дю Перье: «Вот сонет; если я сознаюсь Малербу, что его написал я, он скажет, что стихи никуда не годятся; скажите, что это вы их сочинили». Дю Перье показывает этот сонет Малербу в присутствии Великого приора. «Этот сонет, — говорит Малерб, — выглядит так, как если бы его написал Великий приор».)

Первые стихи его были беспомощны: некоторые из них я видел, в том числе элегию, начало коей звучит так:

Свой лик явила смерть, и Женевьевы нет.
Могильным сном объят ее весны расцвет.

Он был не так уж талантлив; поэтом сделали его склонность к размышлению и понимание искусства. На окончательную отделку стихов ему требовалось время. Рассказывают, будто он три года работал над одой для первого председателя суда в Вердене по случаю кончины его жены и будто Председатель успел уже жениться вторично, прежде чем Малерб вручил ему эти стихи.

В одном из своих писем Бальзак ⁸² приводит слова Малерба, что, написав сто строк стихов или два листа прозы, сочинитель должен десять лет отдыхать. Бальзак рассказывает также, что, исправляя одну только строфу, Малерб извел полстопы бумаги. Речь идет об одной из строф оды к г-ну де Бельгарду; начинается она так:

Так человек срывает розы,
А жизнь все близится к концу.

Король припомнил, что говорил ему в свое время кардинал дю Перрон; последний часто поминал Малерба г-ну дез Ивето, бывшему в ту пору наставником г-на де Вандома. Г-н дез Ивето не раз предлагал [39] Королю вызвать Малерба: они были из одного города. Но Король был бережлив и не отваживался на сей шаг, опасаясь расходов на новую пенсию. Это и послужило причиною того, что Малерб попал на прием к Королю только через три или четыре года после того, как дю Перрон о нем рассказал, и то благодаря случаю. Малерб приехал в Париж по своим личным делам; г-н дез Ивето уведомил об этом Короля, и он тотчас же послал за поэтом. Произошло это в 1605 году, когда Король готовился к отъезду в Лимузен. Он заказал Малербу стихи по случаю этой поездки; тот их написал и поднес Королю. Начало этого стихотворения таково:

О боже благостный, ты нашим внял мольбам...

Король нашел стихи замечательными и пожелал удержать Малерба у себя на службе; но из бережливости, а вернее — из непонятной мне скаредности, он повелел г-ну де Бельгарду, в ту пору первому камер-юнкеру, держать Поэта при себе, пока он, Король, не зачислит его в штат своих пенсионеров. Г-н де Бельгард назначил Малербу тысячу ливров жалованья, предложил ему свой стол и взял на себя расходы по содержанию для него лакея и лошади.

Здесь-то Ракан, который был в то время камер-пажом г-на де Бельгарда и начал уже заниматься стихосложением, познакомился с Малербом и извлек из этого знакомства столь великую пользу, что ученик сей почти сравнялся с учителем.

После смерти Генриха IV королева Мария Медичи назначила Малербу пенсию в пятьсот экю, и с той поры Поэт перестал быть на содержании г-на де Бельгарда. После этого он работал очень мало: остались лишь оды, посвященные Королеве-матери ⁶³, несколько стихов к балетам, несколько сонетов покойному Королю ⁸⁴, Герцогу Орлеанскому и некоторым частным лицам, а также его последние, написанные незадолго до смерти, стихи на осаду Ларошели.

Что до его внешности, он был высокого роста, хорошо сложен и по природе своей столь привлекателен, что про него, как и некогда про Александра Великого, говорили, будто даже пот его пахнет приятно.

Говорил он резко, разговаривал мало, но ни одного слова не произносил зря. Иногда он даже был груб и неучтив: примером может служить случай с Депортом. Ренье как-то привел его на обед к своему дяде; оказалось, что кушанье уже на столе. Депорт принял его как нельзя более учтиво и сказал, что хочет подарить ему экземпляр своих «Псалмов», только что вышедших из печати. С этими словами он собирается встать, чтобы тут же подняться за книгой в свой кабинет. Малерб грубо говорит ему, что он эту книгу уже видел, так что подниматься за ней не стоит труда, и что суп его, надобно думать, лучше его «Псалмов». Обедать он, однако, остался, но обед прошел в молчании, после чего они расстались и с той поры больше не виделись. Это привело к ссоре Малерба со всеми [40] друзьями Депорта, и Ренье, который был приятелем Малерба и которого тот ценил за его обличительные стихи наравне с древними авторами, написал на него сатиру, начинающуюся так:

Рапен, придворный шут, и т. д.

Депорт, Берто и даже дез Ивето находили недостатки во всем, что он писал. Его это ничуть не трогало, — он говорил, что стоит ему взяться за критику, и он только из их ошибок составит целые тома — потолще, нежели их книги. Он особо выделял Депорта, заявляя, что уж из его ошибок можно составить книгу, превосходящую по толщине все его стихотворные сборники.

Дез Ивето сказал ему, что в стихе «И вот прелестница мне в том не отказала» три слога «мне в том не», стоящие подряд, весьма неприятны на слух.

«Но вы-то, — возразил Малерб, — вы же ведь поставили подряд: не том мне том». — «Я? — переспросил дез Ивето, — вы не сможете это доказать». — «Разве не вы написали, — отозвался Малерб:

В огне том мне томиться.. .?»

Из всей этой стаи стихотворцев он ценил одного Берто, да и то не слишком. «Берто — говорил он, — постоянно хнычет; в его стансах хорош только фасад, а для того, чтобы придумать концовку поострее, об первые три стиха делает совершенно невыносимыми».

Он совсем не любил греков, в частности открыто объявлял себя врагом несуразиц Пиндара.

Вергилий не снискал его одобрения. Многое он осуждал. Между прочим, стих, где сказано:

... Euboicis Cumarum allabitur oris ⁸⁵

казался ему нелепым. «Это все равно, — говорил он, — как если бы кто написал: “На французских берегах Парижа”». Не правда ли, прекрасное возражение!

Стаций представлялся ему значительно выше. Из других авторов он ценил Горация, Ювенала, Овидия и трагика Сенеку.

Итальянцы были ему не по вкусу; он говорил, что сонеты Петрарки написаны на греческий манер, точно так же как эпиграммы м-ль де Гурне. Из всех итальянских сочинений он признавал лишь «Аминту» Тассо.

Почти ежедневно, под вечер, у себя в комнате Малерб вел небольшие поучительные беседы с Раканом, Коломби, Туваном, Менаром и некоторыми другими. Однажды какой-то житель Орийака, где Менар был председателем суда, постучался в дверь и спросил: «Не у вас ли господин Председатель?». — Малерб порывисто, по своему обыкновению, встает и [41] говорит провинциалу: «Какого председателя вам нужно? Знайте, что здесь председательствую только я».

Ленжанд, который все же был довольно учтив, никак не желал мириться с замечаниями Малерба, говоря, что он тиран и подавляет чужой ум.

Генрих IV показал как-то Малербу поднесенные ему стихи. Начинались они так:

Пусть будет повсечасно
Верна удача вам,
Пусть слава громогласно
О вас твердит векам.

тотчас же, не читая дальше, перевернул эти стихи так:

Носите повсечасно
Булатный ваш клинок
И помните: опасно
Скакать вам без сапог.

Засим он откланялся, так и не выразив своего мнения каким-либо иным образом.

В другой раз Король показал ему первое письмо, которое Дофин, впоследствии Людовик XIII, написал отцу. Заметив, что Дофин подписался Loys без и, Малерб задал Королю вопрос — действительно ли Дофина зовут Loys, а не Louys ⁸⁶. Король осведомился, почему он об этом спрашивает. «Да потому, что он подписался Loys, a не Louys». Послали за тем, кто обучал молодого принца письму, дабы наставник указал принцу на ошибку, и Малерб после утверждал, будто это его, Малерба, заслуга, что Дофина зовут Louys.

Когда в Париже были созваны Генеральные штаты ⁸⁷, между Духовенством и Третьим сословием возник большой спор, послуживший поводом для знаменитой речи кардинала дю Перрона. Поелику спор этот все разгорался, епископы пригрозили покинуть заседание и подвести Францию под Интердикт ⁸⁸. Г-н де Бельгард боялся отлучения от церкви; желая его утешить, Малерб сказал, что это могло бы оказаться ему весьма на руку, ибо, став черным, как все отлученные, он получит возможность открыто красить себе бороду и волосы.

Комментарии

1 Вторая Парижская война (1651—1652) — один из наиболее ярких периодов Дворянской фронды, или Фронды принцев (январь 1650—июль 1653), вызванной недовольством феодальных кругов Франции абсолютистской политикой кардинала Мазарини. Высшая знать под предводительством принца Луи де Конде попыталась использовать народные массы в своих реакционных интересах. В парижском парламенте произошел раскол, часть его членов стояла за принца Конде, другая — за кардинала Мазарини. Осенью 1651 г. Конде выехал из Парижа и стал готовиться к гражданской войне. В апреле 1652 г. его армия подошла к Парижу почти одновременно с королевскими войсками, и 2 июля того же года произошло сражение в Сент-Антуанском предместье, в котором Конде избежал окончательного поражения благодаря тому, что герцогиня де Монпансье велела открыть городские ворота и впустить армию принца в Париж. Тем временем шли переговоры между вождями Фронды и королевским двором. Раздираемые внутренними противоречиями, фрондеры вошли в соглашение с правительством. Сопротивление их было сломлено, и абсолютизм восторжествовал.

2 «История любовных проказ Алькандра», где под вымышленным именем главного героя выведен король Генрих IV, в течение долгого времени ходила в рукописи. Впервые она была издана в 1651 или 1652 г. с пометкой «Кельн». В одном из примечаний к этой рукописи говорится, что некоторые приписывают ее Марии-Луизе Лотарингской, принцессе де Конти, другие же считают ее автором маркизу де Муи дез Юрсен, что, по мнению А. Адана, комментатора французского издания Таллемана де Рео, более вероятно.

3 Сражение при Кутра было выиграно Генрихом IV (в ту пору королем Наварры) 20 октября 1587 г. Протестантская армия под его командованием одержала первую крупную победу над католическими войсками.

4 Осада Амьена длилась с июня по сентябрь 1597 г. Говоря о попытке кардинала Австрийского выручить осажденный Амьен, Таллеман ошибается, ибо на самом деле речь идет о взятии войсками кардинала в 1596 г. города Кале, за год до падения Амьена.

5 Имеется в виду Анри II, принц де Конде.

6 Сомнительного дворянства (лат.).

7 Речь идет о так называемой Священной Лиге, созданной во Франции в 1576 г. герцогом Генрихом де Гизом как оплот католицизма в его борьбе с протестантами. Возникшая на почве непримиримых религиозных разногласий, Лига вскоре сделалась могущественной политической партией, которая поставила себе целью низложить короля Генриха III и возвести при поддержке Испании на французский престол Генриха де Гиза, привлекшего на свою сторону многих приверженцев. Опасаясь его возрастающего влияния, Генрих III приказал убить герцога (1588). После смерти своего вождя Лига, которая к тому же дискредитировала себя тайным союзом с Испанией, быстро утратила свое былое могущество и окончательно распалась в 1593 г., в начале царствования Генриха IV.

8 Перевод А. А. Энгельке.

9 Делия — одна из героинь «Астреи», пасторального романа писателя Оноре д'Юрфе, действие которого происходит в VII в. на берегах Линьона, небольшого ручья во французской провинции Лионе. В нем повествуется о любви пастушка Селадона к пастушке Астрее.

10 Здесь имеется в виду осада Лаона войсками Генриха IV в 1594 г. Таллеман ошибается: на выручку осажденного Лаона шел не Великий командор Кастильский, а граф Мансфельд, губернатор Авенский и Люксембургский.

11 Покойный король — т. е. король Людовик XIII.

12 Покойная королева-мать — т. е. Мария Медичи, мать Людовика XIII.

13 Случай этот произошел в Нейи (у Таллемана — Нюлли) 9 июня 1606 г.

14 Сарданапал — легендарный царь Ассирии, предававшийся различным излишествам, в частности непомерному чревоугодию.

Вителлий — римский император (15—69 н. э.), правивший всего восемь месяцев в 69 г. Известен распутством и жестокостью.

15 Речь идет о Карле де Гизе, сыне Генриха I, герцога де Гиза, по прозвищу «Меченого».

Гизы — боковая ветвь Лотарингского герцогского дома, получившая в 1333 г. во владение поместье Гиз и впоследствии разделившаяся на линии Гизов и Эльбефов. Гизы принадлежали к одному из наиболее знатных родов Франции и были связаны кровными узами с рядом владетельных домов феодальной Европы. Наиболее известные в XVI—XVII столетиях представители этого рода приведены в указателе имен.

16 Суперинтендант — во Франции XIII—XV вв. должностное лицо, стоявшее во главе управления той или иной областью государственных дел и наделенное широкими полномочиями. Суперинтендант финансов (или просто — суперинтендант) — главный управляющий королевской казной.

17 Государь, я недостоин (лат.).

18 Эта Судебная палата была создана в декабре 1607 г.

19 Строго по книге (лат.).

20 Хлодвиг (465 или 466—511), из рода Меровингов, — с 481 г. король франков.. Объединил под своим владычеством почти всю Галлию.

21 Речь идет об известном в начале XVII в. итальянском актере Тристане Мартинелли, который приезжал со своей труппой во Францию в царствование Генриха IV.

22 Имеется в виду Орден Подвязки — высший орден Британского королевства.

23 Предшественником Генриха IV был Генрих III Валуа.

24 Эти слова герцогини де Бар относятся к ее двоюродному брату Шарлю де Бурбону, графу Суассонскому, которого она любила, но, будучи протестанткой, не. могла стать его женой. Впоследствии она вышла замуж за Генриха Лотарингского, герцога де Бара.

25 Сражение при Фонтэн-Франсэз было выиграно Генрихом IV 6 июня 1595 г. Эта победа довершила разгром сторонников Лиги.

26 Руан сдался Генриху IV после восьмимесячной осады в 1593 г.

27 См. примечание 5 к Истории о Генрихе IV.

28 Генрих IV одержал победу над католической армией при Арке 21 сентября 1589 г.

29 Французское слово Le Grand (в данном случае фамилия советника) как имя нарицательное означает «Великий», «Главный». Как уже упоминалось выше, Главный шталмейстер Короля назывался сокращенно Monsieur le Grand, т. е. Господин Главный, отсюда и путаница.

30 Герцог Ангулемский — Шарль де Валуа, побочный сын Карла IX и Марии Туше.

31 См. примечание 28 к Истории о маршале де Бироне Младшем.

32 См. примечание 25 к Истории о Генрихе IV.

33 Речь идет об осаде Ларошели войсками Людовика XIII в 1628 г.

34 Месье — титул брата короля.

35 Г-жа де Дампьер (мать) была фрейлиной королевы Луизы, жены Генриха III, а не королевы Елизаветы.

36 Губернатор Фужера Венсан Делоне умер в 1596 г.; герцог де Меркер отдал его пост маркизу де Белилю, обещав ему и должность коменданта крепости Мон-Сен-Мишель, если он сумеет добиться ее сдачи. При попытке овладеть крепостью маркиз де Белиль был убит.

37 Имеется в виду Луи де Бурбон, граф Суассонский, унаследовавший от отца должность первого гофмаршала Франции, т. е. главы всего дворцового штата короля. С юных лет участвовал во многих придворных интригах. После неудачного заговора, куда его вовлек Гастон Орлеанский (1636), бежал в Седан, переметнулся на сторону имперцев и погиб в бою 6 июля 1641 г. при Марфе с французскими войсками маршала Шатийона, потерпевшими поражение.

38 См. примечание 5 к Истории о Генрихе IV.

39 Произошло это в 1620 г.

40 См. примечание 7 к Истории о Генрихе IV.

41 См. примечание 9 к Истории о Генрихе IV.

42 Французское paillard означает «распутник», «бабник».

43 Сложное непристойное слово, означающее что-то вроде «мешок дерьма».

44 См. примечание 1 к Истории о Генрихе IV.

45 Дариолетта — ловкая служанка, посредница в любовных делах своей госпожи Элизены в рыцарском романе «Амадис Галльский», изданном в 1508 г. испанским писателем Монтальво, который, быть может, заимствовал сюжет у португальца Лобейры, автора XIII в.

46 Французское l'an и Laon произносятся одинаково.

47 Это сочинение появилось в 1620 г.

48 Желтой краской мазали входную дверь и порог дома, дабы, по словам Брантома, «указать всем на жилище изменника родины и короля».

49 По всей вероятности, имеется в виду одно из сочинений французского доминиканца и теолога Жана Парижского (ум. в 1304 г.).

50 Путешествие это относится к 1564 г., когда Депорту было всего 18 лет. Двор покинул Фонтенбло 13 марта 1564 г., намереваясь остановиться на длительное время в юго-восточных провинциях Франции; в Авиньон двор прибыл 24 сентября того же года.

51 Здесь, очевидно, идет речь о невестке епископа дю Пюи, Жанне де Лаваль, жене его брата Франсуа де Сенетерр.

52 Переход Депорта из стана короля Генриха III на сторону Гизов произошел в 1588 г.

53 Матюрен Ренье, сын Симоны Депорт, получил должность каноника в Шартре к 1609 г. Филипп Депорт, приходившийся ему дядей, умер за три года до этого.

54 Владыко (лат.).

55 Один из родоначальников семьи де Бетюн — Жан I — женился в 1351 г. на Жанне де Куси.

56 Г-н де Санси привел отряд швейцарцев Генриху III 26 июля 1589 г., а когда этот король был убит Жаком Клеманом, перешел на службу к королю Наварры Генриху IV и передал в его распоряжение отряд швейцарцев, нанятых для Генриха III.

57 Запретительное постановление — своего рода охранная грамота, избавлявшая ее обладателя от судебного преследования.

58 Французское Ра la mort представляет собою испорченное par la mort, слова эти звучали как клятва или божба и означают в буквальном переводе на русский «Клянусь смертью». Сына г-на де Санси звали Анри де Арле, барон де Моль, сеньер де Пальмор, стало быть, рассказ Таллемана де Рео неточен, ибо Пальмор было одним из родовых имен этой семьи,

59 Ораторианец — член духовной конгрегации, основанной в 1564 г. в Риме Филиппом Нера и учрежденной по ее примеру во Франции в 1611 г. кардиналом де Бетюном.

60 «Наперсник» — это анонимный памфлет, которым был весьма задет коннетабль де л'Эдигьер, полагавший, что автор высмеял там именно его.

61 В подлиннике игра слов: amande «миндаль» и amende «штраф», «взыскание» звучат одинаково.

62 Здесь тоже игра слов: имя собственное Ange в нарицательном смысле означает «ангел».

63 О счастливцы осужденные! Вы не имеете дела с Рони (ит.).

64 Намек на то, что маршал Бирон был обезглавлен.

65 См. примечание 5 к Истории о Генрихе IV.

66 Как повелел Юпитер (лат.).

67 Сюлли действительно выступал посредником между правительством и финансистами; однако, вопреки обвинениям, которые выдвигает против него Таллеман де Рео, Сюлли возмущался тем, что вследствие тайных происков судебная палата не могла довести до конца свое расследование и крупные мошенники, давшие взятки придворным дамам и фаворитам, избегли наказания, сумев переложить всю тяжесть обвинения на плечи мелких воришек.

68 В сражении под Иври Генрих IV победил сторонников Лиги в 1590 г.

69 Вильбонский замок, принадлежавший Сюлли и находившийся на небольшом расстоянии от Шартра, существует и поныне, тщательно охраняемый государством.

70 Рейтар (немецкое Reiter «всадник», «кавалерист») — солдат немецкой наемной конницы в средние века в странах Западной Европы.

71 Это сочинение было опубликовано Шарлем Сорелем в 1644 г. в «Nouveau recueil de pieces les plus agreables de ce temps», но без указания имени автора.

72 По свидетельству С. Дюпле (1632), у королевы Маргариты было два сына: «Один от сьера де Шанвалона, который все еще жив и стал капуцином под именем отца Анжа; второй, ныне покойный, — от сьера д'Обиака».

73 См. примечание 11 к Истории о Генрихе IV.

74 См. примечание 10 к Истории о Генрихе IV.

75 Ахилл или Ахиллес (миф.)— один из героев «Илиады». Хирон — кентавр, которому было поручено воспитание Ахилла.

76 Французское Oiseau (здесь имя собственное) нарицательно означает «птица».

77 Французское duc означает одновременно «герцог» и «филин».

78 Великий приор — в духовно-рыцарских орденах второй сановник после Гроссмейстера (Великого Магистра).

79 См. примечание 6 к Истории о Генрихе IV.

80 На основании новейших исследований можно предположить, что никаких данных об этой осаде не существует. Известно лишь, что в эту пору Малерб находился в Провансе.

81 Эти стансы Малерб написал не ранее 1600 г., когда ему было около 45 лет.

82 Это письмо напечатано в книге II окончательного издания «Lettres de M. de Balzac».

83 См. примечание 12 к Истории о Генрихе IV.

84 См. примечание 11 к Истории о Генрихе IV.

85 Пристал к схожим с Эвбейскими берегам Кумы (лат.).

86 Французское имя Louys (в современной орфографии Louis) произносится «Луи» и соответствует латинизированной форме «Людовик». Без третьей буквы во французской орфографии это имя звучало бы «Лои», а не «Луи».

87 Генеральные штаты — высшее сословно-представительное учреждение во Франции XIV—XVIII вв., состоявшее из депутатов от духовенства, дворянства и городов. Созывалось королем, обычно с целью получить их согласие на сбор налогов и денежных субсидий.

88 Интердикт — в католической церкви в Средние века запрет совершать богослужения и религиозные обряды; налагался на города, области, страны, а также на отдельных лиц за отказ подчиниться решениям церкви.