Выписка из жизни Князя Шаховского.

Описания жизни многих славных людей осмнадцатого столетия изданы на Российском языке, по большей части переведенные из иностранных книг, или почерпнутые из разных чужих и своих источников. Опыты доказали, что на сочинителей иноземных полагаться не можно; своих собственных записок исторических сего времени мы почти не имеем, или может быть они еще никому неизвестны; очень мало осталось очевидных свидетелей царствования Императрицы Елисаветы Петровны, а еще менее таких, которые, сохраня в памяти события времен Анны Иоанновны, сообщили бы их прилежному собирателю для составления непрерывной цепи важнейших происшествий. Дипломатик довольствуется точностию в определении времени, когда именно что случилось: Историк хочет знать главные лица, их нравы, склонности и страсти, сии сильные пружины великих перемен в государстве; иначе он не достигнет своей цели, не покажет связи между причиною и следствием, и замешается в толпе обыкновенных летописцов. [12]

Где же возмет он краски для картин своих, а особливо для изображения главных лиц, ежели не из оставшихся записок очевидных наблюдателей, опытных и правдолюбивых?

Рукопись, из которой беру некоторые места, достойные внимания любопытных читателей, называется Жизнь Князя Шаховского. Сей почтенный муж, послуживши отечеству верою и правдою, и в старости своей получивши увольнение от должностей государственных, как для наставления сограждан своих, так и для собственного удовольствия по просьбе друзей кратко описал случившиеся с ним важнейшие приключения, приятные и неприятные. Сим полезным делом занимался он живучи в подмосковной своей деревне, на чистом воздухе, "неимеющем в себе тех заразительных частиц, какие в городах, а особливо в домах у великомощных накопляются от теснящейся толпы людей, разными смятениями обремененных." Там, под прохладною тенью дерев, еще в молодости руками его насажденных, проводил он по нескольку часов сидя над тетрадью, когда здоровье дозволяло ему заниматься сею работою. Иногда смотрел на летающих птичек, которые [13] приметя, что их никто не стращает, забавляли хозяина и самих себя приятным пением; иногда с орудием в руках рано поутру выходил помогать своим садовникам, и охотно трудился до самого обеда; иногда спокойно любовался природою и полезными упражнениями сельского домоводства.

Действительный Тайный Советник Князь Шаховской служил Государям Всероссийским, начиная от Петра I до Екатерины II; был Генерал-Прокурором и Министром в царствование Императрицы Елисаветы; потом Сенатором при Екатерине II, от коей 1766 году получил увольнение от всех дел с полным по смерть ежегодным жалованьем.

Он родился в 1705 году, и с осмилетнего возраста воспитывался в доме дяди своего Князя Алексея Ивановича Шаховского по тогдашнему обыкновению, которое, как видно из сего сочинения, и для нынешнего времени достойно всеобщего подражания. Попечительный дядя беспрестанно твердил своему племяннику, чтобы он "стыдился делать дурное, а справедливость и добродетель предпочитал всему во всяких случаях." Советовал ему "часто размышлять о своих [14] слабостях и пороках; читать пристойные летам его и обстоятельствам описания честных и полезных деяний мужей, оставивших по себе почтенное имя, и приучать себя с твердым духом следовать по стопам их."

Семя учения сего падало на хорошую землю. Князь Шаховской, во время долголетной службы своей, как военной так и гражданской, оказал отечеству важные услуги. Будучи в Суноде Обер-Прокурором, кроме неослабного исполнения должности, он преодолевши великие препятства, удержал получаемое Членами, вопреки узаконениям, денежное жалованье, которого осталось в казне более ста тысячь рублей, до нового о том учреждения.

Отправляя должность Генерал-Кригс-Коммиссара, превозмогши все происки и домогательства Великобриттанского Консула Вульфа, прекратил покупку Английских сукон на солдатскую одежду; от чего Российские суконные фабрики пришли в состояние довольствовать все войско собственными сукнами и множеству рабочих людей доставлять пропитание; сверх того немалые денежные суммы, прежде получаемые Англичанами, [15] остались в государстве. - Во время Прусской войны, от бывшей тогда Конференции Министров дано повеление, вещи для заграничного войска потребные купить вне Государства у чужестранцов. Князь Шаховской осмелился против указа подать Министрам представление, в котором изъяснил, сколь великая сумма денег в Государстве убудет в пользу иностранцев, и какое множество внутренних произведений России останется без обработания и употребления, а людей без дела и пропитания. Он тогда же лично подал Императрице записку, и Конференция должна была, отменив свое определение, поручить ему все потребные для войска вещи приготовлять внутри России и отправлять за границу.

Будучи Генерал-Прокурором, Князь Шаховской склонил Сенаторов поровнять сбор денег с черносошных и государственных крестьян с помещичьими доходами; от чего в казну прибыло 500,000 рублей ежегодного дохода. По его старанию дозволено помещикам дворовых людей своих и крестьян за худые поступки отдавать Правительству с зачетом вместо рекрут, для отсылки в Сибирь на поселение; следствием сего есть то, что в пустых тамошних [16] местах ныне явились многолюдные деревни и заведено землепашество. - Против данного Сенату предложения и плана от сильного в то время вельможи, Графа Петра Ивановича Шувалова, об уменьшении весу в медных деньгах, на что уже все Сенаторы согласились, Князь Шаховской письменно изъявил свое мнение о неудобности сего дела, донес о том Императрице и остановил дальнейшее производство.

Сенатом и Сунодом определено было все Архиерейские и монастырские деревни со всеми доходами предоставить полному ведомству и распоряжению Властей духовных, с тем только чтоб они взносили в казну ежегодно по 400,000 рублей. Князь остановил сие определение, и домогался другого решения, сходного с Имянными о том Указами. Наконец Екатерина II поручила ему сочинить, утвержденный потом и подписанный Ее Величеством, указ о рассмотрении сего важного дела в особой Коммиссии. Следствия известны.

Сообщив таким образом некоторые сведения, до особы и заслуг Князя Шаховского касающиеся, выпишу любопытнейшие приключения из его жизни. [17]

Ненужные места будут пропущены, другие сокращены, и все вообще предложено в ином виде относительно к слогу; впрочем смысл не потерпит ни малейшей перемены.

"Герцог Бирон и Кабинетный Министр Обер-шталмейстер Артемий Петровичь Волынской были ко мне очень благосклонны. Последний, часто разговаривая со мною о делах государственных, поселил во мне высокое мнение о любви его к отечеству, о ревности ко славе Монаршей, об усердии к пользе общественной. Но увы! сия доверенность его была горестным предзнаменованием великой опасности, мне угрожавшей."

"В один день Г. Волынской увидевши меня во дворце, дал знать, что желает говорить со мною: ввечеру я к нему явился. Вот, друг мой! сказал он мне весьма благосклонно: вчера я имел счастие выхвалить ваши достоинства Императрице и Герцогу Бирону; готовьтесь быть Сенатором. - Я порадовался такому известию, и день ото дня ожидал столь приятной перемены, не зная, что уже тогда созревали способы к погублению Волынского, и что все посещавшие дом его были замечаемы. Скоро потом открылось, что он [18] навлек на себя ненависть Герцога Бирона. Сверх того знал я, что между Волынским и другим Кабинетным же Министром Г. О ** была тайная вражда, и что оба они имея сильных друзей, весьма неблагоприятствовали один другому; однакож по неопытности своей думал я, что такое несогласие не только неопасно, но иногда еще ободряет и укрепляет душу для важнейших подвигов; и потому совсем не ожидая никакой беды, по прежнему ездил к своему благодетелю, которой уже с некоторого времени казался мне задумчивым."

"Через несколько дней случилось мне быть в доме Генерал-Полициймейстера Василья Федоровича Салтыкова. Между тем как я разговаривал с ним о разных делах, вошедший Секретарь объявил своему начальнику, что будучи призван в Кабинет Государыни к Министрам, видел там подписанный указ об определении в Полицию на место Его Превосходительства новых членов, а именно Бригадира Унковского, Советника Зыбина и Ротмистра Конной Гвардии Князя Шаховского. Г. Салтыков, радуясь ото всего сердца, что избавился от хлопотной своей должности, поздравлял меня с получением такого [19] хорошего места. Но я, ожидавший себе другого назначения, никак не хотел тому верить, приводя на память милостивое ко мне расположение Волынского и Герцога Бирона, и в туж минуту, в крайнем беспокойстве, поехал к моему благодетелю."

"Волынской встретил меня сими словами: Знаю, друг мой, о твоем приключении; тому я причиною. Ради Бога не оскорбляйся и потерпи; может быть успею что нибудь лучшее для тебя сделать. - Разговор наш скоро окончился. Приехавши домой, я проводил ночь в горестном беспокойстве, и на другой день вступил в новую свою должность с двумя товарищами. В то же время Волынскому уже не велено было выезжать из дому. Я, не имея никаких общих с ним намерений, и не слышав от него никаких суждений, кроме полезных и усердие к Монархине и отечеству являющих, продолжал ездить к нему по прежнему."

"Спустя немного составлена из первейших чинов коммиссия для произведения над ним следственного дела. Я совсем не воображал, чтобы злость человеческая могла погубить невинность, и не ведая за собою никаких порочных [20] поступков, отнюдь не думал, чтобы определение меня в Полицию было косвенным следствием недоброжелательства и мщения."

"Прошло еще несколько дней, Волынской уже содержался в Петропавловской крепости. Мне вздумалось просить Герцога Бирона, чтобы его предстательством избавлен я был от такой должности, которой исправлять по незнанию своему не могу и охоты не имею, и чтоб по склонности моей к военной службе определили меня в армию Полковником. Его Светлость отвечал с видом несколько суровым, что он того не знает, и чтоб я поговорил с Министрами, которые ко мне весьма благосклонны. Я ничего не подозревая, просил дозволения подать челобитную Императрице. Бирон согласился; а я приняв его согласие за доброе для себя начало, тотчас написал челобитную, и на другой же день подал Императрице, будучи в твердой надежде, что скоро последует выгодное решение."

"Суд производился над моим благодетелем под руководством его недоброхотов. С ним поступаемо было весьма неласково. О сем приключении [21] носились в городе разные толки; между прочим говорили о друзьях Волынского и любимцах, в числе которых и меня полагали. Такие вести не радовали меня, тем более что на челобитную мою не было никакого решения, и что бывшие тогда Кабинетные Министры на мои прошения о том же деле коротко и холодно отвечали. Надежда моя исчезала, и я начинал опасаться. Один из приятелей увидевшись со мною наедине, советовал мне потерпеть, и до времени не скучать никакими о себе напоминаниями. Будучи в крайнем недоумении, я просил его растолковать мне, что все сие значит; но он, как человек опытной и осторожной, сказал мне на ухо, дружески пожав мою руку: будьте довольны, что и это объявил вам при нынешних обстоятельствах; время само вам все откроет. Такой ответ заставил меня еще более беспокоиться. Суд над Волынским и его друзьями производился несколько недель. Преступление их мне неизвестно. Жизнь их окончилась на площади поносною смертию; некоторые по наказании сосланы; меня же невинного сохранил Всевидящий."

"Спустя потом несколько времени Императрица Анна Иоанновна скончалась, [22] и Герцог Бирон объявлен правителем Империи до возраста малолетнего Иоанна. При сем новом правительстве многие получили чины и награждения. Тогда я опять отважился написать челобитную об определении меня Полковником в армию и подать оную Герцогу, хотя Его Высочество (так тогда начали называть Регента) уже давно никаких знаков благосклонности мне не оказывал. Провидению угодно было ободрить меня для новых искушений; ибо Герцог приняв ласково мою челобитную, в туж минуту надписал на ней, что я пожалован Статским Советником и главным членом Полиции. Вот, Князь Шаховской! - весьма благосклонно сказал мне Бирон, подошедши ко мне, когда я предстал Его Высочеству для изъявления моей благодарности: - я не забыл дружбы дяди твоего; а ты променял-было меня на Волынского; но я теперь все предаю забвению; будь уверен, что я твой всегдашний доброжелатель. - Такое приветствие Регента сделало меня велеречивым, и я поклонясь низко, отвечал, что мне надлежало честными поступками заслуживать благосклонность Волынского, ибо он был Кабинетным Министром, пользовался отличною доверенностию Императрицы, и мог возводить [23] и низлагать людей по заслугам; а что я не имел участия в его преступлении, о том видно из дела. - Герцог повторил, что все прошедшее забывает, и мы расстались."

"В то же утро вступил я в должность по новому своему званию, и успел еще из Полиции заехать во дворец. Там нашел я многих чиновников, с голубыми и красными лентами. Все обошлись со мною очень ласково, совсем не по прежнему. Вышедший из внутренних комнат каммердинер указал мне на дверь, давая знать, чтоб я шел в оную. В третей комнате увидел я Герцога, сидящего в спальном платье с чашкою кофе. Велевши подать и мне чашку, он указал на ближние кресла. Я не привык сидеть перед Его Высочеством, и начал-было отрицаться поклонами, донося между тем о себе, что сего же утра вступил в новую свою должность; но Герцог принудил меня сесть, и с ласковыми приветствиями подчивал чашкою кофе. "Я уверен, - сказал он мне потом - в тебе есть столько разума, чтоб нашу Полицию привести в лучшее состояние. Когда понадобится тебе кто-нибудь в помощь, или потребны будут какие-либо особые [24] вспоможения: скажи мне; все получишь." Изъявив нижайшую благодарность Его Высочеству, я просил о непреложной его ко мне милости и покровительстве, тем более что отправляя беспристрастно новую должность, могу нажить сильных неприятелей. Герцог встал с кресел, подал мне одну руку, протянул другую к двери, и сказал: "Сюда можете во всякое время входить без докладу; не бойтесь никого, поступайте честно, и говорите со мною обо всем искренно и справедливо: а я вас не выдам, и постараюсь награждать ваши заслуги; будьте в том уверены." Герцог тотчас начал одеваться; а я поклонясь вышел. Проходя мимо знатных господ, ожидающих Регента, я снова осыпан был учтивыми приветствиями, а особливо от остряков, умеющих лицемерить. Одни спрашивали меня, скоро ли Герцог выдет, другие поздравляли с новым благополучием."

"Я в полном удовольствии поехал домой придумывать разные способы к успешному отправлению новой своей должности, и через несколько дней сочинил правила для полицейского порядка. Мне вздумалось, не подавая Кабинетным Министрам доклада моего, прежде [25] показать его Герцогу Бирону, моему высокому покровителю, и получить его одобрение. В один день приехавши к нему перед вечером, я узнал от каммердинера, что у него сидят Генерал-Фелдмаршал Граф Миних и Президент Коммерц-Коллегии Барон Менгден. И так не рассудивши за благо явиться к ним с полицейским своим учреждением, я поехал домой; ибо тогда уже было поздно. Долго не мог я заснуть, занимаясь в мыслях своим планом, и тем, как бы на другой день поранее представить доклад свой Герцогу. Это было, помнится мне, в Декабре месяце 1740 года.

Еще до рассвету разбудил меня полицейский Офицер, приехавший объявить мне, что во дворце собирается множество людей, что полки гвардии туда же идут, что Принцесса Анна приняла государственное правление, и что Герцог Бирон и Министр Граф Бестужев взяты Фелдмаршалом Минихом под стражу. Будучи в крайнем смятении, тотчас поскакал я во дворец, продрался сквозь шумную толпу народа, взбежал вверх по лестницам в палаты, и увидев гвардейских офицеров и солдат, беспечно ходящих в разные [26] стороны, не знал, к кому пристать и куда идти далее. В дворцовой зале нашел я множество разных чиновников, по большей части статских, теснящихся в дверях к придворной церкви, которая также была наполнена людьми и освещена великолепно. Тут один знакомой гвардейской офицер в радостном восторге ухватив меня за руку, начал поздравлять с новою Правительницею, а приметив, что я ничего еще не знаю, рассказал мне о случившемся, и советовал протесниться в церковь. Сие подробное уведомление поразила меня. Отменные ко мне милости Герцога Бирона - сказал я сам себе - сделают то же, что знакомство с Волынским, и дай Боже, чтоб еще худшим не окончилось! Мои знакомые являлись в разных личинах; одни, имея в руках бумагу, кричали: истинные дети отечества! извольте подписываться в верности нашей всемилостивейшей Правительнице, и ступайте в церковь целовать Крест и Евангелие; другие, спрашивая между собою как и что писать, вырывали из рук чернильницу и перья, и подписывались; третьи теснились в церковь присягать и кланяться находившейся там Правительнице. Таким образом удостоившись и я подписаться, и продравшись в [27] церковь, стал позади господ, окружающих Принцессу. Я думал, что по моему званию должно мне быть подле Правительницы и ожидать ее повелений; но увы! скоро почувствовал, сколь неприятно было мое положение. Некоторые из господ, удостоившихся оказать услуги свои Принцессе, посматривали на меня с крайним презрением; другие, усмехаясь язвительно, спрашивали меня, каков я в своем здоровье, и все ли со мною благополучно; а площадные наши звонари, подле меня стоявшие, громко рассказывали, как я пользовался милостями Бирона, и как был его любимцем. Почти целой день ходил я во дворце между людьми, и не получая никаких по должности моей приказаний ни от Правительницы, ни от Министров, с прискорбною душею поехал домой. На другой или на третий день определен в Генерал-Полициймейстеры Тайный Советник и Сенатор Федор Васильевичь Наумов. Обо мне не сказано ни слова. Но как я сам себя отрешить от Полиции не осмелился, то и остался его товарищем, ожидая что будет далее."

"Новой Генерал-Полициймейстер начал со мною обходиться весьма ласково, и возлагать на меня разные [28] препоручения, как на человека сведущего в делах полицейских. Я скоро заметил, что меня употребляли вместо кочерги, которою в печи жар загребают; но боясь худшей участи за прежнюю ко мне доверенность Герцога Бирона, принужден был молчать и повиноваться."

"Некто из приятелей моих и Графа Михаила Гавриловича Головкина, занявшего тогда важнейшую должность государственную, пенял мне, для чего не езжу к сему новоопределенному Министру и не ищу его благосклонности, прибавив к тому, что Его Сиятельство не один уже раз очень хорошо обо мне отзывался. Я чувствовал, что мне весьма нужен был сильный покровитель. Через несколько дней, Генерал-Полициймейстер по причине болезни своей поручил мне уведомить об одном деле Кабинетных Министров и подать им короткие записки. Граф Остерман и Князь Черкаский сказали мне: хорошо, рассмотрим; теперь не время; Граф Головкин, положив записку в карман и приказав мне сесть, начал разговаривать со мною о делах полицейских, о прежней моей службе в полках, и о происшествиях, по окончании Турецкой войны со мною случившихся. Он слушал [29] меня охотно. После учтивых и выгодных для меня приветствий, Граф просил, чтоб я остался у него отобедать, и впредь посещал бы дом его. Супруга его, Графиня Екатерина Ивановна, которая считалась мне родственницею по матери, за столом разговаривала со мною также весьма благосклонно. Побывавши еще несколько раз в доме Графа Головкина, я полюбил его всем сердцем и удостоился заслужить его дружбу. В нем нашел я достойного сына отечества и твердого защитника справедливости. Через несколько месяцов, по его содействию и ходатайству я пожалован в Сенаторы."

"Сей добродетельный муж часто подавал мне полезные советы, изъяснял должности гражданина и патриота, и доказывал, что людей надобно отличать не по дружбе к ним, но по заслугам их и по душевным достоинствам. Для существенной пользы общества, говорил почтенный мой благодетель, не должна производить в чины военные и статские ни для угождения, ни по пристрастию, хотя бы за то стали бранить нас и ненавидеть. Заседая в Сенате я охотно занимался делами и старался показать свое усердие, во всем руководствуясь [30] честными и разумными наставлениями своего благодетеля."

"Ноября 24-го, в день имянин Графини Екатерины Ивановны, был пышной праздник в доме Г. Головкина. Не нужно сказывать, что ласкатели толпились перед хозяйкою, ближнею свойственницею Принцессы Правительницы (Графиня Головкина, по отце Княжна Ромодановская, а по матери Салтыкова, от родной сестры Царицы Параскевии Феодоровны рожденная, была тетка Принцессы Правительницы). Почтенный мой благодетель видел все притворства сих поклонников. Разговаривая со мною в тот день, он угадывал, что после такого благополучия должно с ним случиться несчастие; почему и не радовался блеску великолепия, а особливо тогда чувствуя подагру, хирагру и боль головную. Я по короткому знакомству в доме, подчивал знатнейших гостей, и распоряжал пиршеством, которое продолжалось до полуночи; по окончании всего, как будто предвидя горестную, вечную разлуку с хозяином, зашел к нему проститься. Он слабым голосом благодарил меня, сожалел о моем беспокойстве, и желал мне приятного отдыха." [31]

"Я приехал домой, будучи в немалом удовольствии. Мне представлялись в уме счастливые успехи по моей службе. Голова моя была наполнена приятными размышлениями о том, что я уже Сенатор, что заседаю между стариками, знаменитыми по чинам своим и заслугам, что будучи любимцем такого сильного Министра, не только не имею причины бояться каких-либо злоключений, но еще могу ласкать себя новыми успехами. Мне тогда совсем не приходило на мысль, что прочного ничего нет на свете, и что между счастием и несчастием расстояние весьма не великое. Лишь только-было я уснул, как громкой голос и необычайной стук в ставень моей спальни разбудил меня. Сенатской Экзекутор кричал изо всей силы, чтоб ехал я как можно скорее во дворец Цесаревны, которая, говорил он, "приняла уже государственное правление, а я теперь бегу объявить о том прочим Сенаторам."

"Не знавши прежде ни о каких предприятиях, и даже не имев ни малейшей причины к догадкам, я сперва подумал-было, не рехнулся ли господин Экзекутор; но скоро потом увидев бегущих людей, немедленно поехал. Народ толпился на улицах; полки [32] гвардии стояли рядами вокруг дворца; в некоторых местах раскладывали огни, в других пили вино, чтоб согреться от стужи; повсюду раздавались восклицания многих голосов: здравствуй наша Матушка Императрица Елисавета Петровна! Я должен был встать из кареты еще далеко от дворца, и пешком сквозь тесноту продираться. У самого входа увидел я своего товарища, Сенатора Князя Алексея Дмитриевича Голицына, которой также ничего не знал о случившемся. Мы пошли далее. В третей палате нашли многих знатных чиновников, и в туж минуту Петр Ивановичь Шувалов, Каммергер Ее Величества, во изъявление великой радости поцеловавши нас, кратко рассказал о начатом и с Божиею помощию благополучно окончанном деле, также и о том что Миних, Остерман и Головкин уже взяты под стражу. Тут явился Василий Федоровичь Салтыков, бывший прежде Генерал-Полициймейстером и оказавший важные услуги при сей перемене; он тогда ко мне был уже неблагосклонен, а зятя своего, со мною вместе пришедшего Князя Голицына, совсем не жаловал. Сей господин Салтыков ухватил меня за руку, и смеючись громко сказал: Вот Сенаторы стоят! Я отвечал [33] ему с видом почтительным: Сенаторы, сударь! Салтыков захохотавши еще громче, вскричал: что теперь скажете, Сенаторы? Видя, что около нас уже составился круг любопытных, я спросил его, по какому праву он потчует нас такими приветствиями, тогда как все радуются! Он отвечал с видом ласковым, смеясь: "друг мой! я теперь от великой радости вне себя; любовь дружеская, а не иная причина заставила меня говорить таким образом; сердечно желаю вам всякого благополучия, и поздравляю со всеобщим веселием." Скоро потом Императрица вышла из внутренних покоев своих в ту палату, где все мы находились, и милостиво принимая всеподданнейшие поздравления, дозволила целовать нам свою Монаршую руку. Нам всем велено было идти к присяге в зимний дворец, куда и Ее Величество отправиться изволила в большой линее, с охранявшими Августейшую Особу Ее гранодерами Преображенского полку, мимо гвардейских солдат стоявших рядами.

"Несколько дней были во дворце многолюдные собрания. Не редко и я приезжал туда единственно для того, не узнаю ли о себе чего-нибудь. Со мною обходились как с любимцем Министра, впадшего [34] в немилость. Видел я, что люди, которые прежде ласкали меня, в сие время явно оказывали мне холодность свою и даже презрение. По уничтожении прежнего Кабинета, оставшийся на свободе Министр Князь Черкаской помещен в число Сенаторов, а произведенные в Сенаторы в правление Принцессы Анны пять человек, в числе коих и я находился, лишены сего звания. И так я остался без места."

"Столь часто случающиеся со мною неприятные перемены наконец произвели во мне совершенное омерзение ко всем тщеславным замыслам. Я решился не употреблять никаких происков, сидеть дома с мертвыми друзьями и ожидать конца своей участи, которая, по моему мнению, не обещала ничего хорошего; ибо над Графом Головкиным и над его товарищами производился суд в особо учрежденной Коммиссии."

"В одно утро явился у меня присланный Офицер с повелением, дабы я немедленно в Сенат приехал. Фортуне угодно было в тот день позабавиться надо мною. Когда вошел я в первую палату, находившийся тут Сенатской Офицер, которой прежде на крыльце встречал меня и с почтением [35] провожал по лестницам до самого присудствия, стоя на одном месте поклонился мне как незнакомому. На вопрос мой, где г-н Экзекутор, и могу ли идти далее, он спокойно указал мне рукою на дверь, говоря, что там найду его. Господин Экзекутор, которой не задолго перед тем называл меня своим патроном, и не иначе как стоя разговаривал со мною, привстав немного указал на стул, давая знать, чтоб я сел; словом, он принял меня, как обыкновенного челобитчика и сказал, что обо мне доложит. Холодные и непочтительные вопросы, таинственные слова и короткие ответы некоторых чиновников, а особливо Обер-Прокурора, которой велел мне на другой день приехать, погрузили меня в уныние. Вспомня любимую пословицу свою из Священного Писания: Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся, я пошел обратно, чтоб ехать домой; но тут же повстречался с одним знакомым, и узнал от него, что меня определили в Святейший Сунод Обер-Прокурором, и что исполнение сего дела отложено до следующего дня по некоторым причинам."

В самом деле, на другой день объявлено мне о пожаловании меня в [36] Обер-Прокуроры из Сенаторов, по ходатайству благодетелей. При вступлении в новую должность, весьма неприятно мне было видеть, когда Экзекутор Сунода, равного чина с Сенатским, встречал меня с несколькими Секретарями на лестнице, и со всею свитою провожал до присудственной палаты очищая дорогу."

К.

Текст воспроизведен по изданию: Выписка из жизни князя Шаховского // Вестник Европы, Часть 41. № 17. 1808