СУГЕРИЙ

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА ТОЛСТОГО

VITA LUDOVICI

Глава 28.

О том, с какой доблестью он отразил попытку Генриха вторгнуться в королевство.

Вернемся к моей цели-прославлению в моей истории короля Людовика. Император Генрих долго таил свое недовольство королем Людовиком, вызванное тем, что именно в нашем королевстве, на соборе в Реймсе, папа Каликст отлучил его от церкви. Поэтому, еще до смерти папы Каликста, он собрал войска какие только смог-из лотарингцев, германцев, бавар, швабов и даже саксонцев, хотя эти последние и были с ним в открытой вражде, и он хотел бы послать их в другое место. По совету короля Генриха Английского, чья дочь была его королевой, и который недоброжелательствовал Людовику, он спланировал устроить неожиданный набег на Реймс и постараться разрушить его за то, что папа сделал с ним на соборе проходившем именно в этом городе.

Когда, от близких друзей, об этом плане стало известно королю Людовику, то он храбро и смело созвал такое ополчение, какое и сам не ожидал собрать, затем пригласил своих нобилей с себе и рассказал им о состоянии дел. С тех пор как он уверился, и потому что ему об этом говорили, и на собственном опыте, что Святой Дионисий был для него особым покровителем и, после Господа, главным защитником королевства, он поспешил в его церковь, с молитвами и дарами, умоляя его от всей глубины своего сердца, чтобы он защитил королевство, охранил его собственную особу и, как и раньше, отразил бы врага. Затем, поскольку франки имеют привилегию-когда в их королевство кто-либо вторгается извне, то они имеют право, ради своей защиты, возложить на алтарь мощи святых заступников и мощи их сотоварищей. И это было торжественно и благоговейно сделано в присутствии короля. Затем король взял из алтаря знамя, принадлежавшее графству Вексен, которое он держал в качестве лена церкви, и в соответствии со своей вассальной присягой, получил его, будто бы от своего сеньора. В сопровождении нескольких телохранителей он полетел на врага, призываю всю Францию, со всей силой, следовать за ним. Небывалая дерзость врага вызвала негодование и пробудила у франков их природную храбрость. Там, где он проходил, он везде созывал рыцарское ополчение и полагался как в отношении людей, так и целых отрядов на их прежнюю храбрость и память об их прошлых победах.

Идя со всех сторон, мы соединились в одну армию в Реймсе. Войско рыцарей и пехотинцев было так велико, что казалось оно, подобно саранче, покрывало собой всю землю. Оно заняло собой не только берега реки, но также горы и равнины. Всю неделю Людовик ждал немецкого нашествия, а затем, после обсуждения создавшегося положения с нобилями, было предложено: “Давайте смело двинемся им на перехват, чтобы они, после своего надменного и самонадеянного деяния против нашей возлюбленной земли, не вернулись бы из Франции безнаказанными. Их своенравство должно кончится бегством не только с нашей земли, но и с их собственной, той которая принадлежит франкам. Так мы открыто вернем им то зло, которое они тайно замыслили против нас”.

Но другие, со степенностью, порожденной опытом, убеждали продолжать ждать врага и дальше. Когда они пересекут границу, то их можно будет перехватить на марше, наголову разбить, опрокинуть, одержать победу и убивать их безжалостно как сарацин, бросить их варварские тела без погребения на вечное поругание, на съедение волкам и воронам. И такая бойня и жестокость будут законными ради защиты страны.

Во дворце лучшие люди королевства, в присутствии короля, определили боевые порядки и решили какие отряды необходимо отрядить для взаимной поддержки. Один корпус из более чем шести тысяч рыцарей и пехотинцев они составили из людей Реймса и Шалона, Второй, такой же численности, составили люди Лаона и Суассона. Третий-люди из Орлеана, Этампа и Парижа, в его составе был и посвященный королю большой отрад из Сен-Дени. Надеясь на помощь своего покровителя, король присоединился именно к нему, пояснив: “Я буду сражаться в этом отряде и храбро и будучи в безопасности, поскольку помимо помощи наших святых сеньоров, там находятся мои земляки, среди которых я вырос и которых хорошо знаю. Как долго я живу, так долго они всегда помогали мне, и если я умру, то они сохранят мое тело и доставят его домой.”

Граф палатин Тибо, хотя и был связан договором против Людовика со своим дядей, английским королем, но вместе со своим благородным дядей Гуго, графом Труа, откликнулся на зов Франции и составил четвертый корпус. А авангард составил пятый корпус, состоявший из герцога Бургундского и графа Неверского. Рауль, благородный граф Вермандуа, королевский кузен, выдающийся как по рождению, так и по своей рыцарственности, был послан держать правое крыло вместе с одетым в шлемы и кольчуги большим отрядом из Сен-Квентена (St. Quentin) и всех его окрестностей. Король одобрил решение, чтобы люди Понтье, Амьена и Бовэ (Beauvais) держали левое крыло. Наиблагороднейший граф Фландрии, вместе с десятью тысячами человек нетерпеливо рвущихся в бой-он утроил свою армию по сравнению с обычным временем-был направлен в арьегард. Все эти бароны пришли с земель, граничащих с королевскими. Но Вильгельм, герцог Аквитании, благородный граф Бретани воинственный граф Фульк Анжуйский также состязались с ними в стремлении дать твердый отпор тому оскорблению, которому подверглась Франция, хотя дальность их пути и недостаток времени помешали им собрать большие отряды. Было также решено, что где-бы войско не оказалось вовлеченным в битву, необходимо будет обеспечить сохранность обоза, фургоны и телеги с водой и вином для уставших и раненных следует ставить в круг, образуя подобие крепости, чтобы те, чьи раны вынудят их покинуть сражение, смогли бы восстановить свои силы напившись и сделав перевязку, с тем чтобы смочь вернуться в бой с восстановленными силами.

Император услышал вести о приготовлениях к этому великому и ужасающему походу и о такой большой армии из сильных мужей. Воспользовавшись ложной атакой для того, чтобы скрыть свои истинные намерения, он тайком бежал и улизнул в другом направлении, предпочитая покрыть себя позором отступления, нежели подвергнуть свою империю и себя самого, уже находящегося на пороге гибели, жесточайшей мести французов. Когда французы узнали об этом, то только мольбы архиепископов и духовенства, с большим трудом, отвратили опустошение его королевства и разорения его несчастных обитателей.

Одержав такую великую и славную победу, еще более великую, чем если бы она была одержана на поле брани, французы расходились по домам. Радостный и величественный король наисмиреннейше пришел к своим покровителям, святым мученикам, и после благодарения Господа, воздал благодарность и им. Он вернул им освященную корону своего отца, которую до этого незаконно хранил, поскольку, по праву, все короны умерших королей принадлежат им. С великой охотой он убрал внешнюю ярмарку, проходившую на площади, еще одна-внутри бурга,-уже принадлежала святым, и торжественно пожаловал им, подтвердив это королевским указом, все пространство викариата внутри границ, обозначенных скрещенными мраморными колоннами, поставленными, подобно Геркулесовым столбам, для отражения врагов. В течении всего времени, когда войско находилось на войне, священные и почтенные серебряные шкатулки с реликвиями святых оставались лежать на главном алтаре. День и ночь в их честь братья вели непрерывные службы, и толпы народа и благочестивых женщин приходили сюда молиться о помощи армии. Король лично нес на своих плечах своих господ и покровителей и будучи весь в слезах благоговения, перенес их на их обычное место. Затем он наградил их за службу, которую они несли в этом и в других случаях, пожаловав им земли и прочие блага.

А германский император в этом деле был унижен и день ото дня терял силы, и он умер еще до конца года, подтвердив тем самым справедливость древнего наблюдения: если кто-бы то ни было, знатный человек или простой, нарушит мир королевства или мир церкви, и против его притязаний на алтарь будут положены реликвии, то этот человек не проживет и года, но умрет либо сразу, либо еще до истечения текущего года.

Английский король был сообщником немецкого, ведя войну против Людовика и графа Тибо, и он задумал занять, в отсутствие короля, некоторые пограничные земли. Но он был отражен одним единственным бароном-Амори де Монфором, человеком с ненасытной жаждой войны, и при поддержке войска из Вексена. Так, добившись лишь малого или же вообще ничего, Генрих отступил, и его надежды оказались тщетными.

Ни в настоящее время, ни в древности Франция не совершала более выдающегося подвига, более славного показа своего могущества, чем тогда когда, соединив вместе все силы своих сынов, она в одно и тоже время одержала триумфальную победу и над германским императором и, в отсутствии Людовика, над английским королем. После этого погасла гордость его врагов, и “земля была тиха под его присмотром” (Маккавеев, I,1,3), и те из его противников, которым он мог милостиво позволить вернуться к их домам, отдали ему свои руки в знак дружбы. “Кто отказывался от справедливых требований, в итоге уступил тому, у кого оружие наготове” (Лукиан, Фарсалия, I, 3418-19).

Глава 29

О том как он удержал графа Овернского от нападения на епископа Клермонского.

Около того же времени епископ Клермона, что в Оверни, человек с прямым характером и видный поборник своей церкви, подвергся нападению и был избит из-за гордости овернцев-явление как современное, так и старое, ибо сказано о них: “ Люди Оверни осмеливаются претендовать на то, что они-братья латинянам” (Лукиан, Фарсалия, I, 427). Он прибежал к королю и рассказал о плачевном состоянии своей церкви, о том что граф Овернский занял город и, при соучастии настоятеля, тираническим образом превратил в крепость кафедральный собор Богоматери. Он упал к королевским стопам, хотя король и пытался помешать ему в этом, и просил и молил его освободить порабощенную церковь и устранить эту жестокую тиранию мечом его королевского величества.

По своему обыкновению, он весьма быстро взялся за дело помощи церкви. Людовик охотно принимался за дело Господа, несмотря на то, что это и вовлекало его в огромные расходы. Поскольку он не смог изменить тирана словами или письмами с королевской печатью, то он поспешил исправить его делом-он собрал свои военные силы и повел большую французскую армию против непокорной Оверни. По прибытии в Бурж он встретил великих мужей королевства, все они были обязаны служить королю и все они были склонны отомстить овернцам за их беззаконные действия против церкви и против короля-Фульк, воинственный граф Анжу, Конан, очень могущественный граф Бретани, благородный граф Неверский и многие другие, и все вместе они составили значительное войско. Они разграбили вражескую территорию, и как только они подошли к Клермону, овернцы бросили свои замки, громоздящиеся высоко на горных вершинах, и пришли в город для его защиты, поскольку он был очень хорошо укреплен.

Французы посмеялись над их наивностью и, поразмышляв, решили отложить поход на город и тем принудить их либо оставить Клермон из страха потерять свои замки или же оставаться там и проедать свои припасы. Французы обратились на великолепный замок Ле Пон (Le Pont), что на реке Альер (Allier). Они разбили свои палатки вокруг него, разграбили и равнинную и горную стороны и заняв исключительно труднодоступные горные вершины, что выглядело в их собственных глазах как дерзость достающих до неба гигантов, они с избытком захватили всякого добра, взяв не только стада, но и пастухов. Они придвинули к цитадели замка осадные машины, и с помощью камней и дождя стрел, после большого кровопролития, вынудили ее сдаться. Когда вести об этом дошли до тех, кто удерживал город, то их охватил страх, и в ожидании того, что такая же или худшая участь уготована и им, они приготовились обратиться в бегство, покинули город и бросили его на милость короля. Король, во всем победоносный, вернул церковь Богу, башни-клирикам, а город-епископу, а затем заключил между ними и графом мир, гарантированный клятвенным договором и выдачей многих заложников.

Но менее чем пять лет спустя, из-за легкомысленной измены графов Овернских, возобновивших бедственные гонения на епископа и его церковь, мир был нарушен. Епископ снова принес свою жалобу королю. Презрев возможность отговориться усталостью от предыдущего бесплодного походя, Людовик собрал армию, еще большую, чем в прошлый раз, и вернулся в Овернь. Его тело было уже тяжелым-отягощенным массами плоти. Любой другой человек на его месте, при такой тучности, был бы несчастным и не мог бы ездить верхом. Но несмотря на многие сомнения друзей, он был полон поразительной отваги и бодро переносил летний зной июня и августа, который не терпели даже молодые люди, и он смеялся над теми, кто не мог его выносить. Но когда, во время похода, он проходил через теснины, то вынужден был допускать, чтобы его несли сильные руки его воинов. В этом походе принимали участие Карл, весьма могущественный граф Фландрии, Фульк, граф Анжу, граф Бретани и, полученное по обязательствам короля Генриха, войско из Нормандии, а также бароны и знатные люди королевства в количестве, достаточном для завоевания даже Испании.

Пройдя опасные рубежи Оверни и миновав встретившиеся по дороге замки, он подошел к Клермону. Когда он обратил свою армию против слабого замка Монферран, стоявшего по другую сторону от города, то рыцари, назначенные для его обороны, были столь напуганы великолепной французской армии, столь непохожей на них самих, и так поражены великолепием их кольчуг сверканием на солнце их шлемов, что, слегка замешкавшись в праздном созерцании, бросили внешние укрепления и бежали, как оказалось очень вовремя, в цитадель и заняли ее внешний бастион. Но когда дома, оставшиеся после их отступления, были преданы огню, то пламя обратило с пепел все, кроме цитадели и ее защитников. В этот день большой жар от внезапно сгоревшего города заставил нас разбить свои палатки снаружи, но уже на следующий день, когда огонь погас, мы разбили их внутри.

Ранним утром этого дня король совершил то, что нас наполнило восхищением, а наших врагов -поразило. Поскольку наши палатки били разбиты близко от одного угла башни, и поскольку всю ночь они без конца так сильно беспокоили нас многочисленными атаками и настоящим ливнем стрел и копий, что несмотря за охранение из вооруженных воинов, поставленных между ними и нами, мы все же должны были укрыться за нашими щитами. Король приказал выдающемуся рыцарю и известному барону, Амори де Монфору, послать к этому углу бастиона людей в засаду, чтобы враги не смогли вернуться в него невредимыми. Искусные в таких вещах, Амори и его люди вооружились в своих палатках, а затем со всей прытью своих коней обрушились на врагов, находившихся у угла. Пока наши люди отвлекали их, нескольких удалось застать врасплох и взять, и они были сразу же отосланы к королю. Хотя они пытались откупиться за большие деньги, король приказал, чтобы каждый из них лишился руки, и изувеченные таким образом, они были отосланы назад к своим соратникам, и каждый был должен нести один свой кулак в другом своем кулаке.

После этого, остальные, устрашенные такой угрозой, оставили нас в покое. Пока мы, оставаясь на месте, сооружали осадные машины, вся Овернь лежала покорной и находилась в полном распоряжении нашей армии. Затем сюда прибыл, во главе большого войска аквитанцев, герцог Вильгельм Аквитанский. С гор, в которых он разбил свой лагерь, он видел сверкающие на равнине французские войска и был поражен громадной величиной их армии, и в своем бессилии он раскаялся, что вмешался в эту войну и послал гонцов просить мира у короля. Затем он явился лично, чтобы переговорить с Людовиком как со своим сеньором. Его речь начиналась так: “Мой сеньор король, твой герцог Аквитании многократно приветствует тебя и выражает тебе всяческое уважение. В своем высоком положении королевское величество не должен пренебрегать службой герцога Аквитании и не должен допускать умаления его прав. Поскольку, если справедливость требует службы от вассалов, то она также требует и справедливости от сеньора. Поскольку граф Овернский держит Овернь от меня, также как и я держу ее от тебя, то если он совершил преступление, то это моя обязанность заставить его предстать при твоем дворе и придти в твое распоряжение. Я никогда не мешал ему сделать это, и действительно, сейчас я предлагаю сделать так, чтобы он явился к тебе и смиренно прошу тебя принять это предложение. Чтобы устранить у твоего высочества какой-либо повод сомневаться во мне, я могу дать много соответствующих заложников. Если бароны королевства рассудят так, то да будет так. Если они решат по другому, то пусть будет так как они решат”. Тогда король, после совещания с баронами, ради торжества правосудия, принял присягу, клятву и достаточное число заложников и восстановил мир в стране и в церкви. Затем он назначил день для рассмотрения дела в Орлеане, в присутствии герцога Аквитанского-условие от которого они долго отказывались,-с честью собрал армию и удалился победителем в Париж.

Глава 30.

О том как он отомстил за убийство Карла, графа Фландрии.

Я намереваюсь рассказать о его прекраснейшем подвиге, о его самом благородном деянии из совершенным им от юности и до конца жизни. Хотя об этом можно рассказывать много, но чтобы не наскучить моим читателям, я расскажу лишь вкратце, в основном о том, что он сделал, а не о том как он это сделал.

Знаменитый и очень могущественный граф Карл, сын короля Дании и тетки короля Людовика был, по праву наследства, приемником храброго графа Балдуина, сына Роберта Иерусалимского и правил весьма многолюдной землей Фландрии с энергией и старанием, показав себя известным защитником церкви и благородным защитником правосудия. Выполняя долг чести, он несколько раз добивался и законным образом доставлял в суд своего двора, определенных могущественных людей низкого происхождения, возвысившихся благодаря своему богатству и которые, будучи по происхождению всего лишь сервами, заносчиво добивались выведения своих семей из под его сюзеренитета сеньора. Именно старшина Брюгге и его родственники, раздувшиеся от гордости отъявленные преступники, и заманили графа в самую жестокую ловушку.

Однажды Карл приехал в Брюгге и рано утром отправился в Божью церковь. В молитве он опустился на пол на колени и держал в руках молитвенник, когда туда же вошел некий Бурхард, племянник старшины и дикарь, вместе с другими членами этой нечестивой семьи и прочими соучастниками своего отвратительного преступления. Пока Карл молился и говорил с Богом Бурхард тихо проскользнул у него за спиной, обнажил свой меч и слегка коснулся шеи распростертого по полу графа так, что когда тот чуть-чуть приподнялся, то стал удобной мишенью для нежданного меча, и затем, одним ударом, он нечестиво убил благочестивого человека, и так серв обезглавил своего сеньора.

Те соучастники этого ужасающего убийства, что жаждя крови, стояли вокруг, словно псы пирующие на бренных телах, нашли удовольствие в том, что разрубили невинного человека на куски и особо радовались, что оказались способными довершить злодеяние, которое они зачали и которому дали рождение. Словно ослепленные своей злобой, они продолжали нагромождать бесчинства и перерезали всех людей в замке и тех благородных баронов графа, которых смогли найти либо в самой церкви, либо вне ее, то есть в замке, и как самые последние негодяи предали их мечу, пока те исповедовались и нечего не ожидали.

Убийцы похоронили графа в самой церкви, боясь, что если они затеют траурную церемонию с похоронами, то люди преданные ему как за его славную жизнь, так и за его еще более славную смерть восстанут, чтобы отомстить за него. Затем они обратили церковь в разбойное гнездо, укрепили сначала ее, а затем и дом графа, приготовили столько припасов сколько смогли и, в своем крайнем высокомерии решили защищаться там, и таким образом прибрать к рукам и всю землю.

Несогласные с этим фламандские бароны были поражены столь великим злодейским преступлением. Чтобы их не сочли изменниками они плакали, когда присутствовали на похоронах графа, и сообщили обо всем сеньору королю Людовику, да и всем остальным, поскольку вести об этом разошлись по всему миру. Любовь к правосудию и привязанность к своему кузену могли вызвать войну со стороны английского короля и графа Тибо. Поэтому он смело двинулся во Фландрию, намереваясь использовать все свои возможности, чтобы с наибольшей жестокостью покарать этих самых больших злодеев на свете. В качестве графа Фландрии он назначил Вильгельма Нормандского, сына герцога Роберта Иерусалимского, который, благодаря кровным узам, мог претендовать на этого звание. Не боясь ни варваров этой станы, ни погрязшей в измене отвратительной семьи, он подошел к Брюгге и плотно осадил изменников в церкви и башне, воспрепятствовав получению какого-либо продовольствия, кроме того, что они запасли, и которое, благодаря божьей помощи теперь стало непригодно для еды и вызывало у них лишь отвращение. Некоторое время он изнурял их голодом, болезнями и мечом, после чего они оставили церковь и держались только в башне, которая давала им защиту.

Теперь они отчаялись за свою жизнь, и их лира обратилась на похоронную музыку, а их орган заговорил голосом траура (Иова, 30, 31. Русский синодальный перевод: “ И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя-голосом плачевным”-прим. пер.). Самый большой злодей, Бурхард, с согласия своих соучастников, бежал, надеясь покинуть страну, но обнаружил, что не может этого сделать, хотя препятствием для этого было только его собственное беззаконие. При своем возвращении в замок с помощи одного из своих друзей, он был схвачен королевским отрядом и перед смертью испытал самые изощренные пытки. Привязанное к верху высокого колеса, его голое тело было выставлено на съедение воронам и прочим стервятникам, его глаза были вырваны, все лицо разодрано после тысяч ударов стрел, копий и пик, и он погиб самой жалкой смертью, а тело его было брошено в выгребную яму.

Бертольд, душа заговора, также решил бежать, но когда обнаружил, что не может свободно передвигаться по стране, то вернулся, явно из гордости, поскольку он спросил себя: “Кто я есть, и что я сделал?” Тогда он был схвачен собственными людьми, предстал перед королевским судом и был осужден на вполне заслуженную смерть -смерть негодяя. Его повесили на виселице вместе с собакой и когда собаку стали бить, то она излила свою ярость на Бертольда и обголодала все его лицо и, страшно вспомнить, покрыла все его тело своими экскрементами. Так еще больший негодяй, чем самый большой негодяй из всех людей окончил свою ничкемную жизнь в вечной смерти.

Те, кого король осадил в башне, по причине многих тягот, были вынуждены сдаться. В присутствии их родственников, Людовик сбросил их одного за другим с вершины башни и раскроил их черепа. Один из них, по имени Исаак, чтобы избежать смерти постригся в монастырь. Людовик приказал его расстричь и повесить на виселице. Одержав таким образом победу в Брюгге, король повел свое войско на превосходный замок Ипр, чтобы отомстить Вильгельму Бастарду, который был подстрекателем измены. Он направил посланников к людям Брюгге и угрозами и лестью привлек из на свою сторону. Затем, ввиду того, что Вильгельм преградил ему дорогу с тремя сотнями рыцарей, то половина войска атаковала его, а другая половина пошла в обход и смело заняла замок, войдя в него через другие ворота. Король удержал его, а Вильгельм потерял все свои притязания во Фландрии и был изгнан. Поскольку он стремился заполучить Фландрию с помощью измены, то было справедливо, что во Фландрии он не получил вообще ничего.

Фламандцы очистились и почти что заново были крещены, после того как испытали разные виды мести и великое кровопролитие. Так, поставив графом Вильгельма Нормандского, король, победоносный благодаря помощи Господа, вернулся во Францию.

Глава 31.

О том как он положил конец Томасу де Марлю.

В другой раз он свершил такую же месть, равно угодную Богу, и равно заслуженную-над Томасом де Марлем, погибшим человеком, бывшем гонителем церкви, не уважающем ни Бога, ни людей. Словно тлеющую головешку, Людовик загасил его силой своей армии.

Движимый жалобами и плачем церквей, чтобы свершить месть он подступил к Лаону. Побуждаемый епископами, знатными людьми и, особенно, по совету Рауля, графа Вермандуа, бывшего в той местности после короля самым могущественным человеком, он решил, что ему следует повести свое войско против Томаса к Куси (Coucy). Тот поспешил отступить в замок, и посланные вперед для разведки подходящих средств для приступа сообщили, что замок совершенно неприступен и недосягаем. И хотя многие давили на него, чтобы в свете только что услышанного он изменил свой план, но король счел презренным поступить иначе, сказав в сердцах: “Эта стратегия была заложена в Лаоне. Я не изменю того, что было там решено ни в жизни, ни в смерти. Великолепие королевского величества по праву умалится, если нас будут высмеивать за бегство из страха перед злодеем”.

Он так сказал и, несмотря на свою тучность, столь разительную в сравнении с его изумительной живостью, прорубил себе и своей армии дорогу через обрывистые тропы, загроможденные завалами из деревьев, и подошел вплотную к замку. В это время графу Раулю, который вел разведку с другой стороны, сообщили, что для армии подготовлена засада, и ей грозит полная катастрофа. В один миг вооружившись, Рауль вместе с немногими спутниками, двинулся по потайной тропе. Нескольких своих людей он послал вперед, а затем увидев, что Томасу нанесен удар и он упал, он пришпорил своего коня, напал на него и дерзновенно ударил своим мечом, нанеся смертельную рану. И если бы он не остановился, то повторил бы удар. Схваченный и истекающий кровью умирающий Томас предстал перед королем Людовиком и по его приказу, при почти всеобщем одобрении как его, так и наших людей, был доставлен в Лаон. На следующий день его земли на равнине были конфискованы, а его палисад был разобран. Затем король вернулся в Лаон. Но ни раны, ни заточение, ни угрозы, ни просьбы не могли заставить этого отпетого человека вернуть купцов, которых он с применением ужасающего насилия лишил всего их достояния, когда разбойничал на большой дороге. Когда, с королевского разрешения, он вызвал к себе жену, то казался более огорченным тем, что все же был вынужден освободить купцов, чем тем, что лишился своей жизни. Когда страшная боль от ран уже привела его к порогу смерти, многие люди упрашивали его исповедаться и принять последнее причастие, но он лишь едва-едва согласился. Когда священник принес в камеру, где лежал этот злодей, тело Господне, то казалось, что даже Господь наш Иисус не смог проникнуть через дрянную оболочку этого не до конца раскаявшегося грешника, поскольку как только нечестивец приподнял свою голову, так сразу и упал назад, испустив свой отвратительных дух, так и не успев принять последнее причастие. Король счел презренным вести дальнейшие действия против мертвеца или против земель мертвеца, поэтому он добился от жены и от детей Томаса свободы купцам и выдачи большей части его казны. Затем, восстановив, благодаря убийству тирана, мир в церкви, он с победой вернулся в Париж.

Глава 32.

О том как он принял бежавшего к нему папу Иннокентия.

В это время случилось так, что Римская церковь была глубоко поражена и потрясена схизмой. Когда почтенный верховный понтифик и вселенский патриарх Гонорий отправился по дороге смертных, самые главные и мудрые лица Римской церкви, чтобы допустить в ней смятения, согласились, что эти знаменитые выборы должны состояться в церкви Святого Марка и нигде больше, и что их надо провести всем сообща, согласно римскому обычаю. Но те, кто были более сведущими и более близкими соратниками умершего папы не желали идти туда из страха перед бесчинствующими римлянами. Поэтому, перед тем как было объявлено о смерти владыки папы, они избрали новым папой диакона Григория, почтенного кардинала Сент-Анджело. Но сторонники Пьерлеоне (Pierleone) собрались в церкви Святого Марка, пригласив туда, как это и было обговорено, и других, и когда они узнали о смерти Гонория, то избрали по своей воле и с согласия многих епископов, кардиналов, клириков и римских нобилей кардинала священника Пьерлеоне. Так они положили начало упорной схизме; они отдали нерукотворный плащ Христа двоим, они разделили церковь Господа, и “пока каждый просил о поддержке ради высшей справедливости” (Лукиан, Фарсалия, I, 127), каждая партия старалась одержать верх, каждая отлучила другую и не хотела никакого другого суда, кроме своего собственного.

Но когда партия Пьерлеоне, при помощи его семьи и при поддержке римский нобилей, одержала верх, то владыка папа Иннокентий, вместе со своими сторонниками, решил оставить город, и одержать победу во всем остальном мире. Поэтому, он отплыл к берегам Галлии и избрал для защиты себя самого и своей церкви самое безопасное и удобное, после Господа, место для беглецов- наиблагороднейшее королевство франков. Он отправил послов к королю Людовику, умоляя его помочь и ему и церкви.

Так как король был самым благочестивым защитником церкви, то он сразу же откликнулся на эту просьбу. Он созвал собор своих архиепископов, епископов, аббатов и клириков в Этампе и, по их совету, стал дальше изучать, скорее характер самого Иннокентия, чем правильность выборов- поскольку часто случалось, что вызываемые римскими мятежами смуты делали неизбежными некоторые нарушения при выборах. И по совету тех мужей, которым он поручил оценить правильность выборов Иннокентия, он обещал впредь поддерживать именно его. Через меня он послал папе в Клюни первые плоды своего гостеприимства и о сообщить своей готовности служить ему, и тот, придя в восторг от такой поддержки, отослал меня назад со своей милостью и своим благословением, чтобы передать благодарность сеньору королю.

Когда папа приехал в Сен-Бенедикт на Луаре, то его встретили король, королева и их сыновья. Людовик согнул перед ним, словно перед гробницей Святого Петра, свою благородную коронованную голову, упал к ногам папы и обещал ему и его церкви свое расположение католика и преданную и действенную службу. Следуя примеру Людовика, король Англии Генрих приехал встретиться с ним в Шартре, наипреданнейшим образом упал к его стопам, обещал принять его и его свиту в своих владениях так, как будто бы они были его и обещал ему полную сыновнюю покорность.

Пока он занимался посещением французских церквей, обстоятельства потребовали, чтобы он отправился в Лотарингию. Туда, в город Льеж, его с большой торжественностью пришел встретить император Лотарь, в сопровождении большой толпы архиепископов, епископов и магнатов Германского королевства. На площади перед кафедральным собором Лотарь смиренно предложил папе быть его конюшим, пешим он бежал около него в центре священной процессии, неся в одной руке охранявший его жезл, а другой-уздцы белого коня папы и сопровождал папу так, как будто тот был его светским сеньором. И когда вся процессия спешилась, он поддерживал и сопровождал его, сделав очевидным как для тех, кто это знал, так и для тех, кто не хотел этого знать, все величие папской власти.

Так, между империей и церковью был установлен мир. Приближалась пасха, и папа намеревался отпраздновать ее вместе с нами, в Сен-Дени, как в его особой дочерней церкви. Из страха перед Богом и ради материнской церкви и ее дочери, мы с благодарением приняли его в канун Великого Четверга, в торжественной процессией, посвященной Богу и человеку гимнами ликования празднуя его прибытие.

Тайная Вечеря была отпразднована в нашей церкви по римскому образцу и с пышной щедростью известной как presbyterium. Он благочестиво отслужил мессу в честь священного распятия Господа и с подобающими почестями провел ночь священного вознесения в бдении. Рано утром на следующий день он, как бы по секрету, отправился вместе с многочисленными спутниками в церковь Сен-Дени де л`Эстрэ (St.Denis de l`Estree). Там они подготовили “Римский ход”. Его облачили в великолепный наряд и возложили на его голову подобную шлему митру с золотой короной вокруг- истинно императорское украшение. Затем вывели его наружу, посадили на оседланного белого коня, а сами спутники двинулись впереди него по двое, облаченные в богатые одежды, верхом на лошадях различных мастей, но все-с белыми седлами, и распевая праздничные гимны. Бароны, которые держали лены от нашей церкви, и благородные кастеляны сопровождали его пешими, и словно скромные конюхи держали его коня под уздцы. Впереди него шли люди разбрасывающие ливнем монеты и разгоняя преграждающую путь толпу. Королевская дорога пламенела от разукрашенных тканей, развешанных на шестах и ветвях. Толпы выстроенных рыцарей и массы народа с честью приняли его. Там были все, и даже, несмотря на свою слепоту, и представители еврейской синагоги Парижа. Когда они предложили ему обратиться к ним, то получили от него милостивую и благочестивую мольбу: “Пусть всемогущий Бог сорвет пелену с ваших сердец”.

Когда он подошел к базилике святых, то та поблескивала золотыми коронами и сияла великолепием драгоценных камней и жемчугов сто раз ярче, чем простое серебро или золото. Там папа отпраздновал божественные таинства и, с моей помощью, предложил наисвященнейшую жертву- истинно пасхального агнца. После мессы в монастыре были установлены столы, накрытые прекрасными тканями, и там они заняли свои места на кушетках и вкушали плотского агнца, а также прочие блюда, какие может обычно предложить благородный стол. На следующий день они повторили ту же процессию и прошли из церкви Святого Ремигия к главной церкви. Затем, поблагодарив меня и пообещав мне свою помощь и совет, спустя три дня после пасхи, папа въехал в Париж. После этого он посетил французские церкви и удовлетворял свои нужды из их изобилия и, после некоторых скитаний, выбрал своей резиденцией Компьен.

Тем временем необычайный и доселе неведомый удар постиг французское королевство. Сын короля Людовика, Филипп, здоровый и приятный мальчик, подававший надежду добрым людям и внушавший страх дурным, ехал однажды верхом по пригороду Парижа, и его лошадь, попутанная дьяволом, в виде оказавшейся на дороге свиньи, очень тяжело упала, сбросив при этом своего всадника-благородного мальчика-прямо на камень, и он разбился на нем под своей тяжестью. Горожане и все те, кто услышал об этом, были поражены горем-ведь в этот самый день он собирался выступить с войском в поход, и они кричали, плакали и скорбели. Они подняли нежного ребенка, находящегося почти у врат смерти, и перенесли его близлежащий дом, где он, увы, и умер.

Он был похоронен, как король, в церкви Сен-Дени, в королевской гробнице, слева от алтаря Святой Троицы, в присутствии большого собрания епископов и магнатов королевства. После горестных стенаний и оплакивания несчастья, почему он покинул живущих, его мудрый отец, по совету духовенства и мудрых людей, заставил себя утешиться,. Как его близкий и доверенный друг, я боялся, что продолжающиеся страдания его слабого тела могут привести к внезапной смерти и, поэтому, я посоветовал ему, что следует короновать его сына Людовика, весьма красивого ребенка, помазать его священным елеем и сделать его королем вместе с ним, чтобы предотвратить какие-либо смуты со стороны его соперников. Людовик согласился и отправился в Реймс вместе со своей женой и сыном и баронами королевства, и там, при полном торжественном соборе, созванным папой Иннокентием, его сын был возведен в королевское достоинство путем священного помазания и коронации. И так он обеспечил свое королевство счастливым наследником. Многие увидели превосходное предзнаменование того, что могущество молодого Людовика еще больше возрастет, в том , что он получил столь щедрое благословение от столь большого числа великих и разных архиепископов и епископов Франции, Германии, Аквитании, Англии и Испании.

Так радость Людовика от жизни победила горечь по поводу смерти. После завершения собора он вернулся в Париж, а папа избрал своим местопребыванием Оксерр. Затем ему представилась возможность вернуться домой в сопровождении императора Лотаря, который обещал силой установить его власть в Риме и низложить Пьерлеоне. Они отправились туда вместе. Но после того, как Иннокентий провозгласил Лотаря императором, сопротивление римлян не дало ему возможности заключить мир при жизни Пьерлеоне. Но когда Пьерлеоне умер, мир, с Божьей помощью, окончательно вернулся в церковь, после долгого периода нарушенного спокойствия и после продолжительной и почти гибельной слабости. Владыка папа в своем счастливом восшествии, укрепил славу наисвятейшего престола и добродетелями своей жизни, и своей преданностью долгу.

Глава 33.

О том с какой смелостью он переносил болезнь.

У сеньора короля Людовика, как это обычно бывает у мужчин, постепенно слабел не разум, а тело, изношенное из-за его тучности и постоянного напряжения стоявший перед ним задач, ибо он не мог снести безнаказанным, если кто-нибудь и где-нибудь в королевстве нападал на королевское величество. Хотя ему было шестьдесят, он был столь полон знаний и так усердно трудился, то если бы не помеха в виде опухнувшего тела, то он бы одержал верх и уничтожил бы всех своих врагов. Он часто стенал и жаловался так: “Увы! Что за дурацкое положение! Тяжко, едва выносимо или же совсем не выносимо, когда знаешь как следует что-то сделать и когда не способен это сделать. Если бы я знал как это делать, когда я был молодым, или если бы теперь, когда я старый, я мог бы делать это, то легко бы подчинил себе много королевств”.

Но ослабший из-за своей тучности, страдающий даже когда просто ровно лежал в постели, он оказывал такое сопротивление английскому король и графу Тибо, что всякий, кто видел его во главе славных дел, мог бы гордиться благородством его ума и сожалеть о его плохом здоровье. Испытывая мучения из-за раненой ноги, и будучи едва в состоянии переносить, чтобы его носили на носилках, он воевал с графом Тибо и приказал предать огню весь Боневаль (Boneval), кроме монастырских построек, взятых им под свое покровительство.

В другой раз, хотя и в его отсутствии, его люди разрушили Шато-Ренар (Chateau-Renard), бывший фьефом графа Тибо. А во время своего последнего похода, находясь во главе блестящей армии, он предал огню замок Сен-Брисон-сюр-Луар (Saint-Brisson-sur-Loire), за жадность его хозяина и грабеж купцов и заставил и хозяина и цитадель сдаться.

По возвращении из этого похода, находясь в новом замке Монраэр (Montraer), он, что иногда случалось, испытал очень серьезный приступ поноса и весьма этим обеспокоился. Предупреждая советы других, он сам позаботился о себе и о своей душе. Он старался обеспечить свое спасение и ублажить Господа повторными исповедями и молитвами. Одно он желал всей душой- чтобы любыми возможными способами его перенесли к его защитникам-к Святому мученику Дионисию и его товарищам, чтобы перед их наисвятейшими мощами отказаться от королевской короны, предпочтя ей тонзуру, а королевским инсигниям и императорскому убранству-смиренный устав Святого Бенедикта, и чтобы таким образом вступить в монашеский орден. Те, кто насмехался над монашеской бедностью, увидели теперь, что не только архиепископы, но даже короли предпочитают вечную жизнь-преходящей и прибегают к надежной крову и защите монашеского ордена. День за днем понос мучил его все больше и больше, и чтобы остановить его, врачи давали ему множество неприятных снадобий, заставляя его глотать разные чрезвычайно горькие порошки, которых не вынес бы даже здоровый и сильный человек. При этих и подобных страданиях он оставался в приятном расположении духа и благосклонно разговаривал со каждым, все мог и обращался со всеми так хорошо, как будто не испытывал боли.

Поскольку болезнь и слабость истощенного тела все усиливались, то он с презрением отнесся к мысли умереть не подобающим образом или скоропостижно. Поэтому, он созвал клириков, епископов, аббатов и многочисленных священников и, отбросив всякий ложный стыд, просил, из уважения к Богу и его апостолам, о том, чтобы он смог самым достойным образом исповедоваться в их присутствии, чтобы тем самым, укрепить себя перед лицом смерти, приняв последнее причастие телом и кровью Господа.

Пока они торопились подготовить его к этому, король неожиданно поднялся и подготовился сам. К всеобщему восторгу, он, полностью одетый, вышел из своей палаты, чтобы принять тело Христово, и с величайшим благоговением, принял его. Затем, на виду у всех, клириков и мирян, он отказался от королевской власти и исповедался, что царствовал в грехе. Он инвестировал своего сына Людовика кольцом и заставил его поклясться защищать Божью церковь, бедняков и сирот, охранять права каждого человека и никого не заключать в тюрьму при своем дворе, если его преступление не будет доказано в его присутствии.

Затем, из любви к Богу, он раздал церквям, бедным и нуждающимся свое золото и серебро, свои драгоценные сосуды, свои богатые покрывала и подушки, все движимое имущество, которым он владел и пользовался, включая свои украшения и королевские одежды, вплоть до последней рубашки.

Но свое драгоценное церковное блюдо, свою очень дорогую Библию, украшенную золотом и драгоценными камнями, свое дорогое кадило из золота и дорогих драгоценных камней, десять драгоценных мантий и очень дорогой гиацинт, полученный в наследство от своей прабабки, дочери короля России, который он собственной рукой вручил мне и приказал, чтобы он был вставлен в терновый венец Господа,-все это он послал, через меня, к святым мученикам и преданно обещал, что если будет возможно, последовать тем же путем.

Освобожденный от своего бремени и полный Господнего милосердия, он самым смиренным образом опустился на колени перед священным телом и кровью Христа, которые преданно поднесли ему те, кто только что отслужил мессу. Он разразился истинным католическим символов веры, и не как неграмотный, как самый ученый теолог: “Я, Людовик, грешник, исповедую, что есть один истинный Бог, Отец и Сын и Дух Святой. Я верую, что эта Святая Троица едина. Единственный порожденный Сын, единосущный и совечный Богу-отцу, был рожден Святой Девой Марией, страдал, умер и был похоронен; на третий день он восстал из мертвых, он вознесся на небеса и воссел по правую руку от Бога-отца. Он будет судить живых и мертвых на великом и последнем суде. Я верую, что эта евхаристия его тела есть то тело, которое он воспринял от Девы, и которое он оставил своим ученикам так, чтобы они могли присоединиться и воссоединиться с ним. И что эта наисвятейшая кровь есть та, что вытекла из его бока, пока он висел распятый на кресте. Я верую и самым твердым образом исповедую своими устами и своим сердцем, что я спасусь после смерти, благодаря этому самому надежному причастию, и я предпочитаю его в качестве самой надежной защиты от любых небесных властителей”.

Когда, ко всеобщему восхищению, он в первый раз исповедался в своих грехах, он самым преданным образом соединился с телом и кровью Христа. Внезапно он почувствовал, что выздоравливает. Он вернулся в свою палату и, отбросив всякую гордость, лег на простую льняную простыню. Когда я увидел его, превратившегося из столь великого в столь малого, из столь высокого в столь низкого, я, как и другие, заплакал. “Не плач, дорогой друг, из-за меня,-произнес он. Ты скорее должен сильно возрадоваться тому, что Господнее милосердие позволило мне, как видишь, подготовиться к встрече с Ним”.

Глава 34.

О том с каким благочестием он встретил смерть.

Однако, находясь уже при последнем издыхании, он почувствовал себя немного лучше, отправился в обратный путь и смог доехать в самой лучшей повозке до Мелена (Melun), что на Сене. На перекрестках дорог верные люди, ради которых он держал мир, выходили встретить его, выливаясь из замков и городов, бросая свои пашни, чтобы вверить его Господу. Он достал двуколку и верхом на ней очень быстро добрался до часовни мучеников, которую он, ради любви к ним, хотел посетить и принести им свою благодарность. Он был самым торжественным и преданным образом встречен братьями и жителями всей округи, как самый благочестивый отец церкви и ее благородный защитник. Он смиренно простерся перед наисвятейшими мучениками и, в слезах, он исполнил свой обет преданно отблагодарить их за полученные благодеяния и просил их продолжать заботиться о нем.

Когда он приехал в замок Бетизи (Bethizy), то к нему сразу же явились посланцы Вильгельма, герцога Аквитанского, сообщившие ему о смерти герцога и о его паломничестве в Сант-Яго, и сообщившие также о том, что перед тем как отправиться в свое паломничество, где он и умер, он решил поручить Людовику заботу о браке его наиблагороднейшей дочери Элеоноры, а все свои земли-поручить под его охрану. После совещания со своими близкими советниками, Людовик радостно и со своим обычным величием принял предложение и обещал выдать Элеонору за своего дражайшего сына Людовика. Без проволочек, он организовал для посылки туда благородный кортеж и собрал войско из пяти или более сотен лучших рыцарей королевства, самых благородных мужей, под началом графа-палатина Тибо и своего кузена, превосходного графа Рауля Вермандуа. К этим сопровождающим он добавил своих близких советников, в том числе и меня, и еще всех тех, на чью рассудительность он мог положиться. При расставании с сыном он дал ему напутствие такого типа: “Пусть всемогущий Бог, благодаря которому правят короли, защищает своей рукой тебя и твоих спутников, мой дражайший сын! Поскольку, если из-за какого-либо несчастия я потеряю тебя и твоих спутников, мне уже ничего не останется делать ни для себя, ни для моего королевства”.

Затем он передал им много добра и достаточно средств и запретил, именем своего королевского величества, что-либо красть во всем Аквитанском герцогстве, наносить ущерб стране или бедным, и превращать друзей во врагов. Он не постеснялся приказать, чтобы они получали подобающее ежедневное жалование из его собственных средств.

Мы пересекли Лимузен и подошли к местности Бордо, где разбили палатки напротив города, но на другой стороне великой реки Гаронны. Там мы дождались лодок, которые смогли перевезти нас в город. Затем, на следующее воскресенье, в присутствии знатных людей Гаскони, Сентонжа и Пуату, принц короновал Элеонорой короной королевства и женился на ней. Назад мы поехали через Сентонж, готовые встретить любого врага, который мог-бы там быть и, к великой радости всей страны, добрались до Пуатье.

В это время летняя жара была даже сильнее обычного, и на некоторое время я был изнурен, опустошен и сломлен ею. Непереносимая усталость, вызванная ею, истощила находившегося в Париже короля Людовика и вызвала очень серьезный приступ дизентирии с поносом, которая вконец изнурила его. Всегда готовый к чему-то подобному, он призвал Стефана, почтенного епископа Парижского и Гуилдена (Guildin), аббата Сен-Виктора, которому и исповедался более сокровенно, поскольку сам строил этот монастырь с самого его основания. Он повторил свое исповедание веры и с величайшей преданностью стал укреплять себя перед уходом, приняв причастие тела Господа нашего. Но когда он приказал перенести себя в церковь святых мучеников, чтобы исполнить в глубоком смирении клятву, которую он столь часто давал, то этому помешало его состояние, и поэтому он, неспособный выполнить ее реально, выполнил ее своим сердцем, душой и волей. Он приказал положить саван на землю, и на нем, пеплом, был начертан знак креста, затем его люди положили его на него, и он укрепил себя, перекрестившись, умер в августовские календы, после тридцати лет царствования и будучи около шестидесяти лет отроду.

Они сразу завернули его тело в драгоценную ткань и отнесли для погребения в церковь святых мучеников. Так как готовили место погребения несколько человек, то, что тогда случилось, не осталось без внимания: король иногда, действительно часто, в беседе со мной затрагивал тему королевской гробницы, и утверждал, что будет благословен тот человек, который будет похоронен между алтарями Святой Троицы и святых мучеников, поскольку он получит прощение своих грехов и при помощи святых и благодаря молитвам тех, кто будет приходить к ним. Так, он, в неявном виде, выражал свои собственные пожелания. Ранее, до того как я остался с его сыном, я предложил, с согласия Эрвея (Hervey), почтенного приора церкви, чтобы Людовик был похоронен перед алтарем, а не между ними. Но это место было занято Карломаном, королем франков, а поскольку ни закон, ни обычай не дозволял эксгумировать тела королей, то что я предлагал, не могло быть исполнено. Однако, на месте, которое он сам, со своего рода предчувствием, избрал себе, могильщики нашли участок земли, как раз соответствующий по длине и ширине его телу, как будто бы оно было специальное припасено для него, и это было весьма неожиданно, поскольку все думали, что это место уже занято. Поэтому, он был похоронен там, в соответствии с королевским обычаем, с великими хорами молитв и гимнов и после очень торжественной и преданной похоронной службы. Там он ждет своей участи в грядущем воскрешении, и душа его находится еще ближе к силам небесным, чем его тело-к останкам святых мучеников, хотя он и лежит с ними совсем рядом, для того чтобы воспользоваться их помощью. “Благословен он-тот, кто может знать, где будет он, когда обрушится мир” (Лукиан, Фарсалия, IV, 393).

Пусть Спаситель, при заступничестве святых мучеников, которым он был так предан, воскресит его душу, и пусть он будет достойным общества святых ради Иисуса Христа, положившего свою жизнь ради спасения мира, ради Того, кто во все века живет и царствует как король королей и господь господ. Аминь.