ЯН СТРЕЙС

ТРЕТЬЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Марта 10-го у персов день нового года, который называется у них Науруз (Naurus) ¹⁶⁴. Они праздновали его выстрелами из двух пушек и многих мушкетов. Всю ночь звучали 15 литавров, тромбонов, труб и других резких инструментов. Раздавались выстрелы из орудий. Хан поставил открытый стол для всей придворной челяди. То же самое сделали и горожане; желали друг другу счастья и благословения, как и у нас принято в день нового года. Это продолжается у них несколько дней, они приветливо приглашают в гости друзей и знакомых, едят и пьют самое лучшее, но наш хозяин сделал ловкий ход в этом деле и нашел повод, как бы под видом вероисповедания, а не ради скупости, сказать: он-де христианин и не хочет справлять новый год с мухаммеданами. Наши дворяне, и я вместе с ними, бегали лакомиться то к одному, то к другому персу, с твердым убеждением, что между едой и питьем мухаммедан и нашими пустыми, голодными желудками не встанет вопроса о различии в вере и не понадобится диспут, и что наш господин Богдан ни на уме, ни на языке не чувствует никакого отвращения, ибо сам домогался стать мухаммеданином. Но легко себе представить, почему он проявил себя таким добрым христианином как раз в день персидского нового года. Я посетил своего старого патрона Хаджи Байрама, где меня приветливо встретили и где я провел время весело и радостно.

21-го мы получили письмо от одного из наших, который был [263] в плену у Шамхала. Однако по неизвестной нам причине он не подписал его своим именем, и мы вообразили, что это Антон Мюнстер, шлифовщик алмазов. Из содержания было видно, что он был уверен, будто у принца в Шемахе живут два голландских хирурга, которых он весьма вежливо и покорно просил выкупить его и дать ему свободу; он обязуется, как только прибудет в Москву, честно и с благодарностью вернуть им их деньги. Хан переслал нам это письмо, но мы не могли помочь написавшему и узнали в дальнейшем, что шлифовщик алмазов пойман и отвезен рабом в Исфаган.

25-го мы получили другое письмо от Мейнерта Мейнертса, адресованное самому Богдану. Содержание этого письма совпало с предыдущим, и он сообщал уже дальше, что находится в окрестностях Дербента, где он, как кузнец по ремеслу, должен ковать клинки для своего хозяина. Вскоре он был куплен одним персом и выкуплен Яном фан-Термунде.

26-го вступили в жестокую перебранку два грузина, после чего они вскоре обнажили шпаги и рубили друг друга так, что кожа висела клочьями и оба оказались тяжело ранеными, что совершенно не озаботило нашего господина и он предоставил каждому свободу мести.

В ночь на 31-е снова почувствовали мы сильное землетрясение, сопровождавшееся громом и молнией, а также можно было видеть, как падали с неба на землю комья синего огня. Это весьма устрашающее зрелище.

1 апреля все услышали радостную новость из Тарок, что Астрахань взята войсками его царского величеств, и что несколько тысяч восставших казаков были убиты ¹⁶⁵, но так как нас часто обманывали подобными лживыми известиями, то мы сомневались, правда ли это.

2-го обошли и осмотрели всех девушек, вплоть до двухлетних детей в городе Шемахе и всех окрестных деревнях, чтобы отобрать некоторых из них в жены хану. Осмотр касался как христиан, так и нехристиан и был проведен по всему королевству. Королевские чиновники и слуги избрали из всех пятьсот наилучших красавиц, которые тогда же были посланы ко двору. Осмотр происходил таким образом: было объявлено по приказу шаха, что каждый должен явиться в определенное время со своими детьми, дочерьми, в возрасте от двух до семнадцати лет, к тому месту, где он значится и приписан. После первого и последнего осмотра избранных [264] девушек посылали из всех местностей в Шемаху, столицу Мидии. Здесь можно было видеть, как прибывали подавленные горем родители с их невинными детьми, чтобы передать их в жены или наложницы царя и никогда больше их не увидеть. Богатые среди них были так же несчастны, как бедные; где только ни находился красивый ребенок, его забирали, не считаясь с положением лица. Я знал девушку в городе, дочь влиятельного богатого купца, которая вступила уже в зрелый возраст, и один молодой человек сватался к ней, но отец не соглашался на свадьбу. Но как только до него дошли слухи об осмотре, то он решил, к великой радости молодого человека, что лучше отдать ее ему в жены, нежели позволить увести, и позволил ему вскоре переспать с нею, после чего она была оставлена в покое королевскими, чиновниками, которые не смели доставить никого, кроме подлинных девушек. Она была чрезвычайно красива, вследствие чего сразу бросилась им в глаза и была потребована к ним, на что им сообщили, как обстоит дело с ее девственностью; этим известием осматривающие чиновники не удовлетворились и не успокоились, пока дочь сама не подтвердила этого верной клятвой. После последнего осмотра избранных запирают в домики, которые носит на себе верблюд по одному с каждой стороны, и отвозят в Исфаган, где взрослых девушек отправляют в женские комнаты, а детей заботливо растят воспитательницы и няни. Отъезд в Исфаган сопровождался жалобными криками родителей всех национальностей: христиан, иудеев, мухаммедан, язычников, богатых и бедных. Однако большая часть бедных людей нисколько не была опечалена, а скорее считала себя осчастливленной, видя своих детей в таком почете. Они пели и ликовали; ибо возлагали надежду, что через некоторое время благодаря этому они выдвинутся и займут достойное место. Когда наступил день, назначенный для отъезда и зазвучали трубы, весь караван собрался и потянулся в Исфаган огромным лагерем или войском, окруженный со всех сторон знатными всадниками.

Тем временем у меня возникли большие сомнения в том, что я добуду себе здесь свободу, и поэтому я стал искать помощи добрых друзей. Я написал два письма: одно консулу в Смирну, другое дворянину Джакомо Моливес, купцу и коммерсанту из Ливорно, с покорнейшей просьбой к обоим позаботиться о том, чтобы мои письма действительно дошли до Голландии, ибо я нахожусь в Шемахе в жалкой неволе и не могу послать письма Каспийским морем [265] через Россию, и поэтому настоятельная нужда побуждает меня послать через эти страны.

9-го у нас был сильный ливень, сопровождавшийся ужасным громом и молнией, и ветер был столь жесток, что все дрожало и сотрясалось.

В этот день женщины ходили на кладбище молиться в память умерших родственников и друзей.

10-го персы снова справляли праздник, во время которого они веселились под звуки литавр, труб, тромбонов и других духовых инструментов.

11 апреля привезли в Шемаху видного казачьего начальника. Он был отправлен вместе с тремя другими послами к принцу Булату, князю черкесских татар, чтобы склонить его придти с войском на помощь их господину, Степану Разину, за что тот не только пощадит его самого и страну, но и вознаградит богатыми дарами и подарками ¹⁶⁶. Принц почел себя настолько оскорбленным таким посольством и предложением, что тотчас же обезглавил троих послов и выбросил их тела орлам и воронам. Головы их он велел набальзамировать и положить в мешок и принудил оставшегося в живых четвертого положить мешок на коня и отвезти шаху. Этого казака или; вернее, русского, перешедшего к казакам, я довольно хорошо знавал в Астрахани. Он сидел на буланой лошади, его шея и правая рука были подтянуты кверху, так что он все время должен был смотреть вперед, на нем был желтый кафтан и в нем приметно было храброе и неустрашимое сердце. В Исфагане его бросили в ужасную тюрьму, наложив цепи и оковы на руки и ноги; но впоследствии его отпустили, ибо он открыл шаху много важных и достойных внимания дел. Два года тому назад Стенька Разин послал семерых послов к персидскому королю, чтобы попросить у шаха необходимое военное снаряжение и заключить с ним союз; но так как казаки разгромили перед тем Астрабат, Фарабад и Ленкоран, то этих послов приняли иначе, чем это принято при персидском дворе. Мы уже сообщали ранее, что шах предоставляет иноземным послам много свободы и вольностей, каковые нелегко допускаются в княжеских дворах Европы. Но так как Стеньку Разина никоим образом не признавали законным князем или господином, то еще меньше считались с его послами. Шах велел некоторых из них заковать в цепи и других с позором бросить собакам. Поэтому я весьма удивился, что Стенька в другой раз отправил туда послов. [266]

25 апреля на глазах всего народа пьяный грузин предательским и мошенническим образом заколол перса, так что тот сразу упал мертвым. Убийцу схватили на месте преступления, отвели к принцу и принесли жалобу. Тот сразу же велел передать преступника в руки ближайших родственников убитого, ибо в Персии существует обычай, по которому ни король, ни принц, ни наместник или высшие власти не имеют права наказывать виновного; но месть производится по усмотрению и расположению друзей умершего (которым его передают, чтобы они поступили с ним, как хотят), и часто случается, что, если друзья и родственники терпят нужду и лишения, можно откупиться деньгами или иными подарками; в таких случаях дело не переходит к судье. Но этому убийце не посчастливилось, ибо он ожесточил брата убитого и должен был заплатить собственной жизнью. Тот велел двум мужчинам положить убийцу к своим ногам, взял в руки кинжал и вонзил, без особых церемоний, в его грудь, сказав: убирайся, чертова собака, такой же пьяный к черту, которому ты предназначен. Затем он нанес ему еще несколько ударов, о которых убийца не расскажет, и таким образом убийство, жалоба и расправа совершились в течение трех часов.

3 мая в Шемахе произошло отвратительное кровопролитие и самоубийство посреди свадебного веселья, когда жениха во время пира охватил сильный страх и беспокойство, что, как предполагают, было вызвано принятым им сильным ядом. Как бы там ни было, но несчастный жених умер через мгновение на руках своей возлюбленной. Все тут же принялись кричать и орать, так что свадебное веселье превратилось в печаль. Мать жениха взяла большой нож и, обезумев, распорола себе живот, так что вывалились кишки и внутренности, и она упала мертвой. Сестра выбежала, неистовствуя и беснуясь из дома, срывая одежды с тела, вырывая волосы из головы, царапая лицо, груди и руки, и нельзя было себе представить, что такая нежная и слабая девушка своими собственными руками будет себя так терзать и мучить. Наконец она взбежала на высокую гору и сразу, не колеблясь, ринулась вниз и разбилась. Это грустный и печальный конец большой радости и веселья; веселое начало сменилось печальным и горестным концом.

9-го в городе Шемахе было шествие или процессия в память большого персидского святого и толкователя алькорана Хуссейна, которого Омар побил камнями или, как говорят [267] другие, умертвил стрелами. Они называют этот праздник Ашур (Aschur), что означает десять, ибо, когда Хуссейн ехал из Медины в Куфу, его целых десять дней преследовали враги ¹⁶⁷. Хуссейн был младшим сыном великого Али, по поводу смерти которого персы проявляют большую печаль и горе. Праздник продолжается десять дней. Вначале видишь большую часть горожан, главным образом мужчин, в траурной одежде (т. е. в синем, каковой цвет употребляется ими как раз в тех случаях, когда у нас черный), к тому же они в это время не стригутся и не прикасаются бритвой к голове, хотя обычно употребляют ее каждый день. Она также соблюдают пост, живя весьма умеренно и трезво, и пьют вместо вина воду. Потом они принимаются плакать и кричать и призывают с ужасными проклятиями и пожеланиями адское пламя на убийцу их святого и продолжают это до тех пор, пока лица их те темнеют и не становятся черными. Мальчики и даже пожилые мужчины бегают по улицам с маленькими флажками и кропилами, кричат, неистовствуют и зовут, как безумные и одержимые бесом: “О, Хуссейн, Хуссейн!”. Другие сидят у дверей и входов в мечети и беспрерывно кричат: “Хуссейн, Хуссейн!”. По всему городу проносят сотни зажженных свечей. Процессия или шествие было весьма странное и необычайное, и мной овладело желание заметить все в точности, вследствие чего я не считался с сильными толчками то в голову, то в бок и не отступал. Все происходило следующим образом: шариб, или первосвященник, сопровождаемый множеством священников, шел впереди в длинном синем халате и белой чалме на голове; подобно ему были одеты и другие, но не с той роскошью. В руках у него была арабская книга, по которой он громко читал многое о деяниях и жизни умершего, что продолжалось некоторое время и наконец сменилось молчанием. Тогда начали петь или, вернее, блеять все остальные, так что отдавало в ушах, и во всем этом часто раздавалось имя Хуссейна. За ними следовали придворные, которые несли в большой толпе две четырехугольные постройки, прикрытые драгоценными балдахинами. В первом ящике, или лучше помещении, посредине стоял гроб, в нем лежал мужчина, которому они дали снотворный напиток, чтобы он проспал целых два дня без просыпу. Вокруг сидело шесть маленьких мальчиков, достаточно жалостливо разыгрывавших опечаленных. Спящий представлял убитого святого Хуссейна. Вверху на балдахинах стояли две маленькие башенки; или вышки, сделанные с большой роскошью и [268] искусством. Из одной высовывалась голова мальчика, оплакивавшего горячими слезами смерть Хуссейна. Эти домики несли двенадцать мужчин, и когда они уставали, их сменяли двенадцать других. По обеим сторонам этих сооружений шли молодые люди, совершенно нагие, голые, исключая прикрытый стыд. Они вымазались черной нефтью и осыпали себя мукой и походили на разрисованных чертей. В руках у них были алебарды, с чем они изображали убийц, другие несли в руках каменья, ударяли ими друг о друга и выли, как охотничьи собаки, когда они голодны. Я мог только предположить, что они натерли глаза бедренцом или луком, ибо они все время проливали слезы; но я легко мог заметить, что слезы их не исходили от сердца, так как когда проходили; мимо рабыни, то им вслед раздавались всякие постыдные и непотребные слова. Тем временем они прыгали, как фокусники, то направо, то налево, с диковинными телодвижениями, непрерывно бормоча о своем Хуссейне. Кроме них бежало еще шесть видных мужчин с непокрытыми головами, каждый с обнаженной саблей в руках. Эти исполняли в числе других странный и необычный танец, резали саблями друг другу головы, так что кровь текла по телу. Народ считает их великими святыми, ибо они проливают свою кровь ради Хуссейна. Я видел у некоторых более двадцати порезов, доходивших до черепа. За первым помещением несли другое, такого же размера; его несли двенадцать мужчин. В нем стоял гроб или ящик для мертвеца, на котором лежал зеленый тюрбан. Шесть мальчиков сидели вокруг, на них были зеленые тюрбаны и каждый держал в руках алькоран, по которому должен был все время читать. Затем следовал ящик, наполненный кровью, в нем сидело двое детей, головы их едва были видны. Его пронесли с довольно благозвучным пением. Наконец маленькие носилки, покрытые драгоценным сипим шелковым платьем; на них сидел юноша, читающий большую книгу, затем следовали в большом числе прекрасные персидские лошади, которых вели под уздцы знатные господа. На правом боку лошади были навешаны дамасские сабли, слева перс держал щит, защищающий грудь. Каждый перс был опоясан саблей, украшен золотом и драгоценными каменьями и тюрбаном, усыпанным несказанно дорогим жемчугом, алмазами и рубинами. Это шествие замыкала большая толпа горожан, которые хотели показаться перед другими богобоязненными, набожными и святыми. После того как процессия в полном порядке подошла к двору перед ханским дворцом и [269] водворилась тишина, вышел принц в сопровождении всею дворянства и чиновников, чтобы лично выслушать проповедь шатира, которую тот произнес с таким старанием и усердием, что у самого принца и всего народа, которого собралось несколько тысяч, потекли по щекам слезы. Он смело мог в своей проповеди врать и болтать о святости, хорошем происхождении и прекрасных делах Хуссейна. В толпе разъезжал на осле человек, сделанный из соломы, вооруженный стрелами и луком. Этот изображал убийцу Хуссейна и его возили по всему городу на позор, глумление и осмеяние. Все персы, проходившие мимо, плевали на него и желали ему с тысячами проклятий ужасную смерть и вечную пытку, ибо он погубил такого великого святого.

16-го в Шемахе снова было сильное землетрясение, разрушившее несколько домов. Наш двор до такой степени закачался, что все задрожало и заплясало, и миски попадали со стен. На следующий день шесть слуг хана опять убили человека палками. В тот же день умер сынишка хана, полугодовалый ребенок, которого 18-го предали земле с большим великолепием и почестями. Труп не лежал в гробу, а по персидскому обычаю его открытым несли на носилках несколько знатнейших дворян. Другие шли и поддерживали над ним покров небесно-голубого цвета, являющегося у них цветом траура (как у нас черный). Вслед за покойником шел сам хан, потом его сын, в возрасте 15 лет, и большое число дворов и придворных. Когда они дошли до места погребения, то опустили покойника перед домом или, вернее, маленькой часовней: сперва некоторые господа роздали милостыню бедным, потом дали большую сумму денег чистым золотом священникам за упокой души и на сохранение памяти об умершем. После этого покойника внесли внутрь и положили в красивую новую могилу, дно которой было вымощено прекрасным белым и черным мрамором и украшено зеленью. Священники приняли мертвое тело со многими поклонами и другими церемониями. Наконец хан поцеловал своего сына, а благородные дворяне — маленький камень, после чего вся толпа вернулась в том же порядке, в каком пришла, ко дворцу, что происходило в невероятной тишине и при полном соблюдении приличий. [270]

Весть из Астрахани. Персидская женщина уличена в прелюбодеянии. Отец открыто убивает своего сына палочными ударами. Еще один человек гибнет таким образом. Ян фан-Термунде уезжает в Исфаган. Град величиной с куриное яйцо. Прибыли в армянский монастырь. Рыбаки перебиты ужасным образом. Неслыханное и жестокое наказание, произведенное мужем над женой, с которой он при жизни сдирает кожу, бросает ее тело воронам и прибивает кожу к стене. Большая подозрительность персов. Придворных мальчиков оскопляют. Большой невольничий рынок в Шемахе. Грузины продают своих собственных детей. Послу опять приказывают отправиться в путь.

Мая 19-го была сильная буря с таким жестоким громом и молнией, подобных которым я не испытал и не видал в Нидерландах. Сегодня мы получили достоверное известие, что Астрахань взята его царским величеством, войска мятежников разбиты и Стенька взят в плен живым ¹⁶⁸. Великие чудеса храбрости проявили верхне- и нижненемецкие солдаты, небольшая кучка их перебила невероятно много казаков, вследствие чего они были награждены большим почетом и милостью от его царского величества, нежели русские.

20-го прибыли в Шемаху шесть борцов, которые с невероятной ловкостью боролись друг с другом, так что сотни людей смотрели на эту потеху. После представления они обошли народ с фарфоровой чашкой, чтобы собрать деньги.

21-го были схвачены персами двое дворян из посольства и закованы в цепи, ибо они имели связь с персидской женщиной. Прелюбодейку отвели к нашему господину и дали ему полное право поступить с ней по его усмотрению. Муж не только согласился бы, но был бы рад, если бы ее разрубили на тысячу кусков. Но наш господин, сам любивший предаваться блуду, почувствовал большое сожаление к этому венериному зверьку, избавил ее от наказания за измену и удовлетворил ее мужа, так что тот снова взял ее к себе, после чего заключенные дворяне были выпущены на свободу.

22-го здесь по всем улицам, на всех углах били ужаснейшим образом палками одного юношу до тех пор, пока он наконец не упал на землю. Это произошло по приказу принца и по просьбе и настоянию родного отца юноши, знатного человека в Шемахе. Причина заключалась в том, что юноша написал крайне [271] оскорбительное письмо принцу в ответ на приказ, запрещавший на третий день шествия рубиться и резаться, тот особый способ рубиться саблями, о котором мы сообщали, описывая большое празднество в честь Али. А в письме спрашивал он принца весьма язвительно: как это он так скоро сделался новым святым? Кто дал ему такой своенравный совет изменить древний и похвальный персидский обычай? Разве он не знает, что навлекает тем позор, поругание я презрение на мухаммеданство и на все королевство? Не стал ли он христианином? и т. д. И много других язвительных слов, что побудило его отца подвергнуть своего сына помянутому наказанию, дабы доказать, что он непричастен к этому делу и выше всего ставит авторитет и положение принца, и тем самым стать известным шаху. Вот поистине образ безжалостного отца, который мог бы просить за жизнь своего сына, но из пустого тщеславия и жажды для себя славы дал ему погибнуть на улице от такого тяжкого наказания.

На другой день снова перед дворцом принца семь служителей ужасным образом забили одного человека палками до смерти.

26-го мы в третий раз получили известие, что Астрахань снова занята русскими и Стенька Разин отправлен в Москву. Тем временем Ян фан-Термунде приготовился к отъезду в Исфаган и очень старался собрать большое общество, чтобы обеспечить себе свободу и безопасность в пути. 28-го он отправился в путешествие с нашим товарищем Питером Арентсом из Схефенингена и одним польским евреем, который был пойман татарами и бежал от Шамхала.

30 мая была страшная гроза, ветер, гром, молния и град величиной с куриное яйцо, что причинило большой ущерб плодам, хлебам и скоту. Эта ужасная непогода продолжалась целых два дня, после чего стало так тихо и приятно, что нельзя было желать лучшего.

6 июня с одним венецианцем, который убежал от турок, я поехал миль на пятнадцать в глубь страны, и мы прибыли в христианский, армянский монастырь, где нас весьма приветливо встретили монахи, когда узнали, что мы христиане и живем в тяжкой турецкой, татарской и персидской неволе. Мы рассказали им все, что случилось с нами, и между прочим, что Астрахань снова занята русскими, чему они сильно изумились, и потчевали нас едой и питьем, и ласково просили, чтобы мы погостили у них [272] несколько дней, что мы и сделали, пробыв еще два дня, в течение которых они с сердечной дружбой предлагали нам все, что могло, по их мнению, занять нас. Они жили в монастыре без забот и печалей, оказывая друг другу и посторонним христианское милосердие. По истечении срока мы попрощались с армянами, ибо нам нельзя было дольше отсутствовать, и отправились другой дорогой в Шемаху. Мы поднялись на высокую гору и нашли на ней глубокое озеро, судя на глаз, более трех миль в окружности. Мы увидали на дороге, не без большого страха и испуга, четырех убитых людей, у всех было перерезано горло. Насколько мы могли судить по удочкам и сетям, это были рыболовы. Это озеро богато рыбой, и рыба, пойманная в нем, считается весьма дорогой и вкусной и продается по высокой цене. У нас, правда, было желание наловить полную миску, но когда мы увидели, как рыбачили эти рыбаки, то вся душа ушла в пятки, мы забыли о рыбах и сочли за лучшее удрать без еды, нежели подвергнуться нападению висельников, благодаря чему мы гораздо скорее, чем предполагали, добрались до дома.

9 июня произошел в городе Шемахе из ряда вон выходящий, неслыханный и ужасный случай, так что у меня, хотя я накануне испытывал испуг и часто видел отвратительные убийства, волосы встали дыбом, а сердце замирает, когда я об этом вспоминаю. Один перс взял в жены польскую рабыню. Она сбежала от своего мужа из-за несогласия или отвращения и просила нашего господина схоронить ее и в подходящий момент взять ее с собой в Польшу, где у нее еще были мать, сестра и брат. Польские дворяне возымели сострадание к женщине и приняли ее в дом, и скрывали ее там в течение 14 дней, пока о том не узнал ее муж. Когда до него дошла весть, что она находится у нас, он пошел к принцу и принес жалобу, на что ему тотчас было дозволено взять обратно жену и поступить с нею по своему усмотрению. Но так как она находилась во дворе поела, откуда муж ее мог взять только с опасностью для жизни, то принц послал с ним своих слуг, чтобы ее выдали по его повелению. Когда дворяне увидали эту толпу, у них не хватило мужества отказать мужу, а еще меньше скрыть ее или помочь бежать, так что несчастную женщину передали в руки жестокого мужа или скорее палача. Злоупотребляя разрешением принца поступить с нею по своему усмотрению, он велел тем временем сколотить деревянный крест, крепко привязал к нему с помощью слуг раздетую донага жену и после жестоких [273] упреков сам — ужасное, дьявольское зверство! — содрал с нее живой кожу. Я стоял с огромной толпой перед дверью; за которой мы слышали, как жалобно плакала и стонала женщина, но ни кому в голову не приходила мысль о таком ужасном к безбожном поступке, пока мы не увидали, как этот проклятый нее выбросил на улицу освежеванное тело, которое через несколько времени выволокли в поле и отдали ордам и другим хищным птицам. Он этим все еще не удовлетворился, прибил содранную кожу к стене в своем доме, как пример и зерцало остальным женам, которых у него было двенадцать, начинавших при малейшем недовольстве этого проклятого злодея трепетать от страха и ужаса, что было и со мной, как только я видел тот дом или проходил по улице. Здесь произошла ужасная трагедия, о которой еще никогда не слыхали. Подозрительность довела жестокого палача до безумия, и хотя они самые сладострастные и невоздержанные мужчины, но все-таки требуют, чтобы их жены были честными и верными. Эта подозрительность также является причиной, почему ни одна честная женщина не выходит на улицу, оставив непокрытой какую-либо часть тела, за исключением глаз; лицо окутано шелковым или тонким бумажным платком. Женщину с непокрытой головой считают открытой блудницей. Ежели кто стучится в двери, то жена запирается в каморку, чтобы ее нельзя было увидеть, однако ее видят все без исключения рабы, отчего иногда возникает более близкое знакомство, несмотря на угрюмые взгляды и лицо мужа. Шах, принц и князья избавляют себя от такого страха и подозрения тем, что не подпускают в своим женам иных рабов, кроме оскопленных, среди которых некоторых е тем, чтобы совсем отнять у них чувственность, помимо обычного лишают уда, что происходит еще в нежном возрасте. У них есть мастера, которые умеют лечить это необычным образом и вставляют внутрь серебряную трубочку, благодаря чему они могут мочиться несколько дальше. Я собственными глазами видел таких лиц. Помимо того, что они лишены мужественности, это обычно такие безобразные и отвратительные, быки, что женщина должна испытывать долгие лишения, прежде чем у нее появится желание или она влюбится. У простых горожан и купцов очень редко бывают оскопленные рабы, не только потому, что они гораздо дороже, чем другие, но и потому, что они вялы, ленивы и неспособны к работе. И ввиду недостатка рабынь их жены часто должны прибегать к услугам рабов, и те всегда имеют возможность видеть своих [274] хозяек. Однажды случилось, что мой господин был спешно вызван к принцу и приказал мне оседлать золотым седлом его лучшую лошадь и тотчас же отвести ее к нему на рынок. По приказу своего хозяина я быстро вбежал в дом, отворил двери, чтобы взять седло из комнаты, где я к своему ужасу увидал хозяйку, стоящую голой в ванне, чтобы обмыть и очистить свое тело теплой водой. Я опасался, что она расскажет мужу и мне придется расплатиться за это зрелище, отчего я задрожал и затрясся. Но дело повернулось не так, ибо когда она увидела, что я хотел отступить, то сказала смеясь: “Войди и не огорчайся, только исполни приказание своего господина”.

10-го отправился брат нашего господина в Исфаган, чтобы пожаловаться шаху на хана за данные взаймы деньги, за которые он не платил положенных процентов.

11 июля в Шемахе был большой невольничий рынок, и на базар вывели более 500 человек: мужчин, женщин, детей, христиан и язычников, поляков, русских, грузин и черкесов. Поляки и русские были похищены дагестанскими татарами. Они берут также язычников-черкесов (ибо если они мухаммедане, то по предписанию алькорана не могут быть обращены в рабство), что является хитрым способом распространения туречины. Наоборот, язычники-черкесы храбро нападают на дагестанцев и продают их большими толпами русским. Так один волк пожирает другого, без чего татары, если бы они были объединены, оказались бы слишком сильными для персов. Грузинских детей большей частью продают их безжалостные родители, навсегда отдавая под ярмо рабства. Они в этом отношении стоят гораздо ниже диких зверей, которые по крайней мере не расстаются добровольно со своими детенышами, а эти, напротив, отдают свою плоть и кровь за деньги в тяжкую неволю. Торговля рабами и краденым или награбленным добром ведет к тому, что Шемаха и Дербент процветают, развиваются и притягивают к себе множество различных купцов. У людей, отведенных на рынок, осматривают прежде всего, как у лошадей, рот, затем их раздевают донага и ощупывают со всех сторон; но о том, насколько они сильны, судят главным образом по их суставам. Их заставляют бегать из конца в конец, принимать различные положения и позы, судя каждого по его годам, здоровью и силе. Если кто-нибудь купит раба или рабыню и в течение трех дней найдет какой-нибудь изъян или ему станет жаль отданных денег, то может в означенное время вернуть их [275] купцу, в торг не состоится. Так же обстоит и с другими товарами.

12-го явился к нашему двору калантар, ближайший человек хану, передать послу в серьезных выражениях приказ шаха, чтобы он без дальнейших отсрочек немедленно приготовился к отъезду в Польшу, на что наш господин ответил, что у него денег нет и что ему не с чем пуститься в путешествие, но как только он получит от хана деньги, принадлежащие ему по праву, то без промедления отправится в путь,

Сильная гроза. Большие комья голубого огня. Дождь, подобный великому потопу. Исчезают дома и люди. Хана жалуют еще одним халатом. Жертвы, приносимые баньянами птицам и рыбам. Богослужение персидских женщин. Разговор Я. Я. Cтрейса с ханом. Странная встреча Я. Я. Cтрейса с татарином, который его обратил в рабство. Он выходит из подневольного положения у польского посла. Сердечность и доброта его прежней хозяйки Алтин и самого патрона. Один из его товарищей освобождается из неволи.

Снова 13-го была ужасная гроза с громом и молнией, которая нанесла большой ущерб нашему дому и различным другим постройкам. Весь воздух был наполнен синим полыхающим огнем, который иногда падал большими комьями на землю и походил на расплавленную серу. Я между прочим видел, как большой ком огня упал вниз и со страшным грохотом разлетелся на куски, так что, казалось, небо и земля задрожали. Я часто слышал выстрелы больших картаун турецких укреплений на Дарданеллах, которые были основательно заряжены и ужасающе грохотали; но их еще меньше можно было сравнить с этим ударом, чем детское ружье с картауной. На землю падали брызжущие комья величиной с винный бочонок, которых я не без великого ужаса насчитал шесть. Эта непогода и огненный дождь продолжались два дня, после чего прояснилось, и воздух стал светлым и прозрачным.

15-го мы получили известие из Ардебиля от Яна фан-Термунде, который счастливо добрался туда со своим слугой Питером Арентсом из Схефенингена после многих перенесенных злоключении. На них много раз готовы были напасть разбойники, если бы коняк, или проводник, не останавливал их суровым [276] предостережением, выдавая Яна фан-Термунде за курьера, который везет письма к шаху. После такого объяснения его отпускали с миром продолжать свой путь.

В ночь на 16-е полил такой сильный дождь в Шемахе и окрестностях, что облака как бы обрушивались на землю. Вода спадала огромными ручьями с гор и разливалась так, что многие дома опрокидывались, а люди и скот тонули. Во время этого дождя ударяли и падали громовые стрелы и молнии, что вызвало ночью жалобные крики, испуг и бедствие. Каждый полагал, что наступает страшный суд.

17-го персидский король снова пожаловал хала халатом. Когда посол приблизился к загородной беседке принца, хан выехал ему навстречу на прекрасной арабской лошади, при золотом седле в уздечке, в затканной золотом одежде, в сопровождении множества дворян и другого народа, к которому причисляю себя и я. Посланник с большим почтением передал хану изготовленный из драгоценной золотой парчи жалованный халат, который тот тотчас же надел и отправился вместе с передавшим в город под звуки литавр, труб и тромбонов.

18 августа было ужасное и жестокое землетрясение, от силы и действия которого обвалились многие дома, сараи и конюшни, раздавив множество людей и скота. На другой день после этого землетрясения был сильный ветер и ливень. В этот день видел я за городом, куда пошел ненароком, более ста баньян ¹⁶⁹, которые приносили жертву птицам поднебесным и рыбам в воде. Они распростерлись па коленях, бросали рис и бобы на землю и в воду. Баньяны не убивают никого из тех, кому дарована жизнь, даже вшей па своем теле и других насекомых, которых они, правда, ловят, но пересаживают на другое место. Когда они видят кого-нибудь, кто вышел с ружьем на охоту или с сетями ловить рыбу, то должны всегда просить, даже часто дать что-нибудь, чтобы удержать от этого и не дать причинить вреда птицам или рыбам. Они разгоняют везде, где только можно, птиц, мутят воду и стараются изо всех сил не подпускать охотников и рыболовов. Они нагибаются, подобно женщинам, перед тем, как помочиться, и осматривают, не ползет ли тут червячок или другое какое-нибудь маленькое животное, которое может пострадать от мочи, и если найдут, то поднимут и перенесут подальше на сухое место. В указанные праздники, которые бывают у них семь или восемь раз в году, они не зажигают свечей, факелов или другого огня, чтобы [277] на нем не сгорели комары, мухи и другие крылатые насекомые. Они предложили хану большую сумму денег, чтобы он запретил в тот день резать скот, но очевидно она показалась недостаточной, ибо их не удовлетворили. В остальном этот народ весьма странен, строг и суеверен. Они не должны пить из одного стакана или кувшина или есть из одной посуды с кем-нибудь, кто не их веры или секты, но охотно разрешают пользоваться их сосудами. Они всегда воздерживаются от употребления мяса и рыбы, от всего того, чему дарована или предстоит жизнь, поэтому избегают есть яйца, так же как и кур. Насколько тонка их вера, настолько они тонки, изворотливы и лукавы в торговых делах, в чем они превосходят большую часть индусов.

26-го у персов святой день и большой праздник, когда многие сотни женщин в память умерших святых или родственников совершают паломничество в горы, где приносят жертвоприношения и молятся, бьются головами, целуют гробницы и принимают другие положения, о чем я уже упоминал. Это самое большое и единственное богослужение персиянок, какое мне довелось увидеть или услышать. Они никогда не входят в церковь, и я ни разу не слышал, чтобы они молились дома или совершали какой-нибудь обряд. Они все возлагают на своих мужей, которые три раза в день, невидимому с большим усердием, молятся богу и взывают о помощи к ангелам: именно утром, в полдень и вечером” Молитва их гласит: “Хвала богу, создателю всего живого, королю страшного суда; ты властен помочь нам, и мы молимся тебе к призываем тебя! О бог на небесах! Укажи нам истинный путь, не тот, где грешные совершают страшные и тяжкие грехи, и не тот, что наполнен мерзостью и заблуждением. Аминь!”.

27-го я поднес своему бывшему патрону Хаджи Байраму маленькую галеру и корабль, над которыми я работал более трех месяцев. На корабле было сорок маленьких пушек, на 42-весельной галере — десять. Он принял это с большой благодарностью и считал, что достойнее поднести это принцу Шемахи, нежели сохранить для себя. Этот подарок весьма понравился принцу, ибо по его мнению и вкусу был весьма искусно сделан, и потому он пожелал поговорить со мной. Я недолго ждал, чтобы предстать перед ним, и как только увидел его, то почтительно склонился перед ним по персидскому обычаю. Принц спросил меня, сражаются ли такие большие корабли друг с другом? Я ответил: [278] “Да, милостивый государь, в Северном море происходят сражения с участием более трехсот таких кораблей, голландских и английских, которые храбро обстреливают друг Друга, наносят повреждения, пускают ко дну и взрывают на воздух”. Тут он спросил меня, почему христиане так враждебно относятся друг к другу? Я дал ответ: “Господин, не по какой иной причине, чем та, по которой мухаммедане воюют друг с другом и по какой персы и турки находятся в такой большой вражде, несмотря на то, что они единоверцы”. Принц обратился к Хаджи Байраму, моему старому хозяину, присутствовавшему при том, и сказал: “Это верно сказано”, после чего я повернулся и раскланялся таким же порядком, как и при приближении.

28-го у нашего посла господина Богдана украли серебряную чашу, и так как приложили большие усилия к тому, чтобы обнаружить преступника, то вора схватили, немилосердно били палками по пяткам и заковали в цепи. Он был холопом посла, грузином и его соотечественником.

31 августа, когда я прогуливался по городу, чтобы развлечься, мне неожиданно встретился один из похитивших меня людокрадов. Хотя я сильно испугался, увидав негодяя, но не стал долго ждать и схватил за шиворот висельника, который меня не узнал. У меня с собой была хорошая тяжелая узловатая палка, какую обычно носят персы, я дал ему такой сильный удар, словно собирался нанести его быку; он рухнул наземь, я дал ему еще несколько пинков так, что кровь хлынула из ушей, носа и рта, и оставил его лежать в таком виде, надеясь, что он скоро помрет. Это не прошло тихо и незаметно, тотчас же прибежали несколько персов, схватили меня и сказали: “Как ты смеешь убивать человека среди бела дня и на улице? Ты ответишь за это перед ханом”. Я громко крикнул: “Люди, это дагестанский людокрад, он отдал меня в тяжелую неволю”, и рассказал о всем происшедшем, как тот подлец обращался со мною, и что я эльчиадам, т. е. служитель при дворе польского посланника. К моему большому счастью персы, узнав об этом, отпустили меня. Оглянувшись через мгновенье, я заметил на улице от десяти до двенадцати татар, которые сразу погнались за мной, увидев, что их товарищ истекает кровью. Я, как мог, ускорил бег, помчался в табачный домик, где скрывался до тех пор, пока они не прошли мимо, после чего я отправился домой. Однако вскоре татары явились с калекой на наш двор. Мой господин спросил: что это [279] значит. Я рассказал в кратких словах, что был вынужден прибегнуть в тяжелой палке; на что тот сказал: “Поди прочь, дурак! Почему ты не убил вора, у нас не было бы шума. Ступай, выполни свое дело лучше, выставь подлецов за дверь”. Мы, слуги, не поленились угостить плетками татар и исполнили это с таким успехом, что они быстро с плачем убежали. Наполовину искалеченный татарин так быстро выздоровел от новых ударов, что теперь запрыгал лучше всех, хотя он раньше едва волочил ноги и ползал. Наш патрон не мог выслушать без смеха об этом приключении, рассказанном ему одним из дворян, заметив: “В самом деле этот голландец большой мастер”.

Между тем приблизилось время отъезда в Исфаган, почему я томился, как рыба по воде. Я покорнейше попросил моего хозяина отпустить меня на свободу, на что он наконец после долгих молений и просьб согласился, однако под тем условием, что я ему сперва возвращу деньги, за которые он меня купил. Он купил меня, как было уже сказано, за 150 абасов, а теперь должно было считаться, что он дает мне свободу даром. Но он сказал мне тайно, что если я хочу уехать, то должен поднести ему подарок, который при этом и был назначен. И так как у меня не было иного пути избавиться от этого скряги, то я занял у Людовика Фабрициуса столько денег, сколько мне было нужно. Я купил хорошую персидскую лошадь, но так как она не понравилась нашему господину, пришлось вернуть ее продавцу и купить другую, которой, как я полагал, он должен был остаться доволен, но тут было так же, как и с первой. Наконец придворный конюх указал мне на хорошую арабскую лошадь, так мне понравившуюся, что я не поскупился на деньги и купил ее у хозяина. От двух первых я не потерпел никакого убытка, ибо у персов существует обычай, что всякий живой товар, людей и скот, можно продержать три дня и затем вернуть такими же, как они были получены. После того как мой хозяин увидел лошадь (которая ему весьма полюбилась), он дал мне немедленно разрешение на отъезд, как только мне к тому представится случай.

29 октября я попрощался со своими знакомыми и благодетелями, в том числе со своим бывшим хозяином Хаджи Байрамом и его женой Алтин, которая была ко мне особенно расположена и помогала мне, когда я сильно голодал у посла, вследствие чего я счел себя весьма обязанным поблагодарить их за все оказанные благодеяния и попрощаться. Придя туда, застал я дома одну [280] госпожу Алтин, ибо остальные женщины пошли мыться в баню, что было у них каждодневной привычкой. Мой бывший хозяин также ушел из дому, отчего она меня особенно приветливо встретила. Я рассказал ей со всей присущей мне скромностью о причине моего посещения, на что она мне сказала: “Садись, Ян, садись! Муж мой вернется домой к обеду”. Она спросила меня между прочим, сколько денег дал мне мой хозяин на дорогу. Я ответил: “Ничего, госпожа, помимо того, что заставлял меня терпеть голод и ежедневно обременять вас, поглощая ваши кушанья и напитки”. “Хорошо, — сказала добрая женщина, — если он не дал тебе ничего, то это сделаю я и притом щедро, но ты не должен говорить о том моему мужу”. Тут она дала мне украшение из драгоценных камней и денег, гораздо больше, чем я занял для своего освобождения. После того она ласково попросила меня задержаться на время в Шемахе, снова повторила свое старое предложение: тайно бежать со мною, на что я ей снова указал на большую опасность со стороны казаков, и она сказала со вздохом: “Итак, я никогда больше не вернусь в христианскую землю, а если ты все-таки хочешь туда отправиться, то поезжай завтра утром с моим мужем, он уезжает в Исфаган”. Последнее мне больше всего подходило, ибо я был уверен, что мой хозяин любит меня от всего сердца и без всякой лжи. После того как я просидел два часа, разговаривая с женщинами, пришел домой мой хозяин Хаджи Байрам, ласково приветствовал меня и предложил, если я хочу, поехать с ним завтра в Исфаган, освободив от всяких затрат на дорогу. Я охотно принял эту щедрую милость и незаслуженное благодеяние, сказав, что я не заслужил у него столько и уж конечно недостоин того. Далее, я попросил его, не согласится ли он на то, чтобы еще два немца поехали с нами не на его счет. Он ответил: “Да, охотно; чем больше немцев, тем лучше”. Эти двое были Людовик Фабрициус и Христиан Бранд, выкупленные на волю стараниями благородной Ост-индской компании и трудами Яна фан-Термунде. Я попрощался со своей госпожой Алтин и собрался в путь. Я бы охотно взял с собою Виллема Баренса Клоппера, но он решил лучше остаться у польского посланника, ибо надеялся скорее вернуться со своим господином через Россию, тем более, что он был слаб и немощен телом и у него не было желания и мужества предпринять такое тяжелое путешествие, и мы попрощались с опечаленными сердцами и со слезами на глазах. В тот день, когда я [281] выехал из Шемахи, туда прибыл наш Мейнерт Мейнертс, который был до сих пор рабом в Баку, работал в кузнице у одного мастера, выделывавшего ножи и сабли, в местности, которая славится закалкой стали. Он слышал от своего господина много заманчивых обещаний и предложений, перенес также много невзгод и испытаний из-за проклятого мухаммеданского вероисповедания; наконец он избавился от всего этого и от жалкой неволи при помощи благородного нидерландского общества, с тем чтобы поехать через Исфаган в Гомбрун, но за коротким временем он не смог отправиться с нашим караваном.

Отъезд из Шемахи. Сельская жизнь в местности Касили. Описание Аракса. Небезопасность Муганской пустыни. Обилие черепах близ Балхары. Бедные и веселые жители. На Я. Я. Стрейса нападают разбойники. На караван нападают разбойники и грабят его. Прекрасный каменный мост. Гробница. Сеида Джабраила. Прибытие в Ардебилъ. Его положение. Сильный холод. Сильные вихри в полдень. Прекрасное зерно. Большой налог на овец. 57 деревень близ Ардебиля. Описание города. Улица блудниц, которые слагают стихи и являются поэтами. Площадь посреди города. Базары и лавки. Превосходные мечети и часовни.

Октября 30-го выступили мы во имя и под защитой всевышнего бога всем караваном около двух тысяч людей и тысячи лошадей и верблюдов, несших кладь. Между прочим мой хозяин нагрузил двадцать лошадей каштанами, собранными со своих деревьев, с тем чтобы поднести их шаху, ибо никто не смеет являться с пустыми руками к королю и князю. Наш путь шел через высокие и крутые горы и затем мы пришли к могиле персидского святого по имени Пир Мардехан (Руr Mardechan), лежащей в местности Факерлу (Fakerlu). Земля в этой местности совершенно пустынна, здесь нет ни людей, ни еды, ни питья, вследствие чего мы весьма торопились добраться до какой-нибудь деревни или постоялого двора. Так мы оставили за собой добрую часть пути, и такое спешное путешествие по причине холода не было в тягость, но нам пришлось бросить несколько лошадей. Вечером усталые пришли мы в деревню Касили (Kasily), где остановились на ночлег ¹⁷⁰. Почва в тех краях [282] неплодородная, только кой-где попадаются пастбища, и жителя ведут такое же хозяйство, как у татар. Мужчины, женщины и дети перекочевывают со своим скарбом на повозках, кибитках, лошадях, быках и ослах с одного места на другое, останавливаясь там, где лучшие пастбища, ибо они по большей части искусные скотоводы. Когда они устраивают где-нибудь стоянку, то разбивают шатры, которые называют остак (Ostak). Мы купили у них молока и не могли достать ничего другого, чтобы подкрепиться. Но щедрость моего бывшего хозяина не давала мне испытывать нужду и недостаток; он делился со мной едой и дорогим вином, так что я с легкостью мог все перенести и получил еще нагрудник для защиты от холода.

Ночью мы хорошо отдохнули в Касили, ибо сильно накануне устали. Ранним утром отправились мы дальше и прибыли в деревню Джавар (Szowaar) или Джават (Tzawat), как ее называют другие, что означает дорога или проход. Отсюда путь на Аракс, где всегда требуют предъявления дорожного свидетельства из опасения, чтобы с караванами постепенно не пробрались в страну турки. Персы никого так не боятся, как турок, предполагая, что если они не будут так бдительно охранять дорогу, этот народ вторгнется в их страну. На этом отличном пути лежит понтонный мост через Аракс, который охраняется большим числом солдат. Переправившись через мост, мы были вынуждены заночевать под открытым небом. Близ Джавата прекращается большая река Аракс, которую персы теперь называют Арас (Aras), и сливается с Курой или Cyrus под 39° 54’ широты. Река берет свое начало в высоких горах между Ширваном и Муганом, выходит с юго-запада, позади горы Арарат ¹⁷¹. Она впадает в большую реку Куру, берущую начало на запад—северо-запад, в Грузии или Гурджистане (Curgistan). Река Аракс весьма глубока, воды ее коричневые и пресные, течение быстрое, большей частью без кипения и шума, но в некоторых местах мы его слышали на расстоянии часа пути от нас. В Аракс впадают реки Карасу (Carasu), Сенки (Senki) и Керни Арпа (Kerni Аrра). В местности Карасу Аракс особенно глубок и с ужасным шумом проносится невдалеке от Ордабата (Ordabath) в Муган. Обе реки богаты рыбой. По берегам, которые довольно высоки, и в долинах повсюду растет солодовый корень, который гораздо толще, нежели испанский, немецкий или русский, бывает даже толще мужской руки. [283]

3 ноября проехали мы пять миль по Муганской пустыне и видели по дороге много хижин или крестьянских домов, и ни в один из них не заглянули, чтобы не попасть в беду, удалившись от каравана, ибо в тех местах живут одни только плуты, воры и висельники, в том числе много мятежников, которых ссылает сюда шах. Эти разбойники делают дороги небезопасными и трудно проходимыми, также осмеливаются нападать и грабить целые караваны, когда они невелики.

4-го мы продолжали свой путь и дошли до маленькой речки, называемой Балхару (Balharu). Здесь мы увидели на крутых берегах множество пещер и нор, вырытых в песке черепахами. Они кишат там во множестве, откладывают яйца в пещеры и норы, всегда на южной стороне (как бы обладая человеческим разумом), чтобы, выводя детенышей, лучше воспользоваться теплом. Проехав дальше, мы видели различные хижины, подобные прежним. Однако обитатели их были не такими плутоватыми, но крайне бедными. Дети бегают нагишом, а мужчины и женщины едва имели чем прикрыть свое тело. Невзирая на это, они были веселы и приветливы и предлагали нам все лучшее из своего скудного достояния. Они вынесли на продажу молоко и корм для верблюдов и лошадей за такие ничтожные деньги, что мы остались весьма довольны ¹⁷². В тот день мы проехали шесть миль.

5 ноября мы все еще ехали пустыней и к вечеру добрались до колодцев, где напоили верблюдов и лошадей и расположились на ночлег в открытом поле.

6-го мы достигли конца Муганской пустыни и попали в горы Беджирван (Bethzirvan) или Беджирум (Bethzyrum). Отсюда мы должны были 11 или 12 раз переходить через маленькую речку, которая диковинным образом змеится то в одну, то в другую сторону ¹⁷³. Вечером мы расположились на ночлег в деревне Шехмурат (Schechmurath). Здесь я должен был отправиться за водою для хозяина Хаджи Байрама и для всех нас. По дороге на меня неожиданно и предательским образом напали три висельника, и казалось, что внимание подлецов привлекло мое оружие, и могло случиться, что то, что должно было служить мне защитой, напротив, привело бы к моей гибели, и я наверняка был бы убит, если бы не подоспели другие из нашего каравана, также отправившиеся за водой. Я между тем, чтобы по крайности обеспечить себя сзади, стал спиной в угол заброшенного дома и храбро защищался [284] кортиком (короткой саблей, которую употребляют моряки) и навес одному из них такой сильный удар в руку, что она повисла. Но троих было слишком много на одного, и я бы потерял мужество, если бы на них не навалились наши, так что они были вынуждены отступить и задать стрекача. Это весьма дерзкие разбойники и подлые убийцы, подобных я немного встречал, они ловко дерутся и нападают.

7-го ехали мы весь день среди высоких гор и вечером расположились в поле под открытым небом.

8-го прибыли мы к большому красивому и веселому караван-сараю или гостинице, выстроенной ост-индскими купцами для отдыха и увеселения своих караванов, где мы и заночевали. Вскоре после того, как мы расположились на повой, нас разбудила и испугала большая шайка разбойников, напавших на наш караваи с тыла и с боков и сильно его пограбившая. Мы сразу вскочили на ноги, взялись за оружие и отогнали разбойников, но они уже захватили большую добычу, после чего мы, не чувствуя себя здесь в безопасности, поднялись ночью и тронулись в путь. В полночь мы вошли в красивую деревню Джанлу (Tzanlu), где спокойно провели остаток ночи. Джанлу лежит у подножия горы. Это веселое местечко, где много прекрасных садов, деревьев, цветов в домов, потому мы запаслись всевозможными приятными блюдами и фруктами, ибо их там можно купить за небольшие деньги ¹⁷⁴.

9-го перешли мы с большим трудом и усилиями через перевал Джицетли (Tzizetly), у его подножия протекает река Карасу, которая берет начало в Гилянских горах и неподалеку отсюда вливается в Аракс. Близ деревни Самиан (Samian) через нее переброшен превосходный и дорогой каменный мост, более 90 шагов в длину и весьма широкий. Нам нужно было перейти этот моет, после чего с наступлением вечера мы пришли в деревню Джабедар (Tzabedar), где хотя и провели ночь, но почти не отдохнули по причине множества вшей и блох; таких перин во все время моего путешествия было немного, и кажется эти насекомые разводятся от того, что жители здесь сушат коровий и конский навоз, который употребляют вместо дров ¹⁷⁵.

На другой день снова двинулись мы в путь и миновали красивую деревню Кельхеран (Kelcheran), лежащую примерно на расстоянии полумили от Ардебиля. Здесь мы осмотрели прекрасную Мешаих (Meschaich) или гробницу Сеида Джабраила (Zeyd [285] Tzeybrail), отца шейха Сефи ¹⁷⁶. При жизни он был скверный и плохой человек, но сын Сефи Садраддин захотел сделать его святым, каким уже считали его деда, и велел выстроить в Ардебиле в честь его роскошную и превосходную гробницу. Ради этого он повелел найти останки своего деда и построить ему гробницу в Кельхеране (Kelcheran), которая не только сама по себе великолепна, но к ней персы совершают паломничества с большим благоговением. Эти останки должны были чем-нибудь чудесно отличаться, ежели их смогли через сто с лишним лет наполовину сгнившими разыскать среди множества крестьянских костей. Однако я не мог узнать, в каком они состоянии, хотя меня впустили внутрь и дали все осмотреть, так как я был одет и выбрит на персидский лад и мой хозяин обходился со мной не как с рабом; а как с равным, так что я выглядел настоящим мухаммеданином. После краткого отдыха в Кельхеране прибыли мы вскоре после обеда в знаменитый город Ардебиль, где я и мой старый хозяин Хаджи Байрам остановились в прекрасном каравансарае на улице Кумбалан (Kumbalan).

Ардебиль, иначе называемый Ардевиль (Ardevil) лежит под 38° 50’ широты в местности Адарбейджан (Adirbeytzan), в круглой котловине или долине, окруженной со всех сторон высокими горами, из них западные отроги зимой и летом покрыты снегом. Но на другой стороне у гор Бакру (Ваkru) в сторону Гиляна климат более мягкий. Самая высокая из этих гор называется Цебелаху (Zebelahu). От холодного ветра, который часто налетает в Ардебиле и его окрестностях, пребывание там для чужеземцев нездорово, в особенности летом, когда часто, ища прохлады, впоследствии заболевают от этого холода, даже иногда умирают. Зимой опасность не так велика, и мы в это время остались здоровыми. Хозяин рассказал мне, что он несколько лет тому назад потерял при поездке в Ардебиль трех лучших рабов, которых купил незадолго до того. Каждый день в полдень здесь подымается вихрь и кружится столько песку и пыли, что нельзя держать открытыми глаза и нос, а по истечении часа ветер стихает и мгновенно становится ясно и светло. Из-за упомянутого холода в Ардебиле не растут ни апельсины, ни лимоны, ни виноград, но встречаются яблони и груши, которые гораздо позже цветут и зреют, чем в других краях. Они начинают цвести в мае и поспевают в октябре. У подножия горы гораздо теплее, вследствие чего названные плоды созревают там гораздо быстрее и находятся в [286] изобилии. На плодородных нивах произрастает тучная пшеница, которая весьма дешева, так что за один стейвер можно купить четыре фунта хлеба, белого, как молоко. Вокруг города и во всей местности видны прекрасные пастбища, с которых шах ежегодно получает большие деньги, ибо пастухи платят за каждую овцу, проходящую по мосту, четыре с половиной стейвера, что благодаря неисчислимому множеству овец, составляет целое сокровище. Для этого в наше время были поставлены сборщики, но два года назад шах сдавал мост за деньги, которые взимались как налог. С течением времени он понял, что эта аренда приносит золотые россыпи, и ничего нет удивительного в том, что он оставил ее за собой, ибо каждый месяц с марта по сентябрь по мосту прогоняют более ста тысяч овец. Кроме тех откупных или луговых денег приходится столько же вносить при продаже овцы. В Ардебильскую область входят 57 деревень и местечек расположенных на равнине неподалеку друг от друга, откуда крестьяне ежедневно приезжают в город на рынок с фруктами, маслом, яйцами, сыром и тому подобным, поэтому там все дешево и в изобилии.

Что же касается самого города, то он весьма велик, однако не сильно застроен, ибо позади каждого хорошего дома находится не только двор, но и большой сад. В Ардебиле нет ни валов, ни стен, ни каких бы то ни было укреплений. Это местечко на равнине, где протекает рукав небольшой реки Балухлу (Baluсhlu), берущей начало в горах близ деревни Шамашу (Scamaschu), примерно на два часа южнее Ардебиля. Перед городом река делится на два рукава, причем один протекает по городу, а другой обходит его слева и впадает в реку Карасу. Летом река сильно мелеет, но иногда в марте или апреле, когда снег быстро тает, течет и с шумом низвергается с гор. Она так набухает, что затопила бы город, если бы ее не отвели в сторону. Дабы предупредить опасность, на это время строят огромную и тяжелую плотину с тем, чтобы отвести воду. Как-то во времена шаха Аббаса промедлили с постройкой плотины, и вода неожиданно с большой силой хлынула в город. Тогда были снесены многие дома, построенные из глины и кирпича, и погибло множество людей и скота. В Ардебиле пять больших улиц, которые называются Дерванская (Dervansche), Табер (Таbаr), Hиapдувер (Niardouwer), Кумбулан (Кumbulan) и Кезеркутц (Keserkutse). Все они весьма широки и обсажены рядами лип и ясеней, отбрасывающих великолепные тени [287] во время летнего зноя. Кроме этих пяти там еще много других маленьких улиц и переулков; из них самые известные: Бандер Хан (Bander Chan), Каманкар (Kamankar), Дегме Даглир (Degme Daglir) и улица Урзуми Магеле (Ursumi Mahele), где в каравансарае лежат блудницы и каждая группа образует особый цех или корпорацию. Некоторые из них писательницы или поэты, складывают стихи в честь Али или святого Хуссейна, другие славят доблести шаха, а иные пляшут нагие перед ханом и т. д. Они крайне бесстыдны и даже на улице охотно позволяют себя целовать, трогать и щупать груди и то, что я не осмеливаюсь называть. Молодым парням эти деяния в честь Венеры не ставят в упрек или бесчестье и тем более они не влекут за собой наказания. Здесь много мест для гуляний, окруженных лавками с всевозможными изделиями.

В самом начале большой рыночной площади стоит часовня, где погребен святой. Место это является убежищем для тех, кто совершил убийство или другое преступление. Жизнь их здесь в безопасности и отсюда с легкостью можно перейти в неприкосновенное место — гробницу шаха Сефи, где еще безопаснее, ибо оттуда силой не смеет взять даже король. С Майдана (Maydan) выходишь на базар или рынок. Здесь сразу бросается в глаза четырехугольный свод, прекрасное здание, которое называется кайзери (Кауserie), где торгуют сукном; тканным золотом и серебром, драгоценными камнями, коврами, шелками и другими дорогими товарами.

Из кайзери можно выйти по трем различным, большей частью крытым, сводчатым улицам, состоящим из мелочных лавок с более простыми товарами. Кое-где попадаются каравансараи для чужеземных купцов: турок, татар, индусов и др. В Ардебиле несколько прекрасных мечетей или церквей и самая великолепная из них называется Адина (Adine). Она расположена на высоком холме посреди города, круглый купол ее, или башня, весьма высок. Эта церковь посещается только по пятницам, отсюда и ее название. В этом храме находится колодец, откуда канцлер Мухаммед Риза (Muhamet Risa) ¹⁷⁷ велел провести воду в город по оловянным трубам, на расстоянии свыше мили, где должны совершить омовение те, которые собираются посетить святую могилу ¹⁷⁸. [288]

Паломничество Хаджи Байрама к гробнице Сеида Джабраила. Я. Я. Стрейс просит, чтобы его взяли с собой, на что получает согласие. Описание великолепной гробницы. Отличные бани в городе Ардебиле. Серные ванны. Хозяин отправится туда вместе с Я. Я. Стрейсом. Способ употребления этих ванн. Чудесная и роскошная могила шаха Сефи. Молитва Хаджи Байрама. Молельня шаха Сефи. Золотые двери, лампады и сосуды. Библиотека. Кухня и сад. Усыпальницы персидских королей. Доходы от могил. Постоянные доходы Мазара. Ардебиль — прекрасный торговый город.

Ноября 13-го мой хозяин Хаджи Байрам, благочестивый и набожный мусульманин, совершил паломничество к святой гробнице Сеида Джабраила в Кельхеране (Кеlcheran), к чему этот добрый человек как следует приготовился накануне строгим постом и омовением своего тела. Я попросил его, чтобы он взял меня с собой, но он не хотел, говоря: “Ян, если ты станешь мусульманином, то я охотно сделаю это, но если нет, то я не смею так поступить, чтобы ты не осквернил святого места”. На что я, смеясь, ответил ему, что я вымоюсь так же чистенько, как и он, и поэтому столь же мало оскверню святое место; но я стучался к глухому, и мой хозяин казался разгневанным. Рано утром, когда мы вставали он переменил свое мнение и разрешил мне пойти с ним при условии, что я не буду говорить и прикинусь дурачком, и во всяком случае остерегусь приблизиться к могиле, что я ему честно и свято обещал. Мы отправились в путь. Гробница стояла в большом саду и была построена в виде круга. Круглая башня на ней была покрыта синей и зеленой глазурью, весьма красивой на вид. Могила была приподнята, и к ней нужно было подняться по десяти ступеням. Когда мы подошли к порогу, мой хозяин прочел молитвы, после чего подал знак, что хочет войти. Тотчас явился один из хафизанов (Hafisan), или сторожей, который потребовал от него саблю и сапоги, а от меня мою тяжелую палку и запер их в маленькую кладовую. Мой хозяин сунул ему в руку деньги, после чего мы босиком вошли внутрь. Пол был устлан красивыми коврами, свод и стены были выкрашены в небесно-голубой цвет и покрыты золотом, которое ярко сверкало. Окна были из разноцветного стекла, какие часто встречаются в старых христианских церквах. По бокам, в маленьких, большей частью открытых каморках сидели многочисленные начетчики, [289] обучавшие молодежь пению и чтению, чтобы приготовить их к службе при святой могиле. Здесь и там стояли налои, на которых лежали различные свитки алькорана. Посередине виднелась святая могила, высотой примерно в человеческий рост и в три локтя в длину и ширину. Сделана она из золота с серебряными украшениями и покрыта бархатом. Над ней висят две золотые и множество серебряных лампад, которые горят каждую ночь и зажигаются особыми служками, называемыми чирагчикан (Tzirachtschikan). По прибытии моего хозяина покрывало на гробнице слегка приподняли и притрагивались к нему с большим благоговением, после чего хозяин с умилением прочел молитвы, склонился головой к могиле и поцеловал ее. Затем он, пятясь, удалился и получил в дверях благословение от старшего хафизана, и весьма довольный и удовлетворенный вернулся ко мне ¹⁷⁹. По возвращении домой это святое и богоугодное паломничество было завершено роскошным пиром, непомерным пьянством, невоздержанными танцами и блудом, из чего я вполне мог заключить, что мухаммеданское богослужение состоит лишь из внешних обрядов и церемоний.

В Ардебиле много превосходных бань, хозяева которых получают от них большую выгоду и прибыль. Хаджи Байрам пользовался ими ежедневно. Милях в трех от города находятся источники, сернистое дно которых так горячо от природы, что они иногда закипают; поэтому здесь устроены ванны, куда вода проходит по трубам и охлаждается. Персы пользуются ими главным образом против чесотки в других кожных болезней, а иногда также и при внутренних болезнях. Мой хозяин принимал их из-за тяжести и немощи в пояснице, что наш хаким (Hakim), или медик, в Шемахе объяснял закупоркой печени.

16-го отправились мы туда, и я, так же как и хозяин, ехал верхом. Он взял с собой еще трех рабов и осла, нагруженного прекрасным полотном, кушаниями и вином. Неподалеку от источников мы почувствовали запах серы и услышали шум и журчание воды. Мы заметили дым, поднимавшийся в некоторых местах от воды, что нас весьма испугало и устрашило. Самый лучший источник называется Грандауш (Grandausch), но мой хозяин не воспользовался им, а отправился к источнику Сердебе (Serdebe), вода его равномерно теплая, ясная и прозрачная, в прежние времена над ним возвел свод визирь Джульпарахано (Tzulpharaсhan). Среди наших рабов был старый грек, которого господин любил и дорожил им, относясь к нему скорее как к брату, а не как [290] к невольнику. Он и должен был, когда патрон разделся донага, растереть его так, чтобы все тело согрелось и покраснело, после чего хозяин вошел в воду по самое горло и купался в течение продолжительного времени. Затем он вышел, дал себя обтереть и выпил глоток самого крепкого вина. Он несколько раз погружался в воду и поспешно одевался, ибо было весьма холодно. После ванны мы поехали верхом в каравансарай у горы Себелан (Sebelan), где накануне к назначенному времени была заказана теплая постель, куда тотчас же улегся наш хозяин и пролежал всю ночь. На другой день рано утром вернулись мы в город Ардебиль, где он несколько дней отдыхал, почти не покидая постели и комнаты.

20-го отправился я с хозяином осмотреть великолепную и прекрасную гробницу шаха Сефи ¹⁸⁰. Набожный и благочестивый перс снова предался посту и молитвам, как перед тем, когда мы посещали гробницу Сеида Джабраила. Усыпальницы шаха Сефи и других персидских королей расположены возле площади. Сначала приходят к большим и прекрасным воротам, где висит толстая серебряная цепь в виде полудуги, которую во всю длину пересекает крестом другая; они повешены в память Мерагского хана (Merraga) ¹⁸¹. Ворота эти ведут во внутренний двор, вымощенный четырехугольными камнями. По бокам всевозможные арки и своды, где находятся лавки с различным товаром. Отсюда можно пройти через большие ворота и веселый двор, где каждый может гулять в свое удовольствие, но где под страхом тяжелого наказания запрещено срывать что-нибудь. Лет пять тому назад пьяный перс срубил саблей большую ветку, за что его схватили и тут же зарубили его собственной саблей. Вверху на воротах, также висит серебряная цепь, весьма тяжелая, ее пожертвовал в память своей набожности и благочестия хан из Ганджи (Kcyntze). Здесь у нас отобрали оружие, и мы со двора вошли в здание. Как только мы подошли к входу, Хаджи склонился к земле и поцеловал мраморный порог, строго приказав мне не притрагиваться к нему и перешагнуть через него, сказав мне при этом на ухо, чтобы я поостерегся коснуться нечистыми ногами камня, который целовали столько святых пилигримских рыл. И то уж слишком много, что допустили и разрешили неверному осмотреть и посетить такое достойное и святое место. Я согласился и поступил так, как хотел хозяин, после чего мы вошли в длинную, вымощенную красивыми камнями залу с различными арками. На правой стороне бежала из серебряного крана прозрачная вода, проведенная [291] по трубам из колодца более чем за милю отсюда. В конце этого двора находится круглый зал, облицованный синими и зелеными полированными камнями, устланный драгоценными коврами, а посередине внесли два тяжелых серебряных подсвечника. Вдоль стен с обеих сторон сидели священники в белых одеждах, которые время от времени громко пели и одновременно кланялись друг другу. Это место называется Чиллахане (Tzchillachane), в память 40 дней, которые, по словам персов, провел здесь шах Сефи в неустанной молитве и посте, довольствуясь в день всего одной чашей воды. Дальше мы вошли в другие ворота, где также висела серебряная цепь — дар хана Али. Помещение, куда мы пришли, было выложено пестрыми камнями. Здание — круглое, как купол, а дверь обита толстыми серебряными дощечками и тяжелыми серебряными кольцами. У входа лежал превосходный ковер, на котором мы сняли сапоги; от этого никто не освобождается, даже сам шах не хочет пользоваться преимуществом, и чтобы дать другим пример набожности и показать благочестие, снимает обувь у первых ворот. Мы прошли по галерее, устланной коврами в другое здание, дверь которого была обита золотыми дощечками, по повелению шаха Аббаса, обещавшего и давшего обет, когда он воевал в Хорасане с узбеками, сделать это для святой могилы в случае победы, что и исполнил ¹⁸². Помещение было не очень велико, длина свода доходила едва до восьми клафтеров, а ширина до пяти. Внутри висело несколько золотых и серебряных лампад. По обеим сторонам сидели двенадцать священников, перед ними стояли маленькие скамеечки с книгами из пергамента, содержащими различные тексты из алькорана, по которым они по очереди читали и пели. Отсюда мы вышли в другое место, обнесенное толстой серебряной решеткой, куда надо было подняться по трем серебряным ступеням. Это было последнее место для молитвы, где наш хозяин прочел свою молитву, как казалось, с внешним и внутренним благочестием. Отсюда нужно было подняться еще выше на одну ступень в весьма толстой решетке, сделанной из чистого золота, за которой возвышалась истинная гробница шаха Сефи. Она была высечена из прекрасного мрамора, высотой примерно в три фута от земли, девять футов длины и четыре ширины и покрыта красным бархатным покрывалом. Над ней висело несколько золотых лампад, а рядом стояли два больших золотых подсвечника, куда каждую ночь вставляют и зажигают восковые свечи. Двери этой золотой решетки не отворяют ни для кого из мирян, [292] какого бы они ни были сословия, даже самому шаху. Вблизи от гробницы находились могилы шаха Измаила Сефи и других царей и цариц, перед которыми висели плохие занавеси без особых украшений и великолепия.

Затем мы прошли в библиотеку — весьма большое помещение без единого столба. Книги там лежали на полках одна на другой, некоторые переплетенные в золотые и серебряные ткани. В этом зале было несколько отдельных уголков, где стояло много фарфоровых чаш, горшков и кувшинов, из них пили и ели король и иные высокие господа, когда прибывали сюда служить богу, считая, что смиренным не полагается есть на золоте, серебре или из дорогих сосудов, ибо сам шах Сефи пил и ел из деревянных. Из этого зала или библиотеки проходят через дверь, которую шах Аббас также велел обить серебром, в кухню, где все выглядит весьма нарядно и мило. Котлы замурованы, а вода проведена по свинцовым трубам и льется через серебряные краны. Повара и поварята, каждый в своем углу, делали молча свое дело, как будто выполняли его с глубоким благоговением. В той кухне готовят ежедневно более чем на тысячу людей: священников, служителей, пилигримов, бедных. Это происходит три раза в день: в первый раз в шесть часов утра, затем в десять и после полудня в три часа. Первый и второй раз за счет сокровищ шаха Сефи, откуда ежедневно отпускается пятьдесят рейхсталеров; последний раз оплачивается правящим в это время королем. Перед началом еды раздается звон двух литавр, привезенных шахом Садреддином из Медины, где их в прежние времена употреблял сам Мухаммед. Еда состоит из лучшего белого риса, мяса и отличного супа, чем каждый может наесться досыта. Из этой большой кухни выходят в красивый сад, где находятся гробницы султана Хайдера, шаха Тахмаспа и других персидских королей, и на них нет особых замечательных украшений. В этой прекрасной усыпальнице покоились тела или останки двенадцати персидских королей ¹⁸³, а именно:

1. Шах Сефи, сын Джабраила.

2. Шах Садреддин, сын Сефи.

3. Шах Джунейд, сын Садреддина.

4. Султан Хайдер, сын Джунейда, с которого турки живьем содрали кожу.

5. Шах Хайдер второй.

6. Шах Измаил, сын Хайдера.

7. Шах Тахмасп, сын Измаила. [293]

8. Шах Измаил второй, сын Тахмаспа.

9. Шах Мухаммед Худабанде.

10. Шах Измаил Мирза.

Это прекрасное сооружение начал строить по приказу шаха Садреддина архитектор, привезенный им из Медины, о котором персы говорят, что модель была внушена ему небом. По их обычаю над дверью стоят следующие стихи:

“Кто чист сердцем, пусть войдет сюда и молит бога, и грехи его наверное простятся ему”.

Первая постройка была красива и великолепна, однако со временем шах Джунейд увеличил ее, прибавив двор и другие здания.

Богатства и доходы гробницы Мазара весьма велики — как установленные с его основания, так и каждодневные приношения и дары, поступающие не только от персов, но также от индусов, татар и других за истолкование учения Али. Они жертвуют при всех паломничествах, в болезни, в нужде, при трудных обстоятельствах, во время дальних и опасных путешествий, однако с условием, что их моление и желание будет замечено; тогда и они соблюдают свое обещание и обеты лучше, чем другие. Также большие сокровища получает Мазар по завещаниям за упокой души умерших: не только деньги, но и волов, овец, лошадей, верблюдов, ослов и другие товары. Скот режут и раздают бедным, остальное продают и превращают в деньги. Для: приема сокровищ король поставил двух людей, принесших присягу; между ними стоит круглый сундук для денег, покрытый красным бархатом. Пилигриму дают за его дары или жертвы гореть освященного аниса и свидетельство, что он посетил святой Мазар, молился и принес жертву. Эта грамота называется Зияретнаме (Sayaretname) и служит нередко тем, кто ее имеет, к сохранению жизни даже в проступках против чести и личности короля. Но жадность к деньгам доводит до того, что писец тайно доставляет такую грамоту нуждающимся, так что и в этой святости столько же обмана и хитрости, как и в других торговых делах.

Постоянные доходы Мазара таковы: арендные деньги с 200 домов в городе Ардебиле, 9 хаман (Haman) или бань, 8 каравансараев, весь рынок, или майдан, с прилегающими к нему строениями и лавками, кайзери, или большой крытый рынок, [294] и сотня других лавок на базаре. Налог со всех тех, кто продает свои товары под открытым небом. Мазару принадлежат 33 деревни вблизи Ардебиля и 5 в Серабе (Serab); в городе Тавризе (Tabris) — сто домов, сто лавок и за чертой города две деревни; несколько каравансараев и бань в городе Казвине, а также много доходов в областях Гилян, Астрарат (Astrarath), Муган и многие другие доходы в более отдаленных местностях. Отсюда можно видеть, что это несчетные сокровища, и создается уверенность, что Мазар обладает большими наличными деньгами, чем сам шах ¹⁸⁴.

Помимо этой великолепной королевской усыпальницы Ардебиль весьма известный и большой торговый город, переполненный прибывающими и отъезжающими купцами из Гиляна, Курдистана, Грузии и других стран. Также большой доход и выгоду получает город от паломников, прибывающих к святым местам. Не меньше приносят караваны, прибывающие и отбывающие в Исфаган. Два раза в неделю бывает базар; на который съезжается несчетное множество крестьян, для переноски тяжестей служат им вместо лошадей и верблюдов быки и коровы. Ардебиль превосходит многие города своим древним великолепием и красотой, он был в старину столицей персидских королей, и до сих пор еще в нем сохранились следы пребывания Александра Великого.

Я. Я. Стрейса принимают за перса. Отъезд из Ардебиля. Караван переваливает через Тавр. Исток река Кызыл-Узун. Переезд по трудным и опасным горам. Большие затруднения и опасности от холода и разбойников. Прибытие в Султанию. Еe основатель. Великолепный двор. Превосходная княжеская могила Худабанде. Тяжелая peшетка из стали. Храм шаха Измаила. Скверное положение города Султании. Я. Я. Стрейс стрижется на персидский лад. Его принимают за мусульманина. Езда по прекрасным лугам и нивам. Прибытие в Казвин. Его положение. Скверные дома и улицы. Двор шаха Тахмаспа. Диковинная торговля и биржа блудниц. Кладбище и мечеть. Принесение в жертву молодого верблюда, называемое Байрам Курбан.

В Ардебиле мы прожили четырнадцать дней, за это время я имел полную возможность осмотреть все, и мне был всюду открыт свободный доступ, так как меня принимали за мусульманина. Тем временем было готово все необходимое для отъезда в Исфаган и продолжения [295] путешествия. Наш караван увеличивался с каждым днем, н к нам присоединилось много новых путешественников, пожелавших ехать вместе с нами.

25 ноября мы тронулись в путь и в тот же день прибыли в деревню Бузум (Busum), расположенную примерно в четырех милях от Ардебиля.

26-го мы отправились дальше и ехали весь день по высокой суровой каменистой местности, по ней подымались мы с большим трудом, и многие из нас сходили с лошадей и верблюдов и следовали пешком. Дорогой нам повстречалось множество разбойников отдельными шайками; им, правда, сильно хотелось воспользоваться этой добычей, но так как мы были сильны, они не осмеливались напасть. Вечером мы прибыли усталые в деревню Сенгоа (Sengoa), где усладились и развеселились, хлебнув прекрасного вина, какое здесь можно достать, однако сильно боялись опьянеть, что у персов считается большим пороком и мерзостью. Здесь весьма красивые крестьянские девушки, которые ходят с неприкрытыми лицами, вследствие чего многие из нашего каравана, движимые сластолюбием, начали их целовать, а некоторые ночью отправились к этим венериным зверькам и каждый нашел себе по вкусу, так что нам не трудно было бодрствовать всю ночь, и для большинства день наступил слишком рано.

27-го мы расстались с деревенскими девушками из Сенгоа, снова путешествовали по высоким горам и к вечеру прибыли в приветливую долину, но которой протекала быстрая речка, называемая Кызыл-Узун. Через нее был переброшен превосходный каменный мост. Мы расположились в поле и должны были провести ночь под открытым небом, ибо в этом месте не было ни каравансарая, ни дома, ни двора или чего-нибудь подобного.

28-го перевалили мы через Тавр (Taurus) — весьма суровые и опасные каменные горы, вследствие чего наше общество сошло с коней и было вынуждено спуститься в долину пешком, на что мы потеряли почти два часа. Долина лежит весьма низко, и это настоящее разбойничье гнездо, где скрываются грабители, воры и убийцы, которые нападают на путешественников, когда те едут с небольшим, плохо вооруженным и недостаточно осторожным отрядом. Но мы держали ухо востро, так что они не отважились на потасовку. В глубине долины — исток реки Кызыл-Узун, которая падает со скал с большим шумом и неистовством, так [296] что слышно издали, и бежит быстро, как стрела по воздуху ¹⁸⁵. Эта река течет по Гиляну и впадает в Каспийское море. У деревни того же имени, что и река, находится большой каменный мост на девяти сводах, выложенный от самого основания из кирпичей. Вдоль реки растут дикий миндаль, кипарисы и другие дикорастущие деревья. На другом берегу реки дорога весьма крутая и извилистая, так что в некоторых местах приходится взбираться и карабкаться по широким ступеням с одной скалы на другую. По сторонам этой дороги сквозь расщелины и обломки скал видишь ужасные пропасти и проезжаешь здесь не без опасности для жизни. Мы сошли с лошадей и верблюдов. Тут у споткнувшегося верблюда порвались ремни, которыми была крепко привязана его ноша, и мы думали, что животное упадет вниз со своей тяжелой кладью. Но все счастливо обошлось, и только двойной ящик с драгоценными курениями и мехами рухнул в ужасную бездну и разбился. Дорога была для нас трудной и утомительной из-за острых больших камней и высот, так что мы могли только ползком продвигаться вперед. Поэтому прошло много времени, пока мы достигли ближайшей деревни Кейндже (Кеуntze), куда пришли усталые и изможденные и где провели ночь.

29-го мы снова отправились дальше по лучшей дороге, чем накануне, и пришли к вечеру в деревню Хортцимур (Hortzimur), где ночью мы немало страдали от холода.

30-го рано утром мы отправились в путь и ехали целый день по высохшей и дикой пустоши, где иногда из-за кустов выглядывали разбойничьи рожи, но не смели посягнуть па такую добычу. Ночь наступила для нас неожиданно, и мы были вынуждены заночевать под открытым небом, невзирая на сильный холод; к тому же нам пришлось все время быть настороже из-за разбойников, и мы совсем закоченели и застыли от холода и ходили за водой, чтобы согреться.

1 декабря мы дошли до города Сенкана (Senkan), прекрасного местечка, где можно дешево купить много отличного винограда, гранат, апельсинов, лимонов, дынь и других прекрасных плодов; хорошо также мясо и хлеб. Здесь мы согрели свои застывшие тела, хорошо отдохнули и повеселились. Что касается Сенкана, то в нем нет красивых построек, за исключением прекрасной мечети. Городок расположен на равнине, выжженной и голой от сильного солнца, так что лишь кое-где попадаются маленькие кустики. Много лет тому назад Сенкан был довольно [297] известным торговым городом, но разрушен и опустошен Тамерланом в самый расцвет его торговли и привольной жизни.

2-го мы продолжали свой путь и быстро дошли до города Султании (Sultanie), лежащей под 36° 30’ северной широты. С обеих сторон ее возвышаются высокие горы, а направо виднеется высокая, уходящая в небо, гора Кейдар Пейамбер (Keydar Реуаmber). Султания издали представляет красивое и великолепное зрелище благодаря высоким постройкам-башням и торжественным колоннам, но внутри она сильно разрушена, и городские валы ее сметены тираном Тамерланом, так что, хотя это прежде был большой и прекрасный торговый город, теперь это всего лишь незащищенное местечко. Город построен султаном Мухаммедом Худабанде, богатым и могущественным князем, который подчинил себе помимо всей Персии и узбеков также большую часть Турции и Индии. Он назвал город Султанией от почетного титула султан, бывшего в то время в ходу у древних персидских королей, как еще и сейчас называет себя великий турок султаном. Хотя этот город весьма опустошен, однако все же видны следы его древнего величия. Между прочим осталась великолепная постройка Амарат (Emarath) — дворец и двор короля Худабанде. Он был подобно крепости окружен валами из огромных четырехугольных камней и снабжен четырьмя крепкими башнями. Посредине возвышается мешаих, или гробница основателя Худабанде. Туда проходят через трое ворот, весьма высоких, сделанных из тончайшей индусской стали, той самой стали, из которой изготовляются дамасские и ардебильские сабли; их весьма дорого ценят в Персии. Они так тонко отполированы и отточены, что в них можно смотреться, как в зеркало. Ворота, которые стоят против майдана, заперты, и персы хотели нас убедить, что их нельзя открыть никакой силой, и только тогда, когда попросишь, чтобы они открылись во имя святого Али, их может отворить даже ребенок. Здание весьма высокое, заостряется, как башня, внутри выложено белыми и синими изразцами. Наверху, где здание сужается в башню, видна стальная решетка, отгораживающая особые хоры. Там лежало много старинных арабских книг, некоторые из них величиной в пять четвертей локтя, строчки их написаны наполовину черными, наполовину золотыми буквами. За алтарем видна могила султана Мухаммеда Худабанде, окруженная решеткой из индусской стали, толщиной в руку. На ней совершенно не видно швов или отдельных частей, и персы утверждают, что она сделана [298] из одного куска и в Индии над ней трудились более семи лет. В Амарате стоят двадцать металлических орудий, наполовину картауны и кулеврины с ядрами из мрамора. Они стоят на четырех колесах и раньше служили для защиты. Над Амаратом возвышается восьмиугольная башня, окруженная широким ходом, где стояло восемь маленьких башен, куда весьма удобно взбираться по винтовой лестнице. Перед этим храмом находится колодец, куда проведена вода с Кейдара (Кеуdar). Позади виднеется отличный сад с прекрасными деревьями.

Кроме этого великолепного сооружения султана Худабанде там стоит еще большой храм, построенный шахом Измаилом, куда надо подниматься по нескольким лестницам. Изнутри здание поддерживают красивые колонны и арки, и оно выложено красивыми изразцами. В церкви у самой двери стоит довольно высокая триумфальная колонна. Рядом с этим зданием находится прекрасный сад, где весьма высокие и широкие ворота между двумя столбами (или, вернее, башнями вышиной в 28 клафтеров), весьма древними и разрушенными. Примерно за полмили от города, по дороге в Хамадан (Hamadan), видны весьма высокие ворота, которые, как здесь говорят, прежде принадлежали в городу Султании, из чего можно заключить, что Султания в прежние времена была большим городом. В настоящее время население ее немногочисленно; в ней слабая торговля и малый спрос на продукты, вследствие чего путешественникам представляется удобный случай дешево купить хорошую еду и напитки ¹⁸⁶.

Мы пробыли пять дней в Султании для того, чтобы наши измученные лошади и верблюды получше отдохнули. Тем временем я остригся и оделся на персидский лад и мог все хорошо и подробно осмотреть, ибо меня принимали за перса. Мой русский спутник, по имени Феррат (Ferrath), посоветовал мне это для безопасности. И чтобы меня не могла выдать моя речь, он счел необходимым, чтобы я представился глухим, о чем он сообщал всем и растолковывал мне все происходящее. Без этой хитрости суеверные персы не дали бы мне доступа к их святыням, ибо, как я видел, некоторым знатным грузинам (которые предлагали большие деньги за то, чтобы посмотреть гробницу шаха Сефи) не без ворчанья и брани было отказано, тогда как я, не спрашиваясь и ни с чем не считаясь, ходил туда, куда хотел.

7-го мы тронулись в путь и прибыли в деревню Силлобек (Sillebek), где расположились на ночлег. В этот день у нас была [299] веселая и приятная дорога; по обеим сторонам плодородные нивы, сады, зеленые луга, хорошо отстроенные деревни и веселые беседки, и такое различие между трудным и тяжелым путешествием по каменистому Тавру и этой приятной дорогой было нам весьма по душе.

8-го мы продолжали путь и пришли в большую деревню Корамдег (Choramdeky), которая весьма приятна своими разнообразными садами. Кроме того по деревне протекает пресный источник, и более привлекательного места мне не попадалось за время пути. Мы остались здесь ночевать, и жители были весьма приветливы, услужливы и расположены к приезжим чужестранцам.

9-го мы снова пустились в путешествие и прибыли в прекрасный город Казвин (Caswin), лежащий под 38° 15’ широты в области Ирак (Erak), в равнинной сухой и песчаной местности. На западе начинаются отроги Эльвенда (Elwend), простирающиеся до Багдада (Bagdat) или Вавилонии (Bavylonien).

Город в окружности достигает двух миль и в прежние времена был королевской резиденцией. После того как резиденцию перенесли в Исфаган, сразу пропало величие города, и в настоящее время тут нет ни валов, ни гарнизона, ибо он расположен в глубине страны и не подвергается опасности вражеских нападений. Город весьма населен и в случае нужды может выставить целое войско. Дома большей частью выстроены на персидский лад из кирпичей, обожженных на солнце, поэтому снаружи они очень невзрачны, но внутри большей частью они расписаны изображениями листьев и цветов. Улицы не мощеные, вследствие чего при сильном ветре всегда подымается ужасная пыль, так что почти невозможно по ним ходить.

В Казвине имел свое местопребывание шах Тахмасп, и сын его Измаил построил большое и великолепное здание, которое теперь еще стоит на майдане (площади). У него высокие ворота и своды, выложенные изразцами, отчасти расписанные золотом. Внутри покои разукрашены великолепной золоченой резьбой, но в последней не видно особого художества. Напротив этого дома — великолепный сад в полумили в окружности, засаженный лимонами, гранатами, яблонями, грушами, персиками, сливами и другими фруктовыми деревьями. Вокруг растут красивые кипарисы, под которыми можно ходить и прогуливаться. В городе два майдана: на большом стоит здание со сводами и лавками, где большей частью торгуют драгоценностями и другими ценными товарами. [300]

На этом рынке по вечерам производится еще другая торговля... живыми драгоценностями, которые можно получить за ничтожные деньги, ибо их очень редко покупают навсегда. После захода солнца старуха Delal, или сводница, выводит на рынок этих девок. Они выстраиваются в ряд и ждут покупателей. Старухи стоят позади них и держат в руках все принадлежности, необходимые при купле, как-то: подушку, одеяло, бумажное или ватное, и маленькую свечку. Когда кто-нибудь приходит на рынок и собирается начать торговлю, старая продувная сводня сует ему в руки свечку, чтобы купец мог осмотреть товар в лицо, и если она ему нравится, он спрашивает о цене. И если они сходятся в цене, то она следует за ним, если нет, то он подходит к другой, и так до тех пор, пока не найдет подходящую. Все происходит в такой тишине, что можно предположить, что это самая честная торговля во всем мире.

На восточной стороне города находится кладбище, подле которого стоит красивая мечеть, где погребен шах Бихзад (Besade), сын Хуссейна. Персы придают большое значение клятве у этой могилы. Когда они хотят узнать у кого-нибудь подлинную правду, они говорят: “А ты можешь поклясться в этом у святой могилы?”. В городе еще пятьдесят других церквей, где персы молятся ежедневно, а в самую лучшую они приходят только на четвертый день, где тогда сходится многочисленное собрание. В Казвине много прекрасных бань, которыми пользуются с утра до вечера. Там имеется также несколько каравансараев для приезжих купцов и путешественников ¹⁸⁷.

9-го состоялся в городе Казвине персидский праздник пасхи, который они называют Байрам (Bairam) или Байрам Курбан (Bairam del Carban), что означает жертвоприношение Авраама. Этот праздник установлен в память патриарха, о котором мы, христиане, вместе с евреями утверждаем, что он хотел принести в жертву своего сына Исаака, но персы говорят, что это был Измаил и что вместо него в жертву был принесен не козел или баран, а верблюдица. Три дня они водят по улицам это животное, украшенное зеленью и цветами, если их можно достать, а затем закалывают его с соблюдением больших церемоний. Мулла или чтец идет за ним и читает тексты из алькорана. Когда он смолкает, выступают трубы, барабаны и дудки. Тем временем простой народ с усердием бежит за животным, чтобы заполучить его шерсть, и каждый старается вырвать на свою долю, так что верблюд [301] становится голым раньше, чем его принесут в жертву. Эти волосы они хранят как святыню и употребляют при трудных родах. После трех дней верблюдицу выводят за город, где на поле составляется круг из благородных всадников, куда и вводят верблюдицу, после чего ее закалывает персидским копьем один из самых благородных знатных господ. Потом со всех сторон сбегается народ с топорами и ножами и каждый старается достать себе кусок мяса. Иные помогают друг другу добыть большой кусок мяса, который они увозят домой и делят между соседями. Некоторые варят и едят это мясо, а другие солят его и сохраняют в течение года как большую святыню. Неповоротливые и ленивые или слабые и немощные довольствуются внутренностями, ногами и кровью, так что на месте жертвоприношения едва видны следы крови. Всю ночь до рассвета длится их праздник в играх и неумеренном обжорстве и пьянстве ¹⁸⁸.

Отъезд из Казвина. Прибытие в Сабу. Шаткое состояние города. Красная земля от проклятия Мухаммеда. Прибытие в Кум. Его описание. Душистые дыни. Крупные огурцы. Груда или множество клинков и рукояток. Воровство жителей. Встреча Я. Я. Стрейса с греком-отступником. Отъезд из Кума. Прибытие в Кашан. Положение города. Ристалище и диск для стрельбы в цель. Жители и их пища. Прекрасные каравансараи. Множество ткачей, изготовляющих серебряную и золотую парчу. Огромные ядовитые скорпионы, ядовитые пауки. Сила их яда и чудесное выздоровление. Прибытие в Натенс. Орел побежден соколом.

В Казвине мы пробыли целых восемь дней, и 17-го снова пустились в путь и прибыли вечером в деревню Мембере (Меmbere), дома которой заканчивались круглыми сводами и издали напоминали печи для выпечки хлеба ¹⁸⁹. Здесь всего было в изобилии, и мы расположились на ночлег.

18-го мы были в деревне Аресенг (Areseng), где протекал прекрасный ручей с хорошей ключевой водой и в изобилии были гранаты, померанцы, лимоны и другие превосходные фрукты, некоторые свежие, другие заготовленные впрок. Мы остановились здесь на отдых.

19-го мы снова пустились в путь и шли по высокой, по [302] ровной местности на протяжении примерно семи миль и после обеда прибыли в большой каравансарай Хоскеру (Choskeru), со многими комнатами и конюшнями. Посреди огромного двора был прекрасный колодец; на его стене мы нашли много немецких, польских и русских имен, куда я приписал и свое ¹⁹⁰.

20-го мы имели весьма приятное путешествие по местности, где часто попадались деревни и отдельные хижины в поле. К вечеру мы прибыли в каравансарай, где расположились на ночь, и на другой день продолжали путь в Сабу — город, лежащий на широте 34° 56' в открытом поле на ровном месте, имея с правой стороны гору Эльвенд (Elwend), вершина которой видна с разных мест. Саба далеко не такой большой город, как Казвин, однако обнесен валом из обожженных на солнце кирпичей. В самом городе мало достопримечательного, ибо все разрушено и улицы содержатся в большой грязи. Пища, употребляемая здесь, та же, что и в деревне; торгуют плодами, которые растут в изобилии как в самом городе, так и вне его: гранатами, лимонами, померанцами, виноградом, хлопком и т. д. Здесь произрастают прекрасные хлебные злаки и ячмень, который здесь так дешев, что им кормят лошадей. Неподалеку от Сабы находится местность, где почва красная и бесплодная. Персы говорят (их обычные суждения о всем необычном), что это превращение было чудесным знамением, когда Омар-Саад (Omarzaad), владевший этим краем, убил святого Хуссейна, за что Мухаммед проклял землю, оставив ее по сей день бесплодной даже для потомков ¹⁹¹. В окрестностях Саба выращивают много табака, он растет там и в диком состоянии, жители извлекают из него прибыль и доход, как и из других плодов.

24-го мы выехали из Сабы и расположились вечером в каравансарае Шах-Фарабад. Нам было удобно ехать в это время года благодаря холоду, ибо летом невыносимо как от знойного воздуха и раскаленной почвы, так и от палящего ветра в сухой и песчаной пустыне, от которой шел жар, как из раскаленной печи, о чем свидетельствует тяжкая болезнь моего хозяина после подобного путешествия.

25-го мы пустились в путь и прибыли в Кум (Khom). Мы остановились в каравансарае, расположенном вблизи большого рынка. Кум весьма древний город, он и теперь еще довольно велик, но в древности он должен был простираться еще дальше, о чем свидетельствуют разрушенные стены. Он лежит под 34° 17’ северной [303] широты, на ровном месте, в открытом поле, справа проходят горы Эльвенд, откуда по направлению к городу сбегают две реки, которые сливаются неподалеку от него и протекают через город. Через реку переброшен моет для зимней и дождливой поры. Летом же это маленький ручеек, часто совсем пересыхающий.

Неподалеку от моста стоит маленькая часовня, о которой говорят, что там погребена сестра Имама Ризы (Iman Risa), одного из славных потомков Мухаммеда, вследствие чего эту женщину почитают святой и к месту относятся с большим благоговением. В городе большие и широкие улицы с прекрасными сводами и ходами, где можно найти защиту от дождя и жары. В этой местности и в самом городе растут различные превосходные плоды, как и в Саба: хлопок, табак и др. Там же растет и особый вид дынь, которые по окраске и форме напоминают померанец, и их часто смешивают и только разрезав видят, что это пятнистые дыни с таким приятным запахом, что их большей частью носят в руках, чтобы нюхать; помимо этого они довольно вкусны. Там встречается еще особый сорт кривых огурцов, длиной около трех четвертей локтя, их заготовляют в уксусе, как у нас, и они довольно приятны на вкус. Обыкновенные дыни сладки, как сахар.

В Куме гораздо больше съестных припасов, чем в Сабе, и здесь находятся во множестве мастера клинков и рукояток, которые они весьма ловко смягчают и закаливают. Изготовляются клинки, за которые платят 50 голландских гульденов и более за штуку. Сталь получается из города Нирис (Niris) за Исфаганом, где находятся лучшие рудники. Помимо кузнецов там много гончаров, изготовляющих всевозможные горшки, миски и сковороды, которые развозят и употребляют по всей стране. Народ здесь весьма приветлив и с ним можно иметь дело, если не боишься что-нибудь потерять. Приходится больше следить за их руками, чем за их словами, ибо они так искусны и ловки, что не успеешь оглянуться, как что-нибудь пропадет. У моего патрона украли две сабли, у меня табакерку, которую я сумел сохранить при всех напастях от разбойников и убийц.

Наш караван отдыхал в течение шести дней, и наши купцы закупили много посуды, клинков и большие горшки с маринованными огурцами. У меня здесь была стычка с одним греком-отступником, который меня все время ругал неверной собакой. Мне было тяжело переносить все это от отрекшегося плута, я дал ему [304] затрещину, хорошенько отделал и сказал: “Продувная бестия, ты по крайней мере должен поверить и сознаться, что тебя били не собачьи лапы”. Он выхватил нож и хотел плутовским образом заколоть меня, когда я бил его, сидя на нем верхом, но я предупредил такое несчастие, вырвал силой у него из рук нож и сделал ему нарезы на щеках в виде красивого креста, говоря: “Видишь, вероломный, паршивый пес, теперь ты будет носить знаки Христа, хотя ты и добрый Мухаммеданин”. Он начал выть, а я бросился бежать, пока не спрятался и не был в безопасности, ибо если бы этот продувной крестоносец пожаловался на меня наместнику или даруге (Daruga), то мне дорого обошлись бы эти порезы. Я пока старался не показываться и дожидался отхода каравана, что произошло на другой день. Я присоединился к нему и уехал.

1 января мы отбыли из Кума и доехали к вечеру до каравансарая Касмабат (Kasmabath), где расположились на ночлег. Начались холода, ночью появился лед толщиной в дукат, несмотря на то, что днем стояла хорошая, легкая и приятная погода.

2-го мы очутились в красивой деревне Сенсен (Sensen), в пяти милях от Кашана (Kaschan), куда мы прибыли на следующий день и остановились в великолепном королевском каравансарае, который скорее походил на дворец князя, чем на гостиницу. Мы в этот день прошли большой путь и вовремя вошли в знаменитый город Кашан ¹⁹². Город лежит под широтой 33° 51'. Он выстроен длинной полосой и простирается приблизительно на полмили с востока на запад. Он расположен в открытом поле и окружен каменной стеной и круглыми башенками по образцу старых крепостных сооружений. По эту сторону города находится большое ристалище, различные стрелы и диск для стрельбы в цель. По левую руку расположены королевские сады и летние дома; один из них весьма велик, в нем насчитывают до тысячи дверей и окон. В настоящее время Кашан самый значительный и населенный торговый город в Персии. Там отличный, превосходный базар и майдан с изрядными сводами и красивыми ходами. Здесь вырабатывается большая часть шелков и других тканей, которые имеются в Персии и продаются в другие страны. Здесь ткут много бархатных и атласных тканей, но не так искусно, как в Европе, поэтому шах часто посылал в Венецию за хорошими мастерами, но ему никогда не удавалось заполучить их. [305]

Каравансараи, которых здесь множество, превосходят по величине и великолепию большинство каравансараев других персидских городов. Наш походил скорее на королевский дворец, чем на гостиницу, и в нем насчитывалось 65 покоев. Внизу под сводами были устроены стойла, наверху комнаты и чуланы для проезжающих. В этом городе останавливается много индусских и других купцов. Здесь весьма много ткачей парчи и шелка и других ремесленников, но вместе с тем так много бездельников и нищих, как ни в одном городе. Здесь доставляют в изобилии плоды, вино и скот, и здесь можно жить на небольшие деньги. Однако кроме всего того, о чем мы писали, имеется зло, которое одинаково терзает и мучает как местных жителей, так и приезжих: чрезмерная жара и тяжкие муки от ядовитых скорпионов, совершенно черных, толщиной и длиной в палец. Их, пожалуй, можно сравнить с крабами. Из-за этих гадов жители весьма редко спят на земле, как это принято в других местах, но ложатся на четырехугольные высокие станки. Несмотря на то, что эти скорпионы весьма ядовиты, очень мало людей умирает от них, ибо к укусу тотчас же прикладывают медь, что останавливает распространение яда; на это годятся их медные монеты, называемые пуль (Pul). После этого накладывают мед и уксус на рану, чтобы она зажила.

Помимо ядовитых скорпионов там еще водятся другие столь же ядовитые гады, весьма близкие к паукам, поэтому их часто так называют. Персы называют этого гада ангуракан (Enkurekan). Величиной он приблизительно в два пальца, коричневый с крапинками и полосками. Они водятся в каменистых местах и прячутся под листьями растения тремне (Tremne), напоминающего полынь. Они пускают яд каплями, и если он попадет на голое тело, то тотчас же проходит в кровь, к голове и сердцу. Вскоре после этого отравленный впадает в глубокий сон, и его нельзя добудиться криками или ударами, и хотя иногда кажется, что он просыпается, однако он не приходит в сознание. Самое лучшее и быстрое средство против этого состоит в том, что насекомое давят и кладут на то место, куда попал яд; если же его нельзя поймать, то прибегают к чудесному и странному средству лечения. Больного кладут на спину и вливают в него столько молока, сколько могут, пока оно не выливается обратно изо рта, затем кладут его в ящик, подвешивают на четырех веревках кверху и крутят его так долго, как только можно, после чего отпускают и, [306] веревки раскручиваются, отчего человека охватывает сильное головокружение, он выбрасывает все из своего желудка вместе с ядом. Остальное отделяется вместе с мочой не без больших болей, и долгое время еще чувствуются следы яда. Однако в городе нет беды от этих насекомых, разве только их нечаянно занесут туда в охапке хвороста, предназначенного для очага, или еще как-либо ¹⁹³. Удивительнее всего, что овцы гонятся за этими насекомыми, как кошки за мышами, и с жадностью пожирают их без малейшего вреда и ущерба для себя. Мы пробыли в Кашане восемь дней.

13-го, запасшись всем необходимым, мы снова двинулись в путь. К вечеру мы дошли до каравансарая Ходжа Касим (Chotza Cassim), обсаженного высокими кипарисами и другими деревьями, которые всегда зелены и в зимнюю и в летнюю пору. Здесь мы расположились на ночлег; в этой гостинице оказались прекрасные комнаты, все с красивыми сводами и росписью. Здесь моего хозяина охватил такой приступ удушья, что он боялся задохнуться. Ему терли ладонями подмышками и подошвы, и он стал по-прежнему здоровым без всяких других средств и лекарств.

14-го мы поспешили выехать и в тот день ехали по пустынной и высохшей местности, после чего увидели веселый городок Натенс (Natens), где остановились в одном каравансарае. Близ Натенса весьма плодородная земля, и там много виноградников, доставляющих превосходное вино. По правую сторону от города Натенса стоит на высокой горе башня, сложенная из четырехугольных камней по приказу шаха в память сокола, который сражался в воздухе с орлом и победил его ¹⁹⁴. Ночью наступили морозы, которые все усиливались, и пошел такой сильный снег, что мы были вынуждены задержаться на три дня в Натенсе. Это время мы позабавились и повеселились, щедро тратили взятые съестные припасы, ибо теперь перед нашими глазами вставала обетованная земля — столица Исфаган.

17-го мы отправились дальше через горы и в обед отдыхали в каравансарае, называемом Домби (Dombi). К вечеру дошли до деревни Рук (Ruk), откуда вследствие снежного бурана не могли пойти дальше и пробыли там два дня, но не горевали, ибо везде пользовались случаем повеселиться.