СОЗОМЕН САЛАМИНСКИЙ

ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ

ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ

КНИГА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА 1.

О кончине Аркадия, о правлении Феодосия Младшего и сестрах его; также о благочестии, доблестях и девстве царицы Пульхерии, о богоугодных ее делах и о надлежащем воспитании, какое дала она Феодосию.

Так было с Иоанном. Спустя же не много времени после его кончины, в третий год епископства Аттика в Константинополе, при консулах Вассе и Филиппе, скончался и Аркадий, оставив преемником себе сына Феодосия, только что переставшего питаться молоком, и дочерей Пульхерию, Аркадию и Марину — в самых молодых летах. — При этом, кажется мне, Бог весьма ясно показал, что царям всего важнее благочестие, без которого и войска, и царское могущество, и другие средства не благонадежны. Итак вседержащая божественная сила, предвидя в Феодосие царя благочестивейшего, попечение о нем и об империи вверила сестре его Пульхерии. Хотя ей не было и 15 лет, но она не по летам обладала умом мудрейшим и как бы божественным. Прежде всего и свое девство посвятила она Богу, и к тому же [608] направляла жизнь своих сестер — с намерением удалить из царского дворца всякого мужчину и чрез то уничтожить всякий повод к ревности и козням. А чтобы утвердить свои распоряжения и сделать свидетелями своих поступков Бога, иереев и каждого подданного, она в память своего девства и правления брата поставила в церкви Константинопольской священную трапезу, чудное произведение, сделанное из золота и драгоценных камней и прекрасное на вид, и то же написала на передней стороне трапезы для всеобщего сведения. Приняв на себя заботы правления, Пульхерия римским миром управляла прекрасно и весьма благопрично, делала хорошие распоряжения, скоро решала и излагала, что должно, старалась правильно говорить и писать на языках латинском и греческом, и славу всего, что делалось, относила к брату, также старалась дать ему образование, сколько можно приличнейшее царю, и питала его душу свойственными его возрасту науками. Люди сведущие учили его ездить на коне, владеть оружием и сообщали ему познания в науках. Сама же сестра давала наставления, как держать себя прилично и по-царски в выходах, показывала, какое следует надевать платье, как надобно сидеть и ходить, воздерживаться от смеха, быть то кротким, то строгим, смотря по обстоятельствам, и прилично расспрашивать просителей. Пульхерия не менее руководила его и к благочестию, приучая постоянно молиться, [609] посещать церкви, украшать молитвенные домы приношениями и драгоценными утварями, почитать иереев и других добрых людей, вообще всех любомудрствующих по закону христианскому; тщательно и мудро также предотвращала она всякий случай, грозивший Вере введением новых и ложных догматов. И если в наше время нет новых ересей, то главною причиною того, как увидим после, была она. А с каким усердием исполняла Пульхерия дела благочестия, сколько завела домов для бедных и странных, также монашеских обителей, назначив для содержания этих заведений постоянную сумму денег, а для живущих в них известное количество хлеба, — перечислять все это было бы долго. Кто, не доверяя моим словам, захотел бы узнать истину на самом деле, тот несомненно убедился бы, что я пишу не по пристрастию, когда по этому предмету рассмотрел бы записки начальников царского дворца и потом разобрал написанное мною, согласны ли слова мои с самым делом.— Кому же для удостоверения и этого мало, тот пусть поверит самому Богу, который за ее благочестивую жизнь имел к ней всегда столь великое благоволение, что немедленно внимал ее молитвам и часто предоткрывал ей, что надлежало делать. Ведь Бог, вероятно, никогда не удостаивает своего благоволения людей, если они не сделаются того достойными. Впрочем я охотно умалчиваю о частных случаях, доказывающих, [610] что сестра царя пользовалась благоволением Божиим, дабы кто-нибудь не стал обвинять меня, что, занимаясь совсем другим предметом, я принял тон панегиристов. Скажу здесь — хотя это относится и к позднейшему времени — только о том, что, по моему мнению, принадлежит церковной истории и вместе служит ясным доказательством богоугодной жизни царицы. Дело вот в чем.

ГЛАВА 2.

Об обретении мощей святых сорока мучеников.

Одна жена, именем Евсевия, диакониса македонианской ереси, имела за стенами Константинополя дом и сад, где хранила мощи сорока воинов, пострадавших при Ликиние в Севастии армянской. Перед смертью вышесказанное место завещала она единоверным с собою монахам и клятвенно просила их погребсти себя на нем, а в головах над самым теменем ее поставить особый ящик, в котором положить вместе с нею мощи мучеников и никому о том не сказывать. Монахи так и сделали. Но, чтобы воздать мученикам приличную почесть и вместе с тем, по завещанию Евсевии, скрыть их от людей, они подле ее могилы под землею устроили молитвенный дом, а снаружи поверх здания выстлали землю плитами и отсюда сделали тайный ход к мученикам. После этого, Кесарий, человек в то время сильный, [611] дослужившийся до звания консула и претора, похоронил свою супругу подле могилы Евсевии. Эти жены еще при жизни так условились между собою, потому что были очень дружны и держались одного образа мыслей касательно веры и догматов. Погребение супруги подало Кесарию повод купить то место для того, чтобы и самому быть положенным подле нее. Между тем вышеупомянутые монахи куда-то переселились, не сказавши никому о мучениках. Потом молитвенный дом разрушился,— земля и мостовая обвалились, и все то место сравнялось. Посему Кесарий воздвиг там великолепный храм Богу в честь мученика Фирса. Мне кажется, сам Бог хотел, чтобы вышесказанное место тщательно и столь долго было скрываемо: чрез это Он приготовлял — для мучеников тем более дивное и славное обретение, а для обретшей тем яснейшие знаки своего благоволения. А обрела их сестра Державного, царица Пульхерия. Дивный Фирс, явившись ей уже в третий раз, сказал о скрытых под землею мучениках и повелел переложить их к нему, чтобы и они лежали в одном с ним месте и пользовались одинакими почестями. Являлись ей и сами сорок мучеников, облеченные в светлые ризы. Но это дело превосходило всякое вероятие и казалось весьма сомнительным; ибо и самые старейшие из клириков той Церкви, быв часто расспрашиваемы, ничего не могли сказать о мучениках. Наконец, когда [612] все уже отчаивались, Бог привел на память одному пресвитеру Полихронию, бывшему много лет тому назад слугою в доме Кесария, что на том месте жили некогда монахи. Посему, отправившись к македонианским клирикам, он стал расспрашивать о них и узнал, что все они уже скончались, оставался только один, сохраненный в живых как будто нарочно для сообщения известий об отыскиваемых мучениках. Полихроний просил его сказать, видел ли он святые мощи, скрытые в таком-то месте, и когда заметил, что монах по завещанию Евсевии, уклоняется от расспросов, то рассказал ему о божественном откровении, о беспокойстве царицы и о недоумении всех. Тогда инок сознался, что Бог открыл царице истину. В то время я был еще отроком, говорил он, и учился монашеской жизни под руководством начальных старцев, поэтому верно знаю, что мученики лежат близ гроба Евсевии, — не знаю только, зарыты ли они под храмом, или где-либо в другом месте, потому что с тех пор прошло много времени и прежний вид места изменился в другой, нынешний.— Но о себе я не могу сказать этого, примолвил Полихроний. Я помню, что был при погребении супруги Кесария, и судя по близ проходящей дороге, догадываюсь, что она положена близ амвона т. е. возвышенного места для чтецов. Так гроба Евсевии нужно искать подле супруги Кесария, подхватил инок; потому что, быв [613] во многом согласны между собою при жизни, они условились лежать вместе и по смерти. Теперь оставалось, значит, раскопать указанное место и искать в нем святых мощей. Узнав об этом, царица приказала приступить к делу. Когда разрыли землю около амвона, найден был гроб супруги Кесария, как догадывался Полихроний; потом в стороне от него неподалеку открыта кирпичная настилка и по величине равная ей мраморная доска. Под этою доскою показался гроб и самой Евсевии, а близ него — молитвенный дом, очень красиво обложенный белорозовым мрамором. Крышка над гробом устроена была наподобие священной трапезы, а вверху, где лежали мученики, замечено небольшое отверстие. Некто из царского дворца, бывший при этом деле, случайно имел в руках тонкую палочку. Вложив ее в отверстие, потом вынув назад, он поднес ее к носу и ощутил благовоние мира. Это обстоятельство подало добрую надежду как работавшим, так и присутствовавшим. Открыв со тщанием гроб, работники нашли в нем тело Евсевии. В головах ее находился ящик, обтесанный наподобие кивота, и закрывавшийся изнутри особою крышкою, которая по краям с обеих сторон прикреплена была железом, а железо запаяно свинцом. Посредине крышки видно было также отверстие, и служило яснейшим знаком, что внутри находятся мощи мучеников. Как скоро это сделалось [614] известным, тотчас явились в храме мученика царица и епископ. Сведущие люди немедленно сняли железные обручи и крышка без труда была поднята. Под нею найдено много мира, а в нем два серебряные ковчега, в которых лежали святые мощи. При этом царица воздала благодарение Богу, что удостоилась такого откровения и присутствовала при обретении святых мощей.— После того, устроив для мучеников драгоценнейшую раку, она поместила их близ угодника Божия Фирса, причем совершено было общественное празднество, возданы мученикам приличные почести и совершен в честь их крестный ход с псалмопением, при котором сам я присутствовал. Что все это происходило так, могут подтвердить бывшие на празднике,— они почти все живы; потому что это случилось гораздо позднее; когда константинопольскою Церковью управлял Прокл.

ГЛАВА 3.

О доблестях Пульхерии и ее сестре, и о Божием к ним благоволении.

Говорят, что и в других делах Бог нередко предоткрывал царице будущее, и что весьма много было случаев, в которых являлось Его благоволение к ней и к ее сестрам; ибо и сестры ее вели одинаковый с нею образ жизни, заботились об иереях и молитвенных домах, были щедры к нуждающимся странникам и бедным, имели всегда [615] общий стол, вместе делали выходы, вместе ночью и днем хвалили Бога и, как прилично достоуважаемым женам, занимались тканьем и подобными работами. Праздность и роскошь они считали недостойными священного девства, которому посвятили себя, а потому изгнали их из своей жизни,— несмотря на то, что были царевны, родились и воспитаны в царском дворце. За это Бог явно показывал к ним свою милость и хранил их дом. А между тем с возрастанием Державного возрастала и империя; все козни и войны против него прекращались сами собою.

ГЛАВА 4.

О персидском союзе, о Гонорие и Стиликоне и о событиях в Риме и Далмации.

В это время Персы, подвигнутые к войне, заключили с Римлянами столетний союз; а военачальник Гонория, Стиликон, подозреваемый в стремлении провозгласить восточным царем сына своего Евхерия, убит был воинами в Равенне. — Задолго до этого времени, еще при жизни Аркадия, заведши вражду с его полководцами, Стиликон старался воспламенить войну между самими империями и, с этою целью выхлопотав достоинство римского военачальника готфскому вождю Алариху, убедил его занять Иллирию. Послав туда предварительно Иовия, которого сделал префектом Иллирии, он условился поспешить к нему и сам с римскими войсками, чтобы [616] туземных жителей привести под власть Гонория. Аларих, вместе с своими Готфами вышедши из варварской страны близ Далмации и Паннонии, где жил, вступил в Эпир, но пробыв здесь долгое время, ничего не сделал и возвратился в Италию; ибо Стиликон, хотевший, согласно с условием, отправиться, удержан был грамотою Гонория. По кончине Аркадия, Гонорий, из любви к племяннику, намеревался тотчас же ехать в Константинополь и поставить там верных блюстителей безопасности царя и царства; ибо, считая племянника за сына, он опасался, как бы по молодости не потерпеть ему чего-нибудь и не сделаться предметом козней. Гонорий собирался было уже в путь, но Стиликон убедил его остаться в Италии, говоря, что его присутствие там необходимо, потому что недавно какой-то Константин задумал в Арелате стремиться к тирании. Сам между тем, взяв скипетр, называемый у Римлян Лавором, и грамоту царя, позволявшую ему отправиться на восток, намеревался выступить с четырьмя легионами войска. Тогда разнесся слух, что он злоумышляет против царя и, имея сильных соумышленников, готовит тиранию своему сыну. Воины возмутились и убили префектов Италии и Галлии, военачальников и других, занимавших при дворе важные должности. — Убит был ими в Равенне и сам Стиликон. Это был муж, превосходивший своим могуществом всех когда-либо [617] бывших сановников, и имевший, так сказать, на своей стороне всех Римлян и Варваров. — Так-то погиб Стиликон, подозреваемый в злоумышлении против царского дома. Убит был и сын его Евхерий.

ГЛАВА 5.

О различных, воевавших против Римлян народах, из которых одни, с помощью Божиею, были побеждены, а другие даже сделались их данниками.

Около того же времени случилось Гуннам стоять лагерем во Фракии. Вдруг они постыдно обратились в бегство, бросив весьма многих из своих товарищей, тогда как никто не нападал на них и не преследовал их. Потом предводитель живших около Истра Варваров, Ульдис, переправившись с многочисленным войском чрез эту реку, расположился лагерем на границах Фракии, взял изменою мизийский город Кастрамартис и, делая набеги на остальную Фракию, по высокомерию не хотел заключить союза с Римлянами. Когда префект фракийских войск переговаривал с ним о мире, он указал на восходящее солнце и сказал, что покорить всю им освещаемую землю для него, если бы вздумалось, не будет стоить большого труда. Но между тем, как он делал такие угрозы и произвольно назначал дань, объявляя, что только под этим условием согласится на мир с Римлянами, в противном же случае пусть ждут войны, — в такой крайности Бог [618] показал, как много печется Он об этой империи. Спустя несколько времени, между слугами Ульдиса и начальниками отрядов его войска зашла речь о римском государстве и о человеколюбии римского царя,— сколь высокими, то есть, и многими почестями награждает он отличных и добрых людей. Конечно, не без воли Божией почувствовав в себе сильное желание таких почестей, те начальники отрядов перешли к Римлянам и вместе с своими подчиненными вступили в их лагерь. Тогда Ульдис едва спасся, убежав на другой берег реки, при чем потерял много людей, особенно же так называемых Скиров. — До настоящего события этот варварский народ был довольно многочисленен. Но не поспевая за прочими во время бегства, одни из Варваров были перебиты, другие, оставшиеся в живых, перевязаны и отправлены в Константинополь. Чтобы, собравшись во множестве, они не решились на что-либо, правительству пришла мысль рассеять их. Поэтому некоторые из них были проданы за ничтожную цену, а некоторые и даром отданы в рабство, под тем только условием, чтобы они никогда не являлись ни в Константинополь, ни вообще в Европе, но от известных себе мест отделены были морем. Затем оставалась еще значительная часть не проданных, и размещена была на жительство по разным местам. Многих я видел в Вифинии близ горы Олимпа; живут они рассеянно и [619] обрабатывают находящиеся там холмы и долины.

ГЛАВА 6.

О Готфе Аларихе, и о том, что он подступил к Риму и теснил его.

Так-то восточная империя избавилась от неприятелей и,— сверх всякого чаяния, ибо царь был еще молод, — управлялась с подобающим приличием, тогда как западная терпела неустройства, потому что являлось много тиранов. Когда Стиликон был убит, вождь Готфов Аларих отправил к Гонорию послов для переговора о мире, но, не получив успеха, подступил к Риму и, осадив его, расположил множество Варваров по реке Тибру, чтобы городским жителям нельзя было доставлять съестных припасов из порта, — так называют Римляне свою пристань. По прошествии значительного времени от начала осады, в городе усилились голод и повальные болезни, — многие рабы, особенно варварского происхождения, стали перебегать к Алариху. — Тогда сенаторы из язычников нашли необходимым принести жертвы в Капитолие и других храмах; ибо некоторые Этруски, призванные для того префектом города, торжественно обещались прогнать Варваров молниями и громами, причем хвалились, что они уже сделали это в этрусском городе Ларнии, мимо которого проходя на пути к Риму, Аларих не взял его. Но что от этих мер не [620] могло быть для города никакой пользы,— показало самое дело. Благомыслящие люди видели, что гнев Божий наслал такое бедствие на Римлян в наказание за их несправедливости к гражданам и чужестранцам, которые они прежде делали, увлекаясь чрезмерною роскошью и неумеренностью. — Рассказывают, что, когда Аларих спешил к Риму, один добрый италийский инок просил его пощадить город и не быть виновником стольких зол. Но Аларих отвечал, что он так действует не по своей воле, что кто-то никогда ему не дает покоя, повелевая разорить Рим, на что он наконец и решился. — Во время осады получив весьма много даров, он на несколько времени снял ее, с тем условием, что Римляне упросят царя заключить с ним мир.

ГЛАВА 7.

О посольстве, которое отправил к Алариху епископ старого Рима Иннокентий; также о префекте Италии Иовие, о посольстве к царю и о том, что случилось с Аларихом.

Когда к царю отправлено было посольство касательно этого дела, — недоброжелательствовавшие Алариху царедворцы препятствовали заключению мира. После сего епископ старого Рима Иннокентий посылал послов к Алариху, — и он, склонившись на письмо царя, отступил в город Аримин, отстоящий от Равенны на 210 стадий. Когда под стенами этого города раскинул он свои палатки, то прибыл к нему для переговоров префект [621] Италии Иовий и потом сообщил царю требования Алариха, чтобы почтили его дипломами военачальника обоих войск. Царь дал Иовию, как префекту Италии, власть распорядиться доставлением Алариху требуемых им денег и продовольствия; а что касается до достоинства, отвечал он, то никогда не даст его. Тогда Иовий не благоразумно поступил в том отношении, что, удержав царского посланца в палатке Алариха, приказал ему прочесть мнение царя в присутствии Варваров. Отказом в достоинстве Аларих разгневан был так, как будто бы получил личную обиду, и в то же время трубным звуком дал знак двинуться к Риму. Между тем Иовий, опасаясь, как бы царь не стал подозревать его в благожелательстве Алариху, поступил еще не благоразумнее прежнего, то есть и сам поклялся безопасностью царя, и других сановников расположил поклясться, что они никогда не заключат мира с Аларихом. Впрочем, одумавшись, Варвар чрез несколько времени объявил, что ему нет никакой нужды в достоинствах, но что он будет союзником царя, если царь дарует ему небольшое количество хлеба, и для поселения места, не очень нужные Римлянам.

ГЛАВА 8.

О возмущении Аттала, о военачальнике Гераклионе; и о том, что обратившись в последствии времени к Гонорию, Аттал получил прощение.

Аларих по этому делу дважды отправлял послами каких-то епископов и, дважды [622] получив отказ, пошел к Риму и осадил его. Взяв с одной стороны порт, он заставил Римлян избрать в цари бывшего тогда префектом города, Аттала. После того Римляне приступили к избранию лиц на другие правительственные должности, и Аларих назначен был предводителем обоего рода войск, а брат его жены Атаульф — вождем так называемых домашних всадников. Между тем Аттал, созвав Сенат, говорил длинную и блистательно обработанную речь, в которой обещал сенаторам блюсти отечественные уставы и покорить Италии Египет вместе со всею восточною империею.— Так хвалился человек, которому не пришлось называться царем и в продолжение одного целого года. Увлекшись словами каких-то прорицателей, обещавших ему, что он без боя овладеет Африкою, Аттал не послушался ни Алариха, советовавшего послать небольшое войско в Карфаген для истребления там поставленных Гонорием правителей, если бы они вздумали противиться,— ни Иоанна, имевшего при нем должность начальника придворных чинов, который находил нужным, чтобы Констант получил от Аттала повеление отправиться в Ливию, в качестве посла будто бы Гонориева, и уполномоченный обыкновенною грамотою, называемою указом, лишил власти Гераклиона, которому вверено было начальство над стоявшими в Африке войсками. — Последняя мера, может быть, и удалась бы, потому, что в [623] Ливии еще неизвестно было о правлении Аттала. Когда же Констант, равным образом по совету предвещателей, отплыл в Карфаген, Аттал до того помешался в уме, что не хотел и сомневаться в успехе, но согласно с предвещаниями, быв убежден в покорении Африки, немедленно двинулся с войском к Равенне. — Осведомившись, что войска Аттала, состоящие из Римлян и Варваров, достигли уже Аримина, Гонорий пишет ему, как царю, и отправляя послами людей, занимавших при нем важнейшие должности, объявляет, что он с удовольствием принимает его в товарищи по управлению империею. Но Аттал не хочет разделять власти и объявляет Гонорию, чтобы он выбрал себе какой угодно остров, или место, и жил на нем частным человеком, удержав только принадлежащие царю почести. Дела теперь находились в таком положении, что у Гонория были уже приготовлены корабли, чтобы в случае нужды отплыть к племяннику, как вдруг ночью пришли к Равенне с востока шесть отрядов войска, или около 4000 человек. Царь поручил им охранение стен, потому что не доверял воинам туземным, скорым на измены. Между тем Гераклиан, умертвив Константа, расставил стражу по пристаням и берегам африканским и заградил купеческим кораблям плавание к Риму. Отсюда в Риме открылся голод, и Римляне по этому делу отправили послов к Атталу. Не зная, [624] что предпринять, Аттал возвратился в Рим — под тем предлогом, чтобы посоветоваться с Сенатом. Голод усилился до того, что вместо хлеба стали употреблять каштаны, и даже было подозрение, что некоторые ели человеческое мясо. Тогда Аларих советовал послать против Гераклиана 500 Варваров, но Сенату и Атталу казалось, что Варварам вверять Африки не следует. Когда же наконец ясно стало, что Богу не угодно правление Атталово, то Аларих понял, что он напрасно хлопочет о деле, выходящем за пределы его власти и, получив от Гонория некоторые обещания, открыл с ним переговоры о низвержении Аттала. Итак, по выступлении всех за город, Аттал слагает с себя знаки царского достоинства, снимают также поясы и сановники его; а Гонорий, забывая случившееся, дарует всем прощение и повелевает каждому пользоваться тою степенью чести и тем достоинством, каким кто пользовался прежде. Что же касается до Аттала, то он вместе с сыном оставался при Аларихе, ибо не считал себя в безопасности между Римлянами.

ГЛАВА 9.

О волнении между язычниками и Христианами по случаю возмущения Аттала, также о некоем мужественном Саре, и о том, что Аларих, хитростью взяв Рим, сохранил неприкосновенным храм св. Петра.

Такие события казались довольно неприятными и язычниками, и Христианам [625] Ариевой ереси. Первые, основывая свои догадки на правилах и первоначальном воспитании Аттала, думали, что он открыто примет язычество и восстановит отеческие храмы, празднества и жертвы; а последние надеялись снова овладеть церквами, как было при Константе и Валенте, если упрочится власть его: ибо крещенный готфским епископом Синисарием, он поэтому именно благоприятствовал всем Готфам и Алариху. Спустя не много времени, Аларих, заняв Альпы, местечко, отстоящее на 60 стадий от Равенны, вступил с царем в переговоры о мире. Но некто Сар, родом Варвар, человек, как нельзя более опытный в военном деле, имевший под начальством около 500 воинов, людей все надежных и храбрых, и вследствие прежней вражды оставшийся в подозрении у Алариха, рассудил, что союз между Римлянами и Варварами не принесет ему пользы, и потому, неожиданно напав с своими подчиненными, убил нескольких Варваров. Разгневанный и испуганный этим Аларих, тем же путем возвратился к Риму и, осадив его, взял изменою. При этом он дал позволение толпам своим расхищать, сколько кто может, имущество Римлян и грабить все домы; приказал только из уважения к апостолу Петру сохранить неприкосновенным храм, в котором находится гроб его и которым занято огромное пространство. Вот причина, почему Рим не совсем погиб; ибо спасшихся [626] в храме жителей было весьма много и они-то впоследствии снова населили город.

ГЛАВА 10.

О римской жене, показавшей пример целомудрия.

Из множества происшествий, при взятии такого города неизбежных, я опишу то, которое показалось мне достойным церковной истории; потому что оно свидетельствует о благочестивом поступке Варвара и мужестве римской жены в сохранении целомудрия. Оба они были Христиане, но не одного исповедания; первый держался ереси Ария, а последняя — веры никейской. Увидев редкую красоту этой жены, один из молодых воинов Алариха прельстился ею и влек ее к преступлению. Но так как она противилась и усильно старалась избегнуть всего постыдного, то Варвар, обнажив меч, грозил ей смертью, а потом, щадя ее из любви, нанес ей только легкую рану на спине. Обливаясь кровью, жена подставила шею под меч и решилась лучше умереть целомудренною, нежели возвратиться к законному мужу по совокуплении с другим. Когда Варвар и при самых страшных нападениях не более успел в своем намерении, то, удивляясь целомудрию жены, отвел ее в храм апостола Петра, сдал церковным стражам и, вручив им для пропитания ее шесть золотых монет, приказал охранять ее до мужа. [627]

ГЛАВА 11.

О тиранах, в это время возмущавшихся на западе против Гонория, и о совершенном, по Божию благоволению к царю, истреблении всех их.

Около этого времени в западной империи появлялось много тиранов; но они либо падали друг от друга, либо сверх всякого чаяния были схватываемы, и тем показали необычайное благоволение Божие к Гонорию. Прежде всего произошло возмущение в войсках, занимавших Британию: они провозгласили тираном Марка, а потом, убив его, облекли этою властью Грациана. Когда же и Грациан, спустя не более четырех месяцев, был убит ими, то его место отдали Константину, в той мысли, что, нося такое имя, он прочно утвердит власть свою. Кажется, по этой же причине поставляли они и других тиранов. Константин из Британии переправился в Болонию, город галльский, лежащий близ моря, и склонив на свою сторону войска, стоявшие в Галлии и Аквитании, подчинил своей власти туземцев до гор, отделяющих Италию от Галлии и называющихся у Римлян коттийскими Альпами. Потом старшего своего сына Константа, впоследствии облеченного в сан царя, провозгласив тогда кесарем, он послал в Испанию. Констант, покорив народ, поставил над ним своих правителей, а родственников Гонориевых, Дидима и Верениана, приказал связать и привести к себе. Эти [628] последние, прежде ссорившиеся между собою, во время опасности соединились и, набрав войско из земледельцев и рабов, общими силами дали битву в Лузитании и истребили множество воинов, посланных от тирана с повелением захватить их.

ГЛАВА 12.

О Феодосиоле и Лагодие; о Вандалах и Свевах; также о смерти Алариха и бегстве тиранов Константина и Константа.

После сего противники, усиленные вспомогательными отрядами, взяли в плен Дидима и Верениана, вместе с их женами, и сослали их, а впоследствии и умертвили. Братья же сосланных Феодосиол и Лагодий, жившие в других областях, удалились из отечества и укрылись — Феодосиол в Италии у царя Гонория, а Лагодий на востоке у Феодосия. Устроив таким образом дела и оставив военную стражу для охранения входа в Испанию, Констант возвратился к отцу. Он не позволил охранять его Испанцам, которые просили о том, основываясь на древнем обычае, что и было впоследствии причиною гибели туземцев; ибо по падении могущества Константинова, варварские народы, то есть Вандалы, Свевы и Аланы, ободрившись, завладели входом и взяли много крепостей и городов испанских и галльских вместе с поставленными от тирана правителями. Между тем видя, что кажется все идет по желанию, Константин возвел [629] сына своего Константа из кесарей в цари и намеревался завоевать Италию. Перешедши коттийские Альпы, он вступил в лигурийский город Верону, но, собираясь переправляться чрез Иридан (По), узнал о смерти Алариха и возвратился прежним путем. Алариху, которого, как Гонориева военачальника, подозревали в намерении подчинить Константину весь запад, случилось быть убитым тогда, когда он, по обычаю, предшествовал государю, возвращавшемуся с какой-то процессии. За избавление свое от явного злоумышленника, царь, тотчас же сошед с лошади, всенародно принес благодарное молебствие Богу. Между тем Константин, продолжая бегство, занял Арелат. С ним соединился и бежавший также из Испании сын его Констант; ибо по падении могущества Константинова, Вандалы, Свевы и Аланы, узнав о плодородии и великом богатстве Испании и пользуясь беспечностью поставленной Константом стражи для защищения входа в нее, ободрились и поспешно заняли Пиренейские горы.

ГЛАВА 13.

О Геронтие, Максиме и войске Гонория; также о пленении и умерщвлении Геронтия и жены его.

В это время Константину сделался врагом отличнейший из его полководцев Геронтий. Нашедши годным для видов тирании слугу своего Максима, Геронтий облек его в царскую одежду и приказал ему оставаться [630] в Тарраконе, а сам двинулся с войском против Константина, стараясь на пути убить сына его Константа, бывшего в Виенне. Когда Константин узнал о всем касающемся Максима, то полководца своего Эдовиха послал за Рейн искать помощи у Франков и Алеманнов, а сыну своему Константу вверил защиту Виенны и прочих лежащих в окружности городов. Геронтий дошел до Арелата и осадил этот город. Но, спустя несколько времени, против тирана отправлено было Гонориево войско, которым предводительствовал отец царя Валентиниана Констанций. Тогда Геронтий с немногими воинами тотчас обратился в бегство; ибо большая часть его отряда перешла на сторону Констанция. Испанские же воины, презирая его за бегство, положили убить его и, собравшись, окружили дом, в котором он остановился. Геронтий, с одним другом своим Аланом и несколькими слугами стреляя с верхней части дома, убил около 300 воинов. Когда же не стало стрел, слуги вышли тайно из дома и разбежались. Мог бы таким же образом спастись и Геронтий, но удержанный любовью своей жены Ноннихии, не захотел. Поутру воины подложили к дому огонь, и запершимся в нем не оставалось более надежды на спасение. В такой крайности Геронтий отсек голову другу своему Алану, который сам хотел этого, а затем — и своей жене, которая со слезами и стонами подставляла себя под меч, желая [631] умереть лучше от руки мужа, чем попасть во власть других, и умоляя его об этом последнем даре. С таким-то мужеством, достойным своей веры (она была Христианка), умерла эта женщина и навсегда оставила память о себе в потомстве. Что же касается до Геронтий, то он трижды ударял себя мечом и, все еще не получив смертельной раны, наконец извлек кинжал, который носил при себе, и им пронзил свое сердце.

ГЛАВА 14.

О Константине и войске Гонория, также о военачальнике Эдовихе и о поражении, нанесенном ему Ульфилою, товарищем Константина по начальству над войском, и убиении его.

Когда Гонориево войско осадило Арелат, Константин выдерживал эту осаду до тех пор, пока не получил известия о прибытии Эдовиха с многочисленными вспомогательными войсками. Прибытие его привело в немалый страх военачальников Гонория, так что они решились возвратиться в Италию и там отважиться на войну. Как скоро такое намерение было всеми принято, войска их при приближении Эдовиха переведены за реку (Рону). Констанций, начальствовавший над пехотою, стал выжидать встречи с неприятелем, а товарищ его Ульфила скрылся невдалеке с конницею. Как скоро неприятели, миновав войско Ульфилы, намеревались броситься на Констанция, вдруг, по данному знаку, [632] появился Ульфила и напал на них с тыла. Сражение тотчас же приняло другой оборот: из неприятелей одни побежали, другие были убиваемы, а большая часть их, положив оружие, просила прощения и была пощажена. Сам Эдових, сев на коня, ускакал в какую-то деревню, принадлежавшую Экдикию, человеку, получившему от него прежде весьма много благодеяний и считавшемуся его другом. Но Экдикий, отсекши ему голову, принес ее полководцам Гонория в надежде получить от них большие подарки и удостоиться великой чести. Констанций приказал взять голову, сказал, что государство за поступок Экдикия отблагодарит Ульфилу, и когда тот хотел было остаться при войске, повелел ему удалиться, считая неприличным для себя и для войска сообщество человека, столь не гостеприимного. Таким образом Экдикий, посягнув на святотатственное убийство друга и гостя, который искал у него убежища в несчастии, ушел, по пословице, будто несолоно поевши.

ГЛАВА 15.

О том, что Константин сложил с себя знаки царского достоинства и о рукоположении его в пресвитера, также о смерти его и других восстававших против Гонория тиранов.

После победы войско Гонория тотчас же переправилось обратно из-за реки к городу. Тогда Константин, узнав об убиении Эдовиха, добровольно сложил с себя багряницу [633] и прочие знаки царского достоинства и, пришедши в церковь, рукоположен был в пресвитера. Осажденные же, взяв предварительно клятвы, отворили ворота, и все получили прощение. С того времени туземцы снова признали над собою власть Гонория и подчинились поставленным от него правителям. Между тем Константин, отправленный вместе с сыном своим Юлианом в Италию, прежде чем доехал туда, был убит. Не много спустя, неожиданно убиты были и вышеупомянутые тираны Иовиан и Максим, также Сар и, кроме них, весьма многие другие, посягавшие на власть Гонория.

ГЛАВА 16.

О Божием благоволении к Самодержцу Гонорию, и кончине его, также о преемниках Гонория — Валентиниане и дочери Гонории, и о мире, господствовавшем в то время по всей земле.

Впрочем здесь неуместно перечислять все это. Я должен был напомнить о тех событиях, имея ввиду одну цель — дать знать, что для сохранения власти государю должно с ревностью чтить Бога, каков действительно и был этот царь. С ним жила и родная его сестра, Галла Плакидия, почти столько же внимательная к вере и Церкви. Она вышла замуж за Констанция, низложителя Константиновой тирании, человека весьма мужественного и в военном деле опытного. Брачный венец с сестрою царя, багряница и общение власти [634] были ему наградою. Вскоре после сего Гонорий скончался, оставив детей — Валентиниана, бывшего ему преемником, и Гонорию. В то же время и восточная империя, избавившись от неприятелей, сверх всякого чаяния, — ибо государь был еще молод, — управлялась с подобающим приличием. Из всего видно было, что Богу благоугодно настоящее царствование; потому что, вопреки ожиданию, Он не только привел к такому концу все войны, но и открыл святые мощи многих мужей, прославившихся в древности своим благочестием. Разумею случившееся в то время обретение мощей ветхозаветного пророка Захарии и рукоположенного апостолами диакона Стефана. Но необходимо сказать, каким образом последовало то и другое дивное и божественное обретение.

ГЛАВА 17.

Об обретении мощей пророка Захарии и первомученикa Стефана.

Начну с пророка. В окрестностях палестинского города Элевферополя есть селение Хафар-Захария. Управлял им некто Калимер, староста, человек преданный владельцу, но суровый, упрямый и неправдивый в отношении к соседним земледельцам. Такому-то человеку предстал пророк наяву и открыл себя. Указав на один сад, он сказал ему: «Копай здесь, отмерявши два локтя от садового забора по направлению дороги, ведущей [635] в город Биттереман. Найдешь двойной гроб внутри деревянный, снаружи обитый свинцом, а около гроба стеклянный сосуд с водою и двух змеев посредственной величины, кротких и безвредных до того, что они кажутся ручными». Пришедши, по повелению пророка, к указанному месту, Калимер усердно принялся за дело. Когда, по вышесказанным признакам, открыт был священный гроб, явился божественный пророк, облеченный в белую ризу, думаю, потому, что он был священник. В ногах его, вне гроба, лежало дитя, удостоенное царского погребения; ибо на голове его был золотой венец, сандалии на нем также золотые, одежда драгоценная. Сказывают, что когда мудрецы и иереи недоумевали, кто был это дитя, откуда оно и почему так облечено, начальник монашеской обители в Герарах Захарий нашел случайно древнюю еврейскую книгу, не значащуюся в числе признанных Церковью. Из этой книги открылось, что, спустя несколько времени по убиении пророка Захарии иудейским царем Иоасом, царь был поражен тяжким домашним несчастием; именно в седьмой день по смерти пророка внезапно скончался любимейший сын его. Видя в этом бедствии наказание Божие, Иоас повелел погребсти дитя в ногах пророка, чтобы чрез то искупить причиненную ему несправедливость. Так я слышал об этом. Что касается до пророка, то сколь ни много веков лежал он под [636] землею, найден был неповрежденным, волоса у него были обриты, нос прямой, борода не длинная, голова небольшая, глаза немного впалые и закрытые ресницами.