СОЗОМЕН САЛАМИНСКИЙ

ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ

ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ

КНИГА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА 1.

О преемниках Феодосия Великого и о том, как убит префект Руфин, также об архиереях великих городов, о разногласии еретиков и о новацианском епископе Сисиние.

Таким образом, значительно возвысив Церковь и прожив около шестидесяти лет, а процарствовав шестнадцать, Феодосий скончался. Преемниками своей власти оставил он старшего сына Аркадия над народами восточными, а Гонория над западными. Оба они касательно веры были единомысленны отцу. Над римскою Церковью начальствовал тогда, после Дамаса, Сирикий, над константинопольскою Нектарий, над александрийскою Феофил, над антиохийскою Флавиан, а над иерусалимскою Иоанн. В это время на Армению и некоторые части восточной империи сделали набег Варвары Гунны. Сказывали, что для возмущения империи, тайно навел их префект востока Руфин, подозреваемый и кроме того в стремлении к тирании. И по этой причине он вскоре был умерщвлен; ибо когда войско возвращалось с войны против Евгения, и [544] царь, по обычаю встречал его пред Константинополем, — воины, не думая много, умертвили Руфина. Это было также поводом к усилению веры; ибо Державные победы отца своего над тиранами приписывали благочестию; потому-то Руфин, злоумышлявший против их владычества, так легко и низложен. Они не только соблюдали права, дарованные Церквам прежними царями, но присоединили к ним и собственные дарствования. смотря на это, подданные из язычников охотно обращались в Христианство, а из еретиков переходили в кафолическую Церковь. Бывшие же в ереси Ария и Евномия, по прежде сказанным причинам, разноглася даже и между собою, ежедневно уменьшались; ибо многие из них, противореча одни другим, начинали думать, что они мыслят о Боге неправо, и присоединялись к единоверным с Державными. А константинопольским последователям Македония вредило в это время то, что у них не было епископа; ибо с царствования Констанция, когда Евдоксий и его единомышленники лишили их церквей, до царствования настоящего они оставались при одних пресвитерах. Новациане же, хотя некоторых между ними и смущал возбужденный Савватием вопрос о Пасхе, большею частью наслаждались спокойствием в своей Церкви; ибо, как исповедники единосущной Троицы, они не были подвержены, подобно всякой другой ереси, ни наказаниям, ни узаконениям, — даже в то время [545] доблестью своих предстоятелей приведены еще к большему единомыслию, потому что, после предстоятельства Агелиева, управлялись мужем добрым Маркианом. А по кончине его, что случилось недавно, около нынешнего времени, епископство над ними принял Сисиний, муж чрезвычайно красноречивый, весьма сведущий в науках философских и в священном Писании, а в состязаниях находчивый до того, что даже славившийся и занимавшийся этим Евномий часто отказывался от разговоров с ним. Да и по жизни был он чист и стоял выше клеветы. Что же касается до образа жизни, то, смотря на роскошь его и прихотливость, незнающие не верили, чтобы, живя столь роскошно, он мог соблюдать воздержание. Нравом Сисиний был приятен и любезен в обращении, а потому нравился как епископам кафолической Церкви, так и властям и людям ученым. Шутить с приятностью и принимать шутки, в том и другом случае не быть обидчивым, остроумно и с быстротою отражать вопросы, — имел он великую способность. Например, на вопрос, для чего, будучи епископом, моется он два раза в день, Сисиний отвечал: для того, что в третий раз не успеваю. Так как он постоянно носил одежду белую, то кто-то из кафолической Церкви пошутил над ним. Но тот спросил: скажи же мне, где сказано, что надобно одеваться в одежду черную? И когда этот задумался, он, подхватив, сказал: да ты не [546] в состоянии будешь доказать это; а меня убеждает и премудрый Соломон говоря: да будут одежды твои всегда белы, — и сам Христос, по словам Евангелия, явившись в ризах белоснежных и такими же показав апостолам Моисея и Илию. Это изречение Сисиния я нахожу также остроумным. В Константинополе проживал епископ Анкиры галатийской, Леонтий, отнявший церкви у тамошних новациан. Сисиний отправился к нему с просьбою возвратить их. Но тот не только не отдавал, а еще порицал новациан, как не достойных иметь церковные собрания, говоря, что они уничтожают покаяние и человеколюбие Божие. Тогда Сисиний сказал: однако ж никто так не раскаивается, как я. — Как же это? — спросил Леонтий.— Так, что видел тебя, отвечал Сисиний.— Припоминают много и других остроумных его изречений. Есть, сказывают, довольно и написанных им не без изящества речей. Однако ж больше хвалят его за устную беседу, потому что он отвечал отлично и способен был восхищать слушателя как голосом, так и взором и необыкновенно приятным лицом. Но чтобы показать, каков был этот муж, какие имел он природные способности, воспитание и образ жизни, довольно сказано.

ГЛАВА 2.

О правилах, образе жизни, обращении, мудрости и вступлении на кафедру Великого Иоанна Златоустого, и о том, что противником ему становится Феофил александрийский.

Около этого времени Нектарий скончался, [547] и начали думать, кого рукоположить. Одни назначали того, другие — другого: всем нравилось не одно и то же, а между тем время уходило. Был в Антиохии, что при Оронте, некто пресвитер, по имени Иоанн, сын родителей благородных, прекрасный по жизни, сильный словом и убеждением и, по свидетельство самого сирского софиста Ливания, превосходивший риторов своего времени; ибо когда Ливаний приближался к смерти и друзья спросили его, кому занять его место, он, говорят, отвечал: Иоанну бы, если б не отняли его Христиане. Весьма многих, слушавших его в церкви, Иоанн привлек к добродетели, и в отношении к предметам божественным, сделал их своими единомышленниками; ибо, проводя жизнь свято, он своею доблестью возбуждал в слушателях соревнование и увлекал их к своему образу мыслей — не искусством каким-нибудь или силою слова, а тем, что проповедовал истину и искренне изъяснял священные книги. Если слово украшается делами, то естественно является достойным веры; а без них оно говорящего обличает во лжи и, сколько бы он ни старался учить, делает его обвинителем собственных слов. Иоанн был знаменит тем и другим: он отличался строгими правилами жизни и точностью в своих действиях; выражение же его речи было ясно и блистательно. Много дала ему природа; а наставниками его в риторском искусстве был Ливаний, в философских [548] науках — Андрагафий. Думали, что он будет стряпчим и изберет этот род жизни; но потом узнали, что он упражняется в священных книгах и любомудрствует по уставу Церкви. Наставниками же его в этом любомудрии были тогдашние предстоятели знаменитейших монастырей, Картерий и Диодор, впоследствии управлявший Церковью тарсийскою и, как мне сказывали, оставивший много книг собственного сочинения, в которых он толковал священное Писание буквально, избегая умозрений. Иоанн учился у них не один. Он расположил к тем же мыслям и бывших в школе Ливаниевой друзей своих, некоего Феодора и Максима, из коих последний был потом епископом Селевкии исаврийской, а первый, то есть, Феодор — епископом Мопсуитии киликийской и отличался сведениями как в священных книгах, так и в других науках — риторских и философских. Занимаясь сперва божественными законами и беседуя с духовными лицами, этот муж хвалил правила их, а светскость презирал, однако ж недолго оставался в таком расположении, но, раскаявшись, увлекся к прежней жизни. Раскрасив свое намерение, вероятно, противными мыслями из древних примеров, — ибо был многосведущ в истории, — он возвратился в город и рассуждал, что это будет лучше того, к чему он стремился. Узнав, что Феодор занимается делами и думает о бракосочетании, Иоанн написал к нему послание, по изложению и [549] мыслям превосходящее силы человеческого разума, и отправил. Прочитав его, тот раскаялся, тотчас же оставил имущество и отказался от брака. Совет Иоанна спас его и возвратил к жизни созерцательной; так что, мне кажется, и из этого легко заключить, какою сильною убедительностью цвело слово Иоанново, когда он побеждал ею даже тех, которые сами, подобно ему, могли говорить и убеждать. Этим-то восторгал он и народ, особенно когда распространялся в обличении согрешающих и с дерзновением негодовал на оскорбителей Церкви, либо на обидчика, так как бы сам терпел обиду. Простому народу это конечно нравилось, но богатым и сильным, у которых много грехов, должно было казаться оскорбительным. Итак, сделавшись знаменитым между знающими — чрез свои опыты, а между незнающими — чрез молву, и по всей римской империи прославившись словами и делами, он признан был достойным епископства над константинопольскою Церковью. Когда же клир и народ решил это, — согласился и царь и послал привезти Иоанна. Хиротонию его желая совершить благолепнее, он даже созвал собор. Вскоре правитель востока, Астерий, получив царский указ, дал знать Иоанну, чтобы он приехал к нему — будто бы для выслушания от него какой-то просьбы. Когда тот прибыл, он тотчас посадил его в колесницу и, вместе с ним поспешно отправившись в так называемую станцию [550] Патры, и там сдав его царским посланным, возвратился домой. Хорошо, что вздумал он распорядиться этим делом прежде, чем узнали столь склонные к возмущениям Антиохийцы. Известно, что по своей воле они никак не отпустили бы Иоанна, пока либо не потерпели бы сами, либо не сделали бы чего другим. Когда же прибыл он в Константинополь и созванные иереи составили Собор; то Феофил воспротивился хиротонии и стал благоприятствовать Исидору, который в то время был из числа подчиненных ему пресвитеров и имел в Александрии должность попечителя о пришельцах и бедных, а смолоду отлично любомудрствовал в Ските, — так слышал я от людей, которые жили с ним вместе. А иные говорят, что Исидор был другом Феофила, как соучастник и единомышленник в одном опасном деле. Рассказывают, что когда открылась война против Максима, Феофил, вручив Исидору дары и грамоты как для царя, так и для тирана, приказал ему отправиться в Рим и выжидать исхода борьбы, а потом дары вместе с грамотою поднести победителю. Но тот, сделав это, не укрылся и, испугавшись, возвратился беглецом в Александрию. С тех пор Феофил держал его при себе, как лицо самое доверенное, и теперь подумал вознаградить его за опасность, доставив ему константинопольскую епископию. Но поэтому ли хотел рукоположить его Феофил, или потому, что он был муж [551] доблестный, только наконец должен был согласиться с мнениями в пользу Иоанна, убоявшись Евтропия, который был тогда первым сановником царского двора и безмерно желал этой хиротонии. Евтропий, говорят, прямо грозил ему и требовал, чтобы он либо согласился с мнением других иереев, либо защищался против людей, намеревающихся обвинить его; ибо тогда на него много было доносов Собору.

ГЛАВА 3.

О том, что, вступив на епископство, Иоанн ревностно взялся за дела и везде исправлял Церкви, касательно же греха Флавианова отправил посольство в Рим.

Сделавшись епископом, Иоанн прежде озаботился исправлением жизни подчиненных себе клириков. Вникая в их жизнь и вообще поведение, он и обличал их и исправлял, а некоторых даже отлучал от церкви. Будучи склонен к обличениям по природе и справедливо негодуя на поступающих неправедно, он в сане епископа еще более предался этому чувству; ибо, получив свободу, природа тем легче возбуждала язык его к обличению и тем быстрее воздвигала гнев его против согрешающих. Этот добрый и великомудрый (пастырь) старался исправить не только подчиненную себе Церковь, но и Церкви повсюду. Тотчас по вступлении свое на епископство, когда иереи в Египте и на западе находились еще в разладе с восточными из-за [552] Павлина, и по этому случаю было какое-то общее отчуждение между Церквами всей империи, — он просил Феофила содействовать ему в примирении римского епископа с Флавианом. А как скоро это было положено, тотчас избраны для сей цели берийский епископ Акакий и Исидор, из-за которого Феофил противился рукоположению Иоанна. Прибыв в Рим и совершив посольство согласно с своим желанием, они отплыли оттуда в Египет, а из Египта Акакий отправился в Сирию и от египетских и западных иереев разносил примирительные грамоты державшим сторону Флавиана. Таким образом Церкви, хоть и нескоро, освободились наконец от этого раздора и пришли в общение между собою. Впрочем, антиохийское общество так называемых евстафиан несколько времени еще существовало и делало особые собрания без епископа; ибо преемствовавший Павлину Евагрий, как известно, жил не долго и скоро умер. Потому-то, думаю, и легко было примириться епископам, что не оставалось более противника. Что же касается до народа, то он как у черни обыкновенно бывает, все понемногу присоединялся к пастве Флавиана и с течением времени почти совершенно слился с нею.

ГЛАВА 4.

О Варваре Готфе Гайне и о причиненном от него зле.

В это время Варвар Гайна, перебежавший к Римлянам и из простого воина сверх [553] чаяния достигший степени военачальника, вознамерился захватить верховную власть над римскою империею. Стремясь к этому, он перезывал единоплеменников своих Готфов из их стран в земли римские и близких к себе между ними ставил сотниками и тысяченачальниками. Тогда как Тирвингал (Требигальд), по родству человек к нему близкий, затевал новости, — он предводительствовал в Фригии многочисленным отрядом воинов, и люди благонамеренные ясно видели что им же самим подготовлено было это. Однако ж он притворился, будто негодует на Тирвингала за разрушение тамошних городов, и получил повеление помочь им. Но прибыв во Фригию и собрав множество Варваров, так как бы готовился к войне, он уже явно обнаружил скрываемое дотоле намерение и города, которые велено было ему охранять, разрушил, а на другие собирался напасть. Потом вступив в Вифинию, он расположился лагерем близ Халкидона и грозил войною. Когда дела были в таком опасном состоянии и когда опасность особенно угрожала азийским и восточным городам, лежавшим между неприятельским лагерем и Евксинским понтом; то царь, размыслив с своими приближенными, что не безопасно, без приготовления вступать в борьбу с людьми, уже отказавшимися от жизни, отправил посольство к Гайне и велел спросить его, чего он хочет: все его желания будут исполнены. Гайна [554] потребовал консульских мужей Сатурнина и Аврелиана в той мысли, что они противятся его видам. Сатурнин и Аврелиан явились; однако ж он пощадил их и, сошедшись с царем в молитвенном доме пред Халкидоном, где находится гроб мученицы Евфимии, принял от него и сам дал клятву в благорасположении и, положив оружие, перешел к Константинополю, а потом получил от царя власть управлять пехотою и конницею. Но не заслужив такого счастья, Гайна не умел благоразумно и пользоваться им. Так как первое безумное дело совершилось согласно с его желанием, то он вздумал еще возмущать кафолическую Церковь; ибо был Христианин из ереси тех Варваров, которые исповедуют учение Ариево. Подстрекаемый ее предстоятелями, или побуждаемый собственным честолюбием, он начал просить царя о том, чтобы единоверцам его дана была одна из церквей в городе; ибо не справедливо, говорил он с досадою, да и всячески не прилично ему, римскому военачальнику, выезжать для молитвы за городские стены. Узнав об этом, Иоанн не стал молчать, но взяв епископов, каким в то время случилось быть в столице, пошел во дворец и в слух царя, в присутствии самого Гайны, простер долгое слово, в котором с поношением изобразил и отечество этого Варвара, и бегство его, и то, как он, быв спасен, клялся тогда цареву отцу благоприятствовать Римлянам, и ему самому, и детям его, и законам, [555] которые теперь старается сделать бессильными. Говоря это, он показал изданный Феодосием указ, воспрещавший иноверцам делать церковные собрания в стенах города. Потом, обратив речь к царю, Иоанн убеждал его — положенный закон касательно других ересей сохранять неприкосновенным, и советовал лучше отказаться от царствования, чем, сделавшись предателем дома Божия, поступить нечестиво. Но между тем, как епископ столь мужественным дерзновением не допускал никаких нововведений касательно подчиненных себе церквей, Гайна замышлял уже нарушить клятву и разорить город. Этот замысл предвозвещен был явившеюся над городом столь великою кометою, что она достигла почти до земли и, говорят, никогда прежде не являлась. Гайна сперва покусился было напасть на продавцов серебряной монеты, надеясь захватить у них много денег. Но так как молва дала знать об этом его намерении, и торговцы серебром, скрыв подручные себе богатства, больше не следовали обыкновению раскладывать серебро на столах; то он в одну ночь послал толпу Варваров поджечь дворец. Однако ж они ничего не сделали и возвратились в ужасе; ибо, подошедши близко к дворцу, увидели множество вооруженных воинов огромного роста и, предположив, что то было новое войско, возвестили о том Гайне. Но Гайна знал, что в городе находится воинов не больше обыкновенного, и потому не хотел верить [556] словам их. Когда же в следующую ночь и другие посланные принесли ту весть, какую прежние; то он отправился сам, — и сам был очевидцем дивного зрелища. Тогда подумав, что эти воины собраны из других городов ради него, и что ночью они стерегут город и дворец, а днем скрываются, он притворился бесноватым и, будто бы для молитвы, отправился в церковь, которую отец царя построил в честь Иоанна Крестителя на седьмой миле. Из Варваров же одни остались внутри города, а другие вышли вместе с Гайною, и тайно — в женских телегах, вывезли с собою оружие и колчаны со стрелами, а когда было это замечено, перебили у ворот стражу, которая хотела препятствовать им в вывозе оружия, от чего в городе распространилась тревога и смятение, так как бы тут же хотели его разрушить. В эту минуту над всеми ужасами восторжествовала одна благая мысль. Царь, ни мало не медля, провозгласил Гайну врагом, а оставшихся в городе Варваров умертвил. Воины напали на них и убили весьма многих, а так называемую готфскую церковь, в которой, как в привычном себе молитвенном доме, они тогда собрались, и из которого убежать сквозь запертые двери им было невозможно, — предали пламени. Узнав об этом, Гайна чрез Фракию поспешно отправился в Херсонес и старался перейти за Геллеспонт, ибо думал, что если овладеет лежащею на том берегу Азией, то легко [557] подчинит себе все народы восточной империи. Но и в этом надежды его не исполнились; потому что и здесь Римляне пользовались Божиею помощью. Как на суше, так равно и на море явилось посланное царем войско, и им предводительствовал Флавита, родом Варвар, но благонравный человек и доблестный вождь. Не имея кораблей, Варвары пытались переплыть Геллеспонт и достигнуть противоположного берега на паромах: но вдруг подувший стремительный ветер разорвал своею силою паромы и погнал их на римские корабли. Тогда большая часть Варваров потонула вместе с лошадьми, а другие были побиты войском. Гайна же с немногими спасся, но вскоре, преследуемый по Фракии и убегая от преследований, встретился с другим войском и погиб с бывшими при нем Варварами. Таков был конец дерзостей и жизни Гайны. Прославившись этою войною, Флавита сделан был консулом. В его-то консульство и вместе в Викентиево родился тогда у царя, соименный деду, сын, который при следующих за тем консулах провозглашен Августом.

ГЛАВА 5.

О том, как Иоанн своими поучениями привлекал народ, и о жене македонианской, ради которой хлеб превратился в камень.

Отлично управляя константинопольскими церквами, Иоанн привлекал многих и из язычников, и из еретиков. К нему ежедневно стекалось множество людей, частью для [558] того, чтобы послушать его с назиданием, а частью, чтобы испытать его. Он обращался ко всем и, касательно божества, убеждал каждого исповедовать одно и то же с собою. Народ так жаждал его речей и до того не мог насытиться его беседою, что когда, вошедши в средину толпы, он садился на амвоне чтеца и начинал учить, слушатели толкали и теснили друг друга, желая пройти вперед и стать к нему ближе, чтобы яснее слышать его беседу. Здесь кстати, кажется, внести в историю случившееся при нем чудо. Некто из ереси Македония имел за собою и жену македонианку. Послушав однажды учение Иоанна о том, как надобно исповедовать Бога, он принял этот догмат и убеждал свою жену к единомыслию с собою. Но так как она удерживалась прежнею привычкою и советами знакомых женщин; то, несмотря на многократные внушения, муж ее не получил никакого успеха и наконец сказал ей: если ты не приобщишься божественных тайн вместе со мною, то не будешь более подругою моей жизни. Тогда жена согласилась сделать по его желанию и, сговорившись с одной из служанок, которую считала преданною себе, приняла ее в соучастницы, чтобы обмануть мужа. Итак в минуту причащения, — посвященные разумеют, что говорю я, — она удержала принятое и будто с намерением сделать поклон, нагнулась. В это время стоявшая тут служанка тайно подала ей, что принесла в [559] руках; а то, что было в зубах, превратилось в камень. Жена испугалась, как бы не потерпеть чего-нибудь, когда с нею случилось такое чудо, и пришедши поспешно к епископу, открыла ему грех свой и показала камень. Он сохранил на себе следы укушения, был неизвестного вещества и имел какой-то необыкновенный цвет. Испросив себе со слезами прощение, она после того стала единоверною с мужем. А чтобы этого никто не почитал невероятным, во свидетельство остался самый камень, хранящийся и доныне в сокровищнице константинопольской церкви.

ГЛАВА 6.

О действиях Иоанна в Азии и Фригии, также о Гераклиде ефесском и Геронте никомидийском.

Осведомившись, что Церкви в Азии и около ее управляются людьми недостойными, и что одни, обольщаясь взятками и подарками, другие — лицеприятием, торгуют священными званиями, Иоанн отправился в Ефес. При этом случае он, частью в Ликии и Фригии, частью в самой Азии, низложил тринадцать епископов и на место их поставил других, а над Церковью ефесскою, где тогда епископ скончался, епископство вверил Гераклиду, родом Кипрянину, диакону из подчиненных себе скитских монахов, ученику монаха Евагрия. Иоанн изгнал также из никомидийской Церкви Геронтия — за то, что он, не знаю, почему — хотел ли пугать кого-нибудь, или, обольщаемый [560] призраками демонскими, — рассказывал, будто в бытность свою диаконом медиоланского епископа Амвросия поймал ночью призрак и, разбив ему голову, бросил под мельницу. За такие, будто бы недостойные служителя Божия речи, говорил он, Амвросий приказал ему до времени оставаться при себе и очиститься покаянием; но он, как отличный врач и человек имеющий дар говорить и убеждать, и способный приобретать себе друзей, посмеявшись над Амвросием, отправился в Константинополь и там, в короткое время снискав дружбу некоторых сильных при дворе людей, скоро получил епископство никомидийское. Рукоположил его епископ Кесарии каппадокийской, Элладий, платя ему за то, что он выхлопотал его сыну славную при дворе военную должность. Узнав об этом, Амвросий написал предстоятелю константинопольской Церкви Нектарию, чтобы он отнял у Геронтия священство и не позволял ему оскорблять себя и церковное чиноначалие. Но для Нектария, сколько ни старался он, это было неисполнимо; потому что Никомидийцы сообща сильно противостояли ему. Иоанн же, низложив его, рукоположил Пансофия, бывшего наставником супруги царя, человека благочестивого, нравом скромного и кроткого, который однако ж не нравился Никомидийцам. Поэтому они, часто возмущаясь все вместе и каждый порознь, исчисляли благодеяния Геронтия и великую пользу от врачебного его искусства, [561] описывали его готовность и способность служить одинаково всем богатым и бедным, и к этому присоединяли другие добродетели, как обыкновенно делают приверженцы. Рассказывают, будто во время землетрясения, засухи, или других каких-либо Божиих попущений, они ходили по площадям своего отечественного города и Константинополя, пели гимны и молились Богу, чтобы снова иметь его своим епископом. Наконец, вынужденные необходимостью, одного они отпустили с плачем и воплями, а другого приняли со страхом и ненавистью. С этого времени низложенные и друзья их стали обвинять Иоанна, будто он есть причина нововведений в Церквах и будто, вопреки законам отеческим, отменены их хиротонии справедливые. Быв огорчены, они порицали и те поступки его, которые по мнению многих, были достойны похвалы, как например случившееся тогда с Евтропием.

ГЛАВА 7.

О главном евнухе Евтропие, об изданном им законе и о том, что извлеченный из церкви, он был убит, также о ропоте на Иоанна.

Быв старшим из царских евнухов, Евтропий один и первый из всех, кого мы знали или о ком слышали, удостоился чести консула и царского отца ¹. Облеченный таким [562] могуществом, он не думал о будущем и о переменах, какие случаются в делах человеческих, и положил извлекать из церкви людей, ищущих покровительства у Бога и ради Бога живущих в ней. Особенно же старался он вывести оттуда Пептадию, супругу Тимасия, сильного и страшного военачальника, которого, обвинив в тирании, присудил к вечному изгнанию на один египетский оазис; но который, томимый ли жаждою, как мне кто-то рассказывал, или боясь потерпеть что-нибудь еще худшее, на пути по пескам найден мертвым. Итак старанием Евтропия постановлен закон, повелевающий никому никаким образом не убегать в церковь, да и прежде убежавших в нее изгонять. Однако ж скоро быв оклеветан в поношении супруги царя, он сам первый нарушил этот закон, то есть, убежав из царских палат, явился в церковь и стал просить ее покровительства. Тогда на него, лежавшего у священной трапезы, Иоанн произнес знаменитое слово, в котором разоблачил тщеславие людей сильных, а народу показал, что ничто человеческое не любит оставаться в одном положении. Но люди, питавшие к нему ненависть, и за это порицали его, как, то есть, мог он обличать и усугублять бедствие того, кто, находясь в опасности лишиться жизни, имел право на его сострадание.— Впрочем за нечестивое свое намерение Евтропий понес достойное наказание, быв лишен головы; а изданный им закон был [563] совершенно изглажен из памятников народных. Между тем Церковь, когда Бог так скоро явился ее мстителем за нанесенную ей обиду, весьма прославилась и начала еще более преуспевать в благочестии. Народ же константинопольский с новою ревностью стал упражняться в утренних и ночных псалмопениях по следующему поводу.

ГЛАВА 8.

Об антифонных песнях Иоанна против ариан и о том, что от его учения православие еще более усиливалось, а богатеющие должны были скорбеть.

Так как приверженцы арианской ереси, со времени царствования Феодосиева, не имели в Константинополе церквей и делали собрания вне стен; то предварительно сходились они ночью в народные портики и, разделившись на лики, пели песни на два хора, припевы же, приспособляли к своему учению, а поутру, возглашая их всенародно, отходили в назначенные места и там делали церковные собрания. Так поступали они во все значительные праздники, равно как в первый и последний день седмицы, и в заключение прибавляли стихи оскорбительные, например: «где говорящие, что три суть одна сила», — примешивали к своих песням и другое подобное. Опасаясь, чтобы некоторые из его паствы не обольстились этим, Иоанн стал побуждать народ к подобным же псалмопениям. Но православные скоро сделались еще замечательнее [564] приверженцев противной ереси, так что превзошли их и многочисленностью, и благолепием; ибо им предшествовали и серебряные знаки крестов в сопровождении горящих светильников, и приставлен был к этому евнух царской супруги, чтобы он имел попечение о необходимых в сем случае издержках и песнях. После того ариане, из зависти ли, или из мести Христианам кафолической Церкви, вступили с ними в бой, и некоторые с той и другой стороны были умерщвлены, а Бризон, — имя царскому евнуху, — поражен был камнем в лоб. Раздраженный этим, царь запретил арианам делать подобные ходы; а Христиане Церкви кафолической, начав петь упомянутым образом по сему поводу, удерживают этот обычай и доныне. Такими действиями и церковными беседами Иоанн еще больше возбуждал к себе любовь народа: но вместе с тем, чрез свое дерзновение, он еще больше становился ненавистным для людей сильных и подчиненных себе клириков; ибо видел, что одни поступают неправедно, — и обличал их, а другие развращаются богатством, нечестием и нечистыми удовольствиями,— и побуждал их к добродетели.

ГЛАВА 9.

Об архидиаконе Серапионе, о святой Олимпиаде и о том, что некоторые оскорбляли Иоанна поносными речами, называя его жестоким и гневливым.

Негодование его на клириков поддерживал особенно поставленный им архидиакон [565] Серапион, родом Египтянин, человек скорый на гнев и готовый на обиду. Не мало способствовали к тому и его увещания Олимпиаде. Олимпиада была знатного происхождения, и хотя овдовела еще в молодости, однако ж ревностно любомудрствовала согласно с чиноположением Церкви. Поэтому Нектарий посвятил ее в диаконисы; а Иоанн, видя, что она расточает свое имущество просящим, и все прочее презирая, печется только о Божественном, сказал ей: Хвалю доброе твое расположение; но стремящийся к высоте добродетели ради Бога должен быть домостроителен, между тем как ты, расточая богатство богатым, не более делаешь, как вливаешь свою собственность в море. Разве не знаешь, что имущество ты добровольно посвятила просящим ради Бога, и что, быв поставлена распорядительницею в деньгах, как бы уже вышедших из твоей власти, ты подлежишь отчету? Итак, если хочешь послушаться меня, то для пользы нуждающихся умерь раздачу остального; ибо этим сделаешь добро многим и в воздаяние приобретешь от Бога милость и заботливейшее о тебе попечение. Был он в разногласии со многими из монахов, а особенно с Исакием; ибо людей, избиравших такой образ любомудрия, если они уединенно пребывали в своих монастырях, он весьма хвалил и усильно заботился, чтоб они не терпели притеснений и имели необходимое: но когда пустынники выходили вон и являлись в городе; [566] то он порицал и исправлял их, как оскорбителей любомудрия. По этим-то причинам негодовали на него клирики и многие из монахов, и называли его тяжелым и гордым, жестоким и высокомерным. Некоторые же покушались оклеветать пред народом самую жизнь его и подтверждали это, как бы истину, — тем, что он ни с кем не разделял стола и, приглашаемый к обеду, отказывался. Другой причины этого найти я не умею, кроме той, которую на вопрос мой привел один, по-видимому не лживый человек. Иоанн, сказал он, отказывался от общественных обедов — потому, что подвигами расстроил свою голову и желудок; и отсюда-то особенно проистекали величайшие на него клеветы.

ГЛАВА 10.

О Севериане гавальском, Антиохе птолемаидском и о том, что произошло между Серапионом и Северианом, и как происшедшая между ними ссора прекращена была царицею.

Сверх того, чрез епископа сирийских Гавал Севериана, получил он некоторый повод питать ненависть и к супруге царя. Севериан и Антиох из Птолемаиды, — это город финикийский, — жили оба в одно время и были равно красноречивы и способны учить в церкви. Но последний говорил легко и очень благозвучно, за что некоторые даже называли его златоустым. Севериан же, по мыслям и по свидетельствам из писаний, хотя казался и лучше его, однако ж в языке [567] обнаруживал сирскую жесткость. Прибыв первый в Константинополь, Антиох прославился поучениями и, собрав денег, возвратился в свой город. Это возбудило соревнование и в Севериане. Приехав после Антиоха, он приобрел также расположение Иоанна и, часто проповедуя в церкви, возбудил к себе удивление, пользовался честью и, снискав великую силу у самого царя и царицы, сделался знаменитым. Отправляясь в Азию, Иоанн поручил ему свою Церковь, ибо считал его добрым другом, так как последний преследовал его своим ласкательством. Тогда Севериан старался еще более нравиться слушателям и привлекать народ беседами. Узнав о том, Иоанн стал, говорят, питать к нему ревность, и это чувство возбуждал в нем Серапион. По возвращении Иоанна из Азии, Севериан однажды где-то был. Увидев его, Серапион не встал и нарочно давал заметить присутствующим, что презирает этого человека. Но тот, огорчившись этим, вскричал: «если Серапион умрет Христианином, то Христос не вочеловечился». Обвиненный в этом от Серапиона, Севериан изгнан был Иоанном из города, как оскорбитель и богохульник. По сему (делу) представлены были свидетели; но быв приверженцами Серапиона, они скрыли сказанное все в целости, а засвидетельствовали только выражение: Христос не вочеловечился. Впрочем, Иоанн осуждал то и другое. Если бы, говорил он, Серапион [568] умер и клириком, ужели поэтому Христос не вочеловечился? Об этой ссоре, чрез приверженцев Севериана, тотчас же узнала супруга царя и изгнанного епископа немедленно возвратила из Халкидона. Но Иоанн, несмотря на ходатайство многих, отказывался от свидания с ним, пока наконец царица в церкви, носящей имя апостолов, не положила к его ногам сына своего Феодосия, пока своими просьбами и многократными заклинаниями не восстановила кое-как дружбы его с Северианом. В таком виде дошло это до моего сведения.

ГЛАВА 11.

О возникшем у Египтян вопросе: человекообразно ли Божество; также о Феофиле александрийском и о книгах Оригена.

В это время в Египте решаем был незадолго перед тем возникший вопрос, надобно ли почитать Бога человекообразным? Положительного мнения была большая часть тамошних монахов, которые, по своей простоте, без исследования принимали места из Писаний, привыкши слышать об очах, лице, руках Божиих и т. под. Но другие, обращая внимание на скрывающуюся в словах мысль, утверждали противное и тех, которые держались первого мнения, почитали явными богохульниками. Феофил думал согласно с последними, даже утверждал в церкви и в послании, которого писал по обычаю около пасхального праздника, что Бога надобно [569] почитать бестелесным и чуждым человеческого вида. Когда это дошло до сведения египетских монахов, они пришли в Александрию, где, соединившись между собою, начали возмущение и замышляли убить Феофила, как человека нечестивого. Но он, явившись к ним в то самое время, как они возмущались, сказал: «я вижу вас, будто лицо Божие». Такое приветствие довольно укротило этих людей, и они, оставив свой гнев, сказали: если ты в самом деле так исповедуешь, то осуди книги Оригена; потому что читающие их приводятся к противным сему мыслям. Но, у меня сказал он, давно уже это положено, и я сделаю по вашему желанию; ибо столько же, как вы, порицаю тех, которые следуют мнениям Оригена. Потакнув таким образом монахам, он прекратил мятеж.

ГЛАВА 12.

О четырех братьях подвижниках, прозванных Длинными, и о вражде Феофила с ними.

Этот вопрос, вероятно, тогда же был бы совершенно оставлен, если бы не поднял его снова сам Феофил — именно неприязнью и кознями против Аммония, Диоскора, Евсевия и Евфимия, по прозванию Длинных, которые были братья между собою и, как мы видели выше, пользовались уважением скитских любомудрствователей. Да и Феофил прежде весьма любил их предпочтительно пред прочими египетскими монахами, часто беседовал и жил [570] вместе с ними, а Диоскора даже поставил епископом Гермополиса. В неприязненные же отношения к ним вошел он по случаю вражды своей с Исидором, которого после Нектария старался рукоположить в Константинополь. Некоторые рассказывают, что какая-то жена из ереси манихейской обратилась к кафолической Церкви, и будто бы, по неосмотрительности архипресвитера, допущена была к принятию тайн прежде нежели отреклась от своей ереси. За это архипресвитер, и кроме того ненавидимый Феофилом, был обвинен им. Но Петр, — так звали архипресвитера, — утверждал, что он допустил жену к общению по законам Церкви и с ведома Феофила, и в свидетели приводил Исидора. Случилось, что Исидор послан был тогда в Рим; но возвратившись, он действительно засвидетельствовал, что Петр говорит правду. Феофил, как бы уличенный таким образом в ябеде, разгневался и изгнал из Церкви того и другого. Так некоторые рассказывают об этом. Но я узнал от одного достойного веры человека, который в то время жил с этими монахами, что Феофил имел двоякую причину ненавидеть Исидора: во-первых общую в отношении и к Петру пресвитеру, поколику они отказались засвидетельствовать, что сестра его кем-то записана была наследницею; во-вторых частную, поколику Исидор, которому, как попечителю о бедных, приносимо было множество денег, не хотел давать их [571] Феофилу, издержавшемуся тогда на построение церквей и старавшемуся взять их, но говорил ему, что лучше надлежащими врачеваниями восстановлять тела больных, которые с большею справедливостью почитаются храмами Божиими, и для которых собственно жертвуются деньги, чем строить стены. По этой ли впрочем, или по другой причине только Исидор, отлученный Феофилом от общения, удалился в Скит к тамошним друзьям своим монахам. Но Аммоний, взяв с собою некоторых из них, отправился к Феофилу и просил его возвратить общение Исидору. В то время Феофил охотно, говорят, обещал исполнить их просьбу; но прошло много времени, а исполнения все не было: Феофил явно обманывал их. Поэтому они явились к нему в другой раз и еще с большею ревностью настаивали исполнить обещание. Но он одного из них заключил в общественную темницу и тем думал навести страх на всех, однако ж обманулся. Аммоний и прочие с ним монахи, показав вид стражам, будто они идут к заключенным для передачи необходимых вещей, охотно введены были внутрь темницы, но, вошедши туда, не хотели выйти. Узнав о том, Феофил послал звать их к себе; но они сначала требовали, чтобы он сам пришел и вывел их; ибо несправедливо было бы, говорили, всенародно оскорбленным тайно оставить темницу. Впрочем после, уступив его требованию, пошли к нему. Феофил извинялся пред ними [572] и, отпуская их, как будто давал заметить, что впредь не намерен подвергать их огорчениям, а между тем внутренне терзался, негодовал и замышлял сделать им зло, только недоумевал, что могло бы быть злом для тех людей, которые, ничего не ища, кроме любомудрия, презирают все, — и решился нарушить их спокойствие. Узнав из разговора с ними, что они следуют мнению Оригена и порицают тех, которые признают Бога человекообразным, Феофил привел их в столкновение со множеством монахов, державшихся иного мнения. От этого произошла между ними величайшая вражда. Рассуждая между собою без соблюдения приличия, они не считали нужным убеждать друг друга, но прибегали к выражениям оскорбительным, и одних, которые признавали Бога бестелесным, называли оригенистами, а державшихся противного мнения — антопроморфистами.

ГЛАВА 13.

О том, что те же Длинные, соревнуя Иоанну, приходят к нему, и что раздраженный этим Феофил вооружается против Иоанна.

Заметив эти козни, Диоскор и Аммоний удалились в Иерусалим, а оттуда пришли в Скифополис и пребывание там, по причине множества пальм, листьями которых монахи пользовались для обычных своих работ, признали удобным; ибо за ними следовали до 80 человек. Между тем в это же [573] время Феофил послал от себя людей в Константинополь, частью для того, чтобы они предварительно распространили там клевету против Длинных, а частью и для того, чтобы противодействовали им, если бы они стали просить о чем-либо царя. Узнав о том, Аммоний и его сопутники отплыли в Константинополь — с ними был и Исидор — и общими силами старались обличить направленные против себя козни пред судом царя и епископа Иоанна. Они надеялись, что сей последний, как защитник законного дерзновения, может помочь им в правом деле. Иоанн благосклонно принял пришедших к себе мужей, относился к ним с честью и не возбранял им молиться в церкви, хотя не позволял приобщаться св. тайн, — ибо допустить это прежде исследования было бы противно законам, — но написал Феофилу, чтобы он возвратил им общение, так как они право мыслят о Боге, а если бы понадобилось разбирать дело и в суде, обещал послать в судьи кого ему угодно. Но Феофил ничего не отвечал. По прошествии долгого времени однажды супруга царя проезжала по городу, и Аммоний с сопутниками, подошедши к ней, жаловался на козни Феофила. Она и прежде уже знала, что их преследуют кознями, и из уважения к ним остановилась, потом, высунувшись из царской своей колесницы, дала им знак головой и сказала: «Благословите и молитесь за царя, за меня, за детей наших и за царство. Я [574] постараюсь в скорости созвать Собор и пригласить Феофила». И она действительно озаботилась этим. Между тем в Александрии разнесся ложный слух, будто Иоанн имел общение с Диоскором и его сопутниками, и готов во всем помогать им; поэтому Феофил придумывает, каким бы образом свергнуть с епископского престола и самого Иоанна.

ГЛАВА 14.

О злобе Феофила, и об Епифание, как он, прибыв в Константинополь, старался возмутить народ против Иоанна.

Скрывая это в уме и приготовляясь, Феофил писал к епископам городов и в своем послании осуждал сочинения Оригена. Рассудив же, что будет весьма полезно для него к соучастию в замышляемом деле склонить саламинского в Кипре епископа Епифания, мужа уважаемого за жизнь и славнейшего из всех современников, он начал искать его дружбы, хотя прежде порицал его за мнение, что Бог имеет человеческий образ, и как бы раскаявшись и узнав правоту дела, написал ему, что держится одинаких с ним мыслей, и клеветал на сочинения Оригена, как виновника такого учения. Епифаний, с давних пор не любивший сочинений Оригена, легко поверил посланию Феофила и в собрании кипрских епископов запретил чтение Оригеновых книг; потом [575] написал определение об этом и другим епископам и константинопольскому, убеждая их созвать Соборы и утвердить то же самое. Феофил видел, что нет никакой опасности следовать Епифанию, имевшему многих чтителей, которые из уважения к добродетельной его жизни, дивились образу его мыслей, и потому, собрав подведомых себе епископов, постановил почти то же, что и Епифаний. Но Иоанн попечение об этом не считал достойным внимания и на послания Епифания и Феофила смотрел, как на дело второстепенное. Между тем люди из властей и клира, имевшие неприязнь к Иоанну, осведомились, что Феофил заботится о низвержении его, и тщательно содействуя александрийскому епископу, старались о созвании в Константинополе великого Собора. Узнав об этом, Феофил стал еще деятельнее и приказал египетским епископам отправиться морем. О том же просил он письменно Епифания и других восточных и торопил их отъездом, а сам отправился сухим путем. Чрез несколько времени Епифаний, отплыв из Кипра, первый прибыл в предместье Константинополя на седьмой миле и, помолившись в здешней церкви, отправился в город. Чтобы почтить его, Иоанн вышел к нему навстречу со всем клиром. Но Епифаний ясно дал разуметь, что верит клеветам на Иоанна; ибо быв убеждаем остановиться в церковных зданиях, не согласился и избегал свидания с Иоанном, а между [576] тем, созывая частно живших в Константинополе епископов, показывал им определение против Оригеновых сочинений, и некоторых убедил подписать его. Впрочем большая половина их отказалась, а скифский епископ Феотим даже явно порицал Епифания, говоря, что неблагочестиво — оскорблять давно скончавшегося, хульствовать против суда древних и отвергать одобренное ими. При этом он вынес одно из сочинений Оригена, прочитал его и, показав, что прочитанное полезно Церквам, сказал: неблагоразумно поступают люди, клевещущие на это; они подвергаются опасности поносить и то, о чем здесь говорится. Иоанн между тем все еще сохранял уважение к Епифанию и убеждал его совершать богослужение и жить вместе с собою. Но тот отвечал, что не будет ни жить, ни молиться вместе с ним, если он не осудит сочинений Оригена и не изгонит Диоскора и его сопутников. Поелику же Иоанн считал несправедливым сделать это прежде суда, и отказался; то враги его устроили так, чтобы при имеющем быть собрании в церкви, соименной св. Апостолам, явился Епифаний и всенародно осудил Оригеновы сочинения и Диоскора с братиею, держащегося его мнений, а вместе с тем оклеветал бы и епископа города как их единомышленника. Об этом-то они заботились; ибо таким-то образом думали привести его в неприязнь у народа. В следующий день Епифаний, имея ввиду эту цель, уже [577] приближался к церкви, но встречен был посланным от Иоанна Серапионом; обо (Иоанн) знал об устроенном накануне заговоре, и чрез Серапиона высказал Епифанию, что так поступать и не справедливо, и не полезно для него самого, что, возбудив тревогу или возмущение в черни, он подвергнется опасности, как виновник происшедшего беспокойства. Этим только остановлено было его предприятие.

ГЛАВА 15.

О сыне царицы и Епифание, о том, что Длинные ходили объясняться с Епифанием, и что он тотчас же отплыл в Кипр; также о Епифание и Иоанне.

В это время случайно заболело царское дитя. Мать, боясь какого-либо несчастья, послала к Епифанию просить его молитвы о болящем. Епифаний обещал, что дитя будет живо, если царица оставит еретика Диоскора с его братиею. Но она сказала: «если Богу угодно взять мое дитя, пусть будет так. Господь даровал, Господь отнимет. Если бы Епифаний способен был воскрешать мертвых, то не умер бы его архидиакон». — А незадолго перед тем случилось умереть у него Криспиону, который был брат Фускона и Саламана — монахов, упомянутых в истории Валента, и которого из своих келейников он поставил в архидиакона. После сего Аммоний и его братья, по желанию самой царицы, явились к Епифанию. На вопрос его: кто они? — Аммоний отвечал: Длинные, отче; и мне приятно было бы узнать, не встречался ли ты когда-либо с нашими учениками, или сочинениями? — Нет, [578] сказал Епифаний. — Из чего же заключил ты, спросил Аммоний, что мы еретики, если не имеешь никакого основания к суждению о нашем образе мыслей? — Я слышал о вас, продолжал Епифаний.— Но тот сказал: а мы поступали совершенно напротив. Мы часто рассуждали с твоими учениками и занимались твоими сочинениями, из которых одно озаглавлено AgkurwtoV (стояние на якоре), и когда многие хотели порицать тебя и чернить клеветами, будто бы еретика, мы, как следовало, подвизались за отца и защищали тебя. Так не надлежало и тебе, не зная людей и основываясь только на слухе, осуждать их безвинно и такое вознаграждение назначать тем, которые хорошо о тебе говорили.— После сего Епифаний, побеседовав с ними благосклоннее, отпустил их, а чрез несколько времени и сам отплыл в Кипр, потому ли, что раскаивался, зачем приезжал в Константинополь, или вероятнее потому, что Бог удостоил его откровения и предсказал ему смерть; ибо он скончался во время плавания, не достигнув Кипра. Рассказывают, что вступая на судно, он сказал провожавшим себя до моря епископам: оставляю вам и город и дворец, и место действия, а сам удаляюсь и спешу, — очень спешу. Ходит также в народе, как известно, и тот слух, что Иоанн предрек Епифанию кончину на море, а Епифаний Иоанну — лишение епископства. Когда между ними существовало несогласие, первый сказал последнему: надеюсь, что ты не умрешь [579] епископом. Надеюсь и я, отвечал последний, что ты не достигнешь своего города.

ГЛАВА 16.

О несогласии между царицею и Иоанном, о прибытии Феофила из Египта и о халкидонском епископе Кирине.

По отплытии Епифания, Иоанн, беседуя в церкви, сказал обличительное слово вообще против женщин. Но народ понял его так, что будто оно прикровенно касалось супруги царя. Посему неприязненные епископу люди, взяв самую эту беседу, представили ее царице, а та жаловалась на обиду мужу, и побуждала Феофила ехать как можно скорее и составить Собор. К тому же содействовал и то же подготовлял еще не забывший прежнего огорчения Севериан гавальский. Но случайно ли произнес Иоанн эту беседу, или, как некоторые говорят, вследствие подозрения, что царица убедила Епифания строить ему козни, верно сказать не могу. — Чрез несколько времени явился в Халкидоне вифинском и Феофил, прибыли и другие из многих городов епископы,— кто по приглашению Феофила, а кто по указу царя. С особенным же усердием съезжались те из них, которых Иоанн в Азии лишил епископства, либо которые по иным причинам питали к нему вражду. Вот наконец прибыли из Египта в Халкидон и корабли, которых ожидал Феофил. Когда все собрались сюда и начали совещаваться, каким бы образом получить желанный успех в нападении на Иоанна,— тогдашний [580] предстоятель халкидонской церкви Кирин, может быть благоприятствуя Феофилу, как единоплеменнику, — ибо был Египтянин, — либо по каким иным причинам недовольный Иоанном, долго поносил его. Но за это, по-видимому, оскорбление скоро постигла его и казнь. Приехавший из Месопотамии, вместе с другими епископами, Маруфа нечаянно наступил ему на одну ногу. Разболевшись от этого, он не переправлялся с другими иереями в Константинополь, хотя считался необходимым для замыслов против Иоанна. Потом болезнь его усилилась, и врачи не раз отрезывали ему голень; ибо гнилость, распространяясь далее и далее, заражала все его тело, так что чрез сообщение недуга и другая нога терпела то же самое, и он, немного спустя, в мучениях кончил жизнь свою.

ГЛАВА 17.

О Соборе, который составлен был Феофилом в Руфинианах, об обвинениях против Иоанна, о том, что призываемый собором и не явившийся, Иоанн низложен им.

Когда Феофил переправился в Константинополь,— из константинопольских клириков никто не вышел к нему навстречу; потому что все знали о неприязни его к епископу: но случившиеся здесь александрийские моряки с различных судов, а особенно с хлебных, собрались вместе и с восклицаниями усердно приняли его. Миновав церковь, он вступил в царский дворец, в котором назначена была ему квартира. Здесь узнав, что многие питают вражду против Иоанна и готовы обвинять его, он приготовил предварительно все, что [581] казалось ему нужным, и отправился в Дуб. Это — предместье Халкидона, ныне соименное консулу Руфину. Там есть дворец и большая церковь, построенная самим Руфином в честь апостолов Петра и Павла, и от того названная Апостолиею. Поблизости ее Руфин поселил монахов, которые пополняли клир церкви. И там-то Феофил собрал всех епископов. Но в эти заседания он не упоминал о сочинениях Оригена, а только призывал скитских монахов к покаянию, обещая не помнить и не делать им зла. Между тем приверженцы Феофила кричали и побуждали их просить прощения, а сами показывали вид, будто ходатайствуют за них пред Собором. Монахи приведены были в смущение и, думая, что им следует это сделать в собрании многих епископов, когда такой обычай они сохраняли даже в случае претерпеваемой ими обиды, — сказали: прости. После сего Феофил охотно примирился с ними и снова принял их в общение. Этим и кончилось исследование об обидах скитским монахам. Но не так, думаю, случилось бы, если бы вместе с другими монахами были Диоскор и Аммоний: ибо первый еще прежде скончался и погребен в церкви, носящей имя мученика Мокия; а Аммоний перед самым временем Собора ослабел телом, переправившись же в Дуб, еще более разболелся и, чрез несколько времени кончив жизнь, от монахов, близких к тому месту, где теперь почивает, [582] почтен великолепным погребением. Узнав о том, Феофил, говорят, заплакал и сказал пред всеми: в мое время не было ни одного монаха, подобного Аммонию, хотя он причинил мне и много тревог. Впрочем этот случай благоприятствовал его намерению. Потом собор созвал всех константинопольских клириков, и грозился низложить непокорных, звал также для оправдания и Иоанна, и вместе с ним приказывал явиться Серапиону, пресвитеру Тигрию и чтецу Павлу. Но Иоанн, послав к ним некоторых приближенных к себе клириков и писинунтского епископа Димитрия, объявил, что он не убегает от суда, и если наперед узнает обвинителей и рассмотрит донос, готов защищаться на большем соборе; ибо не согласится подвергнуть себя чему-либо безрассудному и в судьях не потерпит явных врагов. Когда же епископы за такое непослушание собору вознегодовали на него; то некоторые из посланных Иоанном от страха уже не возвращались к нему: возвратились только Димитрий и те, которые предпочитали держаться его стороны. В тот же день присланы были и из дворца скороход и скорописец и побуждали Иоанна отправиться к епископам, а епископов — не медлить судом. Но так как призываемый четырехкратно, Иоанн всякий раз требовал вселенского Собора; то они, не приписывая ему никакой другой вины, кроме той, что он, будучи зван, не повиновался, низложили его. [583]

ГЛАВА 18.

О том, что народ, возмутившись против Феофила и его Собора, стал порицать Державных и что возвращенный поэтому Иоанн снова вступил на епископскую кафедру.

Константинопольский народ, узнав о том около вечера, пришел в волнение, а рано утром, сбежавшись в церковь, кричал между прочим, что по делу Иоанна надобно составить большой Собор, и людей, назначенных от царя для отведения его в ссылку, не допустил до этого. Опасаясь, как бы не выдумали на него нового обвинения, будто он либо не повинуется царю, либо возмущает чернь, Иоанн на третий день по своем низложении, когда народ около полудня рассеялся, скрытно оставил церковь. Но и тогда, как его уже отводили, (чернь) сильно волновалась, порицала царя и Собор, а особенно Феофила и Севериана, двух главных начальников заговора. Севериан же, уча в то время в церкви, одобрял низложение Иоанна — даже за одно его высокомерие, хотя бы и не было за ним никакой другой вины; ибо иные грехи, говорил он, Бог прощает людям, но гордым противится. Это еще более возбудило негодование в народе; он возобновил свой гнев и неукротимо волновался, так что не успокаивался ни в церквах, ни на площадях. Вместе с тем, испуская вопли и рыдания, он дошел даже до царского дворца и просил об отозвании Иоанна. Снисходя к мольбам народа, царица убедила [584] мужа согласиться и, немедленно послав верного своего евнуха Бризона, возвратила изгнанного из Пренеты вифинской и объявила ему, что она невинна в устроенных против него замыслах и уважает его, как Божия служителя и тайноводителя детей ее. Возвратившись, Иоанн остановился в загородном дворце самой царицы близ Анапла и решительно отказывался вступить в город прежде суда большого Собора, дабы объяснилось, что он лишен епископства несправедливо. Однако ж, когда народ стал снова негодовать и порицать Державных; то он должен был вступить поневоле. Граждане встретили его с приготовленными на этот случай псалмопениями, причем весьма многие из них несли зажженные свечи и ввели его в церковь. Здесь, несмотря на отказы и многократные представления Иоанна, что осудившие его должны сперва отменить свое осуждение, как прилично иереям, они заставили его однако преподать народу мир и воссесть на епископский престол. Быв вынужден, Иоанн сказал им даже и наскоро придуманное слово. Начав его прекрасным сравнением, он показал, что подведомственную ему Церковь Феофил покушался оскорбить, как египетский царь, по свидетельству еврейских книг, хотел оскорбить супругу патриарха Авраама. Потом, как и следовало, похвалил народ за усердие, а Державных — за благорасположение к нему, и этим возбудил слушателей к таким рукоплесканиям и [585] восклицаниям в честь царя и его супруги, что должен быть прервать свое слово на половине.

ГЛАВА 19.

Об упорстве Феофила и вражде между египтянами и константинопольцами; также о бегстве Феофила, о подвижнике Ниламвоне и о Соборе по делу Иоанна.

Недоумевая, что делать в настоящих обстоятельствах, Феофил не осмеливался, сколько ни желал, явно клеветать на Иоанна, будто бы он, вопреки законам, священнодействовал по низложении; ибо знал, что чрез это придет в столкновение с Державными, которые, по случаю народного волнения, сами же принудили Иоанна возвратиться, хотя он и отказывался. Итак александрийский епископ предложил обвинителям судить Гераклида, которого налицо не было, и думал в этом найти как-нибудь благовидную причину к новому низложению Иоанна. Но так как друзья Гераклидовы возражали, что незаконно и не в обычае Церкви судить отсутствующего, а приверженцы Феофила утверждали противное; то в этот спор вмешались с одной стороны толпы Александрийцев и Египтян, с другой — народ константинопольский, и напали одни на других так, что многие были ранены, а некоторые даже убиты. Испугавшись этого, Севериан и другие епископы, кроме единомышленных с Иоанном, убежали из Константинополя. Да и сам Феофил тотчас же, нимало [586] не медля и несмотря на наступление зимы, вместе с монахом Исаакием, как беглец, отплыл в Александрию. В то время морские волны случайно занесли его в Герас, небольшой город, отстоящий стадий на пятьдесят от Пелузии. В Герасе тогда случилось умереть епископу, и граждане, как я узнал, решили, чтобы в их Церкви предстоятельствовал Ниламмон, муж добрый и восшедший на высоту иноческого любомудрия, живший близ города, заключившись в келье и вход в нее заградивши камнями. Так как Ниламмон избегал священства, то Феофил сам пришел к нему и убеждал его принять рукоположение. Но тот, отрекаясь несколько раз и не внимая убеждениям епископа, наконец сказал: завтра, если угодно тебе, отче, сделаю это; а сегодня позволь мне самому распорядиться собою. На другой день тот, по условию, пришел и приказывал отворить дверь. Но помолимся прежде, сказал Ниламмон,— и Феофил, похвалив его мысль, стал молиться. Между тем во время молитвы отшельник оставил здешнюю жизнь, и этого сначала не знал ни Феофил, ни бывшие с ним и стоявшие вне (кельи). Уже под конец дня, когда он не отвечал на многократные вопросы звавших, люди разобрали лежавшие пред дверью камни и нашли его мертвым, одели, как следовало, и почтили его всенародным погребением. Жители тех мест близ его могилы построили даже молитвенный дом, и доныне [587] с великим торжеством проводят день его кончины. Так умер Ниламмон, если только можно назвать смертью ту смерть, о которой он молился и которой просил прежде, чем будет вверено ему священство, коего, по скромности нрава, считал себя недостойным. Между тем по возвращении своем в Константинополь, Иоанн приобрел еще большую любовь народа, и когда сошедшиеся в то время епископы, числом около 60, решили, что все сделанное в Дубе не действительно, и присудили ему епископствовать, то он продолжал священнодействие, совершал рукоположения и все, что в Церкви следует совершать предстоятелям. В это время поставил он и Серапиона епископом Гераклеи фракийской.

ГЛАВА 20.

О статуе царицы и об учении Иоанна, также о вновь созванном против него Соборе и низложении его.

Спустя немного времени, на порфировом столбе поставлена была серебряная статуя царской супруги, которая и ныне стоит к югу от церкви, пред зданием сената на высоком подножии. Здесь производились рукоплескания и всенародные зрелища плясунов и лицедеев, как было тогда в обычае при поставлении царских изображений. В беседе к народу Иоанн высказал, что все это сделано в оскорбление церкви, и царица, так как еще прежние ее неудовольствия были в живой памяти, снова сочла себя оскорбленною, [588] исполнилась гнева и тогда же стала заботиться о созвании Собора. Однако ж он не уступал, но тем яснее порицал ее в церкви и воспламенял гнев ее. В это именно время произнес он знаменитое слово, которое начинается так: «опять Иродиада беснуется, опять пляшет, опять старается получить на блюде главу Иоанна». Вскоре прибыли в Константинополь, кроме других епископов, Леонтий анкирский и Акакий берийский. Когда же настал день Рождества Христова, царь не пришел, по обычаю, в церковь, но объявил Иоанну, что не будет иметь с ним общения, пока он не оправдается против обвинений. Иоанн сказал на это, что готов оправдываться; но обвинители испугались и не смели приступить к обвинениям. Судьи рассуждали, что низложенного каким бы то ни было образом не должно допускать ко второму суду, — и больше ничего не исследовали, а только требовали, чтобы Иоанн защищался против этого, почему он, быв низложен, сел на епископский престол прежде разрешения соборного. Иоанн ссылался на определение епископов, вошедших в общение с ним после прежнего Собора; но они не приняли такого оправдания на том основании, что те епископы по большей части сами же осудили его, а это запрещается церковным правилом, и потому низложили его, хотя он и настаивал, что тот закон постановлен иноверцами. Ибо когда ариане оклеветали Афанасия и отняли у него [589] александрийскую Церковь; то, боясь перемены обстоятельств, постановили этот самый закон и позаботились, чтобы замыслы против него остались без исследования.

ГЛАВА 21.

О том, каким бедствиям подвергся народ по низложении Иоанна, и о покушении прекратить его жизнь мечом.

Быв низложен, Иоанн не делал более церковных собраний, но оставался в епископском доме. Вот наступил уже конец четыредесятницы, как вдруг в ту священную ночь, в которую совершается годовой праздник в воспоминание воскресения Христова, приверженцы Иоанна изгоняются из церкви, воины и враги его нападают на них в то самое время, как они совершали таинство крещения. Так как это случилось неожиданно, то в крещальне произошло великое смятение, женщины были перепуганы и вопили, дети плакали, а священники и диаконы подвергались побоям и в том облачении, какое имели на себе, изгоняемы были из церкви. Что кроме сего долженствовало произойти при таком беспорядке, — посвященным не безызвестно, и я по необходимости умолкаю, чтобы и непосвященный кто-либо не прочитал написанного. Когда об этом умысле узнали и прочие из народа, то на другой день оставили церковь и, перешедши в общественную, очень пространную баню, называющуюся по имени царя Константина, совершили там Пасху под [590] начальством епископов, пресвитеров и других, кому следовало служить в церкви, и вместе с народом, считались единомышленниками Иоанна. Быв же изгнаны отсюда, они собирались за городскими воротами в том месте, которое царь Константин, еще до построения города, очистил для конского ристалища и обнес деревянными стенами. С того времени собрания их происходили то здесь, то в других местах, где было можно, и собиравшиеся особо назывались иоаннитами. Около того же времени поймали с кинжалом одного бесноватого, или прикидывавшегося бесноватым, и открыли, что он готовился убить Иоанна, но еще не исполнил своего замысла. Так как народ признал его подкупленным для такого поступка, то он был приведен к префекту. Однако ж Иоанн послал некоторых из бывших с ним епископов и освободил его, прежде чем он подвергнут был казни. Потом опять слуга пресвитера Элпидия, который был явным врагом Иоанна, торопливо вбежал в епископский дом. Но кто-то из случившихся тут в эту минуту, узнав его, остановил и спрашивал о причине поспешности. На что тот, ничего не отвечая, вдруг поразил кинжалом сперва этого самого человека, за тем другого, который, увидев первый удар, закричал, а наконец кроме их и третьего. Когда же бывшие тут подняли шум и крик, — он воротился назад и убежал. Однако ж его преследовали и преследовавшие [591] кричали передним, чтобы схватили бегущего. Поэтому кто-то, вымывшись в бане и возвращаясь назад, схватил его, но, быв смертельно ранен, упал мертвым. Наконец он был однако окружен и, едва схваченный народом, отведен во дворец. Тогда все видели в этом умысел врагов Иоанна и требовали, чтобы преданы были казни — и убийца, и те, кто побудил его к убийству. Префект взял его, как бы с намерением подвергнуть суду, и тем укротил гнев народа.

ГЛАВА 22.

О том, что Иоанн был несправедливо лишен престола и о происшедшем по сему случаю смятении, также о ниспосланном с неба на церковь огне, и об изгнании Иоанна в Кукуз.

С тех пор преданнейшие из народа стерегли Иоанна днем и ночью, поочередно окружая дом епископский. Но сошедшиеся против него епископы жаловались на нарушение церковных законов и говорили, что за совершенную справедливость суда над Иоанном они ручаются, и приказывали ему выйти из города; ибо иначе не укротить народа. Итак, когда явился посланный от царя и с угрозою повелевал сделать это, Иоанн скрытно от поставленной народом стражи вышел из дому и жаловался только на то, что изгоняется вопреки законам и насильно, не быв удостоен суда, который по законам дается и человекоубийцам, и обманщикам, и блудникам; потом на малом судне немедленно переправился в Вифинию, откуда [592] немедленно также пустился в путь. При этом некоторые из его злоумышленников, предвидя, что народ, как скоро узнает о его отбытии, тотчас побежит вслед за ним и опять принудит его возвратиться, поспешно заперли двери церкви. И в самом деле, когда бывшие на площадях узнали об этом; то одни быстро бросились к морю, с намерением настичь его, другие, испугавшись, обратились в бегство — в той мысли что при настоящем смятении и тревоге непременно надобно ожидать царского гнева, а бывшие у церкви тем более загораживали входы, чем сильнее толпились к ним и толкали друг друга. Едва-едва, с большим усилием отворили они двери, после тащили их к себе, оттесняя спиною народ, напиравший сзади. В это самое время церковь неожиданно обнял со всех сторон огонь и разлившись по всему ее пространству, сообщился стоявшему с южной ее стороны огромному зданию сената. Причину пожара партии приписывали одна другой: злоумышленники Иоанна обвиняли его приверженцев, которые негодовали на определение собора, а последние утверждали, что это клеветы, что враги взносят на них собственное свое дело, замыслив сжечь вместе с церковью и их самих. Между тем как огонь от вечера до зари распространялся далее и далее и обхватывал остававшиеся еще деревянные постройки, одни повели Иоанна в Кукузу, что в Армении, где [593] грамотою царя назначалось ему место жительства; другие заключали в Халкидоне бывших при нем епископов и клириков; а некоторые ходили по городу и, схватывая тех, на кого доносимо было, как на единомышленников Иоанновых, отдавали их под стражу и принуждали анафематствовать низложенного епископа.

ГЛАВА 23.

Об Арзакие, который рукоположен был после Иоанна, и о том, сколько зла сделал он приверженцам Иоанновым, также о преподобной Никарете.

Немного спустя в епископы Константинополя рукоположен был Арзакий, брат Нектария, управлявшего этою епископиею пред Иоанном, муж кроткий и благочестивый. Но приобретенную им во время пресвитерства добрую славу помрачили некоторые клирики, делавшие, что им было угодно, и вменявшие ему свои поступки. Особенно же унизило его то, что случилось после сего с приверженцами Иоанна. Так как последние считали нестерпимым для себя иметь общение и молиться вместе с ним и с его сомолитвенниками, — потому что между ними было много врагов Иоанна — и делали собрания, как сказано, сходясь на концах города, сами по себе; то он сообщил об этом царю. Вследствие сего трибун, получив повеление, напал с воинами на собравшихся, и чернь разогнал палками и камнями, а тех, кто был познатнее и ревностнее привержен к Иоанну, заключил под стражу. При этом — что [594] обыкновенно случается, когда войскам дается свобода,— женщины чрез насилие их лишаемы были украшений; потому что одни из них грабили ожерелья, золотые поясы, шейные цепи и браслеты, а другие вытаскивали из ушей, вместе с оконечностями их, серьги. Смятение и плач по городу были во всей силе, и хотя любовь к Иоанну не изменилась, но всенародные собрания прекратились. Многие не смели и показываться ни на площадях, ни в банях, а некоторым небезопасно было оставаться и дома. Иные добрые мужья и честные жены даже обрекали себя на бегство и удалялись из города. В числе их находилась вифинянка Никарета, происходившая от знаменитого рода никомидийских эвпатридов и славившаяся постоянным девством и добродетельною жизнью. Она была незлобивее всех похваляемых жен, которых мы знаем, отличалась, как мне известно, добропорядочностью нрава, слова и жизни, и до самой смерти предпочитала Божественное житейскому. Имела она равным образом довольно мужества и благоразумия для перенесения трудных обстоятельств, так что ее негодования не возбудило даже и то, что у ней несправедливо отняли отцовское богатство. Оставшись с небольшим состоянием, она хотя жила до старости, но при отличной экономии, и сама с прислугою имела все нужное, и другим усердно помогала. Быв искренно человеколюбива и щедродательна, она для бедных больных приготовляла всякого рода [595] лекарства и ими нередко помогала даже знакомым, не получавшим никакой помощи от врачей обыкновенных, ибо, при Божием конечно содействии, за что ни бралась, всегда достигла желаемой цели. Кратко сказать, из достохвальных жен нашего времени я не знал другой, которая достигла бы до такой степени благонравия, кротости и прочих добродетелей. Но быв таковою, она скрывалась однако ж от толпы; ибо по смирению души и любомудрию всегда старалась благотворить втайне, так что не думала искать степени диаконисы и не согласилась на избрание себя в настоятельницы посвященных дев, хотя Иоанн многократно располагал ее к этому. Итак, когда на всех напал величайших страх и стало известно, что чернь уже не возмущается, — префект города явился во всенародное собрание и, начав исследовать дело о пожаре и сожжении сената, многих предал ужасной казни. Быв язычником, он как бы насмехался над бедствием Церкви и даже радовался этому случаю.

ГЛАВА 24.

Об Евтропие чтеце, о блаженной Олимпиаде и о пресвитере Тигрие, что потерпели они за епископа Иоанна, также о патриархах.

Тогда же и некто Евтропий чтец, от которого требовали показания, кто подложил огонь, был терзаем бичами, палками и ногтями по ребрам и щекам, и кроме того переносил жжение тела посредством горящего факела, но [596] при всей молодости и нежности, свидетельствовал, что ничего не знает. После таких мучений он заключен был в темницу, где скоро и скончался. — Стоит предать письмени и виденный о нем сон. Епископу новацианской ереси Сисинию, когда он уже спал, представилось, что какой-то муж поразительной красоты и величия, стоя у жертвенника их церкви, построенной Сисинием в честь первомученика Стефана, по-видимому скорбел о скудости в добрых мужах, что он обошел для этого весь город и не нашел никого, кроме Евтропия. Пораженный этим видением, Сисиний рассказал свой сон одному из подчиненных себе вернейших пресвитеров и приказал ему отыскать этого мужа, кто он такой. Пресвитер, удачно предположив, что такому человеку естественно быть в числе тех, которые в последнее время подверглись мучениям от префекта, стал обходить темницы и спрашивать, нет ли в них кого-либо Евтропия и, нашедши, вступил с ним в разговор, потом рассказал видение епископа и со слезами просил молиться за него. Вот все, относящееся к Евтропию. Среди этих бедствий мужественною явилась и диакониса Олимпиада; ибо когда по тому же делу она приведена была в судилище, то на вопрос префекта, зачем зажгла она церковь, отвечала: не такова цель моей жизни; напротив, огромное свое состояние употребила я на обновление храмов Божиих. — Знаю [597] я жизнь твою, сказал префект. — Так стань на место обвинителя, примолвила она, и пусть другой рассудит нас. Но поелику обвинение было без доказательств; то префект, не находя, за что можно было бы справедливо порицать ее, стал кротче и, перешедши к другому обвинению, как бы в виде совета, осуждал неразумие ее и других женщин в том отношении, что они отказались от общения с своим епископом, когда, раскаявшись, можно бы избавиться от неприятностей. Этим словам префекта прочие уступили, а Олимпиада сказала: взятую из среды народа по клевете, и не обличенную на суде ни в одной вине несправедливо было бы заставлять оправдываться в делах, до суда не касающихся. Позволь мне представить защитников против прежнего обвинения; ибо если я, вопреки законам, буду принуждена иметь общение, с кем не следует, то сделаю, чего не должны делать люди благочестивые. — Не убедив ее иметь общение с Арзакием, префект в то время отпустил ее как бы для того, чтобы она представила защитников; но, на другой день призвав ее, осудил на большую пеню, ибо чрез это думал переменить ее мысли. Однако ж, презирая деньги, она не уступила и, оставивши Константинополь, поселилась в Кизике. В это же время и пресвитер Тигрий, обнаженный, подвергнутый бичеванию по спине, связанный по рукам и ногам и потом растянутый, доведен был до расслабления членов. [598] Происходил он от Варваров и был евнух не от рождения. Служив сперва в доме одного вельможи и понравившись господину, получил он свободу; потом, достигши степени пресвитера, мало-помалу сделался человеком прекрасного характера, кротким и, как едва ли кто другой, заботливым о бедных и странных. Это-то происходило в Константинополе. Между тем после Сирикия, который управлял римскою епископиею пятнадцать лет, и Анастасия, управлявшего тою же паствою три года, на чреду преемства вступил Иннокентий. Тогда же скончался и Флавиан, не соглашавшийся на низложение Иоанна, и преемником его в антиохийской Церкви был Порфирий. Так как последний подтвердил определения против Иоанна; то в Сирии многие от тамошней Церкви отделились и, составляя особые Соборы, испытали весьма много беспокойств и несчастий; ибо для побуждения к общению с Арзакием, этим Порфирием и александрийским епископом Феофилом, по старанию сильных при дворе людей, был издан закон, чтобы православные вне церквей не собирались, а не имеющие с ними общения были изгоняемы.

ГЛАВА 25.

О том, что, при худом положении церковных дел, худо шли и дела мирские, также нечто о военачальнике Гонория Стиликоне.

В это время, как и всегда, можно было замечать, что при разногласии иереев, подвергалось смятениям и волнению самое [599] государство. Гунны, перешедши Истр, опустошили Фракию; а исаврийские разбойники, собравшись во множестве, злодействовали в городах и селениях даже до Карии и Финикии. Сверх того военачальник Гонория, Стиликон, муж, пользовавшийся такою силою, какою едва ли кто пользовался когда-нибудь, и имевший влияние на молодых людей из Римлян и Варваров, вошел в враждебные отношения с правительством Аркадия и, замыслив привести во взаимное столкновение оба двора, выхлопотал у Гонория достоинство римского военачальника вождю Готфов Алариху и направил его против Иллирийцев. С своей же стороны, послав вперед новопоставленного префекта Иовия, обещал сам подоспеть с римскими воинами, чтобы тамошних подданных привести также под власть Гонория. Аларих, взяв своих подчиненных из варварской земли близ Далмации и Паннонии, где проживал сам, пошел в Эпир и, пробыв здесь не мало времени, возвратился в Италию; потому что Стиликон, намеревавшийся, по условию, выступить, удержан был грамотою Гонория. — Так шли здесь дела.

ГЛАВА 26.

Два послания римского папы Иннокентия к Иоанну Златоустому и константинопольскому клиру в защиту Иоанна.

Римский епископ Иннокентий, узнав о том, что сделано было с Иоанном, огорчился, отверг все против него определения и, стараясь созвать вселенский Собор, писал Иоанну и особо константинопольским клирикам. Я [600] предлагаю здесь оба эти послания попавшиеся мне в переводе с латинского языка. Вот они:

«Возлюбленному брату Иоанну — Иннокентий. Хотя невинный всего доброго должен ожидать от Бога и у Него просить милости; однако и мы, как советники незлобия, чрез диакона Кириака посылаем тебе приличную грамоту, чтобы обида не столько удручала силы, сколько добрая совесть укрепляет надежду. Ты — пастырь и учитель стольких народов — не имеешь нужды в том, чтобы тебя учили; ты знаешь, что отличные люди всегда и часто искушаются, если сохраняют всю силу терпения и не поддаются никакому тяжкому чувству злострадания. Совесть, по истине, есть твердыня против всех незаслуженных бедствий. Кто не победит их терпением, тот подаст повод к худому о себе мнению; ибо слушающийся сперва Бога, а потом своей совести должен переносить все. Добрый и честный человек в терпении сильно упражняться может, но побежденным быть не может; потому что помыслы его охраняются Божественным Писанием: а предлагаемые нами народу чтения о делах Божественных весьма обильны примерами и свидетельствуют, что почти все святые страдали различным образом и, постоянно искушаясь, как бы на каком испытании, чрез то сподоблялись воспринять венец терпения. Итак любовь твою, честнейший брат, да утешит сама совесть, которая в скорбях обыкновенно утешает добродетельных; ибо чистая [601] совесть, по смотрению Господа И. Христа, приводит к пристанищу мира».

Иннокентий епископ пресвитерам, диаконам, всему клиру и народу константинопольской Церкви, подчиненным епископу Иоанну, возлюбленным братиям желает здравия.

«Из послания вашей любви, доставленного нам чрез пресвитера Германа и диакона Кассиана, я с болезненным беспокойством усмотрел поставленную пред вашими глазами скинию зол и, при многократном перечитывании вашей грамоты, увидел, от какой тяготы и болезней страдает вера. Такое зло врачуется только утешением терпения. Сим скорбям Бог наш скоро положит конец и поможет перенести их. Впрочем мы одобряем ваше намерение и признаем то необходимое утешение, которое находится в начале послания вашей любви и предлагает много свидетельств в пользу терпения. Вы своею грамотою предупредили утеху, какую мы должны были предложить вам; ибо подаваемое от Господа нашего утешение бедствующим состоит и в том, чтобы, находясь в скорбях, рабы Христовы сами утешали себя, в той мысли что они терпят то же, что и прежде бывало с людьми святыми. Итак мы можем предложить вам утешение из самого вашего послания. Для нас не чужда ваша скорбь, потому что в вашем мучении заключается и наше. Кто в состоянии перенести [602] преступления тех, кому всего более надлежало быть блюстителями тишины, мира и единомыслия? Ныне дела идут обратным порядком: лишаются предстоятельства в церквах иереи невинные, — и вот первый незаслуженно потерпел брат наш и сослужитель Иоанн, ваш епископ. Ему даже и не хотят внимать; его ни в чем не обвиняют и не выслушивают. И какой неслыханный умысел! Чтобы отклонить повод к суду или исследованию, на места живых иереев поставляются другие, как будто о людях, начинающих такою несправедливостью, можно думать, что они хороши, или сделали что-либо справедливое. Мы не знаем, чтобы отцы наши когда-нибудь отваживались на это. Напротив, они больше препятствовали этому и никому не позволяли место живого чрез хиротонию отдавать другому; ибо неодобренное рукоположение чести у священника отнять не в состоянии, между тем как неправедно поставленный епископ не может быть епископом. Что же касается до соблюдения канонов, то надобно, говорим, следовать тем, которые постановлены в Никее: с ними только должна согласоваться кафолическая Церковь и их признавать. А когда стали бы представлять другие, с канонами никейскими разногласящие и написанные, как известно, еретиками,— кафолические епископы да отвергают их; ибо что выдумали еретики, того к кафолическим канонам присоединять не следует, потому что противоречиями и незаконными [603] постановлениями они всегда стараются уменьшить важность определений никейских. Итак мы утверждаем, что не только не надобно следовать им, но и должно осуждать их наравне с еретическими и раскольническими догматами, что прежде и сделано на сардикском Соборе бывшими до нас епископами. Лучше уж осудить хорошее, честнейшие братья, чем постановленному вопреки канонам доставить какую-либо твердость. Но что в настоящем случае сделать против этого? Необходимо исследование соборное: надобно, как и прежде говорили мы, созвать Собор; — только этим способом можно утишить порывы такой бури. До созвания же Собора врачевание полезно предоставить благоволению великого Бога и Христа Его, Господа нашего. Благодатью Его прекратятся все смятения, воздвигнутые ныне завистью диавола для искушения верных. Твердость нашей веры не принесет нам пользы без упования на Господа. Мы сильно озабочены тем, каким бы образом созвать вселенский Собор, который бы при помощи Божией прекратил движение смут. Будем же пока терпеливы и, оградившись стеною терпения, станем надеяться, что с помощью Бога нашего все устроится. О всех бедствиях, каким, по вашим словам, вы подвергаетесь, мы еще прежде узнали, расспрашивая подробно, хотя и в разные времена, приехавших в Рим соепископов наших, Димитрия, Кирака, Евлисия и Палладия, которые и теперь живут с нами». [604]

ГЛАВА 27.

О бывших после осуждения Иоанна бедствиях, о смерти царицы Евдоксии и Арзакия, и о патриархе Аттике, откуда он и каков по характеру.

Таковы послания Иннокентия. Из них можно видеть, какое мнение имел он об Иоанне. В это время в Константинополе и его предместьях выпал необычайной величины град; а в четвертый за тем день скончалась супруга царя. Многие думали, что то и другое случилось вследствие гнева Божия за Иоанна. Да и халкидонский епископ Кирин, столь сильно поносивший его, незадолго перед тем, от приключившейся болезни в ноге, дал врачам отнять себе обе голени и жалким образом кончил жизнь. Скончался также после недолговременного управления константинопольскою Церковью и Арзакий. Из многих лиц, старавшихся сделаться ему преемником, в четвертый месяц по его кончине избран и рукоположен пресвитер из константинопольского клира Аттик, принадлежавший к числу недоброжелателей Иоанна. Родом он был из Севастии армянской, с юности учился любомудрию у монахов македонианской ереси, которые в то время славились этим в Севастии, как ученики Евстафия, по вышесказанному, бывшего тамошнего епископа и начальника строгих монахов. Достигнув уже совершенных лет, Аттик перешел в кафолическую Церковь. Человек умный больше по [605] природе, чем по образованию, он был искусен в житейских делах и умел — как строить ковы, так и противодействовать им. Нрава был он вкрадчивого, так что нравился многим; но в церковных поучениях казался посредственным, так что слушатели не находили их достойными записывания, а изучения — и того менее. Зато, когда представлялось время, он усердно занимался чтением знаменитейших языческих писателей и сколь ни мало был сведущ, но рассуждая о них, часто удивлял и знатоков. Говорили также, что он старательно покровительствовал единомыслящим, а разномыслящим внушал страх, так что кого хотел, мог легко испугать, но потом, вдруг переменившись, казался кротким. Таков был Аттик, по словам людей, которые знали его. Между тем Иоанн в ссылке сделался еще знаменитее; ибо, имея изобилие в деньгах, получаемых им и от других и от диаконисы Олимпиады, выкупал у Исаврийцев многих пленных и возвращал их родным, доставлял также необходимое многим бедным. А кто не нуждался в деньгах, тех привлекал словом, чрез что вошел в великую любовь и у Армян, между которыми жил, и у соседних туземцев. Весьма многие приходили к нему даже из Антиохии и из прочих городов Сирии и Киликии. [607]

ГЛАВА 28.

О старании Иннокентия римского возвратить из ссылки Иоанна при помощи Собора, о посольстве его с этим намерением и о кончине Иоанна Златоустого.

Римский епископ Иннокентий, согласно с тем, что прежде было им писано, старался о возвращении Иоанна и, вместе с епископами, присланными по этому делу с востока, отправил от себя пятерых епископов и двух пресвитеров римской Церкви к царям Аркадию и Гонорию с поручением, просить у них Собора и, для созвания его, определенного времени и места. Но враги Иоанна в Константинополе распустили клевету, будто это делается в оскорбление здешней империи, и устроили так, что те (послы), как обеспокоившие правительство иностранной державы, с бесчестием были высланы вон, а самого Иоанна, по определению царя, положено перевести далее — в Питиунт. В скором времени для выполнения этого определения прибыли к нему воины. Говорят, что, когда они вели Иоанна, он на пути предузнал день, в который имел скончаться; потому что ему в Команах в Армении явился мученик Василиск. Там, — не быв уже в состоянии продолжать путь, потому что страдал головною болью, и не могши сносить солнечных лучей, — он в болезни отошел от жизни.

Конец восьмой книги церковной истории.

Комментарии

1. То есть Патриция, потому что Патриции, по закону Константина, В. назывались отцами царя. Claudian et. Zosim.