СОЗОМЕН САЛАМИНСКИЙ

ЦЕРКОВНАЯ ИСТОРИЯ

ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ

КНИГА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА 1.

О том, что Римлянам, теснимым от Варваров, подана помощь Мавиею, что к одержанию победы содействовали некоторые из народа и что Грациан повелел веровать, как кто хочет.

Так-то случилось умереть Валенту. После сего Варвары, надменные победою, опустошали всю Фракию и наконец сделали набег на предместье Константинополя. В столь бедственных обстоятельствах Римлянам принесли великую пользу немногие из союзных с ними Сарацин, присланных Мавиею, и весьма многие из народа; ибо как скоро супруга Валента, Домника, выдала им из государственной казны условленное жалованье, они, вооружившись, как кому случилось, выступили навстречу врагам и, противустав им, отогнали их далеко от города. Между тем Грациан, вместе с своим братом управлявший всею римскою Империею, не одобряя дяди за его нерасположение к разномыслившим с ним Христианам, позволил возвратиться в отечество всем, которые при нем за веру [476] осуждены были на изгнание, и дал закон, чтобы все, кроме манихеев и последователей Фотина и Евномия, безбоязненно веровали, как хотят, и делали церковные собрания.

ГЛАВА 2.

О том, что Грациан в соправители себе избрал Феодосия, родом Испанца, и что востоком, за исключением Иерусалима, владели ариане; также о Соборе антиохийском, и о состоянии тогдашнего предстоятельства в Церквах.

Размыслив, что необходимо отражать Варваров, которые, живя около Дуная, нарушали спокойствие Иллирии и Фракии, и в то же время присутствовать в областях западных, — особенно потому, что тамошних жителей разоряли Алеманы, Грациан, в бытность свою в Сирмии, сделал участником в правлении Феодосия, родившегося в Иберии и жившего около Пиренейских гор, — человека, знаменитого по своим предкам и часто отличавшегося в войнах, так что, и прежде воцарения, он, по суду подданных, почитался способным к царствованию. В то время восточными Церквами, за исключением Иерусалима, владели еще единомышленники Ария; а македониане, и особенно те, которые жили в Константинополе, после договора с Ливерием, не многим чем отличались от Христиан, следовавших учению отцов никейских, так что по городам смешивались с ними, как с единомыслящими, и находились во взаимном общении. Но после изданного Грацианом закона [477] некоторые из епископов этой ереси, возымев смелость, завладели церквами, которых лишились при Валенте, и собравшись в Антиохии карийской, определили, что должно называть Сына не единосущным, а подобосущным Отцу, как называли Его прежде. Поэтому одни отделились и стали собираться особо; а другие, сделавших такое определение осудив за сопротивление и любовь к спорам, отступили от них и в учении еще тверже соединились с теми, которые следовали постановлениям никейского Собора. Впрочем из епископов, в то время, по закону Грациана возвратившихся из ссылки, которой подверглись в царствование Валента, иные нисколько не заботились о предстоятельстве, но, предпочитая согласие народа, просили епископов Ариевой ереси не удаляться и несогласием не рассекать Церкви, которую Бог и апостолы предали единою, а любовь к спорам и к предстоятельству разделила на многие. Таких мыслей был и Евлалий, епископ города Амасии, что в Понте. Возвратившись из ссылки, он, говорят, нашел свою церковь под предстоятельством одного из арианских епископов, у которого впрочем в городе не было и пятидесяти человек последователей. Заботясь о соединении всех, Евлалий предложил ему первенствовать и сообща управлять Церковью — с тем, что, в награду за согласие, он будет иметь предстоятельство. Но тот не согласился, только не долго однако ж начальствовал и над теми [478] немногими, которые у него были, потому что и они соединились с прочими.

ГЛАВА 3.

О делах святого Мелетия и Павлина, епископов антиохийских, и о клятве, данной относительно епископского престола.

В то же время, вследствие известного закона, в Антиохию сирскую возвратился Мелетий, и от этого в народе возникло сильное смятение. Тогда жив еще был Павлин, которого, как мы видели, царь Валент, из уважения к его благочестию, не посмел отправить в ссылку. Посему некоторые хотели, чтобы Мелетий занимал епископский престол вместе с ним. Но приверженцы Павлина этому воспротивились, осуждая хиротонию Мелетия, как совершенную арианскими епископами. Однако ж преданные Мелетию насильно привели в исполнение то, чего домогались. Будучи довольно многочисленны, они в одной из загородных церквей возвели его на епископский престол. Но между тем как народ той и другой стороны волновался, и надлежало ожидать возмущения, вдруг один необыкновенный совет одержал верх и привел всех к согласию. Положено было — от людей, которые почитались способными, или надеялись занять тамошний епископский престол (а таких было пять человек, кроме Флавиана), взять клятву, что они не станут домогаться и, даже если избрание падет на них, не примут епископства, пока Павлин или Мелетий будут живы, но, по смерти [479] которого-либо из них, дозволят другому одному удержать за собою престол. Когда в этом дана была клятва, то почти весь народ согласился: противились только немногие из люцифериан; потому что Мелетий был рукоположен не православными. После сих происшествий Мелетий отправился в Константинополь, где в то время были и другие епископы, считавшие необходимым переместить туда Григория из Назианза и поручить ему тамошнюю епископию.

ГЛАВА 4.

О царствовании Феодосия Великого, и о том, как он от Асхолия, епископа солунского, принял святое крещение, и что писал к тем, которые веруют не по определению Собора никейского.

Около этого времени, так как на западе Алеманы тревожили еще жителей Галлии, — Грациан возвратился в отцовскую часть империи, которую оставил в управление себе и своему брату, а Иллирию и на востоке подвластные области поручил Феодосию. Военные дела окончились по желанию — и у него против Алеманов, и у Феодосия против Варваров, живущих по Дунаю. Феодосий одних победил в сражении, других, искавших дружбы Римлян, принял в союзники и, взяв от них заложников, прибыл в Солунь. Здесь он заболел, но быв наставлен в таинственном учении здешним епископом Асхолием, принял крещение и выздоровел. Так как Феодосий происходил от христианских [480] родителей, следовавших постановлениям никейского Собора, то очень тогда обрадовался Асхолию, который держался тех же постановлений, славился добрыми делами и, кратко сказать, был украшен всеми добродетелями священства. Обрадовался он и тому, что Иллирийцы вообще не разделяли Ариевых мыслей. Расспрашивая о других народах, он узнал, что до Македонии все Церкви единомышленны, что Бога-Слово и Святого Духа чтут они наравне с Отцом; а области, находящиеся отсюда на восток, волнуются, так что народ разделяется на различные ереси, и особенно в Константинополе. Рассудив, что лучше предварительно объявить свои мысли о Боге, дабы неожиданное повеление веровать вопреки убеждению не показалось насилием, он из Солуни дал закон народу константинопольскому, ибо был уверен, что из Константинополя, как из главного города всей подвластной ему империи, его писание скоро сообщится и прочим городам. А в этом писании он объявлял свое желание, чтобы все веровали, как вначале предал Римлянам верховный из апостолов Петр, и как тогда учили римский епископ Дамас и александрийский Петр, — чтобы кафолическою называлась Церковь только тех Христиан, которые признают Святую Троицу равночестною, и чтобы думающие иначе носили имя еретиков, были уничижаемы, и ожидали себе наказания. [481]

ГЛАВА 5.

О Григорие Богослове и о том, что Феодосий отдал ему церкви, изгнав Демофила и тех, которые признавали Сына не единосущным Отцу.

Издав такой закон, Феодосий, чрез несколько времени, прибыл в Константинополь. В то время церквами владели еще последователи Ария, которыми управлял Демофил; а Григорий Назианзен начальствовал над исповедниками единосущной Троицы и церковные свои собрания делал в небольшом доме, который единомышленными с ним и веровавшими подобно ему Христианами обращен был в церковь. Впоследствии эта церковь между городскими храмами сделалась знаменитою и теперь славится не только красотою и величием зданий, но и благотворностью поразительных богоявлений; ибо здесь является Божественная сила, нередко наяву и во сне подающая помощь многим больным и потерпевшим несчастие. Веруют, что это — помощь Божией Матери, Святой Девы Марии, и что она так является. А называют ту церковь Воскресением (AnaVasia) — и, я думаю, потому, что учение собора никейского, вследствие усиления еретиков, уже павшее в Константинополе и, так сказать, умершее, действием Григориевой проповеди снова оживилось. Рассказывали мне также, как несомненную истину, что во время церковного собрания здесь одна беременная женщина упала с верхней галереи и умерла. [482] Но когда все принесли за нее общую молитву, она ожила и была спасена вместе с своим дитятею. По случаю такого-то явленного здесь Богом чуда, эта церковь с того времени получила свое название. Рассказ об этом повторяется и доныне. Между тем царь послал сказать Демофилу, чтобы он либо веровал по учению никейского Собора и приводил народ к единомыслию, либо оставил церкви. Демофил, собрав народ, объявил ему царскую волю и сказал, что в следующий день он сделает церковное собрание за городскими стенами; ибо Божественный закон, повелевает: егда гонят вы во граде сем, бегите в другий (Матф. 10, 23). Сказав таким образом, он после сего собирал народ за городом, а с ним был и Лукий, которому некогда Ариане поручили Церковь александрийскую, и который, как мы сказали, быв изгнан, прибежал в Константинополь и здесь имел свое жительство. Когда же приверженцы Демофила оставили церковь, царь вошел в нее и молился. С того-то времени исповедники единосущной Троицы начали владеть церквами. А это был пятый год консульства Грацианова, первый — Феодосиева, и сороковой с тех пор, как церкви поступили во власть Ариан.

ГЛАВА 6.

Об арианах и Евномие, который тогда был в силе, также о дерзновении пред царем святого Амфилохия.

Впрочем ариане, под покровительством [483] Констанция и Валента чрезвычайно размножившиеся, безбоязненно собирались и всенародно рассуждали о Боге и существе его. Они убедили своих единомышленников при дворе испытать царя и, имея в виду случившееся при Констанцие, надеялись достигнуть исполнения своих намерений. Это обеспокоило и устрашило православных, и страх их особенно увеличивался при мысли о красноречии Евномия в беседе. Евномий незадолго пред сим, при царе Валенте, поссорившись в Кизике с своими клириками, отделился от ариан, и жил уединенно в Вифинии, против Константинополя. Многие отсюда ездили к нему, а другие приходили и из других мест — с целью либо испытать его, либо послушать его речей. Слух о нем дошел и до царя, и царь готов был повидаться с ним; но царица Плакилла сильно противодействовала этому и удержала его. Будучи самою верною хранительницею учения никейского Собора, она боялась, как бы муж ее не был увлечен беседою Евномия,— что и могло статься,— и не склонился к его мыслям. Но между тем как усилия с обеих сторон были еще велики, однажды, когда живущие в Константинополе епископы пришли во дворец, чтобы по обычаю приветствовать царя, между ними, говорят, находился некто старец, священник незначительного города, человек простой и в делах гражданских не опытный, но разумный в предметах божественных. Все другие очень [484] просто и благопочтенно приветствовали царя. Точно так же приветствовал его и старец иерей, но сыну царскому, сидевшему вместе с отцом, он не выразил одинаковой чести, напротив подошедши к нему, как к простому дитяти, сказал: здравствуй, дитя, и приласкал его рукою. Разгневавшись и вознегодовав за оскорбление сына, что ему не воздана одинаковая честь, царь, приказал с бесчестием выгнать старца. Но когда выгоняли его, он, обратившись, сказал: знай же, царь, что и отец небесный точно так негодует на тех, которые не одинаково чтут Сына, но дерзают называть Его меньшим Отца. Удивившись этим словам, царь снова позвал к себе иерея, просил у него прощения и сознался, что он сказал истину. С тех пор, сделавшись осторожнее, он не принимал тех, которые думали иначе, воспретил состязания и сходки на площади и сделал то, что рассуждать по-прежнему о существе и природе Божией, стало не безопасно; ибо касательно сего постановлен был закон и определено наказание.

ГЛАВА 7.

О втором святом вселенском Соборе, отчего и по какой причине он был созван, и об отречении Григория Богослова.

В скором времени также Феодосий созвал собор единомышленных себе епископов, частью для подтверждения определений, сделанных в Никее, а частью для рукоположения епископа, имевшего занять престол [485] в Константинополе. Предполагая, что можно присоединить к кафолической Церкви и так называемых македониан, поколику они не многим чем отличались в своих понятиях о вере, он пригласил и их. Таким образом из исповедников единосущной Троицы собралось около ста пятидесяти епископов, а из последователей Македониевой ереси — тридцать шесть, которые большею частью были из городов, лежащих около Геллеспонта. Между последними председательствовали — Элевсий кизикский и Маркиан лампсакский; а между первыми — Тимофей, занимавший престол александрийский, который наследовал он после брата своего Петра, незадолго пред тем скончавшегося. Тут же были — епископ антиохийский Мелетий, приехавший в Константинополь еще прежде для поставления Григория, и иерусалимский Кирилл, раскаивавшийся тогда, что прежде держался мыслей Македония. Вместе с ними находились также — Асхолий, епископ солунский, Диодор тарсийский и Акакий берийский. Так как все они одобряли учение веры, утвержденное в Никее, то бывших с Элевсием епископов просили согласиться с собою, напоминая им о том, что чрез послов говорили они Ливерию, и что исповедовали чрез Евстафия, Сильвана и Феофила, как об этом сказано было прежде: но последние, прямо объявив, что никогда не признают Сына единосущным Отцу, хотя будут говорить и против своего исповедания Ливерию, [486] удалились и единомышленникам своим по городам написали, чтобы они не соглашались с определениями никейскими. Между тем, оставшиеся в Константинополе епископы советовались, кому бы поручить здешнюю кафедру. Говорят, что, удивляясь жизни и учению Григория, царь признавал его достойным этого епископства. Уважая добродетели Григориевы, с ним соглашалась и большая часть присутствовавших на соборе епископов: но сам Григорий, хотя сначала и принял начальствование над константинопольскою Церковью, однако ж, когда узнал, что некоторые возражают против этого, и особенно епископы египетские, — отказался. Не могу не удивляться сему мудрейшему мужу, как за все его дела, так не менее и за настоящий поступок; ибо ни красноречие не надмевало его, ни тщеславие не возбуждало в нем желания начальствовать над Церковью, которую он принял, когда она была на краю погибели, но, по требованию епископов, отдал врученный себе залог, и не жаловался ни на многие труды, ни на опасности, которым подвергался, сражаясь с ересями. И хотя не представлялось ничего худого, почему он не мог бы быть епископом в Константинополе, где тогда не оставалось епископа, — да притом и в Назианзе уже рукоположен был другой епископ; однако собор, сохраняя отеческие законы и церковный порядок, взял от него, по его желанию, то, что дал, нисколько не уважив преимуществ этого мужа. Но между тем, [487] как царь и иереи с величайшею заботливостью совещались, и самодержец предписывал сделать тщательное исследование, кто особенно отличается такими прекрасными качествами, чтобы ему можно было поручить первосвященство в обширнейшем и царственном городе, — Собор был не одинакового мнения: каждый епископ считал достойным хиротонии кого-либо из своих.

ГЛАВА 8.

Об избрании Нектария на константинопольский престол, и о том, откуда он и какого был нрава.

В это время в Константинополе жил некто Нектарий, родом из Тарса киликийского, принадлежавший к знаменитому классу сенаторов. Собравшись уже ехать в отечество, он приходит к тарсийскому епископу Диодору — с тем, чтобы взять от него письма, если ему угодно будет писать. Случилось, что в то самое время Диодор размышлял, кого бы предложить для столь желаемой хиротонии. Взглянув на Нектария, он нашел его достойным епископства и мысленно тотчас же дал голос в его пользу, ибо увидел и седину мужа, и лицо приличное священному сану, и кротость нрава. Приведши его к епископу антиохийскому — как будто за чем-то другим, Диодор хвалил его и просил стараться о нем. Но епископ, в столь важном деле, когда для избрания предлагаемы были уже многие знаменитейшие мужи, посмеялся выбору Диодора, однако ж призвал к себе Нектария [488] и приказал ему немного помедлить отъездом. Спустя несколько времени, царь повелел епископам написать на бумаге имена тех, которых каждый считает достойными рукоположения, а себе самому предоставил избрание одного из всех. По силе этого повеления, написал кто кого; да и начальствующий над Церковью антиохийскою означил имена, чьи хотел, а в конце всех, из угождения Диодору, присовокупил и Нектария. Царь, прочитав список написанных имен, остановился на Нектарие и, задумавшись, долго рассуждал сам с собою, держа палец на последней подписи; потом, обратившись к началу, он снова пробежал всех, — и избрал Нектария. Такое избрание казалось чудом: каждый спрашивал, кто этот Нектарий, какого он звания, и откуда; а когда узнали, что он доселе не принял таинства крещения, то еще более удивились странности царского определения. Этого, думаю, не знал и Диодор; ибо, зная, не посмел бы, подать голос в пользу непросвещенного крещением. Видя седины Нектария, он, вероятно, воображал, что этот человек давно уже крещен. Впрочем такое событие произошло не без воли Божией; потому что и узнав, что он не просвещен, царь остался при прежнем мнении и не смотрел на возражения многих епископов. Когда же все уступили и согласились с определением самодержца; тогда Нектарий был окрещен и, облеченный еще в таинственную одежду, [489] наречен епископом Константинополя. Многие уверены, что это так случилось, поколику так Бог повелел царю. Я не вхожу в строгое исследование, верно ли то, или нет, однако ж убежден, что случившееся произошло не без соизволения Божия. Смотрю ли на странность рукоположения, или обращаю внимание на события последующие, — в том и другом случае я вижу, что здешнее епископство Бог поручил человеку самому кроткому, доброму и достойному. Так вот каковы, по слухам, были обстоятельства Нектариева рукоположения.

ГЛАВА 9.

О том, что определил второй вселенский Собор, и о киническом философе — Максиме.

После сего и сам Нектарий, и другие епископы, собравшись, определили, чтобы вера никейского Собора оставалась господствующею, а все ереси подвергнуты были запрещению, чтобы Церкви везде управлялись по древним церковным правилам, чтобы епископы пребывали при своих церквах, и не ходили без нужды в чужие и, без приглашения, не вмешивались в рукоположения, до них не касающиеся, как это часто случалось прежде, когда кафолическая Церковь была гонима; чтобы делами каждой Церкви управлял и распоряжался, по своему благоусмотрению, местный собор, чтобы епископ Константинополя, после епископа римского, имел преимущество чести, как [490] занимающий престол нового Рима; ибо этот город не только уже получил такое название и имеет сенат, народное чиноначалие и правительство, но и судится гражданскими уложениями живущих в Италии Римлян, и во всех правах и преимуществах сравнен с древним Римом. Касательно же Максима отцы собора определили, что он и не был епископом, и теперь не епископ, что рукоположенные им не принадлежат к клиру и что все сделанное при нем или им, не имеет никакой силы; ибо его, родом Александрийца, по званию — кинического философа, и только приверженного к учению никейского Собора, прибывшие из Египта епископы тайно поставили епископом Константинополя. Таковы-то были постановления собора, — и царь утвердил их и дал закон, чтобы господствующею оставалась вера отцов никейских, и чтобы церкви повсюду были отданы тем, которые в существе трех Лиц, равночестных и равносильных, исповедуют одно и то же Божество Отца, Сына и Святого Духа. Исповедники этого учения должны были иметь общение в Константинополе с Нектарием, в Египте — с Тимофеем, епископом александрийским, в восточных Церквах — с Диодором, епископом тарсийским и Пелагием, епископом Лаодикии сирской, в азиатских Церквах — с Амфилохием, предстоятелем Церкви иконийской, в городах понтийских, от Вифинии до Армении,— с Элладием, епископом Кесарии каппадокийской, [491] Григорием нисским и Отрейем, епископом мелитинским; в городах, находящихся во Фракии и Скифии, — с Теренцием, епископом города Томи, и Мартирием, епископом маркианопольским; ибо и сам царь одобрял их, когда виделся и беседовал с ними, да об них всегда была и добрая молва, как о людях, благочестно управляющих Церквами. Когда же все это было сделано и Собор закрыт, то епископы возвратились каждый в свою епархию.

ГЛАВА 10.

О Мартирие Киликийце, и о перенесении мощей Павла исповедника и Мелетия антиохийского.

Между тем Нектарий, под руководством аданского епископа Кириака, изучал обязанности священства; ибо он просил тарсийского епископа Диодора, чтобы Кириак несколько времени побыл с ним. Склонял он и многих других Киликийцев жить у него и между прочими Мартирия, который был домашним его врачом и знал грехи его молодости, и которого он хотел рукоположить в диакона. Но Мартирий не согласился, утверждая, что он недостоин божественного служения, и ссылался на самого Нектария, как на свидетеля прежней своей жизни. Тогда Нектарий сказал: я — ныне иерей, а не гораздо ли хуже тебя провел прежнюю свою жизнь, как сам ты знаешь, — ты, столь часто услуживавший различным моим страстям? Но ты, [492] блаженный, отвечал Мартирий, недавно крестившись, очистился и за сим удостоился священства; а то и другое установлено Богом для очищения от грехов, и мне кажется, что тебя нельзя отличить от новорожденных младенцев: а я, давно уже приняв божественное крещение, продолжал жить по-прежнему. Сказав таким образом, он отказался от рукоположения. Я хвалю этого человека за его отречение и потому-то даю ему место в этой истории. Между тем царь, узнав обстоятельства жизни бывшего константинопольского епископа Павла, перенес тело его и положил в церкви, построенной врагом его Македонием. Этот величайший и знаменитейший храм и доселе называется его именем, отчего многие, не знающие истины, особенно женщины и большая часть простого народа думают, что здесь погребен апостол Павел. Около того же времени и останки Мелетия перенесены были в Антиохию и положены подле гробницы мученика Вавилы. Говорят, что по повелению царя, они на всем пути, вопреки древнему закону Римлян, вносились внутрь городов и в каждом месте сретаемы были новою сменою псалмопений, пока не достигли Антиохии.

ГЛАВА 11.

О рукоположении антиохийского епископа Флавиана и о том, что тогда случилось из-за клятвы.

Такого-то погребения удостоился Мелетий: а на его место рукоположен был Флавиан — [493] вопреки данной клятве, потому что Павлин был еще жив. От этого в антиохийской Церкви опять произошло величайшее волнение, так что весьма многие отделились от общения с Флавианом и стали собираться отдельно под предстоятельством Павлина. Из-за этого же пришли в несогласие между собою и сами иереи, — именно: египетские, аравийские и кипрские огорчались за Павлина, считая его обиженным; а сирские, палестинские, финикийские и большая часть армянских, каппадокийских, галатийских и понтийских держались стороны Флавиана. Не менее также оскорбились — римский епископ и все западные иереи, и к Павлину, как епископу антиохийскому, писали обычные послания, носящие имя соборных, а в отношении к Флавиану хранили молчание. Они считали виновными даже Диодора, епископа тарского, и Акакия берийского, как рукополагателей Флавиана, и не имели с ними общения. Для исследования же обстоятельств этого дела, они, равно как и царь Грациан, письменно приглашали на Запад епископов восточных.

ГЛАВА 12.

О том, что Феодосий хотел согласить все ереси, о новацианских епископах Агелие и Сисиние и об их совете, также о том, что, когда составился новый собор, царь принял только тех, которые исповедовали единосущие, а думавших иначе изгнал из церквей.

В это же время, по случаю отбирания молитвенных домов епископами [494] кафолической Церкви, во многих местах империи произошли сильные смуты, возбуждаемые противодействием со стороны Ариевой ереси. Между тем царь Феодосий, спустя немного времени после первого собора, снова собрал предстоятелей особенно сильных тогда ересей — с тем, чтобы они либо склонились на убеждения, либо сами убедили других, в чем не согласны были между собою. Он предполагал, что всех приведет к единомыслию, если предложит им сообща рассудить о спорных предметах учения. Предстоятели еретиков собрались, — это было во второй год консульства Меровавда и в первый Сатурнина, когда царь назначил в соправители себе сына своего Аркадия. Пригласив к себе Нектария, царь сообщил ему о будущем соборе и приказал приготовить для рассуждения вопросы, из которых возникли ереси, чтобы одна была Церковь верующих во Христа и одно согласное учение о Богопочтении. Так как у Нектария много было своих забот, то о желании царя он объявил предстоятелю новацианских церквей, Агелию, как человеку одного с ним образа мыслей касательно веры. Но Агелий, святость жизни доказывавший делами, а в искусстве и тонкостях речи неопытный, предложил вместо себя некоего, именем Сисиния, который умел предусмотреть, что надобно делать, и мог рассуждать, если бы понадобилось, и который в то время был один из его чтецов, а в последствии получил в управление ту же епископию. [495] Как человек способный и понимать и говорить, подробно знавший изъяснения священных книг и имевший разнообразные сведения о всем, что мыслили язычники и церковные писатели, Сисиний и в этом случае заметил самую лучшую сторону дела и посоветовал уклониться от рассуждений с неправославными, как от источника споров и вражды, а спросить у них, принимают ли они тех истолкователей и учителей священного Писания, которые жили до разделения церкви. Если они отвергнут свидетельство их, то будут изгнаны своими единомысленниками; а когда признают их достаточными свидетелями для решения спорных вопросов, то нужно будет представить написанные ими книги; ибо он точно знал, что древние, исповедуя Сына совечным Отцу, никогда не осмеливались говорить, будто Он по своему рождению имел какое-либо начало. Это понравилось Нектарию, как дело хорошее, да и царь, узнав о том, одобрил совет и стал испытывать еретиков, как они думают о толкованиях древних учителей. Когда же последние стали чрезвычайно хвалить их, то он прямо спросил: прекратят ли они споры на основании их изречений, и признают ли их достаточными свидетелями учения? Так как вследствие сего вопроса между начальниками ересей возникло несогласие, потому что не все одинаково думали о сочинениях древних учителей; то царь понял, что они отказываются от предложения, надеясь только на [496] свои словопрения, и порицая их намерение, приказал каждой ереси представить себе письменное изложение своего учения. Когда наступил назначенный для того день, собрались во дворец — от лица исповедников Единосущной Троицы Нектарий и Агелий, от ереси Ариевой — начальник ее, Демофил, от евномиевой — сам Евномий, а кизический епископ Элевсий от имени так называемых македониан. Приняв от каждого письменное изложение, царь одобрил одно то, которое признает единосущную Троицу, а все прочие, как противные ему, разорвал. Новациане тогда не получили ничего неприятного, потому что они мыслят о Боге одинаково с кафолическою Церковью; прочие же негодовали на своих иереев — за то, что они пред царем грубо противоречили самим себе, а многие, осудив их, перешли к одобренному исповеданию. После того царь законом повелел, чтобы неправославные не делали церковных собраний, не учили вере, и не рукополагали ни епископов, ни кого-либо другого,— чтобы одни из них выгнаны были из городов и сел, а другие почитались бесславными и не имели наравне с прочими прав гражданства. К законам он присовокупил и тяжкие наказания, не приводя их однако ж в исполнение; потому что хотел не наказывать подданных, а только постращать их, чтобы они одинаково с ним мыслили о Боге. Тех же, напротив, которые обращались добровольно, он хвалил. [497]

ГЛАВА 13.

О Максиме тиране и о том, что происходило между царицею Юстиною и святым Амвросием, также о коварном убиении царя Грациана и о том, что Валентиниан с матерью убежал в Фессалонику к Феодосию.

Около того же времени на Грациана, занятого войною с Алеманами, восстал Максим из Британии и старался подчинить себе римскую империю. В Италии жил тогда Валентиниан, будучи еще юношею, а общественными делами там управлял префект Проб, бывший в должности консула. В это самое время мать царя Юстина, разделявшая мысли Ария, причинила много беспокойства медиоланскому епископу Амвросию, и возмутила Церкви. Она покушалась на нововведения против определений никейского собора и всячески старалась дать перевес вере, утвержденной Собором ариминским. Но так как этому противился Амвросий: то, в досаде, она оклеветала его пред сыном, что будто была оскорблена им. Валентиниан принял клевету за истину и, вознамерившись отмстить за мать, послал в церковь множество воинов, которые, напав на храм, силою ворвались в двери и схватили Амвросия, чтобы тотчас же вести его в ссылку. Однако ж окружавший епископа народ противостал воинам и скорее готов был умереть, чем оставить своего иерея. От этого Юстина воспламенилась еще большим гневом и свои замыслы решилась утвердить законом. [498] Она призвала к себе Беневола, тогдашнего начальника над излагателями законов, и приказывала ему тотчас составить закон об утверждении исповедания веры, читанного в Аримине. Когда же он отказывался от этого,— ибо принадлежал к кафолической Церкви, — то она убеждала его, обольщая обещаниями высшей почести. Однако ж не убедила; напротив, Беневол, сняв пояс, поверг его к ногам царицы и сказал, что в награду за нечестие не принимает ни настоящего достоинства, ни высшего. Так как он твердо стоял на том, что никогда этого не сделает, то для составления такого закона употреблены были другие. Этим законом предписывалось, чтобы верующие согласно с постановлениями, сделанными в Аримине и потом в Константинополе, учреждали свои собрания безбоязненно, а те, которые противодействуют этому, или требуют противного сему царскому закону, наказываемы были смертью. В то время, как мать царя домогалась этого и изданный ею закон старалась привести в исполнение — приходит весть, что коварством Андрагафия, который был военачальником Максима, Грациан убит. Едучи в царской дорожной колеснице, Андрагафий спрятался в ней, а проводникам приказал объявить, будто едет супруга царя. Грациан, как человек, недавно женившийся, еще молодой и страстно любивший свою жену, поспешил видеть ее и, не подозревая никакого обмана, неосторожно переправился чрез [499] протекавшую в том месте реку и попал в руки Андрагафия, — был схвачен и вскоре умерщвлен. Отроду имел он около двадцати четырех лет, а царствовал пятнадцать. По случаю столь великого несчастья, Юстина оставила свой гнев на Амвросия. Между тем Максим, собрав огромное войско из Британцев, соседних Галлов, Кельтов и сопредельных им народов, пошел в Италию — под тем предлогом, чтобы не допустить никаких нововведений в отеческой вере и церковном чиноначалии, в самом же деле для того, чтобы отдалить от себя славу тирана; так как, домогаясь царства, он всячески старался, нельзя ли ему каким-нибудь образом показать вид, будто присвояет себе римскую империю законно, а не силою. Вынужденный обстоятельствами, Валентиниан признал знаки его царствования, но опасаясь, как бы не потерпеть какого-либо зла, убежал из Италии и прибыл в Фессалонику, а вместе с ним удалились также — мать его и префект Проб.

ГЛАВА 14.

О рождении Гонория и о том, как Феодосий, оставив в Константинополе Аркадия, отправился в Италию; также о преемстве новацианских и других патриархов, о дерзости ариан, и о том, что Феодосий, умертвив тирана, совершил в Риме великолепное торжество.

В то время у Феодосия, когда он готовился к войне с Максимом, родился сын [500] Гонорий. Приготовив все нужное для войны, он оставил царствовать в Константинополе сына своего Аркадия, а сам отправился в Фессалонику и встретил там Валентиниана, присланных же от Максима послов и не отверг прямо, и не принял, но взяв войско, пошел в Италию. Около этого времени новацианский епископ в Константинополе, Агелий, приближаясь к смерти, назначил на свое место одного из подвластных себе пресвитеров, Сисиния. Когда же народ стал роптать, что выбор его пал не на Маркиана, славившегося тогда благочестием; то, почувствовав облегчение от своей болезни, он рукоположил Маркиана и в церкви объявил народу следующее: после меня пусть будет у вас Маркиан, а после него Сисиний. Сказав это, Агелий вскоре скончался. Предстоятельство его в новацианской ереси с великою похвалою продолжалось сорок лет. Некоторые утверждают, что этот человек во времена языческие был даже исповедником. Спустя не много, переселились также из сей жизни Тимофей и Кирилл, и престол александрийский наследовал Феофил, а иерусалимский — Иоанн. Равным образом умер и константинопольский начальник ариевой ереси Демофил, и его место занял некто Марин, вызванный из Фракии, а потом этою ересью управлял признанный более способным пришелец из сирской Антиохии Дорофей. Между тем, по отбытии Феодосия в Италию, распространялись [501] разные слухи о войне, смотря по видам каждого. У ариан был слух, будто многие пали в сражении и сам царь находился во власти тирана. Принимая свои вымыслы как бы уже за действительные события, они сделались дерзкими и, сбежавшись, зажгли дом епископа Нектария, в досаде, что он владеет церквами. А у царя между тем военные дела шли согласно с его желанием; потому что Максимовы воины, страшась ли сделанных против них приготовлений, или побуждаясь изменою, схватили тирана и убили его, а Андрагафий, умертвивший Грациана, узнав об этом, во всем своем оружии бросился в близ текущую реку и погиб. Окончив таким образом войну и отмстив, как следовало, за смерть Грациана, Феодосий прибыл в Рим и вместе с Валентинианом совершил победное торжество, а потом устроил в Италии и дела церковные; ибо Юстина тогда уже умерла.

ГЛАВА 15.

Об антиохийских епископах, Флавиане и Евагрие, и о том, что происходило в Александрии при разрушении храма Дионисова; также о храме Сераписа и о других разрушенных идольских капищах.

В то время скончался в Антиохии Павлин; но собравшиеся под его начальством Христиане, по-прежнему отвращались Флавиана, как нарушителя данной при Мелетие клятвы, хотя и ничем не отличались от него в учении. Епископом над ними поставлен был Евагрий, который однако прожил недолго, и [502] преемника ему, вследствие противодействия Флавианова, не было; отказывавшиеся же от общения с Флавианом собирались отдельно. Около того времени александрийский епископ обратил в церковь находившийся в Александрии храм Диониса, по просьбе получив его в дар от царя. Когда уничтожаемы были стоявшие в нем изваяния и открываемы недоступные места, епископ, стараясь опозорить языческие таинства, с намерением обнаруживал их и все, что скрывалось в местах недоступных и было, либо казалось смешным. Пораженные этим необыкновенным и неожиданным событием, язычники не могли оставаться спокойными, но сговорившись между собою, напали на Христиан и, одних умертвив, а других ранив, заняли храм Сераписа — здание, знаменитейшее по красоте и обширности, находившееся на небольшом возвышении. Отсюда, как из какой-нибудь крепости, выходя внезапно, они схватывали многих Христиан и мучениями принуждали их приносить жертвы идолам, а кто отказывался, тех либо пригвождали ко кресту, либо сокрушали им колени, либо умерщвляли их иначе. Наконец пришли к ним начальники города и, напоминая о законах, убеждали их прекратить войну и оставить храм Сераписа. В то время войсками в Египте управлял Роман, а префектом александрийским был Евагрий. Так как они нисколько в том не [503] успели, то о происшедшем донесли царю. Собравшихся в храме Сераписа язычников к такой дерзости располагало частью сознание совершенного ими преступления, а частью убеждение некоего Олимпия, который, живя с ними в одежде философа, внушал им, что не должно оставлять отеческих обычаев, но следует, если нужно, умирать за них. Видя, что его единоверцы, по случаю разрушенных изваяний, впадают в уныние, он увещевал их не отступать от своего богопочтения и говорил, что статуи суть вещество тленное — одни изображения, и потому подвержены уничтожению, но что в них обитали некие силы, которые теперь отлетели на небо. Уча таким образом и будучи окружен множеством язычников, этот человек жил также в храме Сераписа. Между тем царь получил известие о случившемся и умерщвленных Христиан провозгласил блаженными, как удостоившихся чести мученичества и пострадавших за веру, а убийцам приказал даровать прощение, чтобы, пристыженные этим благодеянием, они тем легче обратились к Христианству; находившиеся же в Александрии языческие храмы повелел разрушить, поколику они были причиною народного возмущения. Говорят, что когда царская грамота об этом была читана всенародно, христиане подняли сильный крик, так как царь в самом начале ее обвинил язычников, и что от того охранявшие храм Сераписа испугались и [504] обратились в бегство, а Христиане заняли то место и с тех пор владеют им. Что же касается до Олимпия, то мне сказывали, что не много прежде, в полночь, предшествовавшую тому дню, в который это случилось, он услышал в храме Сераписа кого-то поющего аллилуйя. Так как двери были заперты и господствовала тишина, среди которой, Олимпий, никого не видя, слышал только голос, поющий ту самую песнь, то понял, что это значило, и потихоньку от всех вышедши из храма Сераписова, нашел случайно корабль и отправился в Италию. Говорят, что тогда, при разрушении упомянутого здания, открыты были начертанные на камнях какие-то так называемые иероглифические буквы, похожие на крестное знамение. По изъяснению знатоков, это начертание означало грядущую жизнь, что и подало повод многим язычникам обратиться к Христианству. Притом другие письмена говорили, что когда те буквы будут открыты, упомянутому храму настанет конец. Таким-то образом взят был храм Сераписа и чрез несколько времени обращен в церковь, названную по имени Аркадия. Впрочем по другим городам язычники все еще усердно сражались за свои храмы: именно в Аравии — Петрейцы и Акрополитяне, в Палестине — Рафиоты и Газейцы, в Финикии — жители Илиополиса, а в Сирии особенно жители города Апамеи, лежащей при реке Аксиосе. Сказывали мне, что для охранения своих храмов они [505] часто пользовались помощью Галилеян и поселян, живущих около Ливана, и наконец дошли до такой дерзости, что умертвили тамошнего епископа Маркелла. Маркелл рассудил, что их нельзя удобнее отвратить от прежнего богопочтения, как разрушив бывшие в городе и деревнях храмы. Узнав же, что в Авлоне, местечке страны апамейской, есть у них величайшее капище, он взял несколько воинов и единоборцев и отправился туда. Приблизившись к этому месту, Маркелл остановился на таком расстоянии, чтобы до него не достигали стрелы, ибо был болен ногами и не мог ни сражаться, ни преследовать, ни бежать. Но между тем, как воины и единоборцы заняты были осадою храма, некоторые из язычников, узнав, что епископ остался один, вышли с той стороны местности, которая не была занята сражающимися, и нечаянно напав, взяли его, возложили на костер и умертвили. В то время убийцы остались неизвестными. Когда же впоследствии они были открыты, то сыновья Маркелла хотели отмстить за смерть отца; однако ж местный Собор воспрепятствовал им, признав несправедливым мстить за такую кончину, за которую должно благодарить Бога — умершему таким образом, и детям его, и друзьям, ибо он сподобился умереть за Бога. Так-то происходило это. [506]

ГЛАВА 16.

О том, как и по какой причине отменен был в Церкви пресвитер-духовник, и повествование об образе покаяния.

В это время константинопольский епископ Нектарий, первый уничтожил звание пресвитера, поставленного над кающимися, в чем ему подражали почти все епископы. Что это было за звание, откуда она началось и по какой причине уничтожено, другие, может быть, рассказывают иначе; а я расскажу, как думаю. Поелику совсем не грешить свойственно только природе выше человеческой, и кающимся, хотя бы они часто согрешали, Бог повелел даровать прощение, а между тем для получения прощения надлежало исповедать грех, что епископам с самого начала по справедливости должно было казаться тяжким, — как в самом деле объявлять грехи, будто на зрелище, пред собранием всей Церкви? — то для сей цели они назначили пресвитера самой отличной жизни, молчаливого и благоразумного, чтобы согрешившие, приходя к нему, исповедовали ему дела свои, а он, смотря по греху каждого, назначал, что кому надобно делать, или какое понести наказание, и потом разрешал, предоставив всякому, согласно предписаниям, наказать самому себя. Для новациан, у которых не было и слова о покаянии, это оказывалось ненужным, а все прочие ереси такой обычай удерживают и доныне. Тщательно также сохраняется он и в [507] Церквах западных, а особенно в Церкви римской. Там есть даже открытое место для кающихся, где они стоят унылые и как бы плачущие. Когда богослужение приходит уже к концу, кающиеся, не получив общения в принятии даров, со стоном и воплями повергаются на землю. В это время выходит к ним слезящийся епископ и, также падая на землю, исповедует свое сострадание; а вместе с ним проливает слезы и все церковное собрание. Потом епископ встает первый и, подняв лежащих, возносит за кающихся грешников приличную молитву и отпускает их. Пришедши домой, каждый смиряет себя либо постом, либо омовениями, либо воздержанием от яств, либо каким-нибудь другим предписанным способом, ожидая времени, которое ему назначено епископом. Наконец, в определенный срок, понесши наказание и тем как бы заплатив долги, он получает прощение во грехе и вместе с народом входит в церковные собрания. Римские иереи соблюдают это от самого начала и до нашего времени. А в Церкви константинопольской кающимися заведовал поставленный над ними пресвитер, пока одна благородная женщина, получившая повеление от пресвитера, за исповеданные ею грехи, поститься и молить Бога, по этой причине находясь в церкви, не открыла, что она обесчещена одним диаконом. Узнав об этом, народ сильно раздражен был оскорблением Церкви, и громко порицал лица посвященные. [508] Недоумевая, как поступить в этом случае, Нектарий лишил виновного степени диаконской и, когда некоторые посоветовали ему дозволить каждому, внимая голосу своей совести и водясь собственным дерзновением, приобщаться св. тайн, отменил должность пресвитера над кающимися. С того времени так и осталось; ибо древность с ее благочинием и строгостью тогда начала уже, думаю, мало-помалу перерождаться в безразличный и небрежный образ жизни: а прежде, кажется, было менее грехов, частью по стыдливости тех, которые сами объявляли свои грехи, частью по строгости поставленных над этим судей. Догадываюсь, что по этой же причине и царь Феодосий, заботясь о добром имени и благочинии Церквей, постановил законом, чтобы женщинам, если они не имеют детей и не достигли шестидесяти лет, не поручалось служение Богу, согласно с ясным повелением Апостола Павла (1 Тим. 5, 2), чтобы те из них, которые стригут волосы, были удаляемы от церквей, и чтобы епископы, принимающие их, лишаемы были епископства.

ГЛАВА 17.

О том, что Феодосий великий сослал Евномия в ссылку, о преемнике его Феофроние, об Евтихие и Дорофее и их ересях; также о Псафирианах и о том, что арианская ересь разделилась на разные толки, а константинопольские ариане теснее соединились между собою.

Впрочем об этом пусть каждый судит, как ему думается. Царь в то время [509] повелел отправить Евномия в ссылку — за то, что живя еще в Константинополе, он делал особые церковные собрания в предместьях или в частных домах, и читал написанные им поучения, которыми многих склонил к одинаковому с собою образу мыслей; так что вскоре явилось большое число людей, принадлежавших к соименной ему ереси. Впрочем чрез несколько времени по отбытии своем в ссылку, он скончался, погребен же был в отечестве, именно в каппадокийской деревне, по имени Дакоре, которая находится в номе кесарийской, при горе аргейской. Мнения Евномия изучил слушатель его Феофроний, родом также Каппадокианин, и остался верным учению своего учителя. Он изрядно знал философию Аристотеля и, для уразумения содержащихся в ней умствований, написал введение под заглавием: «Об упражнении ума». Впрочем я слышал, что Феофроний, впав в нелепые рассуждения, не захотел держаться одних и тех же мыслей с своим учителем, но вдавшись в ненужные исследования, на основании встречающихся в свящ. Писании слов, доказывал, что Бог, предведущий несущее, знающий сущее и помнящий бывшее, не всегда один и тот же, и что его знание, в отношении к будущему, настоящему и прошедшему, изменяется. За такие мнения нетерпимый самими последователями Евномия, он был изгнан из их Церкви и положил начало ереси названных по его имени Феофрониан. Спустя [510] не много времени, и один константинополец Евтихий, следуя образу мыслей Евномия, оставил также соименную себе ересь. По случаю вопроса, знает ли Сын последний час,— ибо слова Евангелия: никтоже весть токмо Отец, по-видимому противоречили принятию сей мысли, — он старался доказать, что Сын не лишен и этого знания, потому что все обильно приял от Отца. А так как тогдашние предстоятели упоминаемой ереси не согласились с его мнением; то он, отделившись от общения с ними, отправился к жившему в ссылке Евномию. Там он застал диакона и других, которые отправлены были из Константинополя — с целью обвинить его и, если будет нужно, оспорить. Евномий, узнав, зачем они пришли, одобрил мысли Евтихия и молился вместе с ним, хотя у них не позволительно молиться с приходящими из других мест без грамоты, которая, посредством некоторых, начертанных в ней знаков, людям посторонним непонятных, свидетельствовала об их единомыслии. Вскоре после этого спора Евномий скончался, и предстоятель ереси в Константинополе не принял Евтихия, потому что ненавидел его, как такого человека, которого, при всем своем старании, опровергнуть не мог, хотя он не был даже и клириком. С того времени Евтихий с своими единомышленниками отделился и составил особую ересь. Многие говорят, что он и Феофроний были виновниками [511] различия, существующего ныне у евномиан относительно божественного крещения. Это я написал, как узнал по слуху, желая кратко сообщить понятие о причинах, по которым евномиане разделились. Описывать все, происходившие по сему случаю споры, было бы слишком долго, да для меня и не легко, потому что я неопытен в рассуждениях подобного рода. Около того же времени возник спор и между константинопольскими арианами. Спорили о том, можно ли Бога, прежде чем получил бытие Сын, которого они признают происшедшим из несущего, называть Отцом? Дорофей, вызванный из Антиохии вместо Марина и начальствовавший над этою ересью, объявил, что, так как имя Отец есть относительное, то прежде бытия Сына, Бог не может называться Отцом. А Марин утверждал противное и, потому ли, что действительно так думал, или потому, что был в неприязни с Дорофеем, которого предпочли ему в начальствовании над арианскою Церковью, — говорил, что Отец всегда Отец, хотя и нет Сына. По этой причине народ разделился на две партии. Дорофей с своими последователями остался в тех молитвенных домах, которые были у них прежде; а приверженцы Марина выстроили себе другие церкви и собирались отдельно. Эти последние назывались псафирианами (пирожниками) или готфянами. Имя псафириан получили они потому, что некто Феоктист, продавец пирогов [512] (yaquVopwlhV) — род жертвенных лепешек (Popanon), ревностно защищал это мнение; а готфянами прослыли они потому, что одинаково с ними думал готфский епископ Селина, вслед за которым вместе с ними собирались почти все Варвары, потому что были чрезвычайно привержены к Селину, прежнему писцу, а теперь преемнику епископствовавшего у них Ульфилы, человеку способному учить в церкви не только на отечественном, но и на греческом языке. Впрочем, спустя не много времени, по случаю спора о первенстве, возникшего между Марином и Агапием, которого Марин рукоположил в епископа единомышленникам своим в Ефесе, они разделились и почти вели между собою войну, причем Готфы помогали Агапию. По этой причине, многие из здешних клириков, осуждая честолюбие своих настоятелей, вступили говорят, в общение с Церковью кафолическою. Так-то разделившись вначале, ариане в населяемых ими городах и доныне еще собираются — каждая сторона особо: но ариан живущих в Константинополе, бывших тридцать пять лет в разделении, согласил наконец их единомышленник Плинфа, прежде бывший консул, а тогда начальник конного и пешего войска, имевший весьма большую силу при дворе. Собравшись в одно место, они определили никогда не рассуждать о спорном вопросе. Так впоследствии и было. [513]

ГЛАВА 18.

О том, что новациане образовали новую ересь савватиан, и о Соборе, бывшем в Сангаре; также пространное повествование о празднике Пасхи.

В настоящее же царствование и новациане, разделившись между собою в мнениях относительно пасхального праздника, составили новую ересь так называемых савватиан; потому что пресвитер Савватий, рукоположенный Маркианом, вместе с сопресвитерами Феоктистом и Макарием, следуя определению собиравшихся в царствование Валента в селении Вазе, утверждал, что должно праздновать праздник Пасхи в одно время с Иудеями. Отступление свое от Церкви он сперва прикрывал частью подвижничеством, так как жил весьма благочестиво, а частью тем, что подозревал некоторых недостойными приобщения таинств. Когда же обнаружилось, что замышляет нововведения; то Маркиан стал жалеть, что рукоположил его и, говорят, часто восклицал, что лучше было бы возложить руки на терние. Видя, что его Церковь разделяется на два общества, он созвал единомышленных себе епископов в Сангару, — а это место лежит в Вифинии, недалеко от Еленополиса, при море. Собравшиеся здесь епископы пригласили Савватия и спросили его о причине огорчения. Савватий сослался на разновременность празднования Пасхи; однако ж они заметили, что жалоба на это происходит у него из желания предстоятельства, и [514] потребовали от него клятвы, что никогда не примет епископства. Приняв же клятву Савватия, епископы рассудили, что такая причина недостаточна для разрыва общения, и определили всем находиться в единомыслии и церковные собрания делать совместно, а праздник Пасхи, говорят, пусть совершают, кому когда угодно, и касательно этого постановили правило, назвав его безразличным (adiajoroV). Таково-то было определение собиравшихся в Сангаре. После того, если праздновать этот праздник приходилось всем не в одно и то же время, Савватий, следуя Иудеям, предварительно совершал обычный пост, и потом отдельно сам по себе праздновал законную Пасху; в субботу же с вечера до положенного часа проводил время в бдении и приличных молитвах, а на следующий день собирался вместе со всеми участвовал в таинствах. Сначала народ не знал этого; когда же с течением времени Савватий приобрел чрез то известность, то нашел многих приверженцев, особенно между Фригийцами и Галатянами, у которых был отеческий обычай так праздновать этот праздник. Впоследствии упомянутый пресвитер сделался явным отступником и, как будет сказано в своем месте, принял столь вожделенное для него епископство. Не могу не дивиться этому человеку и его последователям, отчего они ввели такую новость, если древние Евреи, по рассказу Евсевия, основанному на свидетельстве Филона, Иосифа, Аристовула и [515] многих других, закалают пасхального агнца после весеннего равноденствия, когда солнце проходит первый знак Зодиака, который Эллины называют Овном, а четырнадцатидневная луна получает совершенную полноту. Да и сами столь заботливые в этом отношении новациане утверждают, что такого обычая прежде не было ни у них, ни у начальника их ереси, но что он введен в первый раз собиравшимися в селении Вазе; так что единомышленники их в старом Риме и доныне еще празднуют Пасху вместе с прочими Римлянами. Не иначе праздновали они ее и в прошедшее время, как держась предания апостолов Петра и Павла. Притом и Самаритяне, особенные ревнители Моисеева закона, не дозволяют совершать этот праздник, прежде чем созреют новые плоды; ибо в законе он называется, говорят, праздником новым, следовательно когда плодов еще нет, праздновать его нельзя, и весеннее равноденствие необходимо должно ему предшествовать. Удивительно, что подражатели Иудеев в этом отношении не предпочли скорее древнего их обычая. Кроме их и так называемых в Азии четыренадесятников, мне кажется, все прежние еретики совершают упомянутый праздник подобно Римлянам и Египтянам. Но четыренадесятники празднуют его вместе с Иудеями в самый четырнадцатый день, отчего и называются этим именем; у новациан же это бывает в день воскресный, хотя [516] они следуют также Иудеям и соглашаются с четыренадесятниками, с тем только различием, что если четырнадцатым днем луны случится не первый день субботы, то они празднуют Пасху позже Иудеев столькими днями, сколько остается их после четырнадцатого дня луны до следующего воскресенья. А монтанисты, иначе называемые Пенузитами и Фригийцами, ввели какой-то странный способ праздновать Пасху. Они порицают тех, которые в этом деле с излишнею заботливостью наблюдают течение луны, и говорят, что желающие в сем случае поступать правильно должны следовать одним солнечным кругам. Каждый месяц у них состоит из тридцати дней, а первым днем почитается день весеннего равноденствия, по римскому счету, предшествующий девятью днями апрельским календам; ибо в этот день, говорят они, созданы были два светила, которыми определяются времена и годы. И это подтверждается тем, что луна чрез восьмилетний период совпадает с солнцем, так что лунное и солнечное новомесячие случается тогда в один и тот же день. Именно, восьмилетний период лунного течения заключает в себе месяцев девяносто девять, а дней две тысячи девятьсот двадцать два, в продолжение которых солнце совершает восемь годовых течений, полагая каждый год в триста шестьдесят пять дней с четвертью; ибо упоминаемый в священном Писании четырнадцатый день они считают [517] от дня за девять дней до апрельских календ, как от начала создания солнца и от первого месяца, и говорят, что этот самый день бывает за восемь дней до апрельских идусов. В тот день они всегда и совершают Пасху, если это придется в воскресенье; а когда нет,— то празднуют ее в следующий воскресный день, ибо, говорят, написано, (что она празднуется) от четырнадцатого дня до двадцать первого.

ГЛАВА 19.

Достойное истории перечисление обычаев у различных народов и Церквей.

Таково-то было разногласие касательно празднования сего праздника. И мне кажется, что Виктор, тогдашний епископ римский, и Поликарп смирнский весьма мудро решили возникший в древности об этом спор: ибо когда западные иереи думали, что не должно уничижать предания Петра и Павла, а азийские утверждали, что надобно следовать евангелисту Иоанну; то упомянутые епископы с общего согласия определили, чтобы те и другие, празднуя Пасху по своему обычаю, не отделялись от взаимного общения. Они весьма справедливо думали, что безумно было бы Христианам, согласным в главных пунктах верования, разделяться между собою из-за обычаев; ибо во всех Церквах, хотя они исповедуют одно и то же учение, нельзя найти одних и тех же по всему сходных преданий. [518] Известно, что в Скифии много городов, но у всех Скифов — один епископ; между тем как у других народов священствуют епископы иногда и в селениях, что заметил я у Аравлян и Кипрян, у фригийских новациан и монтанистов. Диаконов у Римлян еще и доныне не более семи, потому что Римляне имеют в виду число рукоположенных апостолами, между которыми находился первомученик Стефан; а у других число их неопределенно. Сверх того в Риме каждый год только однажды поют аллилуйя, именно в первый день пасхального праздника; так что многие Римляне даже клянутся тем, чтобы им сподобиться услышать или петь эту песнь. Там же ни епископ, ни другой кто, не говорит в церкви поучений; а у Александрийцев проповедует один только городской епископ, — обычай, которого прежде не было и который вошел, говорят, с того времени, как Арий, будучи пресвитером, начал беседовать о предметах веры и вводить новости. У Александрийцев странно и то, что при чтении Евангелия епископ не встает, чего у других я и не видывал и не слыхивал. Там эту священную книгу читает один архидиакон, между тем как в других местах диаконы, а во многих Церквах одни священники, в знаменитые же праздники епископы, как напр. в Константинополе в первый день Пасхи. И предшествующую этому празднику, так называемую четыредесятницу, в которую народ [519] постится, одни считают в шесть недель, напр. Иллирийцы и Христиане, живущие на западе, вся Ливия и Египет с Палестиною, другие — в семь, как жители Константинополя и окрестных мест до Финикии. В продолжение этих шести или семи недель некоторые постятся три недели с промежутками, другие три недели сряду пред праздником, а иные только две, как напр. последователи Монтана. Не везде то же время и тот же образ даже для церковных собраний. Известно, что одни собираются и в субботу, равно как в первый день субботы, что бывает в Константинополе и почти повсюду; но в Риме и Александрии не так. У Египтян во многих городах и селениях собираются вечером в субботу и, уже пообедав, приобщаются таинств. Не все также совершают одни и те же молитвы и псалмопения или чтения, и не в одно и то же время. Например так называемый апокалипсис Петра, который древними признан был за совершенно подложный, в некоторых церквах Палестины, как мне известно, читается еще и доныне однажды в год, в великий пяток, когда народ с особенным благоговением постится в память спасительных страданий; а известный ныне под именем апостола Павла апокалипсис, которого не признавал никто из древних, одобряется весьма многими монашествующими. Некоторые утверждают, что эта книга найдена в настоящее царствование; ибо говорят, что в Тарсе [520] киликийском в доме Павловом, по Божию указанию, открыт был под землею мраморный ковчег, а в нем помянутая книга. Но когда я спрашивал о том, то пресвитер Церкви тарсийской Киликс сказал, что это ложь. Киликс был человек уже многолетний, о чем свидетельствовали и его седины; однако ж он говорил, что о подобном у них событии не знает, и подозревает, не выдумка ли то еретиков. Но довольно об этом. По городам и селениям есть много и других обычаев, свято соблюдаемых воспитанными в них людьми, из уважения к лицам, которые вначале передали их, или впоследствии сохраняли. Надобно думать, что то же случилось и относительно упомянутого праздника, по поводу которого я изложил эти сказания.

ГЛАВА 20.

Об успехах нашего вероучения, и об окончательном разрушении идольских капищ, также о бывшем в то время возвышении воды в реке Ниле.

Тогда как ереси, по сказанному, разделялись, Церковь кафолическая тем более возрастала; ибо к ней присоединялись весьма многие — с одной стороны из враждовавших между собою неправославных, с другой и в особенности из языческой черни. Когда, то есть, царь заметил, что обычаи прежних времен привлекают подвластный ему народ к предметам благоговения его предков и к священным его местам, то в начале [521] царствования воспретил посещать эти места, а при конце его многие из них и разрушил. Поэтому народ, лишившись молитвенных домов, мало-помалу привык посещать церкви, — тем более, что и втайне приносить жертвы, по языческому обычаю, было не безопасно, и против тех, которые отважились бы на это, издан был закон, подвергавший их лишению жизни и имущества. Говорят, в это время вода в египетской реке стала подниматься позже обыкновенного. Египтяне роптали, что им не дозволяют по древнему обычаю приносить этой реке жертвы. Народный префект, подозревая, что они готовятся к возмущению, донес о том царю. Но царь, получив это известие, сказал, что лучше оставаться верным Богу, чем предпочитать благочестию наводнение Нила и происходящее от него плодородие. Пусть никогда не разливается эта река, если только она действительно может быть вызываема из берегов волхованиями, услаждаться жертвами и осквернять кровью потоки, текущие из божественного рая. Впрочем спустя не много времени Нил сильно разлился и покрыл водою места даже возвышенные. Когда же он дошел до крайней и редко достигаемой водою степени, а вода все еще поднималась; то Египтяне впали в противоположный страх и боялись, как бы он не затопил Александрии и части Ливии. Тогда александрийские язычники, в досаде на этот неожиданный случай, в насмешку кричали, [522] говорят, на зрелище, что Нил, будто какой старик, либо человек бешенный, вылил всю воду. По сему случаю весьма многие из Египтян, осудив суеверие предков, обратились в Христианство. Так об этом мне рассказывали.

ГЛАВА 21.

О обретении честной главы Предтечи, и о том, что по этому случаю происходило.

Около того же времени перенесена в Константинополь глава Иоанна Крестителя, которую Иродиада испросила у Ирода тетрарха. Говорят, она обретена была монахами, принадлежавшими к македониевой ереси. Эти монахи сначала жили в Иерусалиме, а потом переселились в Киликию. В предшествующее царствование доносил о ней главный правитель царского дворца Мардоний, и Валент приказал перенести ее в Константинополь. Посланные с этим поручением, действительно, возложили ее на общественную колесницу и повезли. Но когда достигли они Пантихия — местечка халкидонского; то мулы, запряженные в колесницу, остановились и не пошли далее, несмотря на то, что конюхи грозили им, а возница жестоко бил их бичом. Когда же это осталось бесполезным и событие для всех, даже для самого царя, показалось делом необыкновенным и божественным; то сию святую главу положили в селении Косилае, так как оно находилось вблизи и принадлежало [523] упомянутому Мардонию. Но впоследствии, в описываемое нами время, по вдохновению ли Божию, или по внушению самого пророка, прибыл в это селение царь Феодосий. Он хотел взять останок Крестителя, но ему воспротивилась, говорят, одна Матрона, посвященная Богу дева, сопутствовавшая главе в качестве служительницы и хранительницы. Так как она противилась со всею твердостью, то царь не счел нужным принуждать ее силою, а напротив старался склонить ее к согласию просьбами. Когда же она наконец согласилась, думая, что напрасны будут усилия Державного, судя потому, что случилось во времена Валента; то ковчег, в котором лежала глава, царь покрыл порфирою и, взяв его с собою, возвратился в Константинополь, где положил его в так называемом предместии на седьмой миле, и воздвиг там огромный и прекраснейший храм Богу. Что же касается до Матроны, то хотя царь многократно и часто докучал ей и обещал милости, однако ж не склонил ее отстать от своих мыслей; ибо она принадлежала к Македониевой ереси. Но пресвитер Викентий, который был также при гробе пророка, совершал пред ним богослужение, немедленно последовал за царем и вступил в общение с членами Церкви кафолической. По словам приверженцев Македония, он клятвенно уверял, что никогда не отступит от их учения, однако ж наконец явно [524] высказал, что если Креститель благоволит последовать за царем, то и он без всякого отлагательства вступит с ним в общение. Викентий родом был Персиянин. Но когда в царствование Констанция персидские христиане подверглись гонению, он вместе с двоюродным братом своим Аддою убежал к Римлянам, причислен был к клиру и достиг сана пресвитера. А Адда, вступив в брак, принес великую пользу Церкви и оставил по себе сына Авксентия, преданного Богу и заботливого о друзьях, человека прекрасного по жизни, любившего науки и многосведущего в сочинениях языческих и церковных писателей, мужа благонравного, полезного царю и царедворцам и занимавшего блестящие должности. Но о нем рассказывают очень многое как знаменитые монахи, так и добродетельные люди, с которыми он был знаком. А Матрона до самой кончины оставалась в селении Косилае и жила весьма свято и благочестиво, начальствуя над посвященными Богу девами, из которых многие, как я слышал, и доселе еще живы и ведут жизнь, достойную наставлений Матроны.

ГЛАВА 22.

Об удавлении царя Валентиниана Младшего в Риме и о тирании Евгения, также о пророчестве фиваидского монаха Иоанна.

Между тем как Феодосий, мирно управляя восточною империею, занимался такими делами и весьма ревностно служил Богу, пришло [525] известие, что царь Валентиниан погиб от веревки. Говорили, что такая кончина устроена ему постельничими евнухами, по наущению некоторых царедворцев, а особенно начальника над войском Арбогаста, который видел, что юный царь в управлении подражает отцу и недоволен многим, что ему нравилось. Но другие полагали, будто он сам наложил на себя руки — от того, что в пылу молодости решаясь на что-нибудь не должное, встречал препятствия, и потому не захотел жить, так как, будучи царем, не мог беспрепятственно делать все, чего желал. Впрочем утверждают, что этот юноша, и по красоте тела, и по доблести царского характера, был чрезвычайно достоин царствования, что он и великодушием и справедливостью превзошел бы своего отца, если б достиг мужеского возраста. И однако ж, быв таким, он получил такую смерть! Между тем некто Евгений, неискренно расположенный к христианскому учению, захватил власть над империей и возложил на себя знаки царствования. Он думал, что будет владычествовать безопасно, и к этой мысли приведен был словами некоторых людей, уверявших его, что они знают будущее по жертвенным животным, по рассматриванию печени и наблюдению звезд. Этим в то время занимались многие из римских сановников и между прочими тогдашний префект Флавиан, человек красноречивый и почитавшийся весьма мудрым в делах государственных, а сверх [526] того, чрез знание всякого рода гаданий, прослывший точным знатоком будущего. Таким-то знанием особенно убедил он Евгения приготовиться к войне, уверяя, что ему судьбою определено царствовать, что в сражении на его стороне будет победа, и что за тем настанет изменение христианской веры. Обольщенный такими надеждами, Евгений собрал огромное войско и, заняв ведущие в Италию ворота, которые у Римлян называются Юлиевыми Альпами, охранял их. А эти ворота, с обеих сторон огражденные крутыми и высокими горами, оставляют только один проход чрез ущелье. Между тем Феодосий, думая о том, какой будет иметь исход война его с Евгением, и лучше ли самому наступать, или ждать его наступления, решился посоветоваться об этом с фиваидским монахом Иоанном, о котором я сказал прежде, что он тогда славился знанием будущего. И так царь послал в Египет одного преданного себе придворного евнуха, Евтропия, чтоб он, если возможно, привез Иоанна, а когда тот откажется ехать, узнал по крайней мере от него, что надобно делать. Увидевши Иоанна, евнух не убедил его идти к царю, но возвратился один и объявил предсказание пустынника, что Феодосий будет победителем в войне и, истребив тирана, после победы в Италии, сам скончается. Последствия показали, что то и другое было справедливо. [527]

ГЛАВА 25.

О взимании податей, о ниспровержении в Антиохии царских статуй и о посольстве Арагерея Флавиана.

Между тем по случаю войны, начальники, заведывавшие сбором податей, заблагорассудили потребовать их несколько более обыкновенного. По этому случаю возмутившийся в сирской Антиохии народ ниспроверг статуи царя и его супруги, потом, привязав к ним веревку, влачил их по городу, и при этом случае, как обыкновенно бывает у разъяренной черни, произносил оскорбительные выражения. Когда же царь за это думал многих Антиохийцев предать смерти, народ, по одному слуху о том, пришел в крайнее уныние, прекратил бешенство, стал раскаиваться и, как будто наступили уже ти бедствия, о которых говорили, стенал, плакал, умолял Бога, чтобы Он укротил гнев Державного, и при общенародных молениях некоторые песни воспевал жалобно. В это-то время, антиохийский епископ Флавиан отправлялся послом за своих сограждан, когда царь был еще гневен, и убедил юношей, обыкновенно поющих при царском столе, пропеть те песни, которые Антиохийцы пели во время общенародных молений. От этого, говорят, царь, побежденный состраданием, преклонился на милость, тотчас отложил гнев, примирился с народом и омочил слезами чашу, которую тогда [528] держал в руках. Рассказывают также, что в ночь, предшествовавшую тому дню, в который произошло это возмущение, царь видел призрак женщины, чрезвычайной величины и ужасного образа, которая, проходя по воздуху над городскими улицами, поражала воздух страшными ударами бича, какими обыкновенно приводят в ярость зверей люди, занимающиеся такого рода зрелищами. Из этого видно, что некий злой демон коварно возбудил тот мятеж, и за ним последовало бы, конечно, много смертей, если бы царь не отложил гнева, уважив, по своему благочестию, священническое ходатайство.

ГЛАВА 24.

О победе царя Феодосия над Евгением.

Когда все было готово к войне, Феодосий объявил царем младшего сына своего Гонория, а Аркадий был еще прежде объявлен, и, оставив обоих в Константинополе, сам с войском поспешно отправился с востока в западную империю. Вслед за ним пошло и множество союзников из Варваров, живших по Дунаю. Говорят, что, выехав тогда из Константинополя и достигши седьмой мили, он молился Богу в тамошней церкви, которую выстроил в честь Иоанна Крестителя, просил, чтобы исход войны был благополучен и для него, и для войска, и для всех Римлян, и призывал себе в помощь Крестителя. Испросив этого, Феодосий отправился в Италию и, [529] напав на Альпы, взял первое сторожевое место. Когда же, перешедши высоту ущелья, он готов уже был спускаться, — вдруг увидел пред собою поле, покрытое конным и пешим войском, а недалеко сзади множество неприятелей, стоявших на высоте горы. Как скоро первые перешедшие войска столкнулись с стоявшим в нем неприятелем, завязалась жестокая и сомнительная битва. Царь еще при переходе войск заметил, что ему с ними, при всем даже желании, человеческими средствами спастись невозможно, если нападут с тылу неприятели, занявшие высоту. Посему он повергся на землю и слезно молился,— и Бог, как показало событие, скоро внял его молитвам; ибо начальники отрядов, занимавших возвышение, послали сказать ему, что они будут его помощниками, если он удостоит их почестей. Тогда царь, поискав и не нашедши бумаги и чернил, взял дощечку, которую случайно держал один из предстоявших, и написал, что они получат от него важные и приличные места в войске, если исполнят обещание. На этом условии те действительно перешли на сторону царя. Впрочем, когда еще ни та, ни другая сторона ни уступала, и битва в поле была равносильна, вдруг подул чрезвычайно сильный, противный неприятелям ветер, какого никогда прежде не бывало, и расстроил ряды их. Бросаемые Римлянами стрелы и копия, как будто они ударялись во что-нибудь твердое, он отражал назад в тела [530] бросающих и, вырывая из рук их щиты, с грязью и пылью обращал на них же. Лишенные таким образом оружия, весьма многие из них тут же были побиты, а другие, спасшись на время бегством, скоро были переловлены. Тогда Евгений, повергшись к ногам царя, молил его о пощаде, но в то самое время, как он умолял, был обезглавлен одним из воинов. А Арбогаст, после сражения предавшись бегству, сам на себя наложил руки. Говорят, что в то время, как происходило это сражение, в храме Божием, находящемся в предместии на седьмой миле, где молился царь, выступая на войну, один бесноватый, восхищенный на воздух, поносил Иоанна Крестителя, ругался над ним, как над обезглавленным, и восклицал: ты побеждаешь меня и устрояешь козни моему войску. Присутствовавшие при том, так как естественно всем очень хотелось услышать и сказать что-нибудь нового о войне, быв изумлены этим, записали тот день и скоро от бывших в сражении узнали, что сражение случилось именно в замеченный день. Так-то, говорят, происходило это.

ГЛАВА 25.

О дерзновении святого Амвросия пред царем Феодосием и об избиении жителей фессалоникских: также повествование о других подвигах этого святого мужа.

По убиении Евгения, царь, прибыл в Медиолан и пошел в церковь помолиться. [531] Когда же он подошел к дверям, ему вышел навстречу епископ города Амвросий и, взяв его за порфиру, в присутствии народа сказал: остановись; человеку, оскверненному грехом и несправедливо обагрившему руки кровью, нельзя, прежде покаяния, преступать этот священный порог и прикасаться божественных таинств. Удивившись дерзновению иерея, царь, сознал свой грех и, побуждаемый раскаянием, удалился. Повод же ко греху был следующий: у тогдашнего начальника над войсками в Иллирии, Вуфериха, возница, питая постыдное чувство к виночерпию, искушал его и, за то будучи взят, содержался в тюрьме. Между тем, по случаю имевшего быть в цирке знаменитого бега, фессалоникский народ потребовал, чтобы его освободили, как такого человека, который необходим для предстоящего состязания, и когда в этом было ему отказано, то поднял сильное смятение и наконец убил Вуфериха. Получив о том донесение, царь крайне разгневался и приказал предать смерти известное число первых встречных. Вследствие этого город обагрился кровью многих невинных; потому что сверх всякого ожидания, схвачены были и иноземцы, только что приплывшие морем и пришедшие сухим путем. Да и много было случаев жалких, и между прочими следующий: один купец, предлагая самого себя вместо двух взятых его сыновей, просил, чтобы его умертвили, а их пощадили, и в награду [532] за то обещал отдать воинам все свое золото. Сжалившись над несчастием этого человека, воины принимали его просьбу за одного из сыновей, которого он выберет, но отпустить обоих сочли для себя не безопасным, потому что тогда не выйдет полного числа. Смотря на обоих с плачем и слезами, отец не мог избрать ни которого, но, пламенея одинаковою любовью к тому и другому, оставался в нерешимости, пока их не умертвили. Я слышал также, что тогда один добрый слуга охотно отдал себя на смерть вместо господина, которого вели лишить жизни. В этих-то и вероятно в других, случившихся тогда бедствиях обвиняя царя, Амвросий за то отверг его от церкви и лишил общения. Впрочем царь и сам всенародно исповедал свой грех пред Церковью, и во все назначенное ему для покаяния время, как плачущий, не носил царских украшений. Сверх того, он издал закон, чтобы исполнители царских повелений наказание осужденных на смерть отлагали до тридцатого дня — в той мысли, что это промежуточное время утишит гнев царя, и с ослаблением гнева, останется место для милосердия и раскаяния. Впрочем Амвросий совершил много и других достойных священства дел, которые известны одним местным жителям. К числу важнейших его подвигов относится и следующий: было в обычае, что цари стояли в святилище церкви, ради чести, занимая отдельное место от народа. Но [533] убежденный, что это произошло от угодничества или от нарушения порядка, Амвросий назначил царю место в церкви пред решетками святилища, так чтобы Державный председательствовал народу, а Державному — иереи. Это прекрасное установление царь Феодосий одобрил, а преемники его утвердили; так что оно с тех пор, видим, соблюдается и доныне. Мне кажется, необходимо внести в историю и следующее достопамятное дело этого мужа. Один язычник из числа сановников поносил Грациана, называл его недостойным отца и, подвергшись за это суду, осужден был на смерть. Когда же вели его на казнь, Амвросий пошел во дворец — с намерением просить за него. Так как Грациан, побуждаемый людьми, строившими ему козни, забавлялся в это время травлею зверей — одним из тех зрелищ, какие обыкновенно назначают цари для своего, а не для всенародного удовольствия, и никто из поставленных при дворцовых воротах не докладывал об Амвросие, потому что было не время; то он пошел назад и, подошедши к воротам, которыми вводили зверей, незаметно вступил в них вместе с охотниками и дотоле не отставал от Грациана и окружавших его, пока не исторг у него слова спасения, которым ведомый на смерть избавлялся от смерти. Сверх сего, он был весьма рачителен в соблюдении церковных законов и внимателен к образу жизни подчиненных себе клириков. Из многих [534] знаменитых его дел я рассказал об этих в доказательство его дерзновения, какое он, ради Бога, имел пред Державными.

ГЛАВА 26.

О святом Донате, епископе еврийском, и Феотиме, архиерее скифском.

В то же время, во многих местах вселенной, было много и других славных епископов. Таким, например, почитался Донат, епископ города Евреи в Епире. Местные жители свидетельствуют, что он совершил вообще много чудес, и в особенности чудо умерщвления дракона, который скрывался при большой дороге, около места, называемого Хаметефира, и похищал овец, коз, волов, лошадей и людей. Не с мечом или копьем, и не с каким-либо другим оружием вышел он против этого зверя; но когда тот почувствовал его приближение и поднял голову, чтобы напасть на него, он перстом изобразил пред ним в воздухе знамение креста и плюнул. Слюна попала зверю в рот и он издох. Мертвое тело его показывало, что это животное, по величине, было не меньше пресмыкающихся, которые водятся, говорят, в Индии. Действительно, местные жители, как я слышал, вытащили его на ближнее поле восемью волами и сожгли, чтобы он гниением не заражал воздуха и не причинил смертоносной болезни. Этому Донату гробницею служит [535] называющийся по его имени, знаменитый молитвенный дом, близ которого находится многоводный источник, прежде не существовавший и открытый Богом по его молитвам; ибо то место было совершенно безводно. Говорят, однажды он зашел сюда во время путешествия, и когда находившиеся с ним страдали от недостатка воды, он стал копать землю рукою и молиться. По его молитве тотчас проторгся обильный ключ воды, и с тех пор не иссякает. Свидетели тому — жители еврийской деревни Исории, в которой это случилось.— В то же время церковью Томиса и прочей Скифии управлял Феотим, родом Скиф, человек, воспитанный в любомудрии, которого придунайские Варвары Гунны, дивясь его добродетели, называли римским Богом, потому что и в самом деле видели от него опыты дел божественных. Рассказывают, например, что однажды он путешествовал по тамошней стране Варваров и встретил несколько туземцев, шедших в Томис. Бывшие с ним стали плакать, полагая, что они будут убиты; но он, сошедши с лошади, начал молиться, — и Варвары миновали их, не заметив ни его самого, ни спутников его, ни лошадей, с которых они сошли. Так как жители той страны своими частыми набегами разоряли Скифов, то Феотим этих, по природе звероподобных людей приучил к кротости, угощая их и по дружески предлагая им подарки. От того один Варвар, предполагая, что он [536] богат, вознамерился коварно пленить его. С этою целью приготовил он аркан и стоял, опершись на щит, как обыкновенно делывал, разговаривая с неприятелями, потом, подняв правую руку, хотел забросить на него веревку, чтобы увлечь его к себе и к своим единоплеменникам; но во время этого самого действия рука его осталась протянутою в воздухе, и не прежде освободилась от невидимых уз, как когда Феотим, по ходатайству других, помолился за Варвара Богу. Говорят, что этот епископ постоянно носил длинные волосы — с тех пор, как начал прилежно изучать любомудрие. Он держался простого образа жизни, вкушал пищу не в одно и то же время, но когда чувствовал голод или жажду; ибо, философу и в этом случае свойственно, кажется, уступать нужде, а не прихоти.

ГЛАВА 27.

О святом Епифание, епископе кипрском, и краткое повествование о делах его.

В то же время в главном городе Кипра епископствовал и Епифаний. Он был знаменит не только добродетелями, но и теми чудесами, которые совершены Богом для прославления его при жизни и по смерти; ибо по смерти его творится то, чего не было и при жизни: говорят, что при его гробе и доныне еще изгоняются демоны и получаются некоторые исцеления. А пока он был жив, ему [537] приписано много чудес, в числе которых до нас дошло и следующее: так как, быв щедр к бедным, пострадавшим либо от кораблекрушения, либо от какой другой причины, он давно уже издержал свое имение, то в случае нужды расточал и имущество церковное. А этого имущества было очень много; потому что, желая сделать благочестивое употребление из своего богатства, многие со всех концов вселенной и при жизни отдавали его в церковь, и при кончине оставляли ей — в той уверенности, что Епифаний, как добрый распорядитель, и как человек, любящий Бога, употребит их дары согласно с их желанием. Говорят, что однажды, когда уже немного оставалось денег, эконом церкви вознегодовал на епископа и стал порицать его, как расточителя. Но последний, несмотря и на это, не уменьшал своей обычной щедрости к бедным. Таким образом наконец все было издержано, как вдруг некто вошел в комнату, в которой жил эконом, и подал ему мешок со многими золотыми монетами. Так как неизвестен был ни тот, кто подал, ни тот, кто послал подать, а между тем по справедливости казалось странным, чтобы человек, пожертвовавший столько денег, хотел остаться неизвестным; то все пришли к мысли, что это дело Божие. Но вот и нечто другое, что о нем говорят, и о чем я хочу рассказать. Знаю, что то же чудо было совершено и Григорием чудотворцем, [538] некогда управлявшим неокессарийскою Церковью, и очень верю этому. Но отсюда еще не следует, будто подобное дело не могло быть совершено и Епифанием. Ведь не один также апостол Петр воскресил мертвого, но и евангелист Иоанн в Ефесе, и дочери Филиппа в Иераполисе. Мы видим, что часто одно и то же было совершено многими, и древними, и ныне живущими благочестивыми мужами. Вот то событие, о котором я хочу рассказать. Двое нищих заметили, что идет Епифаний, и, чтобы получить от него больше денег, один из них, распростершись на земле, лежал, как мертвый, а другой, стоя подле него, плакал и, выражая скорбь о смерти своего товарища, вместе жаловался на бедность, что ему нечем даже и похоронить его. Епифаний помолился об упокоении лежащего и, дав плачущему, сколько нужно для погребения, сказал: сын мой, позаботься о погребении и перестань плакать: ведь уж он не воскреснет; а чего нельзя изменить в случившемся и что совершенно необходимо, то нужно переносить великодушно. Сказав это, он пошел дальше. Когда никого не стало видно, стоявший толкнул ногою лежавшего и, хваля его за то, что он очень искусно представил умершего, сказал: вставай и повеселимся сегодня на счет твоих трудов. Но тот все лежал в одном положении и не слышал, как этот кричал ему, не чувствовал, как он изо всей силы толкал его. Тут уже последний побежал за [539] иереем и, догнав его, признался ему в своем обмане, плакал и, рвя на себе волосы, просил его воскресить товарища. Но Епифаний, дав ему наставление не слишком печалиться о случившемся, отпустил его; ибо Богу не угодно было изменить то, что совершилось — без сомнения с целью внушить людям, что поступающие таким образом с Его слугами, обманывают Его самого, тогда как Он все слышит и все видит.

ГЛАВА 28.

Об Акакие, епископе берийском, также о Зеноне и Аяксе, мужах знаменитых и прославившихся добродетелью.

Так я слышал об этом. В то же время славился между епископами и Акакий, которому давно уже вверено было епископство в городе Берии сирийской. О нем можно рассказать много достопамятного, так как он еще с детства начал подвиги иноческой жизни и жил со всею строгостью. Но лучшим доказательством его добродетели служит то, что епископское его жилище было открыто во всякое время. Всем, кому хотелось, и пришельцам, и городским жителям позволялось смело видеть его и во время обеда, и в часы сна. Этому я очень удивляюсь: значит, он либо так жил, что всегда был уверен в самом себе, либо придумал это с намерением противодействовать склонности нашей природы к злу: ибо ожидая, что приходящие всегда могут застать его врасплох, он был [540] беспрестанно на страже и ни в чем не отступал от своего долга, но всегда занимался добрыми делами. В то же время славились браться Зенон и Аякс, которые первоначально вели жизнь любомудрственную — не в уединении, а в приморском городе Газе, называемом также Майюмою. Оба они были весьма преданы православному учению и мужественно исповедовали Бога, так что много раз весьма тяжко и жестоко были биты язычниками. Об Аяксе рассказывают, что он женился на прекраснейшей женщине, но только трижды во все время имел с нею супружескую связь и родил от ней трех сыновей, двух воспитал он в познании предметов божественных и приготовил к безбрачию, а третьего к жизни брачной. Сам же кротко и весьма похвально управлял Церковью вотолийскою. Равным образом и Зенон, еще в юности отказавшись от мира и от брака, был весьма рачителен в служении Богу. Говорят, да мы и сами видели, что в качестве епископа Церкви майюмской, достигнув уже старости и имея около ста лет, он никогда не пропускал ни утренних, ни вечерних песнопений, ни другого какого-либо Богослужения, если только не препятствовала ему болезнь. Проводя жизнь в монашеском любомудрии, он ткал на одноверетенном станке льняную одежду, и чрез это не только доставал все нужное для себя, но и помогал [541] другим, и до самой кончины не переставал заниматься этим делом, хотя был старше всех местных епископов и начальствовал над многолюднейшею и богатейшею Церковью. Об этих епископах я упомянул, чтобы показать, каковы были в то время предстоятели: всех же перечислить трудно; потому что они большею частью были мужи добрые. И сам Бог свидетельствовал о доброй их жизни, скоро внемля их молитвам и совершая чрез них весьма много чудес.

ГЛАВА 29.

О обретении мощей пророков Аввакума и Михея, и о кончине царя Феодосия Великого.

Управляемая такими мужами вселенская Церковь приводила к единодушной добродетели и ревности как мирян, так и клир. Впрочем не этим одним прославилось наше Богослужение, но и тем, что тогда же обретены были первопророки Аввакум и, спустя немного, Михей. Тела обоих, как я слышал, указаны были божественным сновидением Зевенну, бывшему в то время епископом Церкви элевферопольской. Имя месту, где обретен Аввакум, было Кела, или прежний город Кила. От этого города на десять стадий отстоит местечко Вирафсатия, близ которого находился гроб Михея; от местных жителей, по неведению, названный памятником верных, или на родном их языке Нефеамегмана. Так вот и это служило также к прославлению [542] христианского учения и случилось в настоящее же царствование. Между тем царь Феодосий, после победы над Евгением, находясь еще в Медиолане, заболел и, тотчас припомнив предсказание монаха Иоанна, стал подозревать близость своей кончины. Он немедленно вызвал из Константинополя сына своего Гонория и, когда увидел его, — как будто почувствовал себя лучше, так что сам вышел в цирк на зрелище. Но после обеда ему вдруг сделалось хуже, и он поручил сыну своему присутствовать вместо себя. В следующую ночь жизнь его прекратилась, и это случилось в консульство братьев Оливрия и Пробиана.

Конец седьмой книги церковной истории.