ТОМАС СМИТ

СЭРА ТОМАСА СМИТА ПУТЕШЕСТВИЕ И ПРЕБЫВАНИЕ В РОССИИ

с описанием трагической смерти двух государей и одной государыни, случившейся во время его тридцатидневного пребывания там, а также чудесного спасения ныне царствующего государя, считавшегося умершим 18 лет тому назад.

Si quid novisti rectius istis.

Candidus imperti; si non, his utere mecum. [3]

VOIAGE AND ENTERTAINMENT IN RUSHIA

К читателю.

Читатель! Рассказы об этом путешествии (по возвращении в Англию особы, бывшей во главе посольства, и сопровождавших ее лиц) доставляли столько удовольствия слушателям, так как передаваемые в них происшествия были весьма необыкновенны и новы, что многие, наслушавшись этих диковинок, с радостью сохраняли хоть часть изь них про запас для своего развлечения; но именно по этой причине то, что, будучи связано в одном целом, являлось бы вполне прекрасньга, не приминуло оказаться крайне обезображенным, будучи разбито на части. Между тем у охотников до легкой наживы уже чесались руки завладеть и таким материалом, хотя бы пришлось выпустить его в свет в искалеченном и разрозненном виде. И в самом деле, иной, подобно подбирающему крохи с пиршественного стола, наскреб кое-какие кусочки от этого русского добра, так что голова его поневоле оказалась чреватою незаконным плодомь, и не оставалось ничего другого, как разрешиться им в Paules Church-yard'е ¹. Но я, добыв истину из уст различных джентльменов, участвовавших в путешествии, и располагая также предоставленными мне писанными заметками их, свел все данные в одно целое с тем, чтобы ни ты не был обманут ложными сведениями, [4] ни само путешествие не могло подвергнуться напрасным нареканиям. Однакож сделано это мною без всякого согласия как со стороны самого сэра Томаса, так и тех дружески расположенных ко мне джентльменов, которые сообщили мне материалы: так что, если я в чем-либо погрешил, то причиной этому error amoris к моей родине, а отнюдь не amor erroris с целью кого либо обидеть. Пусть же чтение этой книжки доставит тебе удовольствие, так как многое в ней достойно замечания. А теперь прощай! [5]

Путешествие сэра Томаса Смита в Россию.

Торговые сношения служат как бы золотою цепьо, соединяющею во взаимной дружбе одни государства с другими: они настоящий цемент, неразрывно связующий руки, сердца и самую душу пародов, не сходных между собою по виду, различных по правам, языку и религии. Тот же голос, гармоничные звуки которого всего сладостнее для слуха государей, предпочитающих пальмовое и оливковое деревья, как символы мира, узловатому дубу, эмблеме войны, внушил нашему августейшему монарху, его величеству королю Англии Иакову оставить по прежнему открытыми все порты и гавани, которые в царствование возлюбленной, ныне усопшей, сестры его поддерживали торговые сношения нашего государства с российским. В подтверждение такового королевского решения, после того как первоначальные взаимные поздравления между его величеством и государем российским состоялись при посредстве английского агента в Москве, мистера Джона Мерика ², было признано полезным отправить в Россию посольство, назначив во главе его кавалера сэра Томаса Смита (благочестивого и благоразумыого мужа), на что он, исполняя свой долг, изъявил согласие и немедленно приступил к поспешным приготовлениям для путешествия, [6] насколько их допускала краткость предоставленного ему времени.

Когда все было готово для отъезда, сэр Томас, в сопровождении кавалеров сэра Томаса Челленора (Th. Challenor) ³ и сэра Уильяма Рэ (Will. Wray) ⁴, еще нескольких благородных особ и своей собственной свиты, отправился 10-го июня 1604 года ко двору, пребывавшему в то время в Гринвиче, где и был представлен его величеству высокопочтенным графом Сольсбери (the Earle of Salsbury) ⁵: король в милостивых выражениях осведомился у сэра Томаса о продолжительности предстоящего ему пути, о сроке его возвращения, о характере климата, предложив и еще несколько вопросов относительно России, на что сэр Томас и дал надлежащие ответы. Когда же король, выражая свое удивление по поводу продолжительности предполагаемого пребывания посольства в России (так как, по словам сэра Томаса, оно потребовало бы не менее пятнадцати месяцев вследствие суровости тамошней зимы, когда от чрезмерного холода море делается на некоторое время закрытым для навигации), шутливо заметил: "выходит, что сэр Томас отправляется чуть не с самого солнца", присутствовавший при аудиенции граф Нордгамптон (the Earle of Northampton) отвечал: "Ему так и должно казаться при расставаньи с вашим всепресветлейшим величеством". Улыбнувшись на эти слова, король дал поцеловать свою руку сэру Томасу и осчастливил тою же милостью всех благородных особ, которым предстояло отправиться в путешествие.

На следующий день сэр Томас, с некоторыми лицами из своей свиты, прощался с наследным принцем; после чего, получив в Уайт-Голле ⁶ свои верительные грамоты [7] и все прочие инструкции от графа Сольсбери, сэр Томас на завтра, 12-го июня, около 10 часовь, в сопровождении сэра Валентина Найтли (Valentine Knightly), сэра Фрэнсиса Черри (Francis Cherry) ⁷ и нескольких лиц из купечества, прибыл в Гревсенд ⁸, куда подошли, при попутном ветре, вниз по течению все корабли, и где он оставался до ближайшего утра.

Затем, после совещания с благородными особами, купцами и капитанами кораблей относительно своего отплытия, сэр Томас собрал вокруг себя всех сопутников и обратился к ним с следующими словами: "Благородные господа и вы все, которые решились сопровождат меня и помогать мне в настоящем посольстве от его королевского величества к государю российскому! Я совещался с купцами, капитанами и иными лицами, следует ли нам еще оставаться, или же поспешить нашим отъездом в виду попутного в настоящее время ветра и отсутствия всякой серьезной надобности в дальнейшей остановке, и я полагал бы, как, вероятно, и все наше общество, в эту же ноч перейти на корабли, предоставив себя, как и во всякое время, покровительству Всемогущего, ибо мы, находясь во власти безпощадного моря, должны встретиться (тем более что, как я предполагаю, среди вас найдутся и не бывавшие еще ни разу в плавании) с многочисленными испытаниями: поэтому, сам хорошо зная разницу между твердою землей и морем, этими двумя столь различными по своей ирироде стихиями, я должен поделиться с вами этим знанием, так как вы, не будучи даже знакомы друг с другом, все находитесь, исполняя при мне разные обязанности, на моем попечении. Прежде всего я желал бы, чтобы вы, как [8] подобает христианам и братьям-товарищам, оказывали друг другу приязнь и любовь, выражая эти чувства взаимной помощью и покровительством, при всяких нуждах, в болезни или во время бури: так если, по воле Божией, иному понездоровится, а другой будет здоров, то он, как более сильный, обязан помочь тому, как более слабому, памятуя, что повседневно он сам может попасть в такое же положение. Когда же Богу будет угодно ниспослать нам тихую погоду, так что нам можно будет посетить друг друга, я всякий раз буду рад видеть вас на моем корабле, где с удовольствием вам будет предложено то, чего сами вы пожелаете и чем я буду располагать. Я сочту за признак вашей любви ко мне хотя бы ежедневные ваши посещения, так как вы будете наилучшими гостями, каких я еще долго могу себе ожидать. Для сохранения собственного здоровья воздерживайтесь от пьянства, для вашей выгоды — от игры, для вашего спокойствия — от ссор, и для славы имени Божия — от проклятий. Между тем все это у моряков в большом ходу и легко прививается и к другим. II конечно, против этого нет лучшего средства, как ежедневное, по заведенному на кораблях обычаю, богослужение, предполагая, разумеется, что в моей свите нет пикого думающего иначе, или воспитанного в иных взглядах. Вооружась такими правилами, приступим же, во имя Того, Кто в своей непроникновенной премудрости предопределил нас для настоящего путешествия, к нашему плаванию с честными и справедливыми намерениями, чтобы достичь в нашем предприятий прочного успеха и достославного окончания. В заключение, объявляю во всеуслышание, что, ставя выше всего почитание Господа, я буду требовать от всех только то [9] к чему каждого обязывает мое положение и его долг. А за сим, во имя Божие, приглашаю всех вас перейти на корабли".

Посол сам показал остальным дорогу, перейдя на главный корабль "John and Francis", а за ним последовали и все его спутники; когда же все разместились, он сошел обратно на берег, где, немного отдохнув, он все остальное время посвятил разного рода специалъным делам с купцами, которые оставались там почти до двух часов утра. Затем, после сигнального выстрела из пушки и короткой стоянки в ожидании не подошедшего во время барказа, мы подняли паруса вместе с остальными судами (в числе четырех) и, при попутном ветре, легко справились с приливом, отказавшись от употребления руля, и затем, доверясь внушавшему надежду гельм-винду ⁹, шли благополучно, пользуясь в течение двух с половиной дней этим прекрасным попутпым ветром; но ночью 15-го июня, уже за Ныокеслем (Newcastle), ветер стих, так что мы должны были направить наш курс к востоку. В ночь, между тем, от нас отстал корабль "The Minion", не будучи в состоянии при боковом ветре держать одинаковый курс с нами, и наш штурман обратился к послу с вопросом: прикажет ли он остановиться, или продолжать идти вперед, при чем ссылался на принятый у моряков обычай но возможности лучше пользоваться всяким ветром, но посол распорядился повернуть на другой галс и дождаться прихода "Minion'a", что и было исполнено. Посол, несомненно, выказал этим большую заботливость и любовь относительно своих спутников, ехавших на "Minion'е", и мне кажется весьма существенным в морском плавании, чтобы суда не [10] теряли друг друга из виду, и соблюдение этого правила будет, при известных обстоятельствах, даже свидетельствовать о мудрой предусмотрительности, так как или может оказаться прямая надобность в данном корабле, или же он, в ущерб остальным сопутствующим ему судам, может так или иначе погибнуть, или быть выброшенным на берег, как это слишком часто и подтверждается на опыте.

Я не намерен, впрочем, вдаваться в подробный рассказ о разных обстоятельствах, случившихся во время плавания, так как это и не входит в мою задачу, и не представляет большего интереса. Замечу только, что положение нашего посла на корабле сильно напоминало его временное заключение в Лондонском Тоуэре: и теперь ему точно также приходилось внезапно переходить от тревоги к успокоению, одяовременно испытывая страх и надежду, когда порой бог Нептун, подобно суровому властелину, бывало захочет дать почувствовать свою силу и гнев находящимся в его власти своими непроглядными туманами, заставляя трепетать мореходпев (как пред политическими кознями трепещут узники в темнице): и в том, и в другом случае человек видит то, чего иначе ему никогда не приходится видеть: опасность в действительном спасении, спасение и надежду в наличной опасности, ибо политические козни обыкновенно подобны туманам Ливанских гор, будучи, как и те, наиболее ощутительны, когда всего менее заметны ¹⁰. Но как его вывел Бог из неволи с великою честыо и славой единственно ради его терпения, облеченного в невинность, так и я, при помощи Божией, невредимо достигну безопасной гавани, выигрышем времени опережая [11] бедствия: ибо море есть самая несчастная среда для пребывания человека (если не обладать большим запасом терпения), среда, где постоянно должно смотреть прямо в глаза опасности, в чем и заключается лучшая предосторожность против всех бед, так как в море люди бывают всего спокойнее как раз среди наибольших тревог, и всего тверже держатся на ногах, когда ветер изо всех сил гонит их вперед, как на зов набата, в сознании, что они, может быть, уходят от еще злейшей непогоды. Но желая всего хорошего каждому, кому по сердцу море, сам я всегда предпочту оставаться на суше и оттуда уж созерцать "одно из трех красивенших зрелищ на свете — корабль на всех парусах", то "вздымающийся" (по выражению моряков), подобно льву, ставшему на задние лапы, то привскакивающий и приседающий, словно русский медведь во время травли превосходными английскими псами. Но прибытие на посольский корабль нескольких джентльменов и иных лиц с других наших кораблей (по случаю наступившего штиля) заставляет меня сосредоточить все мои мысли на том, как бы получше приветствовать их. Посланник же угостил их тем гостеприимнее, что у него было всего вдоволь, благодаря и собственным запасам, и тем, которые были даны ему в изобилии на дорогу его друзьями и, в особенности, компаниею купцов, так что всем гостям досталось, сколько кто чего пожелал. Приглашая их в Гревсенде к себе в гости, посланник обещал угощать их на славу, и к чести его самого, и в похвалу его свите должно сказать, что приглашенные, являясь на посольский корабль, всякий раз находили в лице посла домовитого хозяина, который радушнейшим образом предлагал им [12] что только было у него наилучшего. Короче сказать, всеобщие похвалы послу освобождают меня от необходимости подробно доказывать сказанное; но все необходимо должны признать, что не только всякая провизия, но и собственный кошелек милорда предоставлялись для каждого. Но снова подул ветер, и гости, подбодренные вином и ветром, вернулись на свои корабли. Таким образом они каждый раз, посетив наш корабль (что они делали столь часто, как только могли), оставались на нем до тех пор, пока своим свистом ветер не даст сигнала к отъезду; и в самом деле, на море попутный ветер дороже всякого пира, на котором к тому же рискуешь съесть больгае, чем сколько переносит желудок; кроме того, если ветер хорошенько подует в открытом море, то хоть у кого поохладит мужество, едва наступит опасность (хотя и тут встречаются вполне геройские натуры). Но так как мы зашли уже далеко в Северное море, я мог бы угостить вас по-царски и притом чуть не даром, а затем отлично позабавить вас описанием игр и турниров на воде, в котором я изобразил бы Левиафана, с его выложенным раковинами щитом, то испускающего из своих ноздрей пар, чтобы внушить ужас своим зрителям, подобно тому, как это делают зеленокожие дикари, когда они движутся в такт, словно учитель в танцклассе, — то, как лев, рыскающего повсюду без страха, наводя страх на других; или же иредставил бы морской поединок между огромным китом, меч-рыбой и морским волком, — два на одного, кинжал и рапира на двуручный меч. Или я многое мог бы сказать, хотя без особенной иользы, о всяческих рыбах — осетрах, от которых итальянцами получается превосходная икра, [13] в наибольшем количестве и наилучшего качества, чем это умеет делать какая-либо другая нация; о дельфинах, белугах, акулах, тюленях, касатках, лососях и пр. Но я боюсь одного, что у одних из вас от созерцания боя морских чудовищ закружится голова, тогда как многие из других, которые охотно полакомились бы названными рыбами, сами послужили им на съедение, и разве не было бы с моей стороны весьма нелюбезно подчивать вас тварями, которые насыщаются человеческим мясом, и которых уж поэтому было бы трудно переварить. Мог бы я также поведать вам о чародействах моря (если можно так выразиться), когда корабль находится в полном штиле, а морские духи держат самые превосходные ветры. Или, наконец, я мог бы пуститься в описание разных мысов и песчаных отмелей, рифов и скал, островов и водоворотов и пр. Но все это предметы для чуждого мне языка, на котором люди не краснеют фантазировать, как истые поэты, которые в нашей стране (на столько испорчены наши вкусы) отнюдь не пользуются тою же доброю славой, как редкостные звери, а тем паче благородных пород рыбы, играющие и плавающие в водах, куда и когда им угодно; между тем и поэты, что рыбы, странствуют в свое удовольствие по морю житейскому, только с той разницей, что они нередко и тонут в родной им стихии. Но я охотно воздерживаюсь от всякого подражания поэтам, хотя и вполне признаю их высокое значение, памятуя какими проклятиями осыпает достопочтенный автор "Apology for Poetrie" ¹¹ тех, кто не почитает поэтов. Но с радостыо отказавшись от поэтических фантазий, я с не меньшею радостью ухожу из-под власти соленого моря, а в особенности теперь, [14] когда, после почти сорока дней безпрерывно длившейся качки, я плыву по прекрасной реке Двине, будучи вдруг пробужден от сладкого она с его золотыми грезами непонятной мне речью лоцмана, который, явившись по приказу царя к пашему лорду-послу, чтобы провести его вверх по реке, считающейся опасною (если поверить их словам), извинялся, оправдывая свой запоздалый приход тем, что не знал о столь скором прибытии милорда. Теперь же, когда мы окончили наш переезд, с его морскою болезныо, разве может нам не улыбаться предстоящий путь но реке? И поверьте мпе, что пресная вода для нас лучший товарищ, чем соленый шутник-океан, и я, испытавший, что значит море, всегда предпочту иметь дело с сухопутным солдатом, потому что, если придется сражаться, то ни в чем я не буду на столько нуждаться, как в пресной воде; а не будет ее, я буду ходить как потерянный, словно в русском или лифляндском лесу ¹².

22-го июля, не дойдя до Архангельска на одну милю, мы бросили якорь, а в И часов ночи на посольский корабль прибыл пушкарский голова, из дворян, по имени Максим Юрин (Maxim Vrin) ¹³, человек довольно благовоспитанный, но не особенно представительный на вид. Встреченный двумя из наших джентлъменов и еще несколькими лицами, он был проведен в каюту милорда, где, провозгласив полный титул царя и царевича, (както это у русских в обычае), он объявил послу, что его государь и повелитель и молодой царевич прислали его осведомиться о здоровьи его величества английского короля и принцев, и выслушав ответ посла, спросил о его собственном здоровьи, а также и джентльменов, находившихся в его свите. Недоумение посла [15] (в виду правил соблюдавшихся при въезде в Россию прежних послов) — кто бы собственно мог быгь этот присланный к нему дворяшш, было разрешено дальнейшим содержанием его речи, а именно, что великий государь, узнав о предстоящем прибытии посла и желая выразит свое особое расположение к его величеству королю Англии, равно как и желание постоянно жить с нимь в мире и дружбе (как это было при блаженной памяти возлюбленной сестре его, королеве Елизавете), вопреки прежде соблюдавшемуся великим государем обычаю игнорировать прибытие иностранных послов до их въезда в столицу, прислал его, Максима, с назначением состоять в приставах при его особе, чтобы доставлять ему в пути пристанище и всякие припасы и оберегать его от обид среди чужого ему народа, каковым вниманием великий государь желал выразить свою благодарность его королевскому величеству за честь посольства, равно как и сделать угодное для самого посла, к достижению чего он, пристав, с своей стороны приложит все старания.

Приятно пораженный такого предупредительностыо, посол от души благодарил за оказанную ему царскую милость, заметив, что двум столь великим монархам и подобает всеми способами поддерживать взаимную дружбу. После соответственного его рангу угощения, приставу на этот раз было нредоставлено удалиться; но еще до его отъезда, на корабль прибыли состоящий английским агентом в Москве мистер Джон Мерик (John Mericke), несколько английских купцов и других англичан с тем, чтобы повидать милорда и поздравить его с благополучным приездом. После частной беседы посла с агентом, длившейся несколько часов, все эти лица, угостившись вином и пивом, тогда как [16] их людям было дано десять монет, отправились с корабля к себе домой.

Столь необычайное начало внушало серьезную надежду и на благоприятный исход нашей миссии, так как подобная милость ни разу не оказывалась прежним послам, которые, по своем прибытии в Архангельск, должны были оставаться там в досадном выжидательном положении все время, пока отправленный Архангельским воеводой гонец в Москву, отстоящую на 1000 миль, не вернется с царским дозволением продолжать путь и с охранною грамотой.

23-го июля пристав, английский агент, несколько купцов и иные лица явились к послу, чтобы с почетом проводить его в назначенное для него помещение. Посол, предшествуемый состоявшими при нем благородными особами, впереди которых шла посольская прислуга в ливреях, по два в ряд, и в сопровождении упомянутых выше лиц, сошел на берег, чтобы перейти в отведенное для него помещение. Во время же следования его к берегу, с стоявших тогда на рейде английских, французских и голландских кораблей был произведен из орудий внушительный залп (или, точнее, даже несколько залпов). Таким образом посол благополучно прибыл в первое свое обиталище в пределах России. Пристав, церемопиально откланявшись послу, отправился осмотреть заранее зоготовленные припасы, а также чтобы распорядиться о необходимых квартирах для лиц, которые не могли быть помещены вместе с послом, равно как и для всех тех, которые еще ожидались, так как остальные наши корабли прибыли только на пятый день.

В Архангельске посол провел около двух недель. За это время от него был потребован подробный именной [17] список всех сопровождающих его лиц и прежде всего носящих звание королевских придворных (звание высокопочитаемое не только московским государем, но и турецким султаном, и персидским шахом, и мароккским беем, которые тем самим как бы льстят собственному величию); а так как мы, королевские слуги, пользующиеся высокою честью целования царственной руки его величества короля, встретили здесь несколько лиц, находящихся в таком же затруднительном положении, которым мы отнюдь не уступали в знатности происхождения (о котором теперь нас так неожиданно спрашивали), то мы и должны были подчиниться тому же самому, что и они, и в чем мы, не безчестя нашего посла и не вредя собственному благополучию, не могли бы отказать, тем более, что если это последовало но приказу самого царя, кто в этом государетве, как бы ни был он знатен, не исполнил бы в данном случае требуемого хотя бы в душе и не одобрял этого? Во-вторых, потребован был именной список обыкновенных дворян, состоявших при особе посла, и в-третьих, всех остальных членов свиты. Все таковые списки и были представлены приставу, отправившему их затем к самому царю. Все это было сделано, как надобно думать, с тем, чтобы на основании поименного списка можно было определить, в какой мере следует оказать почет нашему послу и озаботиться соответственным образом относительно квартир, лошадей и жизненных припасов, а может быть и с целью узнать, кто из членов знатных английских фамилий находится среди сопровождающих посла королевских придворных, о чем они особенно осведомлялись и впоследствии. Между тем английскому агенту мистеру Джону Мерику [18] (этому по истине мудрому, достойному и любезному джентльмену) угодно было пригласить всех участников посольства к себе на обед. Он охотно обратился бы и к самому послу с приглашением, если бы мог рассчитывать, что оно будет принято, тем более, что еще не было получено вторичного приказа царя о дальнейшем следовании посольства; но высокое звание посла (город же в это время как раз был переполнен иностранцами) делало это несовместимым с оказываемым здесь посланникам почетом и, в особенности, с туземным воззрением, по которому тем знатнее должна считаться каждая важная личность, чем менее она появляется на глаза народу. Мы же были угощаемы с чрезвычайным радушием и приветствованы с сердечною любезностью, какую способна выразить честная душа, предпочитающая искренность всевозможным формальностям. Наиболее лакомые блюда были отправлены отсутствовавшему послу на дом.

За несколько дней перед этим благополучно прибыли и прочие наши корабли, так что теперь все сопровождающие посла лица находились при нем, на твердой земле. Поэтому посол (хорошо осведомленный агентом Мериком относительно туземных пороков и обычаев, а также и всего того, чего всем нам следовало в дальнейшем держаться или избегать), желая прежде всего установить доброе мнение о себе самом и обезпечить честное имя за всеми сопутствующими ему, как во время пребывания при московоком дворе, так и впоследствии, с любовью взял на себя труд (в нижеприведенной речи) — во-первых, еще до отъезда из Архангельска, запечатлеть в их памяти счастливое освобождение от ужасов океана, и во-вторых, снабдить их своими чистосердечными указаниями и советами. [19]

"После того как Всемогущему было угодно, в великой своей благости, благополучно провести нас среди опасного плавания чрез океан и дать всем нам, не испытав ни малейшей невзгоды, высадиться на берег, сочтем это за великое Божие благословление, воспоминание же о миновавших опасностях да сохранится нами не только с тем, чтобы мы жили соответственно с нроявленною к нам милостью Божией, но и не забывали, что нам предстоит снова совершить тот же путь обратно, в сознании, что во всем творении Господа океан чаще всего является исполнителем его велений: поэтому пусть преисполнятся сердца наши благодарностию за наше освобождение, мы же засвидетельствуем самою нашею жизнью нашу покорность Всевышнему, в особенности находясь в иноземной стране, которая и сама еще не познала Его в полной мере. Люди же в ней — народ хитрый и лукавый, с любопытством следящий за всеми поступками иностранцев; между тем в этот торговый порт съезжаются представители всяких наций, и так как некоторые между ними хорошо понимают наш язык, то будем же осторожны и рассудительны в наших разговорах, обращая внимание на то, с кем и о чем мы ведем беседу, а поводов к разговорам представится для нас довольно, потому что и сам народ и его нравы, обычай и даже самый способ приветствований не только кажутся странными, но (выражаясь без лишней резкости) отчасти даже забавными. Но так как мы явились к этим людям во имя дружбы и мира, то будем же всячески оказывать им любоиь и соблюдать вежливость в обращении с ними. Вежливость же есть добродетель, которая не связана ни с каким неудобством и способна доставит лишь одну выгоду, без всяких потерь. [20]

"Просил бы я также вас избегать игры в кости и в карты: не говоря уже о том, что эти игры считаются здесь у порядочных людей делом низким и гнусным, оне компрометировали бы и меня, да и нам самим от них был бы только убыток, потому что если один из вас и положит себе что лишнее в кошелек, то другой на это мог бы приодеться. Особенно же помните, что хотя при климате, в котором и вам прийдется жить, пьянство считается здесь скорее обычаем, нежели пороком, в других оно этим людям однакоже ненавистно. Но, поборов себя в этом, вы сумеете обуздать себя и во всем остальном и, я надеюсь, докажете своего рассудительностью, в сравнении с их гнусным скотством, что вы никогда ничего подобного и не знавали.

"Распутство составляет в этой стране столь общераспространенный грех, что их глаз сейчас же подметит его в иностранцах: поэтому, ради спокойствия вашей собственной совести и телесного вашего здоровья, гнушайтесь разврата, как самой противоестественной слабости, — и это тем более, что в этом отношении русские не только чудовищно бесстыдны, но как бы олицетворяют собою само бесстыдство. Итак, пусть самая мысль об этом грехе будет для всех вас омерзительною. Если вы будете вести себя таким образом, вы тем самым прославите Бога, и Он за то возвеличит вас. И все это послужит во славу вашей родине, к чести мне и к спокойствию вашей собственной совести. Я же буду с радостью награждать тех, кто окажется в этом рачителен, по вместе не промедлю на будущее время и с наказанием; и пусть никто не рассчитывает на мою снисходительность или доброту, ибо уверяю всех вас, что [21] я прежде всего забочусь о верном служении Богу, на сколько это в моих силах при настоящем моем положении".

Пристав Максим Юрин, в силу только что полученного им государева приказа, зоготовил между тем для нас пять больших лодок, в том числе две палубные, со всеми необходимыми принадлежностями.

6-го августа посол отправился из Архангельска.

Имея по тридцати человек в каждой лодке, мы поплыли вверх по реке, при чем, в случае противного ветра, мы шли бичевой, и таким образом, меняя чрез каждые десять верст наших людей на лодках, мы прибыли в Холмогоры, где посол провел два дпя в одном английском доме и затем продолжал путь вверх по тихой и живописной Двине. Не доходя верст тридцати до Устюга, милорд был встречен на реке другим приставом, Константином Петровичем Артышовым ¹⁴, человеком заслуживающим гораздо большего уважения, чем наш первый пристав. Степенный, прямой и спокойный джентльмену каков был он, — сущая находка для иностранного посла в этой стране, где в лице приставов, отнюдь не похожих на нашего, посланники, как это было, например, последний раз с известным почтенным сэром Ричардом Ли (Rich. Lea) ¹⁵, находят величайшую для себя пытку, так как чванство, самомнение и произвол составляют присущие свойства каждого русского, занимающего более или менее почетную должность.

Этот боярин, выйдя нам на встречу на четверть мили вниз по течению, прислал к послу уведомление, что его царское величество великий государь назначил его к нему в приставы, и что он желал бы увидеться с его милостью лордом, с тем чтоб осведомиться о его здоровье и [22] доволен ли он обхождением с ним и предназначенными для его содержания припасами, а также чтобы засвидетельствовать послу особенное расположение к нему царя, который, узнав о прибытии посольства, немедленно отправнл его с более обширными полномочиями, в силу которых в каждом яме и во всех более значительных городах им, приставом, и даны предписания о предоставлении послу подвод, припасов для стола и вообще всего, что ему потребуется. Тогда двое из состоявших при после придворных проводили его на палубу посольского дощаника, где он был принят с подобающею честью, и, действительно, это был очень приятный джентльмен с чем согласится каждый, знакомый с туземным народом.

После получасового угощения напитками и яствами, пристав откланялся. Тотчас по его отъезде посол отправил к нему на лодку, с шестью своими ливрейными лакеями, в сопровождении толмача, десерт, принятый им с любезно выраженною благодарностью. Таким образом мы продолжали наше путешествие, приятно развлекаясь то видом поразительных по своей прямоте елей, сосен, величественных кедров и целых сосновых лесов, то зрелищем меловых скал, то прелестными прогулками среди благоухающих лугов и тучных пажитей, приятнее которых пет ничего на свете при плавании на протяжении тысячи верст бичевой и на парусах, как проплыли мы по Двине, Сухоне и Вологде. Рассказывать о чудных городах, где мы останавливались для отдыха и получали щедрые подарки, было бы скорее гиперболой, чем непреложною истиной. Я тем охотнее предоставляю кому угодно эту щекотливую задачу, что, благополучно закончив 6-го сентября наше плавание за пять [23] верст перед Вологдой, я отнюдь не хотел бы умолчать о чрезвычайно приятном переезде, на следующий день, в только что упомянутый город. В сопровождении нескольких бояр и других благородных особ, при чем для посла был предоставлен от имени местного архипастыря превосходный конь, так же как и для королевских придворных и некоторых других лиц из посольства, мы направились в прекрасный, просторный дом, заранее приготовленный для посла, где провожавшие и оставили его, не поживившись ничем из его "добра" (как выражаются русские), частью, как можно думать, оттого, что несколько лиц никогда не отличаются единомыслием при внезапно наступивших обстоятельствах, частью же потому, что вполне можно было предположить, что в данный момент у посла и не припасено для них в той мере, как это будет потом, когда он поустроится. В этом большом городе мы легко могли убедиться, что предписания царя относительно улучшения нашего содержания и безпрепятственного проезда в дальнейший путь были в точности исполнены. Здесь же в первый раз посол встретил более радушное обхождение, что наблюдалось и далее во всех городах.

12-го сентября посол, в обществе разных благородных особ из своей свиты, отправился уже сухим путем. Сам он ехал в собственном экипаже, но в запасе имелась и лошадь для верховой езды. Кроме того, посла сопровождало 150 лошадей с соответственным количеством экипажей и возов. Таким образом мы без труда совершили приятное и легкое путешествие, на сколько это возможно где бы то ни было на свете на протяжении стольких сотен верст, без дождливой погоды и без распутицы, [24] останавливаясь для отдыха каждую субботу, как это посол соблюдал и в пути водою, при чем всякий раз дважды совершалась божественная служба (уклонения от этого едва допускались и в море): так велики были заботливость и усердие нашего священника, не смотря на его крайнюю болезненность. И действительно, это был достойный и миролюбивый человек, притом обладавший значительною ученостию, — назывался он Самуил Созсби (Samuelle Sotheby) ¹⁶.

Так, едучи от одного яма до другого на отличных почтовых лошадях, достигли мы, миновав несколько красиво расположенных городов, Ярославля, куда мы приехали 19-го сентября, при чем на встречу нам вышло множество народа. Нам пришлось переправиться на веслах, в большой лодке, через славную реку Волгу, на гористом берегу которой стоит этот богатый и красивый город, где посол наш и остановился в доме Григория Ивановича Микулина ¹⁷, бывшего русским послом при ее величестве английской королеве.

Здесь было бы кстати сказать несколько слов об этой знаменитой реке, как я думаю, единственной в свете по своей длине и ширине; но мысль, что в дрогоценных трудах стольких славных писателей, как, например, мистера Ричарда Гаклейта (Rich. Hackluyt) ¹⁸, уже говорилось о ней с достаточною подробносгью, побуждает меня отказаться от описания как самой реки, так равно и города, сославшись на тех, которые уже делали подобного рода описания, в особенности же на правдивое описание доктора Флетчера ¹⁹, бывшего некоторое время послом при нынешнем царе. 21-го сентября мы выехали из Ярославля при радушных яроводах от города. В Шепетском (Shepetskoy) ²⁰ мы [25] останавливались, — здесь живет один английский джентльмен, по прозванию Джордж Гарланд (Georg Garland) ²¹, некогда состоявший на службе у благородного и несчастного графа Эссекса, о котором по всему свету ходить столько рассказов, но (как выражается ученый и знаменитый своим геройством поэт сэр Филипп Сидней о принце Плангус) ²², "никто еще не вымолвил дурного слова".

На следующий день мы приехали в Ростов (старинный, но полуразрушенный большой город, по имени которого именуется один из российских митрополитов). Здесь посол прожил, остановившись в прекрасном доме, два дня. В это же время от царя было получено приставом предписание, чтобы монастыри давали подводы под посла и состоящих при нем королевских придворных, и чтобы нам было нредоставлено следовать в пути сообразно с нашими удобствами, при чем приказывалось удовлетворять все наши требования. И наверно, мы пользовались бы еще большими преимутцествами, если бы государь не отправился как раз в это время на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, что по благочестию он предпринимает четыре раза в год. А чтобы понять сколь большое отличие для едущих в этой стране составляет право пользоваться монастырскими лошадьми, надо знать, до какой степени монастыри здесь богаты. 25-го мы достигли Переяславля. Это — весь в длину растянувшийся город, ныне находящийся в упадке: здесь посол останавливался в новоотстроенном доме одного богатого купца. В виду нахождения государя и царевича в Троицкой лавре, отстоящей всего на два дня езды дальше по следуемому нами пути, мы провели в Переяславле целые три дня, после чего сами направились через Дубну [26] к Троице, замечательному по красоте и богатству монастырю, а затем на Братовщину и Ростокино, лежащее в пяти верстах от престольного города Москвы; здесь посол и прочая свита расположились на ночлег в домах, замечательно хорошо устроенных для такой небольшой деревни ²³. В эту же ночь прибыл английский агент, в сопровождении секретаря, с визитом к милорду и сообщил ему, что на завтра утром, в 9 часов, состоится его торжественный въезд в Москву, вследствие чего все мы и сделали к тому должные приготовления. На следующее утро, 4-го октября, пришел к нам пристав и объявил милорду, что великому государю угодно, чтоб он, посол, пожаловал в Москву; а вслед за ним явился и мистер Джон Мерик, приведший с собою для милорда десятка два лошадей; он снабдил также посла указаниями, как ему следует держаться при въезде в Москву, прибавив, что сам он обязан немедленно поехать туда вперед, что им и было приведено в исполнение. Мы пустились в путь и, проехав с одну милю расстояния, увидели до тысячи человек всадников из бояр и иных благородных лиц, выстроившихся по обеим сторонам дороги для встречи его милости милорда. Здесь посол, выйдя из своего экипажа, сел на своего же парадного коня и двинулся дальше при звуках музыки, исполняемой его собственными трубачами. Проехав еще с четверть мили, милорд был встречен дворянином из конюшенного приказа, в парадном платье, который, сняв шапку, объявил послу, что великий государь, молодой царевич и конюший боярин изволили прислать ему испанского жеребца ²⁴ в сбруе, богато убранной золотом, жемчугом и дрогоценными камнями, с большою, из чеканного [27] золота, цепью, надетою коню на шею. Тогда посол, сойдя с своего коня, обпял названного дворянина, выразил свою нижайшую благодарность и тотчас пересел на присланного ему иноходца. Далее тот же дворянин объявил, что царю угодно было прислать коней и для королевских придворных, также в богатом убранстве, а затем и для всех прочих членов посольской свиты. Когда церемония передача коней была окончена, дворянин уехал, а мы уже верхом продолжали в должном порядке свой путь, пока не встретились с тремя знатными боярами, отделявшимися от всей остальной толпы и имевшими при себе толмача. Кажется, что и об этой встрече посол уже был предуведомлен заранее (как это обыкновенно делается в этой земле), но число высылаемых при этом знатных бояр зависит от расположения и милости царя. Кому известно, с какою странною церемониальностью наблюдается у русских за тем, чтобы первым не сойти с лошади (если он читал, например, какие формальности соблюдал при этом сэр Джером Боуэс ²⁵, или о затруднительном положении сэра Ричарда Ли в сказанном отношении), тот легко поймет, что относительно этого пункта царский наказ очень строг, и эти люди полагают, что составляет большое умаление чести, если при встрече первым сойти с коня. Поэтому эти три боярина и начали было свою довольно нескладную речь, не слезая с своих коней (смысл же их слов был тот, что великий государь, их господин и повелитель, возложил на них поручение к его милости милорду). Тогда посол, во избежание обычной докучности их церемониальных речей, предупредил их дальнейшее разглогольствование, обратившись к ним с замечанием, что "не приличествует подданным [28] двух столь могущественных монархов вести речь, сидя верхом, при таких исключительных обстоятельствах". От этих слов опи не только устыдились своего церемонного сиденья в седле (как устыдился доблестный Artexius, отступив в сторону во время опасного поединка с Zealmene) ²⁶, по так растерялись и в своих письменных инструкциях, что тотчас же спрыгнули с коней, словно боясь, что их сбросят с себя лошади. Вслед за ними сошел с своего коня и посол; они же, приблизившись, вежливо поклонились послу и сонровождавшим его королевским придворным и пожали им руки. Тогда один из этих бояр, князь Владимир Иванович Мосальский ²⁷, словно великовозрастный ученик, которому стыдно заучивать на изуст, прямо с бумаги прочитал свое поручение, заключавшееся в том, что он, с двумя другими боярами, прислан великим государем (следует полный титул) ²⁸ осведомиться о здоровьи его величества короля, королевы и наследного принца. После того второй боярин, пушкарский голова, по имени Казарин Давидович Бегичев ²⁹, повторив весь титул царя и царевича, сказал, что он прислан узнать о здоровье милорда и королевских придворных, и о том, всем ли они довольны. Третий, по своему званию дьяк, Федор Болтин ³⁰, соблюдая ту же формальность, заявил, что великий государь, царевич и великая государыня приказали ему уведомить его, посла, о их великой к нему и королевским придворным милости, а именно, что для почетного и удобного пребывания их приготовлено обширное и прекрасное помещение; они же все трое назначены великим государем, царевичем и великою государыней быть при после в приставах, чтобы заботиться, в доказательство [29] государева расположения к его милости лорду, о всех его потребностях и докладывать великому государю каждую просьбу, с какою посол пожелает обратиться к его царскому величеству. Всем трем посол дал весьма разумные ответы, о которых и было или потом доложено великому государю.

После этого мы все тотчас сели на копей, при чем пристава ехали с обеих сторон рядом с послом, лошадь которого, бывшую под ним, так же как и его парадного коня, вел его паж, а сзади, в некотором расстоявии, двигалась его карета, за которою уже следовало до шести тысяч человек одетой по праздничному публики, которая приветливо кланялась послу, проезжавшему между рядами войска, выставленного для оказания ему почета.

Сопровождаемый таким образом тысячами людей, посол миновал три городские стены, между тем как по обеим сторонам пути выстроилось несколько сотен молодых бояр, дворян и богатых купцов верхом на нарядно-убранных конях, остальной же народ встречал стоя на протяжении двух верст, вплоть до ворот назначенного для жительства послу дома. По прибытии туда, бояре-пристава проводили посла в его спальпю и, выслушав его благодарность за их добросовестно исполненные труды, откланялись, призываемые своими дальнейшими обязанностями.

На следующее утро явились с прежними приставами три новые, чтобы осведомиться о здоровье милорда и хорошо ли он провел прошлую ночь; они присовокупили, что если послу угодно что-либо от них потребовать, то каждый из них, как и все вместе, обязаны немедленно повиноваться. Эти лица, наравне с переводчиком и шестью дворянами, [30] оставались большую часть времени в стенах дома, а помещались они в особом здании у ворот. Сверх того, тут было пятьдесят человек пушкарей, обязанных заботиться о нас и охранять, когда нам приходилось выходить из дому.

На четвертый день по нашем прибытии в Москву, 8-го октября, пристава пришли к послу, давая ему понять, что слышали, будто, на завтра нам предстоит аудиенция у великого государя, и затем пожелали получить в списке ту речь, которую намерен произнести посол, а также и ознакомиться с содержанием данных поручений, торопя при этом, так как (по их уверению) переводчик должен был еще приготовить перевод на русский язык. Они несколько раз принимались настойчиво упрашивать об этом. Но посол отвечал им, что, будучи прислан могущественным монархом в качестве его представителя к московскому государю, он с немалыми опасностями переплыл через океан и совершил еще другой водный путь, а затем продолжительный путь по-суху, поддерживая себя при этом надеждою предстать пред светлые очи его величества, и ему тем приятнее их сообщение относительно аудиенции; в особенности же в столь скором ее назначении он видит доказательство особенного расположения к нему со стороны великого государя; но, будучи прислан к их повелителю, он считал бы не только безчестьем для себя, но и недомыслием с их стороны требовать у него из рук то, чего он (не говоря уже, что никогда не пожелал бы) не мог бы сделать, так как в своей речи, при помощи Божией, он скажет сообразно с предоставленньш ему временем, с обстоятельствами, с своего памятью, а также с присутствием [31] духа, так как говорит ему придется пред чужестранным могущественным монархом, а то, что им будет говорено, передаст, как ему будет угодно, царский толмач. Таков был решительный и окончательный ответ посланника. Кроме того, посол, при всей своей готовности явиться ко двору во всякое время, выразил желание, чтобы для него были предоставлены лошади и прочие предметы, которых у него не было в запасе. Тогда пристава, после предложенного им угощения, уехали скорее неудовлетворенные, чем довольные. Конечно, это у русских только безцельный обычай (столь же неразумный, сколько и стародавний) вдаваться в пустословие, когда они не имеют возможности настоять на своем, как и в данном случае это было простое выспрашивание, удовлетворить которое было бы большим легкомыслием со стороны посла; да и сами же они сочли бы его крайне непредусмотрительным человеком, исполни он их капризное требозание. Впрочем, это и было собственно своего рода военною хитростью, чтобы выведать, доложить ли им государю о после, как о человеке робком, или же исполненном сознания собственного достоинства.

10-го октября пристава явились с уведомлением от посольского дьяка, что он полагает (ибо эти люди никогда ни о чем не говорят наверное), что милорду предстоит на следующее утро представиться великому государю, почему он и просит его приготовиться, а ему будут предоставлены государевы лошади и часть придворной стражи для доставки во дворец подарков, список которых был препровожден посольскому дьяку, согласно его просьбе.

11-го октября милорд выехал во дворец, после того как его пристава отправились вперед ожидать его. Для [32] самого посла были приведены превосходные испанские жеребцы и прекрасные кони для всех остальных, а также и пышная карета с двумя парадными лошадьми, в которой везли известную долго многочисленных подарков, тогда как прочее было несено лицами из посольской свиты и придворной стражи.

У ворот дворца находилось несколько парадно одетых особ в ожидании посла, который ехал верхом, имея по сторонам своих приставов, тогда как несколько других следовали за ним вместе с известным числом дворян. Таким образом мы проехали около версты, созерцаемые тысячью глаз: по обеим сторонам пути были расставлены стрельцы, под ружьем и в парадной форме, в числе до двух тысяч, между тем как несколько гонцов было распределено на расстоянии, отделявшем, по мере их приближения, наших приставов от царского дворца.

Такимь образом, проехав весьма медленно, как того требовало наше достоинство, и проследовав сначала через двор большого дворца, мы достигли главного дворцового въезда, где лорд посланник сошел с своего коня. Здесь его встретил большой боярин, князь Андрей Дмитриевич Чемадуров (Soomederoue) ³¹ с несколькими дворянами, чтобы проводить посла наверх. В каком порядке мы ехали, в том же и поднялись по лестнице и прошли каменною галлереей, где с обеих сторон стояло по нескольку бояр и придворных, в парадной одежде из камки, бархата, тафты и проч. При входе в большую палату посла встретили два думские боярина, чтобы провести через эту залу, в которой кругом сидели важные на вид и с большою пышностью одетые особы.

Затем были внесены подарки, и мы, подчиняясь [33] требованиям церемониала, должны были выслушать, хотя и не понимая, от весьма представительного боярина, по имени Петра Басманова, полный титул царя. Далее следовало поднесение подарков, сопровождавшееся некоторыми другими церемониями, по окончания которых послу было предоставлено слово, и он, на сколько допускали обстоятельства и время, изложил цели своей посольской миссии. Вслед за сим великий государь, встав с своего трона, осведомился о здоровье английского короля, королевича и королевы, а затем о здоровье самого посла и королевских придворных в его свите и о том, хорошо ли им было со времени прибытия в его владения, на что ему и было ответствовано подобающим образом. После всего этого и молодой царевич обратился к нам с теми же вопросами. Посол, приняв письмо короля из рук принадлежащего к посольской свите дворянина Эшера (Usher) ³², направился вручить его по принадлежности, и хотя хранитель большой печати и посольский дьяк намеревался перенять его, передал прямо в царские руки, из которых уже и принял его последний. Взяв письмо, он сперва показал надпись на нем царю и царевичу и затемь продолжал держать его, обратив к ним тою стороной, где находились печати. Тогда государь допустил посла к целованию его руки, равно как и царевича, после чего посол отступил, имея лицо, обращенное к государям, а затем государь велел подозвать для той же церемонии королевских придворных, которые, последовав приглашению, поступили соответственным образом. После всего этого царь пригласил посла, королевских придворных и остальную свиту к своему столу, а также, назвав его по имени, и агента мистера Джона Мерика, который находился [34] тут же при особе посла, и с которым, как в этот раз, так и во всякое другое время, царь и царевич обходились весьма милостиво во всех отношениях, как ни с одним иностранцем, (о чем мне не раз приходилось слышать). Наконец мы приступили к распределению подарков и, в сопровождении нескольких дворян, перенесли их в Грановитую палату, где мы их и оставим.

В продолжение аудиенции мы могли созерцать во всем его величии могущественного царя. Он восседал на золотом троне, обитом дорогою тафтой; в правой руке он держал золотой скипетр, а на голове имел корону из чистого золота; на шее у него надето было ожерелье из дрогоценных камней и жемчуга; его верхняя одежда была сделана из малинового бархата, красиво вышита золотом и изукрашена дрогоценными камнями. Направо от него, на одинаковой высоте с троном, помещалась на особого рода пирамиде царская держава из чеканного золота, сверху увенчанная крестом, в направлении к которому царь, каждый раз как предстояло ему говорит, слегка оборачивался, осеняя себя крестным знамением. Тут же неподалеку стоял красивый, состоящий из таза и кувшина, рукомойник, которым государь пользовался не раз в этот день. Рядом с царем, на другом троне, сидел царевич, в одинаковой с отцовскою одежде, но только менее пышной, в высокой шапке из чернобурых лисиц, стоющей даже в этих странах целых 500 фунтов ³³, и с жезлом, похожим на монашеский и оканчивающимся на верху нодобием креста. По правую руку от царя стояли два представительные боярина в одежде из серебряной парчи и в высоких из чернобурых лисиц шапках; на шее у них было надето [35] по золотой цепи, ниспадавшей до самых ног, а на плече они держали по золотому топору. Налево же от царевича находилось тоже двое бояр, державших серебряные топоры. Кругом, на скамьях, сидели члены царской думы и боярство, в одежде из золотой парчи и тафты, в высоких шапках из чернобурых лисиц, всего двести человек. Пол был покрыт тканым ковром. Подарки все время оставались В палате, в небольшом расстоянии от его величества, и царь и царевич нередко бросали на них взгляды. Что касается черт лица государя, его характера, а также и его отношения к царевичу, я расскажу о том впоследствии, когда буду говорит об его, посдедовавшей перед нашим отъездом, горестной кончине.

В сопровождении пришедших пригласить нас к столу приставов и иных лиц, мы, пройдя среди толпы придворных целым рядом комнат, вступили в прекрасную, богато-отделанную залу, где находилось безконечное множество всякого рода массивной посуды. На противоположном конце стоял государев дядя, Степан Васильевич Годунов, в звании царского дворецкого, окруженный разными боярами и дворянами. Лорд посланник на ходу раскланялся с ним, и на его приветствие, принятое с трудно-скрываемым удовольствием, старик в свою очередь ответил почтительным поклоном. Вступив, вместе с нашим послом, в палату, где был приготовлен обеденный стол, мы снова увидели царя и царевича, сидевших на двух тронах, в ожидании обеда. У обоих на головах были надеты скуфейки, вышитые жемчугом — у царя крестообразно, у царевича же по околышу, а одежда на них была теперь другая.

Уже упомянутый выше боярин, состоявший в этот день [36] приставом при после, указал ему, по царскому слову, назначенное для него за столом место, на боковой скамье, в двадцати шагах от самого царя. Далее же сидели королевские придворные, мистер Мерик, мистер Эдв. Черри и остальная свита, в полуоборот к особе государя; а напротив посла занял место его пристав. В этой же весьма обширной палате, за несколькими столами, сидели, в числе двухсот человек, думные бояре. Посредине палаты помещалась огромная стойка, на которой, достигая значительной высоты, была расставлена чудная, огромных размеров посуда, весьма хитро сделанная в форме всякого рода зверей, рыб и птиц, не говоря о множестве столовой посуды обыкновенного вида. Усевшись за стол и любуясь зрелищем упомянутого поставца, мы созерцали, как великому государю прислуживали за столом двести человек бояр, все в одежде из золотой парчи. Царевичу прислуживало сто молодых князей, в числе которых были и казанские, и сибирские, и татарские, и астраханские, и черкесские, и русские, — все они были не старше двадцати лет. Но вот великий государь прислал, чрез своих благородных прислужников, лорду послу и королевским придворным тридцать блюд разного кушанья, и для каждого из них по ковриге необыкновенно тонкого на вкус хлеба. Затем следовало огромное количество удивительных и редких кушаньев, подававшихся на серебряных, а большею частию массивного золота блюдах, которые возвышались полудюжинами одно над другим, наполненные вареными, печеными и жареными яствами. Я не особенно развлек бы вас подробным описанием нашего обеда, которое все заключалось бы в перечне безчисленных блюд, сам же только [37] чрезмерно утомил и отяготил бы свою память, как это случилос с моими глазами и желудком, а читателю не доставил бы никакого удовольствия, тем более, что приправою к моим речам служили бы лук и чеснок, так как они составляли ее и в болынинстве предлагавшихся нам кушаний. Напитки за столом состояли из разных превосходных сортов меду, сверх всевозможных вин и пива. И могу уверить, что я предпочел бы ежедневно сам попивать эти меды за ваше здоровье, чем своим рассказом о их прелести заставить вас только разлакомиться на них, так как ведь вам пришлось бы предпринимать неприятное путешествие по морозу для того, чтоб испробовать их сладость и крепость. Несколько раз царь, называя поименно, посылал нам от своих блюд, а в середине обеда подозвал к себе посла и пил за здоровье короля, при чем распрашивал о нашем государстве и государе. И между прочим, выразительно приложив к груди руку, государь воскликнул: "О, любезная сестра наша королева Елизавета, которую я любил, как собственную душу", — при чем высказывая таким образом свою великую приязнь к покойной королеве, он впал даже в слезливый тон. Посол же, получив из государевых рук кубок, вернулся на свое место, и мы все, стоя, пили за царское здоровье из одного кубка, сделанного из тонкого хрусталя и наполненного, по приказу государя, если не ошибаюсь, испанским вином аликанте.

После того как, в продолжение нескольких часов, мы преплотно покушали и повыпили, и наконец угощение было убрано прочь, мы встали из-за стола, Посол же и королевские придворные были поименно приглашены принять из [38] царских рук кубок (или как русские называют "ендову") превосходного красного меда, — милость до сих пор не оказывавшаяся иностранцам. Кубки отличались своего величиной, а мед — страшною крепостию. Ограничась несколькими глотками, мы не решились допить всего, из опасения охмелеть до безпамятства; заметив это, государь приказал убрать кубки, прибавив, что он отнюдь не желает, чтобы мы расстроили свое здоровье. Принеся нашу нижайшую благодарность великому государю, мы удалились из дворца и с прежними почестями возвратились к себе домой. Здесь пристава тотчас же оставили нас одних, но вскоре уже возвратились, сопровождая знатного и весьма обходительного в обращении боярина, одного из бывших в рындах при особе государя, князя Романа Федоровича Троекурова ³⁴, который теперь был прислан его величеством проведать посла и королевских придворных и пить здоровье великого государя и нашего короля, а также царевича и нашего наследного принца и прочих высочайших особ, что он и исполнил весьма усердно, равно как и некоторые из нас, которые еще могли это сделать без вреда здоровью, будучи уже нагружены медами и иными напитками на столько, что и сорок русских не устояли бы на ногах. От нас он уехал с легким сердцем и с тяжелою ношей, так как на прощанье посол подарил ему 30 ярдов золотой парчи и два кубка с крышками. И в правду, это должен быть весьма разумный боярин, если он так умеет животом заработать себе на платье, а вливая в свою глотку лишнюю чарку вина, положить себе в карман сотню-другую марок, чтобы было на что "опохмелиться" (как это зовется у русских) ³⁵; повторяю, — это малый не промах. Посол же наш одарил его от всей души и с лучшими [39] намерениями, чем какие были у боярина, увезшего без дальних околичностей полученные им подарки.

После того, как состоялось ваше представление государю, от нас стали допытываться, не пожелаем ли мы возвратиться из России через Нарву, то-есть, сухим путем, а что было этому причиной, мне неизвестно. Одно я мог понять, что послу будет дана вторая аудиенция, после того, как он письменно сообщит великому государю о тех предметах, о которых он не мог говорит на первом приеме, при чем перечень самых тем требовалось представить на завтра же, может быть, с тем, чтоб оне могли быть рассмотрены заранее Боярскою Думой. Но, к несчастью, через четыре дня после первой аудиенции были получены столь тревожные вести, что не только наше дело, но и все остальное было оставлено без внимания, кроме принятия решений по поводу наступившей опасности. Ибо было с достоверностию установлено, что появился некто, именующий себя Дмитрием Ивановичем Белым ³⁶, сыном покойного царя Ивана Васильевича, который считался умерщвленным в Угличе в царствование его брата Федора Ивановича (в то время, когда правителем государства состоял нынешний царь Борис Федорович), но теперь будто бы оказался в живых и выступил с оружием на защиту своих наследственных прав. Его появление привело в сильную тревогу государя и все царство, между тем как безчисленные росказни волновали все слои общества, так что нашим послом невольно овладел страх, как в страхе находились сам царь и правительство, хотя и надеявшиеся, что удастся убедить народ, что все это один дерзкий обман. Однакож, мысль о совершенном убийстве или, по крайней мере, о попытке на [40] таковое, страшно угнетала душу и совесть государя, а между тем было отправлено двухсот-тысячное войско с тем, чтобы захватить противника в плен, или же уничтожить его. Но самозванец успел уже чрезвычайно усилиться при помощи поляков, казаков и проч., не считая и известного числа русских, присягнувших ему на верность. Таким образом, из-за него проливалось теперь больше крови, чем это случилос за несколько последних лет (хотя московским государям приходится вести почти безпрерывные войны с разными народами). Тем не менее, царь оказывал с каждым днем все большее внимание к послу и королевским придворным: так, между прочим, нам дана была полная свобода выезжать когда нам вздумается, для чего нам и были предоставлены в распоряжение царские сани и лошади, тогда как один из наших приставов и несколько других лиц были обязаны сопровождат и охранять нас. Когда стало известно, что 20-го ноября молодой царевич отправится в одну из московских церквей, королевские придворные (сам посол не желал показываться в публике, тем более, что и государь не поехал на этот раз в церковь, как это водилось прежде) отправились ожидать его на видном месте, откуда могли отлично разглядеть его высочество, ехавшего в весьма роскошных и изящных санях; запряженными в них превосходными лошадьми правили два грума, между тем как несколько сот человек вперед разчищали от снега путь, по которому царевичу надлежало проехать, и то были, как нам говорили, рабы, чему я вполне верю, так как все это были царские подданные. Царевича, одетого в богатое платье, сопровождали два татарские князя, стоявшие спереди его [41] саней, тогда как двое русских князей стояли позади; вслед же за ним ехало еще до 200 саней. Еогда царевич проезжал мимо королевских придворных, то они отдали ему почтение, и он, остановясь, милостиво распрашивал их о здоровье посла и о их собственном, на что они отвечали с низким поклоном; затем царевич удалился, а они остались ждать его возвращения, которое должно было состояться через час. Подошедший, между тем, к ним посольский дьяк также посоветовал им подождать, сам же весьма любезно и обходительно беседовал с ними, равно как и с мистером Джоном Мериком, тут же дожидавшимся обратного проезда царевича.

На возвратном пути его высочество вторично остановился, при чем изволил сказать английским джентльменам, что пришлет им на-дом подарков и, поручив им поклониться от него послу, проследовал дальше. Четыре часа спустя, королевских придворных посетил один из царских кравчих, дворянин по имени Бахтеяров ³⁷, привезший им от царевича ценный подарок. После того, как он некоторое время побеседовал с нашими джентльменами и выпил на здоровье английских короля и принцев, его провели в спальню к послу, который высказал свою великую благодарность царевичу за милость, оказанную им королевским придворным; они же, с разрешения посла, вручили царскому кравчему позолоченое серебряное блюдо, ценою в 20 марок, и, в свою очередь засвидетельствовав свою признательность его высочеству за его царский подарок, весьма благодарили кравчого за его хлопоты.

Посол провел в Москве все Рождество, в хорошей компании и не без некоторых развлечения, совместимых [42] с его оффициальным положением и с временем года. В Новый год ему, в знак почтения, были поднесены новогодние подарки — доктором Христофором Риттингером (Chr. Writtinger) ³⁸, главным царским врачем, некоторыми из состоящих при его особе королевских придворных, мистером Джоном Мериком с женой и несколькими другими английскими купцами: этим они засвидетельствовали свои чувства расположения и любви к нему, как к лицу, не только заслуживающему их, но и считающему за добродетель с благодарностью вспоминать о всяком проявлении к нему приязни.

8-го февраля от царя было прислано нам несколько саней, чтобы мы могли прокатиться, тем более, что в этот день представлялась возможность посмотреть на торжество, устроенное по случаю победы, одержанной над признаваемым за мятежника Димитрием. Таким образом мы видели, как три тысячи несчастных пленных, семнадцать неприятельских знамен и одиннадцать барабанов были доставлены в Москву с торжественностью, превосходившею однакож значение празднуемой победы ³⁹.

Около того же времени возвратился в Москву воевода Петр Басманов, достославно исполнивший возложенное на него государем поручение. Действительно, это был единственный человек во всем государстве, на котором сосредоточивались наибольшие надежды; поэтому, при своем возвращении в Москву, он был встречен всего Боярскою Думой и множеством бояр, дворян и лиц из купечества — почесть, до тех пор не оказывавшаяся никому из царских подданных. Но подозревают, что тут заключалась какая-то чрезвычайная тайна, и это подтверждается, сверх особенного [43] расположения и исключительных милостей, оказанных ему царем, также и обещанием, что он отправится снова в поход не иначе, как вместе с самим государем. Сверх всего, Басманов, не смотря на свою молодость, даже был назначен в Боярскую Думу. В пример того, как велико было расположение к нему государя, и какое благородство души проявлял он при этом, я теперь же приведу следующий случай: после несколько раз повторенных попыток упросить государя дозволить ему вноВ выступить в поход, потому что (как многие думают) положение, действительно, становилось крайне опасным, Басманов однажды стал на коленях умолять царя исполнить его желание; когда же государь заметил, что воевода весьма затрудняется, вследствие своих тяжких ран, снова встать на ноги, то он не только прослезился, но даже сошел с своего места с тем, чтобы помочь ему подняться. Но необыкновенные причины всегда сопровождаются таковыми же последствиями, как это будет показано дальше, на своем месте.

Упомяну еще об одном из наших выездов, служивших для нас прогулкой. Наш посол и его свита занимали в Москве обширное здание, которое было выстроено для жительства в нем 2,000 поляков (с соответствующим количеством лошадей), сопровождавших великого канцлера Литовского ⁴⁰, первого иностранного посла, прибывшего в Москву с целью заключения мира, в бытность там состоявшего послом покойной английской королевы сэра Ричарда Ли (Rich. Lea); в том же доме жил и молодой принц датский Иоганн, брат датского короля и английской королевы, предполагавшийся брак которого с юною княжной Ксенией (Oucksinia), единственною дочерью [44] царя Бориса, расстроился благодаря его преждевременной смерти, последовавшей от объедения, как уверял меня в том один из царских врачей. В этом-то самом доме, как уже сказано, проживал наш посланник, но занимая в нем другое помещение, так как, по русскому обычаю, довольно долго никто иной не должен жить в тех покоях, где скончался кто-либо из царственных особ (в особенности иностранных). Прохаживаясь в обитаемом нами доме, мы, действительно, заметили, что доступ в значительную часть покоев в нем был загражден; неоднократный взгляд на комнату, в которой скончался принц, брат нашей благороднейшей и добродетельной королевы, возбудил в нас желание взглянуть и на его гробницу. Поэтому, однажды королевские придворные и еще кое-кто из свиты поехали в придворных экипажах в "слободу", или предместье, где, в алтаре голландской церкви ⁴¹, принц был погребен с царскими почестями: сам государь и царевич провожали гроб до первых церковных ворот, а все члены Боярской Думы, бояре, дворяне и проч. проследовали в самую церковь, где и отстояли до самого конца службы. Над прахом покойного принца возвышается обширная гробница, покрытая черным бархатом; по стенам церкви и алтаря развешаны щиты с изображением принцева герба со всеми его украшениями, так что все имеет царственный вид, особенно если принять в соображение, в какой стране это находится.

Посол наш, полагая, что всего лучше было бы воспользоваться для нашего отъезда санным путем, а также опасаясь (как опасались и все благоразумные люди), как бы смута не возымела дурного исхода для правительства, и уже [45] зная московские порядки, предусмотритсдьно решил, что теперь как раз время (это было в середине февраля) испросить вторую аудиенцию в виду его скорого отъезда. Он безотлагательно ходатайствовал об этом, обратившись с письмом к дьяку посольского приказа, который по необходимости должен был немедленно доложить государю, так как через два дня — что было известно посл, — ему самому предстояло отправиться на место военных действий с весьма важным поручением. Однакож, до возвращения его, послу нельзя было бы рассчитывать на аудиенцию, ибо никто не взялся бы с такого же готовностью и не сумел бы столь же успешно исходатайствовать ему разрешение уехать, как дьяк Афанасий ⁴². И как только последний возвратился, посол наш, через своих приставов, напомнил ему о своем намерении уехать без дальнейших проволочек. Не далее, как через десять дней посол был принят на второй аудиенции крайне милостиво и с большим почетом. О дне приема он был предуведомлен заранее, и в назначенный срок, согласно с его желанием, за его особой были присланы государевы сани и лошади для лиц его свиты.

10-го марта посол с королевскими придворными, в роскошных одеждах и сопровождаемые, в должном порядке, всего свитою, с таким же почетом, как и в первый раз, и при прежнем стечении народа, между тем как по сторонам дороги выстроилось стрелецкое войско (хотя говорили, что по случаю военных действий это были одетые стрельцами обыватели), прибыли во дворец. Здесь посол был принят с прежнею, если еще не большею, благосклонностью государем и царевичем, окруженными обычною пышностью, при чем оба были одеты в другие костюмы [46] соответственно времени года, но по богатству не уступавшие одеянию, бывшему на них в первую аудиенцию.

Едва посол и королевские придворные приблизились к царскому трону, как государь приказал подать им сиденья. Тогда, с величественным выражением лица, скрывавшим скорее принужденность; а уже не прежнее светлое настроение духа, царь объявил, что, рассмотрев вместе с царевичем и Боярскою Думой письмо его величества английского короля Иакова и обсудив выраженные в нем желания, в знак своего удовольствия по поводу установленной отныне дружбы с славным королем Англии, как это было с его царственною предшественницей, он, великий государь, приказал в этом смысле составить от своего царского имени письмо. Вместе с этим государев посольский дьяк вручил послу письмо его царского величества к его величеству королю. В то же время, по докладу посольского дьяка относительно желания посла переговорить о некоторых специальных предметах (о чем посол напоминал в своем письме, писанном по поводу второй аудиенции), государь назначил четверых из главных членов Боярской Думы для совещания с ним о предъявляемых им ходатайствах. После этого посол, принеся государю нижайшую благодарность за его царскую милость, направился, в сопровождении нескольких бояр, в тайную приемную комнату ⁴³, куда вслед за ним пришли и четверо думных бояр с государевым толмачем; обменявшись с ними приветствиями, мы удалились в смежный покой, где и провели около часа времени в разговорах в обществе нескольких молодых бояр, при участии переводчика нашего посла. Наконец, после того как посольский дьяк три или четыре раза отправлялся к царю с [47] докладом, мы опять явились пред лицем его величества, при чем нам опять было предложено сесть, и затем устами посольского дьяка было объявлено о разрешении отъезда всему посольству (каковое и было подписано в тот же день, согласно особенному желанию и просьбе посла). Также было объявлено, в доброжелательных и любезных выражениях, о великим желании государя продолжать оставаться в мире и дружбе с славным английским королем Иаковом, как бывало с покойною королевой Елизаветой. К сказанному было присовокуплено, во-первых, что в свое время, по миновании нынешних затруднений, его царское величество пришлет почетное посольство для дальнейших переговоров, равно как и для поздравления нашего государя короля с счастливым и радостным вступлением на наследственный престол, и во-вторых, что послу будет доставлена особая грамота с уведомлением, на какие его ходатайства последовало соизволение и по каким причинам другие из них не могли быть удовлетворены. Упоминалось также о том, что повелено выплатить обратно сумму в 600 рублей в знак приязни к английскому королю и в уважение убедительнои просьбы посланника. Сверх всего пожалована и новая привилегия английской компании, каковая и будет выдана, говорил дьяк, за золотою печатыо, и проч.

По окончания этой церемониальной речи, посол и королевские придворные были допущены к целованию руки, как самого государя, так и царевича. После того государь и царевич, отдав нам поклон, поручили нам передать от них благопожелания его величеству английскому королю, наследному принцу и королеве; затем мы были отпущены, но не без того, чтоб услышать от самого государя, что [48] теперь он отпускает нас восвояси. Таким образом мы в последний раз простились с царским двором, быв приняты там с исключительною благосклонностью, какой, как всем это известно, раньше не оказывалось ни одному из иностранных послов. И этому я тем более удивляюсь в виду настоящих затруднений и малоуспешности предпринятых в последнее время военных действий, а равно и несомненно тревоживших царя Бориса угрызений совести. Но если он с юных лет (еще будучи подданным) считался весьма хитрым и пронырливым, то в качестве государя, искусившегося во всякого рода удивительных происках и интригах, мог ли он, в его годы и при обилии лежащих на нем обязанностей, быть или представляться чем-либо иным, как не мудрым политиком? Что же касается нас, то нас с почетом проводили домой, при чем весьма знатный боярин князь Иван Иванович Курлятев ⁴⁴ просил меня (от имени царевича) подождать у наших ворот его и сопровождавших его государевых служителей, в числе до 200 человек, принесших присланный нам государем обед, который состоял из 300 различных блюд, по случаю великого поста приготовленных из однех рыб, но столь удивительной величины и доброкачественности (особенно в виду их количества), что нельзя поверить никакому описанию, а надо видеть собственными глазами. Кроме того, в изобилии было прислано всех сортов меду и пива, и все это в массивной посуде.

Князь сел за одним копцом стола, рядом с послом, и говорил название каждого из предлагаемых блюд, тотчас же преподносившихся послу. Когда же мы, после продолжительного и основательного пированья, встали из-за [49] стола, то посол, соблюдая национальный обычай русских, после того как все требуемое для того было готово, пил за здоровье великого государя из небольшого позолоченого кубка с крышкой, а потом за здоровье короля и обоих английских принцев, на что князь с готовностью отвечал и с своей стороны, но только его кубок был вчетверо больше, чем у посла, да кроме того, была разница и в напитке — один пил мед или пиво, а другой аликанте, херес и мускатное вино. Вслед за ними пили королевские придворные, наши пристава и все прочие государевы служители. Таким образом незаметно промелькнуло пять часов; между тем ночь зажгла уже свои факелы, чтобы светить нам, и князь Курлятев, получив ценный подарок, уехал от нас в самом веселом настроении духа (не берусь судить — благодаря ли факелам, состоявшейся ли выпивке, или же щедрости посланника). Этим закончилось празднество, длившееся весь день и часть ночи.

Посол, неоднократно уже получив приглашение посетить дом английского агента и пользуясь теперь с таким почетом данным ему дозволением к отъезду, решился 17-го марта побывать у нашего агента. Нам были предоставлены царские сани и лошади, и мы отправились в сопровождении одного из приставов, толмача и нескольких боярских детей или дворян. В доме агента лорд посланник нашел радушное угощение, сердечный привет и хорошее общество. После обеда посол с приставом и толмачем удалился в покои мистрисс Мерик (по русскому обычаю, женщины к столу не допускаются), которая предложила гостям превосходный дессерт в английском вкусе и была очень обрадована встречей с послом, которого она знавала [50] прежде, в столь далекой стране. Тут же, после дессерта, достопочтенный и любезный агент прелестными руками своей добродетельной супруги поднес в дар милорду изящный позолоченный кубок с крышкой, цепою в 30 фунтов, и также весьма щедро одарил его пристава и переводчика, после чего мы вернулись к прочим гостям, оставленным нами на это время. Не могу не упомянуть о неоднократно и настойчиво выраженном нашим приставом намерении удалиться, как только он увидел госпожу Мерик, при чем он ссылался на то, что ему не приличествует смотреть на подобных особ. Но переводчик, родом из немцев и с детства привыкший к нашим английским порядкам, к тому же и хороший знакомый Мерика, уговорил пристава не спешить ради собственной же иользы и удовольствия и на утеху своей утробе. После столь же радушно предложенного нам ужина мы, около 10 часов ночи, оставили дом Мерика. Нельзя также забыть о достохвальной любезности со стороны дьяка посольского приказа, который, вообразив, что королевские придворные и в этот день поедут кататься, прислал в наше распоряжение собственных лошадей и сани; но мы, не желая покидать посла ради своего удовольствия, выразили его милости нашу нижайшую благодарность за его лестную любезность и решили, что для настоящего дня с нас уже довольно.

18-го марта великий государь прислал с Василием Григоричем Телепневым ⁴⁵ грамоту, в которой были изложены все ходатайства нашего посла и все подробности переговоров, как это явствует из ее содержания.

19-го его величество прислал через Меньшего Булдакова ⁴⁶ царский подарок послу, состоящий из [51] нескольких предметов, так же, как и подарки для каждого из королевских придворных. Царский посланец уехал от нас, будучи в свою очередь отдарен и с нашей стороны.

20-го марта посланник выехал из города Москвы, при чем тысячи любопытных, в праздничном наряде, с почестью провожали его, расположившись по обеим сторонам следуемого им пути. Мало того, этот большой и, на сколько то возможно при деревянных строениях, красивый город проводил нас в лице многочисленных всадников даже за свои стены чуть не на целую милю. Тут мы сделали остановку, и посланник, обменявшись несколькими любезностями с своим досточтимым и прелюбезным приставом, князем Владимиром, который при этом даже прослезился, пересел из царских саней в собственный экипаж, поставленный на полозья, тогда как мы, спешившись с царских коней, также перешли к легкому и приятному путешествию в санях, позволяющему — как ни покажется это удивительным нашим землякам — при самой шибкой езде с таким же удобством спать, как и совершать путь. По просьбе посла, нас сопровождали в дороге один из наших прежних приставов, по имени Константин Петрович Артышев (Arteshove), — более услужливого и расторопного дворянина царь не мог бы для нас и выбрать, дьяк Патрикей Насонов и трое из состоявших уже при нас боярских детей, с их слугами. Таким образом, в сопровождении также мистера Дж. Мерика, мистера Вильяма Росселя (W. Russell), бывшего некоторое время голландским агентом, и некоторых других лиц из купечества, мы в эту ночь доехали до Братовщины, отстоящей на 30 английских миль от Москвы ⁴⁷. [52]

По утру, распростившись со всеми, мы продолжали дальше наш путь, без труда делая от 50 до 60 верст в день. Нашему приставу было предписано дозволять послу осматривать всякий монастырь или город, какой бы он ни пожелал, из встречающихся нам по дороге, так же, как и предоставлять останавливался в тех домах, где ему будет угодно, как в малых, так и в больших городах, не исключая и домов английских купцов, где таковые окажутся. И посланник не преминул этим воспользоваться, как в виду полнейшего радушия и предупредительности со стороны самих английских купцов, так и с тем, чтобы составить себе понятие о их образе жизни и торговых делах, о положении и поведении находящихся у них в услужении лиц и об иных более специальных предметах, чего он никогда в точности не узнал бы без личного ознакомления. И в смысле общей иользы для английской компании в государстве Московском он этим, мне кажется, оказал ту уелугу, что пока существует компания, а милорд будет в живых, ни один из ее сочленов не вдастся ни в какое необдуманное предприятие, если заранее обратится к нему за советом, так как он во всех отношениях обладает требуемыми для такой почтенной задачи рассудительностью и пониманием дела. Но и для него самого было чрезвычайно полезно встретить в Москве, в лице Дж. Мерика, такого честного и умного агента, пользующегося особою любовью государя, царевича и всего боярства, полным доверием в среде купечества и всеобщим искренним уважением, при том весьма сведущего во всем, что касается коммерческой деятельности, нравов и обычаев, и обладающего в одинаковой степени благоразумием и [53] ловкостью, так что, по моему убеждению, никогда не было и не будет человека более пригодного для блага и пользы всей нашей торговой компании в Московском государстве.

В Ярославль мы приехали 23-го марта, в субботу, и пробыли в этом городе до понедельника. Остановились мы в доме, принадлежащем английской компании, весьма красивом и содержимом в большом порядке, под надзором состоящего у ней на службе лица, несомненно честного и умного человека. 25-го мы отправились дальше, опасаясь как бы не испортился путь, и делали хотя большие, но доставлявшие нам много удовольствия переезды, так что 29-го марта мы уже прибыли в Вологду, где посол проживал в английском доме. И хотя стены его заключали в себе весьма обширное помещение в виде жилых покоев, мастерских и т. под., но самое здание было очень ветхо, так что казалось — вот, вот развалится.

В виду нашего пребывания здесь английская компания запасла требуемое количество прислуги; посол же, с своей стороны, озаботился, чтоб эти люди извлекли из этого выгоду для себя, почему и назначил им полное содержание в награду за уход за своею особой и за королевскими придворными, желая тем самым поквитаться с компанией и не причинить ни в чем ущерба ее служащим. По истечении Пасхальной недели пристав явился к послу с просьбою назначить кого-либо от себя для выбора ладей или больших лодок, находившихся в то время на берегу реки, с тем, чтоб их можно было заранее приспособить для предстоявшего милорду плавания, что и было потом исполнено весьма старательно, так как вологодскому воеводе был прислан царский приказ во всем угождать послу, и в [54] самом деле, он исполнял наше малейшее желание, к немалому удивлению простонародья.

Комментарии

1 St. Paul's Churchyard, в Лондоне — часть города, в которой, подобно Paternoster Row, некогда сосредоточивалась издательско-книгопродавческая деятельность, преимущественно в период до знаменитого лондонского пожара 1666 года; но за тем, в течение прошлого века, книгопродавческие фирмы мало по малу оттуда выселились (W. Roberts. The earlear History of english Bookselling. London. 1889. стр. 143).

2 Джон Мерик (J. Mericke, или правильнее John Merrick) был назначен, в мае 1592 года, английским агентом, заведывающим делами компании английских купцов в Москве, на место Христофора Гольмса (см. письмо об этом сэра Уильямса Сесиля лорда Берлея к Борису Федоровичу Годунову в указанной нами в введении книге Ю. Толстого. стр. 427 — 30). В современных русских документах он нередко именуется "Иван Ульянович (вм. Уильямович) Мерик'".

3 Томас Челленор (Th. Challenor) — вероятно, тот самый, который был назначен Иаковом I в попечители или воспитатели (tutor) к его сыну принцу Генриху. Умер он в 1615 году (Wood. Athenae Oxonienses. vol. I. col. 398: Challoner. Thomas).

4 Уильям Рэй (Will. Wray) — может быть, родственник упоминаемого в "The Dawn of British Trade", pag. 77, к числе факторов (factors) Ост-Индской компании. Джона Wray'я.

5 Граф Сольсбери (the Earle of Salsbury), более известный под именем Сесиль. Robert Cecil. Earl of Salisbury (ок. 1568 — 1612 г.), сын упомянутого во 2-м примечаши лорда Берлея (Burghley), занимал должность первого государственного секретаря при Иакове I. Упоминаемый у нашего автора титул "графа Сольсбери" был пожалован Сесилю королем только 4-го мая 1605 г. (Leslie Stephen. Dictionary of National Biography. London. 1887. Vol. IX. p. 401); это доказывает, что "Путешествие Т. Смита", изданное в том же году, вышло в свет не ранее сказанного месяца. О политической деятельности лорда Сесиля см. в двух первых томах History of England from the accession of James I etc. (1603 — 1642). in ten Volumes. By S. E. Gardiner. London. 1883.

6 Уайт-Голль (the White Hall) — дворец в Лондоне, на левом берегу Темзы, служивший резиденцией Английских королей, в том числе и Иакова I, до 1697 года, когда он был разрушен пожаром; реставрирован же он был в начале нынешнего столетия.

7 Валентин Найтли (Valentine Knightly), ум. в 1618 г., — сын сэра Ричарда Knightly (1533 — 1615 г.) и брат Francis'a Knightly (ум. 1620 г.), бывшего кравчим короля Иакова I (Dictionary of National Biography, vol. XXXI, pag. 268).

Фрэнсис Черри (Francis Cherry) — один из наиболее видных английских деятелей в России XVI и XVII веков. О нем см. указанное в введении исследование академика Гамеля. Англичане в России и проч., стр. 184 и след. (Ср. Ю. Толстого, указ. сочин., 49 стр. Введения и в Указателе; также 38-й том "Сборника Импер. Русск. Историч. Общества", стр. 186 — 197: Приезд в Россию английского гостя Фрянчина Черея Иванова, и там же в Указателе под словом: Иванов, Фрянчик).

8 Гревсенд (Gravesend) — город на правом берегу Темзы, в 35 километрах от Лондона; в XVII веке — сборный пункт для кораблей, отправлявшихся от берегов Темзы в морское плавание (ср. The Dawn of British Trade, в Index'е, sub voce: "Ships to be surveyed there before sailing").

9 Гельм-винд (the healm wind). The helm-wind — "особый род ветра в некоторых гористых местностях Англии" (J. Е. Worcester, A Dictionary of the english Language. London. 1879). В тексте, может быть, просто в значении "попутного ветра", дующего со стороны "руля" (the helm).

10 Туманы ливанских гор. Какое собственно явлеше природы подразумевает здесь автор, мы не знаем: наша справка в капитальном труде Э. Реклю, Земля и люди (т. IX, стр. 590) не привела ни к какому результату.

11 Автор имеет здесь в виду Филиппа Сиднея (Sir Philip Sidney, 1554 — 1586 г.), которого он в другом месте называет "царем поэтов". Сидней резко опровергает "поэтоненавистников" (poethaters) в своей "The Defence of Poesy" (London. 1595, — перепечатано, на 61 — 124 стр., в "The miscellaneous Works of Sir Philip Sidney, with a Life of the author and illustrative Notes by Will. Gray. London. 1893); подразумеваемое нашим автором "проклятие" находится в самом конце этого трактата.

12 В русском или лифляндском лесу — такькак как обычный сухопутный маршрут иноземных посольств в Москву шел через Лифлянию, на Нарву (ср. в тексте стр. 39).

13 Максим Юр(ь)ин (Maxim Vrin, т. е. Urin, captain of 500 gunners). Нам не удалось отожествить это имя ни с кем из современников, если не считать подъячего Максима Федорова (это было, может быть, только отчество), который бывал в приставах: так ему было "веленокорм готовити.... в Твери, на Городне", по случаю приезда Цесарева посла, в 1604 г. (Памятники дипломатических сношений. II, столб. 907).

14 К. П. Артышов (Constantine Petrovich Artiskove, Arteshove). Такой фамилий нам при справках не встретилось. Не следует ли читать здесь Арцыбашев? Под 1618 году значится Федор Константинивич Арцыбашев, наряженный, с другими лицами, к Покровским воротам для обороны Москвы в ожидании похода на королевича Владислава. (Разряды. книги. I. столб. 515).

15 Ричард Ли (Rich. Lea) — был отправлен королевой Елизаветой, в 1600 году, послом в Москву, откуда возвратился уже летом 1601 г. (см. Сборник И. Р. Истор. Общества, т. 38. стр. 364 — 88).

16 Самуил Созсби (Samuel Sotheby или Southeby). У I. Гамеля, Англичане в России и пр., стр. 233. примеч. 1, сказано: "Самуэль Соутби, бывший в Москве вместе с сэром Томасом Смитом; в качестве священника, также хотель издать свои наблюдения; но это предприятие не состоялось".

17 Григорий Иванович Микулин (Gregory Euannowich Micolin), ездивший, в 1600 г., послом от царя Бориса кь английской королеве Елизавете. (Сл. Сборник Импер. Русск. Историч. Общества, т. 38, стр. 278 — 363: Отравление в Англию послом Григория Ивановича Микулина в мае 1600 г.).

18 Ричард Гаклейта, или Гаклюйт (Rich. Hakluyt), около 1552, ум. 1616 г. Знаменит своими изданиями по истории путешествии и географических открытий (Collection of early Voyages. Travels and Discoveries of the English Nation. 1600. 3 vol. in-f°; новейшее и лучшее издание 1809 г., в 5 т.). В честь его имени в Англии, в 1846 г., основано "The Hakluyt Society", в образцово-превосходных изданиях перепечатывающее старинные английские описания путешествий; но 1892 год вышло уже 85 томов).

19 Джильс Флетчер (G. Fletcher), посетившш Россию в 1588 г. и описавшш свое пребываше в ней в сочинении "Of the Russe Common Wealth". (См. С. М. Середонин. Сочинение Дж. Флетчера "Of the Russe Common Wealth", как исторический источник. С.-П.-Б. 1891 г.). (Записки историко-филологического факультета С.-Петербургского университета. Часть 27).

20 Шепетское (?) (Shepetskoy). Ни в одном из источников нам не удалось найти указания на место с таким, или подобным названием, вблизи Ярославля.

21 Джордж Гарланд (G Garland). He есть-ли это приводимый у Adelung'a (I, стр. 368), но с именем Edward, Гарланд, приглашавший, по поручению царя Федора Ивановича, знаменитого английского математика-астролога John'a Dee на службу в Россию (Ср. Hakluyt's Collection, vol. 1, pag. 573).

22 Принц Плангус (the prince Plangus) — одно из действующих лиц в "Arcadia", романе Филиппа Сиднея. (Ср. 11 и 26 примечания).

23 Братовщина (Bratte-sheene) — село в 30-ти верстах от Москвы. Английская форма, кажется, ближе к тогдашнему произношению этого названия: так в одном документе 1613 г. читаем: "И приехали мы к государю в село Братошино.... на стану в Братошине". (Дворцовые разряды. С.-Н.-Б. 1850. т. I. столб. 1211). — Ростокино (Rostouckin). "За милю от Москвы, или по русскому счету в 5 верстах, мы ночевали на берегу Яузы, в селе Ростокине" (Дневник Марины Мнишек. Устрялов. Сказания современников о Лжедимитрии. 1859. II, стр. 179).

24 Испанского жеребца (а jennet). Этим обычным у западных писателей (фр. genet) названием лошадей известной испанской породы автор обозначает здесь или так называемых "аргамаков", служивших в древней Руси знатным лицам для торжественный выездов, или же "черкасских жеребцов", называемых у Маржерета "genets des Georgiens, которые очень красивы....". (Устрялов. указанн. сочин., I т., 282 стр.).

25 Джером Боуэс или Баус (Jerom Bowes) — посол королевы Елизаветы к царю Ивану Грозному, в 1583 г. (См. Сборник Импер. Русск. Истор. Общ.. т. 38, стр. 72 — 185: Приезд английского посла князя Еремея Боуса и пр.; Ю. Толстой. указ. соч.. стр. 38).

26 Artexius и Zealmene'a (имя, принятое переодетым амазонкою Пироклесом) действуют в пасторальном романе Филиппа Сиднея "Arcadia" (1592 г.).

27 Князь Владимир Иванович Масальский (knes Volladamur Evanyvich Mavvsolskoy), по прозванию Щеня, был назначен окольничим в 1606 г. (Берх, Систематический список боярам, окольничим и думным дворянам. С.-П.-Б. 1863, стр. 54. Устрялов, указ. соч.. passim).

28 (Следует полный титул). Эти слова принадлежат нам, так как мы сочли излишним переводить его, в виду того, что он приводится автором в обычной для того времени форме, с неизбежными искажениями в названиях разных областей Московского государства.

29 Казарин Давидович Бегичев (Kazarlne Davydovvich Beaheetchoue, a captain of gunners). В 1616 г. в числе бывших "на Москве для огней объезжих голов" значится, в Китае городе. Казарин Бегичев. (Книги разрядные по оффиц. оных спискам и проч. С.-П.-Б. 1853, т. I. столб. 197).

30 Дьяк Федор Болтин (Pheodore Boulteene, one of the Secretaries). У Н. П. Лихачева, Разрядные дьяки — в числе дьяков не значится; на стр. 338, примеч., упоминается Федор Семенов Болтин, но это едва-ли тожественное лицо с приведенным в нашем тексте.

31 Князь Андрей Дмитриевич Чемадуров (knase Andriay Metowich Soomederoue). Род (не княжеский) Чемадуровых существовал в XVII столетии. (См. Граф А. Бобринский. Дворянские роды. 1890 г. С.-П.-Б. Т. И, стр. 384. Ср. Гербовник, IX, 116). Но не найдя означенной фамилии ни в одном из просмотренных нами именных списков в различных изданиях, имеющих отношение ко времени описываемых авторов событий, мы были бы готовы предложить читать, вместо Чемадуров, Сумароков, так как члены этого рода уже бывали "жалованы в 1568 и проч. годы поместьями, знатными чинами и др." (Гр. Бобринский, там-же, I. стр 652). Упомянем, что с указанными автором именем и отчеством встречаются 1) кн. Андр. Дмитр. Ростовский (Берх, Указ. соч., стр. 40), и 2) кн. кн. Андр. Дм. Хилков (Бутурлин. История смутного времени, т. I, 3 прилож., стр. 56). Наконец встречается несколько созвучная фамилия Сухотин, Андрей Тихомирович ( — Metowich?). (Разр. Кн., II. столб. 224). Приурочить же к действительной личности того времени предлагаемое английским текстом наименование нам не удалось.

32 Дворянин Эшер (Usher). Очевидно, это было одно из значительнейших лиц в свите Т. Смита; но данных о нем отыскать мы не могли.

33 500 фунтов (five hundred pound). В к. XVI-го в. английский фунт стоил 1 р. 20 к. тогдашними деньгами; но рубль во вторую половину сказанного века равнялся 60 — 74 нынешним. (См. Д. И. Прозоровский. Монета и вес в России до конца XVIII столетия С.-Пб. 1865. Стр. 150. В. Ключевский. Русский рубль XVI — XVIII века. Москва. 1884. Стр. 47). Несомненно, автор в данном случае сильно преувеличивает.

34 Князь Роман Федорович Троекуров (Knes Romana Phedorovvich Troya Norove). В начале 1603 г. кн. Д. И. Мезецкш искал на кн. Романа Федоровича Троекурова. (См. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века. С.-Пб. 1888. Стр. 523). Он был, вероятно, сын кн. Федора Михайловича, жалованного в бояре в 1586 г. и умершего в 1597 г. (Берх, указ. соч., стр. 42 и 58).

35 Похмелье, — в английском тексте это слово передано в такой форме "popemelin"; приводимое же несколько выше русское название сосуда "ендова" — в форме "yendover").

36 Дмитрий Иванович Белый (Demetre Evanowich Beola). Кажется, не существует свидетельств о таком прозвище царевича Димитрия.

37 Дворянин Бахтеяров, кравчий (Bactayer, one of the Emperour chiefe Butlers). В "дворянах больших" значатся кн. Бахтеяровы "Иван да Андрей" при приеме конюшенным боярином Бор. Фед. Годуновым цесарского посла Варкача (См. Памятники дипломат. сношений. т. II, столб. 123), — один из них, вероятно, и был упоминаемый здесь "кравчий". Что касается этого звания, то должно заметить, что, по Древн. Российск. Вивлиофике, XX т., стр. 73, "под 1604 г. (7112) сказано крайчий — приписано: отставлен", т.-е. именно еще в 1603 г. занимавший эту должность Ив. Михайл. Годунов, обязанности которого временно и мог исполнить тот или другой из названных выше Бахтеяровых.

38 Доктор Христофор Риттингер (Christopher Writtinger) — прибыл из Венгрии в Россию вместе с английским послом Ли и пользовался особым расположением царя Бориса. У I. Гамеля. указ. соч., стр. 280, он, очевидно ошибочно, назван "Ритлингер", и "Rietlinger" в английском переводе J. S. Leigh'я (London, 1857) стр. 380. Между тем, в современных документах это имя пишется "доктор Реттингер" и, соответственно. "Doctor Reitinger", что ближе к форме, предлагаемой нашим автором: но также и "Христофор Рыхтингер" (Сборн. И. Р. Истор. Общества, 38 т. стр. 403 — 4 и 419).

39 Автор имеет здесь в виду следующее, причем несколько путает. Слова о победе относятся, вероятно, к незначительной победе, одержанной над Лжедимитрием Мих. Борис. Шеиным под Севском 21-го января 1605 г. (Соловьев. История России. Т. VIII (1883) стр. 97). Что же касается Басманова, то дело происходило таким образом. После того как, 21 декабря 1604 г., кн. Фед. Ив. Мстиславский, посланный Борисом Годуновым на выручку воеводы Петра Фед. Басманова, крепко отстаивавшего против Лжедимитрия Новгород-Северск, потерпел под этим последним поражение. Годунов тем не менее из робости проявил разбитому войску особые знаки внимания и "спешил осыпать милостями воеводу (Басманова, защитника Новгород-Северска), который один исполнил свою обязанность как должно: он был вызван в Москву, куда имел торжественный въезд, получил боярство, богатое поместье, множество денег и подарков"... (Соловьев, История России, 4-е изд.. т. VIII. стр. 96).

40 Канцлер Литовский (the Chauncellor of Letto). Это был Лев Сапега, отправленный королем Сигизмундом послом к царю Борису для переговоров о заключении вечного мира, в октябре 1600 г. (Соловьев, там-же, стр. 23 и след.). О приеме его Борисом см. Устрялов. Указ. соч. I т.. стр. 287. Ср. Adelung, II, стр. 1).

41 Принц Датский Иоганн (Prince Iohn of Denmarke) — приехал в Москву, в качестве жениха Ксении Борисовны, в августе 1602 г., но уже 28 октября того же года скончался. В нашем тексте сказано, что он был погребен в "голландской (dutch) церкви", хотя у современников говорится, что принц похоронен в "немецкой" церкви (Бер у Устрялова, указ. соч. I. стр. 21 — 22. О самой церкви см. И. М. Снегирев. О начале и распространении лютеранских и реформатских церквей в Москве. Москва 1862. Стр. 5).

42 Дьяк Афанасий (the Chancellor Ofod Nasse) — Афан. Иванов. Власьев (Ср. 93 стр.; в английском же тексте он здееь назван Offonasse Euanouch Naseueo), с июня 1601 г. состоявший дьяком посольского приказа и часто в современных иностранных источниках называемый "государственным канцлером". (П. П. Лихачев. Указ. соч.. стр. 201).

43 Собственно в "Совещательную Палату" (The Councill chamber). Это — "Ответная или Посольская Палата", где "происходили переговоры бояр с иноземными послами, что вообще называлось ответом... В Ответной Палате, подобно как в Грановитой, устроен был тайник или тайное окошко, из которого государь слушал иногда посольские совещания". (И. Забелин. Домашний быт русских царей: 1862. Стр. 231).

44 Кн. Ив. Ив. Курлятев (Knas Euan Euanovich Courletev) — значится, как окольничий, в числе лиц, подписавших "грамоту утвержденную об избрании Бориса Федоровича Годунова" (Бутурлин. История смутного времени и проч., № 3 Приложений, стр. 67).

45 Вас. Григор. Телепнев (Vassilly Gregorewich Telepnoue). "Два знатные боярина. Михаил Татищев и Василий Телепнев, дьяк". Записки Паерле. 1606 г., у Устрялова, указ. соч.. 1, стр. 209. Ср. род Шереметевых, т. II, стр. 206. и Н. Л. Лихачев. указ. соч., стр. 130 — 31, примеч.).

46 Меньшой Булдаков (Menshoy Buldecoue). В английском тексте он назван "the under treasoror" т.-е. подказначей, но подобной должности в то время, кажется, не существовало (казначеем же в 1604 г. состоял Игн. Петр. Татищев. — см. Др. Росс. Вивлиофика, ч. XX, стр. 73). Может быть, это был Меньшой Булгаков, упоминаемый Соловьевым (указ. соч.. VIII т.. стр. 92), если это не одно лицо с упоминаемым у нас, на 109 стр. и в 70 примеч., дьяком Булгаковым.

47 Уильям Россель (W. Russel). "Вильям Россель (прежний голландский агент) был помощником Меррика (главного агента московской компании английских купцов)". I. Гамель, указ. соч..стр. 232, примеч. 2; Сборник И. Р. Историч. Общества, т. 38. стр. 33). Им же написано — как доказал Р. Минцлов (Архив историч. сведений Калачова. СПБ. 1863. кн. V. стр. 53 — 65) — ныне весьма редкое сочинение "The Report of a bloudie and terrible massacre in the Citty of Mosco etc. London. 1607". Существуют его голландская переделка "Warachtige ende eygentlijcke Beschryvinge etc. Amsterdam. 1606", и французский перевод "La Legende etc", описанный Аделунгом, указ. соч., II, стр. 199 и сл.).