ИОАНН СКИЛИЦА

ОБОЗРЕНИЕ ИСТОРИЙ

НЕДОСТАТКИ ПРАВЛЕНИЯ НИКИФОРА (стр. 273-278)

Узнав об этом (Т. е. о взятии Антиохии Михаилом Вурцей.), Никифор, который должен был бы радоваться взятию такого города и успех объяснить божьим содействием, напротив, сетовал в душе на стратопедарха [Петра] и возводил на него вину, а Вурцу не только не возвеличил за [проявление] храбрости и мужества и не представил ему награды, достойной его подвига, но, осыпав оскорблениями, отстранил его от должности и приказал оставаться дома.

Этот поступок и другие, о которых мы хотим теперь рассказать, сделали Никифора для всех ненавистным и презренным. Во-первых, когда он захватил власть и его стратиоты совершили множество несправедливостей, он не принимал никаких мер, говоря:

«Неудивительно, что при таком множестве людей некоторые своевольничают». И вступив в город, когда множество частных лиц из знати были ограблены, он никого не наказал и смотрел на ужасные дела, наслаждаясь теми гнусностями, которые распущенные его сторонники творили над горожанами,—ведь этим они немало содействовали ему в достижении императорской власти. Затем, отправляясь в поход, он постоянно наносил ущерб, облагая подданных не только налогами и взносами различных видов, но и совершенно ничем не обоснованным грабежом. К тому же он прекратил выдавать часть из доходов казны, предоставляемую обычно совету синклита, мотивируя это тем, как он говорил, что у него недостает средств для ведения войн. Он, кроме того, совершенно прекратил выдачу утвержденных некоторыми благочестивыми императорами пожалований для благотворительных домов и церквей и издал закон, чтобы церкви не обогащались недвижимостями, утверждая, что епископы дурно расходуют имущества, следующие на помощь нищим, между тем как стратиоты остаются в пренебрежении. И что особенно гнусно, он издал закон, под которым подписались и некоторые из легковерных и подобострастных епископов, а именно, что без его ведома и согласия нельзя ни избирать, ни рукополагать епископа. И в случае смерти епископа он, посылая императорского чиновника, приказывал подсчитывать установленный расход, а все излишнее конфисковать. Издавал он и другие распоряжения, лишенные какой бы то ни было необходимости, которые следует объяснить лишь как результат хвастливости ума и болтливости. Он задумал издать закон, чтобы тех стратиотов, которые погибли на войне, причислять к лику святых мучеников, чтобы тем самым они получали спасение души только за то, что пали на войне, не принимая во внимание ничего иного! Он принуждал патриарха и епископов принять это как догмат. Однако некоторые из них, храбро оказав [119] противодействие, удержали его от этого намерения, делая упор на канон Василия Великого, который гласит, что стратиот, убивший на войне врага, должен быть отлучен на т.ри года от причастия. Он снизил ценность номисмы, придумав так называемый тетартерон. И с этого времени номисма стала двоякой, взнос государственных налогов требовался тяжелыми [номисмами], а что касается выдач, то расточали малую [номисму]! Был такой закон и введено в обычай, что любая номисма имеет равную с другими .ценность, если на ней имеется изображение любого императора, лишь бы она не потеряла в весе. Он же издал закон, согласно которому только его изображение считалось приемлемым, отверг-чув изображения прочих императоров. По этой причине немало пострадали подданные из-за так называемых аллагий [изменений в монетном обращении]. И еще хуже, что по этой причине пострадало все общество, поскольку не стало никакого изобилия [товаров]. Но сколь ни было все это трудно, более всего тяготила людей постройка стены вокруг дворца. Ведь многое, что было вокруг дворца выдающегося по своей красоте и грандиозности, он [велел] срыть и воздвигнуть там акрополь как оплот тирании против несчастных граждан, причем внутри [этой стены] он заготовил склады и хранилища хлеба, простые и духовые печи, наполнив это пространство различными предметами. Ведь ему было предсказано, что он умрет во дворце. Он не понимал, видимо, что если Господь не сохранит город, то понапрасну будет бодрствовать охраняющий!» (Псалмы. СХХVI, 1.). Случилось так, что Никифор умер, лишь только построив стену и как раз в тот день, когда тот, кому было поручено, принес ключи и вручил их императору.

Присоединилось к вышесказанному и следующее, что вызвало еще большую к нему ненависть. Во время празднования святой Пасхи началась драка между моряками и армянами: много люден было убито—едва не погиб и эпарх [города] магистр Сисиний. Распространилась по этому поводу молва, что Никифор, разгневавшись ка горожан и считая их виновниками беспорядков, собирается наказать народ, застигнув его в день состязаний на ипподроме. Когда недолгое время спустя начались зрелища на ипподроме, Никифор захотел показать горожанам, каким бывает военное столкновение, а возможно — в равной степени и устрашить [народ]. Он приказал некоторым выйти как будто наступая на врагов, с обнаженными мечами для удовольствия зрителей. Когда это случилось, то, не понимая смысла происходящего, зрители стали подозревать, что теперь приводится в исполнение то, о чем ходили слухи, и бегом бросились к выходам, которые были крутыми и узкими: люди умирали, давя друг друга, и погибли бы асе в толчее, если бы не увидели, что император продолжает сидеть на своем кресле невозмутимо и спокойно. Народ, заметив, [120] что он не проявляет признаков волнения и убедившись, что смятение произошло не по его воле, приостановил бегство.

Когда Никифор возвращался после торжественного выхода в Пиги по случаю праздника вознесения Христа, на рынке хлебопеков его встретили родные погибших на ипподроме и стали отпускать в его адрес недопустимые дерзости, называя его преступником и убийцей, запятнавшим себя кровью сограждан. Они бросали в него грязь и камни до самой площади Константина Великого. И он бы лишился чувств от страха, если бы некоторые знатные из горожан не подоспели и, отстраняя совершающих беспорядок, торжественными прославлениями не проводили его до дворца. И вследствие всего этого [Никифор] понял, что он ненавистен согражданам и, полагая, что возможно нападение на него, стал строить себе крепость. Но он не мог избежать положенного судьбой и, считая, что он будет там в безопасности, лишился там жизни. Как это произошло, об этом будет в надлежащее время рассказано. (при переводе опущены стр. 276-277)

Второго сентября в двенадцатом часу ночи индикта 11 произошло ужасное землетрясение, так что серьезно пострадали Гонориада и Пафлагония. Были и ветры в мае месяце того же индикта, сильные и жгучие, которые погубили плоды и даже виноградники и деревья, так что потом, в 12 индикте, случился ужаснейший голод. И следовало бы императору позаботиться о спасении подданных, он же продавал государственный хлеб слишком дорого,. наживался на несчастье граждан и хвастался, — как будто совершил какое великое дело, — что модий хлеба, стоящий одну номисму, он велел продавать за две номисмы. Он не взял примера с императора Василия Македонянина, ибо тот, когда отправился в пасхальное воскресенье в храм Великих апостолов и увидел горожан, почтенных на вид и благочестивых, но мрачных и подавленных, подозвав их поближе к себе, спросил, почему они не торжествуют в такой великий праздник, почему они мрачны, как будто в городе случилось тяжелое бедствие.. . И ему ответил кто-то из горожан: «Тебе, о государь, и твоим приближенным полагается торжествовать и радоваться! Для тех же, которые находятся в ожидании смерти, что-либо подобное совершенно неестественно! Или ты не знаешь, что два медимна хлеба продаются за номисму вследствие суровости ветров?» На это император глубоко вздохнул и, со слезами выразив им свое сочувствие, ободрил обильными обещаниями. Вернувшись в императорский, дворец и собрав там лиц, на которых он возложил заботу о гражданских и императорских делах, [Василий] обрушил на них множество ругательств и проклятий, обвиняя их в том, что они не сообщили ему о недостатке в хлебе, и тотчас же приказал продавать императорский и казенный хлеб— [медимн] за одну двенадцатую [121] часть номисмы! И Бог, одобрив это его решение, доставил людям великое изобилие! Но это я говорю в похвалу Василию. Никифор же скорее радовался, видя страдающих подданных, чем помогал им. И не только он один, но и его брат Лев, перейдя словно га положение лавочника в харчевнях, наполнил вселенную множеством различных бедствий. Их ненасытную жадность горожане удачно высмеяли. Однажды император находился в поле, обучая войско, когда к нему подошел седовласый старик и попросил принять его в число стратиотов. Император сказал ему: «Ты же старик, как ты можешь требовать, чтобы тебя причислили к моим стратиотам?» Тот остроумно ответил: «Я сейчас стал значительно сильнее, чем когда был юношей!» И в ответ на вопрос императора:

«Как это?».— Он сказал: «А потому, что раньше купленный за номисму хлеб я носил, нагрузив ношу на двух ослов, а в твое царствование хлеб на две номисмы я, не ощущая тяжести, могу носить на плечах». Выслушав таким образом [скрытую] иронию, император удалился, совершенно не смущенный.