МАЛИК ШАХ-ХУСАЙН СИСТАНИ

ХРОНИКА ВОСКРЕШЕНИЯ ЦАРЕЙ

ТА'РИХ-И ИХЙА' АЛ-МУЛУК

Сражение у плотины Банд-и Маудуд ⁵²⁹

Когда рожденное на востоке утро вытянуло меч с жаждущего отмщения востока и [когда] витязь-солнце, прикрывшись красным как рубин щитом, выглянуло из-под его меча ⁵³⁰, сверкание стрел и копий и сияние золоченых шлемов ослепили глаза мирян. Находившееся в крепости имущество было вывезено в окрестности. Малик Мухаммад, [сей] раб, Шах-Хабибаллах и Шах-Абу Исхак, [249] оседлав коней, покинули [крепость]. Когда мы все вместе выехали из ворот с восточной стороны рва, я отправил Шах-Хабибаллаха и Шах-Абу Исхака в южную часть рва: «Если имущество людей увезено [слишком] далеко, пусть привезут [его] ближе, соблюдая осторожность». [Сей] раб поскакал с Маликом Мухаммадом к северной части крепости. Четыре узбека верхом на конях гнали перед собой 30-40 голов коров. [Сей] бедняк и Малик Мухаммад напали на них. Четыре всадника, бросив коров, пришпорили [коней] и ушли [от погони]. Малик Мухаммад и [сей] раб пригнали коров в наш лагерь. Малик Махмуди вырыл в окрестностях крепости множество ям, [рассчитывая], что в день сражения, быть может, в них упадет кто-нибудь из узбекских всадников. Некоторые из ям были наполнены водой. При подходе к крепости конь [сего] бедняка провалился в одну [из] ям. Одежда [сего] бедняка намокла. Малик Мухаммад уехал, чтобы привезти из лагеря для [сего] раба [сухую] одежду. Он уехал, а я спешился и, держа коня под уздцы, отжимал свое платье и потихоньку шел вперед. Я был удивлен, что так долго нет Малика Мухаммада. Сел на коня, подъехал к воротам у рва крепости и спросил о Малике Мухаммаде. Мне сказали: «Между Шах-Хабибом и Шах-Абу Исхаком и группой людей из вашего стана и узбеками произошло сражение. Часть имущества отобрали у узбеков назад. Малик Мухаммад, услыхав о сражении, поехал туда».

[Сей] раб сошел с коня, взял одежду Шах-Хабибаллаха, висевшую у входных ворот, снял с себя мокрое каба и облачился в то платье. Свою мокрую одежду высушил и со всей поспешностью поскакал в /345/ сторону пустыни, находившуюся с южной стороны той местности. Когда я подъехал к плотине, то увидел, что там стоит отряд пехотинцев и конников и они ведут разговор о стане туранцев и собираются двинуться туда. Я стал отговаривать их. Вижу, мало-помалу собралась толпа народа и среди зирихцев, проживавших в крепости Кал’а-йи Сабз, как, например, Мухаммад-Таки, Амир-бек, ‘Али Маранди, мулазимов Амира Махмуда, идет громкий спор. Застрельщиком ссоры был Мухаммад-Таки. Несмотря на убогость своего тела и преклонный возраст, он по обычаю систанцев крепко выругался. Малик Мухаммад тоже разгорячился и тоже что-то сказал. Я, противник похода тех людей в сторону узбекского стана, сказал Малику Мухаммаду: «О безумец, [это] — первое твое сражение! Я же провел с узбеками двести сражений, их коварство мне известно! Какой смысл в том, чтобы горстка маликов и эмиров в сопровождении 150 пеших и конных воинов [250] отправилась в поход на тех, чей стан, несмотря на уход части [их людей], насчитывает две тысячи человек? Раз тебе этого хочется, пожалуйста!»

С этими словами [сей раб] поехал прочь. Амир Мухаммад сын Амира Таджа, который в то время приехал из крепости Кал’а-йи Тагрун с отрядом славных храбрецов Пушт-и Зириха в Кал’а-йи Сабз на помощь моему брату, взяв поводья [коня сего] раба, не пустил [меня]. Амир Мухаммад-Касим тоже приложил все старания, чтобы вернуть [сего раба] назад. Поскольку запретами и препятствованием невозможно избавиться от того, что непременно должно случиться, поневоле те люди выехали в стан узбеков. Лагерь узбеков находился в верхнем Шайхланге на краю пустыни. Когда проехали плотину и еще некоторое расстояние, Малик Мухаммад и Шах-Абу Исхак остановились, поджидая остальных пехотинцев. [Сей] раб ехал впереди с Амиром Мухаммедом, Амиром Мухаммад-Касимом и частью [людей]. Внезапно появились пятьдесят узбекских воинов. Халил-ака, Иман-Вирди ясаул и Шах-Хабибаллах с тридцатью всадниками напали на них. Узбеки бежали. [Сей] бедняк пришпорил коня и удержал своих людей, запретив тем, кто собирался скакать следом за ними: «Вне всякого сомнения, у узбеков есть еще [подкрепление], иначе пятьдесят их воинов, не сражаясь, не побежали бы от наших тридцати конников!» Одним словом, мы не пустили [их] и стояли [в ожидании], пока Малик Мухаммад /346/ приведет пеших воинов и [остальной] народ. Приблизительно определили число наших людей: сорок конников и сто пехотинцев. У Амира Мухаммеда сына Амира Таджа было шестьдесят смельчаков из Пушт-и Зириха, у Амира Мухаммад-Касима — двадцать человек, у [сего] бедняка, Малика Мухаммада, Шах-Хабибаллаха и Шах-Абу Исхака — тридцать мулазимов. Еще сорок-пятьдесят человек составляли люди Амир-бека сына Мухаммад-Таки, Амира Гулам-’Али сына Амира Максуда Казаки, и был еще [небольшой] отряд. Всего насчитывалось полторы сотни конников и пехотинцев, каждый из которых не считал себя ниже другого. Все были добровольцами. Когда мы подъехали к новому каналу Банд-и Маудуд, внезапно из степи появились полторы тысячи узбекских всадников с двумя карнаями, грохотавшими словно весенний гром. Они завязали сражение с отрядом, находившимся слева от нас, то есть с Амиром Мухаммадом сыном Амира Таджа. Малик Мухаммад, отделившись от меня, поспешил к людям Амира Мухаммада сына Амира Таджа. Шах-Хабибаллах, Шах-Абу Исхак, Амир Мухаммад-Касим и накиб Бахрам из Шайхланга со своими [251] людьми также стояли на левом крыле. Еще десять тысяч всадников[-узбеков] появились справа. У них были четыре карная. Они вступили в бой с воинами левого крыла. Со мной остались лишь несколько моих слуг: Хаджи Мубарак, Мулла Ахмад, Шайх Мухаммад, Хаджи Хайдар, Сури Катасар Рамруди, а также Амир Касим сын Амира Саййиди. Я послал его на помощь левому крылу.

В это время подъехал Хаджи Хайдар и привез известие о том, что в шлем Малика Мухаммада с одной стороны попала стрела, с другой — пуля из мушкета и что он упал с коня. [Сей] бедняк сошел с коня и высыпал из колчана все стрелы рядом с кустом тамариска: «Здесь наша погибель!» Сури и Хаджи возразили: «Левое крыло должно [отступить] к плавням в лесу. Тогда мы уцелеем от поражения. Двигаться следует медленно, чтобы укрыться в этом укрепленном месте. Там — наша крепость! Там можно сразиться!»

Они вложили стрелы в колчан. В это время мы увидели, как в степи, что расстилалась перед нами и откуда то и дело прибывали тюрки, сложили [друг на друга] верблюжьи седла и триста /347/ стрелков из мушкетов из Хвафа, Самура ⁵³¹ и Ниха из-за этих седел взяли нас и наших людей на прицел. Поневоле мы двинулись в сторону укрепления, находившегося на расстоянии полета стрелы. Когда мы отступили к укреплению, разгорелся бой. Узбекское войско, сражавшееся с [нашими] воинами на левом фланге, внезапно напало на [сего] бедняка. Мухаммад-шахи сын ‘Али Хусайна и двое из людей Хайр ад-Дина Базгира («Сокольничего») стояли в это время близко к [сему] бедняку. Мухаммад-шахи сын ‘Али Хусайна был из доблестных героев Пушт-и Зириха. Он пустил стрелу в глаза всаднику, вышедшему из своего строя и близко подошедшему [к нам]. Всадник тот упал с коня. Упомянутый выше Мухаммад прыгнул на него. Но узбек взвалил Мухаммада себе на спину и пошел в свой строй. Мухаммад вцепился в него, словно крошечный ястреб-перепелятник в огромного журавля, а тот все шел к своим. Мухаммад вытащил у узбека булаву и стал бить его по голове, пока тот не сбросил его. И он вернулся к нам. Пушкари, сосредоточившиеся на холмах, поставили [наших] людей в трудное положение. Наши люди вынуждены были войти в лес и в плавни. Амир Мухаммад-Касим, Шах-Абу Исхак, Шах-Хабибаллах и находившийся на левом фланге отряд изнемогали от многочисленности противника. Они тоже вошли в укрепление (?). Узбеки с четырех сторон спешились. Подоспел отряд конников. Когда [сей] раб подъехал к Малику Мухаммаду, тот от нанесенных ему ран и [252] потери сознания совершенно забыл о сражении. Увидев столь крутой оборот дел, я распределил испытанных в боях людей на четыре стороны: Мира Мухаммеда сына Мира Таджа и мужей Пушт-и Зириха послал на северо-восток, людей Хаджи Мухаммеда и Амира ‘Али, их вождя, вместе с людьми Шайхланга — на юго-запад, мужей [Зириха] и Амир-бека Зирихи — на северо-запад. Одним словом, я построил 150 человек таким образом, что через каждые три-четыре шага стоял один испытанный в боях муж. Остальные воины /348/ из этого отряда держались поблизости от него. Бахадуры с четырех сторон завязали битву. С восточной стороны сражались Тенгри-Берди-оглан, Султан Мухаммад-оглан, Кийам-аталик, Дилдар-бек, Джаушан-бек, Вардаш-бек, правители Гармсира, Мухибб-’Али, ишик-акаси правителя Ниха; на южном направлении — Мулла Карай ⁵³², вакил Мира Кулбабы и узбеки Герата. На северном участке в сражение вступило войско Абул-бия ⁵³³, правителя Мешхеда, и отряд конников. С западной стороны сражались Кара-оглан и Буд[ак] ‘Али-оглан. Все бахадуры сошли с коней и ловко ударили по центру. С полудня, когда завязалось сражение, и до часа вечерней молитвы базар битвы был столь оживленным, что взор покупателя не видел в торговых рядах иного товара, кроме жизни [воинов]. Из-за падения цены на товар жизнь тысячи [воинов] продавалась за слабый блеск меча. При каждом сверкании меча сгорал хирман чьей-либо жизни. Наконечник каждой стрелы словно игла шил саван небытия на чью-либо жизнь. Отважные храбрецы Забула ⁵³⁴, радовавшие в тот день [своими подвигами] дух забульского Рустама, из-за колебаний [сего] раба относительно оберегания [жизни] тех людей, с каждым из которых он был единодушен при появлении опасности, для успокоения [сего] раба делали предсказания следующими двумя двустишиями:

Слуги твои в битве словно портные.
Хотя не портные они, о малик, покоритель стран,
[Но] измеряют локтями копья рост твоего врага,
Дабы мечом раскроить [его] и прошить стрелой!

В тот день звуки карнаев и зурны систанцев, крики туранцев: «Аллах — помощник!», звон литавр, шорох стрел и свист пуль из мушкетов оглушили уши небес, а пыль сражения застлала солнце:

От пыли сражения затмился лик луны.
Тучи пыли покрыли рыбу [в реке]. [253]
/349/ От множества убитых с обеих сторон
Образовалась из крови река, поднялась гора из павших [тел].
Воздух стал сообщником кончиков копий.
Разверзлась пасть крокодила несчастий.
Мир охватило волнение гордых рыцарей,
От [ударов] мечей в реке воспламенилась вода.

Обе стороны так близко подошли [друг к другу], что воины [одной стороны] вкладывали наконечники стрелы в звено кольчуги [воинов другой стороны] и снимали кольцо, [надеваемое на большой палец при натягивании тетивы лука]. От множества усилий, стоя вплотную друг к другу, они [с трудом] переводили дыхание. Неточно я сказал: люди с каждой стороны так упирались в своего противника, как больной сын [опирается] на ласкового и заботливого отца или как взволновавшаяся возлюбленная на благоразумного возлюбленного. Временами голова [одного] передавала ушам [другой] головы тайну; порой врагу грозила смерть от удара саблей. У приятелей на пиру было принято делиться сердечными тайнами. Теперь же я видел, как на поле боя двое противников, стоявших друг против друга, изливали [друг другу] душу. Поскольку во время первой атаки узбекское войско сидело в седлах, в лесу пало почти пятьсот [их] коней. Большая часть лучников Систана вела стрельбу из луков под прикрытием тех [павших] коней. Когда у систанцев стрел стало меньше, они оборонялись с помощью стрел противника, который за один раз выпускал в наших людей две-три тысячи стрел. В тот день на [сем] рабе не было иной кольчуги, кроме покровительства Аллаха, хвала Ему и да будет Он превознесен! Не было у него и щита, [уповал он лишь] на Всевышнего. Поскольку обычными для [сего] раба были утренние молитвы, за пазухой я держал лист Корана, записанный рукой эмира эмиров ⁵³⁵. Несмотря на то что в тот день тело [сего] раба зацепили 70 стрел, ни одна из них не смогла осилить чудодейственную силу той грамоты. Клянусь царем мужей ⁵³⁶, что рядом с [сим] рабом находились один-два лучника, которые занимались тем, что вытаскивали одну за другой стрелы из моего каба и пускали их в сторону узбеков.

Хотя милости Аллаха в отношении своих рабов не требуют свидетелей, доказательств и подтверждений, однако /350/ с того дня я больше не думал о своих врагах. Участие в том сражении стало поводом для еще большего упования на Творца всего сущего. В промежутке между двумя молитвами [узбеки] вновь пришли [254] в движение и приложили старания к тому, чтобы истребить наш небольшой отряд. Сопровождавшие их пушкари пугали. Триста стрелков несколько раз разряжали свои мушкеты. На восточном крыле [тоже] шло наступление, четырнадцать карнаев, которые были приданы их четырнадцати эмирам и вождям, ревели и грохотали. Их вопли: «Аллах — помощник!» — напоминали день Страшного суда. С той же стороны [стоял] небольшой отряд, у которого не было иной помощи, кроме упования на Божью милость. Из окрестностей привезли на восточное крыло четырнадцать стрелков [из мушкетов]. Воды в реке Паранд, служившей прикрытием нашим людям, было по колено, а берега у нее были высокие. Там среди густых зарослей находились [наши] не имеющие себе равных молодцы. Кровь раненых систанцев и раненых узбеков, павших на берегу этой реки, лилась в ее воды; кровь раненых коней, которых малодушные люди гнали в реку, смешалась с грязью. Смешанная с грязью вода подняла [настоящий] бунт среди цветов.

Вся земля вокруг стала морем крови,
Так, словно на ней выросли тюльпаны.
Ржание коней и волнение наездников
Препятствовали молодцам в [ратном] деле.
От пыли ясный день стал таким темным,
Будто солнце было синего цвета.
Тут и там слышались стоны людей,
[Даже] сообразительные растерялись.

Рука устала рубить мечом. Большой палец так много нажимал [на курок], что его ноготь кровоточил. Голос застревал в горле, словно свернувшаяся кровь в сосудах. От [сильного] жара останавливалось дыхание в груди. Храбрецы Турана, /351/ по справедливости восхвалявшие забульцев, в конце дня отступили. Войско [сего] раба могло спокойно вздохнуть. На устах [у всех] — хвала и благодарность Аллаху. Около захода солнца я сказал стрелку Пахлавану Касиму, который был с людьми Шайхланга и считал ту область заслуживающей [внимания]: «Съезди на западный участок поля боя и выбери место, откуда мы могли бы выбраться из этой погибели».

Упомянутый уехал, осмотрел западный участок и сообщил [нам], что в той стороне стоят свыше пятисот конников. [Тогда сей] раб поднялся из того оврага на высокое место, увидел площадку, куда можно было забраться. Вернулся назад, привязал на спину одному из отважных бойцов раненого Малика Мухаммеда и [255] одновременно с пятьюдесятью людьми выбрался из реки Паранд. Конники Турана предприняли атаку. [Сей раб] приветствовал их появление множеством стрел. [Через] некоторое время все [наши] раненые выбрались из этой трясины. Бой вокруг стих. Однако Кара-оглан и бахадуры, находившиеся с западной стороны поля сражения, завязали бой. Часть людей отражала их атаки. Остальные привязали к седлам коней раненых и убитых, у которых были родственники. У каждого из убитых [предварительно] отделили головы от тел, опасаясь, чтобы их не забрало войско неприятеля. [Всего] было убито тридцать человек. Мы забрали двадцать мертвых тел и десять голов. После отъезда еще десять раненых, [находясь] у себя дома на ложе выздоровления, отдали свою душу ее Творцу.

Однако, когда вечер опустил синий занавес, а вращающийся [свод] неба облачился в одежды для ночной прогулки, тот усердный и дерзкий отряд, сражавшийся все время на поле брани словно свирепый лев или хищный волк, принял решение [отойти] в лагерь Кал’а-йи Сабз. В это время [к нам] присоединились Амир Касим, газы, и Амир Саййид-Мухаммад сын Амира Шайха, которых мой брат отправил в сопровождении двухсот молодых лучников и стрелков [из мушкетов нам] на помощь. Когда раздались звуки горна ⁵³⁷, мы удивились, так как Шахвирди, горнист, был убит. Это Амир Касим-Мухаммад, пока мы выбирались из-под берега, а неприятельское войско было сзади, несмотря на свои пять ранений, старался /352/ вовсю. Случилось так, что один узбек забрал горн. Амир Мухаммад-Касим вырвал [горн] у него из рук. [Тогда] узбек вцепился в его лук. Лук остался в руках узбека, а горн он у него отобрал, да только некому было играть на нем. По тому, как заливался горн, мы узнали о том, что подоспела помощь. Если бы не это, вряд ли мы смогли бы узнать [о прибытии помощи], так были поглощены сражением. Когда подоспевшие [нам на помощь] присоединились к войску, Амир Касим-кази со ста полными сил молодцами вышли вперед. В хвосте войска мы поставили Мир-Саййида вместе с Амиром ‘Али Мухаммад-ходжой, Али Сармади (Саранди) и сто исполнительных воинов. Меня сопровождали с самого начала сорок конников. Еще тридцать воинов я отобрал себе [из тех], что прибыли нам на помощь. На пространстве от [Банд-и] Маудуд на реке Паранд и до головной плотины Хак-и Сафид ⁵³⁸ тридцать раз мы атаковали друг друга. Мы, семьдесят всадников, гнали двести конников Кара-оглана почти до самой пустыни. Они гнали нас обратно в наше войско. Такова [256] была обстановка. Мы подъехали к головной плотине. Малик Махмуд осветил факелами весь свой лагерь. От [самого] лагеря и до плотины стояли храбрые воины. К востоку от реки Паранд и до плотины находилось все узбекское войско. Повсюду, где войска сближались, шла стрельба из луков. В ту ночь многие воины были ранены. Сто славных (так!) раненых богатырей-узбеков продвинулись вперед и закрыли дорогу в гущу леса. Напротив [сего] раба стоял юноша по имени Амир Тимур из эмиров К.ту, который в том сражении явил доблесть и отвагу. Неожиданно ему в грудь попала стрела, и он упал перед конем [сего] бедняка. Когда мы переправились через реку, бахадуры ушли назад. В ту ночь мы вступили в наш лагерь.

Мой брат так заботился о систанцах, что не поддается описанию. Ни из одного дома не доносилось ни звука. Из полутора сотен наших людей погибли сорок человек: тридцать человек пали на поле боя и десять получили ранение и скончались у себя дома. В их числе Джамал Ахмади, известный как Джамал-/353/ султан. Он был убит в сражении. Амир Хусайн ‘Убад-ака, стольник верховного малика, юноша больших способностей, приятной внешности, храбрый, в сражении раненный пулей из мушкета, скончался три дня спустя. Махмуд сын Маудуда Тракуни был убит, Мухаммад-Таки сын Туран-шаха, который был застрельщиком похода на войско [узбеков], также был убит. Из сыновей Хайр ад-Дина Базгира, снискавших известность в Пушт-и Зирихе, погибли два брата. Каждый [в войске] получил множество ранений.

У Амира Мухаммад-Касима было десять ран, из них три — смертельные. С большим трудом он выкарабкался. Шах-Абу Исхак получил два ранения, Шах-Хабиб — три, Малик Мухаммад — два. Только у [сего] раба не было на теле ран, несмотря на то что в одежде его застряли семьдесят стрел; не был ранен и Амир Мухаммад сын Мира Таджа. В войске противника погибли 150 человек, еще 50 человек получили ранения и через несколько дней скончались. На поле боя пали 500 коней. В течение целого года систанцы ежедневно ходили на поле сражения и находили стрелы и наконечники [копий]. Со времен Гаршаспа, основателя Систана, и до сегодняшнего дня в Нимрузе не было такого сражения, в котором 150 [местных] мужей сражались бы с утра до времени последней вечерней молитвы с 14 тысячами туранских тюрков ⁵³⁹ и благополучно выбрались, не испытав позора поражения. Правду об этом сражении подробно изложил [шаху] Тенгри-Берди-оглан, который удостоился чести приложиться к ногам светлейшего наместника [257] в Джаме ⁵⁴⁰. Августейший наместник сильно удивился. Даст Бог, подробности этого разговора будут изложены на своем месте.

Одним словом, после той битвы узбеки не сочли возможным оставаться долее в этой местности и переправились через Хирманд. В те несколько дней, что они были в Систане, стояли по ту сторону реки. Они говорили: «Цель Малика Махмуди, пославшего своего брата и своих родственников с этим небольшим отрядом против многочисленного войска [противника], состояла в том, чтобы испытать [их] отвагу и мужество. Зачем иначе посылать такое количество людей туда, где стояли три тысячи ратников?!»

Более Дилир-оглан не появлялся в Систане. Он отправился на службу к Амиру Кулбабе и открыл ему правду о /354/ систанцах. Амир Кулбаба отпустил упомянутого в сторону Ука. Мулле Кара он сказал: «Надо отобрать 500 наездников из племен найман и дурман ⁵⁴¹. Поезжай вместе с огланом и подготовь почву для перемирия между огланом и Маликом Махмуди. Быть может, в ближайшее время Малика Махмуди убьют или возьмут [в плен]. Пока не будет устранен Малик Махмуди, возможности завладеть царством Нимруза не будет!»

Мулла Карай отобрал 500 бахадуров из племен найман и дурман и приготовил все необходимое для них. Был издан приказ властелина Турана: «Ежели Тенгри-Берди-оглан попросит помощь, пусть находящиеся в Хорасане эмиры Туркестана приложат все усилия для оказания [ему] помощи!»

Вновь в Уке собралось войско, какого не собиралось там со времен Пиран-и Виса ⁵⁴², хорошо оснащенное, единодушное [во всем]. После сражения при [Банд-и] Маудуд великий малик приехал в Систан и несколько дней оставался в крепости Кал’а-йи Сабз. Он много раз повторял относительно этого сражения: «Все, кто участвовал в сражении и был убит, являются вероотступниками!»

Люди, рассчитывавшие на одобрение и милости, были опечалены этими словами. Великий малик уехал в Сарабан. Малик Мухаммад, поскольку в Сарабане был его дом, последовал за ним. [Сему] рабу надо было съездить в Кал’а-йи Фатх, навестить мать. Малик Махмуди и Шах-Хабибаллах остались в Кал’а-йи Сабз. Амир Махмуд же уехал в свой лагерь. Он объединил и укрепил народ Тагруна.

Между тем на землю Забула вступило войско Турана вместе с тем войском (?). [Тенгри-Берди]-оглан и хорасанское войско страстно желали сражаться. Мулла Карай и мулазимы Амира Кул-бабы-кукелташа вели речь о перемирии между Маликом Махмуди [258] и огланом. Когда они приехали в предместье Газбара ⁵⁴³, Мулла Карай отправил человека к Амиру Мухаммад-Касиму и склонил его послать [гонца] в Кал’а-йи Тагрун и [договориться] о встрече с Амиром Махмудом. Амир Мухаммад-Касим, когда войско прошло через его земли, укрепил свою крепость и уехал в Тагрун. Вместе с Амиром Махмудом он укрепил также Тагрун. Сыновей эмиров он передал Амиру Мухаммаду сыну Мира Таджа, а сто испытанных в бою мужей взял с собой и привез их вместе /355/ с Амиром Мухаммад-Касимом в крепость Кал’а-йи Сабз. Узбекское войско избрало местом остановки окрестности Рашкака. Люди из мулазимов Муллы Карая посещали Малика Махмуди. Оглан все подстрекал к смуте. Во время полуденной молитвы он привел свое войско к воротам Кал’а-йи Сабз и приготовился к сражению. В тот день на той площади между систанцами и узбеками произошла битва, в которой проявился талант богатырей с обеих сторон. Малик Валад, Малик Махмуд ^543a и Раис Канбар, которых вместе с сотней воинов из Сарабана прислали на помощь мой брат и великий малик, в тот день остались в реке. Молодые воины из Туркестана атаковали, продвинулись вперед и создали преграду между систанцами и теми людьми. Узбеки очень усердствовали. Наконец Малик Махмуди с группой [своих] людей вышел вперед и пущенной стрелой прорвал оцепление тюркского войска. Шах-Валад, накиб Махмуд и Раис Канбар Хусайнабади были вызволены из той пучины. В тот день сражение у ворот крепости и возле рва Кал’а-йи Сабз было столь жарким, что зрители из небесной крепости стали кричать «браво» и той и другой стороне.

Молодец по имени Амирхан-бек во время осады крепости Фараха в правление Хусайн-султана ⁵⁴⁴, обидевшись на своих родителей, покинул крепость Фараха. Тенгри-Берди-оглан держал его при себе, дорожил им и любил его. Он постоянно был в смятении, как его локоны, [рассыпанные] по щекам. Несколько лет и на пиру, и на поле брани он, словно зеркало, был причиной яркости мыслей оглана. В тот день он был украшением битвы; два-три раза выходил один на один со своими соперниками из систанского войска. Часть пеших воинов отбросили к воротам. Было опасение, что они возьмут ворота крепости. Амир ‘Али-Мухаммад-ходжа, Амир Касим сын Амира Саййиди ⁵⁴⁵ и Шайх Мухаммад сын Шайха ‘Али Зийаратгахи держались стойко и открыли стрельбу из луков. Пустили несколько стрел, которые благодаря [большой] скорости и острию наконечника пронзили сердце падающей звезды. Шайх Мухаммад, да достигнет он желаемого, пустил стрелу в Амирхана. [259]

Стрела, коснувшись тыльной стороны его руки, пришила ее к копью. С обеих сторон раздались одобрительные возгласы: «Браво!» Витязи Туркестана повернули назад поводья и примкнули к своему войску. В конце того дня они /356/ отбыли в свой стан. Ночь — этот главнокомандующий небесной крепости, — укрыв плечи серебряным щитом луны, облачилась в одежду ‘аййара ⁵⁴⁶. Люди, как, например, ‘Али-Ахмад, старый слуга Малика Махмуди, Шайх Мухаммад сын Шайха ‘Али, Амир ‘Али-Мухаммад-ходжа, Амир Фазлаллах и некоторые другие, похвалявшиеся в Кал’а-йи Сабз [своими] ночными похождениями, направились в лагерь тюрков Мавераннахра и вывезли оттуда ночью много имущества. Они явили такое проворство, что вдели кольца [рабства] в уши бахадуров ⁵⁴⁷.

На следующий день Мирмандаб и Байрам-диванбиги, которые со времени прихода в Хорасан туркестанского войска часто бывали в Систане и завязали там знакомства, приехали в Кал’а-йи Сабз и привезли моему брату письмо Муллы Карая. Письмо было прочтено. В нем речь шла о примирении и желании встречи. Поскольку лучший из маликов желал раскрыть другим туркестанским эмирам и родственникам гордости вазиров и опоры государства Амира Кулбабы правду о войне и мире, о пирах и сражениях оглана, то написал письмо с приглашением Муллы Карая Кийам-аталика, Мухибб-’Али-бия, Дилдар-бека, Джаушан-бека и Раушан-бека. Мирмандабу и Байрам-диванбиги он пожаловал почетное платье. Они поспешили в свое войско. На следующий день туркестанские эмиры совещались с огланом относительно приезда, примирения, благополучия: рассказали ему о [ночном] налете и захвате [имущества] Маликом Махмуди. Оглан кое-что сказал им и разрешил ехать. Все войско, за исключением отряда оглана, возвестив звуками карнаев отъезд на пир, село на коней. Почти три тысячи мужей приехали в окрестности Сухур-и Шайх, [откуда] до ворот крепости — два конных пробега ⁵⁴⁸. Малик Махмуди приказал заколоть для угощения тех людей большое число коров и баранов. За рвом устроили навесы от солнца, расстелили ковры. [Одним словом], устроили большой прием. Упомянутые выше бахадуры привезли с собой четыре сотни молодцев, украшающих [своим присутствием] общество. Тысяча всадников стояла на своих конях на расстоянии полета далеко летящей стрелы. Стремянные, все как один молодые люди, держали коней [наготове]. Две тысячи их людей спешились на просторах Сухур-и Шайх и разместились в пустых домах той местности. /357/ Угощение для них привезли из Кал’а-йи Сабз. Каждый из [260] четырехсот огромных вооруженных бахадуров, украсивших в тот день праздничное собрание словно поле боя, сел на свое место. Малика Махмуди сопровождали Амир Саййид-’Али и Амир Махмуд. Они [вошли] в собрание и сели. Амир Мухаммад-Касим, Амир Саййид-Мухаммад и Шах-Абу Са’ид стояли в собрании с дубинками в руках. С двух сторон, северной и восточной, от насыпи рва [стояли] меткие стрелки из мушкетов с зажженными факелами [в руках]. Разделял их тот самый ров. К каждому бахадуру были приставлены по два стрелка и лучника. В собрании царило согласие его участников с наблюдателями, [стоявшими] на [насыпи] рва, пока угощение не было съедено. Сколько ни старались бахадуры улучшить момент и поступить вероломно с Маликом Махмуди, Амиром Махмудом и присутствующими в собрании, им это не удалось. Наконец заговорили о перемирии. Решили платить им постоянное жалованье с местностей Пушт-и Зирих и Абхуран, а Кара-оглану предоставить место в Пушт-и Зирихе. Упомянули [о том], что «власть ‘Абдаллах-хана — это солнце над страной. В эти несколько дней внешнее проявление дружбы не имеет изъяна, не наносит ущерба вашей верноподданности шаху Ирана».

После [достижения] соглашения Малик Махмуди, Амир Махмуд и Амир Саййид-’Али приехали в крепость. Бахадуры сели на коней и направились к своим людям и [вместе с ними] покинули Систан.

Поскольку при первом появлении в Систане оглана он привел войско и взял под стражу Амира My’мина и Амира Максуда, твердое мнение великого малика, лучшего из маликов и верховных эмиров, остановилось на том, чтобы послать к правителю Турана людей и пожаловаться на хитрость, обман и вероломство эмиров Турана, и прежде всего Тенгри-Берди-оглана. В [промежуток] между сражениями Амиру Мухаммад-лала, Амиру Максуду Казаки и десяти всадникам-кочевникам он вручил разные подарки и подношения и написал прошения и письма к властелину Турана и столпам его государства. Они выехали из Систана в сторону пустыни Каина, а оттуда — через местность Бираха в Бухару.

/358/ в это время разыскали Телим-хана ⁵⁴⁹, которого в течение двух лет не пускали в Хорасан и который из боязни вероломства ‘Абд ал-Му’мин-хана искал покровительства у великого хакана, и, поручив ему покорить страну Нимруз, отослали в Каин. Нимруз, передали его младшему брату, Баки Мухаммад-хану ⁵⁵⁰. Мухаммад-султана, Рахман-кули-султана, Пайанда-Мухаммад-султана ⁵⁵¹ и Вали-Мухаммад-султана отпустили с отрядом туранцев из рода Джучи [261] в Хорасан. Амира Мухаммад-лала и Амира Максуда великий хакан вызвал к себе и передал под наблюдение ⁵⁵² Баки Мухаммад-султана. Наказал [ему]: «Со временем взять Систан можно. Ведите себя с народом учтиво, с великим маликом заключите перемирие. Оставьте малику одну крепость и несколько округов Систана, дабы он мог жить там вместе со своими подданными. Одну крепость он пусть передаст тебе. Оглан не знает цены этому народу. Вы же являетесь моими племянниками по сестре. Систан — это место государей, и там всегда были наместники. Во времена чагатаев правителем [Систана] был Бади’ аз-Заман-мирза, старший сын Султана Хусайн-мирзы ⁵⁵³. При узбеках той областью владел Шах-Мансур-мирза, племянник ‘Убайдаллах-хана, при кызылбашских государях после Султана Махмуда Систаном правили Султан Хусайн-мирза и Бади’ аз-Заман-мирза ⁵⁵⁴ — племянники шаха Тахмаспа, [сыновья его] брата. Это — не место нукаров. В настоящее время государями и принцами по крови являетесь вы. Обращайтесь с владетелями сей области, местными маликами, учтиво, оказывайте им поддержку».

[С этим наказом] он отпустил с ними Амира Мухаммад-лала и Амира Максуда.

Со [времени заключения] перемирия с огланом прошло несколько дней. Великий малик находился в Сарабане. [Сей] раб уехал в крепость Кал’а-йи Тракун. Малик Мухаммад, как будет рассказано ниже, отбыл в Индию, чтобы получить помощь у подобного Джамшиду могуществом государя Джалал ад-Дина Акбара ⁵⁵⁵.

В это время великий малик тяжело заболел. [Сей] раб приехал из Тракуна в Кал’а-йи Фатх вместе с семьей. Малик Махмуди также приехал в Кал’а-йи Фатх с семьей. Шах- /359/ Хабибаллах остался один над крестьянами и бедняками Кал’а-йи Сабз. Жизнь в Кал’а-йи Сабз замерла. Амир Саййид-’Али после [заключения] мира уехал в Пуште Заве. В доме Амира Мухаммада... ⁵⁵⁶. Кроме [представителей рода] йаран-и Аййуб, которые были, как Аййуб, терпеливыми ⁵⁵⁷, и немощных [стариков], больше никого в Кал’а-йи Сабз не осталось. В 1004/1595-96 г. крепость Кал’а-йи Сабз [все] покинули. В конце концов великий малик благодаря молитвам друзей и милости достойного славословия [Бога] выздоровел, и Шах-Хабибаллах тоже приехал в Кал’а-йи Фатх. Народ Бар-и Зириха разъехался по своим местностям и селениям.

Неожиданно пришло известие о том, что Систан назначили нойонам ⁵⁵⁸ из рода Джучи и Телим-хану, [особе] знатного [262] происхождения ⁵⁵⁹. Несколько дней спустя Телим ⁵⁶⁰ послал ясаула и потребовал к себе Амира Махмуда. Все братья со своими войсками собрались в укрепленном селении Них. Амир Мухаммад и Амир Максуд, прибыв в Систан, в союзе с систанскими эмирами направились в Кал’а-йи Фатх. Великий малик разрешил им ехать [на встречу с Телим-ханом], написал личное послание, полное [восхвалений] его совершенства. Систанские эмиры уехали в Них и несли службу султанам. Султаны решили: «В этом году мы [больше] не поедем в Систан из цитадели Ниха и Каина, а пошлем туда кого-нибудь из своих старожилов и аталиков». Через неделю они отпустили систанских эмиров в сопровождении Мирза-бека-аталика ⁵⁶¹. Написали дружелюбное послание великому малику, послали также любезную записку с выражением благорасположения Малику Махмуди и [семи] рабу. Амир Саййид-’Али Каини, который уже давно служил посредником между его отцом, Амиром Саййид-Хусайном Кирами (так!) и систанскими маликами и который был независимым министром Дин Мухаммад-хана, отправил письма и выступил миротворцем. Мирза-бек приехал в Кал’а-йи Фатх и гостил [там] несколько дней. С почетом и уважением его проводили назад. Когда он уехал, все эмиры пришли к [великому] малику: «Мы уладили дела Систана таким образом: будем сами давать узбекам какую-то сумму, а барат ⁵⁶², скрепленный высокой печатью, пусть приходит. Весь налог с Систана так или иначе /360/ пойдет на благие помыслы. Соизвольте распорядиться так».

Малик начал гневаться: «Больше я не стану касаться дел Систана! Не упомяну [ни разу даже] имени Систан! Не пущу в Систан и своих родственников!»

Амир Махмуд и Амир Мухаммад говорили: «Малик Махмуди и Малик Шах-Хусайн или один из них должен находиться среди нас в Систане, чтобы мы знали, что ваши семьи находятся среди наших семей. Мы устроим сборище в крепости Тагрун. Прочие местности Систана пусть остаются благоустроенными!»

Сколько Малик Махмуди, [сей] раб, Малик Мухаммад, Малик Кубад, Шах-Абу-л-Фатх и Амир Вайс ни увещевали, это ни к чему не привело. Без его согласия мы не решились что-либо предпринять. Из-за своего упрямства, раздражительности, советов людей малосведущих он потерял Систан. Сняв с руки перстень, бросил им: «Вот моя печать! Пишите что хотите и скрепляйте печатью! Но моим родственникам не предлагайте ехать в Систан!»

Эмиры потеряли всякую надежду [убедить его]. Амир Махмуд сказал: «У нас нет ни крепости, ни цитадели! Мы тоже не [263] останемся в Систане, привезем свои семьи в Кал’а-йи Фатх. Если вы передадите эмирам Кал’а-йи Фатх, мы возьмем на себя защиту всего Систана. Вы и малики должны удалиться в крепость Тракун». Это предложение тоже не получило одобрения великого малика. Эмиры Систана, которые были за единство, устыдившись своей искренности и потеряв всякую надежду, вернулись в Пушт-и Зирих и Бар-и Зирих. Малик Махмуди и [сей] раб тоже отказались от Систана, и все сидели бездельничая. Сердце было полно печали от перенесенных трудностей и напрасных страданий — десять лет мы не знали покоя и сна, [все свои силы] отдали совершенно безнадежному делу. Несколько дней спустя это известие дошло до слуха Баки Мухаммад-хана. Он прислал Ишим-бия Самарканди ⁵⁶³ со ста конниками в Систан, и тот увез в Них Мира Махмуда, чтобы тот приготовился к захвату Систана. Великий малик задумался, раскаялся в своем поступке. [Сему] рабу он сказал: «Надо съездить к Амиру Махмуди домой и привезти его, чтобы подготовиться к защите Систана».

После бесконечных разговоров [сей раб] в сопровождении десяти испытанных [в боях] молодцев /361/ выехал в Систан. Случилось так, что в тот самый день Ишим-бий остановился в доме Амира Махмуда со ста всадниками, хорошо разбирающимися в военном деле. Когда мы почти доехали до крепости Тагрун, один человек подтвердил [известие] о приезде Ишим-бия. Мы очень огорчились и отправили к Амиру Махмуду гонца. Амир Махмуд дал нам знать: «Приезжайте, но не как воины!» У [узбеков] шло собрание у восточной стены крепости, где находилась небольшая палатка. Сидело около тридцати-сорока их уважаемых людей, когда [сей] бедняк подъехал к крепости.

[Их] люди, издалека увидев нас, заволновались и схватились за оружие. Амир Махмуд успокоил [их]: «Это Малик Шах-Хусайн, с ним не более десяти всадников. Он войдет в наш дом, у него нет на сердце ничего иного, кроме расположения к вам».

Когда мы подъехали ближе, я сказал своим людям: «Все с коней не сходите. Стойте возле меня верхом на конях. Если что-нибудь случится, будьте готовы к сражению». Я сошел с коня и зашагал к тому сборищу. Бахадуры с одной стороны освободили [место]. Подошел Ишим-бий, узнал меня, и мы вместе сели в собрании. Говорили о том о сем. Через некоторое время Ишим-бий лично показал образец в изъявлении расположения [к нам]. Приговаривая: «Я, конечно, люблю вас», он дал ложную клятву в том, что «никогда не совершит измены в отношении нас и рода маликов, [264] будет относиться к нам по-дружески», и даже назвал меня «сын [мой]». Я тоже назвал его «отец». Прочности, счастью и святости этой дружбы мы не придали никакого значения. В тот же самый час в крепости [для нас] освободили дом, и мы вошли в него вместе с [Ишим-бием]. Обе стороны наговорили о дружбе целую «главу». Он дал слово, что не оставит пути дружелюбия, пока правит и находится в Систане. «Все необходимое, что можно [получить] в Систане, пусть посылают в крепость. Султан, однако, прислал меня в Систан [для того], чтобы привезти Амира Махмуда. Вы же приехали, чтобы увезти Амира Махмуда в Кал’а-йи Фатх. Отъезд Амира Махмуда в Кал’а-йи Фатх явился бы поводом для усиления смуты и беспорядков. Возможно, что это обстоятельство вызовет беспокойство султана. [Поэтому] отъезд Амира Махмуда к султану в интересах царствования вашего рода. /362/ Он составит основу для [заключения] мира и [соблюдения] интересов [государства]. Решено, что свита султана из Каина не двинется дальше Ниха».

Мы разыскали Амира Махмуда и втроем стали совещаться. Амир Махмуд, извинившись, сказал: «Считаю обязательным [для себя] быть преданным маликам и подчиняться их приказу. У меня нет выбора. Если малики отвезут меня к великому малику, я подчинюсь. Если разрешат мне ехать в Них и служить наместнику султана, я поеду [туда]».

Обстоятельства подсказывали второй путь. К тому же мы полностью полагались на ум и искреннюю привязанность Амира Махмуда. Я разрешил ему ехать [к султану], а сам направился в Кал’а-йи Фатх. Ишим-бий и Амир Махмуд выехали в Них.

Когда состоялась встреча с великим маликом, я доложил истинное положение дел, раскрыл правду о вынужденном отъезде Амира Махмуда. [Великий малик] одобрил [мое] решение. Несколько дней спустя Амир Махмуд благополучно вернулся из Ниха. Ишим-бия сделали даругой Систана. В том году султаны из рода Джучи заправляли делами Каина и Ниха. Амир Махмуд приехал в Кал’а-йи Фатх и снова стал служить великому малику. Через несколько дней он уехал в Систан. Великий малик полностью передал в его могучие руки власть над систанцами. Все дела в Систане вершились согласно с его мнением. До начала 1005/1596 г. Ишим-бий постоянно ездил туда-сюда. [Сей] бедняк посылал к нему людей, а он все время присылал что-нибудь из вещей. Народ не препятствовал караванам, которые приходили в Кал’а-йи Фатх и Тракун.

Великий малик, оставив в Кал’а-йи Фатх Малика Махмуди, дал ему для охраны крепости Шах-Абу-л-Фатха, Малика Мухаммада и [265] Малика Валада. Сам же он перебрался в крепость Тракун и жил с [сим] рабом и другими родственниками в той крепости, которая была вровень с высшей точкой небес. Воистину, в те дни, когда благодаря разным событиям и смутам на жителей Хорасана, и прежде всего на систанцев, с голубого купола и изменчивого свода сыпались как из решета разные огорчения, та крепость была обиталищем вне досягаемости наместников эпохи и не зависела от смены дня ночью. Рука всемогущего Творца /363/ при замешивании глины того прибежища радости и наслаждения жизнью ради душевного покоя и счастья пустила в дело все свое могущество. В день невзгод время, которое распределяет печаль и радость, наполнило сердца ее обитателей радостью и ликованием. Тело обрело дух, и в пространстве воздух благоденствия увлажнил состояние души. Не было иного занятия в том месте, кроме устройства пиров и задушевной беседы. Так прошел один год. Из Каина в Систан приехал Дин-Мухаммад-хан ⁵⁶⁴. Собрав войско со [всей] области Хорасан, он приступил к осаде крепостей. В соответствии с [требованием того] времени все предводители Зириха и Рамруда отправились к нему. Великий малик держал совет со своими советниками и мудрыми [старцами] по всем [делам]. Мнение большинства сошлось на том, чтобы [сей] раб выехал из той крепости в Кандахар и получил бы помощь у местного правителя, Шахбек-хана Чагатаида ⁵⁶⁵. Обстоятельства Шахбек-хана и переход Кандахарской крепости от кызылбашей к ним (Чагатаидам. — Л.С.) будут изложены в заключении сей книги. Здесь же нет места для этого рассказа. Аллах — сведущий в истине происходящего.

Отъезд пишущего сию книгу в Кандахар

Когда султаны Турана из рода Джучи, нарушив договор о перемирии и [обязательство] жить в Кухистане, прибыли в Систан, до чуткого слуха слушателей отовсюду доносились следующие [строки]:

Разве мертвы храбрецы Ирана,
Что туранцы подняли головы?
Если услышит эту весть седовласый Заль ⁵⁶⁶,
Он восстанет из праха ради чести. [266]
Если услышит эти слова Слонотелый ⁵⁶⁷,
Разорвет на теле саван от этого позора.
Не знаю, какой должна быть храбрость у живого,
Чтобы взыграла честь у мертвого.

/364/ Со всего Систана к Дин Мухаммад-хану и Баки-султану ⁵⁶⁸ стекался народ. В 1005/1596-97 г. эмиры Хорасана устроили общее сборище. Когда со всех сторон дела зашли в тупик, великий малик отправил [сего] раба за помощью в Кандахар ⁵⁶⁹. Во время послеполуденной молитвы [сей раб] отправился в путь с проводником, который знал дорогу в верхнем течении реки. В спутники [сему] рабу [великий малик] определил Мир-Вайса сына Амира Музаффара. Когда мы проехали небольшое расстояние, стали гадать, ехать ли степью. Вышло наоборот. Предсказание это не соответствовало сокровенному желанию сведущих людей. Я счел разумным отказаться от поездки по той дороге и [решил] ехать через Сарабан, [предварительно] встретившись с братом. Поскольку налицо были сомнения относительно дороги по верхнему [течению реки], [сей раб] тотчас же с большой радостью [свернул] вправо, как нагадали гадальщики. Ночь провел среди степи, отправив к Малику Махмуди в Кал’а-йи Фатх Муллу Ахмада и просил у него разрешение [ехать этим путем]. [Брат] вернул назад Муллу Ахмада, [сказав]: «Поезжайте в Сарабан в такой-то дом. Я тоже завтра приеду к вам [туда]».

/365/ Мы не поехали в Кал’а-йи Фатх по той причине, что, едва мы вступили бы в крепость, узбекам сразу же стало это известно и путь нам был бы закрыт. С западной стороны Сарабана находился Халман-бахадур ⁵⁷⁰ с двумястами бахадуров. Оттуда я выехал в предместье Сарабана. Когда настала полночь, мы вошли в полуразрушенный дом Мира Рахима. Спрятали в нем своих коней, людей и спутников. С тремя мужами я пошел в дом накиба Йар-Йусуфа, превосходного проводника через пустыню, и взял его спящим. Проснулась его жена. Она хотела закричать, я назвал себя, и она замолчала. С чистым сердцем отпустила своего мужа, и мы принесли его в дом [Мира Рахима]. Ту ночь мы, дерзнув, заночевали там. Когда рассвело, с южной стороны Сарабана подъехал мой брат с двумястами стрелками. Он подошел к [сему] рабу, и мы отправили лазутчиков в квартал, где находились бахадуры. Те люди пребывали в полном неведении. Несмотря на свою воинственность, бдительность и склонность к выслеживанию, они были совершенно не осведомлены, что мы пробыли по соседству с ними [267] целый день и ночь. Они так и не узнали [об этом]. Совершив полуденную молитву, я простился с братом, и мы двинулись в путь. Брат же вернулся в Кал’а-йи Фатх. Во время послеполуденной молитвы мы переправились через пустыню Бийабан-и кухна и подъехали к колодцу Чах-и Тулу (Тилав?), набрали воды и пустили коней вскачь. Всю ночь напролет мы гнали коней во весь опор. В полдень подъехали к реке Шинд. Оттуда до Сарабана оставалось 24 фарсаха. Когда показался Шанд ⁵⁷¹, мираж стал действительностью. Не доверяя надежности [этого места, сей раб] проехал еще шесть фарсахов до Шурчаха. Приметы были хорошими, и во время послеполуденной молитвы мы сделали там привал. Лошади прошли путь в 30 фарсахов, и им нужен был отдых. В полночь мы вновь сели на коней. Во [время] молитвы, [отправляемой] при восходе солнца, показалось селение Шамалан. В тот день мы избавились от страха встретить узбеков [и от опасения, что] путь [наш] будет перекрыт. В тех краях находилась группа курдов-газы. Они оказали [нам] полное уважение. Оттуда мы уехали в селение Ха-зар-джуфт ⁵⁷². Там провели следующую ночь. Из Хазар-джуфта уехали голодными и сделали остановку в селении Панджвайи под Кандахаром в доме Ходжи Мухаммад-Му’мина сына Ходжи ‘Али Гуркани, давнего преданного друга маликов Систана. Он сообщил [о нашем приезде] своему отцу в Кандахар. Когда [об этом] узнал правитель Кандахара Шахбек-хан, он прислал встретить нас группу знати во [главе] с Ходжой ‘Али и знатью Кандахара. Они привезли [сего] раба в Кандахар. Местожительством [сего] раба определили красивейшую местность Чаман-и Кушхане. На следующий день утром за [сим] рабом прислали Курди-бека, мир-и самана ⁵⁷³, что у чагатайцев означает [должность] ишик-акаси. Его сопровождала группа улемов, в том числе мавлана Мухаммад-Амин и Мулла Баки. Они увезли [сего] раба в арк крепости. В том высоком месте и в высоком собрании, месте пребывания хана, [равного] достоинствами Искандару, произошла [наша] встреча с ним. [Хан] ежеминутно выказывал нам уважение и хвалил нас. В то время был устроен [там] праздник. В течение сорока дней он давал для нас большое угощение, совершил обряд обрезания своих сыновей: Мирзы Мухаммад-султана и Мирзы Йадгара. Напротив Белой беседки, над которой на трех канатах был укреплен навес из златотканого бархата, перед залой для приемов и Белой беседкой /366/ был натянут тент почти в два джариба шириной и длиной, а под ним устроен маджлис, напоминавший [своей пышностью] райский сад. Слуги сзывали на пир: «Вот — Ирам, обладатель колонн, [268] подобного которому не было создано в странах!» ⁵⁷⁴. Знамя радости и веселья присутствовавших на пиру развевалось в течение сорока дней. Собрание украшали ковры и занавесы; послушные ⁵⁷⁵ слуги, тонкие собеседники, обладающие приятным голосом певцы, искусные музыканты, [небольшой], с ноготок, медиатор которых ранил сердца пребывающих в печали. [В собрании присутствовали] тридцать-сорок солнцеликих юношей, как, например, Тимур-бек, Мухаммад-Шариф-бек ⁵⁷⁶, Мухаммад-Амин-бек Бадахши, Сардар-бек ⁵⁷⁷, Захид-бек, Мухаммад-Тахир и некоторые другие, каждый из которых по красоте был Йусуфом своего времени ⁵⁷⁸. Язык обстоятельств зрителей, пораженных и изумленных [их] красотой и блеском, описывая каждого из тех кипарисов на райском лугу, произносил нижеследующие слова:

Лицо — словно творение добродетельных,
Волосы — словно житие грешников.
Кокетливый взгляд подобен пагубному желанию
В засаде против душ страждущих.

Хафиз Йусуф-и Кануни все время выводил какую-нибудь мелодию. Хафиз Шайх, выдающийся певец Мавераннахра и Хорасана, жалобными стонами и чарующими напевами бередил сердца пребывающих в безмятежности, Мухаммад Шариф-бек и Тимур-бек помогали танцорам плясать. При каждом удалении замирала душа, при каждом приближении она вновь оживала:

От танца моего кумира возникало желание,
Сто искусов возбуждал его облик.
[Кумир] приближался, и желание бросалось в ноги,
Он удалялся, и надежда рушилась.

В том собрании, на службе которому были солнце и луна, употребив в дело всю яркость своего блеска и сияния, всегда присутствовала группа прелестных цыган. Привлекательность их /367/ увеличивалась музыкальностью. Кабульские цыгане необычайно искусны в танцах и движениях. Лучшей среди них была Ака-Мах Кабули. Она с несколькими цыганами — буйными весельчаками — приехала из Кабула в Кандахар в надежде на милости того высокопоставленного хана. Ака-Мах была возлюбленной Мирзы Мухаммад-хакима сына Хумайун-падишаха ⁵⁷⁹. Шахбек-хан же был давним преданным слугой упомянутого мирзы и питал к мирзе привязанность. [По этой причине] он хорошо относился к Ака-Мах. Ака-Мах была украшением всех его собраний. [269]

Одним словом, в тот день, когда высокопоставленному хану стали известны причины приезда [сего] раба в Кандахар, он отправил к императору, равному величием Джамшиду, защитнику тварей, величию веры и мира Акбар-падишаху муру, что по-чагатайски означает сверхсрочного курьера ⁵⁸⁰. Мура доложил императору о целях и намерениях великого малика и [сего] раба и о поводах для празднеств и угощений, которые имели место с начала приезда [сего] раба в Кандахар. Сорок дней мы провели в беседах. [Наконец] пришел ответ императора. Император изволил сказать Малику Мухаммаду, который вторично приехал в Индию за шесть месяцев до этого события и рассказал о положении великого малика и своих родственников: «Могущественные малики Систана со времени победоносного эмира Тимура Гуркана по настоящее время связаны родственными узами с нашими великими предками по двум линиям. Во-первых, племянницу, дочь сестры эмира Тимура, выдали замуж за Малика Кутб ад-дунйа ва-д-дина Мухаммада. От него родился Малик ‘Али. Сестру Абу Са’ида Гуркана выдали замуж за Малика Йахйю. Она родила от него Малика Султан-Махмуда. Его величество Хумайун-падишах и Малик Султан-Махмуд — сыновья тетки, сестры матери. Помощь и содействие маликам Систана — наш долг! Однако ты не располагаешь необходимыми сведениями об обстановке в Систане. Нужен кто-нибудь из маликов, чтобы из его приятного разъяснения истинное положение Систана предстало перед светлейшим [императором] столь очевидным, как если бы мы сами повидали ту страну, дабы послать с ним к властелину Турана одного из сведущих в этикете избранных собраний. Он, конечно же, предоставит Систан нам. Если ваши родственники /368/ безумно влюблены в свою страну, пусть остаются в ней. Если же они приедут в Индию, мы окружим всех такой заботой, что они даже не вспомнят свою родину».

Точно такого содержания послание [император] отправил для великого малика и приказ для [сего] раба. Малик Мухаммад прислал с Йаран-афганцем, своим давним слугой, знающим дорогу в Индию, два императорских указа со знаком солнца ⁵⁸¹. [Сей] раб, прочтя императорские указы, понял, что отправка «помощи» в Кандахар задерживается. Шахбек-хан, для которого мура привез императорский указ, скрывал этот [факт] от [сего] раба. Содержание указа было следующим: «Мы отправили маликам приказы. В ближайшее время один из маликов, который сочтет себя достойным и знающим дело, пусть приезжает ко двору покровителя всех тварей. Посылать помощь в сие время неразумно. Не дай Бог, [270] вновь случится ссора между чагатайским улусом и узбекским илом!»

Когда дело о помощи приняло подобный оборот, я вызвал [к себе] Амира Вайса, человека делового, опытного, наделенного умом, который был [моим] товарищем в том путешествии, первом из путешествий [сего] раба, и держал с ним совет: «Вы сами знаете, что, если великий малик решит послать в Индию одного из своих приближенных, который опытом превосходил бы Малика Мухаммеда, находящегося в Индии, им [может быть только] мой брат, Малик Махмуди. Какое право у [сего] раба вернуться из Кандахара назад, чтобы кто-то другой [снова] перенес все тяготы пути? Из старых эмиров, достойных доверия, ни к кому, кроме вас, у нас нет веры в этом деле. Лучше подумать [самим] о поездке в Индию!»

Амир Вайс ответил: «У нас есть пять коней, ваших и принадлежащих [великому] малику, годящихся для подарка. У [сего] раба тоже есть два коня. Таким образом, мы соберем пять-шесть коней, пригодных для подношения императору [Индии]. На этой неделе отправляйтесь в путь. Мы готовы!»

Когда тот твердых убеждений человек подтвердил слова [сего] ничтожного, дал [свое] согласие, поездка [сего] раба была решена. С этой целью мы выехали в арк Кандахара, чтобы договориться с Шахбеком относительно поездки в Индию. /369/ Когда мы собрались в путь, из Систана прибыл всадник. [С ним] пришли письма от накибов, раисов, вождей [племен] и марзбанов Систана: «За последние несколько дней мы все собрались вокруг крепости Кал’а-йи Тракун. [Всего] набралось пять тысяч пеших и конных ратников, готовых идти в область Фараха и там сразиться с неприятелем. Какая есть необходимость в том, чтобы быть в долгу перед чагатайцами за помощь? Возвращайтесь на родину, не затрудняя чагатайское войско».

Взяв с собой это письмо, я направился в арк, пересказал Шахбек-хану содержание указов императора [Индии] и сказал: «Вы употребили все старания и заботы. Распоряжение же императора таково. В то время, когда ваше внимание было обращено на то, чтобы помочь нам, все великие и малые Систана покорно направились в укрепленную крепость Тракун. Я намеревался получить у вас разрешение ехать в Индию. Сейчас систанцы требуют [сего] раба [в Систан]. Если вы советуете, мы съездим в Систан. Оттуда после встречи с великим маликом выедем достойным образом [в Индию]». [271]

Шахбек-хан произнес вежливые извинения, обращенные к [сему] рабу, что «вы-де правы». Простившись с ним, мы выехали в Систан. Проехав некоторое расстояние и достигнув окрестностей Шанда, один-два человека, что ехали впереди, поспешно вернулись назад: «У источника спит группа узбеков-наездников». Поневоле мы свернули налево и придерживались дороги, по которой обычно ездили из Гармсира узбеки. Не было никаких признаков [появления узбеков]. Мы двинулись в восточном направлении, чтобы обследовать путь. [Вдруг видим], появилось несколько узбеков. Они гнали скот Сарабана и направлялись в сторону Хушкруда. Когда подъехали к подножию высокого холма, следом за всадниками появились бараны. Определить число узбеков не представлялось возможным. Поскольку местность Шанд изобиловала водой, а до [ближайшего] колодца Чах-и Тулу (Тилав) было 24 фарсаха, уезжать [отсюда] было нельзя. Некоторые [из нас] говорили, чтобы мы сделали остановку именно в этом месте. Когда наступит ночь и узбеки покинут источник, мы подъедем и наберем воды. [Сей] бедняк сказал: «Надо снять [с коней] /370/ груз корицы и сосуды со снадобьем — и мы конным отрядом нападем на бахадуров. Там река. Когда [узбеки] отъедут на [расстояние] полета стрелы, никто не увидит своего противника».

Нас было около 20 всадников. Пришпорили коней и совершили нападение. Бахадуры пробудились ото сна, с великим трудом оседлали своих коней и пустились в бегство. Это было устье реки. Поскольку они бежали в восточном направлении, то, как только отъезжали на десять шагов от устья и поворота [реки], [оставшееся] сзади оказывалось скрытым от взоров. Их было сто человек, и они бежали от двадцати человек, побросав своих коней! Они подумали, что это мулазимы Вали-Мухаммад-султана, правителя Сарабана, едут за своим скотом — отарой овец, которую грабители увели у Амира Хусрау Зирихи и Амира Сабика сына Раиса Туфана. Их преследовало дурное предчувствие. Наших людей они приняли за узбеков Вали-Мухаммад-хана. Случилось так, что накиб Йар-Йусуф, который был в начале этой поездки нашим проводником, находился с этими людьми тоже как проводник. Придя к [сему] рабу, он открыл действительное положение дел, сказав, что Малик Джалал ад-Дин уже пять дней, как уехал в Ирак со всем войском Зириха и Рамруда, чтобы служить шаху, защитнику веры ⁵⁸². Эти слова очень огорчили меня, так как [сей] раб всегда прежде других родственников стремился прибыть на служение тому высокому порогу. Я обиделся на образ действий и поступок [272] [великого] малика. Да и как было не обидеться! Меня он посылает к людям переменчивого нрава, а сам уезжает к шахскому двору, даже не дождавшись [моего] приезда, чтобы [сей] раб присоединился к нему. В тот самый момент мне следовало получить урок. Жаль затраченных усилий и трудов!

После этого случая я обманывался еще четырнадцать лет, прикрыв свое понимающее лицо покровом беззаботности. Если будет угодно Аллаху, описание следующих событий может послужить поучительным уроком для будущих поколений, дабы никто не предпочитал доброжелательное отношение к [другим] своему благополучию, не пренебрегал своими делами и не считал свои дела чем-то второстепенным. Мудрецы говорят: «Тот, кто сам не делает себе добра, /371/ не заслуживает доброго отношения другого». И действительно, сей неимущий лучшую часть своей жизни от семи до тридцати трех лет после совершения религиозных обрядов постоянно тратил на беседы, собрания, службу, получение согласия, удовлетворение просьб и попечительство о великом малике... Когда о нем позаботились и его дела пошли бойко, он, подобно судье, отвернулся и, словно красивая степная газель, шарахнулся в сторону от взоров влюбленных, так что, если упомянуть слова о верности из былых [времен] на дружеском собрании, он стал бы примером дозволенного колдовства в запутывании вопроса, в уклонении от выполнения обещаний: он совершенно не помнил о том, что говорил в прошлом, и не произносил слов, которые напомнили бы о прежних долгах и обещаниях, данных друзьям. Так как об этом, даст Бог, будет наилучшим образом рассказано [в дальнейшем], здесь мы не будем более касаться данного вопроса.

Где же убежавшие узбеки? Не дай Бог, нападут и найдут меня у этого порога оцепенения, печали о прошлом и сожаления о [напрасно] растраченной жизни и после лика победы покажется чело отчаяния! Тотчас я послал вперед накиба Йар-Йусуфа, проводника. Он напоил коней, набрал воды, зарезал двух-трех жирных баранов, привязал их туши к брюху коней и увез с собой как лекарство от живота. Пастухам он сказал, чтобы они шли в Сарабан и не спеша гнали туда баранов, чтобы передать их хозяевам, готовым отдать жизнь за Кал’а-йи Фатх. В тот день около полуночи [сей раб] оказался на дороге через пески в пустыне. На утренней заре я достиг предместья Гиргишта. Впереди все время ехал всадник, он вернулся, [чтобы сказать]: «Степь Гиргишт наводнена узбеками». [Сей раб] спросил о них у накиба Йар-Йусуфа. Он ответил: «Баки-хан послал это войско со своим братом Вали-Мухаммад-ханом и [273] Халман-бахадуром в Хусайнабад и Ханак, чтобы заставить жителей тех местностей вместе с людьми шахраки переселиться в леса Пушт-и Зириха. /372/ Некоторое время мы пережидали, пока то войско полностью не прошло, и мы со своими людьми [вновь] пустились в путь. На предутренней заре мы вступили в развалины с южной стороны Кал’а-йи Фатх. Думали [только об одном]: «Не дай Бог, узбеки окружили Кал’а-йи Фатх и держат ее в осаде! Давайте пошлем человека с южной стороны крепости, где находится дом Шах-Абу-л-Фатха, чтобы он выяснил [обстановку]. Если узбеков нет, мы войдем в крепость. Если же крепость осаждена, то скоро наступит рассвет, [потому] лучше спрятаться среди развалин. Когда вновь спустится ночь, уедем в Кал’а-йи Тракун».

Когда Касимджан Ахмад, [мой] старый слуга, поднялся на плато, стражи крепости увидели его. Коменданты крепости подумали, что из пустыни с южной стороны движется войско узбеков, чтобы завладеть крепостью близ земляной насыпи. Всадник, который выехал, чтобы разведать обстановку, был осыпан проклятиями. Нам подумалось, будто находившиеся в крепости проклинали нас. Не дай Бог, если у подножия крепости стоят узбеки, пристанут к нам и у нас не будет возможности уехать в крепость Кал’а-йи Тракун... Поневоле мы все сели на коней и поехали к крепости. Увидев всадников, стражи крепости подняли крик: «Всадники направились в крепость!» Когда мы стремительно поскакали, [люди], находившиеся в крепости, нацелили на нас мушкеты. Одновременно раздались выстрелы из 30-40 мушкетов. Мы все скакали по краю рва. Кто-то из наших спутников крикнул находившимся в крепости: «Это такой-то едет из Кандахара, не стреляйте!» Его крик услыхал Пахлаван ‘Али Каманча, который в то время проживал в крепости Кал’а-йи Фатх. Он запретил воинам: «Прекратите стрелять! Это Малик Шах-Хусайн возвращается из Кандахара!» Тотчас Малик Махмуди, Шах-Мухаммад, Шах-Валад, Шах-Абу-л-Фатх и остальные родственники бросились к нам. Мы были очень рады их видеть. [Сего] раба они увели в крепость и рассказали как должно об отъезде [великого] малика в Ирак. С каждой минутой мои горечь и сожаление становились все острее. Малик Махмуди, сильно соскучившись по мне, держал меня [у себя] два дня. Неожиданно /373/ в Хусайнабад дошла весть [о нашем прибытии], и Вали-Мухаммад-хан послал в Сарабан Халман-бахадура в сопровождении двухсот всадников для того, чтобы они перекрыли дороги в крепость Кал’а-йи Тракун: «Как бы [такой-то] не вступил в крепость Тракун!» Когда так случилось, мы задумались. Пожаловал узбек, [274] которого звали Мирза Мухаммад и который постоянно приезжал к моему брату от Халман-бахадура. Он поздравил Малика Махмуди с возвращением [сего] раба. Это был намек на то, что «ваш брат не привез помощь». Мне вспомнилось, что бахадуры все ночи напролет стерегут дороги [в крепость]. Надо было что-то придумать и прорваться в крепость Тракун. Я выехал из крепости и вызвал к себе Мирзу Мухаммеда. Заведя разговор о том о сем, сказал: «Народ стал свидетелем действительно товарищеского, братского, родственного отношения [сего] раба и моего брата к великому малику. Он же поступил со мной столь вероломно, оставив меня среди чагатайцев. Не подождал [даже], чтобы я [мог] присоединиться к нему, и уехал в Ирак. Теперь я намерен завтра утром заключить с Халман-бахадуром договор о том, чтобы привезти свою семью из крепости Тракун в Кал’а-йи Фатх. [После того] вместе с братом отправляюсь к султану. Крепость Кал’а-йи Тракун, где находится женская часть семьи великого [малика] и другие люди, оставим [чагатайцам]. Больше мы не будем согласовывать [свои действия] с ним. Случилось так по его [вине]. Теперь ты поезжай и привези завтра утром Халман-бахадура в окрестности этой крепости».

Мирза Мухаммад мою серьезность в разговоре приписал искренности сказанного, поспешил с радостной вестью к Халман-бахадуру и передал ему то, что слышал [от меня]. Поскольку [сказанное] было разумно, тот поверил. В тот же миг бахадуры, которые ночами разъезжали по дорогам, прискакали на конях к нему. Он запретил им: «Куда вы поедете — интересующее вас лицо стало нашим союзником. Завтра мы отправляемся, чтобы заключить договор». Богатыри сошли с коней и решили отдохнуть. Когда ночь распустила локоны цвета амбры, а день, словно [птица] Хума, улетел в гнездо заката на запад, я и [мои] спутники сели на коней и, простившись с братом и [другими] родственниками, помчались со скоростью молнии. Люди в крепости Кал’а-йи Тракун еще /374/ не легли спать, когда [сей раб] достиг стен крепости, хотя ехать пришлось более десяти фарсахов. Когда утро сбросило с лица покрывало ночи, а ночь подобрала локоны обмана, которые являются сетями ночной стражи, и отбыла на чужбину, Халман-простак, как условились, сел на коня и подъехал с небольшим отрядом к Кал’а-йи Фатх. Мирза Мухаммад вошел в крепость, чтобы уведомить [сего] раба о его приезде. Когда он пришел к моему брату и спросил о делах, брат сказал ему: «[Малик Шах-Хусайн] той ночью спешно отбыл в крепость Тракун». Мирза Мухаммад страшно удивился: «Он же условился со мной, и я, как обещал, [275] привез Амира Халмана». Малик Махмуди сказал: «Вы перерезали ему дорогу и мешали проехать в крепость Тракун. Вот он и обманул вас, поступив в соответствии с мудрым изречением: ”Война — это обман!”».

Мирза Мухаммад в крайнем смущении вернулся к Халману. Тот от досады кусал себе локти. Тот же час они выехали оттуда с войском, которое было при нем, с целью напасть на крепость Кал’а-йи Тракун. Остальное войско, узнав [о случившемся], поскакало следом. Ко времени послеполуденной молитвы [узбеки] показались на дороге. В это самое время Малик Махмуди прислал курьера. Когда гонец прибыл, мы подогнали ближе скот крепости. Стрелков поставили в ров. В это мгновение появилось узбекское войско. Мы вышли [из крепости] и начали сражение. Со мной были почти три тысячи пеших [ратников]. На протяжении трех фарсахов мы преследовали узбеков. Несколько их людей и коней получили ранения. [Халман-бахадур] в течение недели семь раз нападал на крепость и все семь раз возвращался ни с чем. Поскольку от его прихода не вышло никакой пользы, некоторое время он не появлялся. [Сей] раб жил в крепости Кал’а-йи Тракун с Маликом Шах-Хусайном сыном Малика Касима, которого [великий] малик оставил охранять крепость вместе с [сим] рабом, когда я вернусь из Кандахара. [Сей раб] решил ехать в Ирак. Моя славная матушка заболела, ее болезнь затянулась на шесть месяцев. Я не мог оставить ее в том неопределенном состоянии и уехать в Ирак. Шесть месяцев спустя матушка умерла. Случилось это в 1004/1595-96 г. ⁵⁸³.

/375/ В это время вернулся Малик Мухаммад, уезжавший в Индию. Когда он приехал в Кал’а-йи Фатх, часть людей из Кал’а-йи Фатх, имевших склонность к интригам, пытались сбить его с пути. Они натолкнули Малика Мухаммада, который и без того с самого начала отклонялся от благонамеренного пути, на [мысль]: «Малик Махмуди должен передать крепость тебе. Сразившись с узбеками, ты будешь охранять эту крепость. А Малик Махмуди пусть спокойно отдыхает в крепости Кал’а-йи Тракун, которая находится в стороне от Систана и является безопасным местом».

Малик Махмуди ответил ему: «В тот день, когда великий малик покинул эту крепость и уехал в Кал’а-йи Тракун, здесь было не более 15 старых стрелков из мушкета. Сегодня благодаря моим стараниям число их достигает трехсот. Вот уже два года путем военных действий или миром я веду борьбу с султанами Туркестана и Турана. Если бы в это время ваша уважаемая особа имела вмешательство в дела крепости, вы давно погубили бы и саму [276] крепость, и несть ее жителей. Берегитесь! Выбросьте из головы свои намерения и отправляйтесь в Кал’а-йи Тракун, где находится ваш дом!»

Малик Мухаммад, обиженный, приехал в крепость Кал’а-йи Тракун. Никого не повидав, уехал и стал собирать войско, чтобы идти на Кал’а-йи Фатх и затеять ссору с Маликом Махмуди. Там было двое-трое молодцев, искателей приключений, с которыми он общался. Поскольку к [сему] рабу он в большей мере питал любовь и искреннюю привязанность, нежели к другим родственникам, мне показалось удивительным, что он, несмотря на родственные узы между [сим] рабом и Маликом Махмуди, говорит о тяжбе с ними. Может быть, он отказался от дружбы со мной? Я заявил ему: «Сегодня нигде не может быть речи о какой-либо выгоде. [Наша] цель — оборонять крепость и сохранить достоинство. Сейчас, когда великого малика нет в Систане, лучше избегать всякого рода распрей. Как только великий малик пожалует, все ваши советы относительно охраны и защиты любого места будут приведены в исполнение. Вы благополучно и величаво следуйте в свое убежище, в /376/ свой дом — никто из систанцев и родственников не станет вмешиваться в спор между вами. Вы же не привезли войско из Индии!»

[Малик Мухаммад] в полном смущении приехал на свое местожительство. Два дня спустя пришел с извинениями в наш дом, и мы встретились с ним.

Когда прошло несколько дней со времени этого события, в полночь мы с Маликом Шах-Хусайном сыном Малика Касима установили дежурство у ворот крепости. [Сей] раб ушел домой. В тот же час до моего слуха донесся крик Малика Мухаммеда сына Малика ‘Али. Я поднялся и подошел к воротам крепости. Когда мы открыли ворота крепости, [там] сказали: «Прибыл [великий] малик!» Я удивился его приезду, ибо никто не мог и помыслить ехать из Ирака без помощи и поддержки! Ночью никого из родственников я не узнал. [Их] внешний облик изменился. Длинные бороды и усы были коротко подстрижены, длинные каба теперь едва доходили до колен. Поскольку кызылбаши одевались иначе, эта новая мода показалась странной. Как ни жаждал я встречи с верховным маликом, такой его приезд ни у кого не вызвал радостного настроя. [Напротив], грусть возросла, ибо все жили надеждой на помощь из Ирака. [Теперь] надежду на нее мы потеряли. Так как дела [совершаются] по желанию Всемогущего за занавесом [божественного] предопределения, нельзя полагаться на свое воображение. Часть событий [277] тех дней описана. [Далее] будет изложена правда о поездке великого малика в Ирак и о его возвращении.

Комментарии

529. Банд-и Маудуд, или просто Маудуд, — плотина на притоке р. Гильменд вблизи крепости Кал’а-йи Сабз.

530. Т.е. из-под луча солнца. Образное выражение, построенное на значениях слова «тиг».

531. В тексте: ***, по-видимому, вместо *** Самур.

532. Искандар Мунши называет его мавлана Кара-Хасан и в одном случае Мулла Кара «из эмиров, воспитанников и последователей Мира Кулбабы Кукелташа»; впоследствии тот отплатил своему хозяину черной неблагодарностью — его стараниями Мир Кулбаба и два его сына были казнены ‘Абд ал-Му’мин-ханом. Искандар Мунши упоминает также об отправке Муллы Кара и Саййида Мухаммад-султана с двумя тысячами воинов на войну с Йатим-султаном в 1008/1599 г., после провозглашения Йатим-султана ханом Хорасана. Мулла Кара и Саййид Мухаммад-султан от страха перед ним бежали, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 554, 555, 559.

533. В тексте: Абул-бий, точно так же он назван в «Хайр ал-байан» (л. 30а). По-видимому, это разговорная сокращенная форма имени. Речь идет о наместнике ‘Абд ал-Му’мин-хана в Мешхеде Абу-л-Мухаммад-бийе, его чухра-акаси. Искандар Мунши пишет, что он, узнав о смерти ‘Абд ал-Му’мин-хана и о движении Фархад-хана с кызылбашским войском к Мешхеду, оставил Мешхед и направился со своими пешими и конными воинами-узбеками в Серахс.

Дин-Мухаммад-хан, который в это самое время взошел на престол правления в Герате, узнав об этом, послал людей, и они привезли Абу-л-Мухаммад-бия и его подчиненных в Герат и там допросили, отчего он оставил Мешхед. На его место в Мешхед тотчас отправили Саййида Мухаммад-султана, его двоюродного брата, в сопровождении 400 бахадуров. Когда они прибыли в Турбат-и Джам, то не знали, что кызылбаши уже в Мешхеде. Правитель Турбат-и Джам послал гонца и известил Фархад-хана об их прибытии. Тот на войну с ними отправил своего брата, Зу-л-Факар-хана. Узбеки бежали, большая часть их была перебита, часть попала в плен, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 561, 562; Хайр ал-байан, л. 30а.

534. Т.е. Систана.

535. Араб. амир кул амир, один из титулов ‘Али б. Абу Талиба, ближайшего сподвижника Мухаммеда, четвертого «праведного халифа» (656-661), духовного вождя шиитов.

Среди шиитов существует предание, согласно которому истинный Коран был записан со слов Мухаммада именно ‘Али и якобы тайно хранится среди его рода. С приходом 12-го, скрытого имама ал-Махди истинный смысл Корана будет обнародован, см.: Прозоров, с. 60 и др. Артикль неопределенности-единичности при слове мусхаф — «Коран» относится собственно к слову варак (варак-и мусхаф-и) и передает в данном случае один лист рукописного Корана, «записанный рукой ‘Али» (бе даст-и амир кул амир) и потому обладающий святостью и используемый в качестве оберега, талисмана.

536. Перс., шах-и мардан — эпитет ‘Али б. Абу Талиба.

537. В тексте не оговоренная издателем опечатка: факир вместо нафир.

538. Перс. Сарбанд-и Хак-и Сафид. М.-А. Систани среди селений Фарахской области упоминает селение под названием Хак-и Сафид см.: Sistani, 1988, с. 355.

539. Перс., турк-и Турани.

540. Джам (совр. Турбат-и Джам) — небольшой городок, в 144 км к юго-востоку от Мешхеда и в 66 км от границы с Афганистаном, см.: Географический словарь Ирана, 9, с. 85.

Во время хорасанского похода шаха Тенгри-Берди-оглан был взят в плен. Увидев в шахской свите нашего автора, он рассказал шаху о сражении при Банд-и Маудуд и проявленном систанцами героизме, см.: Ихйа ал-мулук, с. 405.

541. Дурман (дурмен) и найман — полукочевые узбекские племена.

542. Пиран сын Висы — полководец Афрасиаба, правителя Турана, один из персонажей иранского эпоса.

543. В тексте топоним написан без точек, с начальным «к», конъектура наша, см. также примеч. 423.

543a. Видимо, ошибочно вместо накиб Махмуд, ср. здесь же, ниже.

544. Хусайн-султан афшар, правитель Фараха при Исма’иле II (1576-1578), убит в сражении при шахе Султан-Мухаммаде (1578-1587), см.: Та’рих-и ‘аламара, 1, с. 204, 275.

545. Ср. ранее: Амир Касим сын Амира Саййид-’Али, см.: Ихйа ал-мулук, с. 340, 531.

546. ‘Аййар — здесь в значении «бродячий разбойник».

547. В переносном смысле, т.е. «взяли над ними верх».

548. Или «два конских поля» (ду майдан-асп), см. примеч. 288.

549. Имя в рукописи и в печатном тексте не имеет точек. Данное лицо, однако, упоминает Искандар Мунши. Это — Телим-хан (в именной указатель издания Афшара его имя не попало). В правление ‘Абдаллах-хана и господства его сына ‘Абд ал-Му’мин-хана в Мешхеде он женился на матери Пайанды-мирзы, чухра-акаси балхского правителя Надр-Мухаммад-хана (1015-1051/1606-1642), происходившей из уважаемого рода мешхедских саййидов Разави (она была сестрой Мирзы Абу Талиба сына Мирзы Абу-л-Касима), см.: Та’рих-и ‘аламара, 3, с. 962.

550. Баки-Мухаммад-хан (также Баки-хан и Баки-султан) Аштарханид, сын Джанибек-султана и племянник (со стороны сестры) ‘Абдаллах-хана II, правитель Балха. 18 ноября 1603 г. избран верховным ханом Мавераннахра (правил 1603-1605). Его правление ознаменовалось потерей Туркестана, Сайрама, Ташкента и Ферганы, отвоеванных у него казахскими султанами. В нашем источнике упоминается неоднократно, в частности в связи с Балхским походом шаха ‘Аббаса I в 1602 г., см. далее, примеч. 865. Умер Баки-хан естественной смертью в 1014/1605 г., согласно Искандару Мунши, или, согласно Бахр ал-асрар, в 1015/1606 г. На его место узбекские султаны поставили его младшего брата, Вали-Мухаммад-хана, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 485, 557, 569-571, 590-596, 605-607, 687 и др.; Миклухо-Маклай, 1980, с. 160, 161; Ахмедов, 1982, с. 100, 101.

551. Мухаммад-султан — племянник Дин-Мухаммад-хана, возглавлял войско узбеков в сражении с Фархад-ханом, см.: Хайр ал-байан, л. 306.

Рахман-кули-султан — аштарханидский царевич, упомянут в «Бахр ал-асрар» в связи с его мятежом в 1010/1601 г. против Баки-Мухаммад-хана, см.: Ахмедов, 1982, с. 69, 99.

Пайанда-Мухаммад-султан — также аштарханидский царевич, сын Пир-Мухаммад-хана, его наместник в Мерве, см.: Ахмедов, 1982, с. 88.

552. В тексте: *** вместо ***, см.: Ихйа ал-мулук, с. 531.

553. О наместничестве Бади’ аз-Заман-мирзы сына султана Хусайн-мирзы в Систане см. пер., с. 57, примеч. 96.

554. Имеются в виду Султан Хусайн-мирза и Бади’ аз-Заман-мирза, сыновья Бахрам-мирзы, брата шаха Тахмаспа.

Младший брат Тахмаспа I Бахрам-мирза (14.09.1517-19.09.1549) имел трех сыновей: Султан-Хусайн-мирза (уб. 1577), Султан Бади’ аз-Заман (уб. 1577), Султан Ибрахим-мирза (уб. 1577).

555. Император Индии Великий Могол Джалал ад-Дин Акбар I (правил 1556-1605).

556. В тексте пропуск; см.: Ихйа ал-мулук, с. 359, примеч. 1.

557. Аййуб — библейский пророк многострадальный Иов, упомянут в Коране (IV, 161; VI, 84; XXI, 83-84), см.: EI², 1, с. 795.

558. Монг. нойон — «князь», «глава рода».

559. В печатном тексте: ‘али масар (***), мы прочли этот композит как ‘али-табар.

560. В тексте: алам (***), по-видимому, вместо Телим (***).

561. По-видимому, идентичен упомянутому Искандером Мунши (2, с. 547) Мирза-беку из великих накибов Мавераннахра и ходжей братства накшбан-дийа.

562. Барат — ассигновка, подлежащая оплате жителями деньгами или натурой.

563. Возможно, имеется в виду предводитель казахов, упоминаемый в источниках как Ишим-султан (хан) сын Шигай-хана и брат Таваккул (Тевеккель)-хана; участвовал в походе брата на Мавераннахр в конце 1006 (летом 1598) г. после получения известия об убийстве ‘Абд ал-Му’мин-хана. Как известно, Таваккул-хану удалось на короткое время (он ум. в начале 1007/осенью 1598 г. после тяжелого ранения в сражении под Бухарой) подчинить своей власти Туркестан и Мавераннахр, в том числе города Ахсикат, Андиджан, Ташкент, Самарканд вплоть до Мийанкаля. Ишим-султан после захвата Самарканда сидел в нем с 20 тысячами воинов. В 1020/1611 г. Ишим-хан принял участие в междоусобице Вали-Мухаммад-хана и Имам-кули-хана (см. примеч. 304) на стороне последнего. В 1035/1625 г. он захватил Туркестан и сидел там, а два года спустя (около 1628 г.), убив казахского хана Турсун-Мухаммада, смог распространить свою власть на Ташкент и стал ханом казахов; ум. в 1643 г., см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 591, 592; Чурас. Хроника, с. 300, примеч. 222.

564. Дин-Мухаммад-хан — узбекский правитель Хорасана (1006/1598), см. о нем примеч. 517.

565. Шах(и)бек-хан Кабули, или Шах(и)бек-хан Чагатай, — великий могольский эмир, занимал должность панджхазари. В 1000/1591-92 г. после отъезда Музаффара Хусайн-мирзы в Индию на службу к императору Индии Шах(и)-бек-хан был назначен вместо него правителем Кандахара от имени могольского императора и оставался на этом посту вплоть до 1031/1622 г., т.е. до времени похода шаха ‘Аббаса I на Кандахар, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 486, 631, 673, 674; 3, с. 971.

566. Зал-и Зар сын Сама — иранский эпический герой, правитель Забулистана (Систана), великий богатырь, то и дело совершавший ратные подвиги.

567. «Слонотелый» (перс., пилтан) — эпитет богатыря систанского эпоса Рустама.

568. Ср. ранее Баки-Мухаммад-хан.

569. Как мы узнаем в дальнейшем, Малик Шах-Хусайн выехал в Кандахар, в свое первое путешествие, в июне 1596 г., см.: Ихйа ал-мулук, с. 458.

570. Это имя встречается в тексте в разных формах: Халхан-бахадур/Халман-бахадур/Чалман-бахадур/Халкман-бахадур/Калкман-бахадур (все они отмечены издателем в подстрочных примечаниях к тексту). В виду имеется Халкман-мирза/Халман-мирза, доблестный воин ‘Абдаллах-хана II, упомянутый в «Шараф-наме-йи шахи» (1, с. 259, 281).

571. Шанд — селение на берегу оз. Хамун-и Пузак (Афганистан).

572. Хазар-джуфт — селение, расположенное на левом берегу р. Гильменд между Сурхдузом и Дарвишаном, в 10 км севернее последнего.

573. Мир-и саман (перс. ***) — термин, бытовавший во владениях чагатайцев в Афганистане в XVI-XVII вв. и обозначавший церемониймейстера двора (идентичен употреблявшемуся в Иране ишик-акаси).

574. Коран, LXXXIX, 6 и 7. Баг-и Ирам — название баснословного сада изумительной красоты в Аравии, земной рай. Описание коранического «многоколонного Ирама» см.: Grohmann A. Arabien. Munchen, 1963, с. 67-71.

575. В тексте: непонятное нам: ***, возможно, вместо би-л-тоу’ (***).

576. Мухаммад-Шариф-бек Бадахши родом из знати Бадахшана. В дальнейшем наш автор сравнивает его с бадахшанским лалом, только что добытым из россыпей Бадахшана; в 1006/1598 г. он бежал от ‘Абд ал-Му’мин-хана, в то время правителя Балха, в Кандахар и там после смерти своего родственника Бабур-бахадура занял его должность стольника и был командиром сотни, см.: Ихйа ал-мулук, с. 396,461, 462.

577. Сардар-бек (хан) упоминается в «Ихйа ал-мулук» несколько раз. Он был братом ‘Абдаллах-хана-бахадура Фируз-джанга, подвизался на службе императоров Индии, см.: Падшах-наме, 1, ч. 1, с. 117, 167, 213, 241 и др.; ч. 2, с. 71, 96, 191. Автор «Падшах-наме» называет его в списке высокостепенных нойонов, высокосановных эмиров и других чиновников, см. с. 297.

578. Библейский Иосиф Прекрасный.

579. Мирза Мухаммад-хаким сын Хумайун-падишаха упомянут Искандером Мунши; на его дочери в 1022/1612 г. женился принц Султан-’Али-мирза, см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 367.

580. В словарях термин мура (***) в указанном в тексте значении мы не нашли.

581. Перс., афтаб-нишан — «солнечный» (?).

582. Искандар Мунши в событиях 10-го года правления шаха ‘Аббаса, соответствовавшего 1005/1596-97 г., сообщает о приезде в Исфахан к шаху ‘Аббасу I вали Систана Малика Джалал ад-Дин-хана сына Малика Махмуда, который «не мог далее оставаться в Систане из-за утверждения там господства и бесчинства узбекского войска», см.: Та’рих-и ‘аламара, 2, с. 529.

583. Дата, по-видимому, неверна, так как мать Малика Шах-Хусайна Систани умерла во время пребывания великого малика у шаха ‘Аббаса в Исфахане. Как мы указали выше, великий малик уехал в Исфахан в 1005/1596-97 г., см. примеч. 582. Далее автор посвятил специальный рассказ о поездке малика Систана в Персидский Ирак. В рассказе говорится, что малик выехал осенью 1005/1596 г. Принимая во внимание эти факты, совершенно ясно, что мать автора умерла осенью или зимой 1005/1596-97 г.